Метрополия, некоторое время назад
Дайм шер Дюбрайн
– …Ты ни в коем случае, никоим образом не раскроешь Шуалейде тайну своего имени, пока она не выйдет за Люкреса. – Император удостоил своего бастарда приватной беседой в Малой гостиной, за утренним шамьетом. – Ни ты сам, ни твои подчиненные или друзья. Ни вслух, ни мысленно, ни письменно. Надеюсь, ты хорошо понимаешь, Дамиен, насколько важен этот брак для империи.
От ласковой отеческой улыбки хотелось кричать и крушить все вокруг, но Дайм лишь почтительно кивнул:
– Хорошо понимаю, ваше всемогущество.
– Твой брат планирует сам просить ее руки после Весеннего бала, как только она получит Цветную грамоту. Подготовь почву и сделай все возможное, чтобы Шуалейда согласилась. Если она откажет Люкресу, я буду крайне тобой недоволен.
Дайм снова склонил голову и мысленно повторил умну отрешения. Он дважды вызывал неудовольствие императора – не крайнее, а так, легкое. И оба раза молил Сестру, чтобы она позволила ему сдохнуть. О том, на что будет похоже «крайнее неудовольствие», он не желал даже думать.
– Если ты все сделаешь как должно, я дам тебе герцогский титул и позволю взять старшую Суардис в супруги. Подданным понравится двойная свадьба. А когда Шуалейда родит Люкресу одаренного наследника, ваш с Ристаной сын станет его наперсником, защитником и опорой. Кровь Брайнонов должна быть едина, Дамиен.
Злые, насмешливые боги!
Дайм двенадцать лет мечтал о том, что ему сейчас обещал император, готов был горы свернуть, чтобы снять второй слой печати, жениться на Ристане и обзавестись наследниками. Служить и поддерживать единственного из своих братьев, кто относился к нему, как к брату, а не как к цепному псу.
Дайм искренне верил в братские чувства Люкреса – пока не услышал его разговора со Светлейшим и не понял, что Люкрес лишь прикармливал пса, но никогда не считал его братом. Дайм искренне верил в возможность семейного счастья с Ристаной – пока не встретил Шуалейду и не увидел свою бывшую возлюбленную такой, какая она есть.
И вот самая заветная, сама главная его мечта перед ним. Протяни руку и возьми. Всего-то и надо, что немного обмануть неискушенную в интригах сумрачную шеру, забыть все лишнее – в том числе страстную мечту темного шера Бастерхази о свободе для них обоих – и наслаждаться заслуженной наградой. Всего-то отказаться от глупой и нереальной надежды, не пытаться пройти по краю бездны, наплевать на смутное предчувствие счастья.
Всего-то. Сущая мелочь, когда речь идет об избавлении от строгого ошейника и блистательном будущем опоры трона!
– Ваше всемогущество очень щедры, – ответил Дайм чистую правду.
– Я прекрасно вижу, как искренне ты служишь империи, Дамиен, и я доволен вашей дружбой с Люкресом. Держитесь вместе, как должно братьям, и я со спокойным сердцем оставлю империю вам. Как в старые времена Роланда Святого и Рогнеды Светлейшей.
Всего месяц назад, услышав от императора, что тот прочит его в преемники Светлейшему Парьену, Дайм бы летал на крыльях восторга. Его наконец-то оценили по достоинству, его не считают лишь цепным псом, ему готовы доверить ответственность за всю империю. Сейчас же…
– Благодарю, ваше всемогущество. Видят Двуединые, я сделаю все, чтобы быть достойным вашего доверия.
– Я тебе не сомневаюсь, сын мой, – улыбнулся император. – Да пребудет с тобой благословение Двуединых.
О да. Благословение Двуединых ему понадобится. Хотя бы для того, чтобы сделать правильный выбор между свободой для себя – и свободой для той, которую он любит. И что бы он ни выбрал, ему придется доиграть свою партию до конца.
Конец первой книги.
Продолжение следует.
…опасность ментального воздействия второго порядка в его непредсказуемости и кажущейся естественности. Чуждые психике, навязанные эмоции ломают устоявшиеся ассоциативные связи и образуют новые, зачастую вступающие в противоречие со старыми, что порождает когнитивный диссонанс и прочие расстройства…
Из лекции с.ш. Парьена по основам менталистики
14 день холодных вод, 432 год. Замок Ландеха
Шуалейда
– Спасите его, прошу вас! Спасите моего сына, ваше высочество!
Шу едва удержалась, чтобы не ответить: «В обмен на ваше чистосердечное признание, барон».
Удержалась. Орден ей за терпение.
Хотя на самом деле младшего Наба ей было жаль, заглянуть в глаза смерти только потому, что твой отец – изменник… Что-то в это есть неправильное.
Сожаления она тоже загнала в самый дальний угол сознания, к остальным чувствам. Это все потом. Сначала – дело.
– Я… я сделаю все возможное… – с настоящей слезой и дрожью в голосе ответила она, не отрывая взгляда от бледного лица. – Спите, светлый шер, спите… все… будет хорошо.
Младший Наба смотрел на нее с такой надеждой, что Шу почти устыдилась. Но почти не считается. Если бы она рассказала полковнику Бертрану о покушении на Каетано – сейчас бы оба, и барон Наба, и его сын, были заперты в подвале и молили Светлую о быстрой смерти. Шуалейда же дает им обоим шанс.
Лишь отправив раненого в забытье, Шу взглянула в подлые глаза барона Наба. Подлые, самонадеянные глаза того, кто рисовал планы потайных ходов и отдавал Мастеру Ткачу амулет, изготовленный шером Бастерхази, и подсчитывал прибыль от расположения будущей королевы Ристаны. Сейчас в этих глазах стояли слезы, а сердце предателя готово было разорваться от страха за собственного единственного сына. Но вот совесть в нем так и не проснулась. Прав Люка, страх заглушает любые другие чувства даже лучше алчности.
Шу водила дрожащими, окруженными фальшивым молочным свечением руками над бессознательным телом младшего Наба (которому на самом деле уже давно ничто не угрожало). Зако медленно вынимал клинок. А барон продолжал бояться и надеяться, надеяться и бояться. Его страх и надежду Шуалейда усилила. Она не очень-то задумывалась, как ей удалось взломать его ментальный амулет, сделанный Бастерхази: об этом она успеет подумать потом, на досуге. А сейчас она чутко прислушивалась к эмоциям барона, ожидая перелома.
И он наступил – едва клинок покинул тело Наба-младшего, оставив лишь едва заметную розовую отметину.
Облегчение, счастье, благодарность и, наконец-то, хоть проблеск совести! Вот за этот проблеск Шу и ухватилась – полить, удобрить, взрастить и собрать плоды. Скоро.
– Получилось… – выдохнула она, погасила световую иллюзию и мешком упала прямо на своего пациента.
Не то чтобы она в самом деле настолько обессилела, что не могла даже стоять на коленях, но сейчас был очень важен тактильный контакт и ассоциативная связь. Грубо говоря, картинка распростертого сына и Шу на нем, как символ спасения, благодарности и зависимости. О том, как это работает, ей тоже рассказал Люка после того, как возвел на сашмирский престол нового султана.
Что ж, султан не султан, а с бароном и его сыном Шу все сделает правильно. С первого же раза!
– Мой мальчик… он будет жить? – не веря собственному счастью, барон Наба обвел взглядом Бален, Энрике, Зако… остановился на Каетано…
Ага, вот они – муки совести пополам с зарождающимся гневом на тему «если бы ты вчера сдох – моему сыну бы сегодня не пришлось умирать». Гнев надо сразу же погасить, а благодарность и вину усилить…
Ширхаб, как это, оказывается, сложно! И ведь надо сделать все так, чтобы барон не заподозрил ментального вмешательства! Хотя – ширхаб с ним, даже если заподозрит, ему уже некуда деваться.
– Будет, барон Наба. Суардисы никогда не оставляют верных подданных в беде, – хмуро сказал Каетано и подал руку барону. – Вставайте. Ваш сын скоро очнется.
– Ваше высочество? – присела рядом с Шу верная сообщница Бален; Шу не видела, но точно знала: на лице ее отражается трагедия, достойная имперской оперы. – Вы можете встать? Позвольте, я вам помогу.
Помощь в самом деле понадобилась. Неожиданно закружилась голова, и если бы не поддержка Бален, Шу могла бы и упасть. Видимо, переоценила свои силы. Но ничего. Она справится. Акт первый, публичный, окончен – остался второй, самый важный. Энрике уже поднимает спящего шера Наба, чтобы отнести…
– В мои покои, капитан, – приказал Каетано; какой братишка молодец, все делает правильно, и ни единого лишнего слова или жеста! Несмотря на то, что ему очень хочется сказать Шу несколько емких и выразительных слов. – Идемте, барон.
Барон тоже поднялся с колен, растерянно оглянулся, словно не понимая, что вообще происходит. Наткнулся взглядом на Зако…
– Ты, ты… – начал барон, на глазах оживая и наливаясь дурной кровью.
О, нет! Гнев – не то, что нам сейчас нужно, хотя конечно же это самая простая и удобная реакция для барона. И привычная, в отличие от благодарности и угрызений совести. Убрать!
Барон вздрогнул и поперхнулся, закашлялся. Снова поник плечами. Запнулся о неровность мостовой. Сожалеть о своей резкости Шу не стала – она устала, а барон сам виноват. Был бы верным подданным – ничего бы не случилось.
Его поймал за плечи Зако, поддержал и помог выровняться – и барон даже не попытался его оттолкнуть, лишь глянул растерянно. Словно на месте привычной реакции вдруг обнаружилась пустота… нет, хуже того – что-то непривычное, неудобное. Вроде раскаяния. Да-да. Раскаивайся, Хиссов сын, раскаивайся! Только из-за тебя твой сын чуть не умер!
– Ваше высочество, позвольте… – выскочил откуда-то перепуганный насмерть, но не утративший навыков царедворца граф Ландеха.
Шу не стала вслушиваться в его сбивчивые извинения и обещания сурово покарать нерадивого слугу, который не закрепил как следует защиту на клинке Зако. Кай тоже не вслушивался. Зато воспользовался небольшой передышкой перед вторым актом.
«А теперь объясни мне, что здесь творится, любимая сестра! – скорее устало, чем сердито, спросил он. Разумеется, мысленно. – И не вздумай делать вид, что ты меня не слышишь!»
«Ты отлично держишься, братишка. Прости, что не сказала сразу, мне нужна была твоя естественная реакция. – Шу вздохнула. – Если коротко, то на тебя покушалась гильдия Ткачей. Их нанял барон Наба, наверняка по наущению Ристаны. Прочитать его глубоко я пока не смогла, на нем хороший амулет».
«Если не смогла почитать, то почему уверена, что это он?»
«Во-первых, этой ночью Энрике поговорил с местным главой гильдии. Неофициально. Энрике знает правила Гильдии и все лазейки, так что имя заказчика он узнал. Во-вторых, барон Наба раскрылся от страха за сына, и его мысль «если бы принц вчера сдох, с моим сыном бы ничего не случилось» – однозначно показывает, что он в курсе покушения».
«Какого ширхаба вы не доложили полковнику Бертрану?! Я сейчас же…»
«Замри! И не руби с плеча. Бертран тут же доложит отцу, а отец очень серьезно болен. Почти при смерти. Что с ним будет, если он узнает, что его старшая дочь пыталась убить его сына?»
«Ристана должна ответить!»
«Она ответит. Я обещаю. А ты обещай, что о покушении никто не узнает. Только ты, я и Герашаны. И Зако, но с него придется взять клятву о неразглашении, иначе он вынужден будет доложить полковнику, и тогда мы приедем аккурат на похороны отца».
Ругательства Кая в адрес Ристаны и ее прихвостней Шуалейда слушать уже не стала. Она знала: брат поругается, успокоится и будет действовать здраво. Как и положено будущему королю.
Шуалейда продержалась до того момента, как Энрике уложил бесчувственного юношу на кровать Каетано, а Бален закрыла двери прямо перед носом любопытствующей толпы. Она даже успела потребовать со всех присутствующих клятву о неразглашении.
Даже ее получить.
И позорно разрыдалась, осев на край кровати.
Она не собиралась рыдать. То есть собиралась, но не по-настоящему же! Ей надо сначала дожать барона Наба… вот только успокоить дыхание, вытереть слезы, и…
– Шу, ну что ты, все уже хорошо, все хорошо! – Кай обнял ее, прижал к себе.
А на Шу внезапно нахлынули воспоминания, которые она почти сумела похоронить. Олойское ущелье, зурги и смерть, подступившая к самым стенам крепости. Она сама, ставшая смертью.
– Не хочу… Кай, я не хочу, чтобы кто-то еще умер! Я не позволю!..
– Ваше высочество, ведь ничего ужасного не случилось, – подал голос оглушенный выплеском ее эмоций барон Наба.
– Не случилось?! Этой ночью чуть не погиб мой брат, мой Кай! Вы… если бы видели… этот убийца… – она снова разрыдалась, не в силах даже говорить.
Кажется, барон Наба дрогнул – а может быть, ей только показалось. Сейчас ей было все равно. Лишь бы только больше никого не убивать…
Вместо нее о покушении на Каетано рассказал Энрике – кратко, без лишних подробностей и обвинений. А Шуалейда все пыталась успокоиться и снова забыть: мертвых зургов, ураган, перепуганных солдат и собственную жажду. Кажется, она сквозь слезы жаловалась – что не хочет больше убивать, никого, никогда… что она – не темная, она не хочет…
– Ты не виновата, Шу, – утешал ее Кай. – Ты убила зургов, но спасла наших подданных! Вот, смотри, барон и его сын живы только благодаря тебе! Ведь баронство Наба – рядом с Олойским ущельем, зурги бы разорили его подчистую! А что было бы с одаренным шером Наба-младшим, попадись он в лапы зуржьих шаманов, страшно даже подумать!
Шу только успела подумать, что Кай – молодец, надо дожимать проклятого барона. И плевать, что она своим вмешательством и этой истерикой наверняка покалечила его психику. Связь-то не разорвана, и что сейчас барону отчетливо видятся все страхи Шу, только применительно к его собственной семье…
Эти соображения помогли Шу взять себя в руки и начать мыслить здраво, несмотря на слезы ручьем и всхлипы.
А вот барон Наба разрыдался. Напор эмоций смыл все наносное – расчеты, самооправдания, даже гнев – и оставил чистое раскаяние. До него дошло, что он не просто предал собственного короля, но и отплатил черной неблагодарностью тем, кто спас его семью и его земли. И что только волей богов не случилось непоправимое!
– Мне нет прощения, сир… – Наба бросился в ноги Каетано и принялся каяться.
Искренне.
Наверное, Шу стоило порадоваться: чудо свершилось. Но у нее не получалось. Слишком тяжело ей далась эта проклятая интрига. Первая, всего лишь первая! Ведь они с Каем даже не успели добраться до столицы, а их уже пытаются убить.
По счастью, ее участия пока не требовалось. Все нужные слова сказал Каетано. Нет, он не простил барона и не кинулся ему в объятия – он Суардис, а не томная экзальтированная барышня. Как и положено будущему королю, Каетано высказал барону все. И о позоре древнего рода, и о преданном доверии, и об ответственности перед собственными детьми. Ведь его сын – светлый шер, он приносил присягу Суардисам перед лицом Двуединых!
– Мануэль не знал, ваше высочество, клянусь, мой сын не виноват! Я один… я отвечу за все!.. Пощадите мальчика!..
Наконец-то слезы Шуалейды сменились здоровой злостью.
– Вы серьезно, барон? Серьезно думаете, я бы спасла… Мануэля… – Она запнулась перед именем младшего Наба. Хорошо, что она узнала его сейчас, а не перед дуэлью, человека с именем убить гораздо сложнее. – Спасла, чтобы отправить на плаху? Ваш сын не виноват, что его отец – предатель и дурак!
Она снова всхлипнула и зло утерла слезы белоснежной вышитой перчаткой, перепачканной кровью Мануэля Наба. Имени самого барона она не помнила, и помнить не хотела. Предатель – он и есть предатель.
– Неужели вы рассчитывали на благодарность Ристаны? – продолжил вместо нее Каетано. – Она – Суардис. Она не оставляет предателей за спиной. Не удивлюсь, если гильдия уже приняла заказ на вас.
– Разумеется, приняла, – кивнул Энрике. – Барон должен был умереть сразу после вас, сир. Гильдия практична, оба заказа достались одному мастеру теней.
Это известие добило барона. Он опустил плечи и закрыл лицо руками. А Шу поразилась: в столь почтенном возрасте – и такая наивность! Ведь он искренне считал себя в безопасности!
– То есть, раз мастер теней убит – заказ считается неугодным Хиссу? – уточнила до того молчавшая Бален.
– За вторым дело не станет, – покачал головой Энрике. – Не факт, что все семейство Наба доживет до плахи.
Барон вздрогнул и полыхнул страхом.
Что, только сейчас дошло, что за измену королю карают весь род?
Однако барон быстро взял себя в руки. Собрался. И попробовал торговаться, хорошо хоть не открыто.
– Ваше высочество желает?..
– Письменного признания, заверенного настоятелем храма Светлой и Магбезопасностью, – ответил Каетано. – Затем вы уедете в поместье и останетесь там до моего распоряжения. Возможно, Темный Хисс явит милость, и гильдия ткачей не возьмет второго заказа на вас. Молитесь ему.
– А мой сын? Мануэль?
– Ваш сын получит шанс искупить вашу вину службой лично мне.
– Заложником…
– Живым и не запятнанным предательством. Это лучше, чем плаха, не находите?
– Нахожу. Я ошибся, посчитав вас наивными детьми, сир. Могу лишь молить Двуединых, чтобы мой сын не повторил этой ошибки.
– Не портите впечатление лестью, барон, – поморщилась Шу; она уже вполне успокоилась, содрала к ширхабам лысым окровавленные перчатки и даже проверила младшего Наба, чтобы не вздумал очнуться не вовремя. – У вас будет возможность поговорить с сыном. И дайте ваш ментальный амулет. Как давно он у вас?
– Десять лет, ваше высочество. – Барон, так и не встав с колен, протянул Шуалейде топазовую брошь, которой был заколот его шейный платок.
– А тот амулет, который вы передали Мастеру Ткачу, вам дал сам Бастерхази?
– Нет, ваше высочество. Я нашел его в своей комнате в Риль Суардисе, он был в бархатном мешочке без каких-либо знаков, без записки или письма. Я опознал его, потому что с юности увлекаюсь артефактами. Я вообще не имел дела с придворным магом ни разу за последние три года.
Дальше вопросы задавал Энрике. Барон отвечал подробно и правдиво: без ментального амулета его эмоции были как на ладони. Но оба, и барон, и Ристана, вели себя как истинные параноики: ни единого слова о смерти Каетано! Все только на уровне «я знал, чего на самом деле хочет ее высочество», и «ее высочество любезно предложила моему сыну место в свите наследника». Благолепие, ширхаб его нюхай, и ни единого доказательства участия в заговоре Ристаны.
– Поздравляю, барон, – Энрике сочувственно похлопал его по плечу, – подставили вас. Такого хитрого, такого осторожного, ай-ай-ай.
Барон скривился и покосился на мирно спящего сына.
– Не беспокойтесь, Мануэль не узнает о вашем позоре. – Каетано был в бешенстве, но разговаривал спокойно и разумно, как истинный Суардис. – Не от нас. Мне нужен одаренный шер рядом. Как друг, а не как заложник или должник.
– Благодарю вас, сир, – склонил голову барон Наба.
Что ж. Его благодарность, раскаяние в собственной дури и уважение к победителям было искренним. Теперь оставалась сущая малость – сделать Мануэля Наба другом Каетано. А, да. И что-нибудь правдоподобное соврать Бертрану.
Злые боги, как же Шуалейда ненавидела врать!
– Ступайте к себе, барон, скажитесь больным и ни с кем не разговаривайте, – велел Энрике и напомнил: – Вы едете с нами до ближайшего храма Светлой, а дальше – в свое поместье.
Лишь когда барон ушел, даже не заикнувшись о возвращении ментального амулета, все пятеро переглянулись.
– Я справлюсь, – сказал Зако, кивнув на спящего Мануэля Наба. – Тебе нужен верный друг, а не жертва ментальной манипуляции, не так ли, твое высочество?
– Разумеется, ты справишься. – Кай похлопал Зако по плечу. – Я же вижу, он тебе нравится.
– Не так часто мне достается почти равный противник, – усмехнулся Зако. – Хоть и опять одаренный шер. Чем хоть одаренный?
– Земля, третья светлая категория. Та третья, которая когда-то была слабенькой четвертой, но по нынешним временам – сокровище, – отозвался Энрике. – Твой ментальный дар лишь самую малость слабее.
Зако лишь пожал плечами. Его дара хватало только на самопроизвольный ментальный блок и способность видеть сильные магические потоки. Ну и по мелочи – реакция, здоровье, капелька везения. Но даже на третью категорию его уже не хватало. И что Шуалейде всегда очень нравилось в Зако – так это полное отсутствие зависти к дару друзей.
– А нам придется как-то объясняться с полковником Бертраном, – вздохнул Кай.
– Ну, думаю, в дела барона Наба с Магбезопасностью мы лезть не станем. – Шу взяла его за руку и слабо улыбнулась. – Рана Мануэля – следствие чьего-то дурного глаза, вопль шеры Ландеха с утра пораньше – мышь. Я сама поговорю с ним, Кай. Привыкай – ты добрый, хороший наследник короны, а я… мне можно быть не совсем примерной девочкой.
– Я не собираюсь снова прятаться за твоей юбкой! – возмутился Кай, но его оборвал Энрике:
– Не уподобляйтесь барону Наба, ваше высочество. Вам придется еще не раз разыгрывать эту партию, и не раз прикрывать сестру там, где она не справится сама. Доблесть правителя не в том, чтобы лезть на передовую, забыв мозги в кармане, а в том, чтобы принимать неприятные, но необходимые решения для блага семьи и подданных.
– Ты зануда, – лишь вздохнул Кай.
– Как дохлая мышь, – кивнул Энрике и стряхнул несуществующую пылинку с обшлага своего черного капитанского мундира.
Кай с Зако хмыкнули и переглянулись, а Шу подумала: как только поговорит с Бертраном – непременно выяснит, при чем тут дохлые мыши. И, конечно же, расскажет эту историю светлому шеру Люка, чтобы он мог ею гордиться. Ведь если бы не его рассказы, ей бы и в голову не пришел такой замечательный план!
Ох, боги, когда же наконец они встретятся? И она обязательно, непременно скажет ему «да»!
14 день холодных вод, 432 год. Замок Ландеха
Закариас шер Альбарра
Первым, что увидел Зако, открыв глаза, была стройная, молочной белизны женская ножка. По коленке скользил золотистой ладонью солнечный луч: туда и обратно, не позволяя оторвать взгляда от алебастрового великолепия в буйстве шафрана, кармина и зелени, разбавленном резкими штрихами черноты в синь.
Зако зажмурился и чихнул: отразившись от позолоты, солнечный зайчик ослепил на миг, прервав созерцание потолочной росписи. Но не тут-то было – Закариас шер Альбарра в свои пятнадцать твердо знал, чего хочет, и не отвлекался на ерунду. А каноническая сцена зачатия семи перворожденных Драконов, весьма отличная прорисовкой деталей от привычных миниатюр в Катренах Двуединства, стоила пристального внимания, хоть лебединые крылья Райны и вороные Хисса скромно прикрывали самое интересное.
– Во всем есть положительные стороны, – повторил он мудрость дру Бродерика, продолжая начатое месяц тому назад убеждение Закариаса шера Альбарры. – В столице – роскошь, хорошие повара… дамы… мда… увеселения, роскошь… тьфу!
Стукнув кулаком по подушке, Зако вскочил с безобразно мягкой постели и, как был в одних подштанниках, побежал к окну. Дернул раму – нараспашку. Отчаянный щебет вперемешку со свистом, щелканьем и чириканьем ворвался в окно вместе с прохладным ароматом сада. Зако глубоко вздохнул, еще разок потянулся и позвал:
– Кай! Сегодня отличная погода!
Со стороны пурпурного с золотым шитьем балдахина, размером с походный шатер имперского главнокомандующего – как раз чтобы свободно разместился весь генштаб с адъютантами и конями – послышалось недовольное сопение и шебуршание.
– Кай! – еще раз позвал Зако, обернулся и засмеялся.
На широченной кровати, среди смятых простынь свернулся клубком его королевское высочество. Он отпихивал босой пяткой невидимого противника и прикрывал голову огромной подушкой: смуглые руки с характерными мозолями от клинка вцепились в расписанный цветущей сливой хмирский шелк, край простыни едва прикрывал спину и такие же, как у Зако, льняные подштанники.
Пожав плечами, Зако направился к принцу, по дороге прихватив из вазы на столе самое большое розовое яблоко. Он без малейших раздумий сдернул простыню и подушку. Недовольный Каетано прикрыл глаза рукой и сделал вид, что все еще спит. Зако ухмыльнулся и с хрустом откусил яблоко. Брызнул сок, в воздухе поплыл сладкий аромат. «Спящий» принц резко выбросил руку на звук и запах, но Зако отклонился и отступил на полшага, не забывая вкусно хрустеть.
– Уйди, вражья сила, – проворчал будущий король и отвернулся, подтянув ноги и нащупывая другую подушку.
– Извольте вставать, ваше высочество! День на дворе, птичка кричит кукаре! – пропел Зако подхалимским голосом графа Ландеха.
– Не изволим… – капризно протянул Кай. И тут же, уцепив подушку, вскочил и набросился на Зако. – Вот тебе!
Хохоча и лягаясь, они покатились по полу. Забытое яблоко потерялось под кроватью, подушка улетела к окну.
