Сапоги глубоко уходили в густую вонючую грязь, и чтобы сделать шаг, надо было дергать их наверх с отвратительным чавкающим звуком. Жалкая сосенка обломилась у основания, когда Илья хотел на нее опереться. Потому что сгнила заживо.
Небо тяжелым серым брюхом легло на землю, ровную как стол. На этой земле ничего не родится, кроме белесого, напоенного водой мха. Капля упала Илье за воротник — это мелкая морось облепила сосновые иглы, как тля, и грузным комком сорвалась вниз. Мокрая челка легла на лоб, словно чья-то остывшая ладонь.
Тухлый запах болота плыл между редкими жидкими деревцами, клубился мутными колтунами, поднимался, вскидывая вверх невидимые руки со скрюченными пальцами, а потом сжимал ими горло.
Высокий дом покосившейся грудой осел в грязь, его светлые некогда бревна покрылись черной прелью с бледно-зелеными разводами грибка. Илья провел ногтем по склизкой стене, и на ней осталась глубокая борозда, но светлого дерева он так и не увидел. Только вязкая гниль.
И до самого горизонта — лишь выцветший мох, тощие трухлявые стволы и почерневшие останки домов, которые по пояс завязли в умирающей земле.
Завтра зима присыплет это уродство снегом, словно припудрит шрамы от ожогов на лице, стянет землю засохшей коркой льда, схватится лапой за серое брюхо неба, выжимая его досуха. И на короткое время гниение остановится, чтобы передохнуть.
Илья долго брел по болоту, набрав полные сапоги ледяной воды. Он думал, что не сможет узнать то место, где находилась Долина, чересчур уныл и однообразен был пейзаж. Но издали заприметил почерневшие стены дома Вероники. Крыша сползла, потому что одной стороной он ушел в болото гораздо глубже, чем другой. Наверное, зимой здесь дуют сильные ветры — ведь лес уже не защищает этого места.
Понять, где проходила дорога, а где река, не удалось. Илья пошел наобум, ориентируясь на разрушенный терем. Ноги, сначала нывшие, теперь болели нестерпимо — для них это оказалось непосильным переходом. Болото расползлось километра на три от Долины, подступая к самой станции. Под белесым мхом стояла стылая вода, сесть на кочку и передохнуть было бы верхом безрассудства.
Илья подошел к обвалившимся стенам дома Вероники. Цоколь полностью ушел вниз, крыльцо разрушилось, окна кухни с раздавленными стеклопакетами нависали над самым болотом. Если с этого места повернуть направо, то можно выйти туда, где стояла избушка. Илья попробовал зацепиться взглядом за какой-нибудь ориентир, но ничего не нашел и двинулся вперед, надеясь не потерять выбранного направления.
Он несколько раз останавливался, чтобы передохнуть, но стоять было не многим легче, чем идти. По мере того, как он приближался к избушке — к месту, где стояла избушка, — почва под ногами менялась. Сперва исчезла вязкость, сапоги не приходилось выдергивать из болота с усилием. Потом он почувствовал, что мох под ним пружинит, как напряженный батут. Это не было похоже на твердый грунт. Ему казалось, он ступает по распухшей ране с упруго натянувшейся кожей. Нарыв, который готов вот-вот прорваться. Печник говорил, что рано или поздно они пробьются наверх… Но они ли это будут?
Место, где стояла избушка, еле заметным холмиком приподнималось над болотом. Битые красные кирпичи громоздились на его вершине, словно запекшаяся кровь. Илья выбрался на островок и осмотрелся.
Вот так оно выглядит теперь. Это придется принять, с этим нужно примириться. Здесь больше нет длинного дощатого стола и лавок вдоль него, здесь нет спальни с полками для книг, здесь не топится печь, и желтые окна не светят издалека тем, кто идет к избушке по дороге.
Илья со стоном опустился на битые кирпичи. Услужливая фантазия подсовывала спасительные мысли: это совсем другое место. Оно вовсе не похоже на то, где стоит избушка. А избушка есть, только не здесь, сто́ит лишь как следует поискать, и ее можно найти. Разглядеть в темноте желтые окна, ведь их видно издалека.
Илья стиснул кулаки. Не надо себя обманывать. Это именно то место. Избушки нет, нет Долины. Достаточно оглядеться вокруг, чтобы убедиться в этом. Утром он собирался поверить своим глазам, чего бы это ему ни стоило.
Он обхватил рукой челку, поставил локоть на колено и поглядел на останки печки. Между кирпичей мелькнуло что-то серое, и Илья откинул два из них в сторону — раздавленный спичечный домик только немного потемнел, но не сгнил и не сгинул в болоте. Вот все, что осталось от его прошлой жизни.
Лечь на землю и разрыдаться, как два часа назад у него на груди рыдал Мишка? Что еще остается? Тот, кто построил избушку, наверняка не ожидал для нее такого конца. Илья представил себе плотника, который тысячу лет назад складывал ее стены: вилась стружка, отлетали в стороны щепки, выбиваемые звонким топором. Илья совсем забыл, как пахнут опилки, как медленно, но верно поднимаются вверх светлые рубленые стены, как ревет пила и позвякивает топор.
С плотника все началось, и плотником закончилось. Из всех стражей Долины он один не смог ее уберечь.
Илья поднял с земли обломок спичечного домика и несколько минут мял его в руках. Ковырнул рукой кирпич еще раз и увидел круглый серый камень, зажатый в земле, а потом еще один. Перчаток он надеть не догадался — вытаскивать камни из земли оказалось не только холодно, но и неудобно. Их набралось не больше десятка — ровных, гладких и очень твердых. Осколки огромных валунов, принесенных сюда ледником. Илья сложил их в кружок, на подстилку из битого кирпича.
Тонкие ветки гнилых сосенок были сырыми, будто насквозь пропитались болотной водой, стволы же совсем никуда не годились. Илья наломал сучков, выбирая те, что посуше, и вернулся на островок. Как ему говорил Печник? «Ты собой уже не будешь. Это не под силу человеку, если он остается один».
— А вот мы посмотрим… — пробормотал Илья, укладывая ветви домиком в центр очага, и хохотнул. И сам понял, что так смеются безумцы. Он прикусил язык. Может быть, он и сошел с ума. Ну и пусть.
У него есть только маленький кусочек сухого дерева — обломок спичечной модели. Ну, и прихваченный на всякий случай коробок в кармане.
Нет, если огонек и загорится, его потушит мелкий дождь. Илья снова спустился в холодное болото и выломал четыре сосенки, воткнул их по сторонам от круга камней, снял куртку и накинул ее на колышки. Хоть какая-то крыша. От ветра огонь прикроют камни.
Когда он наконец решился чиркнуть спичкой и поднести ее к бывшему маленькому домику, рука его дрожала, как у больного старика.
— Ну же… — шепнул он, — пусть он загорится.
Никто не услышал его слов. Он отчетливо понял, что никто его не слышит и никто не поможет. Кроме него самого, никто не зажжет этого костерка. Здесь никого нет. Он один. «Это не под силу человеку, если он остается один».
Спичка погасла, огоньком облизнув его пальцы. Дождь сыпал моросью, и рубашка на спине совсем промокла. Илья сидел на коленях перед очагом, прикрытым курткой, и чувствовал, как вспыхнувшая было надежда уходит, оставляя вместо себя безысходный холод. Он подышал на немеющие руки и снова взялся за коробок. Надо хотя бы попробовать, а потом надевать куртку и уходить… Уходить? Не проще ли остаться тут навсегда, лечь и свернуться клубком, как верный пес на могиле хозяина?
— Не дождетесь, — прошипел он и чиркнул спичкой, прикрыв ее ладонями.
Спичечный домик занялся медленно, нехотя. Робкий плоский огонек, синий по краям, готов был погаснуть от малейшего движения воздуха. Илья затаил дыхание и прикрыл его руками, обнимая очаг. Пламя чуть окрепло, и он лицом почувствовал его тепло. Вверх поднялась струйка дыма, и Илья не сразу узнал показавшийся до боли знакомым запах — так пах клей, столярный клей, которым он соединял спички между собой.
Тонкая ветка сперва недовольно шипела, а потом вспыхнула — неожиданно и очень ярко. Но тут же обломилась и начала тлеть по краям. Однако вслед за ней загорелась вторая и не погасла. Потом третья, четвертая… Илья боялся шевельнуться и вздохнуть, спугнуть ненадежное пламя. И только когда лицу стало невыносимо горячо, отодвинулся немного и разжал руки. Костерок горел меж камней, потихоньку высушивая густым дымом сосновые ветви.
Илья согрел руки, подвинув их к огню. И что теперь? Горит. Но как только он уйдет, очаг снова погаснет. Он подумал и достал из кармана куртки мобильный. Конечно, надо было сначала проверить, сколько денег осталось на счете, — теперь он не мог позволить себе звонить, когда захочется.
— Здоро́во, — сказал он в трубку, — узнал?
— Илюха? Не ожидал, — хмыкнул Кольцов. — Ты как?
— Нормально. Я по делу.
— Работать можешь? — обрадовался Кольцов.
— Погоди до лета. Летом, наверное, смогу.
— Ты меня радуешь! Замучился я с этими хохлами и джигитами. Не работа — халтура сплошная. А чё за дело-то?
— Мне нужны деньги в долг. Много.
— Сколько?
— Штук пять-шесть. Все верну.
— Да, Илюха, не базар! Двести баксов я тебе и так дам, авансом.
— Мне пять зеленых штук нужно, — обломил его Илья.
— Да? — Кольцов осекся и замолчал.
— Так как? — поторопил его Илья, когда пауза затянулась.
— Дам, — нехотя вздохнул Кольцов. — Тебе — дам.
— Ты же знаешь, я отработаю.
— Знаю, — усмехнулся Кольцов, — приезжай в понедельник вечером.
— Спасибо.
— Да ладно, — пробурчал Кольцов.
Илья спрятал мобильник в карман и огляделся. Через две недели болото замерзнет настолько, что трактор запросто подвезет сюда бревна. Если избушку смог сложить тот, древний плотник, то почему не попробовать еще раз? Что он теряет?
Он встал на ноги, опираясь на палку, и поднял лицо. Костерок в очаге окреп, дым выплывал из-под куртки, и Илья втянул в себя его запах — домашний, волшебный, круживший голову новой иллюзией. Вместо мелкого ледяного дождя с неба падали белые пушистые хлопья, опускались на щеки, путались в ресницах и потихоньку засыпа́ли болото, прикрывая его уродство холодным снежным покрывалом.
[1] Корил – здесь: снимал кору, очищал от коры (разг. форма от «окорять»).
[2] В просторечии – врач, выводящий из запоя на дому.
[3] Нижний венец сруба.
[4] Короткий кусок, отпиленный от бревна.
[5] Металлическая пластина, по которой вращается цепь бензопилы.
Красный свет разлился перед глазами. Горячий красный свет. Большой, как небо. А потом начал съеживаться, собираться в сгусток, открывая глазам сумеречный лес. Начиналась самая короткая ночь в году. И в центре этой ночи на тонком стебле покачивался цветок папоротника, брызгая невесомыми искорками и освещая лес нежным розовым цветом. Нет-нет, не сгусток… Уголек, не тронутый пеплом. Осколок заходящего солнца… И белый сарафан Мары не казался саваном. И лилия в руках была наполнена прозрачным хмелем. И в избушке ждала синяя тетрадь, и на столе сидел Печник, покачивая ногами.
Эпилог
Двадцать четвертого июня, едва Алексей вернулся из Томска, ему позвонил Петухов и сказал, что подумал немного и решил участок купить.
К первому сентября восемнадцать из девятнадцати участков были благополучно проданы. На проекте «Лунная долина» Залесский удвоил свое состояние.
Никто не подавал заявлений в милицию ни о разрушенном домике, ни о нанесении тяжких телесных повреждений его хозяину. Алексей без труда решил этот вопрос: плотник заверил милицию в том, что несчастный случай произошел по его собственной вине. Ника узнала об этом случайно и с удивлением. Оштрафовали мастера, бригадира и бульдозериста за вопиющее нарушение правил техники безопасности, но до суда дела доводить не стали — Алексей постарался.
Ника не смогла вернуться в Долину и, пока муж не выкупил у агентства квартиру, жила вместе с девочками у ведуньи. Дом в Долине пришлось продать, и, сколько Алексей ни уговаривал ее, попробовать еще раз переехать за город она так и не согласилась.
Теперь ей вообще не снились сны. Только один, и то нечасто. Как отец забирает ее из детского сада и ведет в кафе-мороженое. Она сидит на стуле, болтая ногами, и ковыряет разноцветные шарики чайной ложкой, потом поднимает на отца глаза и видит, что за столиком с ними сидит плотник. Они оба смотрят на нее, оперев головы на кулаки, и глаза у них одинаковые — печальные и снисходительные. После этого сна Ника всегда просыпалась в слезах, но неизменно засыпала снова и утром не могла вспомнить, отчего намокла ее подушка.
Двадцать пятого августа Илье снова сделали операцию, третью. Мама плакала. Она не плакала при нем, выходила в коридор, будто по делу, но Илья знал, что она выходит плакать. Она не могла смотреть, как он мучается.
Мама была в коридоре, когда к нему в палату зашла Лара. Он не хотел ее видеть. Первый раз в жизни он не хотел ее видеть.
Лара положила на тумбочку огромное красное яблоко и осмотрелась.
— Ты понимаешь, что ты наделал? — сказала она, даже не поздоровавшись.
Илья помрачнел. С тех пор, как это случилось, он ждал, когда же его спросят, понимает ли он, что наделал.
— Сережка все мне рассказал, — Лара присела на стул около кровати. Она избегала смотреть ему в глаза.
Он кивнул, стараясь не морщиться от боли, — она не должна этого видеть.
— Ну зачем? Зачем, Илюша? Объясни мне! Тебе предлагали деньги, большие деньги! Ну почему ты отказался?
Он приподнял одно плечо, но это скорей походило на судорогу, чем на привычный жест.
Ее глаза наполнились слезами:
— А что теперь будет с нами? Со мной, с Сережкой? Что нам теперь делать? Раньше я могла взять репетиторство, а теперь у меня на руках больная мама. Что с нами будет?
— Прости меня, — шепнул он.
Она быстро нагнулась и на секунду прижалась щекой к его руке. Илья почувствовал ее слезы на своей коже, но это нисколько не взволновало его. А ведь еще весной он за это отдал бы полжизни.
Лара тут же выпрямилась, замотала головой и выбежала из палаты.
Когда следующей весной половодье затопило Долину, никому не пришло в голову, что это навсегда. И когда земля просела вниз, разрывая готовые фундаменты, тоже никто не верил, что это серьезно. И только когда осенью уровень воды в реке сравнялся с землей, хозяева участков забили тревогу.
Противоположный крутой берег реки рухнул спустя два года с того дня, как Ника разрушила избушку. К тому времени в Долине никто не жил и не пытался ничего строить. Болото ползло в стороны прямо на глазах, каждый дождливый день помогал ему овладеть все большей территорией, а вскоре в поселке совсем не осталось солнечных дней. Будто тучи не могли сойти с этого места, зацепившись за землю.
Как ни странно, никто не обвинил Алексея в том, что он продавал участки, ставшие через два года непроходимым болотом, все словно забыли о том, как чуть не провалился проект «Лунная долина» и какие разговоры ходили в то время вокруг него.
Ника могла бы быть совершенно счастливой, но, покинув Долину, она ни разу не испытывала радости. С той минуты, когда она вылезла из бульдозера и пошла к своей машине, ощущая лишь опустошенность и апатию вместо упоения победой, эта пустота прочно поселилась у нее в душе. И ничто не могло эту пустоту заполнить — ни деньги, ни успех, ни любовь к детям. Как будто Долина, умирая, отобрала у нее нечто важное и утащила за собой во мрак болота.
Старенький хирург присел к Илье на кровать.
— Ну что? — спросил он. — Будешь ты выздоравливать?
Илья покачал головой.
— Не хочешь? Два года я тебя оперирую. Два года! Да после таких травм люди через девять месяцев выходят полностью реабилитированные. Бегать, танцевать, работать — все могут. А ты?
Илья пожал плечами.
— Ну что ты все время молчишь? Тебе самому не надоело? Пока ты не захочешь ходить, ты ходить не будешь. Я тебе ноги для чего собрал? Чтобы ты два года на кровати валялся?
Илья прокашлялся, последнее время он все время кашлял.
— Я стараюсь, — он улыбнулся.
— Может, ты и стараешься. Но не хочешь. Как будто наказываешь себя за что-то.
— Да. Наверное.
— Давай-ка так, друг мой. Себя наказывай сколько угодно. Но мать свою — не смей. Ты же здоровый мужик, на тебе пахать нужно.
— Наверное, — улыбнулся Илья.
— Вот и договоримся: я оперировал тебя в последний раз. Никаких остеомиелитов, никаких неправильных сращений. Сколько можно?
— Но я же не виноват…
— Виноват. Подумай, и ты поймешь, что виноват.
Ника проснулась в ночь на первое ноября, как от толчка, и села на постели. Ей приснилась Долина: солнечный день, высокие сосны, запах реки и леса. Долина приснилась ей такой, какой она увидела ее в первый раз — без асфальтовых проездов, канав и горбатых мостов. Она стояла на дороге, пробегающей вдоль леса, и не смела ступить на ее территорию. А на крыльце избушки стоял живой и здоровый плотник и махал ей рукой, но он не прощался с ней, а, наоборот, приветствовал и звал зайти в гости. В гости. В Долину можно приезжать только в гости, хозяев у нее нет, есть лишь страж.
Ника замахала рукой в ответ и направилась к избушке, но чем быстрей шла, тем дальше оказывался от нее плотник, и крыльцо, и Долина. Она бежала, бежала из последних сил. Ей казалось, что, если она сможет добежать до избушки, в ее жизнь вернется нечто важное, необходимое, то, без чего она не может существовать.
Но в конце концов увидела, что Долины нет, есть болото, гнилое мертвое болото. И солнце не светит больше, и холодный дождь капает с неба мелкой моросью.
Вот тогда что-то толкнуло ее, и она проснулась.
Только шагнув в пропасть, понимаешь, что это не полет, а падение. Пустота, которая три с лишним года составляла ее сущность, вдруг исчезла, и на ее место пришла горечь. Горечь и отчаянье.
Ника разрыдалась, громко и надрывно, словно по покойнику.
Илья вышел на безлюдную платформу. Последний день октября… Не сегодня-завтра ударит мороз. В городе светило солнце, здесь же, в поселке, небо затянули тучи и накрапывал мелкий ледяной дождь.
Он не был здесь больше трех лет. Три года — как в тумане, в каком-то странном, равнодушном забытье. Будто все, что происходит, происходит не с ним. И изматывающая боль, и невыносимые операции, и костыли, и мучительные попытки снова начать ходить — все это было с другим человеком. С человеком, который не видел цветка папоротника. А Илья видел его каждую ночь. Стоило ему заснуть, и он снова оказывался в Долине. Ходил в лес и купался в реке. Сидел вечерами у окна. Говорил с Марой и Печником.
И все, что происходило наяву, казалось кошмарным сновидением, от которого невозможно избавиться.
