Это было давным-давно. Много позже возникновения морей и суши, и дней, когда Луна сделала человека таким, каков он есть, а потом создала Солнце. Но намного раньше нашего времени, и времени, когда жили наши деды и прадеды, и их прадеды.
Тогда людей уже было много, и им не всегда хватало пищи. Получалось так от того, что вся вода была в море, и на землю попадала лишь малая часть. Почва не могла напоить деревья и травы. Те сохли, и в свою очередь голодали огромные слоны и полосатые зебры, высокие жирафы и упрямые буйволы, а вслед за ними и человеку не хватало вкусного мяса и сочных плодов.
Знали люди, что не в их силах изменить это, и лишь сияющая Луна способна помочь, ибо велика ее власть.
Топот босых пяток сотрясал землю, когда по ночам танцевали в честь богини. Мольбы были полны почтения и горести одновременно, а дым священных костров возносил слова ввысь. Но повелительница небосвода появлялась над горизонтом и исчезала, и не было ответа. Никто не знал даже, достигают ли просьбы ее слуха.
И тогда старейший из людей, Мванга, надолго задумался, а потом произнес, глядя в костер:
– Мы старались, как могли, и все же Луна не слушает нас. Но есть тот, кого она знала лучше других, и если кто и поможет, то только он – наш предок Батета, первый из людей.
– Но ведь он давно умер, – воскликнул молодой охотник, опираясь на копье.
– Говорят, он отправился на небо, – возразил старик. – Ты, наверное, в детстве плохо слушал легенды, которые рассказывали взрослые. К тому же умирает лишь тело, а души бессмертны, и иногда смотрят на нас. Кто знает – быть может, сейчас на тебя глядит твой дед?
Юноша смутился и спросил:
– Как же нам позвать великого Батету?
– Будь это другой человек, то надо было бы протиснуться в нору большого бородавочника и искать там место, где она расширяется и переходит в тоннели подземного мира, обиталища мертвых. Но если Батета действительно был взят на небо, то следует подняться повыше.
Мванга с молодым охотником собрали побольше пищи для жертвоприношения, хоть и немного ее оставалось у людей, и пошли на большую гору, что подпирала небеса в дне пути от поселения. Они поднимались долго, и сперва идти было легко, но затем духи холода и камня начали охотиться за ними, ибо всегда были голодны. Охотник тогда впервые увидел холодные хлопья, белые, как волосы старика, и услышал, как камни грохочут и несутся, будто стадо буйволов, напуганных пожаром.
Все же они преодолели опасности, добравшись до самого верха, и развели там костер.
Мванга еще раз обратился к Луне, но не ответила сияющая богиня, лишь будто потемнел ее лик.
Тогда принес старейшина жертвы и позвал:
– Услышь нас, о Батета, ибо страдают потомки, что помнят твое имя. Не допусти, чтобы оскудел и угас твой род!
И когда отзвучали слова, на вершину ступил мужчина, шагнув прямо из воздуха. Он был во всем подобен людям своего племени, но выше, сильнее и прекраснее… а еще яркое пламя костра не заставляло его отбрасывать тень.
– Я вас услышал, – нахмурился он, глядя на старика и молодого охотника. – Что же за напасть случилась, что позвали вы меня с небес, где живем теперь мы с моей женой Ханной? Неужто не в силах вы справиться с врагами? Или забыли, как выращивать козлов и овец и сеять злаки, чему научил я своих детей?
Рассказал Мванга ему про беду людей и про то, что не получают они ответа на свои мольбы, лишь попусту выбиваются из сил в священных танцах.
Покачал головой спустившийся с небес и тяжко вздохнул.
– Знаю я, что не хочет сейчас богиня внимать тому, что происходит внизу. Ибо там много злобы и болезней, лжи и войн. Не гнев, но скорбь вызывает это у Луны, ибо винит она себя, что не смогла сделать мир и людей такими, как желала. И это причиняет ей такую боль, что не хочет больше небесная владычица вмешиваться в дела земные. Боюсь, что меня тоже не послушает.
– Неужели же ничем нельзя помочь? – осмелился спросить молодой охотник, которого звали Ункама.
Батета замолчал, а потом посмотрел на него:
– Может быть, если тебе хватит смелости.
– Чего ты желаешь от меня, скажи? – шагнул вперед охотник. Но в душе он очень боялся, потому что иногда духи предков хотели себе в жертву человека.
– Нужно мне походить по земле, – задумчиво ответил Батета, – узнать, почему стало мало воды, да подумать, с чем прийти к богине. А таким, как сейчас, я не могу появляться в солнечном свете. Готов ли ты уснуть на много дней, подарив свое тело моему духу?
Страх не оставил Ункаму, ибо ничего нет у души в этом мире, кроме тела. Ведь не будет его – и не нужны больше ни еда, ни одежда, ни украшения, а охотник был совсем молод и не хотел присоединяться к предкам, даже не оставив детей. Но рассудил он, что с любовью говорил Батета об оставшейся на небесах жене, и не захочет покинуть ее надолго, и согласился.
Двое спустились с вершины горы, как двое подымались, но один из них был другим человеком. Старый Мванга вернулся к себе, а Батета пошел к морю, ибо где же еще искать воду?
По дороге он встретил много зверей, и все они жаловались на жажду – и гиены, и леопарды, и зайцы, и даже ящерицы. Лишь слону было легче – он нашел маленькое озеро, которое уже почти пересохло, и пил остатки воды. Там росло дерево марула, и хотя у него еще были плоды на ветвях, слон питался теми, что, очевидно, лежали на земле не первый день. Батета заговорил со слоном и спросил, зачем же он ест такие плоды.
– Они пропадут совсем за то время, пока я буду есть плоды с деревьев, – ответил слон. – К тому же сейчас у них совершенно особый вкус, попробуй.
Предок людей отведал угощение, и вскоре развеселился. Возрадовалось его сердце, только ноги и язык стали плохо слушаться, и не смог он идти. Провел ночь здесь, а наутро, поблагодарив слона и взяв с собой плодов, двинулся дальше.
Вскоре дошел до моря, берег которого укрывал мягкий сухой песок. Но не остановился и пошел дальше. Ведь он был не обычным человеком, а потому смог войти под воду и двигаться среди ярких кораллов и пестрых рыб, пока не добрался до подводной пещеры, где жил владыка моря.
Тот пировал в своих чертогах с тварями подводными и разгневался:
– Как человек оказался здесь, в моих владениях?
– Это я, – смело ответил гость, и в эту минуту он был совсем не похож на охотника Ункаму.
– А, Батета… Ты единственный из людей, кого я не прогоню и даже выслушаю, но почему ты покинул свой дом наверху?
– Мой народ говорит, что облака давно не пили из твоих вод, потому пересохли так, что не видны, и не могут пролиться дождем.
Стукнул каменным скипетром владыка моря:
– Это правда, ибо мои воды нужны мне самому! С чего буду я делиться с людьми и тварями наземными, если Луна отвратила от них свой взор? И не проси. Вот если бы она повелела – тогда другое дело.
– Что ж, – произнес опечаленный Батета. – Видно, ничего не остается мне, кроме как вернуться. Поможешь ли?
Владыка был доволен, что его не просили долго, потому хлопнул в ладоши, и вода сгустилась вокруг человека, подняла его на поверхность, а потом обернулась тучей, и вознесла Батету на небеса, где проплывала печальная Луна.