Через пару минут, смеясь и задыхаясь, они расцепились. Кай уселся на полу, опершись спиной на кровать, Зако напротив, скрестив ноги.
– Вкусное было яблоко, – вздохнул он.
– А нечего дразниться.
– А нечего спать до полудня, – парировал Зако; он слегка преувеличил – до полудня оставалось еще часа три с половиной.
– Ещё скажи, нечего ужинать до полуночи, – с явным отвращением припомнил Кай вчерашние развлечения.
На это Зако ничего не ответил, потому что где-то в доме раздался пронзительный, полный ужаса женский вопль. Оба вскинулись и настороженно прислушались: далеко, не в гостевом крыле, захлопали двери, под окном протопали обеспокоенные стражники.
Зако посмотрел на друга. В глазах Кая читался тот же вопрос: что опять натворила прекрасная принцесса, образчик кротости и благонравия? И как это связано с её вчерашним капризом: «не пойду к себе, буду спать тут»?
– И как всегда, нам ни слова! Я будущий король или кто?
Кай сердито сжал губы, вскочил и направился к двери.
– Точно будущий король?
Принц обернулся и смерил его гневным взглядом.
– Раз Шу молчит, значит, так надо. – Зако спокойно выдержал приступ августейшего недовольства и продолжил: – Вольная жизнь закончилась, твое высочество.
– Это не повод веселиться без меня!
Развить тему Каю не удалось. Двери распахнулись, и в покои зашел важный, застегнутый на все пуговицы и напудренный в соответствии с позабытым сто лет назад этикетом камердинер. Отвесил глубокий поклон, всем видом выражая неодобрение самовольной сменой комнат, и заявил:
– Счастлив видеть ваше высочество в добром здравии. Соблаговолите принять утренний туалет.
Еще раз поклонился и отступил в сторону, пропуская двух лакеев, нагруженных одеждой.
– Соблаговоляю, – обреченно согласился принц, которого никто не слушал.
Показав Кею язык, пока старый зануда отвернулся, Зако нацепил на лицо подобающее сиятельному шеру и будущему королевскому советнику строгое выражение. И еле сдержал смех: пока камердинер отдавал распоряжения лакеям, принц принял торжественную позу и состроил индюшачью физиономию – точь-в-точь знаток церемониала, присланный самим королем, дабы наставлять юного наследника.
Едва умывшись и позволив надеть на себя сорочку, Каетано взбунтовался.
– Это что? – он ткнул пальцем во что-то ярко-желтое, узкое и отдаленно напоминающее штаны, которое ему поднес лично камердинер.
– Модные панталоны из лучшей ольберской саржи, пошитые личный портным его величества, ваше высочество, – со всем возможным почтением к дикому, не знающему таких простых вещей принцу ответил камердинер. Разумеется, с поклоном.
– Нет, это – попугайские перья. – Каетано нахмурился и приказал: – Принесите мундир. Мы желаем размяться на свежем воздухе.
– Но, ваше высочество, вам надлежит следовать заранее утвержденному…
– Вы меня не слышали? – в его голосе зазвенела сталь, а моднейшие желтые панталоны в руках камердинера затрепыхались, вырвались и птицей выпорхнули в раскрытое окно.
Глаза камердинера стали круглыми от возмущения, но ничего сказать он не успел. Зако опередил:
– Бегом! – рявкнул он в точности тем же тоном, что отец, гоняющий солдат через полосу препятствий.
А потому что нечего тут. Какой-то камердинер и будет указывать принцу, что надеть и как себя вести? Ага, сейчас. Три раза.
Камердинера сдуло, а следом за ним и его помощников. Почти всех, последнему Зако успел приказать:
– Стоять!
Напомаженный лакей вздрогнул, выронил что-то пестрое и обернулся, тараща на Зако перепуганные глаза.
– Кто кричал и почему? – куда мягче спросил лакея Кай: доброе высочество и его злой друг суть безотказный, проверенный веками рецепт любви и верности двора.
– Кричал?.. – лакей не сразу понял, о чем именно его спрашивают.
– Прямо перед тем как камердинер зашел, – сурово сдвинув брови, помог ему освежить память Зако. – Женский вопль.
– А, так… не знаю, ваше высочество! Кричали в хозяйском крыле, а я был тут.
– Найди капитана Герашана и скажи, пусть сейчас же идет сюда. Бегом.
– Слушаюсь, ваше сиятельство! – все так же вытаращив глаза, закивал лакей и, стоило Каетано махнуть рукой, мол, отпускаю – вылетел за дверь, позабыв валяющуюся на полу яркую тряпку.
Подняв ее и полюбовавшись блеском золотого шитья, Зако только головой покачал:
– И это предполагалось твоим костюмом для выхода к завтраку? М-да.
– Твоим, мой суровый друг, – злоехидно покачал головой Каетано. – Тебе бы удивительно пошел малиновый сюртук с розовыми панталонами. Не хочешь ли примерить?
– Да иди ты!
– И локоны завить, чтобы дамы умерли от восторга, – не унимался Каетано. – И духов, духов побо… ай! Да я тебя!..
Явившийся в их покои капитан Герашан застал Кая и Зако валяющимися на полу и хохочущими. Несчастный малиновый сюртук болтался на золоченой люстре, по всей комнате летал пух из лопнувшей подушки.
– Вашему высочеству помочь победить выжившую постель? – непередаваемо ехидно осведомился Энрике и щелчком пальцев отправил пуховую метель обратно в подушку.
– Не-а, нашему высочеству помочь победить во-он то страшное чудовище! – Каетано, немножко заикаясь от смеха, ткнул пальцем в сюртук на люстре.
– Оно подкралось и набросилось? Ай-ай-ай! – Повинуясь воле Энрике, сюртук замахал рукавами, изображая не иначе как страшного черного колдуна, затем со зловещим шипением спланировал на пол и сложил рукава на груди.
– Энрике, кто вопил и почему? – как и положено суровому другу, Зако первым перестал хохотать и вспомнил о деле.
– Графиня Ландеха. Наверное, увидела мышь, – пожал плечами капитан.
Зако ни на ломаный динг ему не поверил. То есть – про мышь.
– А, ну если мышь… – Каетано утер скупую слезу в память о безвременно почившем малиновом сюртуке и сел на пол. – Энрике, мы хотим пойти во двор и размяться. Надеюсь, там никаких страшных мышей нет?
– Думаю, все страшные мыши сдохли от вопля ее сиятельства, – хмыкнул Энрике. – Распинать ваших придворных бездельников, сир?
– А они еще дрыхнут? – Каетано сделал круглые глаза. – Мышей на них нет!
– Почему же нет? Дохлых мышей – сколько угодно, сир, – Энрике поклонился, почтительно приложив руку к сердцу.
Зако и Кай одновременно хмыкнули. Вот как нужно воспитывать принцев, а не малиновыми сюртуками и десятком лакеев для умывания. Дохлые мыши…
– И с тех пор замок Ландеха прозвали «Приютом утренних мышей», – тоном дру Бродерика, читающего лекцию по истории, продекламировал Каетано.
– …ибо ровно за три часа до полудня на всех мирно спящих гостей графа упало по дохлой мыши, – в тон ему продолжил Зако.
– И раздался тогда великий вопль… – продолжил Энрике, на миг запнулся…
И тут раздалось сразу десяток воплей. Очень громких, перепуганных и возмущенных. А за ними – топот, хлопанье дверьми и ругань.
– Надо же, а легенда не врет! – с искренним удивлением прокомментировал Каетано. – Опасный человек этот Ландеха. Пригласить наше высочество в замок, полный дохлых мышей, ай-ай-ай! Мы в гневе! – и сурово насупился, правда, выдержал всего пару секунд и захохотал.
Зако тоже. Жаль они не видели лиц напыщенных индюков, на которых свалились дохлые мыши! Но ничего, и у него, и у Кая отличное живое воображение.
Через четверть часа Зако уже парировал удары Кая. После недели в торжественном обозе взять в руки шпагу было сумасшедшим удовольствием! Тело пело и наслаждалось каждым движением, шпаги звенели и бликовали, Кай счастливо смеялся при каждом удачном ударе – красота! Зако даже забыл, ради чего все затевалось. Вспомнил, лишь когда отсалютовал шпагой победившему Каю и обернулся на голос прекрасной добронравной принцессы:
– Браво, светлые шеры!
Если бы не голос – ширхаба с два он бы узнал в неземном создании, окутанном облаком чего-то жемчужно-переливчато-кружевного, ее сумрачное высочество. Нечто хрупкое, беззащитно-грациозное, восторженно взирающее на них с Каем огромными влажными очами… бр-р! Изыди, наваждение!
Зако неосознанно коснулся такой же, как у Каетано, серьги с темным топазом – ментального амулета. Вдруг он ее потерял, и теперь кто-то морочит ему голову? Но нет. Серьга была на месте – и небесное создание тоже. Два небесных создания. Второе сияло зелеными наивными глазищами и огненно-рыжими локонами, уложенными во что-то замысловатое и украшенное жемчугами. Разумеется, сиятельные шеры из свиты Каетано тут же забыли о поединке. Взгляды замаслились, плечи расправились, павлиньи хвосты распушились. Еще миг, и затокуют, как тетерева.
– Восхитительно! – рыжее видение похлопало ресницами и кокетливо обмахнулось веером, вызывав в дюжине сиятельных шеров прилив… э… воодушевления. – Это так мужественно, вы не находите, ваше высочество?
Зако безумно хотелось засмеяться. Даже в носу засвербело. Не то чтобы у двух прекрасных шер получилось неубедительно, очень даже убедительно. Даже слишком. Но… кто подменил Шу? И что теперь делать вот с этим, неземным и хрупким? Раньше все было ясно и понятно: выдыхаешь, отдаешь ритуальный поклон шпаге в ее руке – и стараешься выжить хотя бы ближайшие три минуты. Иногда у Зако получалось, а несколько раз – даже выгрызть победу. И этими пятью победами он заслуженно гордился. Одолеть истинную шеру – это вам не какого-нибудь вшивого медведя или горную пуму. А это вот?! Неземное, хрупкое, в бантиках?! Хлопающее глазами так, словно шпагу видела только на гобеленах, в руках у сказочных героев.
От всего сердца попросив Светлую Сестру, чтобы она поскорее вернула им с Каем нормальную Шуалейду, Зако приосанился аки индюк в прямой видимости индюшки и поклонился прекрасному видению. Видение снова похлопало ресницами и с видом невиннейшим и наивнейшим оглядело сиятельных шеров. Те, разумеется, распушили хвосты и приняли самые выигрышные позы. А самый смелый (или заранее выбранный для определенной роли) шагнул вперед и поклонился Каетано.
– Сир, вы позволите?
Коренастый, словно топором вырубленный шер лет двадцати подмел шляпой плац, позволяя оценить изящество своих манер. А заодно неплохую координацию, гибкость и правильный бойцовский постав ног. Классический. И совсем краем газа – пару неприязненных взглядов от разряженных по последней моде павлинов. Их узкие штаны и неудобные туфли крайне плохо подходили для драки и лишали павлином возможности блеснуть перед принцем и дамами.
На самом деле было смешно наблюдать, как их раздирают сомнения: вдруг принц Каетано в самом деле – будущий король? Бедняги. Совсем запутались в газетной и придворной лжи. Ведь наверняка их отобрала в свиту принца Ристана, и наверняка выбирала она по принципу «или дурак, или слабак, или верен Ристане по самую траву». Интересно, к которому виду относится шер Галесья? На слабака не похож, на дурака тоже. Происходит из старого графского рода, но не наследник. Третий сын. Для него свита принца – отличный шанс сделать карьеру. Возможно, карьеру предателя.
– Шер Галесья, – кивнул Кай. – Приятно видеть в рядах моих друзей столь похвальное рвение. Если шер Альбарра не устал…
– Ни в коем случае, сир, – Зако коротко поклонился Каю: сама скромность. – Мне крайне интересно познакомиться со столичной манерой фехтования.
Шер Галесья едва заметно хмыкнул. Не поверил в скромность? И ладно. Зако тоже не очень-то верил в дружеские чувства всей этой компании в целом и шера Галесья в частности.
Скинув сюртук и перевязь на руки кому-то из приятелей, шер остался в одной рубахе. К его чести, он не стал кокетничать перед дамами, а сразу отсалютовал шпагой и ступил в условный дуэльный круг.
– Для меня честь сразиться с вами, шер Альбарра.
– Взаимно, шер Галесья, – отсалютовал ему Зако.
И сделал первый выпад. Сегодня ему не нужно показывать всего, что он умеет. Только по необходимости. Поэтому выпад был простым и медленным. Шер Галесья ответил в том же духе – и тоже не стремясь показать сразу все свои достоинства. Это прощупывание продолжалось минуты три и убедило Зако, что ему достался противник умелый, внимательный и осторожный. Но очень, очень скучный.
На резкое повышение темпа шер Галесья отреагировал мгновенно, и торжественная хотта наконец-то стала как-то походить на бой. Даже – на интересный бой! Шер Галесья использовал не совсем классическую технику, некоторые финты Зако были знакомы лишь теоретически, и от подрубленных сухожилий его спасла лишь хорошая реакция.
По рядам зрителей пронесся разочарованный вздох: большинство зрителей желали победы в этом поединке не ему, а кое-кто явно сожалел, что для тренировочных боев на клинки надеваются защитные колпачки.
Зако лишь усмехнулся. Имеют значение лишь желания Кая и Шуалейды. А они с Каем договорились отделать сиятельных шеров не слишком больно. Может быть, поначалу даже сыграть вничью. Что ж, смелость должна быть вознаграждена, так что шер Галесья свою ничью получит.
Получил. На очередном его финте Зако пропустил укол… и одновременно с касанием шпаги шера Галесья к своим ребрам упер острие собственной ему под дых. Без защитного колпачка этот удар мог бы стать смертельным. Искреннее удивление шера Галесья послужило Зако достойной наградой за мелкое унижение – ничью с неодаренным шером, который по силе и скорости реакции в подметки не годится привычным партнерам Зако.
Чего больше было в очередном вздохе публики, радости или разочарования, он не разобрался. Зато очень хорошо почувствовал, что Кай и Шу довольны. Как всегда, словно мягкой лапой по загривку. Двумя мягкими лапами. Хотя от Шу он бы предпочел поцелуй. Хотя бы такой, ментальный.
– Благодарю за поединок, сиятельный шер Альбарра, – поклонился ему Галесья с нескрываемым уважением и легкой ноткой досады. – Буду счастлив повторить.
Зако ответил тем же, правда, без досады. В конце концов, должны же у него быть хоть какие-то преимущества перед шерами, с детства играющими в политические игры!
– Весьма, весьма недурно, шер Галесья, – улыбнулся Кай. – Приятно видеть, что наша безопасность в надежных руках.
О том, что на поле интриг сиятельные шеры куда опытнее, и в этом плане с безопасностью Кая все не так прекрасно, Зако убедился тут же. Об этом однозначно сказало явление шера Наба – павлина, успевшего сменить узкие изумрудные штаны и такой же изумрудный сюртук на более подходящий для драки наряд. Умение быстро подстраиваться под новые обстоятельства и использовать их себе на пользу – очень ценно. Так что Зако однозначно хотелось бы видеть шера Наба в стане союзников, а не врагов.
Разумеется, павлин не пошел вторым, а пустил вперед другого шера, явно своего вассала. Неплохого бойца. Для сиятельного, в жизни не имевшего дела с истинными шерами. Его Зако разделал за минуту, и то пришлось потянуть время. И следующего за ним – тоже.
Взгляды сиятельных становились все острее и неприязненнее, что было правильно и ожидаемо. И перед выходом четвертого шера случилась небольшая заминка: до павлинов дошло, что ничья с Галесья – счастливая случайность для самого Галесья, явно считавшегося одним из лучших бойцов среди свиты Кая.
Заминку быстро обернул в свою пользу Кай. Он смерил взглядом переодевшегося для поединка павлина – от мягких сапог и песочных бриджей до тонкого породистого носа и убранных в хвост смоляных локонов – и поднял бровь.
– Не достаточно ли вы выждали, шер Наба? Не думаю, что сегодня мизерикордия в вашем герба подсказывает верную тактику.
– Мой отец учил не лезть в реку, не пропустив вперед лошадь, сир. Именно поэтому род Наба верно и бессменно служит короне вот уже шесть сотен лет.
Зако усмехнулся про себя: как красиво сказали о себе эти скользкие, вечно выжидающие ублюдки! Барон Наба был одним из последних, кто принес вассальную клятву Эстебано Суардису, и сделал это лишь потому, что иначе бы его замок сравняли с землей. Эстебано Кровавый Кулак уважал врагов и никогда не оставлял их за спиной.
– Что ж, вам повезло с друзьями, благородством не уступающими этим прекрасным животным, – кивнул Каетано и перевел взгляд на толпу зрителей, собравшихся во дворе замка, нашел в ней Наба-старшего. Тот с достоинством склонил голову. – Барон Наба также вчера произвел на меня большое впечатление.
О да, куда уж большее. От его сдержанного почтения и уверений в верности наследнику серьга изрядно обожгла Зако. Хотя надо отдать должное барону Наба – он отлично притворялся, и ему очень хотелось доверять. Без амулета, в который Шу и Герашан встроили еще и определитель лжи, Зако бы ему поверил.
– Благодарю, сир, от имени моего отца. Это большая честь, – поклонился Наба-младший. – Вы позволите доказать вам, что ваш выбор слуг был верным, сир?
– Вперед, сиятельный шер.
«Убей его», – раздался в голове Зако шепот, сопровождаемый легкой болью в висках: Шуалейде опять пришлось взломать его фамильную ментальную защиту, что она делала крайне редко и только при острой необходимости.
«Убить Наба на глазах его отца и всех этих людей? Ты серьезно?»
«Да. Я серьезно. И не в сердце, пожалуйста», – ответила она и замолчала. Боль так же резко исчезла.
Заглянув в лилово мерцающие глаза сумрачной колдуньи, Зако вздрогнул. Она не шутила. Планы со вчерашнего дня сильно изменились. Жаль, он узнал об этом только сейчас и без подробностей. Но приказ он выполнит в любом случае, с подробностями или без. Его отец, в отличие от барона Наба, учил безусловно доверять сюзерену и выполнять приказы, даже если не понимаешь их причин. Именно это – верная служба, все же прочее – предательство.
– Для меня честь сразиться с вами, шер Наба. – Зако отдал своей жертве полный поклон.
Уважать врагов – тоже наука отца, и ей Зако следовал безусловно.
– Защищайтесь, шер Альбарра, – сын предателя (иначе незачем было бы его убивать) исходил самоуверенностью.
Вполне оправданной, в чем Зако убедился буквально за несколько секунд. Наба атаковал, как гремучая змея: быстро, молча, убийственно. Зако даже на миг пожалел, что такой боец – и не будет на их стороне. Но раз Шу сказала убить, он убьет.
Долго сожалеть Зако не удалось. Наба был настолько хорош, что думать о чем-либо постороннем он просто не мог. Только – движения его тела, взгляды, звонкие укусы клинка… и молниеносный бросок, тройной обманный финт – и защитный колпачок «случайно» слетает со шпаги Зако, падает кому-то под ноги…
Клинок словно сам собой вошел в податливое тело. Именно так, как учил капитан Энрике. Только Зако не остановил, а довел до конца движение, пронзившее шеру Наба печень.
И заглянул в удивленные глаза. «Это не могло случиться со мной!»
Шер Наба был еще жив. Он даже почти не чувствовал боли, затопленный азартом схватки. И будет жив, пока Зако не выдернет клинок.
– Прости, видит Светлая, я не хотел, – шепнул ему Зако. Чистую правду. Он не хотел убивать. И сейчас не хочет, но «по недомыслию» выдернет клинок, и тогда шер Наба истечет кровью. Почти мгновенно.
Выдернуть клинок Зако не успел.
– Зако, замри! – разнесся над внутренним двором замка Ландеха исполненный паники голос Шуалейды.
Хрупкой, беззащитной принцессы. Неземного видения, окутанного сиянием газа и жемчугов. И это видение сорвалось с места и побежало к Зако, подобрав юбки и всем своим видом показывая трагичность и случайность произошедшего.
При этом Зако отлично чувствовал потоки силы, оплетшие его вместе с шером Наба и не позволяющие выдернуть клинок. Значит, Шу не хочет, чтобы Наба умер по-настоящему. Хорошо. Убивать он в самом деле не хотел.
– Зако?! – в голосе Каетано слышалось искренне недоумение. Как всегда точный, аккуратный и хладнокровный Зако мог убить соперника в учебном поединке? Такого не может быть, потому что не может быть никогда!
Значит, Шуалейда не предупредила Каетано о своем плане. Вряд ли бы он сумел так убедительно сыграть.
– Зако… – слился с вопросом Каетано убитый шепот отца.
Бертран шер Альбарра тоже не верил своим глазам. И его тоже ни о чем не предупредили.
Не верил никто из высыпавших поглядеть на поединки. Кто-то из дам с громким «ах!» упал в обморок, Зако не разобрал, кто именно. Он так и замер, придерживая шера Наба, чтобы тот не дернулся, и наблюдая, как с него вместе с красками жизни сползает лоск самоуверенности.
А в следующий миг Зако вообще перестал понимать, что происходит. Потому что неземное хрупкое создание стало делать нечто вообще немыслимое. А именно – ахать, охать и суетиться, попутно нагнетая трагедию. Все эти: «Что же делать, ах, бедный шер Наба! Ах, Зако, бедный мой друг, кто же так плохо закрепил защиту? Ах, где же целитель, ах, такая страшная рана!» – могли обмануть и уже обманывали незнакомую с Шуалейдой публику, но не Зако.
Срастить ткани и вылечить шера Набу для Шуалейды – дело минуты. И для этого совсем не обязательно стелить на землю чей-то плащ и укладывать шера Набу на него. Не нужно ни бинтов, ни бренди, ни панических ахов и слез. Ладно, слез – не самой Шу, а шер Ландеха, фрейлин и даже Бален. Рыдающая Бален, этого же не может быть, она не умеет! Злые боги, что за балаган? И какое счастье, что Зако не пришлось в самом деле никого убивать.
От этой мысли закружилась голова, и Зако опустился на колени рядом с поверженным соперником, все так же придерживая клинок в ране.
– Я умру?.. – шепнул окончательно лишившийся веры в собственное бессмертие шер Наба. Сейчас он казался, да и был, сущим мальчишкой. Таким же, как сам Зако. Таким же, как Кай. Как вся дюжина благородных шеров – до которых внезапно дошло, что их не совсем настоящая служба не совсем настоящему принцу может стоить им жизни. Всерьез. По-настоящему.
А Зако никак не мог понять, чего ждет Шуалейда. Чтобы пришел настоящий целитель и вывел ее на чистую воду? Хотя, кажется, у Ландеха нет целителя-шера, только травник.
Он понял, чего ждет Шу, лишь когда над ними, растолкав толпу, возник бледный до зелени барон Наба, упал на колени рядом с сыном, глянул на его белое лицо с запавшими глазами…
– Спасите его, прошу вас! Спасите моего сына, ваше высочество!
14 день холодных вод. Фьона, столица империи Фьонабер
Дамиен шер Дюбрайн
– «…подложила труп убийцы в спальню графа Ландеха в порядке следственного эксперимента. Эксперимент показал, что граф был не в курсе покушения на его высочество Каетано», – вслух, с выражением, зачитывал своему непосредственному начальству полковник Дюбрайн.
Непосредственное начальство, то есть Светлейший глава Конвента, генерал имперской Магбезопасности и пр. шер Парьен сидел на подоконнике своего кабинета на десятом, верхнем этаже Магадемии и пил утренний шамьет со сливками, закусывая его неизменными солеными фисташками.
– Паршивка не постеснялась залезть графу в мозги, – прокомментировал Светлейший. – Как только его удар не хватил.
– Ее высочество растет, – с гордостью парировал Дайм и наконец пригубил свой шамьет, который до того держал в руке.
– Предлагаешь взять ее на службу в Магбезопасность? – Спросил Светлейший, расправляя веером стопку утренних газет со всей империи. – Под твою ответственность.
Полминуты он просматривал газеты вприхлебку с шамьетом, традиционно не нашел ничего интересного и отправил бумажную стаю в полет до корзины у дверей кабинета. Последней приземлился «Голос свободы» с портретом его императорского высочества Анри шера Брайнона на первой странице. Дайм проводил портрет взглядом, привычно отметив, что для речи в Совете Семи Корон Анри не постеснялся подкрасить радужку в фамильный бирюзовый цвет. На газетном оттиске его глаза выглядели даже ярче, чем у императора, и почти такими же яркими, как у самого Дайма.
Его императорское высочество – мелкий мошенник. Ратует за равные права для бездарных, а сам прикидывается одаренным. С одной стороны, глупо – все знают, что первые два сына императора имеют лишь условную шерскую категорию, только младший, Люкрес – реальную третью. А с другой стороны, люди от сотворения мира знают, что чем ярче глаза шера и чем необычнее цвет, тем сильнее дар, и следовательно – тем крепче право на власть. Психология толпы, шис ее дери.
Вот у Аномалии глаза лиловые и чуть ли не светятся. Редкий алмаз. Правда, с подвохом, и подвох тот размером с Дремлинский хребет.
– Задатки неплохи, но сразу в МБ это перебор, светлейший шер. Тем более, мой возлюбленный брат Люкрес твердо намеревается на ней жениться.
Правда, так и не удосужился сам с ней встретиться или хотя бы самостоятельно написать ей письмо. Ну да, действительно, зачем ему, если можно поручить докуку брату-бастарду! Похоже, Люкрес вообще не собирается встречаться с невестой до свадьбы. Любой разумный человек на его месте бы сначала внимательно присмотрелся к сокровищу и три раза бы подумал, а надо ли оно ему. Но не Люкрес. Ему, видите ли, довольно отчетов полковника Дюбрайна и сладких песен о будущем могуществе, напетых его любовницей, Саламандрой.