Илья сделал несколько шагов по платформе, опираясь на палку. Сегодня ночью он проснулся и понял: настало время взглянуть этому кошмару в лицо. Он три года спасался от него, оправдывая себя тем, что не может ходить. Но рано или поздно все равно пришлось бы признаться самому себе в том, что́ есть иллюзия, а что́ — реальность.
Да, жизнь части бессмысленна, если уничтожено целое. Но есть родители, которые кормят его на свою жалкую пенсию, есть Сережка, которому никто не купит новый телефон и модные брюки. Есть Лара, которая бьется как рыба об лед, чтобы прокормить его сына и свою парализованную мать. Пусть его жизнь разрушена до основания, но никто не снимал с него ответственности за чужие жизни. Надо пройти свой путь до конца, каким бы бессмысленным это ни казалось.
Илья приехал в поселок убедиться, что Долины больше нет, своими глазами посмотреть на это и поверить своим глазам. Он слишком долго пытался убедить себя в обратном, прятался от самого себя. И слишком долго прощал себе слабость. Наверное, хватит.
Он прошел мимо магазинов, где когда-то покупал продукты, — некоторые были заколочены, на некоторых висели большие тяжелые замки, но было ясно, что не работают они уже давно. По дороге ему встретилось всего человек пять или шесть, хотя раньше и зимой на станции было шумно и многолюдно.
У аптеки, в нише, когда-то предназначенной для велосипедов, трое пьяненьких оборванцев расположились на дневку — двое из них храпели, завернувшись в нечто, когда-то бывшее одеялами, а третий, совсем старик, уныло смотрел в небо мутными, ничего не выражающими глазами и качал трясущейся головой.
Илья посмотрел на него и подумал, что хорошо его понимает. Обреченность. Будущее, которое не несет в себе ничего хорошего. И топить эту обреченность в водке — не самый худший вариант.
— Здорово, отец, — он остановился напротив пьяного старика.
Пьянчужка поднял глаза, насупился и дурашливо усмехнулся:
— Надо говорить: «Здорово, отцы!» Да. А чё, мы тут и правда как отцы. Давно сидим.
Илья помрачнел и опустил голову. Он не мог вспоминать «Белое солнце».
— Ты чё, мужик? Я чё-то не то сказал? Я тоже это кино ни разу с тех пор не видел, как… как нашу избушку…
Илья вскинул глаза. Старик? Грязное, сморщенное лицо, заросшее спутанной бородой. Пустой мутный взгляд. Да где ж его узнать…
— Да, — продолжил оборванец, — избушку нашу… Я предатель последний, мужик, веришь? Я и горькую пью, потому что я последний предатель! Утопился бы, да духу не хватает. Вот такая жизнь.
Он начал подниматься, но повалился обратно на асфальт, кряхтя и чертыхаясь.
— Что ты уставился на меня? А? Да, я пьян! Я всегда пьян. Потому что я из Гомеля, мне пить надо, чтобы радиацию выводить из организма. И не смей меня осуждать!
— Привет, Мишаня, — выдавил Илья.
— А? — пьянчужка замер, и в его глазах появился проблеск сознания.
— Не узнаешь? — хмыкнул Илья. Да, его, наверное, тоже трудно узнать.
— Ба… Да… — Мишка поднялся и сделал шаг вперед, а потом повалился Илье на грудь, хватаясь ему за шею, то ли от избытка чувств, то ли чтобы не потерять равновесие. — Илюха… Да что ж ты такой худущий-то…
Мишка заплакал глупыми пьяными слезами, бормоча себе под нос какую-то ерунду.
— Хватит, Мишаня, кончай ныть, — попробовал улыбнуться Илья.
— Илюха, — шумно всхлипнул Мишка. — Илюха, как жить? Как жить? Кругом болото. Сыро, холодно. Дома провалились, сгнили все. Деревьев не осталось. Как жить, Илюха?
— Мишка! — заорал Илья что есть силы. — Мишка, выходи! Быстро выходи!
— Нет! — ответил Мишка через окно.
— Выходи, придурок! Уводи ребенка! Немедленно!
Через секунду дверь распахнулась.
— Илюха, я же не могу тебя бросить!
— Уводи ребенка, Мишка, она чокнутая! Я не знаю, что сейчас будет! Я тебя очень прошу.
— А ты?
— А я разберусь! Только уведи Сережку.
— Ладно… — Мишка выдохнул. — Я не хотел. Ты сам.
— Да, я сам, беги быстрее.
Бульдозер рыкнул громче и поехал назад. Так, Вероника нашла заднюю передачу… Теперь к бульдозеру точно никто не подойдет. А ведь и вправду: и сама убьется, и машину угробит…
Мишка сбежал с крыльца и обернулся. Илья махнул ему рукой, чтобы не задерживался. Бульдозер начал поворачивать, но вскоре выровнялся и рванулся вперед. Руля в кабине нет — чтобы ехать на избушку, а не мимо нее, надо снова повернуть. Впрочем, Вероника освоит и это. Машина застонала и начала крутиться на месте — Вероника заклинила правую гусеницу. Неплохо для начала. Илья сжал зубы и посмотрел на Мишку. Тот благополучно добрался до ребенка и попытался оттащить его от дерева. Сережка цеплялся за сосну руками и, похоже, собирался расплакаться. Мишка врач. Мишка сможет.
Бульдозер совершил почти полный оборот на месте и замер, глядя отвалом в угол избушки. Веронике осталось только двинуть машину вперед. Она не стала тянуть время и предлагать Илье отойти. Ее непроницаемое лицо было бледным и неестественно приподнятым. Одержима…
— Отходи! Отходи оттуда! Она же с ума сошла! — крикнул бригадир и кинулся наперерез бульдозеру к Илье.
Илья нажал на курок «Штиля», Стас остановился и попятился.
— Дурак! Она, даже если не захочет, запросто тебя переедет! Посмотри, она ж его как жигули ведет!
Отвал бульдозера, содрогаясь, пополз вверх, но Вероника остановила его и опустила ниже.
— Угробит! Угробит и машину, и тебя, придурка! Ну отойди же!!! — бригадир приложил руки к груди, и лицо его сморщилось, как будто он собирался заплакать.
Илья усмехнулся и покачал головой. Вероника толкнула бульдозер вперед. Сбоку неожиданно раздался треск и громкий скрип — Илья резко обернулся и увидел, что тридцатиметровая корабельная сосна, ближайшая к избушке, надломилась, как тонкая ветка, и медленно заваливается между ним и бульдозером. Бригадир с криком кинулся в сторону, не разбирая дороги. Толстенный ствол на несколько секунд завис в воздухе, а потом рухнул всей тяжестью на кабину бульдозера.
Илья зажмурился. Если кабина ничем не защищена, такой удар сомнет ее как бумажный стаканчик. Но, видно, бульдозер был предназначен для работы в лесу — кабина выдержала. Сосна переломилась на месте удара и поползла назад. Лицо Вероники ничего не выражало, как будто падение дерева входило в ее планы.
Внезапно бульдозер нырнул вниз и зарылся отвалом в грунт: на том месте, где только что была ровная дорожка, земля ушла из-под гусениц.
— Перевернешься! Перевернешься! Стой! — заорал бригадир.
Вряд ли Вероника его услышала. На ее спокойном лице на секунду мелькнула растерянность, но она остановила машину, нагнувшуюся носом вперед, и подняла отвал. Щебенка шевелилась, как будто под землей шел огромный червь. Бульдозер качнуло, словно на волнах, потом еще и еще. Вероника, подняв отвал выше, снова двинулась вперед, очень медленно и осторожно.
Нет, этого железного монстра Долине не проглотить. Земля колыхалась, и Илья чувствовал, что сам еле стоит на ногах. На лице Вероники не было страха, она как должное принимала волны, шатавшие машину, как будто ждала чего-то подобного.
До отвала осталось не больше пяти метров. Под ногами чавкала мокрая глина — Долина постелила Илье под ноги самую мягкую подстилку, какую только имела.
Илья шагнул вперед — от волнения. Груда скрежещущего металла сомнет избушку, как сапог — спичечный домик. Когда бульдозер на него направлял Стас, Илья чувствовал себя хрупким щитом, за которым избушке ничего не угрожает. Теперь все было наоборот. Он не чувствовал страха, напротив, эйфория охватила его, он неожиданно почувствовал себя всесильным. Бульдозер не пройдет, Илья его остановит. Потому что не может не остановить. Потому что нельзя представить, как стены рухнут под напором могучего отвала. Он остановит бульдозер и будет держать до тех пор, пока не подоспеет подмога, сколько бы времени для этого ни потребовалось. Не так уж это и сложно, оказывается…
Три метра. Илья размахнулся и метнул пилу в лицо Веронике. Стекло треснуло, по нему во все стороны побежали белые лучики. «Штиль» сполз на правую гусеницу и покатился по волнующейся земле.
— Стой! Стой! — заорал бригадир. — Останови машину! Мы его уберем! Без пилы мы его уберем!
Вероника не услышала его криков. Под ногами у Ильи прошла судорога — земля дрожала и сопротивлялась. Теперь у него свободны руки… Два метра. Он не даст бульдозеру разрушить ее. Он никому не позволит причинить ей вред. Илья вскинул голову. Лица Вероники видно не было, мешали белые трещины в стекле — рычащая машина окончательно стала безликой. В отвале он увидел свое мутное отражение, и на миг показалось, что в глаза ему смотрит Безымень…
Илью качнула прокатившаяся по земле волна, так что он чуть не потерял равновесие. Отвал взметнулся вверх, поднятый земляной волной, а потом сразу ухнул вниз, прямо перед лицом Ильи. Илья уперся руками в гладкий матовый металл и толкнул бульдозер назад. Гусеницы действительно забуксовали на месте, или ему это только показалось? Он навалился на машину всем весом, упираясь ногами в шевелившуюся, чавкавшую землю. Ну же! Остановись! Остановись!
Он был уверен, что держит его. Время замерло. Сколько потребовалось бульдозеру, чтобы сдвинуть его на шаг назад? Секунда или час? Навалиться еще сильней… Шагнуть вперед… Нет, шагнуть вперед не получается…
Земля взметнулась под ногами и отбросила его в сторону, не давая отвалу прижать его к бревнам, — Долина не хотела его смерти. Илья опрокинулся в вязкую глину, перемешанную со щебенкой, и прокатился вперед, навстречу бульдозеру. Над головой мелькнул отвал, он попытался ухватиться за него руками, чтобы задержать груду железа, которая лавиной катилась на избушку. Отвал вырвался из рук, и в полуметре от лица Илья увидел колесо, вращающее гусеницы. Трак с высоким гребнем, крошащий щебень, навалился ему на колени и оттолкнулся от его ног, двигая машину вперед.
Отвал уперся в угол избушки, и бульдозер замедлил ход, встретив сопротивление. Илья вцепился руками в шевелившуюся гусеницу, приподнимаясь и ломая ногти, но бульдозер взревел громче и пошел, подминая под себя обе стены.
— Нет! — закричал Илья, хватаясь за ускользавшие гребни траков.
Нестерпимая боль задушила его крик, ему показалось, что бревна избушки — его собственные кости, которые хрустят и разламываются под чудовищным весом железной машины. Как сухие ветки…
Пошатнувшаяся крыша медленно сползла на кабину бульдозера, бревна трещали, стучали друг о друга, вскидывались вверх, и беспомощно падали обратно, как руки умирающего, молящего о пощаде, и катились впереди отвала, превращавшего избушку в груду обломков. Колесо прокатилось по его ногам, поднимая вверх трак, лежавший на коленях, и Илья из последних сил вцепился в гусеницу кровоточившими ногтями. Бульдозер протащил его за собой и снова остановился, встретив на пути препятствие. Илья решил было, что это его руки остановили движение. Крыша сползла с кабины в стороны, рассыпаясь на легкие обломки. Бульдозер прибавил газ и с рыком двинулся вперед, волоча за собой Илью и круша кирпичную печь. Печь рухнула разом, как падают взорванные дома. И, словно от взрыва, ввысь метнулся черный дым, свернулся грибом и пополз в разные стороны. Печная зола, поднятая вверх, закружилась в воздухе. Серый снег. Илья разжал пальцы, хватавшиеся за гусеницу, и опрокинулся на землю, уставившись в небо. Серый снег. Сухие снежинки опускались на лицо. Пепел. Прах. Такую боль невозможно пережить. Илья обхватил голову руками и закричал, хрипло и страшно.
Мишка оттащил рычащего и рвущегося из рук Сережку к старику, к которому они ходили мыться. Дед согласился присмотреть за мальчишкой, но Мишка предпочел запереть парня в бане, что они и сделали, не обращая внимания на его мольбы и слезы.
Назад Мишка бежал изо всех сил, но, едва завидел избушку, понял, что опоздал. Бульдозер катился вперед, и Мишка, сколько бы ни спешил, все равно не мог добежать до него раньше, чем тот сомнет домик. Он видел, как Илья руками уперся в отвал бульдозера, и вскрикнул от ужаса — сейчас его прижмет к стене и расплющит. Но Илья повалился набок и откатился прямо под гусеницы. Мишка видел, как бульдозер наехал Илье на ноги и замер, уперев отвал в стену. Мишка кричал, бежал и кричал, но никто его не слышал, и крик его мало чем мог помочь.
Избушка завалилась набок, бульдозер тронулся с места, и Мишка заметил, что Илья хватается руками за гусеницы, как будто пытается встать. Когда-то он был хорошим врачом и повидал всякое, но от этой картины волосы шевельнулись на его голове. Самое страшное — он ничем не мог помочь. Он ушел, он, как дурак, согласился увести Сережку, и, наверное, Сережку надо было увести… Потому что такого ребенку видеть нельзя.
Метрах в десяти от избушки, в траве, на коленях сидел Стас, пригнув голову к земле, и что есть силы молотил по ней руками. Двое его товарищей стояли поодаль, взявшись за руки, и не отрываясь смотрели на происходящее.
Бульдозер медленно полз вперед, и Мишка стискивал кулаки и молился, чтобы он больше не останавливался. Но еще страшнее было смотреть на то, как Илья, продолжая держаться за гусеницы, волочится за машиной по земле. Да он пытается его задержать! От этой мысли Мишка снова закричал и закрыл лицо руками, спотыкаясь и падая на дорогу.
Илья был единственным человеком на земле, который отнесся к Мишке по-людски. Он был ему и другом, и старшим братом, и родной матерью. Илья прощал ему бесконечные срывы, он не уставал поднимать Мишку на ноги после запоев, мыл его, беспомощного, и стирал его вонючую одежду, кормил его с ложки, покупал ему книги, фильмы и конфеты. Как маленькому.
И Мишка ушел! Он послушался! А Илюха знал, знал, чем все кончится! Чувствовал, будто зверь. И нарочно прогнал его, так же, как прогнал Сережку! И теперь…
Мишка подбежал к избушке в ту секунду, когда бульдозер, подняв в небо столб черного дыма, прокатился над печкой и встал посреди развалин, словно хотел отдышаться. Серые бревна перемешались с кухонной утварью, опрокинутый покореженный холодильник блеснул белым боком. Зажатый в обломках лавки телевизор смотрел в небо разбитым экраном. Переливались перламутром радужные осколки дисков, битые кирпичи лежали на развалившихся полках с книгами. А ведь это была его жизнь… Была!
По Мишкиным щекам поползли слезы. В воздухе кружилась зола, медленно засыпая останки избушки. Он замер на несколько секунд, пытаясь прийти в себя от увиденного. Он и не думал, ни секунды не думал, что это будет так больно и страшно. Он не верил, что такое может произойти. Как будто считал Илью всесильным, способным предотвратить любое несчастье.
В насмешку над его иллюзией одно из торчавших вверх бревен качнулось и откатилось в сторону, открывая взгляду раздавленные спичечные домики.
Долгий хриплый крик вывел его из оцепенения. Да что же он встал!
— Илюха! Я сейчас! Потерпи! Я сейчас! — он упал рядом с Ильей на колени.
Что «сейчас»? Что он может? Илья попытался повернуться на бок, закрывая лицо локтями, и укусил свою руку, загоняя крик обратно в легкие. От этого крик его стал только страшней.
— Папа! — услышал Мишка и застонал: ну как, как Сережке удалось выбраться?
Мишка судорожно глянул по сторонам.
— Не пускайте ребенка, — крикнул он, — не пускайте!
Двое работяг попытались задержать мальчишку, но он прорвался и кинулся к отцу. Мишка загородил ему дорогу.
— Пусти! — Сережка ударился кулаками Мишке в грудь. — Пусти, там мой папа!
Мишка обхватил его за пояс и сдал подбежавшему бульдозеристу.
— Пустите! Пустите же! Это же мой папа! Мой папа! — Сережка рыдал и бился так, что двое взрослых мужчин с трудом могли его удержать.
Илья зажимал рот обеими руками — он не хотел, чтобы сын слышал его крики… Мишка нагнулся к нему, пытаясь разогнуть его локти, но ничего не вышло.
— Сейчас, сейчас, его уведут, не надо так. Дыши глубоко, дыши. Он не услышит…
Илья помотал головой.
— Пустите меня! Это мой папа! Это же мой папа! Пустите! Мой папа! Пустите!
Крики Сережки, которого оттаскивали все дальше, рвали сердце сильней, чем стоны Ильи.
Мишка выдернул ремень из брюк.
— Сейчас, сейчас… — шептал он, — жгут. Кто-нибудь, мне нужен еще один ремень!
— Пустите! Папа! Мой папа!
Бившийся в истерике бригадир поднял голову и посмотрел на Мишку как на ненормального.
— Что смотришь? — заорал Мишка. — Ремень давай!
— Да, — кивнул Стас, — да. Погоди.
Он, спотыкаясь, подбежал ближе, расстегивая пояс.
— А что? Может, еще жив будет?
— Не знаю! — завыл Мишка. — Скорую вызывай!
На этот раз бригадира не испугала вся милиция поселка. Он вытащил мобильный и судорожно начал давить на кнопки, ругаясь и несколько раз начиная сначала.
Мишка затягивал жгуты — может быть, есть надежда… Минут пятнадцать, может двадцать, Илюха продержится, но если помощь не подоспеет, шок убьет его.
На дороге послышался вой сирены. Бригадир посмотрел на телефон, по которому только что рассказал, куда ехать скорой, а потом на дорогу. Три машины с мигалками подъезжали к Долине. Подмога… Они опоздали минут на десять, не больше…
Мишка вытер слезы, огляделся и увидел, как из кабины бульдозера медленно выбирается Вероника. Бригадир обернулся, заметив, куда смотрит Мишка. Взгляд бригадира помутнел, а глаза, как у быка, налились кровью. Он поднялся, шатаясь, навстречу Веронике и стиснул кулаки.
— Ну ты сука… — хрипло зашептал он и закашлялся. — Ты… ты что же сделала-то… ты… понимаешь, сука, что ты сделала?!
Вероника скользнула по нему равнодушным, усталым взглядом, удивленно посмотрела на Мишку и брезгливо поморщилась, заметив Илью.
— Да, я понимаю, что я сделала, — спокойно сказала она бригадиру, проходя мимо с поднятой головой.