Лишь только пересекла она горизонт, чтобы отдохнуть и уступить место Солнцу, как явился к ней первый человек. Он и раньше иногда так делал, и потому богиня не прогневалась и не удивилась, лишь приветствовала гостя.
Тот не стал заводить разговор о засухе, но предложил отведать дары земли, и угостил владычицу приношениями, что принесли ему в жертву Мванга и Ункама. Не отказалась она, но печаль омрачала светлый лик, и вскоре зашел разговор о том, каким несовершенным получилось творение.
– Но ведь ты помнишь, великая, – осторожно возразил Батета, – что это Жаба создала первых людей вопреки твоему желанию сделать это самой. А ты из жалких, какими мы вышли, помогла стать умными и сильными, но мы уже не могли быть такими прекрасными и совершенными, как ты задумывала. Ибо несем в себе частицу тщеславной завистливой Жабы, как несут ее и животные.
– Я помню, – гневно вспыхнул лик Луны, – но поздно я испепелила ее. Теперь жабье начало есть везде, и его уже не искоренить.
– Твое творение все равно прекрасно, – возразил Батета, добавляя к угощению плоды марула, но Луна не слушала его.
– И я не знаю, смогла бы сделать то, что хотела, или мне просто не хватило умения, и не узнаю, пока существует этот мир. Если бы горшечник многие века смотрел на вылепленный им единственный кривой горшок и не мог сделать иного – тогда бы он понял меня, но для человека это невозможно…
– Солнце светит днем, яркое и безупречное, – ответил предок людей. – В нем и в сияющих небесах видно, что ты можешь создавать безукоризненно прекрасное и чистое. И вспомни, как ты трудилась над нами с Ханной, как наставляла нас, как добыть огонь и где найти пищу. Как наделяла нас умениями и учила изготавливать ножи и топоры…
Он долго вспоминал первые дни людей, и свою счастливую жизнь и множество детей, и все хорошее, что они видели от повелительницы небес. Говорил он, как прекрасны дары земли, и как чтут богиню люди. А та слушала, и поскольку она уже отведала перебродивших плодов марула, то заметно повеселела, и слова легче достигали души. Так что когда Батета попросил ее повелеть морскому владыке дать облакам воду, Луна согласилась. Окликнула она геккона, сказала ему бежать на берег, а затем уснула.
Но когда настала пора опять восходить, богиня очнулась, чуть не опоздав на небо, и удивилась своим поступкам, вновь думая о несовершенстве творения. Так что велела она Батете, который ждал неподалеку, передать через другое животное приказ, чтобы прекратился тут же дождь, и все шло как раньше, своим чередом. Первый человек быстро спустился с небес туда, где жили медлительные черепахи, и велел одной из них исполнить волю Луны. Затем поднялся на небо духом, вернув тело Ункаме.
Вскоре быстрый геккон добежал до берега и произнес заветное слово. Хоть и нехотя, владыка моря закружил воду своим скипетром, и часть ее поднялась к облакам, которые сразу стали толстыми, темными и влажными, и щедро пролились дождем над землей. Вода падала с неба, не переставая, много дней, и сперва вновь появились озера и потекли полноводные реки, а потом они стали переполняться, выходить из берегов и угрожать жилищам людей и животных.
Но тем временем и усердная черепаха наконец, вовсю спеша, добралась до берега и передала повеление Луны – не делать дождя. Вся уже поднявшаяся в небеса вода пролилась, а затем реки вернулись в берега, и на влажной почве хорошо росли злаки и деревья.
Луна, что долго отворачивалась от земли, наконец узнала о проделке Батеты и сперва очень рассердилась. Но предок людей просил прощения, говоря, что хотел лишь помочь детям своих детей, к тому же ни разу не нарушил приказа богини. Наконец она простила Батету и даже восхитилась его ловкостью, решив, что и впредь будет так, как получилось. С тех пор раз за разом в определенное время отправляются в путь с приказами черепаха и геккон, и каждый раз ящерица добегает намного быстрее.
А охотник, хоть его душа и спала во время путешествия, все вспомнил. Даже красивую девушку в поселении неподалеку, которую видел Батета. Ункама нашел ее и женился, а потом рассказал ей и детям эту историю, поняв, как полезно помнить прошлое. С тех пор, когда начинается сезон дождей, принято радоваться началу года и обновлению природы, а также пить веселящий напиток из перебродивших плодов марула и рассказывать друг другу предания о старых временах.
Из дневника Петра Кремнёва
4 июня 2050 года
Эксперимент группы Вихрева по локальному изменению пространства неожиданно начал приносить результаты. Готовили его долго – проект считался не очень перспективным. Конечно, доказано, что в начале существования Вселенная имела более трех пространственных измерений, спорят лишь о количестве. Потом они свернулись, как сложная конструкция из бумаги, сплющенная нажатием ладони. Но воссоздать хоть что-то близкое к Большому Взрыву – это выглядит бредом!
И все же внутри ограниченного защитными полями полигона происходит что-то странное.
Из дневника Александра Вихрева
5 июня 2050 года
Я не ждал, что все пойдет так интересно. Верил, но не ждал… Странно – так, оказывается, бывает. Первые же опыты и измерения дают результаты настолько удивительные, что они кажутся просто невозможными, а Нобелевская премия – само собой разумеющейся деталью. Да что там премия…
Не все, конечно, способны понять значение происходящего. Сегодня со мной говорил Кремнёв. Он считает, что нужно минимизировать исследования и подготовить доклады правительству. Выразил сомнение в безопасности проекта.
Глупо – электромагнитные поля вокруг подземного зала способны удержать даже сверхмощный поток плазмы. По-моему, просто завидует: ему не видеть и сотой доли успеха, на пороге которого я сейчас стою.
Из дневника Петра Кремнёва
6 июня 2050 года
Ходил к Вихреву. То, что видно на экране, похоже на… Нет – я, как ученый, не должен описывать. Даже самая честная фиксация окажется искажением фактов просто потому, что я человек и вырос в нормальном трехмерном мире. Разум сформировался в нем и старательно пытается преобразовать наблюдаемое в привычные категории, поскольку не имел, не имеет, да и уже не будет иметь других.
За барьерами силовых полей – Вселенная, какой она была, когда не могли существовать планеты и звезды… Нет, лишь бледное отражение. Но и тень чуждого не осознать.
Константы за непроницаемым электромагнитным барьером абсолютно иные. Числа, которые определяют силу тока, гравитацию, взаимодействие атомов и химические реакции. Соотношения, на которых стоит мир.
А еще… нет, надо проверить.
Сегодня вечером поговорю с Ликой. Может быть, она все же переведется оттуда.
Из дневника Александра Вихрева
7 июня 2050 года
Глупость не знает границ – ни государственных, ни рамок приличия. Пётр был у шефа, процитировал чуть ли не все требования по технике безопасности. Директор его, конечно, спровадил, пообещав разобраться, а потом вызвал меня.
– Нарушаешь?
Я решил, что лучше будет, если он сразу выскажется ясно и определенно.
– О чем вы, Сергей Данилович?
– О чем, о чем… Сам знаешь: в экстренных случаях, когда есть подозрения, что принятых силами института мер предосторожности недостаточно, нужно приостановить исследования, вызвать правительственную комиссию…
– У меня нет оснований считать, что существует какая-то особая угроза, – улыбнулся я.