Той самой светлой шерой Лью, которая не сумела получить должность полпреда Конвента в Валанте. И той самой Саламандрой, которая не далее чем десять лет назад пела самому Дайму песни о том, каким он будет прекрасным императором, а она – его императрицей. Вот только Дайм ее вежливо послал, а Люкрес – нет. Что ж, она неплохо помогает ему подделывать ауру и прикидываться шером почти второй категории, но против Шуалейды она – что карапуз с погремушкой. Подумать только, подкинуть труп убийцы в порядке следственного эксперимента! Вот это талант! Или наглость? Впрочем, талант без наглости, как наглость без таланта, недорого стоят.
– Как трогательно ты заботишься об интересах брата, мой мальчик. Я почти прослезился. – Убедительности ради светлейший шер Парьен умиленно вздохнул. – Так что ж там пишет наш друг Энрике?
– «Прошу не ставить его величество Тодора в известность о самом инциденте и участии в нем ее высочества Аномалии как минимум до выяснения всех обстоятельств дела. Инцидент также показал, что Аномалия стабильна и способна держать под контролем обе стороны своего дара. Ввиду открывшихся в связи с покушением обстоятельств, прошу инициировать проверку Конвентом деятельности гильдии Ткачей и полномочного представителя Конвента в Валанте. Кристалл с записью воспоминаний мастера теней и вещественные доказательства высланы курьером в штаб МБ», – дочитал Дайм.
Бумажка, вспорхнув из его рук, улеглась на свое место в папке. Щелкнул скоросшиватель, папка закрылась и плавно полетела на полку, к другим таким же.
– Хо-хо-хо, – четко и внятно проговорил Парьен. – Неужели Бастерхази был так неосторожен, что его поймали на горячем? Вот его Темнейшество расстроится, он возлагал на ученика такие надежды, такие надежды. Налей-ка мне еще шамьета, мой мальчик.
Дайм фыркнул про себя: как будто шамьет не нальется сам, стоит светлейшему шеру пожелать. Но нет, ему угодно поиграть в добрячка-дедулю. Сейчас еще за поясницу схватится и скажет что-то вроде «старость не радость». Конечно, не радость, и кто другой на исходе третьего века бы не только за поясницу хватался, а давно гроб заказал. Только не шер категории зеро, сильнейший в империи светлый. Вот лет через двести, быть может, светлейший шер задумается о пенсии. И то, вероятнее всего, о пенсии для своих учеников. Если выживут на нервной работе.
Однако шамьет из серебряного кувшинчика Дайм налил, добавил на четверть сливок и подал начальству. Ручками подал, ручками. Ему не лень, а светлейшему приятно иногда поиграть в человека.
– Вас интересует что-то еще, мой светлый шер? – тоном опытного дворцового подхалима спросил Дайм.
Парьен хрюкнул… то есть, конечно же, величайший и мудрейший глава Конвента не может хрюкать, поэтому… ну, наверное, все же усмехнулся. Хотя Дайм бы зуб поставил, что обожравшийся желудей годовалый кабанчик издает в точности такие же звуки.
Итак, Парьен усмехнулся, очень мудро и очень величаво. И так же мудро и величаво отвесил Дайму отеческий подзатыльник. Собственноручно! Великая честь, если подумать. Но Дайм чести не оценил и мгновенно перехватил светлейшую длань.
– Простите, шеф, рефлексы.
– Паршивец, – неприлично довольно констатировал светлейший. – Никакого почтения.
– Никак нет, шеф, – Дайм сделал оловянные глаза и щелкнул каблуками.
Парьен рассмеялся. Сегодня ему определенно хотелось почувствовать себя простым смертным. Впрочем, Дайм уже лет несколько, как вполне его понимал. Особенно с тех пор, как по делам службы повстречался со своим младшим братом, внушительным, седеющим отцом семейства. А ведь братишке и пяти десятков нет! Дайм рядом с ним выглядел юношей, больше двадцати пяти бы никто не дал.
А Парьен, отсмеявшись, махнул на собственное любимое кресло.
– Все, хватит паясничать. – И, дождавшись, пока Дайм сядет, продолжил: – Поедешь в Валанту, устроишь Бастерхази проверку, наведешь в гильдии Ткачей шороху. Но главное, малыш, не это. Главное – выясни, наконец, что такое эта ваша Аномалия. Сдается мне, все намного серьезнее, чем ты написал в отчете девять месяцев назад. – Парьен кинул острый взгляд на Дайма, криво усмехнулся. – Не знаю и знать не хочу, что вы с Бастерхази натворили и о чем не отчитались. Но последствия будут, и с ними тебе разбираться самому. Так что допивай свой шамьет, бери ноги в руки и отправляйся в Валанту. А то обленились тут на казенных харчах! И чтобы отчитывался каждый день, а то знаю я вас, артистов самодеятельности!
– Э… светлейший мой шер, мне отправляться как полковнику Дюбрайну? – недоуменно поднял бровь Дайм, памятуя о приказе императора не раскрывать «братской замены».
Возможность облениться на казенных харчах за один день, прошедший с его возвращения из Ледяных Баронств и полностью посвященный написанию горы отчетов, Дайм даже комментировать не стал. Светлейший такими мелочами не интересуется.
– Ну явно не как Ману Одноглазому! – светлейший глянул на него, как на полного идиота. – Ты другие распоряжения слышал, нет? Вот и все. Вперед, полковник Дюбрайн… а, да. Его всемогущество просил тебе передать, чтобы как вернешься, шел к нему. Сразу. Думаю, он имел в виду, вернешься из Суарда, ведь из Баронств ты уже вернулся. Надеюсь, я понял его правильно… ох, старость же не радость… что стоишь, мой мальчик? Бегом в Суард, чтобы через полчаса духу твоего здесь не было! Империя ждет от тебя великих дел, а мне что-то поясницу прихватило, пойти, что ли, в отпуск… туда, где апельсины цветут…
– Отпуск? Никогда не слышал такого слова, мой светлый шер. Разрешите идти?
– Иди, иди, – махнул на него серебряной ложечкой Парьен. – Что за молодежь нынче пошла, никакого уважения к радикулиту!
Об уважении к радикулиту Дайм дослушивал уже из-за двери. Ему было велено поторопиться? Было. Вот он и торопится, даже переодеваться не станет, сразу в дорогу. Все необходимое уже собрано (или не разобрано, какая разница). А визиты к императору и к возлюбленному брату Люкресу придется отложить до его возвращения из Валанты. Ужасно, просто ужасно жаль. Наверняка Люкрес хотел сказать ему что-то важное, возможно даже дать очередные ценные указания.
И как только Дайм без них обойдется?
Насвистывая похоронный мотивчик в память о безвременно почивших указаниях, Дайм прихватил с ближайшего бюста кого-то из великих магистров прошлого шляпу – была мраморная, стала фетровая! – и, нахлобучив ее набекрень, зашагал к ближайшим деревьям. К вопросу озеленения территории Магадемии шер Зеленый подходил крайне ответственно, так что колосилось, цвело и чирикало здесь все, вплоть до башенных стен.
– Шутник, соскучился? – позвал он.
Жеребец тут же откликнулся тихим ржанием, и только потом прорисовался в кусте белого шиповника. Сначала из благоухающего куста высунулась белая голова с хитрыми зелеными глазами, затем длинная шея, передние копыта… Последним вылез длиннющий белый хвост с запутавшемся в нем цветком. Почему-то апельсинового дерева. Видимо, кое-кто уже успел побывать в отпуске.
Ткнувшись мордой Дайму в плечо, Шутник тяжко вздохнул. Так тяжко, словно вот-вот схватится за поясницу и пожалуется: старость – не радость, а отпуск – миф.
– Невоспитанная ты скотина. И не стыдно тебе передразнивать светлейшего, мудрейшего, радеющего без сна и отдыха за нас, неразумных?
– Пф-ф-ф! – очень выразительно ответил Шутник и попробовал зажевать перо с новой шляпы.
Следующее «п-ф-ф!» прозвучало еще выразительнее, а откушенный кусок пера был с негодованием сплюнут на траву.
– А нечего жрать мрамор, зубы обломаешь.
Дайм похлопал Шутника по холке, на что тот лишь недовольно прянул ушами и отвернулся. Как и всякий ире – двуногий, четвероногий или крылатый – Шутник обожал дразнить и задирать всех встречных и поперечных, но ужасно не любил, чтобы кто-то задевал его.
Дайм тоже не слишком-то любил, чтобы его дразнили. И сейчас ему почему-то казалось, что темный шер Бастерхази с этим покушением немножко издевается. Потому что если бы он хотел убить принца Валанты – убил бы, и никто бы ему не помешал. А вот этот балаган с узнанными амулетами, подброшенными трупами и прочими кунштюками – чистой воды насмешка. И провокация. И… ладно. Разберемся. В конце концов, им с Бастерхази давно пора поговорить начистоту.
А еще ему давно пора поговорить начистоту с Шуалейдой. То, что начиналось как очередное задание, как-то само собой переросло… во что именно переросло, Дайму бы как раз очень хотелось понять. Не заигрался ли он, признаваясь в любви сумрачной колдунье? Ведь она до сих пор считает, что ей пишет Люкрес. Пусть Дайм не подписывался. Пусть он сам ни разу не назвался Люкресом. Но и не поправил ее ошибку.
И теперь, когда до их встречи оставались считанные дни – Дайм боялся. Не срыва Аномалии, нет. Он боялся, что она ответит «да» на его предложение. Ведь он предложит Шуалейде брак с его высочеством Люкресом Брайноном, а не светлым шером Дамиеном Дюбрайном, и у нее будут все резоны согласиться.
12/V/432г.
Полковнику Д. от капитана Г.
Аномалия стабильна.
Единственный всплеск зафиксирован после письма от «жениха».
Тип «Свет», 4 балла по шкале Рахмана.
12/V/432г.
Капитану Г. от полковника Д.
Будь осторожен.
Ландеха чист, как голубка Светлой, но доверять ему не советую.
Допустишь срыв Аномалии – разжалую в рядовые посмертно.
Ночь на 14 день холодных вод, 432 год. Замок Ландеха
Шуалейда шера Суардис
– Проснись! – сказал знакомый голос, напоминающий рокот пламени.
Она не успела даже испугаться, только распахнуть глаза и увидеть нож убийцы, направленный ей прямо в сердце. И тут же мир вздрогнул, полыхнул живой тьмой…
В следующий миг тело убийцы плавно опустилось на пол. Выпавший из мертвых рук нож тихо звякнул, упав на ковер.
Мелькнула мысль: хорошо, что пол не каменный, а то звону было бы…
И только тогда до Шуалейды дошло, что ее только что пытались убить. Пытались – ее, а убила она. Смешно, правда же?..
Задавив на корню подступающую истерику, Шу села на постели и закуталась в простыню. Прикрыла глаза. Потоки магии успокаивались, оставляя ее усталой и дрожащей, ветер уносил в раскрытое окно тошнотворный запах страха и смерти.
– Ширхаб вас… – еле выдавила сквозь пересохшее горло.
Отчаянно хотелось притвориться, что убийца – всего лишь продолжение кошмара, и если хорошо постараться, она проснется и ничегошеньки на полу не увидит. Но она слишком хорошо знала, что обмануть себя не выйдет.
Пыталась однажды. Хватит.
Трижды глубоко вдохнув и выдохнув, Шу открыла глаза и снова прикрыла: светящиеся груши под потолком словно взбесились. Вспыхивали, меняли цвет, потрескивали, между ними проскакивали молнии. Интересно, иллюминация только в ее комнате или во всем замке?
Нет. Она не хотела знать ответ на этот вопрос. Не сейчас.
– Во всем, – раздался тихий голос одновременно со скрипом двери.
Шу резко обернулась и успела заметить, как в руке босого, одетого лишь в штаны и сорочку капитана Энрике гаснет какое-то убийственное заклинание.
– Хорошо, если не во всем графстве, – так же тихо добавила Бален.
Она тенью стояла за плечом мужа, так же одетая лишь в ночную сорочку, но с парой ножей в руках, и светила зелеными звериными глазами.
– Багдыр`ца, – емким словом, больше подходящим солдату, чем принцессе, выразила Шу свое отношение к… да ко всему этому!
– Не могу не согласиться, – кивнул Энрике и выразительно поднял бровь: – Ну?
Прошипев под нос еще пару таких же емких выражений, Шу скривилась, мысленно дотянулась до ближайшего светильника и потянула к себе магические потоки, заставляющие замковое освещение сходить с ума.
Потоки были темным от и до. Без единого проблеска света. Кто тут мечтал о светлой категории, на худой конец, о сумрачной? Уже никто? Вот и правильно.
Шу очень захотелось вылезти в окно и махнуть обратно в приграничную крепость, где она спокойно жила до последнего месяца. А там запереться в своей комнате и не выходить, даже если за ней явится Конвент Магистров в полном составе.
Вот только она прекрасно понимала, что бегство ничего не изменит.
Ширхаб бы побрал убийцу и того, кто его нанял! А лучше найти нанимателя и безо всяких ширхабов…
Разжав зубы и кулаки, Шу еще раз медленно, очень медленно вдохнула и выдохнула. Нельзя злиться. Нельзя ненавидеть. Нельзя раскатать проклятый замок по камешку, попрыгать сверху и соорудить из котлована живописное озеро. Надо успокоиться и подумать головой. Потому что наверняка можно что-то сделать, вот только понять бы, что именно!
Для начала…
– Энрике, – окликнула она капитана МБ, внимательно рассматривающего труп. – Что там?..
И как удачно – даже дознавателя вызывать не надо, все уже на месте.
– Мертвый труп дохлого ткача, – с привычной ироний отозвался Энрике. – Как дипломированный фельдшер, констатирую смерть от разрыва сердца. Но ты же не об этом спрашивала?
– Само собой. Мы можем выяснить, кто хотел меня убить?
– Не тебя. Твоего брата, законного наследника престола, – вместо мужа ответила Бален.
– Каетано?..
На миг Шу застыла в недоумении, а потом схватилась за голову. Она же в покоях брата! Ее интуиция опять сработала. И опять через одно место! Вот почему она не догадалась, зачем ей встряло уснуть обязательно здесь, а Каетано отправить в свои покои?! Посадили бы в засаду Энрике с Бален, повязали бы убийцу, вызнали у него имя нанимателя. И никаких вам темных аномалий, ширхаб вас всех нюхай!
– Ни один гильдейский мастер не взял бы заказ на тебя, они ж не самоубийцы, – объяснил очевидное Энрике.
– Погоди… но гильдия не могла взять заказ на Кая! Ты же сам говорил, королевская семья неприкосновенна!
– Любой закон можно обойти. – Энрике пожал плечами.
А Бален села рядом с Шу на кровать, погладила ее по волосам, стряхивая шипящие сиреневые искры.
– Загляни в него, Шу. Может быть, найдется зацепка, – глас разума по обыкновению принадлежал Энрике.
– Вот только некромантией я еще не баловалась.
– Я не предлагаю его поднять, всего лишь распотрошить память.
– Так посмотри его сам, Энрике.
– Мастера теней, убитого тобой? Ты переоцениваешь мои силы, Шу.
– Но я не умею. Поднимать трупы – тоже не умею!.. – Шу зажмурилась и сжала кулаки, гася приступ истерики. – Пожалуйста, помоги мне, Энрике. Пожалуйста…
Ее губ коснулось что-то прохладное.
– Пей, – велела Бален.
Вода была ледяной и с омерзительным привкусом тлена, но Шу ее послушно выпила. Всю. И это действительно помогло успокоиться.
– Ладно. Я попробую.
– Ты сделаешь. Время для «попробую» закончилось, Шу. Мне жаль. Давай, я буду тебя направлять.
Это было похоже на плавание в болоте, так же отвратительно и тяжело. К Шу липли обрывки чужих воспоминаний – не только картинки, но и запахи, вкусы, боль, удовольствие, радость и злость. В них самих не было ничего плохого, но беспорядочная и невнятная круговерть, из которой надо было вычленить хоть что-то, относящееся к последним дням жизни…
Через мгновение Шу вынырнула из чужой памяти, тяжело дыша и пытаясь сдержать рвоту.
Еще один кувшин холодной воды оказался у ее губ. И только когда Шу выпила половину, обливаясь водой и слезами, смогла нормально дышать. Бален по-прежнему обнимала ее за плечи так крепко, словно Шу могла сбежать. А капитан, бледный в прозелень, продолжил обыскивать тело убийцы. На пол ложились метательные звездочки, отмычки, какие-то гнутые железяки…
– Ага, вот он, – проворчал Энрике под нос и поднял за цепочку серый кулон с треугольным камнем.
Шу видела такие же треугольные амулеты в учебнике по артефакторике. Простой на вид, сложный по исполнению, амулет помог убийце обойти охрану. Наличие амулета говорило о… а ширхаб его знает, о чем.
Ладно, надо попробовать записать для Магбезопасности воспоминания убийцы. Она никогда не делала ничего подобного, но раз Энрике сказал «надо» – в самом деле надо. Она должна уберечь брата от следующего покушения.
Зажмурившись, она протянула воображаемую ниточку между трупом убийцы и кристаллом записи, вложенном Энрике в ее ладонь.
Чужие воспоминания – смутные, неоформленные – зашевелились внутри ее головы, словно щупальца осьминога. Такие же склизкие, чужеродные и грубые. Перед глазами потемнело, из желудка поднялся ком вязкой горечи… И вдруг стало мокро и холодно. А еще – пусто, спокойно и хорошо. Изумительно хорошо!
Шу распахнула глаза и с удивлением уставилась на кувшин в руках Бален. Подруга сочувственно покачала головой и протянула Шу край простыни.
– Вытрись. И оставь эту дрянь Энрике.
Кивнув, Шу утерлась. А Энрике продолжал разглядывать кулон, морща лоб и беззвучно шевеля губами. Сам кулон окутывала голубоватая дымка воздуха с сиреневой искрой менталистики: похоже, пока она и Энрике вместе копались в мозгах убийцы, их дар каким-то образом смешался. Или Шу отдала ему каплю своего, на время. Она бы разобралась в этой научной загадке, если б было время. И силы. И голова не так кружилась при попытке что-то рассмотреть.
Нет уж. Лучше последовать совету Бален и не геройствовать.
– Как ты с этим справляешься, Энрике? – вздохнула Шу, чувствуя себя зеленым новобранцем, попавшим в один дозор с ветеранами. Вроде бы ничего особенного они не делают, но новобранцу по каждому их движению и взгляду понятно, какой он дремучий невежда.
– Старые навыки не пропьешь, – тихо хмыкнул капитан и протянул кулон Шу. – Взгляни, только осторожно. Он нестабилен.
Разумеется, Шу тут же вцепилась в добычу и тихо выругалась от разочарования. Магии в артефакте оставалось с кошачью совесть. Какие-то проволочки, медные и свинцовые спайки, чешуйки и крохотная искра – черная с отзвуком огня, воздуха и разума – ровно такая, чтобы артефакт самоуничтожился…
Прямо у Шу в руках.
Вместе с ее последними иллюзиями.
Она перебросила цепочку с пустой оправой обратно Энрике – быстро, словно это была еще один отвратительный склизкий осьминог. Даже руки вытерла.
– Его делал Бастерхази, – сказала она очень-очень ровно.
Ей почему-то казалось, что если она сейчас сделает хоть одно неосторожное движение, издаст хоть один резкий звук, ее хрупкое спокойствие разобьется и выплеснет наружу… нет, она даже думать не хотела, что именно выплеснет. И останется ли после этого в замке хоть кто-то живой.
Вот она – точно не останется. Не после того, как Роне… Рональд шер Бастерхази, подаривший ей прекрасную химеру, славший ей цветы, целовавший ее – заказал убийство ее брата.
Странно. Ведь она знала, что темным шерам нельзя верить. Знала, что они убивают, как дышат. И все равно – больно, отчаянно больно. Словно где-то в глубине души она все еще надеялась, что темный шер Бастерхази способен на какие-то светлые чувства. Ужасно, просто ужасно глупо и неосторожно.
Поймав цепочку, Энрике кивнул:
– Да, Бастерхази, – его голос прозвучал так же ровно.
И хорошо. Если бы он сейчас сказал хоть слово на тему «я тебя предупреждал», она бы… она бы… расплакалась? Или устроила локальный конец света?
Энрике в самом деле ее предупреждал, и неоднократно. И о том, что темные шеры не умеют любить никого, кроме себя. И что лично Рональд шер Бастерхази – темный мозгокрут и может сколько угодно очаровывать Шу, но сути его ничто не изменит. Да что там, она сама в этом уже убедилась, когда он походя убил ее сокола и как ни в чем не бывало преподнес ей умертвие, но… но она продолжала верить в чудеса. Устрица безмозглая.
– Три стихии, тьма и как минимум вторая категория дара – почти личная подпись Бастерхази, – продолжал Энрике, словно бы не замечая метаний Шу. – Одна неприятность: доказать мы ничего не сможем. Артефакт уничтожен, слепка ауры нет, ширхаб его дери. Ладно, для рабочей гипотезы нам хватит…
Энрике что-то еще говорил, а до Шу с запозданием доходило: ее брата, ее маленького Каетано, пытались убить. Их старшая сестра Ристана перешла от пассивной ненависти к активным действиям, и ей помогает не кто-нибудь, а придворный маг, гарант безопасности и законности! Сестра и придворный маг. Ристана и Бастерхази. Сладкая парочка, чтоб им… но это получается… получается… в столице они точно доберутся до Каетано! Шу не сможет быть с братом ежесекундно, и вряд ли ей снова в нужный момент приснится правильный сон…
«Проснись, Шуалейда!» – снова прозвучал в ее голове бархатный бас с отзвуками рокочущего пламени. Голос темного шера Бастерхази.
Он хотел ее предупредить? Но зачем? Или же она почувствовала его магию в амулете убийцы? Она разберется – потом. Когда они с Каетано будут в безопасности.
– Энрике, мы немедленно возвращаемся в крепость Сойки, – перебила она капитана. – Сейчас же буди Каетано, мы уезжаем!
– Конечно, сейчас… – Энрике подсел к ней, обнял за плечи, поверх руки Бален. – Дыши, моя хорошая. Просто дыши. Мы справимся.
– Конечно, справимся. Подумаешь, темный шер, – Бален погладила Шу по растрепанным волосам. – Ты же не какая-то жеманная клуша, вроде твоих фрейлин.
А из Шу вдруг словно вынули стержень – она почувствовала себя слабой, как новорожденный котенок, безумно уставшей… а еще ей стало ужасно стыдно. Докатилась, впадает в истерику хуже собственных фрейлин. Как будто бегство хоть когда-то хоть что-то решало!
– Ну вот, успокоилась и стала самой собой, грозной сумрачной колдуньей.
– Угу. Даже начала думать головой, – фыркнула Шу, освобождаясь из дружеских объятий. – И голова мне подсказывает, что я ни ширхаба лысого не понимаю. Зачем, Энрике? Неужели Ристане так нужна корона, что она готова убить родного брата?..
– Единокровного, а не родного, – вполголоса поправила Бален.
– Неважно! Даже если меня она в расчет не берет… или рассчитывает избавиться и от меня… Ристана же не дура, в конце концов! Отец никогда не простит ей смерти Каетано.
– Ты права, – кивнул Энрике. – За исключением одного. Ты же слышишь замок?
Шу прислушалась.
– Нет. А что я должна слышать?
– Именно, что ничего! Все спят. Странно после ночной иллюминации.
– Ширхаб! Я… я должна была почувствовать сонное заклятие! Но… – она готова была провалиться от стыда. Не заметить такой элементарной вещи могла только безмозглая устрица!
– Всем известно, что гильдия не берет заказов на королевскую семью. Всем известно, что ты, как самая одаренная, можешь претендовать на престол после смерти отца. Всем известно, что темные шеры злы и коварны по природе своей…
– Не надо, не продолжай. – Шу сжалась в комок, подтянув колени к груди и обняв их. – Опять в газетах вой про темную колдунью? Поэтому мне на глаза за всю дорогу не попалось ни одной?
Энрике кивнул. Очень понимающе и очень сочувственно.
– Шу, ты же не думала, что Ристана смирилась с потерей короны и хуже того, с твоей помолвкой с кронпринцем. Она слишком привыкла быть самой большой тыквой на этой грядке. Так что интрига проста, как медный динг. Убийство Каетано свалили бы на тебя, скандал прокатился по всей империи…
– …и Ристана осталась единственной наследницей, – продолжила очевидное Шу. – Боги, как я ненавижу политику!
– …а его высочество на тебе бы не женился, – совсем тихо добавила Бален.
Шу вздрогнула и зажмурилась. Бален права, наследник императора не может жениться на темной колдунье, которую обвиняют в убийстве брата. Злые боги, как же она ненавидит политику!
– Бастерхази… – задумчиво продолжил Энрике, – странно, что он оставил столь явный след.
От упоминания Бастерхази Шу снова вздрогнула, но тут же подавила неуместную боль. Ей все равно. Она ничего другого от темного шера и не ожидала. И вообще, он не стоит… да, не стоит. Даже того, чтобы о нем говорить.
Намного важнее другое.
– А ты не боишься, Энрике, что это покушение спланировано Магбезопасностью? У Ристаны не один любовник, а два. Почему бы полковнику Дюбрайну не преподнести ей Валанту на блюдечке?
– Чушь! – вспыхнул Энрике, но тут же выдохнул и продолжил почти спокойно: – Во-первых, он не собирается ничего преподносить Ристане на блюдечке. Хотел бы, давно бы преподнес, без лишних сложностей. Во-вторых, если бы это покушение было спланировано им, оно бы удалось. А в третьих… он – светлый шер, а не чудовище.