В их сторону бежали люди из подъехавших машин, много людей. Наверное, у них есть аптечка…
Он кинулся на Илью с разводным ключом, но его опередил водитель трейлера с монтировкой. Илья крутанул пилой перед собой, и смелости у них поубавилось.
— Ну? Что встали? — захохотал Илья. — Давайте!
— Давайте, — кивнул бригадир и махнул своим тяжелым оружием, но Илья легко ушел от удара. Водитель трейлера поднял руку с монтировкой и попытался обрушить ее на шину[5], в ту же секунду вверх взлетела монтировка бульдозериста. Илья отпрыгнул назад и в сторону. Разводной ключ снова мелькнул в воздухе, Илья прикрылся рукояткой пилы. Удар оказался тяжелым, даже пальцы занемели, а он ведь всего лишь держал ими рукоятку. Нет, защищаясь, он не простоит и минуты.
Илья шагнул вперед, под поднятую монтировку водителя трейлера, парируя удар плоскостью вращающейся цепи и наступая дальше. Он скорей почувствовал, чем увидел, что пила наткнулась на нечто мягкое. В стороны и вниз из-под цепи брызнула кровь и полетели куски плоти, водитель со страшным криком отлетел назад и повалился на спину. Остальные нападавшие отпрыгнули в стороны, как по команде.
Илья отступил к стене, чтобы никто не смог зайти со спины. Водитель корчился на щебенке — пила порвала ему грудь под ключицей. По сравнению с тем, что «Штиль» мог сотворить с человеческим телом, это было не самое серьезное ранение, но Илья почувствовал, что кровь отливает у него от лица, — он испугался.
— Не подходите, — Илья покачал головой. — Не заставляйте меня сделать это еще раз.
Работяги замерли, с ужасом глядя то на товарища, то на пилу в руках у Ильи. Похоже, до них стало доходить, что Илья всего лишь коснулся его цепью. Двое отступили на шаг, а бульдозерист, отбросив монтировку, догадался присесть рядом с раненым:
— Ну что встали? Скорую вызывайте!
— Какую скорую? Офонарел? — бригадир постучал себе по лбу. — Через десять минут тут вся милиция поселка будет! Девушка, у вас аптечка есть в машине?
Вероника, побелевшая и онемевшая от испуга, шагнула назад, но через секунду взяла себя в руки:
— Оставьте вашего раненого, потом разберетесь! Неужели вы не можете справиться с одним человеком? Впятером?
— Милая моя, уже вчетвером, — бригадир оперся на разводной ключ. — И что-то мне не очень это нравится. Я без руки или без ноги остаться не хочу, а без головы и подавно. Вы только что говорили, что он не посмеет!
— Я вас предупреждала!
— Нет, вы предупреждали меня не о чокнутом маньяке с бензопилой, а о мирном, но упрямом плотнике, которого надо несколько минут подержать за руки!
— Так и подержите его за руки, что вам мешает?
— Бензопила, моя красавица! Все лишь его бензопила. Я здоровьем рисковать не буду.
— Тогда заводите бульдозер, — Вероника вскинула голову, — увидите, что он своей бензопилой сможет сделать против вашего «инструмента».
Бригадир подумал секунду, оглядел товарищей, посмотрел на раненого, глухо стонущего водителя и кивнул.
— Паша, залезай в кабину. А вы займитесь Сашкой. Уберите его с дороги хотя бы.
— Ты чё, Стас? — бульдозерист посмотрел на него широко открытыми глазами.
— Пошел! Я знаю, что говорю.
— Не, иди ты к черту. Сам лезь в кабину, я на такое не подписываюсь.
Бригадир пожал плечами и направился к бульдозеру.
— Дурак ты, Паша, — крикнул он, оглянувшись.
— Может, и дурак, — пожал плечами бульдозерист, нисколько не сомневаясь в своей правоте.
Илья сузил глаза и посмотрел на Веронику. Нет, давить его бригадир не будет. Не будет однозначно. Он не наемный убийца.
Вероника глянула на него с вызовом и отошла в сторону. Интересно, сколько прошло времени?
Мотор бульдозера взревел, и машина начала тяжело сползать с асфальта, словно неуклюжее насекомое. Бригадир повел его не на Илью, а на избушку, с угла, как они и собирались, когда обсуждали под окном процесс сноса. Илья перешел на угол, но глушить пилу на всякий случай не стал, хотя и понимал всю ее бесполезность. Сережка перебежал к другому дереву, чтобы лучше видеть, — его, в отличие от остальных, не шокировало ранение водителя, он смотрел на происходящее с азартом и интересом.
Стас остановил бульдозер метрах в пяти от избушки, высунулся из окошка кабины и прокричал:
— Уйди! Уйди, перееду ведь!
Илья не столько услышал, сколько угадал по губам, что тот говорит, улыбнулся и кивнул.
— Я тебя предупредил! — бригадир скрылся в кабине.
Мотор взревел, и бульдозер тронулся с места. Приподнятый над землей отвал доставал Илье почти до подбородка. Нет, бригадир не посмеет. Ревущая махина подъехала так близко, что Илья мог легко разглядеть царапинки на чистой матовой поверхности отвала. А вдруг не успеет остановиться? Холодок прошел по спине, дрогнули колени, а руки чуть не выпустили пилу. Гусеницы стрекотали, под ними зловеще хрустела и шипела щебенка — даже рев мотора не заглушал тяжелую поступь машины. Мощные траки с высокими прямоугольными гребнями цеплялись за камни, и Илье казалось, что щебень крошится под ними. До него долетел Сережкин крик. Только бы мальчишка не подбежал поближе! Главное — не шевелиться. Два-три шага в сторону — и игра проиграна, путь к избушке свободен. Шаг назад — и бригадиру станет ясно, что Илья боится, до дрожи боится скрежещущей многотонной махины, которая прет на него своей железной грудью. Он судорожно глотнул и опустил пилу — отвал приблизился на расстояние вытянутой руки.
— Ты что, больной? — бригадир остановил бульдозер, заглушил мотор и высунулся из кабины.
Илья попробовал растянуть губы в ухмылке.
— Не, он еще и улыбается! — бригадир плюнул на гусеницу. — Отойди!
Илья покачал головой.
— Знаете, дамочка, — бригадир спрыгнул на дорожку и повернулся к Веронике, — разбирайтесь сами. Мне надоело. Вызывайте группу захвата или братков — что хотите делайте. Я отказываюсь. Пока этого чокнутого не уберут, я снести дом не могу.
Вероника вспыхнула, ее глаза метнули молнию сперва в Илью, а потом в бригадира.
— Вы что, хотите все бросить? Вы знаете, сколько стоило вызвать трейлер?
— А мне без разницы, — парировал бригадир, — я подряжался снести дом.
— Ну так сносите! — Вероника стиснула кулаки и топнула ногой. — Раз подряжались!
— Нет уж, увольте! Убирайте своего мирного и упрямого плотника, а потом поговорим!
Ее глаза заметались по сторонам, Илья видел, как злость ее вытесняется отчаяньем, а на смену отчаянью приходит безрассудная жажда действия.
Бригадир снова влез в кабину, завел мотор, бульдозер качнулся и пополз назад.
— Стойте! — Вероника замахала руками и подбежала к машине, — да остановитесь же! Стойте!
Но бригадир не смотрел на нее и, очевидно, не слышал ее криков, пока не отъехал метров на пятнадцать назад.
— Ну что еще? — он высунулся из кабины, но мотор не заглушил.
— Погодите! Вы не можете так просто уехать!
— Почему это не могу?
Лицо Вероники исказилось от злобы, и на секунду Илье показалось, что перед ним ведьма, в самом прямом смысле этого слова — злая колдунья, вставать на пути у которой опасно для жизни.
— Вылезайте! — рявкнула она бригадиру.
Похоже, бригадир тоже заметил, что шутки с этой женщиной плохи, поскольку незамедлительно повиновался, спрыгнув на землю, но так и не заглушил мотор.
— Убирайтесь прочь! — зашипела Вероника ему в лицо. — Вы ничего не можете сделать! Ничего!
Бригадир попятился.
— Откуда только берется эта беспомощность! Вы же мужчины! — рычала Вероника. Ее злость хлестала через край, казалось, она сейчас выпустит когти и вцепится в горло тому, кто первым подвернется ей под руку, будто разъяренная большая кошка.
— Уйдите с дороги! Я разберусь сама, если вы не в состоянии справиться!
Она повернулась к бульдозеру и легко запрыгнула на гусеницу, осмотрелась и открыла дверь кабины.
Бригадир подумал несколько секунд, а потом с криком кинулся за ней. Но она уже уселась на сиденье, а когда он взобрался на гусеницу, Вероника ударила его дверью кабины, и Стас навзничь повалился назад.
— Куда? Дура! Машину угробишь! — заорал он, пытаясь подняться с земли. — Сама убьешься — так и хрен с тобой! Я же за бульдозер в жизни не расплачусь!
Илья видел, как Вероника судорожно перебирает рычаги и пытается давить на педали. Бульдозер рыкнул, выпустив из трубы струйку густого дыма, — что ж, педаль газа она нашла.
— Рычажком! Рычажком! — заорал бригадир.
Вероника посмотрела на Илью — лицо ее, минуту назад искаженное злобой, закаменело, как у мраморной статуи, в глазах светилась холодная, спокойная уверенность, и вот тогда Илья испугался по-настоящему. Она не остановится. Не только потому, что не умеет остановить бульдозер. Она одержима, ее бесстрастность — это ступор, оцепенение, отключение мозгов.
Никой овладела спокойная, расчетливая решимость. Будь что будет, но ее ничто не остановит. Она слишком долго полагалась на мужчин: на Алексея, который сбежал, но так и не взглянул правде в глаза, на священников, которые оказались бессильны перед Долиной, на этих пятерых беспринципных работяг, которые побоялись бензопилы и не отважились пойти до конца. Она пойдет до конца. Если мужчины не могут ничего сделать, она обойдется без них. Их не пугали до обмороков, их не прогоняли из собственного дома, их детей не пускали по миру, их не убивали в каменной комнате при свечах.
Она прыгнула в кабину бульдозера только для того, чтобы показать им, насколько они беспомощны, надеясь, что в голове у них прояснится. Но когда Стас устремился за ней, внезапно поняла: до конца они не пойдут. И Стас догоняет ее только для того, чтобы вытащить из кабины, а не для того, чтобы занять ее место. Злость оглушила ее, она что есть силы ударила его дверцей и с раздражением обнаружила, что все равно сама ничего не сможет сделать: она не умеет водить бульдозер. От обилия рычажков и ручек разбежались глаза.
Ничего. Если нажимать и дергать каждый из них последовательно, рано или поздно она поймет, что нужно делать. Ей нужно совсем немного: развернуть его отвалом к избушке и ехать вперед. Не так уж это трудно.
Где-то должна быть педаль газа. Ника попробовала наугад и попала: мотор взревел громче. Хорошо. Злость отступила, сменяясь спокойной уверенностью. Она сдвинет эту гору металла с места, и та никуда не денется. Ника подняла глаза и осмотрелась. Перед избушкой, сжимая побелевшими кулаками бензопилу, стоял плотник, и лицо его было удивленным и испуганным. Губы сами собой расползлись в усмешке: она сильней. Она сильней, потому что не будет рассуждать о морали, не станет никого жалеть, ее не заботят правила игры. Как просто прикрыть неспособность победить красивыми словами, вроде принципов, честности и прочей ерунды. Она не станет этого делать. Она ничего не испугается.
Ника сдвинула рычаг под правой рукой и снова надавила на газ: бульдозер дернулся и медленно поехал назад. Ника непроизвольно схватилась руками за сиденье: в машине держатся за руль, а здесь? Если она его не остановит, то въедет в канаву. Интересно, что будет, если бульдозер перевернется? Он же едет очень медленно, наверное, ничего страшного не произойдет. Ника представила, как многотонная махина поворачивается брюхом вверх, и с ужасом поняла, что это не «рено». Если бульдозер перевернется, то ее расплющит в лепешку, даже мокрого места не останется… Эта жалкая жестянка, изображающая кабину, попросту сомнется.
Ника хладнокровно дернула один из двух больших рычагов перед собой и увидела, что бульдозер поворачивает, но продолжает пятиться назад. Значит, это руль. А маленький рычаг — переключение передач. Неужели у бульдозера их так много? Она подвинула его вперед, и машина встала. Значит, еще немного дальше. Она толкнула рычаг, и бульдозер рванул с места. Отлично. Чуть-чуть к себе. Нервозный страх отступил — все гораздо проще, чем показалось вначале. Все как в машине без коробки-автомата. Только скоростей больше. А это что за ручка? Ника дернула ее вниз. Ага, это поворот на месте. Прекрасно, ей как раз надо повернуться отвалом к избушке. Конечно, ей придется поворачиваться больше чем на двести семьдесят градусов, но это не страшно. Ника вернула ручку в исходное положение, когда нос машины оказался напротив плотника. Все. Теперь можно двигаться вперед. А это что за штучка? Ника потянула за рычаг, и, пока удерживала его, отвал поднимался вверх. Нет, так он закрыл ей весь обзор, надо опустить его ниже. Наверное, надо дернуть рычаг в другую сторону.
Все замечательно. Больше ей ничего не надо.
Она выбрала какую-то среднюю переднюю передачу и нажала на газ. Машина, качнувшись, оттолкнулась от земли и довольно скоро пошла вперед. Ну? Плотник так и будет там стоять?
Боковым зрением Ника уловила какое-то движение справа, скосила глаза и увидела, что на нее падает толстое дерево. Как? Почему? Кто успел его свалить? Ничего, кроме рева мотора, она не слышала. Выдержит кабина или нет? Ведь бульдозер работал на лесоповале… Выдержит или нет? Ника приподняла голову — она ничего не может сделать. Будь что будет. Если ее раздавит стволом, значит, так сложилась судьба. Значит, Долина победила ее. Но она не остановится, она не будет бояться.
Грохот упавшей сосны перекрыл шум мотора, с правой стороны кабины со звоном лопнувшего стакана в пыль рассыпалось стекло, а по левому стеклу во все стороны побежали трещины. С потолка что-то упало, Ника вскинула глаза и увидела широкую вмятину и согнувшийся уголок, защищающий кабину. Ствол переломился, как щепка, и теперь отползал назад, скрежеща по крыше и бокам кабины.
Ника выдохнула и почувствовала себя всесильной. Машина устояла! Теперь ей ничего не страшно!
В ответ на ее радостную мысль бульдозер задрожал и плавно качнулся, как будто под ним прошла волна. Земля выскользнула из-под гусениц и ухнула вниз — на том месте, где только что лежала ровная дорожка, из ниоткуда появился глубокий ров, словно земля разверзлась перед машиной, надеясь ее проглотить. Отвал уперся в дальний край канавы, а гусеницы продолжали толкать бульдозер вперед. Зад машины пошел вверх, сиденье под Никой накренилось, и она поняла, что если немедленно не остановится, то перевернется. Она отдернула ногу с педали газа, рванула рычаг переключения скоростей к себе и снова нажала на педаль. Бульдозер слегка выровнялся. Ника привстала и посмотрела вперед. Она бы переползла через этот ров, если бы отвал не уперся в землю. Надо поднять отвал и попробовать еще раз.
А если она перевернется? Если у этой ямы чересчур крутые склоны?
Ника потянула рычаг, управляющий отвалом. Выше. Еще выше. Вот так. Будь что будет.
Земля снова качнулась под ней, но она включила самую низкую скорость и осторожно нажала на газ. Вперед. Бульдозер нырнул вниз, и она чуть не сползла с сиденья. Ниже. Еще немного, и машина потеряет равновесие. Ну же! Бульдозер притормозил, гусеницы зацепились за противоположный склон и потащили его вверх. Под машиной прошла судорожная волна, земля не просто дрожала — она раскачивалась, ходила ходуном, как будто пыталась сбросить с себя чужеродный груз. Что это? Землетрясение? Землетрясений здесь не бывает. Это чешуйчатый птеродактиль, засевший под избушкой, проснулся и сопротивляется. Вот сейчас Ника наконец увидит его коричневые пальцы с длинными когтями, загнутыми крючком.
Бульдозер качался из стороны в сторону, каждую секунду рискуя опрокинуться, его лихорадочно трясло и подбрасывало вверх на ухабах, то и дело всплывавших прямо под гусеницами. Нет, птеродактилю ее не остановить. Ника видела столько чудовищ, что, если к ним прибавить еще одно, страшней не станет. Плотник, бледный как мел, увяз по щиколотку в расползавшейся земле и смотрел на Нику горящими, безумными глазами. Если он не отойдет, бульдозер его раздавит, неужели ему это непонятно? До него осталось не больше трех метров. Он что, еще не догадался, что Ника не остановится? В таком случае, это его проблемы.
Плотник тяжело замахнулся и метко швырнул пилу Нике в лицо. Она только усмехнулась — лобовое стекло покрылось сетью трещин, но пила не смогла его пробить. Теперь она ничего не видела впереди себя. Может, это к лучшему? Смотреть в сумасшедшие глаза плотника ей не нравилось. Если ей суждено попасть в лапы птеродактиля, она его, по крайней мере, не увидит. Если она умрет, то умрет не во сне на каменном полу, в объятьях холодной змеи. Она умрет, защищая свой дом и своих детей.
Слепая машина медленно, ощупью шла вперед, раскачиваясь, судорожно дрожа и спотыкаясь.
Под окном послышались шаги и голоса. Илья выключил звук телевизора, подошел поближе и прислушался. Работяги обсуждали, с какой стороны подъезжать бульдозеру и откуда начинать снос! Он посмотрел на бульдозер: да, машина была что надо. Вся избушка могла бы поместиться в его отвал. Ну, не совсем, конечно… Да и весил он наверняка больше, чем маленький домик. Груда металла в три метра высотой. А они еще думают, не сорвут ли отвал, если поедут со стороны крыльца… Не сорвут. Бревенчатые стены кажутся надежными, а на самом деле в избушке не больше двадцати кубов дерева. Столько же, сколько в бульдозере железа. И нет у нее ни мотора, ни отвала.
Илья оттолкнулся руками от подоконника и прошел по столовой от умывальника до холодильника и обратно.
— Ну что ты мечешься, как лев по клетке? — сочувственно спросил Мишка. — Подумай, что можно сделать!
Илья глянул на него свирепо. Ничего сделать нельзя. Ничего. Остается уповать на случай, на помощь Долины, в конце концов. Ведь пришла же гроза, когда избушку подожгли. Но всерьез рассчитывать на чудо было бы самонадеянно. И, помнится, как-то водяной говорил, что Долина бессильна против машин. Может быть, земля и в состоянии проглотить человека, но, чтобы остановить бульдозер, нужно настоящее землетрясение. Да и зачем тогда избушке хозяин, если Долина сама может защитить ее от любой опасности?
Сережка насупленно молчал, уткнувшись глазами в стол. Наверное, боялся сказать что-нибудь не то.
Илья еще раз глянул в окно: рабочие совещались, указывая друг другу руками на крышу избушки и измеряя пальцами толщину бревен. Он опять пошатался по столовой из угла в угол, поймал Мишкин сострадательный взгляд и вышел на крыльцо, хлопнув дверью.