– А Кремнёв иначе считает, иначе… – он затянулся сигаретой. – Чтобы обеспечивать условия эксперимента и его защиту, основные генераторы работают на пределе. Конечно, резервные наготове, если что… И все же на такие случаи есть особые инструкции. А неизученное влияние? Это же, как я понимаю, почти мини-мир. Пётр измерил в одной из ваших лабораторий, расположенных недалеко от полигона, некоторые электромагнитные константы и силу тяжести. Они разнились от нормальных – совсем чуть-чуть, но за пределами погрешности. Один раз отличались, а в другой – нет.
– Пусть носит исправные приборы! – резко ответил я.
Данилыч глядел пристально. Он колебался – был директор и честолюбив, и осмотрителен. Я пошел ва-банк.
– Да, возможно, я пренебрегаю некоторыми бумажками, написанными людьми, которые давно забыли, что такое открытия. Да – это надо продолжить делать. Еще никто не перевернул науку пунктом одиннадцатым правил по технике безопасности; и двенадцатым – тоже. Пастер делал опыты на себе. Супруги Кюри носили в кармане радиоактивные элементы – но их имена помнят все, а результатами открытий мы пользуемся и теперь.
– Они рисковали в основном именно собой, – осторожно заметил шеф, постукиванием пальцев по столу выдавая напряжение.
– Любой ученый на линии фронта с неизвестным. И если Кремнёв этого не понимает… Хорошо. Просигналим наверх, отключим генератор. Приедут из Академии Наук – и в лучшем случае мы для научного мира станем соавторами публикаций. А то и помощниками в работе… Вы думаете, там упустят такой шанс? Впрочем, кто знает.
Ведь может быть еще хуже, Сергей Данилович. Если кому-то в правительстве придет в голову, что это может послужить военным. Представляете? Все станет тайной. Не будет ни прорыва и новых знаний для всех, ни статей и монографий, а нам придется довольствоваться правительственными премиями, о которых даже нельзя рассказывать – за что выданы.
Он молчал, закусив губу.
– Совсем немного времени, – попросил я. – Пока не будут получены и оглашены настоящие результаты – такие, чтобы нельзя было приписать кому-то или скрыть.
Шеф наконец кивнул:
– Иди, работай.
Я же знал, что он оценит.
Из дневника Петра Кремнёва
8 июня 2050 года
Может быть, я и впрямь кривлю душой? У меня нет, и никогда не будет элегантной непререкаемой самоуверенности Вихрева. И, скорее всего, исследования, равносильного по масштабу его нынешнему – тоже.
Может быть? Даже наверное…
Так что – отойти в сторону? Кому станет легче?
Из дневника Александра Вихрева
9 июня 2050 года
Я проверил результат Петра. Константы в близлежащих помещениях действительно слегка меняются. Возможно, проникновение идет вне обычных трех измерений, все пути по которым перекрыты полями. Интересно, наша это Вселенная – или иная? Холодок бежит по коже. Я до сих пор не знаю, как именно получилось создать небывалое. Не уверен, что смогу повторить все условия в случае прекращения эксперимента. А даже если смогу – повторится ли результат?..
Если можно говорить о повторяемости сейчас: одинаковые измерения дают разные итоги. Возможно, наши познания и методы окажутся бесполезными перед тем, для чего не написаны законы.
Возможно, это самое великое событие в истории человечества.
Из дневника Петра Кремнёва
10 июня 2050 года
Лика!..
Не хочется писать, но это помогает разобраться в себе. Наверное, натворил глупостей. Надо хоть чуть-чуть успокоиться, вспомнить все по порядку, а то события путаются, как и мысли, в голове даже не каша, а жидкий бульон.
Зашел поговорить с Ликой всерьез. Она была занята, и я спросил – придет ли вечером ко мне.
– Зачем? – спросила она.
Я не знаю, как описать то, что почувствовал и осознал. Конечно, она не забыла. Просто будто бы сама себе удивлялась – как, еще вчера было интересно ходить ко мне по вечерам? Странно, ведь сегодня уже нет, хотя ничего не случилось. Удивительная перемена… она ждала, что сейчас я поясню, и все станет понятно.
Потом чуть отстранила меня и пошла дальше – кажется, ожидание ответа тоже потеряло смысл, а важным стало другое, о чем я не только не имел ни малейшего понятия, но и не мог иметь.
Когда Лика была совсем рядом, мне показалось, что ее глаза блеснули. Не так, как обычно у людей, не отраженным светом, не особым выражением – просто серые глаза засветились на долю секунды изнутри чем-то холодно-синеватым и…
Я застыл… не помню, насколько. Не помню. Потом побежал за ней, в лабораторию. Дверь оказалась заперта – так иногда делают, чтобы не отвлекали. Я забарабанил, и тут рядом возник Вихрев.
– Пётр, ты решил во что бы то ни стало срывать мою работу? – холод в голосе показался издевательством. Я сорвался. Черт, как стыдно вспоминать… хорошо, что никого больше не было в коридоре. Хотелось быть хладнокровным, а я орал:
– Работа?! Там у тебя ад, дыра, черти что! Рискуешь жизнью – бес с тобой, но все на воздух взлетят!
– Люди трудятся добровольно, – насмешливо сказал Александр.
– И что для этого ты делаешь с ними?! Она… Они…
– О… – Вихрев приподнял бровь. – Ну да, ну да, она. Хороший работник, квалифицированный… и смелый.
– Что ты с ней сделал?
– Ничего. Пётр, ты пьян? Пойди проспись.
– Понимаешь, с чем имеешь дело? Ты воссоздаешь зародыш Вселенной! Знаешь, что будет завтра? Знаешь его законы?
Он скрестил руки на груди и посмотрел на меня сверху вниз.
– Не знаю. Это чудо. Тебе, боюсь, не понять, да я сам не уверен, что ученый может употреблять такое слово, тем не менее – чудо. Знаешь, что значит это слово? Когда все происходит не так, как должно само по себе. Когда дважды два – не четыре. Человек должен разбиваться, сорвавшись со скалы… но волшебник взмахнет палочкой, и падение превратится в полет. Чудо – это когда возможно все… А ты боишься.
Помню, я вдруг почти успокоился, поглядел в его глаза – снизу вверх.
– Боюсь. Потому что чудеса должны случаться, только когда волшебник махнет палочкой, иначе перестанут быть чудесами! А мы живем каждый день – просыпаемся, готовим еду, ходим, берем друг друга за руку, зная, что чужие пальцы не раздавишь случайным касанием, огонь греет, а падать со скалы нельзя. Жизнь построена не на исключениях, Александр. Понимаешь?!
Я вдруг понадеялся, что совершится маленькое, редкое волшебство – когда удается донести до другого человека свои мысли.
Из дневника Александра Вихрева
10 июня 2050 года
Кремнёв ждал, что я соглашусь? Нет уж.
– Понимаю – что с тобой бесполезно говорить.
И я ушел.
Если он думает, что раньше всех заметил происходящее, то ошибается. Да, пространство меняется вокруг, люди тоже меняются. Пока не знаю, как. Иначе – не значит хуже, Пётр. Надо уметь подниматься над законами, на которых стоит мир, и смотреть оттуда. К чему бы это ни привело. Мне безразлично, поймешь ли ты это.