– То есть «имперский палач» – это не о нем? – из чистого упрямства уколола Шу.
– На том же газетном развороте, где и «темная принцесса-монстр», – не остался в долгу Энрике.
От привычного обмена шпильками Шу почувствовала себя намного лучше. Увереннее. Как будто мир постепенно становился на место. Ну… не то чтобы совсем, но хоть что-то в нем осталось по-прежнему. Однако…
– Я все равно не понимаю, Энрике. Ладно, если это не полковник Дюбрайн, а Ристана… Почему отец это допустил? Под самым своим носом!
– Прости, Шу. Его величество приказал не говорить вам с Каем, но раз такое дело… – Энрике потер виски. – Ни я, ни Бален не можем сказать прямо, мы принесли клятву. Но ты же сама уже поняла, не так ли? Ни одного письма от короля за последние три месяца, очередная шумиха в газетах о твоем темном даре, делами в королевстве заправляет Ристана.
– Нет, погоди… не может быть, что отец серьезно болен?!
Энрике с Бален в один голос вздохнули.
А Шу накрыло отчаянием. Она так надеялась, что отец позвал их с Каем домой только потому, что соскучился, или хотя бы потому, что Каетано пора знакомиться с делами королевства на практике, ему же скоро четырнадцать. Она надеялась, что у них с отцом будет достаточно времени, чтобы узнать друг друга, чтобы она, наконец, сказала ему – что любит, что понимает и не обижается на ссылку в приграничье…
Сказала бы, хотя на самом деле не понимает и обижается.
– Разве нельзя было обеспечить нашу с Каетано безопасность дома, в столице? – одними губами прошептала она. – Ты бы справился, точно бы справился!..
– Не с Бастерхази, и ты это прекрасно знаешь. Тебе придется выиграть эту войну самой. Его величество верит в тебя, иначе бы ни за что не просил вернуться домой.
– Я сама в себя не верю, Энрике. У меня голова кругом… что мы будем делать с этим всем?
– Для начала я обязан доложить начальству, а дальше – по обстоятельствам. Пора будить Бертрана.
– Нет! – Шу схватила Энрике за рукав. – Бертран ничего не должен знать! Никто не должен знать, особенно отец! Как ты не понимаешь, если он так сильно болен – это известие его просто убьет! Мы избавимся от тела, и не будет никакого покушения. Гильдия уж точно не растреплет газетчикам, что-то я не припомню ни одного интервью убийцы.
– Я должен доложить, Шу. Бертран мой непосредственный начальник…
– Именно поэтому ты носишь черный мундир Магбезопасности, а не синий ВС Валанты, как Бертран?
Энрике усмехнулся.
– Ладно, будем точнее: я в его распоряжении.
– А если еще точнее, то докладываешь лично полковнику Дюбрайну и подчиняешься только ему. Не думаешь же ты, что я не знаю, кому ты каждую неделю шлешь отчеты?
– Надеюсь, по крайней мере, ты их не читаешь.
– И, похоже, очень зря! – отрезала Шу. – Итак. Бертрану ты не докладываешь, а отчет полковнику Дюбрайну пошлешь через неделю. Последний был вчера, так что у нас есть время. А с этим… с этой падалью пусть болит голова у нашего гостеприимного хозяина. Что-то мне подсказывает, что сонное заклятие – его рук дело, и планы замка убийце не бабка-гадалка рисовала. Кстати, надо проверить потайной ход, он открылся бесшумно – значит, дверные петли недавно смазывали. Косвенная улика, так это называется в МБ?
– Шу, полковник Дюбрайн с меня голову снимет, если я не доложу в течение получаса. Ты дала такой выплеск энергии, что у всех шпионов шпионилки сгорели.
– Плевать на шпионов. Надо доложить – доложишь хоть прямо сейчас. Давай, пиши: «Ваше превосходительство! Сегодня, в ночь на четырнадцатый день холодных вод, ее высочество…» Как вы меня называете, Аномалия? Ладно, сойдет. «…Аномалия убила мастера теней и, воспользовавшись инициированным сообщниками убийцы заклятием сна, подложила труп…»
– Что сделала? – глаза у Энрике сделались большими и круглыми.
А Бален за спиной Шу хмыкнула: она-то сразу поняла, что именно они сейчас сделают, и посчитала это достойной местью лжецу-графу. Между прочим, очень удачливому лжецу – ему удалось обмануть и капитана Энрике, и саму Шуалейду, проверяли-то его оба. Ну или проверять надо было графиню. В следующий раз Шу проверит всех, включая кошку с кухни!
– Подложила труп, – повторила Шу совершенно спокойно. – Я же сказала, пусть у графа теперь голова болит.
– О боги. Я с тобой поседею, Шу.
– Обязательно, но не сегодня. Ты главное не забудь написать в докладе все, как есть!
13 день холодных вод (вчера). Валанта, графство Ландеха
Шуалейда шера Суардис
Свобода пахла упоительно – цветущими розами, влажной после дождя землей, свежими листьями винограда и конским потом. Шу неслась во весь опор, отпустив поводья и раскинув руки. Ей хотелось взлететь, вместо химеры покататься на ветре, забраться под самые облака…
Наверное, она опять желала слишком сильно, потому что в следующий миг обнаружила себя не на Южном тракте, ведущем в столицу, а на вершине скалы. Только что эта скала торчала в полутысяче локтей впереди, прямо рядом с дорогой, и вот – пожалуйста. Химера радостно фыркнула, мол, я занесу тебя куда угодно, ты только захоти, можешь даже вслух не говорить!
Шу засмеялась от переполняющей ее радости и ласково потрепала черные лоснящиеся уши. Муаре – прелесть! Настолько прелесть, что Шу даже почти простила подарившего ее темного шера Бастерхази. Почти, только почти! Но может быть, простит его совсем – потом. А пока она не хочет думать о сложностях. Слишком ей хорошо. Шутка ли, она всего второй раз за свои почти шестнадцать лет выезжает из крепости Сойки! И на этот раз – никакой войны с зургами, просто замечательное путешествие в столицу. Верхом. И плевать, что по этикету ей положено надеть неудобное платье и ехать в карете. Карета ползет медленно, из нее ни ширхаба не видно, и компаньонка за неделю дороги проест ей всю голову «последними» наставлениями, и к тому же в карете торчат две новые фрейлины – разряженные жеманные красотки с шелухой в головах. Век бы их не видала!
То ли дело – верхом! Свобода, как она есть!
Да, и свобода взлететь на неприступную скалу и с нее любоваться окрестностями – тоже!
Шу во все глаза смотрела вперед, на замок Ландеха – в нем они с братом должны будут остановиться на ночь. Замок напоминал изящную золотую игрушку, лежащую среди лоскутов зеленого и розового бархата: виноградников и цветущих полей. В лучах послеполуденного солнца он сиял начищенной медной крышей, за одну из башенок с флюгерами-драконами зацепилось крохотное облако. Лазурные флаги Суардисов и зеленые графа Ландеха, выпущенные из многочисленных окон, полоскались на ветру. Казалось, один из флагов, пестрый, оторвался и летит навстречу Шу – это из замка ехали встречающие, наверняка во главе с самим графом.
Сердце забилось быстрее, Шу невольно принялась выискивать среди встречающих одного-единственного человека – того, которого там не должно было быть. Но так хотелось, чтобы был! Ведь мог он сделать ей сюрприз? Мог же?.. Но нет. Пусть с такого расстояния Шу не смогла бы рассмотреть лиц, но она видела – среди всадников нет ни одного истинного шера. Те крохотные искры, что в самом графе Ландеха и ком-то из его рыцарей, не считаются.
Шу кольнуло мгновенным разочарованием, но она запретила себе расстраиваться. Люка же сказал – он приедет в Суард. Да ему и неприлично было бы встречать ее в дороге, все же он наследник императора…
От сочетания «Люка» и «неприлично» щеки затопило жаром, а перед глазами встал сам Люка. Гибкая, по-бойцовски сильная фигура, мощные плечи, небрежно стянутые в хвост каштановые волосы, невероятной яркости бирюзовые глаза в длинных ресницах… и словно наяву почудилось прикосновение его губ, таких горячих и жадных, и его запах – свежий, сосновый, с нотками морского ветра и оружейного масла…
Неделя, всего неделя осталась! Он же обещал, он написал ей… так горячо, так обжигающе горячо! И как всегда – без подписи, потому что ему важно, чтобы она видела в нем только его самого, а не его титулы и прочую ерунду.
«Я считаю дни до нашей встречи, моя прекрасная Гроза! – звучал в ушах его голос с едва заметным грассирующим акцентом, как говорят в Метрополии и на западе империи. – Чувствую себя совершенным мальчишкой, пишу и сжигаю уже шестое письмо, потому что не нахожу слов. Мне так много нужно сказать тебе, и могу лишь надеяться – ты поймешь меня.
Прошу тебя, всегда помни – единственное, что действительно имеет значение, это моя к тебе любовь. Смею надеяться, взаимная. Все прочее – пыль.
Всегда твой».
Всегда. Всегда – ее! И она обязательно, непременно скажет ему, не напишет, а именно скажет – да, его любовь взаимна, конечно же! Разве может он сомневаться после всех их писем!..
Где-то наверху, прямо над головой Шу, раздался клекот. Шу привычно выставила руку в перчатке, и на нее спикировал пестрый сокол-пустельга. К сожалению, без нового письма, сокол это-то принес лишь вчера. Но Люка опять далеко, и даже зачарованная птица будет лететь к нему не меньше суток, и еще дня три ей нужно отдыхать. А ведь пустельгу Шу зачаровала на совесть! Не поленилась, вернулась на ту скалу, где темный шер Бастерхази сжег – пусть нечаянно, но сжег же! – подаренного Люка коршуна по имени Ветер, восстановила магическое плетение и повторила его. Ну да, не с первого раза, а с десятого, но смогла же! Сама! А рассказывать Люка о том, как темный шер пытался ее соблазнить и убил Ветра, не стала.
И не станет, ей самой не хочется об этом вспоминать. Особенно о том, как она перепугалась, впервые попав на ту грань реальности, где живут чистокровные химеры и по которой иногда носят своих всадников. Ужасно, просто отвратительно вспоминать о собственном глупом страхе! Надо же было подумать, что шер Бастерхази собирается ее похитить, как какую-нибудь томную девицу из романа! Наверняка он над ней смеялся…
Шу невольно передернулась и обругала себя дурой. Полгода прошло, а ее по-прежнему продирает ледяной дрожью, стоит вспомнить тот страх. А стоит вспомнить собственное облегчение и почему-то разочарование, когда химера вынесла ее прямо к воротам крепости Сойки, и Бастерхази издевательски-вежливо сдал ее с рук на руки полковнику Бертрану – страх сменяется жгучей обидой и уверенностью в том, что ее подло обманули. Все эти его сладкие речи, жаркие поцелуи – все это обман и только обман! И ширхаба с два Шу его простит! И никогда, никогда больше не будет доверять темным шерам!
Пустельга на ее перчатке недовольно заклекотала, чувствуя эмоции хозяйки. И хорошо. Отвлекла. Лучше Шу будет смотреть на пейзажи и сочинять следующее письмо Люка. Вот он совсем не похож на шера Бастерхази, он никогда ее не обманывал и не станет обманывать, он же светлый шер! И смеяться над ней не станет! Она непременно напишет Люка завтра же утром, ему нравится, когда она рассказывает о всяком разном. Она даже научилась создавать такие же живые картинки, как он. Правда, пока совсем коротенькие и без особых подробностей, но чтобы показать, как смешно ее ручная рысь охотится на дикую газету – достаточно. Но Люка говорит, надо просто больше тренироваться и лучше сосредотачиваться. Вот у него получается просто замечательно, даже с запахами. А у нее завтра утром обязательно получится показать замок Ландеха отсюда, со скалы. И Люка будет ею гордиться!
К тому же – это просто красиво. Очень.
– Эй, спускайтесь на землю, ваше бешеное высочество! – послышался снизу смеющийся голос капитана Энрике. – Не пугайте людей, они примут вас за бурю!
Шу лишь вздохнула. У Энрике отлично получается быть гласом разума. Очень вежливым и деликатным гласом. Она сама бы на его месте сказала не «бурю», а «ужасную темную колдунью, о которой без устали пишут газеты». Почти год, с самой ее недопомолвки с Люка и нашествия зургов, не писали – а тут снова. Ну как же, новость-то какая! Младшие дети короля Тодора наконец-то возвращаются в столицу из изгнания! И ля-ля о скандалах, интригах и расследованиях на два разворота! Да еще специальные выпуски! Не то чтобы она читала эти развороты, за всю дорогу из Сойки ей не попалось на глаза ни одной газеты, словно кто-то очень тщательно их убирал с глаз долой, чтобы она не расстроилась и от расстройства не снесла ураганом редакцию-другую.
Вот зря Энрике так, очень зря. Она умеет держать себя в руках. Как Люка! Его вечно выставляют бездушным политиком, а ведь на самом деле он совершенно не такой…
Боги, как же Шу хочет скорее его увидеть!
– Давай-ка вниз, моя хорошая, – велела Шу своей химере, – и спрячь красоту. Я-то люблю тебя настоящей, а вот граф Ландеха, боюсь, хлопнется в обморок от такого счастья.
Муаре понимающе всхрапнула, и огненные искры в ее гриве погасли. Остальные признаки нечисти тоже исчезли – клыки в пасти, вертикальные зрачки, муаровый узор на шкуре. Химера стала похожа на обычную, если так можно сказать о самой красивой и дорогой породе, аштунскую кобылу. Что, впрочем, ей совершенно не помешало спуститься на мощеный древними камнями тракт в несколько прыжков, которым бы позавидовала любая горная коза. Да что там, даже рысь по имени Морковка, и та прыгала по скалам не так быстро и ловко! Все же рысь – обычна зверюга, а не нечисть.
Зато хорошо воспитанная зверюга! Она, хоть и ревниво скалилась на химеру, послушно держалась рядом Бален.
Как и положено лучшей подруге, Бален не стала задавать дурацких вопросов типа «что, не приехал встречать?» или говорить «а я тебе говорила».
– Как тебе виды? – спросил Энрике.
– Отличные виды.
Тоненькую иголочку зависти она привычно проигнорировала. Энрике и Бален двигаются одинаково, улыбаются одинаково и продолжают фразы друг за другом. Даже одеты одинаково – в черные мундиры имперской МБ, только Энрике с капитанскими знаками отличия, а Бален без знаков отличия вовсе. Хотя Бален и предлагали должность и звание в Магбезопасности, она отказалась. Ведь тогда бы ей пришлось на год, а то и два уезжать в Магадемию – а оставлять так надолго Энрике она категорически отказалась. Да и зачем? Он и так ее обожает, без офицерского звания.
Когда-нибудь… нет, совсем скоро, на Шу будет так же восхищенно смотреть Люка, и они так же будут понимать друг друга без слов, и постоянно касаться друг друга, словно бы невзначай, и украдкой целоваться при каждом удобном случае. Совсем-совсем скоро!
– Я так понимаю, просить ваше высочество сесть в карету бесполезно? – глас разума был еще и разумным в своих пожеланиях, за что Шу его особенно ценила.
– А толку, Энрике? Хороша я буду, вылезая из кареты в штанах.
Энрике с Бален одновременно хмыкнули и переглянулись. Ну да, да! Шу могла бы и сесть в карету, и даже сменить штаны на платье. Простым бытовым заклинаниям она научилась к вящей радости компаньонки. Но училась ради Люка, а не ради какого-то там графа-подхалима! Ради Люка она даже платье наденет! Хотя те платья, что ей прислали из дома, ей категорически не нравились, какие-то они были слишком кукольные. Ну куда ей, с ее-то фамильным сходством с Эстебано Первым Суардисом по прозванию Кровавый Кулак, розовые или белые оборочки с вышитыми цветочками? Она в них – как топор в торте.
Так что пусть граф Ландеха восхищается ею такой, какая она есть. Тем более в прошлый раз, когда она возвращалась в Сойку после победы над зургами, граф видел ее примерно в таком же костюме.
И, между прочим, отличный костюм, пошитый на самого принца Каетано! Очень удобно, что у них с Каем один размер и рост. Ненадолго, конечно, через год Кай ее обгонит, все Суардисы высокие.
Подумав о брате, Шу обернулась назад – к догоняющей их процессии. Ужасно торжественной. Хотя на самом деле Шу очень хотелось все это назвать обозом, так медленно он полз и таким количеством барахла был обременен. Прежде всего – свитой. Вот уж без этого барахла они с Каем преотлично бы обошлись!
И по причине этого же барахла у Каетано сейчас было такое надменное лицо. Ему, бедняге, приходилось соответствовать ожиданиям и привыкать к роли наследника короны.
Его побратим Закариас шер Альбарра, едущий от Каетано по левую руку, строил высокомерную физиономию ничуть не хуже. Да и приходилось ему не намного легче, чем Каю. Даже в чем-то сложнее. Для сопровождения наследника в столицу прислали десяток молодых дворян, сыновей самых знатных родов – сплошь старше, искушенней в интригах и модах, давным-давно знающих друг друга, каждый со своим шкурными интересом. И все до единого куда богаче и знатнее шеров Альбарра…
Кстати, надо будет попросить отца, пусть исправит недоразумение. А то странно получается – двенадцать лет воспитывать королевского наследника полковник Альбарра достоин, а титула – не достоин. Про генерала Альбарра лучше вообще промолчать. Что он получил за победу над зургами, кроме ордена и полоскания в газетах? Как был бароном, так и остался. И вообще, вот выйдет она замуж за его императорское высочество Люкреса и сама пожалует Медному генералу графство, вот! Потому что если бы не он – ширхаба с два она бы сейчас была в здравом рассудке.
Хотя при взгляде на всю эту разряженную толпу придворных хлыщей ее брало сомнение: а стоит ли идти замуж за принца и влипать вот в этот кошмар? При императорском дворе придворных не счесть и гонору у них куда больше. А сумрачную шеру будут обсуждать и осуждать все, у кого язык не отсох. И попробуй тут удержись, чтобы и в самом деле не отсохли.
Как все сложно-то!
По счастью, долго размышлять о сложностях ей не удалось. Сначала тихо зарычала Морковка: ей категорически не нравились придворные хлыщи. Они ужасно пахли духами, боялись ее и не кормили вкусненьким. Но главное – они не нравились хозяйке!
– Веди себя прилично, – велела Шу с долей злорадства: наконец-то это сказано не ей самой!
Рысь поморщилась и чихнула, высказывая этим все, что думает и о приличиях, и о придворных хлыщах. А заодно фрейлинах, куаферах, камергерах и прочей бесполезной толпе.
Судя по прищуру Бален – та была совершенно согласна со своей рыжей и клыкастой подружкой, и сама бы с удовольствием всю эту толпу перекусала и разогнала. Особенно фрейлин! По мнению Бален, в обязанности фрейлины входит поддерживать принцессу во всем, особенно в невинных шалостях, а не травить ее обоняние скверными духами и ее слух – жеманными рассуждениями об имперских модах и галантных кавалерах. И особенно в их обязанности не входит задирать нос перед маленькой, беззащитной Белочкой – которая, видите ли, не имеет титула и вообще происходит из лесных ире, дикарей и чуть ли не каннибалов.
Да уж. Непросто будет держать фрейлин подальше от беззащитной Белочки, у которой в каждом сапоге по ножику, удавка в поясе и по паре боевых амулетов в милых, заостренных и покрытых золотым пушком ушках. А, да, и чисто на всякий случай – тяжелые кольца с острыми камнями, ведь девушке не пристало носить обычные кастеты.
Разумеется, Шу не раз ей намекала, что вообще-то она и сама не то чтобы нежный цветочек, который кто угодно может растоптать, и можно уменьшить постоянный арсенал хотя бы на несколько колец, они ж неудобные. Но Бален каждый раз нежно улыбалась и отвечала, что просто не желает терять навык. Не зря же любимый муж ее всему этому учил! Ну то есть не всему, а половине… и вообще за их обменом опытом регулярно наблюдал весь гарнизон крепости, делая ставки и получая от зрелища истинное удовольствие… а Шуалейду и Каетано с Зако учили оба…
Вот кстати завтра утром и надо будет слегка поумерить спесь придворных хлыщей. Вряд ли кто-то из них выстоит против Зако хотя бы три минуты. Да что там, если Зако не захочет покрасоваться перед дамами, ширхаба с два продержатся и тридцать секунд. А церемониймейстера, который уже плешь проел с тем, что принцу и принцессе не подобает, обезвредить превентивно, в строгом соответствии с наставлениями светлого шера Герашана.
С такими прекрасными, подобающими истинно благовоспитанной принцессе мыслями Шу и встретила Каетано, наконец-то ее догнавшего. Свите пришлось перестроиться, освобождая ей место рядом с Каетано.
– Мне кажется, дорогой брат, тебя несколько утомило однообразное сидение в седле. Как думаешь, граф Ландеха устроит для нас достойные развлечения?
От того, чтобы покрутить пальцем у виска, Кая удержала только прилипшая намертво роль высокомерного ледяного принца. Так что он всего лишь повел бровью и осведомился, этак надменно:
– Ты скучаешь, моя драгоценная сестра?
От того, чтобы не покрутить пальцем у виска и не спросить, не заболел ли Кай, Шу удержали лишь знакомые хулиганские искры в его ауре. Лицо брат держал на зависть каменной статуе.
– Скучаю. Твои сиятельные шеры… – обернувшись, Шу смерила оценивающим взглядом ближайшего из свиты, – наверняка полны всяческих достоинств кроме тех, что демонстрируют на своих шляпах.
Кай фыркнул. Шляпы… о да, шляпы! По последней моде сиятельные шеры украшали свои шляпы и береты разноцветными перьями и драгоценными брошами. Когда-то в виде брошей делали ментальные амулеты, но сейчас во всем этом блеске не было ни малейшего толку. То есть амулеты-то были, все как положено – но настолько слабенькие, что Шу их и амулетами-то постыдилась бы назвать.
Сиятельные шеры отлично все услышали – Шу обдало волной досады пополам с надеждами. Кое-кто из свиты рассчитывал показаться во всей красе, выделиться и запомниться принцу, а там и подвинуть Зако с места любимчика.
Ну-ну. Будет вам шанс выделиться и запомниться. Завтра.
– Вот и посмотрим. Мне давно пора ближе узнать моих дорогих друзей, – все тем же тоном надменной сволочи заявил Каетано. – Заодно и разомнемся.
Кай и Шу едва успели заговорщицки переглянуться, как Энрике предупредил:
– Нас встречают.
– Его сиятельство граф Ландеха, – продолжила за мужем Бален: таким тоном, что если бы Ландеха слышал – сбежал бы в Хмирну, чисто на всякий случай.
Из-за холма показалась кавалькада: всадники заблестели и засияли на ярком весеннем солнце, словно по дороге рассыпали сундук новеньких золотых монет.
– Опять шляпы, – еле слышно прокомментировал Каетано.
Сам он, кстати, от шляпы отказался, оставшись с непокрытой головой. Истинным шерам солнце не напекает, а рядом с Шу никакие ментальные амулеты ему не нужны… ну… ладно, будем откровенны – его ментальный амулет просто не так массивен, чтобы носить его на шляпе. А серьга с темным сапфиром ему очень идет.
Вообще сейчас, глядя на Каетано, Шу удивлялась и гордилась – брат вырастает в красавца, даже лучше Зако. Детская мягкость сменяется фамильной резкостью Суардисов, плечи раздаются вширь, а когда он улыбается, на щеках появляются очаровательные ямочки, и глаза у него глубокие, как вечернее небо, и такие же темно-синие, почти черные. Неудивительно, что обе ее новые фрейлины при каждой возможности кидают на него томные взгляды.
– Шляпы, граф Ландеха и две его дочери на выданье, – тоном «держись, я с тобой!» добавил Зако. – Достойные невесты для принца.
– Вот сам на них и женись, раз достойные, – буркнул Каетано, не удержав образ, но ту же расправил плечи и задрал нос еще выше.
– Ради вашего высочества я готов пожертвовать собой! – заявил Зако и тоже задрал нос.
– И на жалованье шуту сэкономим, – шепнула Бален и очаровательно улыбнулась.
Шу тихонько засмеялась.
Правда, долго веселиться не получилось. От кавалькады встречающих отделился всадник, похожий на попугая в своем изумрудном камзоле, лиловой жилетке и винно-красных штанах.
– С каких это пор граф Ландеха стал истинным шером? – вполголоса поинтересовался Кай.
Шу только пожала плечами. Мало ли тщеславных идиотов на свете.
– Дурить законом не запрещено, – совсем тихо ответил Энрике, не меняя выражения лица «ужасно серьезного капитана МБ при исполнении» и поехал навстречу графу.
Шу с постно-торжественной миной наблюдала, как Энрике пафосно сообщает графу Ландеха, что их высочества счастливы видеть своего верного слугу и прочее ля-ля. Пока граф со своей стороны нес еще более пафосную чушь, Энрике его ментально сканировал. Собственно, ради ментальной проверки и были устроены протокольные танцы.
На всякий случай Шу тоже поинтересовалась, а не носит ли граф Ландеха ментальный амулет поприличнее, чем свита Каетано? И тут же разочарованно поморщилась. Амулет был определенно лучше, но взломать его смог бы и младенец. А мысли под ним были мыслями обычного придворного павлина.
– Граф Ландеха счастлив приветствовать ваши высочества в своих землях и просит оказать честь его семье, разделив кров, – вернувшись к Каетано, повторил Энрике слова графа.
Что ж, значит Магбезопасность не обнаружила подвоха. И слава Двуединым!