Очень хотелось сказать рабочим что-нибудь грубое, чтобы они убрались прочь, но Илья сдержался: они ничего не решают. Не сделают они — заплатят другим, менее принципиальным. Но от того, что их руки касаются отшлифованных бревен избушки, было неприятно, как будто чужой мужчина лапает его жену.
Никогда бы он не стал унижаться и просить кого-то о пощаде, даже если бы речь шла о его жизни, но сейчас его жизнь не стоила ничего по сравнению с тем, что могло случиться. Илья вспомнил змею-русалку и кота, кивавших ему на прощание в подвале Вероникиного дома. «Надеюсь, она не проснется», — сказал кот.
Зачем Илья с таким упорством спасал ее жизнь? Почему не слушал, что ему говорит леший? Потому что для них она никто, они не качали ее на руках, не целовали на подстилке из опилок, не вытаскивали из воды, слабую и испуганную. А ведь он мог позволить ее убить, стоило только подождать несколько минут, не слишком сильно рваться из объятий змеиного хвоста.
Нет, он и сейчас не позволил бы убить ее.
Легкий хмель, белая лилия, тесный круг на траве…
Илья сбежал с крыльца и направился к зеленой машинке. Вероника все так же сидела на водительском месте с книгой на коленях. Он зашел с правой стороны и постучал в поднятое стекло:
— Открой.
Она пожала плечами и щелкнула кнопкой, блокирующей двери. Илья сел рядом с ней на пассажирское сиденье и откинулся назад, подбирая слова для начала разговора.
— Ну и чего тебе надо? — с легкой улыбкой спросила она.
— Я прошу тебя, не делай этого.
— Вот как? Ты просишь? Не может быть! — она тихо рассмеялась.
Илья стиснул кулаки: он сдержится. Он знал, Вероника не упустит случая унизить его, но он это переживет. Пусть говорит, что хочет.
— Да, я прошу. Когда ты просила меня, я, по крайней мере, имел терпение выслушать твою просьбу.
— Ну? Я слушаю, — сладко сказала Вероника и сложила руки на коленях, повернувшись к нему вполоборота.
— Не делай этого. Этого нельзя делать.
— Да? Это почему еще?
— Я тебе говорил. Ты… все сломаешь. Ты запрешь их внизу.
— Их — это отвратительную нечисть, которая не давала мне покоя с тех пор, как я приехала сюда? Которая стремится убить меня и моих детей?
— Они… Они оставили тебя в живых, они пожалели тебя. Я пообещал им, что ты уедешь, и они пожалели тебя. Так поступать нельзя, это нечестно. Это… против правил.
— Но это же ты пообещал им, правда? Ты, а не я.
Илья кивнул.
— Так что никаких правил я не нарушала, не нужно обвинять меня в нечестности. А то, что ты ошибся во мне, — дело только твоей личной глупости.
— Спасибо, — Илья пожал плечами.
— Не за что. Что-нибудь еще?
— Я прошу тебя, не делай этого, — прошептал он, понимая бесполезность своей просьбы.
— Да? А почему я должна выполнять твою просьбу?
Илья кашлянул и тихо сказал:
— Я два раза спасал тебе жизнь. И я тебя прошу: не делай этого.
— Я не просила тебя спасать мою жизнь. Это, опять же, твоя личная инициатива, я тебе за это ничего не должна.
— Что ж, и за это тоже спасибо, — Илья снова кашлянул.
— А ты думал, я буду руки тебе целовать? — поморщилась она. — В конце концов, ты поступал, как положено мужчине. Ничего выдающегося в этом нет. Тебе это ничего не стоило.
Илья пожал плечами.
— В первый раз — нет. А во второй… Я пообещал, понимаешь?
— И ради того, чтобы ты сохранил лицо, я должна рискнуть жизнью детей или убраться отсюда восвояси? Так, что ли?
Илья опустил голову:
— Это место тебе не принадлежит. Ты этого не понимаешь и не хочешь понимать. Что бы ты сейчас ни сделала, здесь все равно никто жить не будет. Только вместо живой Долины тут будет мертвое болото.
— Это всего лишь твои слова.
Он пожал плечами:
— Ты можешь мне не верить…
— А я и не собираюсь тебе верить, — фыркнула Вероника. — Мне наплевать, что будет здесь через много лет, наплевать. Я живу сейчас, сегодня. И мне сегодня некуда идти. Сегодня, а не завтра и не через год.
— Я разберу твой дом и перевезу, куда ты захочешь. Да хоть на тот берег реки… Какая тебе разница, тот берег или этот?
— А остальные участки ты тоже перевезешь? Ты знаешь, какие деньги сюда вложены?
— Деньги. Значит, все-таки деньги…
— Да. Деньги. Это тебе они не нужны, потому что ты ненормальный. А нормальные люди без денег жить не могут. Это будущее моих детей, это их нормальная жизнь, нормальная, понимаешь? Мои дети не будут жить в скотских условиях, в которых живешь ты.
Пусть. Пусть говорит все, что хочет. Пусть железные кружки и ванильные сухарики называются скотскими условиями.
— Послушай… Я… я прошу тебя. Не надо разрушать избушку. Это не для того, чтобы я мог сохранить лицо. Для меня это гораздо больше, чем просто обещание.
— Да? А что на мою просьбу ответил ты? Что?
— И что я ответил?
— Ты дал мне совет — уехать отсюда. Вот и я могу дать тебе совет: иди и собирай вещи. Все. Это бесполезный разговор, ты ничего не добьешься.
— Ты готова убить меня? Из-за денег, которые вложены в эти участки? — спросил он, натянуто улыбаясь.
— Я надеюсь, до этого не дойдет. Но, знаешь, если мой муж не вернет этих денег, его убьют без зазрения совести. И никому не придет в голову рефлексировать на эту тему. Так что иди и собирай вещи.
Илья прикрыл глаза и помолчал, собираясь с мыслями. Даже если он встанет перед ней на колени, она не поменяет своего решения. Это бессмысленно. Он напрасно унижался.
— Тебе действительно придется меня убить, — сказал он, открывая дверцу, — можешь порефлексировать на эту тему, пока еще есть время.
— Можешь не сомневаться в том, что я это сделаю, — улыбнулась она.
Илья хлопнул дверцей, надеясь ее сломать. Вероника недовольно покачала головой и покрутила пальцем у виска.
Он направился к избушке, но по дороге его окликнул бригадир:
— Эй, вещи будем выносить? У вас пятнадцать минут осталось. Мы и помочь можем, если попро́сите.
Илья послал его далеко и неприлично.
— Ну, как хочешь, — хмыкнул бригадир, нисколько не обидевшись.
Илья подумал секунду и повернулся к нему лицом:
— Послушайте. Подойдите сюда, я хочу с вами поговорить.
— Бесполезно, — бригадир цыкнул зубом, — все просьбы — к моему начальству. Даже слушать не буду.
Он демонстративно повернулся спиной к Илье. Очень хотелось пнуть его ногой, но Илья не стал этого делать.
Ну что, Веронику он попросил, осталось попросить лейтенанта. Ничего, с него не убудет, от этого не умирают. Илья сел на ступеньки крыльца и еще раз набрал номер местного отделения.
— Милиция, — снова ответил ему тот же голос.
— Это Максимов, — сухо сказал Илья.
— Опять? Что-то вы к нам зачастили, — лейтенант захохотал.
— Послушайте, я милицию имею право вызвать?
— Вызывайте.
— Ко мне в дом ломятся вооруженные бандиты, угрожают убить меня и моего сына. Вы можете мне помочь?
— Сейчас все машины на выезде, когда кто-нибудь освободится, мы обязательно приедем. Постарайтесь продержаться до нашего появления, — лейтенант снова захохотал.
— Спасибо, я постараюсь, — прошипел Илья, нажал отбой и со злости чуть не зашвырнул мобильник куда-нибудь подальше. Но вовремя спохватился. Почему бы не просмотреть записную книжку? Должен же быть кто-нибудь, кто сможет ему помочь?
Он методично пролистал список, но не нашел ничего подходящего и пошел по списку во второй раз. Кольцов? Кольцов ничего не может. Если бы предупредить его заранее, он нашел бы какие-нибудь связи. А так — бесполезная трата времени.
И тут глаза его зацепились за имя «Танька». Может, рискнуть? Опять же, он ничего не теряет. Если ему откажут, ничего страшного не произойдет.
Он набрал номер и дождался ответа, собираясь с мыслями. Но Танька ответила почти сразу и весело:
— Привет, дядя! Рада, что ты позвонил. Как поживаешь?
— Тань, у меня неприятности.
— Что-то серьезное?
Илья задумался.
— Да, наверное. Тут хотят снести мой дом, понимаешь…
— Как это снести?
— Бульдозером.
— Ни фига себе! Погоди-ка, я сейчас дам Рудика!
Она зажала микрофон пальцами — видимо, что-то объясняла, — а потом Илья услышал голос Рудольфа:
— Ал-ло!
— Здравствуйте, — робко начал Илья.
— Мы уже на «ты» договорились, — перебил Рудольф, — давай, быстро рассказывай, что произошло. Это Залесский?
— Это жена Залесского.
— Никакой разницы. Много их там?
— Пять человек. С бульдозером.
— Вооружены?
— Нет.
— Мы сейчас выезжаем. Но мне надо время, людей подогнать, собраться… Раньше чем через полтора-два часа не успеем.
— Спасибо, — выдохнул Илья, — я… я не ожидал.
— Да ладно. Родственникам надо помогать.
— Я… — Илья хотел сказать, что никакой он Таньке не родственник, но Рудольф снова его перебил:
— Да что я, не понял, что ли? Какая разница? Я видел дома, которые ты делаешь. Продержишься до нашего приезда?
— Я постараюсь.
Рудольф отсоединился.
Илья с радостным недоумением посмотрел на телефон. Бывает же… Ну что ж, два часа — это лучше, чем совсем никакой надежды. Теперь надо потянуть время.
— Алло, — крикнул он бригадиру, — милиция едет. Просит без них не начинать.
Бригадир пожал плечами и, похоже, не очень-то Илье поверил, потому как глянул на часы и постучал по стеклу пальцем. Эх, надо было сразу пройтись по записной книжке, а он только напрасно терял время, уговаривая Веронику.
Илья вернулся в избушку и сообщил новость Мишке с Сережкой.
— Что делать будем? — спросил Мишка.
Илья пожал плечами:
— Если не выходить отсюда — вынесут.
— А запереться?
— Дверь сломают. Три удара ломом, — хмыкнул Илья. — Давайте так: Сережка выйдет на улицу…
— Почему это? — возмутился ребенок.
— Потому что я так сказал, — отрезал Илья, — ты, Миш, запрешься здесь, а я у двери встану с пилой. Не знаю, как два часа, а сколько-нибудь продержимся.
— Я тоже могу пилу взять, — предложил Мишка.
— На себя посмотри, пьянь синяя… — хохотнул Илья, — тебе пилу в руках и пяти минут не удержать. Если дверь сломают, тогда пилу и возьмешь.
— А что? Нормальный план.
— А я? — спросил Сережка.
— А ты будешь стоять в стороне и смотреть.
— Это нечестно, — мальчишка надулся.
— Послушай, парень, — Илья сердито втянул в себя воздух, — мы тут не в игрушки играем, понимаешь? Я не знаю, на что эти люди способны. Дядя Миша — взрослый человек, он сам за себя отвечает. А за тебя отвечаю я. И рисковать тобой не собираюсь. Поэтому ты будешь стоять в стороне и смотреть, ты понял?
— Да? Стоять и смотреть, как тебя убивают?
— Даже если меня будут убивать, не смей подходить близко к избушке, ты понял?
— Я-то понял… — Сережка хлюпнул носом, — только…
— Никаких «только». Я должен сохранить избушку, — Илья взял Сережку за локти, — но если вместо избушки мне придется защищать тебя, то у меня ничего не выйдет, ты понимаешь?
— Да, — кивнул Сережка.
— И если кто-нибудь из них попытается подойти к тебе ближе, чем на десять шагов, — убегай. Сможешь? Ты же быстро бегаешь.
— А… почему?
— Потому что если ты окажешься у них в руках, я выполню любое их приказание, пойми. Даже если они просто захотят меня напугать и не станут причинять тебе вреда, я испугаюсь. Понимаешь?
Сережка кивнул, и глаза его наполнились слезами:
— Ты… пап, ты так сильно любишь меня?
— Конечно, — Илья усмехнулся и прижал Сережку к груди.
— Я тоже…
— Иди, сынок. Я очень тебя прошу, не подходи, что бы ни случилось, ладно?
— Ладно, — Сережка хлюпнул носом.
— Ты обещаешь?
— Обещаю.
Илья открыл дверь, осмотрелся и выпустил Сережку на улицу.
— Эй, время вышло. Выходите! — крикнул ему бригадир, увидев, что дверь открылась.
— А если мы не выйдем, вы снесете избушку вместе с нами? — хмыкнул Илья.
— Да мы вас вынесем! Давай, не дури! Выходи, сказал.
— Да пошел ты…
Илья захлопнул дверь и задвинул засов.
— Что, пора? — спросил Мишка.
Илья кивнул, заглянул в бытовку и подхватил пилу.
— Я встану под окном. Если они «Штиля́» мне сломают, выкидывай «Хускварну», только быстро.
Мишка кивнул: пил у них водилось в достатке.
На улице взревел мотор бульдозера. Илья вышел за дверь и дернул ручку «Штиля» — пила утробно зарокотала. Ну что? Пусть выносят, если смогут.
— Выходите, я сказал! Вас там двое было! — бригадиру пришлось перекрикивать бульдозер.
— Двое, двое! — криво ухмыльнулся Илья.
— Серьезно говорю — вынесем!
— Выноси! — Илья нажал на курок, пила взревела и забилась в руках.
— Да вы что, с ума сошли? Вали оттуда, придурок! И дружка своего вытаскивай!
— Щас!
Бригадир махнул рукой, и мотор бульдозера через полминуты смолк. Зато сразу стало слышно, как ревет «Штиль», когда Илья нажимает на курок.
— Ты нарываешься, парень! Нас пятеро, мы тебя и с пилой завалим!
— Попробуй, — ответил Илья и сделал два шага к окну. Если они начнут ломать дверь, он услышит и успеет подойти.
— Ребята! — бригадир махнул рукой. — Этого чокнутого надо убрать оттуда.
Двое подошли сразу — они стояли неподалеку и готовились помогать бульдозеру. Из трейлера выскочил водитель.
— Паша, блин! Особое приглашение нужно? — бригадир кивнул бульдозеристу.
Илья увидел, как из машины вышла Вероника и направилась в их сторону красивой походкой фотомодели. Бульдозерист выпрыгнул из кабины, недовольно пожимая плечами. Энтузиазма на лицах работяг не было.
— Давай, Стас, ты первый, — подтолкнул один из них бригадира в спину.
Илья хмыкнул и несколько раз нажал на курок. Бригадир обернулся и заорал на бульдозериста:
— Ну и что ты сюда идешь? У тебя что, в кабине нет ничего? Монтировку возьми!
Бульдозерист пожал плечами и вернулся назад — он никуда не торопился.
— Чё вы как рыбы дохлые ползаете? До ночи тут возиться хотите? — плюнул бригадир.
— Стас, не ори, успеем, — посоветовал его товарищ и, прищурив глаза, посмотрел на Илью. Нехороший был взгляд. Этот напролом не полезет, этот придумает что-нибудь похитрей.
Мишка распахнул окно и поставил «Хускварну» на подоконник, довольно улыбаясь. Илья кивнул ему — все же приятно чувствовать, что ты не один. Он осмотрелся по сторонам и увидел Сережку, выглядывающего из-за дерева неподалеку.
Вероника остановилась, не дойдя до Ильи десятка шагов. Брови ее нахмурились — ей не нравилось поведение рабочих, видимо, она ждала от них большей прыти.
— Что вы с ним церемонитесь? — процедила она.
— А чё мне делать? — Стас развел руками. — Попробуй, возьми его!
— А я вас предупреждала, что он будет сопротивляться.
— Про бензопилу вы ничего не сказали, — парировал бригадир.
— Могли бы сами предположить, — Вероника презрительно пожала плечами. — Откуда мне знать про ваши инструменты.
— А это, мадам, не наши инструменты. Наш инструмент вон стоит, — Стас ткнул пальцем в бульдозер.
— И что, вашим инструментом с бензопилой не справиться? — усмехнулась Вероника.
Бригадир опешил:
— Да вы что, дамочка? С ума сошли? Живого человека давить бульдозером я не буду, увольте. Это, знаете ли, других денег стоит.
— Ну так уберите его оттуда! — Вероника топнула ногой.
— Попробуем, что делать, — Стас пожал плечами. — Паша, давай монтировку, что ли…
— Нет уж! — фыркнул Паша. — Ты с монтировкой пойдешь, а я с голыми руками?
— Вы занимаетесь ерундой, — Вероника сжала губы, — он вам ничего не сделает. Я его знаю, он не посмеет.
Илья усмехнулся. Что ж, она хорошо его изучила. Только на этот раз он будет защищаться до последнего.
— Подходите, — он скроил кривую улыбку, — попробуем.
Вероника смерила его взглядом:
— Что, и меня распилишь?
Илья пожал плечами и нажал на курок, позволяя ей насладиться видом вращающейся ревущей цепи.
— Давай проверим? — спросил он с ухмылкой.
— И не подумаю, — она дернула плечом, — это ваши мужские проблемы, так что разбирайтесь без меня.
Водитель трейлера притащил разводной ключ, еще одну монтировку и пару гаечных ключей.
— А где домкрат? — спросил Илья.
На это товарищ бригадира нагнулся, поднял камушек и метко метнул его Илье в лицо. Илья пригнулся, и камень ударился в стену избушки.
— У меня такое ощущение, что я попала в детский сад! — крикнула Вероника. — Что вы стоите? Давайте быстрей! Ну?
Работяги переглянулись — долго это продолжаться не могло, они и сами это понимали. Илья для острастки понажимал на курок.
— Давайте! Все вместе! — крикнул бригадир. — Вперед, ребята!
Ника не спала всю ночь — ее не отпускало нервное напряжение. Неужели она и вправду осуществит то, что задумала? Конечно, она приняла решение, а обычно она от принятых решений не отступала, но ведь еще не поздно передумать. Чем ей это грозит? Тюрьмой? Она уже свыклась с этой мыслью. Лучше сразу рассчитывать на самый неблагоприятный исход, чем обнадеживать себя иллюзиями. В конце концов, тюрьма грозит ей, а не ее детям.
За прошедшие два дня она успела вспомнить все, что знала о пребывании за решеткой. Она слишком хороша, чтобы там оказаться, она слишком утонченная для того, чтобы очутиться в обществе уголовниц и прочего отребья. Но бросить из-за этого задуманное? Нет. Чересчур многое поставлено на карту. Будущее и… прошлое. Месть не самый правильный мотив, на который стоит опираться в принятии решений, но Ника не могла справиться со своим желанием. Два месяца кошмаров — кто-то должен за это ответить, расплатиться сполна. Никто никогда не смел безнаказанно издеваться над ней!
А может, ей не хочется чувствовать себя проигравшей? Вся ее жизнь — цепочка больших и малых побед, Ника не привыкла к неудачам.