Из дневника Петра Кремнёва
15 июня 2050 года
Регулярно провожу измерения. С виду все необычное остается в коконе магнитных полей, но на самом деле аномальная зона расширяется. Говорят, энергопотребление на содержание полигона снижается, экономисты очень довольны. Они довольны, понимаешь, Лика! Я не знаю, почему вдруг обратился к тебе – кажется, тебе уже безразличны мои мысли…
Они не понимают, что это может значить – вдруг скоро росток иных измерений уже не надо будет поливать? Возможно, он продолжит развиваться сам.
Может ли статься, что военные, когда наконец узнают, решат для страховки сбросить атомную бомбу? Не уверен, к чему это приведет.
Чудеса бывают разными – жуткими тоже.
Возможно, если оставить все, как есть, мы погибнем. Или станем сверхлюдьми и откроем иные горизонты. Или не сверх – просто другими… Не знаю, хорошо будет или плохо, Лика. Не имею понятия, насколько эксперимент опасен. И никто не будет иметь понятия, пока не станет поздно, так или иначе. Придется решать, не зная. Отказ от действия тоже будет решением.
Пойду отключу ток. Если надо – устрою замыкание. Сейчас аномалию еще нужно поддерживать, иначе она исчезнет. Надеюсь, не поздно.
Из дневника Александра Вихрева
15 июня 2050 года
Почему-то не спится, хотя уже темно. Словно что-то усиленно толкает в бок. Не знаю, зачем, но чувствую, что надо навестить генератор. Возможно, стоит усилить мощность.
***
Ночь – тревожная, нервная – тихо шелестела листвой, боясь заглушить исходивший из невысокого здания во дворе ровный гул. В последнее время она вообще стала опасливой здесь – она, древняя, как Земля. Вот и сейчас была начеку, осторожно вглядывалась в окна. В одном мелькнул невысокий человеческий силуэт, и тут же навстречу отделился от стены второй, будто бы нарисованный второпях на крашеной поверхности и тут же оживший. Снаружи они казались плоскими.
Тьма застыла, сделалась еще тише, пытаясь услышать хоть слово, но стекла не пропускали наружу звуки, лишь открывались рты. Казалось, пантомима будет продолжаться долго, но внезапно две тени слились в одну и покатились по полу.
Ночь вглядывалась, пока комок не распался, ударившись о металлический угол распределительного пульта. Одна из фигурок осталась лежать неподвижно, вторая встала перед ней на колени и на время замерла, обхватив пальцами запястье. Затем медленно поднялась на ноги, приблизилась к усеянной лампочками, рычажками и кнопками панели.
Внезапно прямоугольник погас, и ночь облегченно вздохнула. Наступила неожиданная тишина.
Комната навевала уныние.
Некогда блестевший полировкой, но давным-давно покрывшийся узором царапин письменный стол. Кресло, надоевшее привычным скрипом. Потертый местами ковер с красно-черным узором. Кровать в углу. Прочая мелочь – полка, тумбочка, сундучок с вещами… И, конечно, книжный шкаф, который по сравнению с другими предметами обстановки казался гигантом – но даже в нем не было ничего нового для меня. За многие годы успеваешь изучить все до мелочей. Особенно если здесь родился и вырос, а потом ждал.
Учился и ждал, как положено наследственному волшебнику. Поглощал основы теории сперва сам, потом, когда подросли младшие братья и сестра – вместе с ними. Немного гордясь своим старшинством, своим превосходством в знаниях и тем, что мне первому откроется удивительный мир колдовства.
Если и отец, и мать владеют магией, непременно наследуешь этот дар и ожидаешь, когда он проявится. Вместе с ломкой голоса и живым интересом к противоположному полу, где-то между дюжиной и полутора десятками лет. До тех пор ты должен знать достаточно, чтобы не навредить себе.
Я ждал… и дождался. Однажды утром моя сестра Элина впервые сплела потоки воздуха, заставив осенний лист танцевать над узором солнечных бликов, не хотевших уплывать по течению вместе с водой. Я радовался ее успеху и вместе с тем спрашивал себя – как же так, ведь я старший? И должен был стать первым.
Бывает, сказал я себе, девочки взрослеют быстрее – и задушил змею зависти.
Точнее, думал, что задушил.
Время отсчитывало дни, фазы луны и сезоны, я становился старше. Когда? Этот вопрос то и дело возникал на губах у меня, в душе у родителей. В насмешках недругов детства. Арне, третий из нас по старшинству, оживил засохший цветок для девчонки из предместья и вскоре уехал учиться магии жизни. Змея зашевелилась вновь: я скрипел зубами ему вслед и проклинал себя за это.
Уже никто тогда бы не назвал меня подростком.
Роман с Лойс продлился год и закончился после того, как самый младший в нашей семье, Ники, проявил способности к стихии земли. Наверное, я сам был виноват. Холодное шипение слышалось внутри и превращалось в такие же холодные, сдобренные горькой отравой, слова. Я щедро делился своим ядом – мы поругались, и реакция не заставила себя ждать.
– Я еще могла бы, – ее лицо пылало румянцем ярости, глаза сердито сверкали меж упавших на лицо светло-русых прядей, – смириться с тем, что другие считают тебя неудачником! Но когда об этом постоянно твердишь ты сам – это не для меня. Оставайся несчастненьким и не приходи!
Вскоре она ушла в плавание на корабле своего отца-капитана. А я остался – остался вместе с родителями в наполовину опустевшем доме.
Бывает, говорили они мне. Редко, но бывает – способности проявляются очень поздно. По легенде с основателем Ордена Четырех Стихий это произошло почти к сорока годам. Может, тебя ждет величие. И тревожно молчали – а может, и наоборот. У матери появилась седина, а отец часто вздыхал. Бывает, способности слишком слабы, и проклевываются, чтобы хилым огоньком осветить старость. Или просто очень поздно, и полжизни, если не больше, без толку проходит до того самого мгновения. Редко, но…
Бывает, мрачно думал я, и душил в себе змею – а она душила меня. Зависть вызывали даже моряки, ремесленники, солдаты. Они не были привязаны к ожиданию судьбы. Кому нужен молодой человек, освоивший кучу книг по волшебству – и не умеющий ни-че-го? Положение родителей – городских чародеев – не позволило бы даже определить меня в подмастерья к портному или ювелиру.
Может, стоило сбежать из дому? Возможное пробуждение колдовства без присмотра опытных магов опасно… Да преисподняя с этим! Но что изменится, от чего я убегу? Все вокруг останется унылой тюрьмой без волшебства, о котором я грезил два десятка лет, в которое верил как в жизнь, как в судьбу. Его чудесный мир мне обещан с тех пор, как помню себя. О нем ночами читал под одеялом – чтобы не прогнали спать.
Оставалось помогать отцу в составлении зелий да следить за порядком в доме. Змеиная чешуя зависти шелушилась серым песком тоски, покрывшим все вокруг.
Я не хотел великой судьбы. Счастье – стать обычным стихийником, лучше всего огненным. О да, вспыхни! Гори, пламя над ладонью. Гори, однообразие будней и ты гори, Рони-неудачник! Задыхайся в изученной до мелочей скучной комнате, переставшей быть детской!
Никакой огонь, конечно, не появился. Пальцы сжали перо – неизвестно зачем. Я не знал, что и кому писать, не собирался окунать его в чернила. Впился взглядом в бронзовый стержень – тускло поблескивающий, с маленьким шариком на конце и поперечной царапиной, которую иногда ощущали пальцы. Предмет для написания символов. Больше и сказать нечего.