– Передайте графу Ландеха наше благоволение. Мы изволим остановиться в замке Ландеха, – ответил Каетано в точности, как отвечал трем предыдущим вельможам, у которых они ночевали всем торжественным, ширхаб его нюхай, обозом.
Шу улыбнулась как можно ласковее, чтобы не пугать и так нервного шера Ландеха, и закрылась наглухо. Еще не хватало портить настроение чужими мыслями!
В замке, едва вытерпев представление графини Ландеха и двух юных шер, Шу отмахнулась от предложенной помощи и пожелала отдохнуть в своих покоях до ужина.
В отличие самого графа, замок ей понравился. Старый, построенный пять-шесть сотен лет назад, из золотистого песчаника, с высокими арочными потолками, росписями на божественные темы и фонтаном во внутреннем дворе. В ее комнате на столе уже стояли цветы и фрукты, кровать благоухала розами – графство Ландеха славилось не только вином, но и розовым маслом.
– Слишком сладко, но жить можно, – прокомментировала Бален, помогая Шу раздеться. – Надеюсь, в бадью налили капель десять, а не целый флакон. Роскошь, пф!
Шу только пожала плечами: ну да, роскошь. В крепости Сойки ее розовым маслом не особо-то баловали. То есть если б она хотела – могла бы выписывать себе и розовое масло, и лавандовое, и хмирские шелка, и ширхаб знает что еще. Отец выделял на ее содержание достаточно средств, но Шу предпочитала тратить их на книги, ингредиенты для зелий и материалы для артефактов. Если ей так и не удалось пойти учиться в Магадемию, это ж не значит, что она останется невеждой! Благодаря лекциям дру Бродерика и практическим занятиям с Энрике она научилась очень многому!
Самое главное – самоконтролю.
О, это было очень и очень сложно. Но она справилась! Потому что у нее есть цель. Нет, не так. Цель-с-большой-буквы. Только самоконтроль поможет ей не стать темной, получить свою вторую категорию и выйти наконец-то замуж за Люка.
И никто ей не помешает!
Ей не мешали до самого ужина, предваряемого «скромным приемом с танцами». Да и за ужином от нее не требовалось ничего, кроме милых улыбок в ответ на тосты. Местная знать глазела, восторгалась, опасливо шепталась и снова глазела. Тщательно выстроенные ментальные барьеры скрипели, трещали, но держались, и потому Шу была спокойна.
Она мило улыбалась, даже когда ее пытались пригласить танцевать. Улыбалась, качала головой и ссылалась на усталость после дороги. Ей вполне хватило чинного хоэта, открывающего бал, и единственной вольты с Каетано. Вот полковник Бертран Альбарра и компаньонка Шуалейды, шера Исельда, явно наслаждались танцами. То есть шера Исельда самим балом, а полковник Бертран – ее улыбкой. Танцевали и Энрике с Бален – исключительно друг с другом, и явно получали от танцев удовольствие. Приятно все же видеть счастливых людей!
Каетано и Зако тоже танцевали – в основном с графскими дочками, чем вызывали недовольство доброй половины присутствующих дам. Ведь их дочки, разряженные и напомаженные, остались не у дел.
– Благодарю, но я не танцую, – бездумно ответила Шу на что-то очень сладкое и любезное, сказанное очень сладким и любезным кавалером.
Если бы у кавалера был ментальный амулет получше, она бы может и согласилась. Но танцевать с тем, кто тебя боится и пригласил только ради хвастовства перед такими же, как он сам, безмозглыми жеребцами? Нет уж.
– Р-ры, – подтвердила ее отказ Морковка, и кавалера как ветром сдуло.
А рысь потерлась головой об ее руку, требуя похвалы, ласки и вкусняшки. К примеру, еще пирожного. От пирожных она готова была спасать хозяйку еще усерднее, чем от кавалеров. Потому что пирожные намного вкуснее!
С рысью и отобранной у лакея тарелочкой с пирожными Шу сбежала на террасу. Там она скормила добычу страшно довольной Морковке, немножко полюбовалась на закат и даже начала сочинять письмо для Люка… Правда, пока все варианты начинались со слов «как я хочу, чтобы рядом был ты, а не эти все лицемеры» и совершенно никуда не годились.
Она так и не успела придумать ничего достойного, когда за ее спиной отворились двери, и на террасу стали выходить гости.
– Фейерверк! Ваше высочество, фейерверк!
О, злые боги. Ей же не обязательно присутствовать? Видела она этих фейерверков… да что там, она сама может им запустить такой фейерверк, что потом год заикаться будут! От восторга, а не что вы там подумали!
Бежать, срочно бежать отсюда…
И опять она не успела. Только-только накрылась пеленой отвода глаз и собралась запрыгнуть на перила террасы, чтобы оттуда – во двор и к себе в комнаты, как толпа расступилась, давая дорогу Каетано. И брат ее, разумеется, увидел. Ведь отвод глаз был не для него, а для гостей…
– Вот ты где, дорогая моя сестра! – просиял улыбкой он.
«Спаси меня от этих пиявок!» – намного громче слов подумал он.
Пиявки прицепились к нему с обеих сторон. Одна в белом, другая в розовом. Две юные шеры Ландеха, завидные невесты, достойные самого принца. Причем ни одной из юных шер Каетано не нравится – высокомерная сволочь, надменная холодная скотина, капризный молокосос, и зачем папеньке сдался этот брак, мы и так богаты… нет-нет, лучше Шу не будет читать их мыслей, а то поубивает их ненароком.
Она мысленно передернулась. Темный шер Бастерхази преподал ей бесценный урок: убить – легче легкого, а вот исправить уже ничего нельзя. Поэтому никогда, ни в коем случае нельзя отпускать контроль. Особенно если очень хочется его опустить и устроить прямо тут, на террасе замка Ландеха, грозовую аномалию.
Что ж, зато светлый шер Люка научил ее другому, не менее полезному – дипломатическим уловкам. Не зря же он ей рассказывал о переговорах то с Ледяным Лердом, то с сашмирскими раджами, то вовсе с древними призраками. Самое главное, у него же получалось никого не поубивать! Значит, и у Шу получится.
– Дорогой брат, – Шу протянула к нему руки, и Кай немедленно воспользовался возможностью оторваться от обеих пиявок. – Такой прекрасный вечер, не правда ли? – С невинной улыбкой она крутанулась на месте, взмахом юбок оттесняя и графа, и его дочек, а взглядом приказывая Зако: держи второй фланг. И, взяв брата за руку, похлопала ресницами. – Составь мне компанию.
Граф Ландеха поклонился и отпустил ей очередной комплимент. По его тону и улыбке никто бы не догадался, что ему отчаянно хочется сбросить капризную принцессу с террасы вниз, прямо на мощеную брусчаткой подъездную аллею. Она поломала ему такой прекрасный план! Наверняка юный Каетано уже почти влюбился в одну из его дочерей, ведь он в своем захолустье и не видел благородных девиц! Надо всего лишь подтолкнуть немного, и…
На этом месте графских размышлений на террасу явились капитан Энрике с супругой и перегородили все оставшиеся подступы к Каетано. Совершенно, совершенно ненамеренно! Просто так получилось. И на юбку графской дочке – старшей, кажется, – Бален наступила случайно. Случайно наступила и случайно порвала.
– Ах, какая досада! Простите, милочка, я иногда бываю так неуклюжа! – невинно улыбнулась Бален.
Конечно. Кто может быть более неуклюж, чем мислет-ире? Разве что лесная кошка на охоте.
– Так мило с вашей стороны устроить фейерверки! – Шу мило улыбнулась графу Ландеха. – Велите принести кресла, мы сядем здесь. Мой дорогой брат утомился в дороге.
Очертив взмахом руки половину террасы, Шу заодно отбила желание заходить за черту у всех, включая самого графа. Даже у слуг – бывает, чуть перестаралась. Зато никого не убила. А что бедным слугам после того, как они все же переступили черту и поставили затребованные кресла, будут несколько ночей сниться кошмары… ну… даст им по серебрушке, потом, завтра.
– Как же они все мне надоели, – шепотом пожаловался Каетано. – Пожалуй, я не рискну что-то пить или есть в этом доме, еще нальют приворотного, проснусь завтра женатым на одной из этих кукол.
– Не нальют, – Шу фыркнула.
– Я думал, ты скажешь «не проснешься», – уже не так сердито ответил Каетано.
– Если завтра кто-то и не проснется, это точно будешь не ты, братец.
Остаток вечера, включая ужин, они провели вместе – прикрывая Каетано от посягательств юных и не очень шер. По счастью, к ужину вышел и дру Бродерик – наставник юных высочеств во всевозможных науках. Дру Бродерик так живо заинтересовался фейерверками, что графу Ландеха волей-неволей пришлось весь ужин вести беседу с ним. А всем известно, если гном в кого вцепится, его не оторвать даже лебедкой. Вот и дру Бродерик, сверкая глазами и потрясая рыжей, заплетенной в семь косиц бородой, заболтал графа напрочь.
Шу даже немножко графу посочувствовала. Сквозь смех. Потому что они составляли совершенно изумительную пару! Ученый наставник в честь торжественного ужина надел парадное национальное облачение, яркостью и пестротой не уступающее «историческому» наряду графа, а количеством нашитых самоцветов его превосходящее раз в двадцать. К тому же, его заткнутая за пояс ритуальная кирка блестела и сияла, словно выточенная из цельного алмаза.
Но, честно говоря, на смех уже не оставалось сил. Единственное, на что Шу хватило после ужина – это проводить Каетано до его покоев, осмотреть их на предмет ядовитых цветов и гадюк под подушкой… и упасть без сил на его кровать.
– Я буду спать тут, – заявила она, прикрывая глаза. – А вы с Зако идите в мои комнаты. Да, и если придет дру Бродерик объяснять, что я опять вела себя безответственно, пошлите его к ширхабу от моего имени.
На мгновение повисла недоуменная тишина, но тут же Энрике распорядился:
– Идем. Капризы девушки – святое.
– Именно, – кивнула Шу, не открывая глаз.
Она даже не почувствовала, как верная Бален, поминая ширхаба, стягивает с нее туфли и платье, а потом накрывает одеялом и уходит в смежную комнату.
Интермедия
…услышу просящего, запишу просьбу в Книгу Теней и возьму сообразную плату. Каждое слово и помышление будет услышано, но исполнится лишь по воле Моей.
Из «Слова Брата» (Закона гильдии Ткачей)
Ночь на 14 день месяца холодных вод, 432 год (полгода спустя)
Замок Ландеха
Он никогда не задавал Мастеру вопросов и всегда исполнял заказы точно и в срок. Без самодеятельности. Именно поэтому он был лучшим убийцей не только графства Ландеха, но и всего юга.
Сегодняшний контракт ничем не отличался от десятков предыдущих. Тихо прийти, убить, тихо уйти. Кто заказчик и кто объект – его не волновало. Темному Брату виднее, кого забирать в Бездну.
Ночь тоже была самой обычной. Отсюда, с тропы Тени, все казалось серым, зыбким и замедленным почти до неподвижности, а голоса перекликающихся стражников – невнятным растянутым гулом.
Обогнув замок с юга, убийца прислушался к амулету, данному заказчиком. Тот молчал, а значит, охранные чары поместья не представляли опасности. Он отпер неприметную дверь, легко тронул ее – если толкнуть сильнее, она разлетится от удара о стену, а поднимать шум не входит в его работу. Он скользнул в черный ход – темно, ни души, лишь крылатые силуэты демонов сопровождают брата по тропе Тени. Добрался до обозначенной на карте кладовки, тронул шкаф. Тот беззвучно повернулся на свежесмазанных петлях, открыв узкую винтовую лестницу.
На последней ступеньке лестнице мастер сошел с тропы Тени и прислушался: из-за стены доносилось лишь сонное дыхание, амулет на груди молчал. Тусклый луч пробивался сквозь щель в потайной дверце. Убийца заглянул в щель, но увидел лишь балдахин. Отодвинул панель – механизм не скрипнул. Шагнул в покои. Амулет нагрелся, преодолев защитные заклинания.
Убийца аккуратно прорезал балдахин над постелью, оглядел укрытую простыней фигуру: объект отвернулся, лица не видно, только из-под белой льняной простыни выбиваются черные пряди. Рядом с подушкой лежит простой армейский нож, последний рубеж обороны обреченного юноши.
Убийца не позволил себе и отзвука сожаления. Принц или нищий, мальчик или старик – гильдии Ткачей нет разницы, Руке Брата тем более. Беззвучно достав из ножен кинжал с черным лезвием, он замахнулся…
Удовольствие от собственной отличной работы заставило его губы искривиться в улыбке.
Рано.
Не хватило четверти секунды, чтобы закончить работу.
Внезапно воздух остекленел, задержав руку с кинжалом на половине пути и не позволяя ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни спрятаться на тропе Тени. Амулет на груди вспыхнул, обжег льдом и погас.
А с несостоявшейся жертвы соскользнула простыня – и убийца встретился взглядом с бледной, худой девушкой. Глаза на узком лице светились мертвенно лиловым светом, притягивали и требовали: умри!
«Темная колдунья! Заказчик обманул…»
Последним усилием воли он попытался сбросить колдовское оцепенение, но умирающее тело не послушалось. Он почувствовал, как падает – в черные зеркала девичьих зрачков, в знакомую холодную Бездну. И там, в Бездне, его уже ждали.
Рыжеволосый мальчик, сидя на белом песке, пересыпал из ладони в ладонь горсть черных и белых бусин, словно раздумывая: достоин этот человек Светлых Садов или Бездны? Но черных бусин оказалось намного, намного больше. Тогда мальчик улыбнулся и посмотрел ему в глаза.
И мертвый убийца услышал знакомый, пустой и холодный голос Темного Брата:
– Добро пожаловать домой, рука Моя.
13 день хмеля, Сашмир (вечер того же дня)
Дамиен шер Дюбрайн
К тому моменту, как Дайм выиграл у султана партию в хатрандж и добрался до гостевых покоев дворца, он перебрал сто двенадцать способов убийства проклятого темного шера. Последний из них он чуть было не использовал на доверенном султанском слуге, вздумавшем перед самыми дверьми осведомиться, не желает ли драгоценный гость чего-нибудь еще – вина, наложниц, музыки?..
Гость желал. Еще как желал! Долго, со вкусом испытывать на Бастерхази все те неизящные устройства из дворцовых подвалов, которыми вчера хвастался султан. Интересно, долго бы Хиссов сын выдержал «железную деву»?
– Вон, – в высшей степени ровно и спокойно велел Дайм слуге.
Тот осекся на полуслове, икнул и попятился, не забывая мелко кланяться.
Возможно, завтра такое неподобающее витиеватому Востоку поведение и скажется на и сложных переговорах с султаном, но сейчас Дайму было плевать.
– Бастерхази! – рявкнул он в зеркало, едва захлопнув за собой дверь и на ходу активируя систему безопасности: султану не нужно знать, каким из ста двенадцати способов Дайм будет убивать темную сволочь.
– Дюбрайн, – откликнулся Бастерхази раньше, чем туман в зеркале рассеялся и показал самого темного шера.
Лощеный красавец нагло ухмыльнулся Дайму поверх бокала. Слышался шорох прибоя, парящие вокруг светлячки освещала самого Бастерхази, сидящего в плетеном кресле, и какие-то заросшие ночными цветами скалы за его спиной. Что это за место, Дайма не интересовало. Да что там, он не успел даже толком разглядеть Бастерхази – без лишних слов бросил в него все сто двенадцать «убийств», сжатых в один ментальный удар.
Дзынь.
«Кирдык зеркалу, – с тенью сожаления подумал Дайм…
– С ума сошел, ублюдок!.. Ты!.. – тут же послышалось из покрывшегося сетью мелких трещинок зеркала.
«Не кирдык. Умели раньше делать».
Хриплые ругательства Бастерхази звучали слаще самых изысканных песен самых прекрасных султанских наложниц. Правда, Дайм не был уверен в том, чему радуется больше – что достал Бастерхази или что не убил его. Все же он бы предпочел сделать это лично и не так быстро. Видимо, заразился от султана изысками.
Хотя, несомненно, покрытый пятнами вина, крови и какой-то мерзкого вида плесени, вытаскивающий осколки из рук Бастерхази уже тешил его эстетическое чувство.
– С ума сошел один темный шисов дысс, если думал остаться безнаказанным, – тем же ядовито-сладким тоном, которым султан объяснял очередному заговорщику его ошибки, парировал Дайм. – Мы с тобой договорились, как разумные шеры, до совершеннолетия не трогать Аномалию. Но ты видимо решил, что если я в Сашмире, то ты можешь творить что угодно, и тебе за это ничего не будет.
Очередная тирада Бастерхази кроме фольклорных выражений содержала мысль «сначала бить, потом разбираться – в этом все светлые». Отчасти правильную мысль. Именно так и учил Парьен: сначала бить, потом разбираться, иначе делать это придется из Светлых Садов. Древние умертвия, одичавшие мантикоры и сбрендившие темные шеры убивают сразу и без переговоров. Именно эту мысль и донес до Бастерхази Дайм в простых и понятных выражениях родом из Тмерла-хен: ругаться кочевники умели, как никто другой.
– Значит, сбрендившие мантикоры. – Глаза Бастерхази загорелись алым, все следы проклятия исчезли, а голос из хриплого и злобного стал низким и угрожающим. Встав с кресла, он вплотную приблизился к зеркалу, или что там ему зеркало заменяло. – Как крепка твоя дружба, светлый.
– Сбрендившие и обнаглевшие в корягу, – кивнул Дайм, тоже подходя к зеркалу еще ближе. – Дружба, мой темный шер, это когда ты не пытаешься захапать Аномалию за моей спиной, не убиваешь мою птицу и не ставишь на Аномалии своих шисовых экспериментов.
– О, вот мы и дошли наконец-то до обвинений! И снова в духе Магбезопасности, – криво усмехнулся Бастерхази. – Да, я убил твоего соглядатая, но это – не моя вина. Какой идиот лезет под руку в такой момент!
– Ты прав, Бастерхази, я полный идиот, что слушал тебя и почти тебе поверил.
– А ты не пробовал поверить не почти, а по-человечески, Дюбрайн? Допусти, что я не ставил никаких экспериментов, убил твою птицу случайно и не собираюсь хапать Аномалию себе. Просто допусти, ну?
– Да-да, и Мертвый заплакал.
На несколько мгновений повисло молчание. Дайму отчаянно хотелось дотянуться до Бастерхази и придушить, желательно голыми руками. А Бастерхази… судя по раздувающимся ноздрям и горящим глазам – того же самого, только в отношении Дайма.
Дайм не заметил, как сделал последний шаг к зеркалу, почти коснулся ледяной поверхности – он видел только ненавистные глаза темного шера.
Свобода? Дружба? Доверие? Нет. Только жадность, манипуляция и предательство.
– Нам нечего делить, Дайм, – неожиданно тихо сказал Бастерхази.
Дайм вздрогнул. Не от того, что Бастерхази назвал его по имени, не от того, что вспомнил – как это было в прошлый… нет, единственный раз. Просто… от неожиданности.
– Уж точно не невесту моего брата. – Надо было отойти от зеркала, но Дайм не мог. Клубящаяся за тонкой и ненадежной стеклянной преградой тьма притягивала, манила, обещала… снова обещала… – Еще раз приблизишься к ней…
– Дайм! – прервал его Бастерхази, коснувшись открытой ладонью разделяющего их стекла. – Дайм, пожалуйста, не надо.
Проклятье. Это «пожалуйста» и свой ответ Дайм тоже помнил. Так хорошо помнил, что сейчас все волоски на теле поднялись дыбом, а по спине прокатилась волна азартной дрожи.
– Ты… – Дайм сглотнул внезапно пересохшим горлом.
– Я не лезу в твои дела с братом. Хочешь лгать ей – на здоровье. Я всего лишь подарил ей химеру…
– И пытался отыметь и привязать ее к себе, – продолжил за него Дайм.
– Ты хочешь, чтобы ее получил Люкрес? – В голосе Бастерхази послышалось рычание пламени. – Если да, так и скажи, мой светлый шер. Ну, давай. Попроси меня отдать ее Люкресу, клянусь, я…
– Заткнись!
Дайм ударил ладонью по зеркалу – и замер, проглотив «я не могу».
Проклятье. Он почти себя выдал. Почти подписал себе смертный приговор.
А Хиссово отродье смотрело на него понимающе и с сочувствием, как будто знало… нет, не может Бастерхази знать! Темнейший так же клялся перед Двуедиными, что никому и никогда не скажет о печати верности! Он бы сдох, нарушив клятву.
Как сдох бы Дайм, рассказав о своей печати Бастерхази.
– Ладно, – внезапно покладисто кивнул Бастерхази, и Дайму показалось, что он сквозь зеркало чувствует тепло его ладони. – Мне нужна не Шуалейда, мой светлый шер. И если ты попросишь – я не приближусь к ней до ее возвращения в Суард. Видят Двуединые.
Вспышка Света и Тьмы подтвердила: боги приняли клятву.
А Дайм понял, что вообще перестал что-либо понимать. Но раз ему предложили – не станет отказываться.
– Да. Я прошу тебя, мой темный шер. Не приближайся к ней до того, как она вернется в Суард.
– Я не могу отказать тебе, когда ты просишь, мой светлый шер. – У шисова Бастерхази разве что в зрачках не светилась надпись: я помню так же хорошо, как и ты. – Видишь, как все на самом деле просто.
– Что тебе на самом деле нужно, Бастерхази?
– То же, что и тебе, Дайм. Свобода. И еще кое-что.
– Еще – что?
Бастерхази покачал головой, глядя Дайму в глаза.
– То же, что и тебе.
– Хватит юлить, – Дайм уперся лбом в зеркало, а может быть в лоб Бастерхази, их ладони касались уже по-настоящему, даже чувствовалось пахнущее вином чужое дыхание, и казалось, еще чуть, и кто-нибудь из них шагнет через зеркало, – хоть раз в жизни скажи правду, Ро…
С громким звоном зеркало рассыпалось, в комнате замигали взбесившиеся фейские груши, и охранная система его покоев лопнула, как мыльный пузырь.
Бастерхази, разумеется, никуда не шагнул – это невозможно, ходить через зеркала на тысячи лиг. Просто связь прервалась.
А в султанском дворце поднялся переполох: кто-то закричал, забегал, захлопал дверьми. Даже вроде гарью запахло.
О, боги, только бы не пожар! Если шисом драный Бастерхази устроил пожар и загубил три месяца сложнейшей работы Дайма, ста двенадцатью смертями он не отделается!
Причина переполоха и грядущего изгнания Дайма из Сашмира нашлась сразу. Лопнула не только система безопасности его покоев, рухнула вся охрана дворца, включая тюрьмы, зверинцы и сокровищницы. Не совсем рухнула, все же запас прочности у нее был хороший, ставили-то еще до Мертвой войны. Но давно не подпитывали, так что она не выдержала. Да сущей ерунды не выдержала! Подумаешь, какой-то темный шер Бастерхази…
Ровно когда Дайм дотянулся до сгоревшей связи и начал ее восстанавливать, в его покои прибежал молочный брат султана. Именно прибежал, а не торжественно явился, колыхая тремя подбородками. Двое султанских кшиасов вбежали следом и замерли у дверей, пугая Дайма обнаженными саблями и зверскими рожами. Глупо. По сравнению с вампирским семейством, которое Дайм лично выжег в позапрошлом году, живые и бездарные кшиасы – что-то вроде полевых ромашек.
– Не соизволит ли свет очей… – начал толстяк, мечущийся между страхом перед своим венценосным братом и послом императора, который внезапно начал оправдывать все те жуткие истории, что о нем рассказывали.
– Короче, – оборвал поток велеречивых любезностей Дайм; толстяк мешал, как назойливая муха, особенно мешал его беспорядочный страх.
– Прошу прощения, светлый шер. Султан желает… просит вас пожаловать…
Нормальная речь, без витийств, давалась толстяку нелегко, но Дайму было плевать. Лишь бы ничего не упустить и не перепутать, а то как-то не хочется самому становиться умертвием или еще какой немертвой дрянью вместе со всеми обитателями дворца.
– Ладно, пожалую, – отмахнулся Дайм.
Молочный брат султана не понимал, что именно Дайм делает, но догадывался – колдует. Страшно и ужасно колдует, вон все кругом светится и трещит. Наверняка сейчас дворец обрушится им всем на головы, а он так и не успел попробовать новую наложницу!
– Простите… его величество ждет…
Картинка султана, лично вспарывающего ему кишки, вспыхнула в уме толстяка и забила все остатки разумных мыслей.
– Закончу – приду, – рявкнул на него Дайм, ставя ментальный блок: невозможно работать в такой обстановке!
Толстяк отшатнулся и затрясся, но из комнаты не вышел. Но хоть заткнулся и больше не жужжал.
Без жужжания Дайм наскоро залатал разорванное, подпитал истощившееся и проклял жлоба-султана. Это все надо было приводить в чувство еще сто лет назад, а лучше – двести! Но виноват все равно Бастерхази. Из-за него Дайм провалит переговоры и хорошо, если не обвалит дворец. Хиссово отродье!
В личные покои султана он пожаловал через полчаса, по дороге измышляя сто тринадцатый, самый медленный и мучительный способ казни Бастерхази. К примеру, похоронить его заживо под развалинами этого дворца и заставить тысячу лет выслушивать витиеватые стенания султана и его лизоблюдов, а заодно вместе с толстяком каждую минуту переживать очередную мучительную и позорную смерть. И откуда берутся такие трусы!
Трусливый толстяк и десяток кшиасов держались сильно позади. Вид Дайма лезть ближе не располагал: взъерошенный, злобный, весь в статической энергии – бездарные видят ее, как цветные искры и разряды. А плевать. Он уже нарушил весь этикет и протокол, который только было возможно, и растоптал хрупкое, дери его во все дырки, доверие султана.