Она должна снести избушку. Это вернет ей все: утраченное самолюбие, спокойную жизнь, достаток. Почему же тогда ей до сих пор хочется отказаться от этой идеи? Почему никак не успокоиться и не уснуть?
Неужели ей жалко плотника? Но что, собственно, он теряет? Ему только кажется, будто без своей избушки он не сможет жить, это его иллюзия, его идея фикс, и ради этой идеи рисковать благополучием детей Ника не станет. И если он попробует встать у нее на пути, это ее не остановит.
Нет, в ее сердце нет места жалости. Она стиснет зубы, она зажмурит глаза, но она не откажется от своего решения только потому, что плотник имел неосторожность спасти ей жизнь. Из-за этого перечеркнуть собственное будущее было бы несерьезно.
Проснувшись, Илья выглянул в окно — впервые за последние три недели стояла пасмурная погода, накрапывал мелкий дождь. Серое небо висело низко, и в избушке было темно.
— Уныло как, — сказал Мишка, натягивая штаны, — а сегодня, между прочим, самый длинный день в году. Так всегда и бывает, самый длинный день — самый плохой.
Сережка сладко сопел и просыпаться не собирался. Под дождь всегда спится лучше, особенно утром.
— Ерунда, — ответил Илья, — может, рассосется.
— Не, не похоже, — Мишка глянул в окно, — все затянуто, нигде просвета не видно. Да и дождь мелкий, такой надолго зарядит. Не пойду работать. Мокро.
— А и не ходи, — согласился Илья, поднимаясь, — я тоже не пойду.
С того времени, как Вероника уехала и увезла детей, приближение купальской ночи перестало его пугать, но он и не подозревал, с каким нетерпением будет ждать ее. И на́ тебе — плохая погода. В прошлый раз, когда Мара позвала его в лес, днем погода тоже была отвратительной, а ночь полнолуния выдалась ясной и теплой. Может быть, и сегодня к ночи прояснится?
Настроение все равно было прекрасным, никакой дождь его испортить не смог.
Чего он от этой ночи ждал? Ведь не только же Мару и цветок папоротника. Но его не покидало ощущение волшебного праздника, ему непременно хотелось снова оказаться на лесной поляне, снова заглянуть в глаза Каменному лику, пить легкий хмельной напиток из лилии вместо стакана, сидеть в окружении странных существ, которые считают его не просто добрым знакомым — другом. Впрочем, и цветок папоротника он тоже хотел увидеть. Да и мысли о Маре кружили голову, как школьнику перед первым свиданием.
Илья вышел в столовую, что-то фальшиво напевая себе под нос, включил свет и открыл холодильник в поисках съестного.
— Что-то ты сегодня больно весел, — Мишка толкнул его кулаком в бок, оттесняя в сторону, — не иначе радуешься, что мы тут одни остались.
— А почему нет? — Илья подвинул Мишку обратно и покрепче взялся за дверцу. — Я первый подошел, колбаса моя.
— Да ладно, не жадничай, тут на четыре бутерброда хватит. И сыр остался.
— Ты еще не умывался, — хохотнул Илья.
— Ты тоже, — ответил Мишка.
Они честно поделили колбасу и сыр, перед тем как начать толкаться у умывальника. Илья посмотрелся в зеркальце и решил, что побреется вечером, чтобы к ночи выглядеть прилично.
Сережка проснулся, когда они уже позавтракали. Мишка завалился обратно на кровать в обнимку с книгой, а Илья разложил на столе свои спички. Он недели две собирался клеить модель бани, которую они начали рубить.
— Погода-то какая паршивая, — проворчал Сережка, выползая в столовую. — Вообще вставать не хочется.
— А жарища тебе не надоела? — спросил Илья.
— Не-а, — ответил Сережка. — Лучше уж жарища, чем дождь.
— Да ладно, посидим денек дома, кино посмотрим.
— Если денек — я согласен. Так ведь это же на неделю.
Сережка сделал вид, что умылся, и перед тем как сесть завтракать, прошерстил полку с дисками.
— Чего-то у тебя старье одно осталось. Все нормальные фильмы я уже посмотрел.
— Смотри старье, — посоветовал Илья, — вот «Белое солнце пустыни», например, очень классный фильм.
Из спальни высунул голову Мишка:
— Давай «Белое солнце», я тоже его хочу. Я его, Серый, раз двадцать смотрел, и еще раз посмотрю.
— А про что? — поинтересовался Сережка.
— Что-то вроде вестерна, — хмыкнул Илья.
— Про ковбоев?
— Ну почти, — рассмеялся Илья.
Сережка посмотрел на него недоверчиво, но диск запустил. Мишка выбрался в столовую и уселся на лавку, поставив перед собой пакет с конфетами: с тех пор, как он подшился, шоколадные конфеты стали единственным его утешением.
— Эх, до чего же хорошо! — крякнул Илья, потягиваясь.
— Ага, — согласился Мишка, — а кто в магазин пойдет?
— Ты, конечно, — засмеялся Илья.
На экране Верещагин знакомился с Петрухой, когда на улице послышался шум мотора, а потом крики и возня. Илья вылез из-за стола, обойдя Мишку с Сережкой, и выглянул в окно: на повороте в Долину остановился огромный трейлер, вокруг которого суетилось четверо работяг, пытаясь спустить с него на землю здоровенный бульдозер.
— Кто это там? — спросил Мишка, останавливая фильм.
— Не знаю, — пожал плечами Илья, — бульдозер привезли зачем-то…
— Выйди, спроси, — посоветовал Мишка. — Может, еще участок решили прирезать?
— Да ладно, пусть делают что хотят… — проворчал Илья, как вдруг позади трейлера заметил маленькую зеленую машинку. Сердце ухнуло куда-то вниз живота, а потом застучало гулко и часто: Вероника. Она же уехала… Она же со всем согласилась… Что пришло ей в голову на этот раз?
Илья вышел на крыльцо, осмотрелся и увидел, как Вероника выходит из машины и что-то пытается объяснить работягам. Он робко махнул рукой, заметив ее взгляд, но она ему не ответила.
Он спустился со ступенек и остановился, приглядываясь. Бульдозер рычал и плевался дымом, медленно сползая на дорогу по металлическим сходням, и как минимум трое, размахивая руками, показывали ему, как это надо делать.
Вероника тоже размахивала руками и что-то кричала, но в реве бульдозера ее никто не слышал. Похоже, ей не понравилось, что машину спускают на асфальт, потому что она тыкала пальцами на грунтовую дорогу и на щебенку, рассыпанную по обеим сторонам от асфальтированной подъездной дорожки. Ну-ну. Интересно, сколько продержатся мужики под ее началом? Илья бы дольше пятнадцати минут работать не стал.
Бульдозер, качнувшись, остановился на асфальте и замолк, зато сразу стало слышно, как кричит Вероника.
— Вы что, не понимаете? Вы другого места не нашли? — донеслось до Ильи.
Кто-то из рабочих приобнял ее за плечо и что-то сказал. Вероника вырвалась с негодованием, но тут же умерила свой пыл, возмущенно шипя себе под нос.
Илья шагнул им навстречу, Вероника заметила его, но осталась равнодушной. Он снова остановился, недоумевая и обмирая от нехорошего предчувствия. Наконец в его сторону направился один из рабочих, видимо бригадир. Илья выпрямился и поднял голову — похоже, предчувствия его не обманывали.
— Вы Максимов? — спросил бригадир, подходя поближе.
Илья кивнул.
— У меня постановление поселковой администрации о сносе этого строения, — бригадир показал на избушку.
— Да ну? — Илья напрягся, но вида не показал. — А не могу ли я на него взглянуть?
— Пожалуйста, — бригадир протянул Илье бумагу.
Илья пробежал постановление глазами: на бланке поссовета, с гербовой печатью, с неразборчивой подписью… «В связи с пожароопасностью и перепланировкой», «до 22 июня», «Возместить владельцу по рыночной цене», «В соответствии с кадастровой стоимостью».
— Так в связи с перепланировкой или пожароопасностью? — Илья поморщился. — Это же филькина грамота.
— Я не знаю, — недобро усмехнулся бригадир, — мне велели — я делаю.
— А нельзя ли пригласить представителя поселкового совета? А то, мне кажется, здесь что-то не так.
— Щас! Разбежались! У меня рабочий день до пяти, а время — двенадцать. Я не собираюсь тут торчать и кого-то ждать. Не нравится — жалуйтесь. Можете начинать прямо сейчас.
— А если я в милицию позвоню? — спросил Илья.
— Звони, — пожал плечами бригадир.
Илья вытащил из кармана мобильный, но понял, что 02 ему не поможет, звонить надо в местное отделение. Где-то в избушке валялся поселковый телефонный справочник.
— Я позвоню. Не беспокойтесь, — он кивнул и поднялся на крыльцо.
Нет, такого она сделать не посмеет. Это противозаконно, это называется уголовное преступление. Вероника — законопослушная гражданка, как она может на такое пойти? Он зашел в столовую — на экране Сухов прикуривал от бикфордова шнура.
— Мишка, где телефонный справочник?
— Что-то случилось? — Мишка протянул ему темно-зеленую брошюрку.
Илья ничего не ответил, вырвал справочник у Мишки из рук и начал судорожно перелистывать страницы с рекламой. Ага, вот отделение милиции. Интересно, что им надо сказать? Мой дом незаконно собираются сносить? Илья вышел на крыльцо, чтобы ни Мишка, ни Сережка его не слышали, набрал номер и долго ждал ответа.
— Милиция, — сонно ответил недовольный голос после пятнадцатого гудка.
— Здравствуйте, — начал Илья, — ко мне сейчас подъехали какие-то люди на бульдозере…
— Фамилия ваша, — перебил недовольный голос.
— Максимов, — честно представился Илья.
— Где прописаны?
— Лодейное Поле… — он не успел договорить.
— Ба! Илья Анатольевич! — воскликнул голос на том конце. — Как неожиданно! И что же вам от нас понадобилось?
— Мой дом хотят снести… — пробормотал Илья, понимая, что говорит с ним приснопамятный лейтенант, который сломал руку, выходя однажды из избушки.
— Да ну? Не может быть! Ну так пусть сносят!
— Это уголовно наказуемо, — Илья пожал плечами.
— А вы нам заявление напишите, мы разберемся, не беспокойтесь.
— Но…
— Все. До свидания. Не нравится — жалуйтесь.
Лейтенант положил трубку.
У крыльца тихонько похохатывал бригадир, глядя на растерянное лицо Ильи.
— Ну? — спросил он сквозь смех. — Приедет милиция?
— Сейчас, — кивнул Илья и набрал 02.
Там тоже долго не снимали трубку, а потом вежливая девушка подробно выспросила все его анкетные данные. Но как только он сказал, что дело происходит в области, она тут же объявила, что это не их территория, и посоветовала позвонить в местное отделение. Дала номер телефона и тут же отсоединилась.
— Короче, — бригадир дождался, пока Илья уберет трубку в карман, — собирай вещи. У тебя час на сборы.
— Я никуда не уйду, — сказал Илья, — и никаких вещей собирать не буду.
— Твое дело. Через час я снесу этот сарай независимо от того, останутся там твои вещи или нет.
— Послушайте, — вздохнул Илья, — вы что, не понимаете? Это мой дом, у вас нет никаких оснований для его сноса, кроме этой фальшивой бумажки. Вы соображаете, что вы делаете?
— Ничего не знаю, — отрезал бригадир, — с бумажками мое начальство разбирается, это не мое дело. Мне сказали сносить — я снесу. А ты жалуйся, в милицию звони — твое дело.
— Я вам не позволю этого сделать, — глухо прорычал Илья.
— Да ну? — усмехнулся бригадир. — Посмотрим.
Он развернулся и пошел к трейлеру, рядом с которым на траве расположились его товарищи. Придется выяснить у Вероники, не боится ли она этого делать. Говорить с ней не хотелось. Что-то объяснять? Просить?
Он вспомнил, как бежал через Долину с ней на плече, прислушиваясь к ее дыханию, и как боялся не успеть. Неужели было бы лучше, если б она умерла?
— Вероника, — он подошел к зеленой машинке и нагнулся к опущенному стеклу, — послушай, что ты делаешь?
Она окинула его холодным, равнодушным взглядом и ответила, подняв подбородок:
— Я спасаю жизнь своих детей.
— Твои дети в безопасности, о чем ты говоришь?
— Мои дети остались бездомными, я верну им наш дом, — бесстрастно ответила она.
— Ценой того, что разрушишь мой? — Илья поднял брови.
— Я предлагала тебе деньги, ты отказался. Впрочем, я в любом случае возмещу тебе его стоимость.
— Мне не нужны деньги! — рявкнул Илья.
Она повела плечами:
— Мне все равно. Отойди, нам не о чем разговаривать.
— Как это «не о чем»? Ты понимаешь, что ты задумала? Это же… криминал.
— Попробуй меня за это привлечь, — усмехнулась она.
— Я… — Илья набрал в грудь побольше воздуха, но Вероника не дала ему договорить.
— Иди, собирай вещи, — снисходительно улыбнулась она.
От ее небрежного тона он задохнулся. Она хочет уничтожить избушку — понятно. Ей кажется, что она спасает жизнь своим детям. Но какого черта она позволяет себе глумиться над ним? Или он чем-то смертельно ее оскорбил? Не она ли третьего дня рыдала у него на плече и обещала уехать? И вот теперь она является сюда в сопровождении бригады рабочих и советует ему собрать вещи? Если бы на ее месте был Залесский, то получил бы по зубам. Илья стиснул кулаки, пытаясь посчитать до десяти, но не смог удержаться и со всей силы ударил кулаком по дверце машины.
Вероника отшатнулась и на глазах побледнела — она испугалась его. Тряхнуло машину изрядно, на ее гладком боку образовалась ощутимая вмятина, а Илья чуть не присел от боли и со злостью выплюнул несколько слов, которые не стоит употреблять в присутствии женщин. Она испугалась еще сильней, как будто слышала неприличные выражения первый раз в жизни, и подвинулась вглубь салона.
— Ты разрушишь избушку только после того, как убьешь меня, — нагнувшись к окну, прошипел Илья, развернулся и пошел прочь.
— Значит, я сначала убью тебя, — крикнула она ему вслед, но он не оглянулся.
Мишка с Сережкой вышли на крыльцо, они наверняка слышали, о чем он говорил с бригадиром.
— Илюха, они что, с ума сошли? — пробормотал Мишка. — Так же нельзя.
Илья ничего не сказал, зашел в столовую, плюхнулся на лавку и демонстративно щелкнул пультом.
— Папка, надо милицию вызвать… — посоветовал Сережка, подсаживаясь к нему под бок.
— Уже, — бросил ему Илья.
— Что «уже»?
— Уже вызывал.
— Они приедут?
— Нет! — рявкнул Илья.
Мишка сел за стол напротив него:
— Может, сходить к ним? Попросить…
— Ага, — Илья поморщился. — Иди, попроси.
— Но надо же что-то делать. Не будем же мы смотреть, как они сносят избушку.
А что он может сделать? Кого попросить? Только Веронику, которой наплевать на его просьбы.
— Может, на всякий случай вещи вынести? — спросил Мишка и заранее втянул голову в плечи.
— Убью, — прорычал Илья, вскидывая голову, — не смей.
— Я просто так спросил, — Мишка вжался в стул, — вдруг…
— Никаких «вдруг» не будет. Через мой труп они избушку сломают.
— Их пятеро, Илюха, я посчитал. Да еще Вероника. А нас только двое.
— Я и один с ними справлюсь, — Илья скрипнул зубами.
— Смотри, и вправду убьют… — Мишка покачал головой.
— Они наемные рабочие, а не киллеры, им лишние разборки не нужны. Посмотрим еще, кто кого…
Горячий солнечный луч щекотал ресницы, и Илья безуспешно пытался отмахнуться от него, пока не проснулся и не понял, что это бесполезно. Просыпаться на Мишкиной кровати было непривычно, он не сразу сообразил, где находится, пока не вспомнил вчерашнюю ночь. Солнце заглядывало в окошко, выходившее на запад, значит, полдень давно позади. Илья поднял голову и огляделся. На его кровати спала Вероника, а на полу перед ней растянулась Айша, охраняя сон хозяйки. Судя по тишине, больше никого в избушке не было.
Илья опустил ноги на пол и встряхнулся, пощупав правый бок. Обувь с него заботливо сняли, оставив спать в неудобных узких джинсах. Он подошел к своей кровати и встревоженно посмотрел на Веронику. Но, едва заглянув ей в лицо, понял, что она спит. Всего лишь спит. Совсем не так, как она спала вчера, когда он нес ее в избушку. Ее щеки тронул легкий румянец, сквозь молочно-белую кожу проступали еле заметные очаровательные веснушки, рот слегка приоткрылся, и губы нежно округлились. Только вокруг глаз лежали тени.
Илья присел на краешек кровати и убрал прядь волос с ее лица, чтобы лучше его рассмотреть. Думал ли он, что Вероника когда-нибудь окажется спящей в его постели? Непонятная, загадочная, своенравная, если не сказать вздорная. Но все равно очень красивая. То она пышет жаром, то обжигает холодом… Редкая женщина, как экзотический цветок. И пахнет от нее экзотическими цветами. Илья пригнулся, чтобы расслышать ускользающий запах ее духов, и против воли коснулся губами ее розовой щеки.
Неожиданно она распахнула глаза, и он отпрянул, испугавшись того, что сделал. Надо же, и вправду мертвая царевна… Ее брови гневно поднялись, глаза широко раскрылись, а губы сжались.
— Что вы здесь делаете? — произнесла она.
— Я? — Илья втянул голову в плечи. — Я здесь живу…
Вероника начала осматриваться по сторонам, и Илья видел, как меняется выражение ее лица. Непонимание сменилось удивлением, удивление — задумчивостью, задумчивость — страхом. А потом, когда память вернула ей события вчерашней ночи, нос ее сморщился, совсем как у ее дочерей, губы расплылись в стороны и из глаз побежали слезы.
— Где? Где дети? — выговорила она, задыхаясь.
— Бегают где-то, — пожал плечами Илья.
— Они… С ними все хорошо?
— Наверное. Я только что проснулся. Но рано утром они были в полном порядке.
— А я? Как я сюда попала?
— Это смотря что вы помните.
— Прекратите надо мной издеваться! Вы что, не можете просто ответить?
— Да я не издеваюсь, — улыбнулся Илья. — Это я вас сюда принес. Я нашел вас спящей в вашем подвале. Ваши девочки позвонили мне и попросили прийти. Я не знаю, что с вами было, но я не смог вас разбудить.
Вероника сжала кулаки, повернулась на живот и уткнулась лицом в подушку.
— Ну почему? Почему? За что? — причитала она, зажимая себе рот то кулаком, то углом одеяла.
Илья провел рукой по ее спине.
— Не надо так… ну что ты… Все же хорошо. Ты проснулась, с девчонками все в порядке…
— Они хотели нас убить! Убить, понимаешь?
Илья кивнул. Может, дать ей воды? Она рыдает так, как будто сейчас задохнется. Он выбежал в кухню и плеснул воды в эмалированную кружку. Посуда показалась ему чересчур простой для столь утонченной дамы, и он осмотрелся, прекрасно зная, что ничего лучшего все равно не найдет. Кроме, конечно, грубых деревянных кружек, вырубленных топором.