Часто ли я его использую? Не очень. А все остальное время металлическая палочка лежит и ждет того, для чего предназначена – тупо, равнодушно. Бесчувственно. Если бы я умел так!
Вся злость и зависть на миг сплелись в клубок, стянувшийся на пере, будто оно могло спасти от всех моих бед. Словно сделаться этим глупым случайным предметом – горизонт мечты.
Звон – будто колокольчик над самым ухом. Нет, в голове.
Ди-инь… Звонкое, как тетива. Не доводилось быть рядом, когда стреляют из лука, но я не раз выводила подобные слова, брела их чернильными тропами, наивно путалась в извивах сравнений. Всегда хотела стать стрелой – яркий миг полета, небо, свист воздуха, надежда на одном конце дуги-пути и страх – на другом. Ведь я так похожа – вытянутый силуэт, прямое древко и кончик-острие…
Я представляла, как расту, тянусь в длину, становлюсь легкой – ведь вес бронзы сразу потянет к земле. Пусть миг нужды во мне был бы краток, короче, чем сейчас – зато каждый раз незабываем.
Но не капли крови на снегу моя судьба, а переплетение лилового следа на бумажной равнине.
Хотя был и рывок к небесам, не только короткие падения из неловких пальцев. Утро тогда начало писать главу дня, ставя розовые кляксы, и на их фоне обозначилось черное пятно, приблизилось, превратилось в птицу с белыми полосками по бокам. Она влетела в открытое окно и с коротким стуком когтей опустилась на стол. Капельками блеснули любопытные глаза, торопливо осматривая все вокруг. Мы, у кого нет зрачков, видим совсем иначе, я даже не знаю, можно ли употребить это слово – видеть… Нас не подгоняет время, а вот незваная гостья торопилась, пока не было никого из людей – и ее внимание привлекла я.
Многоточие бликов на металле несло, наверное, какой-то слишком заманчивый смысл – и клюв сомкнулся. Легкий скрежет, шорох моих тезок-перьев. Комната остается позади, земля – так далеко, как ни разу не была, а свиток неба ничуть не стал ближе, и…
Полет встретился с полетом – камешек ударил птицу, заставив потерять равновесие и выпустить меня. В падении видно было открытое окно и радостная мальчишечья физиономия.
В садике меня отыскали. Конечно, в гнезде или дупле было бы скучнее, и все же немного жаль, что от приключения остались только поперечная царапина, да несколько строк воспоминаний.
Что ж, остается утешаться сказанным кем-то из людей – я сильнее меча. Может быть, и стрелы тоже? Конечно, не в бою, и все же, все же… Приятно так думать. Металлическая полудрема ожидания не так скучна, и по строчкам бежится легче, хочется поставить восклицательный знак – люблю, когда их ставят. Они похожи на всплески эмоций, связанных со мной – самое яркое в памяти, цветные фразы на страницах жизни. У меня впитанных чувств много меньше, чем у зеркала – о, вот кто собирает в себя надежды, злость, разочарование и радость полной мерой. Но больше, чем у старого шкафа, что высится у стены да иногда поскрипывает, разгоняя тишину. Или чем у ковра, что всегда ожидает худшего – грязных ног и мышей.
А я лучшего – писем. В них больше всего восклицаний души. Помню вот одно, это довольно давно было… Подрагивая в руке, я оставляла слово «Мари», после него еще несколько, потом по воле человека перечеркивала их, проносясь по диагонали. Затем бедняга-лист улетал в сторону, его место занимал другой, и все повторялось. Ах, сколько ощущений! А потом Мари здесь поселилась…
Ди-инь…
Первой мыслью стало – это же папа маме писал! Второй – сколько времени прошло? И лишь третьей – что это было?
Впрочем, ответ пришел сразу, годы за книгами проведены не зря. Волшебников, которым раскрылась память вещей, очень мало, и о них немного говорят. Вряд ли меня ждет громкая слава – способность незаметна, не эффектна и на первый взгляд мало полезна. Впрочем, лишь на первый. Дар капризный и непостоянный, ибо обычно предмет вспоминал то, что хотелось ему, а не временно забывшему себя колдуну – и все же при умелом использовании удавалось коснуться многих тайн, которые недостижимы иначе, не имея живых свидетелей…
Хотелось вскочить и помчаться к родителям, но ноги не слушались – тяжелая волна усталости еще не схлынула. И будто не хватало чего-то, но без этого стало много легче. Кажется… свившая в душе свои кольца змея – сдохла. Я улыбнулся и повертел головой, рассматривая комнату.
Она полна тайн и загадок. Письменный стол сейчас казался угрюмым, будто замок, сложенный из огромных плит и готовый выдержать приступ. Впрочем, это игра света – если немного повернуть голову, то полированная, покрытая царапинами поверхность станет похожа на играющий бликами каток на реке в зимний праздник. О чем он мечтает, какие моменты хранит?
Мое уютно-терпеливое кресло отозвалось ворчливым скрипом. Ковер выдерживал ношу многих вещей, вечно посматривая на них снизу вверх. В детстве он мне казался полем для многочисленных сражений, и сейчас вновь стало легко мысленно выстроить из узоров холмы и реки. Кровать – место грез, надежд и бессонных ночей; белый замок, вместилище мыслей, наверняка ревнивая и гордящаяся количеством и постоянством проводимого с ней времени… Разносортная компания мелочей, что неслышимо шепчутся, оставшись одни – поверяют друг другу свои секреты. Таинственный блеск зеркала сбоку – на него уж точно я не скоро рискну взглянуть так, как теперь умею.
Полный неведомого, постоянно меняющийся крошечный мир. А за окном – такой же загадочный, только огромный.
Утро выдалось ясное, с горьковатым запахом палой листвы. Зима уже являлась по ночам, и ее цепкие пальцы оставили к рассвету на траве сверкающую бахрому инея. Бледно-желтое, как осенний лист, солнце старалось растопить и испарить мелкое серебристое крошево. Теплые лучи с благодарностью ловила мерзнущая земля – платье из травы уже расползлось пожухлыми стебельками, а снежную шубу еще не принесли тучи с далеких северных гор.
Люди, собравшиеся у входа в большой дом на окраине города, тоже продрогли, но упорно ждали, лишь изредка тревожа словами тишину. И дождались – дверь открылась, выпуская невысокого худощавого мужчину. Ему было на вид чуть за сорок, медно-рыжие волосы заметно тронула седина, а годы проложили мелкие бороздки морщин и заставили немного ссутулиться.
– Благословенного дня, – голос звучал неожиданно низко и очень спокойно.
В ответ раздался нестройный хор приветствий, а хозяин дома, не теряя времени, спустился с крыльца и остановился возле первого из ожидавших – высокого, очень бледного мужчины в мундире и с мечом у пояса. Шея воина была забинтована.
– Рана?
– Да, господин Алгир.
– Я не лечу ран, – мужчина пояснял терпеливо и привычно, как учитель, втолковывающий задачку сотому ученику в двухсотый раз. – Иди в монастырь, что у реки. Лучше всех тебе поможет брат Тиба.
И шагнул дальше, не дожидаясь ответа. Воин уныло побрел прочь, а взгляды оставшихся продолжали гореть надеждой. Перед тем, как принять решение, целитель смотрел в глаза больному, отыскивая ответ в их глубине, а затем либо отсылал прочь, либо велел остаться. Те, кого ждал отказ, молили, угрожали, обещали награду, но Алгир не слушал ни просьб страждущих, ни проклятий их родных.