Сам султан расхаживал по комнате, нервно взмахивая кривой саблей. Совет в полном составе лежал ниц, один из советников – в луже крови и без головы, она валялась в полудюжине локтей от тела и пялилась в потолок вытаращенными глазами.
– Вы желали меня видеть, – начхав и на протокол, и на саблю в руках султана, с порога рявкнул Дайм.
Не то чтобы он хотел именно рявкнуть, но иначе не получалось. Магия бурлила, по-прежнему грозя снести в Ургаш систему безопасности, а с ней весь дворец, и удерживать ее получалось с большим трудом и только на волне злости. Сейчас чуть упусти контроль, и будет вам еще одна аномалия. Имени Бастерхази. А из нервного султана и его советников получатся отличные умертвия или еще какая дрянь.
Султан резко обернулся к Дайму, сабля хищно свистнула… и султан отступил на шаг, а саблю попытался спрятать за спину. Глаза он вытаращил примерно так же, как валяющаяся на полу голова. От него резко завоняло страхом и обидой: ни советники, ни кшиасы, ни потеющий и трясущийся молочный брат не спешили встать между ним и ужасным колдуном. А ведь этот имперец казался полным мямлей! Три месяца терпел, и султан был уверен – и дальше будет покорно развлекать его ради договора, который султан и не собирался подписывать. И вдруг – такое! Да он похож на самого Мертвого, восставшего из могилы! Почему никто не предупредил султана, что этот светлый шер – сумасшедший?! Почему никто не сказал, что нельзя его злить, что он может разнести весь дворец?! Кругом сволочи и предатели! Всех казнить!..
Дайм рассмеялся бы, если мог.
– Э… возлюбленный брат мой… – стараясь не дрожать голосом, начал султан.
При слове «брат» он почему-то вспомнил о собственном младшем брате, удавленном по его приказу. Как вовремя он избавился от этого кошмара! Упаси Светла, из мальчишки выросло бы вот такое, как этот… этот… имперский палач! Почему, почему он вдруг разозлился? И как он сумел сломать неприступную крепость, цитадель и оплот!.. Тысячу лет султанский дворец стоял, как жемчужина несверленая, и тысячу лет должен был стоять, никто не мог… а этот – взял и поломал! И теперь сволочи, предатели, мерзавцы грабят сокровищницу, всех казнить, всех!.. Но как? Почему? Наверное, не стоило показывать имперцу казнь заговорщиков, он как-то неправильно понял… Кругом предатели, ведь ни одна сволочь не предупредила…
Взгляд султана метнулся к обезглавленному советнику, который посмел сказать, что императорский посол не испугается гнева султана.
– А ведь он был прав, – смеяться Дайму уже не хотелось, таким смрадом несло от мыслей султана. – Зря вы его так, сиятельный. Лучше б удавили, вы же не любите крови.
Султан вздрогнул, в панике потянулся щупать цацки на тюрбане, нашел их на месте и недоуменно воззрился на Дайма. Ведь все ментальные амулеты на месте! Самые лучшие, самые дорогие, придворный маг клялся – их не взломает и сам Конвент…
– Мошенник ваш придворный маг, – прокомментировал Дайм. – Жалкая третья категория, а эти побрякушки не стоят и гроша. Вы меня позвали полюбоваться или сказать что-нибудь дельное?
– Вы… ты… что ты сделал с моей сокровищницей? А мой гарем!.. А подвалы?! Ты ответишь! Да я… стража, взять его! Содрать с него кожу!..
– Бросьте ножик, сиятельный, порежетесь, – поморщился Дайм, взмахом руки приказывая сходящим с ума от ужаса кшиасам и советникам покинуть комнаты. Всем, кроме придворного мага, им оказался коленопреклоненный и трясущийся старик в дальнем углу.
Советники и охрана послушались, даже не понимая, кого именно слушаются.
А Дайму слегка полегчало – от их ужаса его тошнило не меньше, чем от воплей султана. Мерзость. И ведь казался почти приличным человеком – если не присматриваться и не слушать его мыслей. Тьфу, дрянь-то какая!
Само собой, ножика султан не бросил – и, размахивая им, порезал себе щеку и отсек кусок бороды. Слегка порезался, но завизжал, как резаный кабанчик.
– Ты… убирайся! Предатель! Изменник! Ты изменил императору! Оскорбил меня! Вы все покусились на меня!.. – и снова окровавленной саблей вжик-вжик, едва не снеся себе голову.
– Замри, – приказал Дайм и выбил у него из рук саблю; султан задрожал, но сдвинуться с места не смог. – Я с удовольствием уберусь из Сашмира прямо сейчас, ты мне надоел хуже твоих бесконечных шербетов и нытья о бедности.
– Да, убирайся! Немедленно убирайся!.. И передай императору, что по твоей милости я объявляю ему войну!
– С удовольствием уберусь. Надеюсь, наследник не во дворце?
– Причем тут?.. – султан принялся судорожно перебирать своих живых сыновей: кто, кто из них мог предать, сговориться с имперцем? Нельзя было оставлять старшего в живых, он – изменник, он только и мечтает свергнуть отца и занять его трон!
– При том, что как только я уеду, вся эта красота рухнет. Когда Пхутра в последний раз питали энергокристалл, лет триста назад? Надо же быть настолько жадными!
– Дворец Пхутра вечен! Не тебе, жалкий имперский пес, угрожать! С тебя сдерут кожу и натянут на барабан! Твои глаза вы…
– Заткнись, – отмахнулся Дайм и поманил придворного мага. – Наследник такой же кровожадный идиот?
– Нет, светлый шер, – старик с опаской покосился на вращающего глазами и беззвучно открывающего рот султана. – Его высочество разумен, осторожен и желает дружить с империей.
– Он во дворце?
– Да, светлый шер. Привести его?
– Покажи мне его.
Старик тяжело сглотнул и очень ясно представил себе султанского наследника: юношу лет двадцати, смуглого и горбоносого, со слабым огненным даром. Темным даром.
Дайма тряхнуло. Чем-то этот птенец напомнил Бастерхази – не только темным огнем, но и пронзительным взглядом черных глаз, гордой посадкой головы. Родня? Да нет, вряд ли, у Бастерхази нет родни в Сашмире. Кажется.
Плевать.
– Годится. Бери кшиасов и веди сюда наследника. Кто отвечает за энергокристалл?
– Я, светлый шер.
– Придурок. Ваша богадельня бы рухнула не сегодня, так через десяток лет. Что стоишь, бегом!
– Да, светлый шер! – придворный маг не удержался, от двери показал безмолвному султану неприличный жест.
Султан безмолвно пообещал ему колесование, сожжение и до шиса еще всяких неаппетитных смертей. На одном эшафоте с Даймом. И советниками. И наследником. И казначеем. И молочным братом. И главой кшиасов…
– Да уж, любят тебя, лучезарного и светоносного, что аж трещит, – покачал головой Дайм. – Я вот думаю, если ты убьешь всех, кого тебе хочется – кто ж останется-то?
«Верные слуги и подданные!» – с непререкаемой уверенностью подумал султан.
– Верные? В твоем возрасте, и такая наивность. Ай-ай-ай. Да, прости, мне надо связаться с Конвентом…
Потоки магии немного успокоились, так что Дайм в самом деле попытался установить связь прямо отсюда, из покоев султана. Но ни шиса лысого у него не вышло – сигнал блуждал и возвращался, словно система безопасности дворца замкнулась сама на себя. М-да. Его план посадить на трон нового султана, подписать с ним все нужные договоры и вернуться домой – прекрасен. Но только если ему удастся распутать то, что он сам… нет – что проклятый Бастерхази запутал. Одни проблемы от этих темных!
Про молчащего султана Дайм забыл, по самые уши влипнув в хитросплетения энергопотоков. Ох и намудрили строители дворца! Вроде бы энергокристалл напитан больше чем наполовину, все связи выправлены, контуры восстановлены… кто-то застрял в захлопнувшейся сокровищнице, кого-то придавило заново активировавшимися ловушками в подземельях, но в целом – во дворце наступал мир и порядок. Если не считать панических слухов, расползающихся от султанских покоев. Там же, за дверьми, дюжина чудом избежавших смерти советников – и им никто заткнуться не велел.
Политика, шис ее дери!
А связь со внешним миром – отсутствует. Так что придется действовать без санкции Светлейшего, по обстоятельствам. И шис с ней, с санкцией. Параноидальный кровожадный вырожденец на троне Сашмира империи не выгоден. Да что там, опасен. Куда опаснее юного темного шера.
Дверь распахнулась, когда Дайм укреплял основной стержень, истончившийся за века без подпитки до совершенно неприличного состояния.
– Светлая… – восторженно-испуганно шепнул кто-то, и Дайм открыл глаза.
Перед его взглядом по-прежнему мешались потоки всех цветов радуги с преобладанием голубого и фиолетового – его собственных стихий. Так что он не сразу понял, что как-то незаметно для себя завис ровно посреди комнаты, локтях в трех над полом, и сотворил управляющую модель общей системы из самого себя. А султанский наследник, которого так и тянет назвать Ястребенком, пялится на него.
За спиной наследника стоял придворный маг, внезапно разогнувший спину и словно помолодевший. Наверняка хорошо напитался дармовой магией.
– Тебя зовут?..
– Свами Пхутра, светлый шер. – Юноша низко поклонился, сложив ладони перед грудью. На своего отца, побагровевшего от натуги и по-прежнему безмолвного и неподвижного, он смотрел со смесью брезгливости, жалости и опаски, словно на полураздавленную кобру. – Чем могу служить?
– Собери тех, кто будет тебе верен и объяви о скоропостижной смерти прежнего султана. Ему, к сожалению, отказали мозги… хм… прости, сердце. Хотя как может отказать то, чего не было, не знаю.
– Да, светлый шер. Позвольте спросить вас?
– Спроси, и можно без придыхания. Я не сашмирец, меня неумеренные восторги не возбуждают.
– Простите, светлый шер. – Ястребенок отчетливо усмехнулся и сверкнул черными, с едва заметной алой искрой, глазами. До чего ж похож на Бастерхази, Хиссов сын! – Мне не показалось, вы были не один? С вами бы темный шер?
– Темный? С чего ты взял, мой мальчик? – Дайм поймал себя на том, что заговорил с интонациями Светлейшего Парьена.
– Когда все это случилось… всплеск, и потоки словно взбесились… я почувствовал его. Огонь, разум и воздух, темный шер. Даже сейчас…
Юноша руками поймал один из блуждающих потоков, и до Дайма внезапно дошло: они же смешанные! Все блуждающие потоки – смешанные! Свет и тьма, разум, воздух и огонь. Шис! Как удачно, что связи с Конвентом нет! Вот только не хватало объясняться перед Парьеном, каким образом он умудрился почти протащить в Сашмир темного шера Бастерхази.
Нет уж. Вот все успокоится, тогда и будем писать отчеты. Пачку. Три пачки. Чем больше отчетов – тем меньше кто-нибудь что-нибудь в них поймет. А пока надо довести дело до конца. Раз уж начал.
– Сейчас здесь нет никакого темного шера, мой мальчик. Кроме тебя. – Дайм улыбнулся ему с намеком.
– Вы… я слышал, в империи темные шеры не могут наследовать. Зачем вы позвали меня?
– Затем, что мне неважно, темный ты, светлый или полосатый. Если ты готов удержать корону и сотрудничать с империей – корона будет твоей, Свами.
– Почему вы сами ее не возьмете? Вы – сын императора Брайнона и шер-прим… или вы зеро? Вы не чураетесь темных шеров. Вас примут проще, чем любого из Пхутра, и на вас будут молиться все сашмирцы. У нас уже два века не было правителей с сильным даром.
– Шер-дуо, – поправил его Дайм. – Мне не нужен трон под задницей, Сашмиру не нужно присоединение к империи, а империи хватит торгового союза и отмены рабства. А ты что, не хочешь стать султаном?
– Я или стану султаном, или меня убьют. Умирать я не хочу.
«Все равно сдохнешь, сдохнешь, все вы сдохнете как собаки!» – так громко подумал скованный магией бывший султан, что Дайм поморщился.
А Ястребенок Свами нахмурился и покосился сначала на отца, потом на Дайма.
– Спрашивай, пока не лопнул.
– Светозарный говорил, что ментальные амулеты из сокровищницы Пхутра не сможет взломать даже сам Ману Одноглазый. Но вы их словно не замечаете. Это не настоящие амулеты?
– Настоящие. Я… – Стоило задуматься, почему он вдруг начал читать султана, хотя лишь вчера тот был закрыт наглухо, и Дайм понял. Все же просто. – Эти амулеты – часть охранной системы дворца, а я сейчас – центр всей системы. Кстати, тебе придется занять это место, если дворец дорог тебе как память. Боюсь, если не напитать кристалл полностью, без живого сердца дворец не выстоит.
– Но я не… я всего лишь шер-терц! – юноша в страхе попятился.
– Придется рискнуть. Зато почувствуешь себя с ума сойти каким великим колдуном, – подмигнул ему Дайм.
«А я посмотрю, не продует ли величие твой чердак. Наследственность у тебя не очень, малыш».
– Вы очень убедительны, светлый шер Дюбрайн, – склонил голову будущий султан. – А у меня нет выбора. Если я откажусь и выйду отсюда не султаном, меня убьют.
– Выбор есть всегда, даже если он тебе не нравится. Так что не притворяйся жертвой обстоятельств. Кстати, центром системы пока может стать светлый шер… э…
– Ньяха, светлый шер-дуо, – поклонился придворный маг, пряча сверкнувшие глаза.
Вот ему чердак продует на счет «раз», к Шельме не ходи.
– Вот-вот. Шер Ньяха станет центром системы, тебя мы отправим учиться в Магадемию, а султаном станет кто-нибудь из твоих братьев.
– И что будет со мной после Магадемии? В том случае, если новый султан не прикажет меня убить.
– Возьму тебя служить с Магбезопасность, если захочешь.
– Нет, светлый шер Дюбрайн. Я рискну и останусь тут. Мои братья совсем маленькие, если султаном станет кто-то из них, Сашмиру придется плохо, а мне в итоге еще хуже. Что нужно делать?
– Да ничего особенного. Как я и сказал, зови своих людей, разбирайся с наследством. Рутина, мой мальчик, рутина. – И, когда Свами перестал бояться и задумался о насущных проблемах, коротко велел: – Лови.
Юноша поймал брошенный Даймом мячик, ойкнул, засветился…
А Дайм мысленно помолился Светлой: только бы чердак у мальчика уцелел. И тогда будет у Сашмира правитель с сильным даром. Если выдержит, категория дуо ему обеспечена, а заодно кое-какие забавные побочные эффекты, вроде знания всего, что происходит во дворце, под дворцом и рядом с дворцом. Придется малышу быстро учиться ставить ментальные блоки.
– Поздравляю, ваше величество, – поклонился ему Дайм, снял с бешено вращающего глазами бывшего султана тюрбан с огромным рубином-амулетом и подал новому султану.
Свами принял его, бросил сомневающийся взгляд на своего отца, но тюрбан надел.
– Вы можете сохранить ему жизнь, но стереть память? Я бы не хотел начинать правление с убийства.
Дайм усмехнулся. Нет, он был не прав – мальчик похож не на Бастерхази, а на него самого. Когда-то Дайм потребовал у Парьена безопасности для своей семьи, но не пожелал платить за нее смертями солдат. Он тогда считал, что жить без памяти лучше, чем умереть. Сейчас он куда милосерднее и готов подарить смерть тому, кому она нужна.
– Уже не могу, мой темный шер. Сожалею, но ваш отец надорвался, и ему не поможет даже самый лучший целитель.
Бывший султан от ужаса сумел дернуться в путах, потерял равновесие и упал навзничь. Уже мертвым.
Новый султан благочестиво осенил себя большим окружьем.
– Мягкой травы тебе, отец.
– Мягкой травы, – одновременно повторили за ним Дайм и придворный маг.
– Шер Ньяха, позовите советников. Мы должны с почестями предать нашего отца земле и объявить траур. И прикажите нести договор с империей, нашим первым указом будет наш вечный и нерушимый союз.
Дайм невольно восхитился. Как естественно у мальчика получается царственный тон! Это его «мы» – просто загляденье, хоть бери да кланяйся.
– Слушаюсь, светозарный.
Ястребенок поморщился.
– Я предпочитаю «сир». Светозарным может быть светлый шер, а я – темный и не собираюсь притворяться тем, чем не являюсь.
– Да, сир, – поклонился придворный маг еще ниже.
– Ступайте. А вы, мой светлый шер, что вы хотите кроме договора с империей? Я обязан вам жизнью, а настоящие Пхутра всегда отдают долги.
– Для начала отдохнуть, мой темный шер.
– Но… вы же поможете мне стабилизировать это все? Я не справлюсь сам, – царственный тон сменился растерянным. – Вы намного сильнее, шер Дюбрайн… откуда вы брали столько энергии? Ведь это как-то связано с тем темным шером, которого сейчас здесь нет?
– Связано, – не стал отпираться Дайм. – Но не только с ним. Все не так просто, как может показаться, мой темный шер. И, конечно же, я вам помогу.
– Благодарю вас, – склонил голову Свами.
А Дайм про себя ужаснулся: во что он опять влип? Вот только темного шера на троне Сашмира ему не хватало! Причем темного шера, который не то благодарен по самую траву, не то уже записал Дайма в персоны нон грата и никогда ему не простит своей зависимости.
***
Через месяц, после всенародных увеселений в честь нового султана, нерушимого союза с империей и отмены рабства Дайм покидал Сашмир. Как почетный гость, личный друг султана и сашмирский раджа – ему пожаловали титул и владения размером с половину Фьоны. Кроме титула и поместья Свами подарил ему целый сундук драгоценных побрякушек, разрешение на раскопки и исторические изыскания на всей территории Сашмира, полдюжины юных искусных наложников и, чтобы мало не показалось, слона. Редчайшего, молодого и полного сил белого слона с бивнями размером в половину человеческого роста.
– Зачем? И что мне с ним делать?! Свами, ты смеешься, какой слон в империи!
– Он вас любит, мой светлый шер. Не могу же я отказать своему лучшему слону в такой малости, как новый хозяин. Он не поймет. Зато он будет напоминать о вашей второй родине, где вас всегда ждут, мой светлый шер.
Ну и как тут было отказаться? Ох уж эти темные шеры…
И все же, все же… Почему Свами так похож на Бастерхази? При том, что сам не знает ни о каких родственниках из империи – его мать из старого сашмирского рода, такого же древнего, как Пхутра.
Эту загадку Дайм пообещал себе непременно разгадать. Потом. Когда подарит Светлейшему прекрасного, полного сил, молодого белого слона. А что? Он теперь раджа Джубрайн, ему положено дарить слонов обожаемому начальству. Тем более что слон как раз и везет отчеты для Конвента – подробные, дотошные и сугубо правдивые, в трех экземплярах. Все как положено! А что по сути они содержат лишь одну идею «оно само так получилось» – не важно. Главное, слон их как раз и довезет. А начальство порадуется.
Там же и тогда же
Шу не сразу поняла, что именно он хочет сделать, и только поэтому не стала сопротивляться – а потом оказалось поздно, она уже сидела, оседлав бедра Роне и держась за его плечи.
– Я не… – она сама не понимала толком, что «не».
Не останавливайся? Не отпускай меня?
– Нет? Или да, моя Гроза? – Роне едва заметно пошевелился, и до Шу внезапно дошло, на чем именно – твердом, горячем и пульсирующем – она сидит.
Ее залило жаром, всю, от ушей и до пальчиков на ногах, а внизу живота сладко потянуло, и дыхание замерло – словно боясь любым неосторожным движением спугнуть это прекрасное, стыдное, обжигающее удовольствие.
– Да, – тихо-тихо, почти неслышно, шепнула она и внезапно ощутила сумасшедшую легкость, словно тело потеряло вес. – Да, я хочу.
На этот раз она сама потянулась к его губам. Но поцеловать не успела, то есть… то есть сам Роне с низким стоном впился в ее губы, сгреб обеими руками, вжал в себя – и ворвался языком в ее рот, словно пытался заполнить ее собой, слиться… и она поддалась, открылась ему, ответила на поцелуй – больше ни о чем не думая, не сомневаясь и не страшась…
Да, она делала то, что хочет. Выгибалась в его руках, терлась грудью, сжимала коленями его бедра и стонала, не в силах сдерживаться – и не желая сдерживаться. Не сейчас! Не с Роне!
И сама не сразу поняла, почему Роне громко и низко застонал, почти зарычал – а на язык полилось что-то терпкое, горячее и пьяняще-сладкое… не только на язык, она ощутила это всем телом, всей своей сутью – почти как смерть зургов в Олойском ущелье, только еще слаще, еще вкуснее, острее, горячее! Горячо и сладко до судороги, до взрыва, словно внутри ее проснулся вулкан – и, наконец-то, выплеснулся, освободился… Боги, как же хорошо!..
Только сглотнув это, – вместе со стоном Роне, с его дрожью наслаждения, с захлестнувшим ее всплеском огненной тьмы, – Шу сумела оторваться от его губ, вдохнуть, открыть глаза… с удивлением ощутить себя сытой, счастливой и усталой… И утонуть в бездонных, полыхающих лавой озерах его глаз.
– Ты очень быстро учишься, моя сумрачная шера, – пророкотал Роне и слизнул каплю крови с нижней, прокушенной, губы.
– О, ширхаб… – Ей должно было быть стыдно и неловко, должно – но не было. Эта капля, и его язык, и ранка на губе снова притягивали ее, манили. – Прости, я…
– …сделала то, что хотела. – Он медленно улыбнулся и так же медленно привлек ее к себе, потянулся за поцелуем. – То, чего хотел я. И хочу еще.
– Роне, это не… – она из последних сил попыталась остановиться, прекратить это – неправильное, недостойное. Она уперлась ему в грудь ладонями, ощущая бешеное биение его сердца и жар его кожи сквозь… одну лишь сорочку? А куда делся камзол?
– Это не… невероятно прекрасно. Немыслимо. Не… – он внезапно засмеялся и упал на спину, увлекая ее за собой. – Нежно?
– Ты сумасшедший! – почему-то ей, упавшей сверху и уткнувшейся лицом ему в грудь, тоже стало смешно и легко-легко.
А Роне зарылся пальцами в ее волосы, массируя и лаская, и словно бы больше не держал ее. Правда, она по-прежнему ощущала животом нечто твердое и горячее, и еще – его напряжение и желание, такое яркое и острое, почти до боли.
Жар бросился ей в лицо, воздух застрял в легких – не вздохнуть. А внизу живота опять стала закручиваться горячая, щекотная спираль желания. Как раз в том месте, которым она касалась… которым она лежала на… ох, ширхаб…
– Сумасшедший темный шер и сумрачная Аномалия, – усмехнулся Роне. – Мы с тобой прекрасная пара.
Она вздрогнула, словно очнувшись от наваждения. Пара? Она и шер Бастерхази – пара? Но… как же светлый Люкрес, ее Люка? Как же… Каетано? Он не поймет. Если она выйдет замуж за темного шера, то Кай… разве тогда Кай сможет стать королем? Или… что-то она совсем запуталась… с чего ей вообще пришла в голову такая ерунда – что она может выйти замуж за Роне?! Она любит Люкреса, она уже почти дала ему согласие. И то, что она сейчас делает – плохо. Нельзя обманывать жениха… ну, почти жениха. Неважно, кто он!
– Очень важно, Шу. – Роне погладил ее по напряженным лопаткам, и тело отозвалось еще одной волной тягучего, животного удовольствия. – Ты даже не представляешь, насколько важно.
– Ну так объясни мне. – С трудом преодолев желание прижиматься к нему, подставляться его ладоням и стонать от удовольствия, Шу приподнялась на локтях и заглянула ему в глаза. – Какого ширхаба происходит? Вы с Люкресом друзья или?..
От воспоминания об этом «или», которое приснилось ей в Тавоссе – или не приснилось? – она опять залилась жаром. А Роне, даже не думающий скрывать, что читает ее мысли, довольно усмехнулся. Но, вместо того чтобы сказать «или»…
– Я не знаком с его высочеством Люкресом, моя прекрасная упрямая Гроза.
– Ты!.. – она хотела сказать «врешь», но осеклась. Он не врал! Роне говорил чистую правду! Но как?! – Как это может быть? Но… Роне…
– Видимо, ты имеешь в виду того драчливого светлого шера… хм… который просил не называть его имени. Шера Инкогнито. У него еще красивые бирюзовые глаза. – Роне улыбался довольно, как сожравшая кувшин сметаны рысь, разве что усы не облизывал – за неимением усов… а, нет… облизнул нижнюю губу с едва кровоточащей ранкой.
Не успев подумать, а стоит ли, Шу коснулась ее пальцем, забирая боль и залечивая собственный укус. И вздрогнула от прикосновения горячего языка к подушечке пальца. Роне лизнул ее палец и тут же легонько прикусил, продолжая ласкать языком и смотреть ей в глаза так… так хищно, так собственнически… так, что у нее закружилась голова и безумно захотелось потереться о него всем телом, кожа к коже…
– Ты совсем меня запутал, Роне, – получилось жалобно, хрипло и голодно. Да что же с ней такое творится? – Прекрати немедленно!
– Все, что угодно твоему высочеству, – низко, тягуче и без капли смирения пророкотал он.
Его голос отдавался в ней дрожью, а может быть это была дрожь напряженного мужского тела под ней… Нет, так нельзя. Это непристойно. Недостойно, в конце концов!
– Нашему высочеству угодно… – начала она упрямо, – угодно, чтобы вы перестали морочить мне голову, темный шер Бастерхази!
– При чем тут голова, твое высочество?