Ее зубы стучали по краю кружки, и Илья решил, что стеклянный стакан наверняка бы раскололся. Вода немного ее успокоила: напившись, Вероника свернулась в клубок, держа в руках подушку, и судорожно прижимала ее к лицу. Илья шептал ей что-то невразумительное и успокаивающее, нагнувшись к уху, и чувствовал, как на смену судорожным рыданиям приходят тихие слезы.
— Вам надо уезжать отсюда, — сказал он, когда почувствовал, что она его слышит.
— Да, да! Мы уедем, мы сегодня же уедем! — неожиданно согласилась она.
— Ну не плачь же…
— Мне страшно, — прошептала она, — я больше не смогу войти в этот дом.
— Если тебе надо собраться, я могу пойти с тобой и помочь. Со мной можешь ничего не бояться.
— Да? Кроме тебя самого? Нет уж.
— Ну почему ты мне не веришь? Я же вытащил тебя оттуда.
— Тоже мне подвиг! — она хлюпнула носом.
— Ну, не подвиг, конечно… — вздохнул Илья.
— Расскажи мне, как все было, — попросила она.
— Как? Пришел, забрал девчонок… потом собака тебя нашла в подвале. Ну, я тебя взял и принес сюда. Да, еще… Мне пришлось стекло на кухне выбить, у вас же было заперто. И дверь в подвал я раскурочил… Вот и все.
— Все? — Вероника подняла на него опухшие глаза. — И ты никого не видел?
— Видел, конечно.
Она высвободилась из его объятий и села рядом.
— У тебя нет носового платка? — спросила она.
— Где-то у Сережки должны быть… Может, ты лучше умоешься?
Она кивнула и поднялась, но качнулась, и Илье пришлось поддержать ее под локоть.
— Голова кружится… — попыталась она оправдаться.
— Это от слез, — успокоил ее Илья. — Сейчас выпьем чаю крепкого, и все пройдет.
Она поморщилась:
— Я люблю кофе.
— Чего нет — того нет. Да и варить его я не умею. Чай тоже хорошо.
Вероника огорченно кивнула.
Илья поставил чайник и накрыл на стол: нарезал остатки вафельного торта, переложил конфеты из пакета в пластиковую мисочку, оставшуюся от какой-то быстрорастворимой лапши, и насыпал в тарелку ванильных сухариков.
— Может, хочешь йогурт? — спросил он Веронику, льющую воду в умывальнике.
Она покачала головой.
— Ты же ничего не ела. Я Сережке хорошие йогурты покупаю, не беспокойся.
Он вытащил из холодильника упаковку и показал ей. Но, судя по тому, как сморщилось ее лицо, такого внутрь она не употребляла.
Крепкий чай и вправду Веронику взбодрил, она с сомнением потянулась к конфетам, как будто боялась от них поправиться, но через несколько минут около ее чашки появился пяток аккуратно сложенных фантиков. От ее скептического взгляда на стол не осталось и следа, хотя поначалу она осмотрела его в высшей степени презрительно.
— Я так последний раз пила чай у бабушки в деревне, — улыбнулась она наконец. — Только у нее был электрический самовар. И стаканы в подстаканниках.
— Стаканы мы перебили, — хмыкнул Илья, — и решили новые не покупать, много возни с битыми стеклами…
— А это что? — она ткнула пальцем в три деревянных кружки, стоявшие на холодильнике.
— Это Сережка попросил сделать. Как у викингов.
— А можно мне посмотреть?
— Пожалуйста, — Илья пожал плечами и потянулся за кружкой.
Вероника покрутила кружку в руках и заглянула внутрь:
— И что, из них можно пить?
— А почему нет? Конечно можно.
— А знаешь, это стильная вещь. Я бы не постеснялась в таких кружках подать гостям пиво.
— Ну, вообще-то, ты живешь в доме, который я срубил. Так что ничего удивительного в этом нет.
При воспоминании о доме лицо Вероники помрачнело, она опустила глаза и перестала жевать ванильный сухарик.
— Что мне делать? — помолчав, спросила она.
Илья пожал плечами:
— Уехать. Я не хотел тебя расстраивать, но мне надо это сказать. Вас согласились оставить в живых только при условии, что вы уедете.
— Но ведь срок был до Купалы? — она хитро прищурилась.
— Тебе не стоило говорить о том, что ты хочешь уничтожить избушку. Это их разозлило, они испугались, понимаешь? Чтобы унести тебя оттуда, мне пришлось пообещать, что я все тебе объясню, и ты уедешь.
Вероника задумалась, но как всегда услышала совсем не то, что Илья хотел ей сказать:
— То есть они меня боятся?
Илья поморщился:
— Они тебя убьют. И ничто им не помешает. Я не всесилен, я и вчера еле успел. Тебе надо уезжать. Неужели ты не поняла, что им это ничего не будет стоить?
Вероника вздохнула, и Илья заметил, как дернулись ее плечи.
— Мне очень страшно, — прошептала она.
Надо честно признаться самой себе: она проиграла. Когда в детскую вползла огромная змея, Ника сразу это поняла, потому что, как ни старалась, пошевелиться не смогла. Тварь запросто могла на ее глазах сожрать детей, а она ничего бы с этим не сделала. Никогда еще она не чувствовала такого, только в кошмарных снах. Словно ей отняли руки и ноги. Словно ее разбил паралич. Она силилась двинуть хотя бы пальцем, но тело не подчинялось. И одновременно с этим она поняла: на этот раз они пришли не для того, чтобы их напугать. Они пришли, чтобы убить. С такой же легкостью, с какой они убили батюшку и свернули шею Азату. И змея с неподвижным взглядом молча сообщила об этом, положила мысль Нике в голову, как кладут леденец в карман ребенка.
Она всегда считала, будто сможет бороться за жизнь до самого конца, но реальность развеяла ее иллюзии. И, засыпая, понимала, что никогда не проснется, но противиться этому не стала. Не потому, что не смогла пошевелиться, а потому, что не захотела. Потому что сны, которые навеяла убаюкивавшая песня кота, были чересчур хороши, чтобы от них добровольно отказаться. Была ли она так счастлива когда-нибудь, как в этом последнем своем сне?
И только глубоко на дне души копошилась печальная, бесстрастная мысль: это конец. Больше не будет ничего.
Может быть, поэтому, проснувшись утром в избушке в объятьях плотника, она так испугалась. Смерть показалась ей соблазнительной, она боялась не тех, кто хотел ее убить, а собственной слабости и безволия. Словно, стоя над черной пропастью, она сама шагнула вниз. И только когда поняла, что пропасть — это не полет, а падение, спохватилась, но вернуться назад не смогла. Необратимость шага вперед — вот что напугало ее больше всего.
Они заставили ее желать смерти! И это самое страшное!
Ника вывела машину из гаража и решилась позвонить Алексею. Она просто поставит его в известность, что уезжает. Всему есть предел, и ее силам тоже. Жизнь слишком хороша, чтобы рисковать ею ради денег. Пусть муж знает, что она больше не будет изображать счастливую мать семейства на лоне природы. Тем более что ни одного покупателя за последнюю неделю тут не появлялось. Не считая Петухова, конечно.
— Алеша? Я тебя не разбудила? — спросила она, когда муж поднял трубку.
— Нет-нет, все в порядке. Как вы там?
— Очень плохо, Алеша. Сначала убили Азата. А сегодня ночью хотели убить нас.
— Никусь, я что-то не понял. Ты шутишь?
— Нет, Алеша, я не шучу, — тихо ответила она.
— Ну возьми себя в руки, кто может хотеть вас убить?
— Я уезжаю отсюда, Алеша. Я не останусь здесь больше ни на минуту.
— Не говори глупости… — он смешался, и она почувствовала, как он испугался.
— Я уже собрала вещи и сижу в машине.
— Послушай… Тебе некуда ехать…
— В смысле? — насторожилась она.
— В прямом. Тебе некуда ехать. Я продал квартиру. Я не мог ее не продать, иначе бы меня не выпустили из города.
— Как это «продал»? — опешила Ника.
— Очень просто. И квартиру, и мерседес я продал. Это десять процентов от суммы, которую я должен выплатить в ближайшее время. Только поэтому они согласились ждать еще неделю.
— Я не поняла… Мы теперь что, бездомные?
— У нас же есть дом в Долине… И я купил комнату, чтобы выписать нас и детей.
Ника поперхнулась:
— К…какую к-комнату? Как комнату?
— Ну, по закону положено выписываться куда-то. Так что у нас еще есть комната, зато в центре. Большая комната, и соседи приличные.
— Ты с ума сошел? — прошептала Ника. — Ты хочешь, чтобы я поехала в коммунальную квартиру? Ты соображаешь, что ты сделал?
— Милая моя, речь идет о моей жизни. Я не думал, что тебе так срочно приспичит уехать из Долины!
— Да? О твоей жизни? — заорала Ника в трубку. — А ты подумал, что речь идет о жизни твоих детей? И что мне теперь прикажешь делать?
— Никусь, не кричи. Я приеду и все улажу, подожди еще несколько дней.
— Я не могу ждать несколько дней! — рявкнула она и швырнула мобильный в приоткрытое окно. Он шлепнулся на асфальт и разлетелся на две половинки. Ну и пусть!
Большая комната? В центре? Это потрясающе! Приличные соседи? Да это просто… просто…
Нет. Это невозможно, это происходит не с ней! Даже если через неделю Алексей привезет деньги, они уйдут его кредиторам, которые по ошибке называют себя инвесторами! И что останется? Этот кошмарный дом, который нельзя даже продать? И большая комната в центре, с хорошими соседями? И что будет с детьми? Алексей представляет себе, как из роскошного особняка девочки переедут в коммуналку? И как после закрытой элитной школы в Англии придут в районную школу? Да они за один месяц получат такую психологическую травму, которая переломает им всю будущую жизнь!
Ника случайно надавила на клаксон, «рено» взвыл, и она в испуге отдернула руки от руля. Ну нет! Она достаточно сегодня наплакалась на плече у плотника. Спасибо ему, конечно, но больше она в его поддержке не нуждается. Надо немедленно уезжать отсюда, надо быть ненормальной, чтобы задержаться тут еще на одну ночь, а время близится к вечеру.
Ни в какую коммуналку она, разумеется, не поедет. Она еще не сошла с ума! Да и адрес ей неизвестен, и выяснять его она не станет. Ника вышла из машины и подобрала выброшенный со злости телефон — он ей может пригодиться. Интересно, до которого часа работает большой поселковый универмаг? Может быть, они успеют?
Ника выехала из ворот и подрулила к рекламному щиту. Она еще вернется.
— Марта, Майя! Садитесь в машину немедленно! Мы уезжаем! — крикнула она девчонкам, сидевшим на крылечке избушки вместе с Сережкой.
К машине подбежала Айша и преданно заглянула в глаза сквозь стекло. Ну вот, Ника чуть не забыла про собаку! Она вышла из машины и усадила зверюгу на переднее сиденье. Им недолго ехать, пусть девочки едут вдвоем на заднем.
Они прощались с Сережкой. Нет, Ника не сможет попрощаться с плотником. С Ильей. Это выше ее сил. Она посигналила, девчонки оторвались от своего товарища и бегом бросились к машине.
Все. Прочь отсюда, прочь!
Выезжая на дорогу, она увидела в зеркальце заднего вида, что Илья вышел на крыльцо и машет ей рукой. И лицо у него печальное, как будто он не мечтал об ее отъезде!
Когда они подъехали к универмагу, Ника едва успела схватиться за ручку двери, которую девушка в униформе собиралась захлопнуть у нее перед носом.
— Я хочу купить у вас очень дорогую вещь, но она нужна мне срочно, — Ника с силой потянула дверь на себя. Она еще в воскресенье присмотрела серебряный столовый набор. Пятьсот долларов не деньги, ни бедней, ни богаче они ее не сделают.
— Мне без разницы, — равнодушно пожала плечами девица, — мы закрываемся.
Ника порылась в кошельке и сунула ей сторублевую купюру. Девица снова пожала плечами и пропустила ее внутрь.
Завладев набором из четырех серебряных предметов, Ника удовлетворенно вернулась к машине. Теперь спешить некуда.
— Мам, мы едем в город?
— Нет, мы едем в гости. На три дня.
— А к кому?
— К одной бабушке. Надеюсь, она не откажется нас принять.
Ника завела мотор — ведунья единственный человек в поселке, с которым она знакома, кроме, конечно, секретарши из приемной администрации.
Старуха открыла дверь, когда они всем табором только вышли на тропинку, ведущую к ее крыльцу.
— Я постелю девочкам на веранде, а тебе поставлю раскладушку. Надеюсь, собака переночует на улице.
— Вы ждали нас? — опешила Ника.
— Разумеется, — хмыкнула ведунья. — Но учти, я не стану выслушивать твои идеи и тем более принимать участие в их осуществлении.
Ника кивнула. С тех пор, как она выехала из Долины, ее не переставая била нервная дрожь. Ее девочки будут счастливы. Они никогда не будут жить в коммунальной квартире, они никогда не узнают, что такое унижение, и голод, и страх перед завтрашним днем. Она отомстит тем, кто два месяца травил ее и пугал детей до обмороков, тем, кто убил Азата. Тем, кто собирался убить и их. Тем, кто заставил ее поверить в то, что смерть сладка и желанна.
И если на одну чашу весов положить благополучие ее деток, а на другую — милого, доброго плотника, то, очевидно, она выберет своих детей. Она уничтожит избушку. Чего бы ей это ни стоило. И пусть ей за это грозит тюрьма. Что случится потом — не имеет значения.
На следующее утро Ника отправилась в поселковую администрацию. Она думала, что нужная ей бумага будет стоить больших денег, но секретарша напечатала ее под диктовку за пять минут и с радостью приняла в качестве оплаты двести долларов. Да еще и посчитала совершённую сделку чрезвычайно для себя выгодной. Разумеется, бумага ничего не стоила в глазах закона, но на это Ника и не рассчитывала.
Гораздо трудней оказалось найти тех, кто согласится осуществить ее замысел. Строителей вокруг было множество, поселок разрастался на глазах, но в четырех местах ее послали довольно грубо, с присущей строителям прямотой. А в пятом покрутили пальцем у виска и молча отвернулись.
Только на следующий день ей удалось найти бригаду, которая рубила просеку на другой стороне реки, километрах в восьми от Долины. Мастер — мрачный бородатый мужик с папиросой в зубах — с сомнением глянул на фальшивое постановление поселковой администрации, хмыкнул в усы и сказал:
— Это дорого стоит.
— Сколько? — спросила Ника.
— С вызовом трейлера?
Она кивнула, и мастер назвал вполне приемлемую сумму. Правда, после оплаты наличности у нее совсем не оставалось, а есть ли деньги на банковской карточке, она не знала. Конечно, это были ее собственные деньги, но кто знает Алексея, он мог добраться и до них.
— Только… — попыталась сказать она.
— Да понял я, понял, что домик не ваш. И хозяева, думаю, будут возражать.
Она снова кивнула.
— Стас! — крикнул он. — Завтра поедешь деньги зарабатывать, хватит тут задарма горбатиться. Иди сюда, поговорим с дамочкой.
Илье приснился цветок папоротника. Он шел через сумеречный лес и меж деревьев заметил зыбкое красноватое сияние. Будто звезды вспыхивали на миг и опять гасли, чтобы вспыхнуть снова, но с другой стороны. Он отодвинул еловую ветку, загораживавшую от него призрачный свет, и увидел его: мерцающий розовыми искорками, большой бархатный цветок чуть покачивался на тонком стебле, словно кивал головой. Он был цвета заката перед ветреным днем, и лепестки его, причудливые, зазубренные, пропитались закатом. Он походил на остывающий уголек, не тронутый пеплом, на осколок солнца, уходящего за горизонт, — не столько светом, сколько мимолетностью своего существования. Еще минута — и погаснет, исчезнет, растает в прохладе сумерек. А дотронься — обожжет.
Илья присел перед ним на корточки и протянул руку ладонью вверх. Розовые искорки бились о его пальцы — острые, горячие, но слишком маленькие, чтобы причинить вред. От цветка исходило тепло, мягкое тепло нагретого солнцем камня, а не обжигающий жар огня.
Сон разорвал грубый крик Сережкиного телефона: «Тын-дын! — кричал искусственный голос. — Тын-дын! Ты что, не слышишь? Тын-дын!»
Разница между тем, что Илья видел и что слышал, была чересчур разительной, и на секунду голос этот показался ему кошмаром. Он сел на кровати, хлопая глазами и оглядываясь по сторонам. Призрачная ночь за окном: непонятно, солнце недавно село или собирается подниматься?
Сережка заворочался, застонал и протянул руку к стулу, на котором валялся мобильник. Он не открывал глаз, когда нажимал на кнопку соединения.
— Что? — капризно и сонно пробормотал мальчишка в трубку, но быстро проснулся. — Чего? Я вам сказал, чтобы вы мне не звонили больше никогда. Да ну и что! Ну и пусть! Так вам и надо вместе с вашей мамашей!
— Эй, — Илья пересел к ребенку на кровать, — кому это ты так грубо?
Сережка прикрыл микрофон рукой:
— Это Марта с Майкой.
— А ну-ка дай мне, — потребовал Илья.
— Не смей им помогать! — крикнул Сережка.
— Разберусь, — ответил ему Илья и спросил в трубку: — Что случилось, девчонки?
— Пожалуйста! — сквозь слезы выговорила одна из близняшек. — Помогите! Помогите!
— Что такое? Ты можешь мне объяснить?
— Они утащили нашу маму! Они хотят нас забрать! Спасите нашу маму!
— Мы сейчас придем. Мы будем через пять минут, подождите всего пять минут!
Илья кинул телефон Сережке и сорвал со стула джинсы.
— Одевайся.
— Папка, они злые, они тебя… а ты их…
— Не спорь, одевайся. Мы же мужчины, а они всего лишь женщины. Какая разница, какие они? Все равно они слабые и беззащитные.
Сережка, хоть и возражал, все равно вскочил и начал натягивать брюки.
— Да? А где их папа? Почему ты должен их спасать? Пусть своему папе звонят.
— Ну, папа их в городе, пока он приедет — неизвестно что произойдет, — Илья сунул ноги в кроссовки. Сын от него не отставал.
Минуты не прошло, как они вышли из избушки, и Илья заставил Сережку бежать бегом. Как они войдут во двор? И как доберутся до крыльца — ведь там собаки?
Калитка была заперта. Илья подсадил Сережку и велел с забора не слезать. Сам он вскарабкался наверх с большим трудом: забор поднимался вверх метра на два и был обшит гладким, шлифованным горбылем.
Окна дома оставались темными, так же как и двор. Неужели у них нет электричества? Ведь ночные страхи прежде всего заставляют человека включить свет. Илья сразу заметил одну из собак. Она испуганно жалась к прикрытой двери вольера и поскуливала.
— Эй! — крикнул Илья.
Собака посмотрела на него, огляделась по сторонам и бросилась к калитке. Илья решил было, что им не пройти без потерь, но зверюга и не думала на них нападать: она подпрыгивала с радостным визгом и виляла обрубком хвоста. Илья не без опаски спрыгнул вниз, собака прильнула к его ногам, и он заметил, что она дрожит.