Последним был парень, казавшийся мешком костей, которому только кожа мешала рассыпаться. Лицо потемнело и осунулось. Он опирался на тоненькую девушку, для узких плеч которой и такой груз был слишком тяжел. У обоих – волосы соломенного цвета, даже одинаково растрепанные.
– Брат?
– Жених. Райм его зовут, – мотнула головой девушка, и с отчаянной, надрывной мольбой уставилась на мужчину.
– Пусть посмотрит мне в глаза.
Она что-то прошептала на ухо парню, тот с трудом поднял голову. Долгий, испытующий взгляд – и Алгир кивнул:
– Веди за мной.
Девчонка пошатнулась от облегчения, и оба едва не упали. У юноши не хватило сил даже на благодарность.
Когда за хозяином и четверкой отобранных больных закрылась дверь дома, целитель громко окликнул:
– Эйра!
Торопливый звук шагов, скрип внутренней двери – проем заполнил собой парень лет семнадцати, рослый и плечистый.
– Помоги новым разместиться, – сухо приказал целитель. – Как Изнар?
– После вашего вчерашнего лечения болезнь на спад пошла. Слабый только, – и Эйра пожал плечами.
– Корми почаще, но понемногу. Этих двоих вечером ко мне.
Кивком лекарь указал на Райма и горожанку средних лет, время от времени стонавшую. Затем скрылся в глубине дома.
Пока помощник, выведя женщину, вернулся с парнем и уложил его на койку, Алгир успел немного отдохнуть в кресле. Он сидел неподвижно еще некоторое время после того, как дверь за Эйрой закрылась. Солнечный луч, игравший на рамке отцовского портрета, исчез, отсеченный пеленой туч.
Наконец сосредоточенный целитель склонился к постели, поводил рукой над юношей, и скрученные болезненной судорогой мышцы начали расслабляться. Лицо под действием сонного заклинания превращалось в бесстрастную маску, веки смежились, костлявое тело вытянулось.
– Открой глаза!
Ресницы дрогнули, пошевелились, а затем приоткрылись, как створки ворот – целителю даже почудился скрип. Только за этими вратами было пусто – ни искорки сознания, ни огонька мысли в глазах. Сейчас парень мог только помешать.
По стеклу забарабанили крупные капли, и на лице лекаря появилась улыбка. В следующее мгновение он замер неподвижно, как будто бы внезапно окаменел.
Яростное черное сияние ударило вспышкой, ослепило, смело, закрутило, как девятый вал – рыбацкую лодку. И тут же невиданный, ни на что не похожий свет поблек и угас.
Лекарь каждый раз мучительно старался понять, как совершается то, что он называл переходом – и не мог. Каким образом он оказывается здесь, в сфере тьмы, по которой блуждают рассеянные разноцветные блики? Если бы кто-то еще сейчас смотрел в глаза Райму – возможно, сумел бы различить в глубине зрачков крошечную фигурку Алгира? Или нет?
Но там, снаружи – никого. Только дождь, и это хорошо. В дождь лечить всегда проще – неизвестно, почему.
Знал он вообще до отчаянного мало: то, что сообразил случайно, тычась наощупь, как слепой котенок. Какой уж там великий целитель… Да и вообще имеет ли право звать себя лекарем? Ведь даже рану на шее зашить не может – так и не научился.
Впрочем, хватит! Нашел время переживать! Где-то здесь, в густых клочьях внутреннего мрака, таится порождение дикого волшебства, наследие времени, когда чары разбрасывали небрежно, походя, щедрыми россыпями – не думая, что каждое сильное заклятие оставляет след.
Он осторожно зашагал по вогнутой поверхности, головой к центру сферы. Можно было обойти ее по кругу и не упасть. Иногда приходилось делать это несколько раз – но не сейчас. В ноздри ударил кислый запах. Из облака тьмы выступил огромный лев, почти вдвое больше настоящего, шкура которого светилась холодным, болезненным светом живой чумы. Он зарычал, хлеща себя хвостом по бокам.
Такого устрашающего зверя Алгир не видел ни разу. Обычно твари бывали не больше леопарда. Нечаянные порождения колдовства, ожившие остатки заклинаний, не имеющие истинной плоти и настоящего разума – хлебом и водой для них была жизненная сила людей, иначе сущности быстро сходили на нет.
Может быть, стоило их пожалеть? Но людей жальче – он ведь человек.
Целитель шагнул вперед, и зверь припал к земле, готовясь прыгнуть на безоружного врага. Маленький котенок и огромный, злой пес… По спине пробежал холодок. Каждый раз это было страшно. Если его здесь растерзают – что найдут в комнате? Безжизненное тело? Или хуже – безумца, пустую оболочку, о которой еще много лет придется заботиться Эльме. «Это твой папа» – скажет жена их сыну, когда тот чуть подрастет. И укажет на растение в человеческом облике.
Нет уж!
Жаль, что сюда никак не взять клинок, а лучше – арбалет. В момент прыжка лекарь отпрянул в сторону и попытался дотянуться до монстра рукой, но лев извернулся в воздухе, опустился на вогнутую поверхность чуть поодаль. Вновь распугал цветные сполохи рыком. Алгир застыл на месте, глядя глаза в глаза. Звери, даже такие, не в силах долго выдерживать людской взгляд. Может, убежит, оставив Райма? Так случалось, но тогда тварь будет искать новую жертву…
Бросок был таким стремительным, что человек не успел увернуться, только выставил перед собой ладонь и был подмят огромным весом, ощутил испуг, боль и тяжесть навалившейся туши.
Только этот котенок не был беззащитен перед злым псом.
От места, где рука коснулась льва, по крупному телу беззвучно распространилось белесое пламя. Не трогая Алгира, оно молниеносно пожирало монстра, Когти, начавшие впиваться в тело, теряли поддержку сгорающих мышц, держались миг бессмысленной памятью, а потом тоже неслышно рассыпались в прах. Последним истлел оскаленный череп едва ли успевшего осознать свою гибель зверя.
Через несколько мгновений человек поднялся, отряхивая с себя рыхлый пепел и ощущая во рту вкус пыли. Кажется, ему мало досталось. Ночью поболит голова, и только, зато парень пойдет на поправку. А с первой сегодняшней тварью получилось еще легче.
– Повезло, – пробормотал Алгир.
Шквалом налетело черное сияние.
Дождь уже утих. Он сидел у постели Райма, с лица которого сползала болезненная чернота. Выздоровеет…
Целитель с трудом поднялся и подошел к зеркалу, впившись взглядом в отражение. Что изменилось? Седина явно пробилась в прядь над ухом. Чуть глубже стала морщинка на лбу или показалось? Сколько на этот раз? Не меньше месяца…
Он закусил губу, сдерживая стон.
Все началось пять лет назад, с исцеления Эльмы, ставшей потом его женой. Именно тогда Алгир понял, что может распознавать по глазам жертв дикого волшебства и спасать их. Именно тогда обладатель баронского титула, полуразрушенного замка и почти растраченного предками состояния решил стать лекарем. Он презрел насмешки высокомерных соседей-дворян, думая, что это – самое страшное.
Как безнадежно наивен был Алгир пять лет назад. В двадцать два года.