– Ты!.. – тут же вскинулась Шу от прозвучавшей в его голосе насмешки.
– Ужасный, коварный черный колдун. Или я что-то упустил?
– Ты… не смей надо мной смеяться!
– Я не смеюсь, я… – он сглотнул и едва-едва шевельнулся, но Шу внезапно почувствовала все его тело, каждую мышцу, каждую каплю крови в его венах, – я хочу тебя.
Шу чуть не задохнулась от пламени в его глазах, от прозвучавшего в его голосе голода – знакомого, понятного ей голода. Такого же, как ее собственный. И от понимания, что именно это ей и нужно. Сейчас же. Немедленно! Какой глупостью было сомневаться и придумывать дурацкие отговорки! Или не глупостью? Это вообще ее собственные мысли или нет?!
– Роне… прекрати немедленно, – потребовала, нет, попросила она, прячась от его взгляда у него же на груди. – Это неправильно! Так нельзя!
Теперь она не видела его глаз – но слышала биение его сердца, его запах – разгоряченного, возбужденного мужчины – и чувствовала касание его рук, жадное и нежное, безумно нежное.
– Нельзя хотеть тебя? Или тебе – меня? Нельзя тебя целовать? Нельзя говорить, как ты прекрасна и желанна? Или, может быть, нельзя делать вот… – не закончив фразу, он схватил завороженную Шу за плечи и, перекатив на спину, подмял под себя, рванул сорочку с ее плеча и впился губами в обнаженную кожу. И лишь когда она застонала, вцепившись обеими руками в его волосы, приподнялся на локтях и заглянул ей в глаза. – Вот так, твое высочество?
– Так?.. – растерянно переспросила она, не понимая…
…Ничего не понимая. Ни где она, ни что с ней происходит, ни почему она все еще в чем-то сомневается. Ведь так хорошо, так сладко! И между ног все горит и пульсирует, и хочется тереться о мужское тело, быть ближе, еще ближе, заполнить жадную пустоту внутри себя – им, таким сильным, необходимым, красивым! Сумасшедше прекрасная тьма, и лава, и ветер, и лиловые молнии – над ней, вокруг нее, окутывающие ее ласковым, горячим коконом – желания, защиты, заботы…
– Так, – шепнул Роне ей в губы, раздвигая ее ноги коленом и вжимаясь в нее, сильно, горячо, до судороги сладко.
Перед глазами словно что-то вспыхнуло, из горла вырвался не то стон, не то всхлип – и показалось, отозвался где-то в небе пронзительным птичьим криком?..
– Моя Гроза, моя нежная, прекрасная Аномалия, – шепот Роне сливался со вспышками света и тьмы, спиралями огня и воздуха, и он сам казался не человеком, а стихией, самой прекрасной на свете, самой необходимой, желанной силой. – Скажи мне «да», Шуалейда! Ты же хочешь.
– Роне… хочу! – она неловкими пальцами потянула сорочку с его плеч, желая добраться до горячей шелковой кожи, попробовать ее на вкус, на ощупь…
Но он почему-то перехватил ее руки за запястья, прижал к траве – и, едва касаясь ее губ своими попросил… нет, потребовал:
– Скажи «да, Роне», – низко, рокочуще, словно пожирающее лес пламя; весь он был пламенем – жадным, неодолимым, смертельно прекрасным; и только где-то в вышине метались и кричали от боли горящие птицы…
– Да, – потянувшись к его губам, к нему – всем телом, всей сутью – ответила Шу, желая лишь одного: нырнуть в это пламя, стать с ним одним целым.
– Всегда, вместе, единым целым, – его слова проникали в нее, наполняли странной нетерпеливой дрожью, предвкушением чуда и счастья. Хотелось слушать их, впитывать, пить – и повторять вместе с ним, словно эти слова были вкусной ключевой водой. – Я, Рональд Бастерхази, и ты, Шуалейда Суардис…
– Ты, Рональд Ба… Бастерхази, – повторила Шу, задыхаясь от наслаждения, – и я, Шуа…
Она не успела договорить, как с пронзительным клекотом с неба спикировало что-то… что-то белое? Нет, не успело – Роне лишь недовольно дернул бровью, отмахиваясь от ерунды, посмевшей отвлекать их…
И вдруг наваждение развеялось – диким, почти человеческим криком, треском пламени, запахом паленых перьев и ощущением ужасной, невосполнимой потери.
– Ветер?.. – не желая верить, не желая чувствовать эту леденящую пустоту, шепнула Шу и обернулась… попыталась обернуться на крик.
– Всего лишь птица, – тихо сказал Роне, удерживая ее лицо в ладонях. – Шу, моя Гроза, это только птица…
В его глазах по-прежнему бушевало пламя, он весь был пламенем – смертельно прекрасной стихией. Он по-прежнему тянулся к ней, ласкал ее, обещал невероятное наслаждение, но…
Что-то сломалось. Потерялось. Может быть, доверие?
Шу стало холодно, горько и одиноко, несмотря на прижимающееся к ней горячее тело – чужое, опасное и нежеланное тело! И больше никто не метался над ней, не кричал, предупреждая: нельзя верить темным шерам, нельзя! Теперь она сама вспомнила – что нельзя. Жаль, поздно.
– Ты убил моего Ветра, – сказала она, а может быть не она – а кусок льда внутри нее.
– Я не хотел его убивать, – он говорил правду, но было уже неважно, хотел он или нет.
– Мой Ветер сгорел, – повторила она слова, которые никак не должны были быть правдой. Слова, от которых очень хотелось плакать, но не получалось.
– Я верну его для тебя, – Роне нежно погладил Шу по щеке и улыбнулся. – Твой Ветер будет как новенький.
Все с той же уверенной улыбкой – которая почему-то казалась Шу насквозь фальшивой – он протянул руку в сторону комка обугленных перьев…
Никогда раньше Шу не видела, как делают умертвий. Она была уверена, что это – сложный, опасный, долгий ритуал. Обязательно с жертвоприношениями, кровью, таинственными символами и заклинаниями. Темный шер Бастерхази же… он просто протянул руку, и темное пламя окутало мертвую птицу. Всего на миг. А через миг снежно-белый коршун расправил одно за другим крылья, переступил с лапы на лапу и недовольно покосился на Шу ярким глазом.
– Видишь, все хорошо.
Все хорошо? Если комок льда там, где только что было доверие и желание, это хорошо – то да. Все было хорошо. Шуалейда снова была самой собой, разумной и осторожной шерой. Жаль только, поздно. Если бы она не потеряла разум от объятий темного шера, Ветер был бы живым, а не вот этим… умертвием.
Шер Бастерхази скатился с Шу, оказавшись между ней и птицей. Он явно не хотел выпускать ее из объятий, но она повела плечами, освобождаясь от его руки. И он, не сумев скрыть вспышки – боли? Досады? Слишком коротко, чтобы прочитать! – позволил ей отодвинуться и сесть. А сам щелкнул пальцами, подзывая коршуна, и тот вразвалочку подошел, путаясь когтистыми лапами в траве, и ткнулся своему создателю в ладонь. Бережно взяв коршуна двумя руками, шер Бастерхази поднес его Шуалейде.
Ветер был как живой. Бастерхази восстановил его полностью, не только сердцебиение и магические потоки, вплетенные в птицу Люкресом, но даже естественную птичью ауру. Только там, где раньше сияла крохотная капля света и жизни – теперь переливалась черная жемчужина тьмы и смерти. Если бы Шу не присматривалась и не знала, что именно искать, ни за что не заметила отличия.
– Изумительно тонкая работа, – кивнула Шу, но птицу в руки не взяла. Хватит с нее обмана. – Вы великий мастер, шер Бастерхази.
Он едва заметно вздрогнул, а Шу обругала себя: что ей стоило назвать Бастерхази по имени? Задевать темного шера, когда они наедине, и она зависит от его доброй воли – глупо и неосмотрительно.
– Благодарю за комплимент, – в его голосе скользнул отзвук боли, но опять такой короткий, что Шу усомнилась, не померещилось ли ей. Наверное, померещилось. Вот, он опять уверен в себе и непроницаем, на губах легкая ироничная улыбка. – Тебе он больше не нужен?
Фамильярность царапнула ее, но она не подала виду – сама же разрешила. Сама вела себя, как кошка в течке. Дура.
– Моего друга больше нет, а связанный заклинаниями слуга – нет, не нужен.
Бастерхази дернул углом рта, словно хотел сказать что-то едкое, но промолчал. И так же молча, держа белого коршуна в обеих ладонях, дунул на него – и сложнейшее плетение вспыхнуло и исчезло, и что-то белое, призрачное, метнулось ввысь с радостным клекотом.
– Мягкой травы тебе, Ветер, – шепнул Бастерхази, высыпая из ладоней горстку невесомого праха.
– Мягкой травы тебе, Ветер, – повторила ритуальную формулу прощания Шуалейда и провела ладонью над местом упокоения коршуна.
Один из ростков тут же зашевелился, развернулся… нет, не один – сразу несколько, много ростков… буквально через мгновение белые и бирюзовые мелкие цветы раскрылись по всей крохотной полянке между скал, и почему-то запахло соснами, мокрым песком и самую капельку оружейным маслом.
Она не хотела делать ничего особенного. Да вообще ничего не хотела. Просто ей было жаль коршуна и хотелось поблагодарить его. За тепло. За письма от Люка. Письма, которых больше не будет – ведь она не напишет и не отошлет Люка ответ, а он сейчас в Сашмире… наверное, в Сашмире. Как бы Шу хотела сейчас оказаться там, рядом с ним!..
Прощай, Ветер. И спасибо, ты вовремя напомнил, что темным шерам нельзя доверять. Темные шеры вот так, не желая, убьют и не заметят. А потом с милой улыбкой сделают из тебя умертвие и скажут, что все хорошо.
Когда она подняла глаза, шер Бастерхази – одетый в безупречный камзол и плащ с кровавым подбоем – невозмутимо стоял чуть в стороне, между двух химер. Нинья прижалась мордой к его щеке – на миг Шу даже показалось, что она утешает хозяина… да нет, показалось. Темный шер Бастерхази не нуждается ни в чьей жалости. И в извинениях тоже. Да и за что Шу извиняться? Что не позволила ему соблазнить себя? Или что не договорила те пафосные слова, так похожие на ритуал…
Ритуал?!
Злые боги… не может быть! Нет, это не мог быть ритуал Единения! Там же… там же – формулы, символы, непременно алтарь… она читала, она точно знает!..
Как и для изготовления умертвий – формулы, символы, жертвоприношения.
Или просто протянуть руку?..
На мгновение ее накрыло запоздалой паникой. Она чуть было не связала себя с темным шером! Со лжецом, убийцей и чудовищем! И кто знает, что после этого стало бы с ней? Те светлые, которым не повезло попасть в руки темным во времена Ману Одноглазого, сходили с ума и умирали.
Боги! Как вовремя Ветер остановил ее! Кажется, она должна ему гораздо больше, чем цветы среди погребальной травы. Неизмеримо больше.
– Муаре, – позвала она свою химеру, не очень-то уверенная, что та послушается.
И не очень-то уверенная, что темный шер Бастерхази позволит ей вот так просто вернуться домой. Но она не покажет страха. Ни за что! И вообще. Если он попробует хоть что-то с ней сделать – она… да, она знает, чем ответить. Один темный шер – это не хуже, чем орда зургов!
Химера с тихим ржанием побежала к ней, игриво ткнулась мордой в плечо. На этот раз Шу запрыгнула на нее сама – она не изнеженная пигалица, не способная без помощи даже сесть на лошадь! И тут же пустила химеру в галоп – ей не терпелось вернуться домой, запереться в своей комнате и хорошенько подумать.
Когда шер Бастерхази поравнялся с ней, и ее коснулась ласковая, пьянящая тьма – она даже не вздрогнула. И не позволила себе коснуться тьмы в ответ, несмотря на отчаянную потребность, снова зарождающуюся где-то в глубине души… нет, не души – только тела! Плевать! Она хозяйка своих потребностей. Она справится.
– Понравилась ли твоему высочеству Муаре? – спросил Бастерхази как ни в чем не бывало. Так, словно все еще обнимал ее там, на вершине скалы над морем.
– Разумеется. Муаре прекрасна, послушна, – с трудом заставив свой голос звучать ровно, ответила она, – и очень быстра.
Бастерхази сделал вид, что не заметил ее страха… и не только страха.
– Я рад, что девочка нашла себе хозяйку. В одиночестве химеры дичают.
Шу только успела вежливо кивнуть и подумать, что не хотела бы она столкнуться с дикой химерой, как Бастерхази приблизился вплотную, положил руку на шею Муаре и велел:
– Домой, быстро!
Химера рванула вперед, так что Шу едва удержалась, вцепившись ей в гриву обеими руками. А Бастерхази рядом засмеялся, странно и недобро, и вместо скал под копытами химеры почему-то оказались темные облака. И сам Бастерхази вдруг стал бесплотным черным силуэтом, и пламя развевалось за его плечами – там, где только что был всего лишь пафосный плащ…
О, боги, что это?.. Что он сделал? И как она могла опять все упустить, как же теперь… Каетано останется один? А Энрике, полковник Дюбрайн с него голову снимет за то что упустил и не предотвратил… и где они находятся, почему Шу сама чувствует себя призраком?..
– Куда вы… меня?.. – задыхаясь в тяжелом и густом подобии воздуха, спросила она у кошмарного огненного призрака. Вот так, наверное, и выглядит Бездна.
– Я же сказал – домой, – отозвался гул пламени, и в этом гуле ей послышалось насмешливое торжество.
«Вот так и попадаются доверчивые нежные фиалки, – подумала Шу, прижимаясь к шее химеры, сквозь тьму и огонь летящей в неизвестность. – Но ты рано радуешься, темный шер Бастерхази. Посмотрим, как тебе придется по вкусу не нежная и не доверчивая Аномалия! И что останется от твоего, ширхаб тебя нюхай, дома!»
– Почему ты пошел в ученики к Темнейшему, если он такое чудовище? – на самом деле Шу хотелось спросить о другом, но ей чуть ли не впервые в жизни было неловко.
Она впервые была наедине с мужчиной, и не с Энрике, который ей был как старший брат, а с Роне – опасным, манящим, пугающим темным шером. И он ни слова не сказал об их встрече в Тавоссе. О том, что же там случилось на самом деле. Вдруг его поцелуи ей только приснились? И теперь она не знала, как спросить. То есть… она могла бы взять и спросить прямо: ты целовал меня, Роне, или нет? Только почему-то не могла. И поэтому старалась не смотреть на него – хотя чувствовала его присутствие всей кожей, всей сутью, и даже если бы захотела – не смогла бы не чувствовать. Слишком он был другим. Темным. Горячим. И когда он рассказывал о Пауке – она чувствовала его боль и ненависть. Нет, не просто чувствовала! Он отдавал ей свои эмоции, делился ими щедро и безоглядно, и ему нравилось то, что она их брала.
Сегодня ненависть и боль были совсем иными на вкус, чем после бойни в Олойском ущелье. Без привкуса гнили и разложения, лишь острота и пряность, густая, вкусная…
И кто здесь, спрашивается, чудовище, употребляющее чужую боль на десерт?
– Он не чудовище, – пожал плечами Роне и едва уловимой понимающей улыбкой глянул на Шу. – По крайней мере, не большее чудовище, чем моя бабка или Светлейший.
«Не больше, чем я или ты», – мог бы сказать он, но деликатно промолчал.
И правильно. Нельзя сравнивать! Роне – не такой, как Паук. Роне не мучил и не убивал своих учеников… наверное…
В замешательстве и смущении Шу сжала коленями бока химеры, и та замедлила бег по прибрежным скалам.
– Ты считаешь его… нормальным?
Темный тоже придержал свою химеру, даже остановил ее на вершине скалы, рядом с искривленным, нависающим над обрывом можжевельником. И обернулся к Шу.
– Насколько нормальным может быть темный шер-зеро. Он давно уже не человек, и мерить его мерками людей – глупо, недальновидно и попросту опасно. Я сделаю все, чтобы не зависеть от Паука снова, и предпочту находиться от него как можно дальше, – Роне улыбнулся одними губами, пристально глядя ей в глаза. – Но Паук не чудовище. Он всего лишь хочет избежать вечности в Ургаше. Как и все мы.
Шу остановилась напротив, ласково погладила химеру по гриве – не отрывая взгляда от глаз темного и почти ощущая ладонью его волосы… ширхаб, о чем она опять думает! И зачем смотрит на его губы? Хватит, надо собраться… сосредоточиться на важном. Когда еще выпадет шанс поговорить с темным шером начистоту?
– Ты опять об этом. Почему вечность в Ургаше? И почему вы, темные, так боитесь собственного прародителя? Я не понимаю.
– Понимаешь. Ты заглядывала в Бездну. Олойское ущелье. Ты знаешь, что это такое. Разве ты бы хотела после смерти оказаться там?
– Я не верю в страшные сказки. – Шу невольно передернулась и нахмурилась, не желая вспоминать тот ужас. – Двуединые не могли обречь своих детей на Бездну, неважно, светлых или темных!
– Ты не хочешь проверять на себе.
Шу опять показалось, что Роне хотел сказать что-то другое… или не хотел, а просто что-то недоговорил. Он очень много недоговаривал – и о Пауке Тхемши, и о собственном прошлом, и о настоящей цели своего расследования. Не то чтобы она всерьез рассчитывала на полную откровенность, но было самую малость обидно. Она же не маленькая, и она – не враг темному шеру Бастерхази.
Хотя и не друг.
А кто? Непонятно. Разобраться бы…
…приснилось ей или не приснилось?..
– Ладно, ты прав, проверять на себе я не хочу, – кивнула она, заставляя себя оторвать взгляд от его губ и посмотреть… да вот хоть на этот кривой можжевельник! Или на торчащий посреди моря скальный остров с руинами маяка. – Но то, что делали темные во времена Ману – не выход. И не работает. Ни один из ритуалов единения не дал нужного результата. Ты же не собираешься устраивать что-то подобное, правда же?
Про кривое дерево и остров она уже забыла. Ведь невежливо смотреть в сторону, когда с кем-то разговариваешь. А она – хорошо воспитанная принцесса… ладно, не очень хорошо, но она старается. Ради Люкреса. Да. И ради Каетано. И с Роне она сейчас разговаривает ради Каетано и Люкреса, а не потому что… не потому что, и точка!
– То, что делали перепуганные идиоты – ни за что. – В глубине глаз Роне сверкнули алые огни, похожие на лавовые разломы, и Шу обдало жаркой волной, словно от настоящей лавы. Правда, вместо запаха раскаленного камня был можжевельник, и сандал, и что-то древесно-пряное, таинственное и завораживающее. – Не может быть единения без согласия и желания обоих шеров.
Шу на миг стало страшно. Он так сказал о согласии и желании… и так посмотрел… и этот охвативший ее жар… Роне – менталист, очень сильный менталист, а она – всего лишь глупая девчонка, почему-то решившая, что ей совершенно ничего не угрожает. С темным-то шером, одержимым свободой!
– Хорошо, что я сумрачная и не гожусь для ритуала, – с некоторым усилием улыбнулась она. – А то я бы сейчас испугалась.
– Бояться меня тебе определенно не стоит, хоть ты как сумрачная шера и годишься минимум для сотни запрещенных и неаппетитных ритуалов. Кстати, твои щиты не выстоят против сильного темного, особенно – менталиста.
Шу передернула плечами, скрывая невольную дрожь. Ну да, она поставила щиты. То есть они сами, стоило ей заподозрить возможную опасность. И ее щиты – хорошие! Энрике вместе с Баль и Каетано не могут ничего с ними сделать! Правда… ну ладно. Ладно. Роне – может. Если уж он способен снести щиты крепости Сойки. И ей надо было подумать об этом до того, как ее понесло на берег с ним вместе.
– Так расскажи мне, как сделать те, которые выстоят, – потребовала она, упрямо выставив подбородок в лучших традициях Суардисов.
Ширхаба с два она признается, что боится! И что собственный страх отдается в теле странной горячей дрожью, так похожей на предвкушение.
– Конечно, расскажу, даже покажу, – подмигнул ей Роне и повернулся к морю: оно сияло на солнце и казалось отражением неба. – А здесь очень красиво. Никогда раньше не забирался так далеко от Найриссы.
Шу очень понадеялась, что Роне не заметил ее облегченного выдоха и на всякий случай снова погладила химеру. Удивительная зверюга! Скачет по скалам и осыпям, словно по ровному тракту. Почти летит. И Роне…
Она искоса глянула не него – подставившего лицо морскому ветру, мечтательно прикрывшему глаза. Он казался отлитым из кипящей лавы, в темной ауре – как в клубах дыма, и этот его струящийся черно-алый плащ… Зря она считала это вульгарным и пафосным, это – красиво, и кажется продолжением его дара! И очень, просто невыносимо хочется дотронуться.
– Хочешь – сделай, – не оборачиваясь, произнес он.
Шу вздрогнула. Она не привыкла, чтобы кто-то так легко читал ее мысли. Да что там, это всегда была ее прерогатива, читать всех, как раскрытую книгу!
Но… почему бы нет?
Химера тронулась с места, едва Шу успела подумать – да, хочу. Сейчас. И приблизилась, встала рядом со зверюгой Бастерхази. Так, что Шу коленом коснулась его колена и едва подавила стон: это было похоже на касание к раскаленной лаве, только сладко, безумно сладко. Что с ней творится? Почему?..
– Ты так и не сказал, как зовут твою химеру, – спросила она почему-то хрипло, словно лава обожгла ее своим дыханием.
– Сколопендра, дочь Бурана, – сказал Бастерхази, продолжая рассматривать море. –Но она предпочитает зваться Нинья.
Химера отозвалась тихим довольным ржанием – низким, пробирающим до самых костей – и переступила тонкими ногами, словно ей не терпелось снова пуститься вскачь.
– Они никогда не устают?
– Устают, конечно. Если их долго держать в стойле и не позволять бегать, – Роне ласково потрепал свою зверюгу по ушам. – Они созданы для движения. С Муаре ты можешь легко добраться отсюда до Метрополии за шесть дней, а то и за четыре, если не останавливаться на ночь. Главное, не вздумай спать в седле, а то проснешься где-нибудь в Хмирне или на Туманном острове, если не на Потустороннем континенте.
– Но ведь проснусь? – Шу как завороженная наблюдала за движениями его пальцев, перебирающих искрящуюся на солнце гриву Ниньи.
– Ты – проснешься. Ты нравишься… – Роне обернулся, поймал взгляд Шу и совсем тихо добавил: – мне.
На миг ей показалось, что сейчас он ее поцелует, и это был очень, очень горячий и сладкий миг. Но вместо этого Роне лишь снял с ее плеча белое перышко и пустил его по ветру.
Словно в ответ на фамильярность с неба послышался птичий крик, через мгновение по лицу Шу мазнуло воздушной волной, а в следующий миг Ветер опять поднялся ввысь.
– Кто-то тебя ревнует, – в голосе Роне явственно слышалась насмешка.
– Чушь! – вскинулась Шу. – Ветер не станет меня ревновать, Ветер знает, что я его люблю.
Роне лишь пожал плечами, мол, как скажешь. Но почему-то Шу показалось, что он имел в виду вовсе не птицу.
– Хочешь посмотреть, как химеры охотятся?
– Конечно хочу! А на кого?
– Да хоть на рыбу. – Роне спрыгнул на землю и потрепал свою химеру по холке. – Нинья обожает всякое чешуйчатое, думаю, Муаре тоже. Они же сестры.
– Сестры? То есть Муаре тоже дочь Бурана? А…
Шу осеклась, когда Роне коснулся ее руки, чтобы помочь слезть с химеры. Не то чтобы она не могла сама, она – не какая-нибудь изнеженная жеманница, она… просто она – хорошо воспитанная принцесса. Да. Именно… Правда, что-то она совсем не помнит, что говорит этикет об объятиях темного шера… Очень горячих объятиях темного шера. И можно ли ему позволить вот так заглядывать ей в глаза, и склоняться к ней близко-близко, и касаться пальцами ее щеки – нежно, с ума сойти как нежно…
Ну, на этот-то раз он ее поцелует?!
Шу почти потянулась к нему сама… да что там, потянулась безо всяких почти!
– Ты прекрасна, – шепнул, почти выдохнул ей в губы Роне.
И отстранился. Всего на шаг и продолжая держать ее за руку. Но Шу почувствовала себя одинокой, брошенной и замерзшей. Почему? Почему он не хочет? Если она прекрасна?!
– Смотри, – он подвел ее к обрыву и указал вниз.
О, боги! Она забыла про химер! Она сошла с ума. Точно, сошла с ума… И Роне тоже сошел – его рука едва заметно дрожала, и он как-то слишком быстро и неглубоко дышал, и его аура…
Шу невольно улыбнулась. Его аура не умеет притворяться так же хорошо, как он сам. Но Шу, так уж и быть, сделает вид, что всему верит. А пока в самом деле посмотрит, как охотятся химеры. Это же безумно интересно!
Там, внизу, в прозрачной бирюзовой воде металось множество мелких серебристых росчерков и две черные тени, совершенно не похожие на лошадей. Скорее на акул или мурен, забравшихся в самый центр косяка сардин. Химеры щелкали пастями, то заглатывая рыб целиком, то перекусывая пополам – и тогда вокруг них расплывались розовые дымчатые пятна.
– Они не лопнут? – через несколько минут спросила Шу: к этому времени они с Роне уже сидели на краю обрыва, на заросшей мягкой травой площадке, и Роне обнимал ее за плечи. Словно бы поддерживая, но она-то знала – ему просто хочется ее обнимать. А предлог неважен. – И почему сардины не уплывают?
– Химеры никогда не лопаются, – усмехнулся Роне, – и никогда не пугают ту добычу, которую еще не успели поймать.