— Кто ж тебя так напугал? — ласково спросил он и потрепал ее холку.
Сережка спрыгнул ему на руки, но и это собака приняла как должное. Они подбежали к дому, поднялись на высокое крыльцо и наткнулись на запертую дверь.
— И что делать? — спросил Сережка.
Илья пожал плечами и осмотрел каменную стену цоколя. Вместо окон в ней были вентиляционные отверстия. Нет, сам он туда не пролезет, а Сережку одного в дом не пустит. Оставался еще вход через кухню.
Они спустились с крыльца и обошли дом с другой стороны. Разумеется, дверь на кухню Вероника тоже аккуратно заперла, но с крыльца можно было дотянуться до окна. Как хорошо, что для безопасности хозяева выбрали жалюзи, а не железные решетки!
Илья никогда не входил в чужие дома через окна. Конечно, девчонки могли бы спуститься вниз и просто открыть двери, но он представил их, крадущихся к дверям через темный дом, и понял, что неспособен на такую просьбу.
Илья осмотрелся в поисках какого-нибудь твердого предмета, но ничего не увидел и тогда снял футболку и покрепче обмотал ею руку. Рискованно, конечно, но время дорого.
Не так-то легко оказалось пробить кулаком тройной стеклопакет, но в конце концов Илье это удалось. Он влез в кухню первым и, не увидев ничего страшного, втащил в окно Сережку. На крыльце зашлась визгом перепуганная собака: Илья открыл дверь и только тогда сообразил, что мог бы впустить этим путем и ребенка, не подвергая его риску порезаться об осколки.
Он поискал глазами выключатель и случайно обнаружил его на уровне пояса — Илья никак не мог привыкнуть к этим европейским штучкам. Как он и ожидал, света не было. Даже красный огонек на выключателе не горел.
— Эй! — крикнул он в темноту, но ему никто не ответил, — есть кто?
— У девчонок спальня на втором этаже, они мне показывали окна, но я у них ни разу не был, — сообщил Сережка, — только тогда с тобой, когда жучка искали.
— Пошли на второй этаж, — согласился Илья. В отличие от Сережки, он знал в доме каждое бревнышко.
Они пробрались через темную столовую к лестнице в гостиной, прислушиваясь и оглядываясь по сторонам, но в доме стояла тишина. Илья поставил ногу на первую ступеньку, когда перед ним вдруг вырос огромный мрачный силуэт. От неожиданности Илья отступил назад: существо двухметрового роста, да еще со ступенек, нависло над ним, и он разглядел клыкастую морду, похожую на волчью.
— Уходи, хозяин избушки, — сказал леший. В его голосе не было угрозы, только равнодушная усталость и снисходительность.
Илья отступил еще на два шага, чтобы смотреть ему в глаза, не задирая головы:
— Я не могу. Вы обещали до Купалы дать им возможность уехать. У них есть три дня. Это нечестно.
— Что тебе за дело до них?
Илья усмехнулся:
— Она тоже спрашивает, что мне за дело до вас. Как вы не понимаете, они живые… Они люди, они…
— Твои соплеменники? — хмыкнул леший. — Ну и что? Они собираются уничтожить тебя, и нас вместе с тобой. Они, в отличие от тебя, не хотят знать сострадания. Оставь их нам. Они умрут тихо и безболезненно, и даже без страха.
— Нет… — прошептал Илья.
— Уйди, хозяин. Не надо вмешиваться.
— Вы давали им срок до Купалы…
— Хватит. Женщина ищет способы уничтожить избушку. Мы не можем такого допустить. Пусть она умрет до того, как успеет это сделать.
— Послушайте, дайте мне с ней поговорить, — Илья шагнул вперед, — в последний раз. Я смогу убедить ее…
— Сколько раз ты уже это делал? И что? Это что-нибудь изменило?
— Я говорил с ней так, что она меня не понимала. Может быть, теперь я смогу?
— А если не сможешь? Что будет тогда? Ее смерть будет закономерной и справедливой.
— Вы хотите сказать — «целесообразной»?
— Пусть будет так. Для нее, как ты выражаешься, целесообразность — главное жизненное правило. Так что справедливым будет подходить к ней с ее же мерками.
— А дети? Ее дети?
— Ее дети — часть ее, так же как твой сын — часть тебя. Уходи. Забудь о них.
— А если я не уйду? Вы убьете и меня?
— Нет, — покачал головой леший, — это было бы несправедливо. Мы можем причинить тебе вред только случайно.
— Дайте мне забрать хотя бы детей… Они ни в чем не виноваты, — твердо сказал Илья.
Леший крякнул и задумался, а потом ответил:
— Тебе не стоит подходить к детям сейчас. Это опасно для тебя.
— Да мне плевать, опасно это или нет! — крикнул Илья. — Я заберу их, даже если вы все встанете у меня на пути!
— Никто не встанет у тебя на пути. Ты хозяин избушки, ты имеешь право решать. Только помни, что от твоих решений зависит и наша участь. Готов ли ты распоряжаться нашей судьбой так же легко, как своей?
Илья смешался.
— Но… но если я позволю их убить… Это тоже будет на моей совести.
— Да, — согласился леший с улыбкой.
Илья вздохнул. Нет, спонтанное желание Вероники уничтожить избушку не должно стать ее смертным приговором. Это… несоизмеримо. Нельзя убивать за одно только желание. Он убедит ее.
— Тогда пропусти меня, — сказал он Лешему.
Леший недовольно покачал головой.
— Я надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, — тихо произнес он и отодвинулся к стене.
Илья подхватил Сережкину руку и рванул вверх по лестнице, собака не отставала от них ни на шаг, прижимаясь к ногам. Спальня близняшек — вторая комната от лестницы направо.
Но перед дверью мелькнул белый сарафан-саван — Мара сидела, прислонившись спиной к двери, и легко поднялась, завидев Илью.
— Не ходи туда, — она раскинула руки, закрывая собой проход.
— Почему?
— Не пугай их.
— Они меня ждут. Почему они должны испугаться?
— Потому что они тебя… уже дождались. Им хорошо и спокойно. Не ходи туда. Они просто уснут, уснут счастливыми.
— Да иди ты к черту! — взорвался Илья. — Ты сама понимаешь, что говоришь? Они же живые! Они маленькие!
Он шагнул ей навстречу, но Мара обвила его руками, сцепляя их замком у него за спиной, и положила голову ему на грудь.
— Не ходи туда, пожалуйста, — шепнула она, и Илья почувствовал, что не может добровольно избавиться от ее объятий. Прохлада ее тела закружила голову, ее невесомые и в то же время твердые руки легко ласкали его кожу, волнистые волосы струились по его груди.
— Мара… — шепнул он. — Отпусти меня.
— Я покажу тебе цветок папоротника, — зашептала она в ответ, — я буду любить тебя, я никогда не причиню тебе вреда, только не ходи туда. Я прошу тебя, не ходи. Я не хочу потерять тебя, когда ждать осталось всего три дня.
— Отпусти меня, или я не стану ждать трех дней.
— Не ходи туда. Если ты увидишь его…
— Кого?
— Какая разница. Если ты увидишь его…
— Превращусь в камень? — натянуто улыбнулся Илья, изнемогая от ее близости.
— Нет, это будет знамением, это… печать судьбы. Не ходи.
— Отпусти меня, или я умру до того, как увижу это знамение.
Она со вздохом разжала руки и оттолкнула его назад. Илья еле сдержался, чтобы не схватить ее, не прижать к себе уже собственными руками. Он встряхнул головой, как мокрый пес, и распахнул дверь.
В спальне горели свечи. На ковре в середине комнаты сидели обе близняшки, прижимаясь друг к другу и кутаясь в одно одеяло. А напротив них на коленях стоял какой-то человек и что-то ласково девчонкам шептал.
— Мы пришли, — заявил Илья с порога, втягивая Сережку за собой.
Девчонки подняли головы, и Илья увидел, как глаза их медленно расширяются и наполняются ужасом. Потом взгляды их заметались, они смотрели то на Илью, то на человека, сидевшего перед ними, наконец разразились громким визгом и, путаясь в одеяле, поползли назад, к своим кроватям.
Илья слегка растерялся, не понимая, в чем дело, и тогда человек, сидевший на ковре, медленно, как бы нехотя, оглянулся. Глаза их встретились, и Илье показалось, что столкновение взглядов выбило из воздуха искру. На него смотрело его отражение, его точная копия, он сам… Безымень. Они же виделись однажды, ночью в лесу, почему же тогда это не вызвало такого ужаса и такого напряжения?
— Потому что я не смотрел тебе в глаза, — ответило его отражение его собственным голосом, — встретить меня в своем обличье — очень нехорошая примета. Знак судьбы. Я не хотел с тобой встречаться, я пришел успокоить детей. Пока не придет кот и не споет им свою песню.
Кот? И дети умрут счастливыми? Илья еще не отошел от близости Мары, его кровь и так кипела… А может, танец перед Каменным ликом до сих пор не давал ему покоя? Он не долго думал, прежде чем подойти поближе и завалить соперника увесистым ударом кулака в челюсть.
— Пошел вон! — рявкнул Илья, потирая костяшки пальцев.
Безымень, казалось, не почувствовал боли, хотя и распластался на ковре. Он медленно поднялся усмехаясь, выпрямился во весь рост и снова посмотрел Илье в глаза.
— Чур меня, — сами собой прошептали губы.
— Не поможет, — Безымень улыбнулся его собственной глумливой улыбкой.
Илья кивнул и понял, что это и вправду не поможет. После такого взгляда этого слишком мало. Безымень тем временем подошел к двери и оглянулся:
— Неживущие, как ты нас назвал, всегда будут любить друг друга, а живых — только раз в год по обещанью. Желаю получить в подарок цветок папоротника.
Он кивнул, вышел и закрыл за собой дверь.
Онемевшие от страха близняшки давно уперлись спинами в кровать и сидели, сцепив руки и боясь пошевелиться. Первым к ним подбежал Сережка:
— Да все хорошо! Вы видели — мой папа его прогнал. Мой папа не позволит вас обижать!
— А это… это точно твой папа? — запинаясь, спросила одна из них.
— Точно, точно! — у Сережки не возникло и тени сомнения.
— Одевайтесь, — коротко бросил им Илья, — здесь вам нельзя оставаться. Пойдете с нами в избушку.
— А мама? — хором спросили они, и носы их наморщились, — как же наша мама?
— Мама? — тихо переспросил Илья.
А жива ли их мама? И стоит ли она того, чтобы остаться в живых? Если он сейчас уйдет и оставит здесь Веронику, то не простит себе этого никогда в жизни. Уйти и оставить ее — все равно что принять участие в ее убийстве.
— Сейчас поищем вашу маму. Только одевайтесь быстрей.
Интересно, в этом возрасте девочки уже стесняются? Да, наверное.
— Сережка, отвернись, — велел он сыну.
Илья подозревал, что одеваться они будут долго — все-таки девочки, — но близняшки успели собраться за одну минуту.
— Скорее! Пошли искать маму! — хором сказали они.
— А вы не видели случайно, куда ее утащили?
— Ее утащила змея, огромная змея. Но куда, мы не видели, мы же были в комнате.
Что ж, надо методично осматривать весь дом. Без фонарика придется тяжело, но со свечами будет еще труднее. Илья распахнул дверь и наткнулся на собаку, которая радостно кинулась к ним, виляя обрубком хвоста.
— Айша! — крикнули девчонки хором.
Собака заплясала вокруг них, стараясь подпрыгнуть и лизнуть в лицо.
— А где ее братишка? — спросил Илья.
— Азат вчера умер, — вздохнули близняшки.
Илья присвистнул, но расспрашивать их пока не стал — некогда.
— Айша! Где мама? Ищи маму! — крикнули девчонки.
Сука забеспокоилась, начала оглядываться, поскуливая, и рванулась к лестнице. Илья побежал за ней, за ним кинулись близняшки, а Сережка прикрыл их тыл. Айша выскочила на середину гостиной, двинулась в сторону кухни, осмотревшись, и вскоре замерла на ступенях перед запертой дверью в подвал.
— Черт! — выругался Илья, догнав собаку. — А другого входа в подвал нет?
— Есть, — ответили близняшки, — с улицы. Только там тоже закрыто, и там железная дверь.
Илья толкнул дверь плечом, но она была тяжелой и не подалась. Если в доме и есть инструмент, то наверняка он хранится в подвале, а не в кухне.
— Отойдите, — попросил он детей, теснившихся у него за спиной. Ребята поднялись на две ступеньки вверх. Илья шагнул назад и изо всех сил ударил ногой по дверному полотну, чуть выше замка. Он только отбил ногу: бесполезно.
— Что-нибудь тяжелое у вас есть? — спросил он близняшек.
— В кладовке, может быть… — неопределенно ответила одна из них.
В кладовке к стене и вправду был прилажен стеллаж с инструментом. Илья порылся на полках, нащупал что-то вроде лома и отложил в сторону. Молотки, ножовка, стамески… Неплохо. Неужели Залесский такой умелец? Топор! Ну что ж, лом — это, конечно, хорошо, но топором он управится быстрей. Илья потрогал лезвие и покачал головой: оно оказалось не только тупым, с его точки зрения, но и имело две глубокие зазубрины. Впрочем, для того, чтобы выломать дверь, это вполне подойдет.
Дверное полотно было собрано из отличной доски-пятидесятки и отделано шпоном. Хорошо, что его не обили металлом. Илья долго крошил эти доски, пока дерево вокруг замка наконец не затрещало. Все же работал он топором чересчур усердно — противно заныли ребра, которые не тревожили его дня два. Да и биться плечами в дверь тоже не следовало.
Света не хватало. Сумеречные блики от высоких проемов ложились на потолок и ничего не освещали. Илья вынырнул в кухню:
— Ребята, постойте здесь. Там очень темно, ноги переломаете.
— Нет! — хором закричали близняшки.
— Сережка вас защитит. И, в случае чего, кричите, я сразу прибегу.
— А как мы узнаем, что это вы? — спросили они хором.
Илья поднялся к ним поближе и прошептал:
— Если это буду я, то сделаю вот так, — он сложил ладони в замок и потряс ими над головой.
— Да папа, я тебя все равно узна́ю. Ты не беспокойся, — кивнул Сережка.
Илья потрепал его по плечу и нырнул в подвал. Но не успел пройти и трех шагов, как запнулся и чуть не упал. Он выругался и почувствовал, что сзади под коленку тычется что-то теплое и мокрое.
— Айша? — спросил он, и собака ткнулась носом ему в ладонь.
Илья ухватил ее за ошейник, чтобы не потерять из виду. Она рвалась вперед, волоча его за собой. Под ноги все время попадалось что-то тяжелое: не иначе, тут прошло нечто, сметавшее все на своем пути. Он спотыкался раза три, пока собака не остановилась перед дверью и не попятилась.
— Сюда? — взглянул на нее Илья.
Дверь снова оказалась запертой, только на этот раз не такой крепкой — Илья выбил ее одним ударом ноги.
Здесь тоже горели свечи… Посередине, свернувшись двумя красивыми кольцами, возлежала русалка со змеиным хвостом. Внутри ее колец свернулась калачиком Вероника, и голова ее покоилась на черной змеиной коже. Вероника не пошевелилась, когда Илья вошел, русалка же нервно подняла голову, а потом выпрямилась, как кобра, принявшая боевую стойку. В мерцающем свете свечей от нее было не оторвать глаз: иссиня-черные волосы, тонкие черты лица, маленькая упругая грудь…
На табуретке около котла лежал кот и мурлыкал так громко, что к его песне не нужно было прислушиваться.
— Привет, хозяин, — улыбнулась русалка.
— Я пришел, чтобы забрать Веронику, — кивнул Илья и оперся на стену — ему вдруг стало тяжело стоять.
— Боюсь, что ты опоздал, — сообщила она, и ее добрая улыбка превратилась в нечто, напоминавшее прорезь змеиного безгубого рта, — но не волнуйся, ей снятся счастливые сны.
Илья зевнул и почувствовал непреодолимую усталость, ноги начали подгибаться сами собой.
— Баюн поет ей не меньше получаса, — сладко сказала русалка, — и тебе не стоит долго его слушать.
— Ах вы твари! — Илья тряхнул головой, пытаясь прийти в себя.
Кот приоткрыл один глаз, но мурлыкать не перестал. Илья шагнул к табуретке и поднял его за шиворот к своему лицу — кот был здоровый и тяжелый.
— Ты что же, гад, делаешь? — прошипел он коту в морду.
— Я пою, — недовольно ответил кот. — Положи меня на место.
— До Купалы еще три дня, а ты уже поешь?
— Да ладно, хочешь — забирай, — мирно ответил кот, — ты хозяин, тебе видней. Только смотри, как бы хуже не сделать. И не уверен я, что она проснется.
Илья поставил кота обратно на табуретку и снова зевнул. Проснется она или нет, можно разобраться потом, главное — это забрать ее отсюда. Он глянул на змею-русалку и нагнулся к Веронике.
— Как ты думаешь, кто из нас красивей? — спросила русалка, откинув волосы назад и приподнимая лицо, чтобы ему было лучше видно.
Илья посмотрел на Веронику, потом снова на русалку и нехотя ответил:
— Отстань. Конечно ты. Ты совершенна. А она просто красивая.
— Ты мне льстишь, — довольно улыбнулась русалка, — поцелуй меня, тогда и забирай свою Веронику.
— Мне пять минут назад сказали, что неживущее любит живое раз в год по обещанию, — усмехнулся Илья и снова зевнул.
— Сегодня как раз такой день, когда я тебя люблю, — рассмеялась русалка. — И… я всегда люблю теплое. Ее ты целовал, а чем я хуже?
Илья вздохнул:
— Ты не хуже. Дай мне ее забрать.
— Не дам! — захохотала она, рот ее открылся, и Илья увидел два огромных изогнутых ядовитых зуба, похожих на кривые кинжалы.
— Ну и как тебя после этого целовать? — хмыкнул он. — Я же человек все-таки.
— Не бойся, не укушу, — русалка закрыла рот и придвинулась к нему поближе.
— Ну ладно… — Илья вытер губы, обхватил ее одной рукой за пояс и притянул к себе.
Но едва он попытался шевельнуться, как почувствовал, что тяжелый змеиный хвост обвивает ноги и сдавливает грудь тремя плотными кольцами. Русалка оторвала его губы от своих и повернула голову:
— Пой, Баюн! Пой еще, может быть, мы успеем!
— Это нечестно, — Илья попробовал вырваться. Какое там! Его запястья перехватили неожиданно сильные руки русалки.
Кот кивнул, поджал под себя лапы и замурлыкал, громко и певуче.
— У меня ребра сломаны, не жми так сильно… — попробовал он взять ее на жалость.
— Потерпишь, — улыбнулась она, — утешай себя мыслью, что сделал все возможное. Разве не это тебе нужно? Спокойная совесть.