Не сразу он понял, что каждая встреча со зверем, каждая вспышка пожирающего монстра пламени обходится в день, неделю, две, изредка – месяц или больше, на которые он стареет. Что на пугающих весах, до которых не добраться – нет их, нет нигде в мире, чтоб разбить, опрокинуть! – исцеления падают гирьками на весы его жизни и тянут чашу вниз.
Что перед этим оплата за лечение? Что деньги богачей или продукты, которыми рассчитываются крестьяне?
Осознав цену, молодой целитель хотел закрыть двери дома для больных навсегда, а еще лучше – уехать с женой далеко-далеко, где их никто не знает, и забыть о своем умении. Хотел – и не смог, посмотрев в лица обреченных, которые ждали его, в зрачки, где таились пожиравшие их жизнь твари.
Каждая женщина могла быть чьей-то Эльмой. А каждый мужчина – ее Алгиром.
Имеет ли он право учить самоубийственному мастерству? Может быть, и нет. Тем не менее, пытался, но не встретил никого, способного на это. Эйра – верный помощник, но не видит в чужих глазах…
Лекарь отошел от зеркала и побрел по коридору к себе. Отворил дверь.
– Ой, я тут задремала, а вот проснулась, и чай тебе приготовила! Маленький спит уже.
Жена улыбалась. Она научилась скрывать свои чувства, чтоб не тревожить обоих. И все же лекарь знал, что женщина помимо своей воли тоже пытается найти следы перемен на его лице. Ищет, страстно надеясь при этом не обнаружить.
Он пил маленькими глотками горячий чай из пиалы, а Эльма сидела, прижавшись к его плечу…
Следующее утро вновь было ясным и холодным. Люди, собравшиеся у входа в большой дом на окраине города, продрогли, но упорно ждали и дождались – дверь открылась, выпуская невысокого худощавого мужчину. Ему было на вид чуть за сорок, медно-рыжие волосы заметно тронула седина…
Купол резиденции общепланетного правительства имел форму носа космической ракеты. Казалось, вот-вот огромная башня, господствующая над соседями, изрыгнет пламя из подземных этажей и взлетит, проминая собой небеса… И все же она стремительно пустела – как дерево, хиреющее в тени более сильного собрата.
Тень сейчас, в первой половине дня, действительно накрывала купол, падая сверху от того, что язык не поворачивался назвать зданием. Скорее это напоминало гору, которая обосновалась прямо в городе. Улеглась, занимая многие кварталы и километры, разбросала многочисленные отроги и высоко подняла хребет.
Мое воображение подсказывало: стоит шагнуть внутрь, и уже не выйдешь из подгорного лабиринта, где на каждый поворот – по минотавру. Но отступать было поздно – я вошел в зону для визитеров. Многочисленные камеры подхватили мое изображение и утащили вглубь здания, вертя со всех сторон, а через мгновение вернули обратно, мимоходом бросив подсказку бесстрастному голосу, который произнес с вежливостью мембраны микрофона:
– Здравствуйте, Вадим. Вы по поводу устройства на работу?
Мой кивок полетел по проводам, чтобы дать подсказку для продолжения.
– Входите. Ваш куратор ждет за дверью.
Створки распахнулись, и площадка внесла меня сквозь расступившуюся стену, которую на огромной высоте украшали буквы: «Единая Всемирная Церковь». И чуть ниже: «До нас обещали – мы выполняем. Рай для вас – такой, как вы хотите. Мы открыты каждому».
Внутри меня оглушила тишина. Ослепили многочисленные зеркала, стеклянные вены возносящихся ввысь лифтов и ощущение необъятного пространства. Я не сразу заметил стоявшего напротив входа человека, и тому пришлось окликнуть повторно:
– Эй, Вадик! Ты чего, зазнался, что ли?
– Андрей?!
Меньше всего ожидал встретить школьного приятеля, с которым не виделись несколько лет – собственно, после выпускного.
– А кто ж, призрак отца Гамлета? Наш информаторий вычислил, что мы знакомы, и мне поручили тебя встретить. Чтоб, значит, легче адаптация была.
– Ну-ну, – только и смог сказать я. – Адаптируй.
Он и впрямь чем-то походил на призрака. Возможно, здешний свет, без конца ломая лучи о прозрачные и отражающие грани и разбрасывая обломки во все стороны, давал такой эффект: очертания фигуры казались размытыми, намекая на что-то странно знакомое.
– Сперва расскажи, почему ты решил к нам прийти? Давай на ходу, чего здесь торчать!
Он зашагал к одному из лифтов, сопровождаемый танцем беснующихся бликов – я даже не мог понять, какого цвета одежда. Видимо, эффект электронной ткани.
Недоумение заполняло меня, как чай заполняет чашку. Конечно, я видел рекламные ролики ЕВЦ. Конечно, сейчас не двадцатый или четырнадцатый век, а двадцать третий – и все же в Андрее не было ничего, что в моем сознании сопоставлялось со словом «церковь».
– Как же, сами всех приглашаете!
– Да, но ты пришел работать.
Выделенное нажимом, последнее слово встало барьером, который надо было взять своим ответом. Обычно сюда приходили не за этим. Земля медленно пустела – не из-за побежденных войн и скончавшихся эпидемий. Стройные ряды людей исчезали в недрах этого здания.
И не возвращались.
Разве что иногда, по требованию родственников или властей, отсюда выходил человек. Отвечал на вопросы семьи, проходил все мыслимые проверки, доказывая, что ЕВЦ чиста перед законом. Было видно, как мучительно, до судорог, ему хочется вернуться обратно.
Будто влекомые дудкой гаммельнского крысолова, близкие часто следовали за ним. «Постройте общий рай вместе!».
– Потому что я ищу человека.
– Тоже мне Диоген, – фыркнул Андрей, пропуская меня в кабину, которая беззвучно набрала ход.
– Нет, конкретного человека. Поскольку я не родственник, справок не дают, а без Лерки мне… – я махнул рукой, удивляясь вдруг нахлынувшей откровенности. Как на исповеди.
– Лерка, из Б-класса? Помню, ты ее на сенсофильмы водил. Потом она замуж вышла, за эколога какого-то.
– Угу, – мрачно кивнул я. – А затем пропала. Говорят, у вас…
Андрей повел ладонью перед собой, и из воздуха возникла полупрозрачная панель. Пальцы сплясали на кнопках-изображениях сумасшедший танец, и кабина ускорила ход; потом внезапно пошла вбок, меняя шахту.
Сколько же это все стоило? Притом, что денег с оставшихся здесь не брали. Впрочем, отчетность ЕВЦ, говорят, безупречна.
У входа в огромный зал куратор остановился и, протянув руку, воткнул в мой воротник булавку минипроектора.
– Тебе теперь полезно видеть все. Пошли.
Мы двинулись между рядами стеклянных капсул, похожих на медицинские боксы. Я это уже наблюдал, но ни одна сенсопередача почему-то не давала того чувства, которое пришло сейчас. В роликах это выглядело спальней, где мужчины и женщины, старики и молодые – капсулы ЕВЦ открывались для достигших семнадцатилетия – наслаждались телесным покоем, в то время как их разум создавал для каждого мир мечты, обитель счастья.
Сейчас в крови пульсировала гнетущая пустота, а зал казался сродни то ли моргу, то ли дышащей смертью легендарной гробнице Тутанхамона.
– Активируй! – спохватился Андрей, и я коснулся булавочной головки.
Мир взорвался. За стеклами капсул разбушевались видения, и стоило задержать взгляд, как они приближались, впитывая меня внутрь и разрастаясь во вселенную.