– Отличная стратегия, – в тон ему усмехнулась Шу. – Очень тебе подходит. Значит, ты не будешь меня пугать, пока не поймаешь. А потом, Роне?
– Ох уж эти менталисты. Потом, моя прекрасная Гроза, – он с улыбкой притянул ее руку к своим губам, легко поцеловал костяшки пальцев и потерся о них губами, разгоняя по телу Шу щекотную горячую волну, – потом ты сделаешь то, что хочешь, и тебе будет хорошо. Нам обоим.
От его слов, от его близости, от его прикосновений кружилась голова и хотелось… Шу не очень понимала, чего именно. То есть – поцелуев, да. И еще…
– Еще?.. – отвечая на невысказанный вопрос, усмехнулся Роне и прикусил ее палец. Сильно. Так, что вспышка боли отозвалась во всем теле… и почему-то мгновенно сменилась жаркой и сладкой истомой. А Роне тут же зализал укус, и снова прикусил – другой палец, и опять больно…
Шу вскрикнула и непроизвольно сжала бедра – ей показалось, что Роне касается ее там… и тут же новая сладкая волна прошла по телу, стекла вниз, и внизу живота словно все загорелось…
– Что ты делаешь!
Шу попыталась отобрать руку и отодвинуться, но Роне удержал ее за плечи, а ее ладонь прижал к своей щеке.
– То, что ты хочешь, – шепнул он, глядя ей в глаза, и потянул на себя.
Конвент Магистров присутствует в каждом королевстве в лице своего Полномочного Представителя.
Полпред Конвента не подчиняется законам королевства, лишь законам империи и приказам Конвента. Полпред Конвента осуществляет надзор за исполнением законов империи, касающихся магии. Также Полпред осуществляет магическую поддержку королевской власти, проводит аттестацию на шерскую категорию и по собственному усмотрению решает вопросы, требующие вмешательства Конвента.
«Новое» шерское уложение
419 год, 5 день гончих (13 лет назад)
Фьонадири, Серая Башня Магдемии, зал Конвента
Рональд шер Бастерхази
Паук внял. Последний десяток шагов он прошел быстро и не хромая. Отдал Рональду трость, забрал папку и, поправив на лысине шапку-кирпичик из тончайшего желтого шелка, уселся в кресло, похожее на трон. Окинул Конвент острым взглядом. В зале ощутимо потемнело, заискрили стыдливо притворяющиеся вазочками глушители и громоотводы, заодно наполняя амулеты-накопители. Магистры замолкли, сбросили маски безобидных маразматиков и приготовились драться.
— Предлагайте ваши кандидатуры на должность полпреда в Валанте, — без преамбул начал Светлейший и глянул на Мастера Истины и Миражей.
Тот покачал головой и кивнул на Паука. Пожав плечами, Светлейший обернулся к Пламени.
— Светлая шера-дуо Лью. — Из рук Пламени вспорхнула папка с личным делом и опустилась на стол перед Светлейшим. — Огонь, воздух. Замдекана Пламенной кафедры. Доктораты по темам…
Пока она перечисляла научные степени и прочие достоинства ассистентки, Рональд в сотый раз рассматривал витражи над головами магистров. Семь Драконов, по числу стихий, и держащиеся за руки рыжеволосые дети с переменчивыми и неуловимыми лицами — Светлая Райна и Темный Хисс. Всегда кажется, что они смотрят прямо на тебя, а может, и не кажется — Двуединые все еще здесь, пусть и не могут спуститься на слишком хрупкую после Мертвой войны землю.
Почему-то над головой магистры Пламя сегодня оказался Золотой Бард — единственный из перворожденных Драконов, он изображался в человеческой ипостаси, золотоволосым юношей, и под ногами у него лежали сброшенные крылья.
А мысли Рональда все вертелись вокруг Дюбрайна: выставит его кандидатуру Светлейший Парьен, или припас любимчику кусок пожирнее? Магистры не посмеют голосовать против воли Светлейшего. И тогда… что? Опять тайком читать книги в библиотеке Конвента, подсматривать за Пауком и стелиться ему под ноги, ожидая, когда Великому Интригану снова что-то настолько понадобится, что он рискнет отпустить игрушку на длинном поводке?..
«Мальчик и девочка. Рождены в седьмой день Каштанового цвета. След мальчика потерян в Валанте весной этого года…» Зачем два ребенка сдались Пауку? Ясно, что ни за чем хорошим. Но знать бы конкретно!
Пламя закончила воспевать свою ассистентку. Магистры переглянулись и уставились на Светлейшего, тот кивнул и обернулся к Пауку. Слава Двуединым, не вздумал в последний момент отдать должность ублюдку Дюбрайну!
— Темный шер-терц Бастерхази. — Паук подвинул личное дело к Светлейшему. — Огонь, разум, воздух. Без особого ума и особых достоинств. Научных работ не имеет. Единственный ваш шанс отдалить печальный конец.
Паук замолчал, не собираясь ничего объяснять, и откинулся в кресле. Рональд замер в ожидании, магистры — в недоумении.
— Демагогия. — Отмерев первой, Пламя стукнула веером по столу. — Вы бы еще приплели теорию Ману! Темный на высшем посту — это недопустимо!
— Лучше темный представитель Конвента, чем вторые Багряные Пески! — перебил ее Дождевой Дед; молния сорвалась с унизанных перстнями пальцев и втянулась в вазу с орхидеями.
— Мы должны поддерживать баланс, — вмешался Мираж непонятно на чьей стороне; вероятно, опять на своей собственной.
— Тише, коллеги! — оборвал их Светлейший. — Мы обсуждали это не один раз. И прекрасно понимаем, что Темнейший прав. Но…
Рональд выдохнул. Дальше пойдет торговля. Паук в торговле великий мастер, это наследственное. Еще его отец сумел не только удрать из Цуаня, захваченного последователями Мертвого, но и стать Темнейшим главой Конвента. А во времена восстания Ману Одноглазого — извернулся и остался у власти, хотя на темных шеров тогда охотились, как на бешеных волков. Да, Тхемши-старший сдал Магбезопасности половину своих коллег-темных. Не друзей, у темных не бывает друзей. Да, он помогал светлым в подавлении мятежа. Но он сохранил для темных хоть какие-то права, главное – право жить…
— Но за последние восемьдесят лет Конвент ни разу не назначал представителем темного, — перехватил инициативу Паук. — Мы закрываем глаза на постоянное притеснение темных, хотя закон империи ограничивает для темных лишь право занимать высшие государственные должности. Но так не может продолжаться вечно, если мы не хотим еще одного Ману или, хуже того, еще одной Мертвой войны!..
Паук говорил тихо, но магистры не смели перебить его: редкий случай, когда Темнейший позволил проглянуть своему истинному лицу. Бездне. Пожалуй, Рональд готов был поверить, что в этот раз Паук не врет и Темный Хисс в самом деле желает расставить фигуры в игре именно так. Кто знает, может, в самом деле Двуединые говорят с шерами-зеро? Их не спросишь, ни богов, ни зеро.
— Вы сами знаете, что драконья кровь иссякает еще быстрее, чем предупреждал Ману, — продолжал Паук. — Потоки нестабильны, ключевые точки смещаются. Еще лет триста, и в империи перестанут рождаться шеры сильнее категории терц, через тысячу-две их не останется вовсе. В прошлом году в Магадемию поступило всего одиннадцать студентов. Из них только два темных. И ни одного выше категории терц.
— Вряд ли назначение темного полпредом в Валанте что-то изменит, — вмешалась Пламя. — Король Валанты — всего лишь условный шер, следовательно, представитель Конвента получит слишком много власти, а мы все знаем что бывает, когда к власти приходят темные. Вам напомнить о жертвах Ману?
— Наша задача — любыми способами сохранить драконью кровь в империи, — устало повторил Светлейший.
— И мы сделаем для этого все возможное и невозможное, — в тон ему продолжил Паук. — Даже если это будет не по вкусу всем благолепным светлым, вместе взятым! Вот вы, Каменный Садовник, подписали бред, называемый «Новым Шерским уложением». Вы позволили условным, тьху, шерам называться шерами и наследовать титул. Вы возвели на престол империи Брайнона. Вы подписали буллу, лишающую темных прав на корону. Вы думали о равновесии или мстили за сестру всем темным без разбора?
Белокурый флегматик в жабо и дублете, самый старый из магистров, лениво вынул изо рта трубку и сказал куда-то в сторону вороных крыльев Хисса на витражах:
— Не стоит сейчас шатать основы империи. Что бы ни было сделано четыре века назад, оно уже сделано.
— О да. Ваша месть свершилась. И потому вы травите анекдоты, учите бездарную молодежь фейерверкам и уповаете на Двуединых. А когда я предлагаю сделать хоть что-то, талдычите об основах. Вам не смешно?
Каменный Садовник выдохнул клуб дыма в форме вписанного в круг сдвоенного треугольника, мол, все в воле Двуединых, и сунул трубку обратно в рот. Зато отозвался остроухий:
— Вы уже делаете, Темнейший. — Зеленый улыбнулся во все клыки. — Ваши бывшие ученики, похоже, заполонили Потусторонний континент, потому как в империи их следов нет. Сколько одаренных темных шеров вы забрали прямо с экзаменов в Магадемию? И куда-то пропал ваш второй ассистент, вы вроде прочили юношу себе в преемники…
Взгляды магистров скрестились на Рональде — и наткнулись на вежливое недоумение. Ученики? Что не так с учениками? Все довольны — прекрасное обучение, великолепная карьера. Да, за пределами империи, но сами виноваты — темный шер здесь не получит должности серьезнее муниципального крысолова.
То есть Рональд конечно же прекрасно помнил наглого чесландского княжича Вацлава, который проучился у Темнейшего двенадцать лет. Один из немногих, кого Паук в самом деле учил, не грозился сделать из него умертвие и даже не называл дубиной.
Рональду частенько позволялось присутствовать на уроках и оттенять гений княжича собственной тупостью и криворукостью. Иногда ему приходилось служить манекеном для отработки запрещенных боевых заклинаний. Изображать тупость, криворукость и бездарность, но при этом остаться в живых и даже не дать себя покалечить было непросто, но Рональду удалось. А заодно научиться всему, чему учил шисова везунчика Паук, и еще немножко сверх – когда речь идет о собственном выживании, и не так извернешься.
Вацлав был одним из немногих, по кому Рональд почти скучал – когда Паук занимался с любимым учеником, ему было не до прочих дубин. Но пять лет назад княжич исчез, и у Паука снова появилось слишком много свободного времени.
Впрочем, если бы Вацлав не исчез сам, Рональду пришлось бы об этом позаботиться. Место вешалки для зонтика за креслом Паука в Конвенте – его и только его, а Паук стал слишком часто брать с собой Мертвым драного княжича, и на двух ассистентов магистры Конвента уже как-то нехорошо косились. Того и гляди, Пауку бы пришла блажь брать только Вацлава…
В общем, вовремя чесландский выскочка пропал с глаз долой.
— Темный шер Вацлав – уже пять лет как лейтенант Магбезопасности, — неожиданно для всех ответил Светлейший и обвел магистров холодным взглядом; Дюбрайн за его спиной едва заметно усмехнулся, так же едва заметно покосившись на невозмутимого Рональда. — Это останется между нами.
— Видят Двуединые, — в один голос отозвались все присутствующие.
Вспышка Света и Тьмы ослепила Рональда — боги приняли клятву.
А сам Рональд в очередной раз пропел про себя умну отрешения. Ему вовсе не завидно. Он вовсе не желал бы оказаться на месте чеславского выскочки. Служить лейтенантом под началом ублюдка Дюбрайна – нет, благодарствуйте, эта высокая честь не для потомка Ястреба Бастерхази. Герцога Бастерхази, между прочим, хоть о старых титулах, принадлежавших темным семьям, уже лет триста как предпочитают не говорить вслух, да и помнят только старые шеры – которых осталось ничтожно мало.
— Об остальных учениках Темнейшего мы поговорим несколько позже, — продолжил Светлейший. — А пока я напомню вам, что представитель Конвента в Валанте погиб при крайне странных обстоятельствах, и погиб не один. Из всех, кто присутствовал при рождении дофина Каетано, выжили лишь королева, новорожденный дофин и двухлетняя инфанта. В момент рождения дофина и смерти представителя Конвента зафиксировано сильнейшее возмущение стихийных потоков. Узловые точки сместились и до сих пор не стабилизировались, а прошло четверо суток! Связь ненадежна, целители из муниципалитета в растерянности, король не допускает их во дворец. Напомню вам также, что наш представитель был светлым шером второй категории, притом, в городе больше нет шеров той же категории и выше. Даже королева — терц! И на все запросы об обновлении ее Грамоты после рождения детей король Валанты отвечает отказом…
— Если коллегам будет угодно, я буду курировать расследование и лично осмотрю королевских детей. А студенты некоторое время обойдутся без декана, — снова вмешалась Пламя. — Возможно, дофин родился истинным шером, несмотря на ваши прогнозы, Светлейший.
Рональд вслушивался не только в слова Светлейшего, но в его эмоции: то, что эти эмоции вообще были, говорило о крайней серьезности и необычности дела. Жаль только об инфанте Светлейший не сказал больше ни слова. А ведь наверняка она как-то причастна к случившемуся! Не зря же ей заинтересовался Паук.
— Благодарю, — кивнул ей Светлейший. — Но учитывая нестабильность потоков, присутствие шера-прим может привести к непредсказуемым последствиям. Боюсь, если мы не сумеем переломить тенденцию, то в скором времени нам с вами придется последовать примеру Драконов и покинуть этот прекрасный мир.
— Что ж, тогда мы обойдемся дальней связью. Светлая шера Лью достаточно опытна, чтобы внести в дело ясность и в дальнейшем держать ситуацию в Валанте под контролем.
— Не сомневаюсь в достоинствах вашей прелестной ассистентки. — Паук насмешливо поклонился, не отрывая зада от кресла. — Но не стоит забывать, что мы должны решить не одну проблему. Если Конвент не способен видеть ситуацию в целом, то кто тогда? Драконы уже покинули мир, Двуединые после Мертвой войны не могут вмешиваться прямо, полотно реальности слишком истончилось. А вы склонны закрываться в башне и любоваться собственным изящным носиком, не обращая внимания на то, что творится чуть дальше. И пусть Мертвый вернется, пусть мир рухнет! — Паук хлопнул ладонью по столу, громоотводы затрещали особенно громко. — Я уже сказал, — он сбавил тон. — Мы должны назначить темного и показать всему миру, что двойные стандарты Конвента — ложь. Равновесие, дорогие коллеги, это не только слова на бумаге! — Паук замолк; несколько мгновений слышалось лишь потрескивание глушителей и вороний грай за окнами. — Если у вас есть другие темные кандидаты, кроме шера Бастерхази, я с удовольствием проголосую за них. Это мой лучший ассистент, и я не горю желанием с ним расстаться.
— Без особых талантов, без особого ума, — передразнила его Пламя. — Слышала, вы зовете его дубиной, наверное, потому что очень цените. Воистину, никто лучше дубины не справится с расследованием.
— То, что дубина для меня — предел мечтаний для вас. Кстати, вашей ассистентке присвоили категорию дуо авансом и по вашему настоянию, не так ли?
Рядом раздалось тихое фырканье. Рональд чуть не вздрогнул: напрочь забыл об ублюдке, изображающем мебель в паре локтей от него. Что за веселье в сваре магистров? Год за годом одно и то же, дележ игрушек и безрезультатные опыты по пробуждению дара у «условных» шеров. Драконья кровь не поддается уловкам смертных.
— Поздравляю с новой категорией, коллега, — шепнул ублюдок и подмигнул.
Врет? Или знает что-то? Дери его Мертвый! И почему Рональд недооценил возможную пользу от этого знакомства?.. Впрочем, риск все равно был больше. Вот теперь, если – нет, когда! – он станет полпредом Конвента, можно прощупать светлого шера на предмет обмена информацией, и не только на этот предмет. За время обучения у Паука Рональду удалось обзавестись крайне малым количеством полезных знакомств.
Рональд сдержанно улыбнулся в ответ Дюбрайну и пожал плечами, мол, вашими молитвами, светлый шер. Я не против более близкого знакомства, раз уж вы сделали первый шаг… только неизвестно, шаг к чему. Доверять улыбке Брайнонов — прямой путь на плаху.
Тем временем Паук с Пламенем продолжали лаяться, остальные магистры подливали масла в огонь — маленькая интермедия в ожидании слова Светлейшего. Рональд ждал этого слова, как явления Светлой Райны: не верилось, что Паук решил дать ему вторую категорию. Он же говорил, что выше третьей дубине не подняться никогда! Неужели маленькая хитрость Рональда не сработала?
— К вопросу о категориях, — продолжил Светлейший. — Прежде чем мы назначим нового представителя, нам следует рассмотреть два прошения о переаттестации. Рональд шер-терц Бастерхази и Дамиен шер-терц Дюбрайн. Прошу вас, шеры.
Ах, вот как — два прошения. Любопытно. И ублюдок не соврал, дал Рональду возможность подготовиться и не показать удивления. Еще любопытнее, зачем?
Покидая место за креслом Парьена, ублюдок снова подмигнул Рональду и получил в ответ еще одну улыбку, кивок и беззвучный шепот:
— И вас с повышением, мой светлый шер.
Сама процедура была скучна и муторна: несколько простых вопросов, измерения параметров ауры, очередная порция шпилек от Дождевого Деда и сердитые взгляды Пламени, а потом — новая Цветная Грамота. Черное поле — принадлежность Тьме, яркая красно-лилово-голубая кайма — стихии, два стилизованных дракона — собственно вторая категория. Красиво. И без натяжек и авансов. Так же, как и у императорского ублюдка, полная категория дуо.
«Посмей только еще раз уронить подъемник, дубина», — громко подумал Паук и отечески улыбнулся.
Рональд еле сдержал дрожь: если Паук раскусил все его маски, лучше бы не выходить из этого зала. Никогда. Проклятый интриган, в чем еще он солгал?
Нестерпимо захотелось проверить сохранность спрятанного под камзол сокровища. Услышав его страх, сокровище потеплело, прижалось плотнее к коже — оно хотело сбежать от Паука ничуть не меньше Рональда. А сам Рональд гордо улыбался, кланялся и клялся служить Конвенту и империи верно и вечно — в один голос с ублюдком.
Выслушав благодарности, Светлейший перешел к голосованию. О результате Рональд не волновался: против всех ожиданий, Светлейший поддержал Темнейшего. Наверное, третий раз за те сорок лет, что Рональд присутствовал на заседаниях. Но вторая категория! Какие еще сюрпризы приготовил Паук? И какие — Светлейший? Слишком легко он отдал Пауку желаемое…
— Шесть голосов за шера Бастерхази. Благодарю, коллеги. — Светлейший обернулся к Рональду. — И поздравляю вас, шер Бастерхази. Если не возражаете, мы покончим с формальностями прямо сейчас.
— Как будет угодно Светлейшему.
Рональд снова вышел в центр круга. Магистры молчали, Паук щурился на ученика. Если бы не защита зала, Рональд бы поклялся, что Учитель сейчас читает его до самого дна, даже то, что он сам о себе не знает. Но — нет. Эту возможность лучше не рассматривать.
— Кхм. — Светлейший обернулся к Пауку. — Дорогой коллега?
Дорогой коллега поцокал языком, словно прицениваясь к коню на базаре. Рональда окатило холодом, разом заболели все шрамы и переломы — за полвека их накопилось предостаточно, а на светлого целителя для учеников Паук не тратился. Плох тот шер, на котором все не заживает быстрее, чем на собаке, и плевать, что темные не бывают целителями, лишь некромантами.
— М-м… да. Я освобождаю Рональда шера Бастерхази… — Паук подмигнул ему; дыхание прервалось, показалось, сейчас он проснется на лабораторном столе из черного обсидиана, — от всех обязательств ученика. Видят Двуединые.
Застрявший воздух проник в легкие вместе с холодом и жаром принятой клятвы, Рональд поклонился и ответил с должной долей сожаления и почтения:
— Благодарю вас, Чжань Ли шер Тхемши, за науку и заботу, и свидетельствую: все обязательства учителя перед учеником исполнены. Видят Двуединые, я никогда не забуду ваших уроков.
— Как трогательно, — громко шепнула Пламя. — Сейчас заплачу.
— О да. — Светлейший усмехнулся. — Но, к сожалению, вечеринки по сему торжественному поводу не будет. Шер Бастерхази, вы знаете обязанности полномочного представителя Конвента при королевском дворе?
— Да, Светлейший. Клянусь служить… хранить… поддерживать… докладывать… предпринимать меры… осознавая всю меру возложенной ответственности…
Клятву полномочного представителя Конвента Рональд выучил назубок еще сорок лет назад. Не он один — половина юных шеров мечтает о должности П.П.К., высшем посте, не требующем категории прим; другая половина — о службе в Магбезопасности. И все поголовно — о Цветной Грамоте категории зеро, белой (или черной) мантии главы Конвента и власти выше императорской. Ибо что такое император жалкой категории терц без Конвента, как не безрукий, безногий и безглазый калека?
Рональд декламировал текст с ровным достоинством, хотя ему хотелось прямо сейчас пуститься в пляс. Удавка, называемая «клятвой ученика», больше не душила его, он был свободен! Пусть ненадолго, лишь пока Конвент защищает его от паучьих лап. Учитель не отпустит свое имущество, обязательно свяжет новой клятвой, или заклинанием, или еще какой пакостью. Но в этот раз поводок будет куда длиннее и не таким крепким — Конвент тоже не любит делиться.
— …во имя равновесия. Видят Двуединые, — закончил Рональд.
Пламя тихо фыркнула, Зеленый еще раз показал клыки и отвернулся, Каменный Садовник выпустил кольцо дыма, похожее на глаз: Конвент видит тебя!
Бляха с весами, драгоценный амулет, дарующий кусочек свободы и относительную безопасность, выпала из воздуха и прилепилась Рональду на грудь. Бляха обладала множеством полезных свойств, в том числе позволяла Конвенту видеть местонахождение Рональда, защищала от магических атак и давала доступ куда угодно и к кому угодно в пределах Валанты, а принадлежность к высшей касте служащих Конвента отпечаталась на его ауре, едва Двуединые приняли клятву.
— Поздравляю, шер Бастерхази. — Светлейший ласково улыбнулся Рональду. — Надеюсь, новая служба окажется вам по душе.
— Разумеется. — Паук поднялся. — Уверяю вас, шер Бастерхази отлично справится.
— Не сомневаюсь. Но еще один момент, дорогой коллега. — Светлейший улыбнулся еще ласковее, на сей раз Пауку. — Как я уже говорил, нам следует быть весьма осторожными с нестабильными меридианами. Потому я попрошу у вас обещания не посещать территорию Валанты вплоть до моего разрешения. Само собой, я тоже воздержусь от поездок туда, и прошу о том же всех шеров-прим. Уверен, шер Бастерхази вполне справится самостоятельно, тем более что Конвент всегда будет на связи…
Рональд не верил своим ушам. Паук не сможет посещать Валанту?! То есть — он неопределенно долго не увидит обожаемого Учителя во плоти, не отведает его палки, не попадет под скальпель или очередное мерзопакостное проклятие?! Нет, такого счастья не бывает.
— …кроме того, мой ассистент, майор Магбезопасности Дюбрайн, будет сопровождать шера Бастерхази в Суард. Уверен, юные шеры прекрасно справятся с расследованием, не так ли, дорогой коллега?
— Несомненно, дорогой коллега. — Паук сложил руки перед грудью и склонил голову в знак глубочайшего уважения перед старшим.
— Вот и чудно. — Светлейший предпочел не заметить насмешки. — Надеюсь, вам не составит труда прислать багаж шера Бастерхази с оказией. Потому что юные шеры отбывают немедленно. Все необходимое для путешествия уже упаковано, а также некоторые вещи, которые могут понадобиться шеру Бастерхази в первое время. За счет Конвента, разумеется. Здесь подъемные и жалованье за первый месяц.
Рональд еле успел поймать материализовавшийся перед ним мешочек весом в двести пятьдесят империалов — а неплохо платит Конвент! Да и вообще это первые вменяемые деньги, которые попали ему в руки за последние полвека. Однако рано расслабляться! Нельзя показать Пауку своей радости.
— Благодарю, Светлейший, — склонил голову Рональд. — Но…
Опустив мешочек в карман, Рональд кинул отчаянный и растерянный взгляд на Паука: пусть думает, что ученик не подготовился к такой удаче и покидает его голым и босым.
— Никаких «но». — Паук смерил Рональда непроницаемым взглядом. — Надеюсь, мне не придется пожалеть о своем доверии.
— Никогда, Учитель.
Рональд поклонился, прижимая рукой к сердцу спасенное из лап Паука сокровище. Все прочее не стоит и динга — пусть Паук подавится ношеными подштанниками и учебниками для первокурсников Магадемии.
Локтя Рональда коснулись затянутые в лайковую перчатку пальцы: ублюдок незаметно оказался рядом.
— Нам пора, мой темный шер, экипаж ждет.
В последний раз поклонившись магистрам Конвента, Рональд покинул зал вслед за Дюбрайном. Пожалуй, он готов был наплевать на зависть, недоверие, даже на благостную улыбочку и модный сюртук — ублюдок нравился ему тем больше, чем меньше лез с разговорами и чем дальше они отъезжали от Метрополии. Особенно Рональду пришлось по душе предложение оставить коляску с багажом плестись позади и добраться до Валанты верхом — ибо служба не терпит промедления.
И лишь на рассвете третьего дня пути, когда приграничная таверна с валантским единорогом на вывеске осталась позади, Рональд позволил себе поверить, что теперь все будет иначе. Перед ним лежала новая страна, новая жизнь — и путь к свободе.