Молодой человек, почти подросток, с родинкой на губе – и кабина звездолета. Повинуясь пульту, корабль с ревом ускоряет ход. Двигатель космического корабля не может так шуметь, но это нужно обитателю капсулы. Из соседнего кресла на него восхищенно смотрит светловолосая девушка.
Поворот головы, и я исчезаю из его мира.
Интересно, где – она?
Не успев спросить, я по неосторожности проникаю дальше – лишь на мгновение и, покраснев, отворачиваюсь. Повелитель следующей капсулы черпает счастье в гаремных усладах.
Дальше спит пожилая женщина – и леса, поля, просторы, где навстречу летит небо и подхватывает в объятия, качая, как мать.
А это что..?
Гасли звезды в вышине, и трубила труба. Четыре всадника скакали по нагой равнине, скованной павшим небом, на теле которой палачи-вулканы оставили лавовые шрамы. Глубоко внизу, в пропастях, кипели котлы. В центре ликовал не то человек, не то дьявол.
– Андрей?!
– Кому-то и Ад – раем, – хмуро бросил он, ледяным лезвием тона отсекая вопросы. – Мы пришли.
В капсуле – молодая женщина. Я слишком хорошо знаю эти черты, которые не раз дорисовывал кистью воображения на чужих лицах. С Лерки я не сводил взгляда долго, но потом все же оглянулся вокруг. В куполе рядом…
Взгляд вправо.
Взгляд влево.
Молчание пахло асфоделями и немного вечностью.
– Но почему?
– Загрузить историю, – вместо ответа скомандовал Андрей, и меня втянул рассвет мира.
Прошло не так уж много времени, но там, где всемогущество ограничено лишь собственным воображением, живут быстро. Они были в капсуле вдвоем: Лерка и ее муж, Ева и Адам, Она и Он. Сад раскинулся вокруг – сад, где запах зрелых лимонов привольно мешался с ароматом цветков яблони, слегка приправленный лавандой и еще чем-то, что было не различить – как не уловить вкус крупинки приправы в супе.
Вода звенела хрусталем бокалов.
Такое могли создать только два человека, нежно любящие друг друга.
Мгновение крупного плана из зала: капсула на двоих, где бок о бок лежат мужчина и женщина. Пряди их волосы сплелись между собой.
Вновь – первозданный сад.
– Господи, как хорошо.
Женщина опустилась на камень, который незаметно изменил форму, чтобы было удобно сидеть.
– Для остроты ощущений не хватает только змея, – знакомый переливчатый, чуть хрипловатый волнующий смех.
Повинуясь мыслям, тень под большим деревом начала принимать форму вытянутого тела, блестя кольчугой чешуи. По изображению вдруг словно провели ластиком – видение исчезло.
– Здесь не надо змея, милая, – улыбнулся он.
– А я хочу!
Вновь заклубился воздух. И опять мгновенно прекратил свиваться в кольчатые формы. Возникшее напряжение, копящееся между изломами насупленных бровей, разрядил поцелуй, а меня, снедаемого горечью, жгучей ревностью и одновременно радостью – за нее, за этот чудесный мир, – милосердно утянуло и поволокло вперед сквозь туннель времени, то и дело задерживая на картинах счастья или развлечений. Сад наполнили звери и птицы, говорившие с хозяевами, и только людей там было двое – все прочие оставались третьими лишними. Как я.
Начало очередного спора я пропустил, и не разобрать, что именно хотел сотворить мужчина – но женщина была против, и кто-то из них забыл или не сумел переступить через себя и вовремя дотянуться до чужих губ своими, впитав и растворив обиду. Впервые они разошлись, и один угол сада зацвел неслыханными цветами с одуряющими ароматами, который трепетно укутывали густые кроны склонившихся над водой ревнивых деревьев. А во втором развернулся простор вольной степи. Место было – ведь вселенная, как ей и положено, не имела границ.
И все же двое сошлись в центре сада и улыбнулись. Еще долгое время прошло счастливо. Они жили поочередно друг у друга в гостях, то забывая разногласия, то пытаясь тайком подправить чужое творение.
Здесь не было смерти, которая даже издали примиряет со многим. Здесь не было непослушного мира с его множеством острых граней, который заставляет стать спиной к спине. Лишь вечность и безграничные возможности, пределом которых был только ты. Нет: ты – и другой человек, который всегда будет не ты.
Однажды мужчина создал стража, испугавшего женщину при попытке кое-что подправить, и стертого из мира, как только она опомнилась. Но его зов был услышан, и злость превратила спор в первое сражение, где порождения их разума уничтожали друг друга.
После этого в мире появились самые приспособленные для войны существа, которых оба знали – люди. Безоговорочно послушные и преданные, они сражались меж полосой глубоких болот и пустыней, а Хозяйка и Повелитель вели счет победам, бросая на помощь монстров, и все окрашивалось черным и багряным со вкусом сажи и запахом сгоревших яблонь.
Местами земля и небо разламывались на стеклышки калейдоскопа; чудился далекий треск.
Мир наступил внезапно, только что-то странное случилось с изображением.
Он видит, как она шагает к нему, прося прощения, и под сброшенной мантией цвета крови и огня оказывается платье, тонкое и голубое, как небо.
Она видит, как он преклоняет колени, и растрепанные волосы, выскользнув из-под сброшенного венца, виновато свешиваются на лицо. И наступает мир.
Или – два.
Сенсоролик завершился и теперь я снова видел явь.
Лерка, одна в капсуле, и в ее раю рядом с ней ее Адам. Веселый, отзывчивый; когда надо – дерзкий, когда надо – послушный. Такой, каким она хотела его видеть – и видела.
За соседним куполом непробиваемого стекла, через проход – он, настоящий. И его гармонично устроенная Вселенная, где рядом с ним, близ центра мироздания, есть место гармоничной, созданной его воображением Лерке.
Андрей смотрел на меня чуть виновато.
– Когда напряжение достигает критического, приходится расселять паству.
Слова вцепились в краешек оглушенного сознания и, терпеливо дождавшись, когда мир встанет на место, запустили коготки глубже – будто кошка, обиженная долгим невниманием. И выцарапали из вороха мыслей самый нужный вопрос.
– Это… насколько часто бывает?
– Всемогущество, знаешь, плохо делится…
Мой куратор отвернулся. Я посмотрел туда же, куда смотрел он – вдоль почти бесконечных рядов одиноких повелителей идеальных миров.
– Ты еще можешь к ним. У тебя будет…
Он кивнул на купол, где спал мужчина. Я снова взглянул на его Лерку. И на спавшую через проход. Я знал, что часто меня станут грызть сожаления о своем решении.
– Нет, я как-нибудь буду… здесь.
Здесь. По эту сторону стекла.
– Только я ничего не знаю пока…
Взгляд Андрея остановил меня. Он протянул руку и коснулся булавки проектора.
– Наш.
Внезапность острого ожога в лопатках заставила вскрикнуть. А когда мир снова обрел четкость в потемневших на миг глазах – больше не было мерцания, размывающего фигуру собеседника. До невозможности четкий силуэт.
– Не грусти, парень, лучше пошли выпьем, отметим твое принятие в штат. Я тебя с нашими девчонками познакомлю.
Он дружески хлопнул своим белооперенным крылом по моему – новообретенному. Слабый запах ладана коснулся ноздрей.