Едва кот начал петь, голова сладко закружилась, а тело охватила сонливая мягкость. Русалка отстранилась немного в ответ на рывок Ильи и сделала выпад к его лицу, широко раскрыв неестественно огромную пасть с зубами-кинжалами. Но он рванулся снова и высвободил одну руку, тут же ухватив русалку за тонкую гибкую шею. Интересно, ей нужно дышать? Или она может обойтись и без этого? Во всяком случае, русалке это не нравилось — она затрепыхалась, совсем как живая, закатывая глаза и царапая его руку ногтями.
— Пусти, — прошипела она.
— Щас! — хмыкнул Илья. — Сначала ты отпусти меня.
Хвост ее пришел в движение — Илья почувствовал, как мышцы, спеленавшие его, напрягаются все сильней, превращаясь в камень. Хвост выдавил дыхание из груди, ребра заныли мучительно, и заломило сжатые как в тисках колени. Зато набегавшую сонливость сняло как рукой.
Русалка вдруг обмякла, повисла на его руке, как тряпка, и закатила глаза. Но Илью было не так-то легко обмануть — хвост сжимал тело с прежней мощью. Русалка поняла, что он не поддался на ее уловку, и открыла глаза, вперив немигающий взор ему в лицо.
— Отпускай, — выдавил Илья.
Сказать она ничего не могла, но в ее глазах промелькнуло что-то вроде готовности сдаться. Она выдержала паузу, а потом три кольца ее черного хвоста разом расслабились и упали к его ногам. Илья рухнул на них сверху, разжимая руку.
— Ладно, — прохрипела русалка, потирая шею рукой, — ты победил. Но если бы я не боялась тебя убить, тебе бы это не удалось.
Илья обхватил ребра руками и попробовал подняться, путаясь в мягком, бархатном змеином хвосте. Над Вероникой, мечтательно закрыв глаза, кот пел свою песню. Илья выбросил руку вперед и сгреб кота за шиворот:
— Все! Твоя песенка спета.
— Да пожалуйста, — флегматично ответил кот.
Вероника лежала на боку, подсунув ладонь под щеку, будто маленькая девочка в своей кроватке. Илья перевернул ее на спину — ее тело было мягким и безвольным.
Он подсунул руки ей под плечи и под колени и попробовал встать. Когда Вероника держалась ему за шею, она не показалась ему такой тяжелой. Ребра заломило до слез. Илья поднялся со стоном и шаг за шагом двинулся вперед.
Он донес ее до двери, развернулся боком и кивнул русалке и коту на прощание.
— Надеюсь, она не проснется, — вежливо сказал кот.
— Присоединяюсь, — улыбнулась русалка и помахала Илье гибкой красивой рукой.
Айша, так и не осмелившаяся войти в дверь, сидела у стены напротив. Завидев хозяйку, вместо радостного визга она утробно взвыла, как по покойнику, и Илья подумал, что ему надо спешить. Вероника была жива, он чувствовал ее легкое дыхание. Но кто знает, что будет через пять минут?
— Вперед, девочка, веди меня, — кивнул он собаке.
Айша двинулась вперед, только на этот раз держаться за нее Илья не мог. Даже после неяркого света тьма подвала показалась непроглядной. Илья старался идти, касаясь плечом стены, но все равно спотыкался. Руки занемели, и тело Вероники опускалось все ниже — приходилось помогать себе коленкой.
Илья с трудом поднялся по ступенькам в кухню — дети почему-то не обрадовались его появлению, а настороженно сжались.
— Это я, — сказал им Илья, но и это их не убедило. Даже Сережка отступил на шаг вместе с близняшками.
Илья вспомнил про условный знак и застонал: если он опустит Веронику на пол, то поднять ее у него не хватит сил! Разумным компромиссом ему показался большой кухонный стол, куда он ее и водрузил.
— Пап? — робко спросил Сережка.
Илья усмехнулся и потряс сцепленными руками над головой. Ребята выдохнули с облегчением, близняшки бросились к матери, а Сережка к Илье.
— Аптечка у вас в доме есть? — спросил Илья близняшек.
— Почему у мамы закрыты глаза? — с ужасом спросила одна, а другая продолжила шепотом: — Она умерла?
— Нет, она спит. Она просто спит. Она скоро проснется, надо только донести ее до избушки. Аптечка у вас есть?
— У нас лекарства в кладовке лежат, в ящике, — сообщила одна из девчонок.
Лекарств в доме хватало, оставалось только сгрузить их в пакет — Мишка разберется, что тут нужное, а что нет.
Илья подошел к Веронике и оглядел ее внимательней. Ему показалось, или ее дыхание стало еще тише? В тусклом свете из окон ее лицо выглядело бледным, умиротворенным и очень красивым. Наверное, красивей, чем у змеи-русалки. Илья подумал, что она похожа на мертвую царевну в хрустальном гробу. Только поцелуй вряд ли приведет ее в чувство. Он оценил собственные силы и перекинул ее через плечо, как мешок с картошкой. Пожалуй, так у него гораздо больше шансов дойти до цели…
— Бегом, ребята, — кивнул он детям и распахнул дверь на крыльцо ногой.
На улице светало. Или это показалось после полутемного дома? Белой ночью начинает светать сразу после заката. В лесу послышалась птичья трель — значит, это и вправду восход.
Дети легко обогнали бы его, если бы не побоялись бежать впереди. Подходя к избушке, Илья падал с ног, до того тяжелой показалась ему ноша. Поднимаясь по ступенькам, он раза два споткнулся и ввалился в столовую, едва не растянувшись на пороге.
— Мишка! — крикнул Илья, пиная его кровать ногой. — Просыпайся, у нас гости!
Еще три шага до собственной кровати… Илья побоялся бросить Веронику на постель и постарался опустить ее тело осторожно и медленно.
— С ума сошли? — сонно спросил Мишка, поднимаясь.
— Вставай, нам нужен доктор, — Илья сел на пол около своей кровати, обхватив грудь руками.
В спальню завалились ребята, а за ними тихой сапой, на полусогнутых, пробралась Айша — видимо, подозревала, что собакам в спальне не место.
— Чего случилось-то? — Мишка сунул ноги в тапочки.
— Не знаю, — честно ответил Илья, — посмотри на нее. Мне ее не разбудить.
Мишка растолкал детей в стороны и нагнулся над Вероникой. Ну что ж, теперь его очередь ее спасать.
— Я пока на твоей кровати полежу, — сообщил Илья Мишке, с трудом поднялся и, пройдя три шага, рухнул на постель. Видно, песня кота не прошла для него даром: он уснул мгновенно. И только смутно, сквозь сон почувствовал, как кто-то снимает с него кроссовки.
Ника решительными шагами направилась к дому, все еще кипя от негодования, когда на память ей пришли слова ведуньи о том, что Долина находит себе стража, который за избушку готов положить жизнь. Она даже приостановилась, поразившись собственной глупости: как ей могло прийти в голову просить плотника продать ей избушку? Чем она думала, когда надеялась на его великодушие? И ребенку очевидно, что избушку он не продаст! А она еще и позволила себе… Какой ужас… Как ему это удалось? Она вовсе не хотела ничего подобного. Да, ей было приятно, что он разглядывает ее ноги, она и шорты надела, чтобы он растаял и потерял самообладание. Но в результате растаял не он, а она! Что на нее нашло? Может, ведунья соврала и плотник все же обладает какой-то магической силой? Как вовремя появились близняшки… А главное, он все равно ей отказал. И у нее нет ни единого способа завладеть избушкой. Ни деньгами, ни увещеваниями, ни силой, ни хитростью — она никогда ее не получит. Наверное, плотник и вправду скорей согласится умереть, чем позволит ее разрушить.
Ника добралась до дома и села в шезлонг на террасе. Надо позвонить Алексею, возможно, он что-нибудь придумает.
Но Алексей не придумал ничего. Он собирался уезжать в Томск. Там у него нашелся какой-то верный человек, который готов под проценты ссудить ему некоторую сумму и принять в залог его фирму. Этой суммы все равно не хватит, чтобы покрыть требования инвесторов, но, по крайней мере, это лучше, чем ничего. Алексей планировал пробыть там неделю, пока эксперты оценят стоимость разрабатываемых «Сфинксом» проектов. Нике же показалось, что он собрался сбежать.
— Ты что, даже не заедешь попрощаться с детьми? — спросила Ника, едва сдерживая слезы.
— Я не могу, Никуся, ты же видишь, что я работаю почти круглосуточно! Можешь себе представить, сколько мне нужно успеть сделать до отъезда? Самолет завтра в шесть вечера, и я не знаю, смогу ли я на нем улететь. В конце концов, я делаю это для тебя и для девочек, неужели это непонятно?
— Ну, может, ты хотя бы подскажешь, в каком направлении мне действовать?
— Попробуй обратиться в местную администрацию. За хорошую взятку они пришлют пожарного инспектора. Ему тоже надо как следует заплатить, и он вынесет решение о пожароопасности строения. Ну а потом нужно получить решение администрации на его снос. Но это все равно будет незаконно, потому как сносить строение должен его хозяин и за свой счет. И… это не сделается быстро, придется недели две обивать пороги и в каждом кабинете что-то платить.
— Но я не могу ждать две недели… — пробормотала Ника.
— Тут я ничем не могу тебе помочь. Давай заканчивать этот разговор, я очень тороплюсь, меня ждут люди.
А ведь Алексей никогда не носил ее на руках…
Ника все же отправилась в поселковую администрацию — даже если у нее ничего не получится, она должна действовать. Возможно, в процессе найдутся какие-нибудь обходные пути, которые помогут ускорить принятие решения. Она переоделась в деловой костюм, гладко причесала волосы и в администрацию явилась как респектабельная деловая дама, но благополучно наткнулась на запертую дверь: в воскресенье такие учреждения не работают. Проклиная все на свете, и в первую очередь свою невнимательность, она вернулась домой несолоно хлебавши.
В понедельник ее снова ожидала неудача, это был неприемный день, но визит оказался ненапрасным: Нике удалось познакомиться поближе с секретаршей главы администрации. Ею была женщина средних лет, не слишком сообразительная, зато очень жадная до денег. Она сразу разглядела в Нике «своего клиента» и начала лебезить, едва та переступила порог приемной. Ника не осталась в долгу, и секретарша подняла все документы на избушку, которые имелись в администрации. Вот тут Нике пришлось разочароваться: домик, которым раньше владел председатель поссовета, был не просто оформлен надлежащим образом, а причислен к памятникам истории и культуры местного значения и, соответственно, находился под охраной ГИОПа. Продажа домика и то является сложной и дорогостоящей процедурой, не то что его снос. И даже если двадцать пожарных инспекторов заявят о пожарной опасности, на этом основании разве что выделят денег для его ремонта, но никак не снесут.
Ника не очень хорошо разбиралась в законах, предоставляя Алексею возможность утрясать юридические сложности на их жизненном пути, но и она слышала, что в ГИОПе за две-три тысячи долларов вопрос решить невозможно. Нужны другие связи и другие деньги. Алексей, возможно, и смог бы с этим разобраться, но ему сейчас не до того, он никогда не поверит, что от сноса избушки зависит успех его проекта.
Поговорив с секретаршей с полчаса и выслушав ее непонятные, но разумные пояснения, Ника пришла к выводу: законным путем сноса избушки она не добьется. А если добьется, то пройдет столько времени, что смысла в этом уже не будет. Даже если Алексей бросит на это все свои силы, дело не сделается за оставшиеся до Купалы пять дней. Она вышла из администрации с распухшей от обилия информации головой и еще несколько минут не могла навести порядок в мыслях. Нет, юридические науки, очевидно, не для нее.
Но если сноса избушки нельзя добиться законным путем, значит, остается только один путь — незаконный. Ведь пытался же Алексей ее сжечь. Ника всегда панически боялась уголовно наказуемых действий; максимум, на что она была способна, это нарушить правила дорожного движения и не заплатить налогов. Она и слушать не желала рассказы Алексея о делах, если они казались ей преступными. Ничего страшней тюрьмы Ника себе представить не могла. А на грани разорения, когда, возможно, у них не останется денег на подкуп милиции, это пугало ее особенно.
Она вернулась домой в смятении: рискнуть? Или сдаться? Пусть Алексей решает их финансовые проблемы, она может уехать в город или хотя бы увезти детей. Но что-то подсказывало ей, что Алексей финансовых проблем на этот раз не решит. Нет, если она сама ничего не предпримет, они действительно рискуют остаться нищими. Хорошенький ей предоставлен выбор: тюрьма или сума!
А ей придется торчать в Долине и изображать счастливую мать семейства, иначе шансы на помощь мужа сводятся к нулю. Если же в город увезти только детей, с кем их там оставить? Надежда Васильевна, благодаря стараниям Алексея, отправлена на месяц в санаторий, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения в том, что она сбежала из Долины. Нанять приходящую няню? Но, во-первых, об этом сразу же станет известно всем ее знакомым, а во-вторых, кто ж доверит своих детей незнакомой женщине, даже если у нее прекрасные рекомендации? В конце концов, до установленного срока у нее есть пять дней. Пусть нечисть ее пугает, Ника настолько устала бояться, что это не имело для нее большого значения.
Сильней всего хотелось заснуть и проснуться, когда все закончится. Так или иначе. Ни о чем не думать и ничего не решать. А может, лучше будет, если Долина их убьет? Ни тюрьмы, ни сумы. Она хорошо жила тридцать пять лет, у ее близняшек было счастливое детство. Может, на этом поставить точку?
Ника представила, как Алексей вернется из командировки и застанет в доме их хладные трупы. Вот тогда ему придется кусать локти и проклинать свое равнодушие! И на похороны соберутся все знакомые, одетые в черное и смахивающие фальшивые слезинки с глаз. Естественно, приедет мама, если Алексей догадается вызвать ее из Штатов. Мама, всегда холодная и сдержанная, наверняка расплачется по-настоящему. Ника живо нарисовала воображаемую картинку похорон. Обшитые бархатом гробы, утопающие в цветах, белые кружевные платья на ней и девочках. Это будет красивое и незабываемое зрелище. Интересно, близняшек положат в один гробик или в два?
Этого она не выдержала и расплакалась. Нет, никогда она не допустит даже мысли о том, что ее девочки могут умереть! Пусть тюрьма, сума, что угодно, но она не позволит убить своих детей! И сделать их нищими она тоже не позволит! Они слишком малы и не приспособлены к жизни. Она готова пойти в тюрьму, лишь бы с ее детками все было хорошо. Она сделает все от нее зависящее, чем бы ей это ни грозило. Ее дети родились для того, чтобы быть счастливыми. И если отец не в состоянии обеспечить их будущее, то для этого у них есть мать!
Телефонный звонок показался ей внезапным и резким, она дернулась и схватилась за мобильный. Но это всего лишь звонил Алексей.
— Никуся, я улетаю, уже объявили регистрацию, так что до завтра, наверное, меня будет не достать. Как ты? Как девочки?
— Все в порядке, Алеша. У нас пока все хорошо.
— Звони мне в случае чего, только учти, что с Томском разница во времени три часа.
— Да, я постараюсь не забыть, — устало ответила Ника.
— У тебя странный голос. Ты спала?
— Нет, все в порядке, я просто немного устала. Ездила в администрацию и выяснила, что избушка находится под охраной ГИОПа.
— Это же просто невозможно… Тогда тебе лучше в это не соваться. Я вернусь и попробую что-нибудь сделать, обещаю.
— Я думаю, в этом уже не будет необходимости, — процедила Ника.
— Да не расстраивайся ты так, Никусь. Все будет в порядке, вот увидишь. Я скоро вернусь. Все, поцелуй девчонок за меня. И в случае чего звони.
Она нажала на отбой. Ничего в порядке не будет. Если взять денег в долг под проценты, это лишь оттянет неизбежный печальный финал, только и всего.
Словно в ответ на ее мрачные мысли со двора раздался громкий заунывный вой собак, запертых в вольере, который очень скоро перерос в отчаянный лай. Ника выглянула в окно: ни во дворе, ни около ворот она никого не увидела. Что это случилось с псами? Возможно, они почуяли опасность, которую Ника разглядеть не смогла? И где дети?
Ника сломя голову скатилась по лестнице, думая о самом страшном. По дороге домой она видела близняшек, мирно игравших около недостроенного дома, она еще подумала тогда, что играют они на глазах у плотника, который строит баню, поэтому за них можно не волноваться. Но плотник мог и уйти: обедать, например, или купаться. Он же не обязан следить за ее детьми.
Она выбежала во двор, оглядываясь по сторонам. Айша лаяла из глубины вольера, а Азат всем весом кидался на проволочную сетку, скалился и рычал так страшно, что пена капала у него из пасти. Никогда еще никто из гостей не вызывал у него такой ярости, он поранил лапу, прыгая на ограждение, но, похоже, этого не заметил, продолжая биться в калитку вольера. Глядя на него, никто бы не подумал, что это всего лишь девятимесячный щенок.
Увидев Нику, собаки снова взвыли, как будто умоляя выпустить их на волю. Что с ними случилось? И не будет ли беды, если она и вправду их отпустит? Ее предупреждали, они непредсказуемы и подвержены вспышкам необъяснимой ярости. Только ей почему-то не казалось, что эта ярость необъяснима, ее охватила нервная дрожь и предчувствие непоправимого. Будь что будет, здесь можно ожидать чего угодно. Она сначала выпустит собак, а потом разберется, стоило это делать или не стоило.
Азат рванулся к воротам, как только Ника отодвинула засов, и чуть не сбил ее с ног. Айша последовала за ним. Пес припал на передние лапы и подсунул рычащую морду под створ ворот, разрывая землю когтями. Ника подбежала к нему и распахнула калитку.
— Вперед, мои хорошие! Вперед!
Азат сорвался с места с громким лаем, направляясь вдоль забора в сторону леса, Айша едва поспевала за ним, считая своим долгом подбодрить брата, но вперед него в пекло не соваться. Ника, конечно, не могла догнать собак, но, выбежав со двора, с недоумением и ужасом увидела Алексея, который вел близняшек за руки и был уже у самого леса. Он оглянулся, услышав лай собак, и не остановился, а только ускорил шаги.
— Алеша! — растерянно крикнула Ника. Он ведь только что звонил ей из аэропорта! И почему собаки с такой злобой преследуют своего любимого хозяина?
Алексей побежал, увлекая девочек за собой, как будто хотел укрыться от нее в лесу. Что он задумал? Почему он ее обманул? Но не может же он причинить близняшкам какой-нибудь вред, ведь он их родной отец! Ей — да, в такое еще можно было бы поверить, он никогда ее не любил, но детям?
Ника замерла в нерешительности, не понимая, что происходит и что ей следует делать, когда Азат настиг Алексея и прыгнул ему на спину, целясь клыками в шею. Алексей выпустил руки близняшек, пытаясь скинуть с себя пса, и закрутился на месте — ему никак не удавалось схватить повисшую на шее собаку. Девчонки хором завизжали и отпрыгнули в разные стороны. Неужели Азат сошел с ума? И Айша тоже? Сука догнала своего брата и теперь лаяла на Алексея, но ближе чем на три шага к нему не подходила. Нет, вдвоем собаки сойти с ума не могут, разве что их кто-то заколдовал или опоил. Но если они напали на Алексея, то могут обидеть и детей!
— Девочки, бегите ко мне! — что есть силы крикнула Ника. — Быстрей, умоляю, быстрей!
Какое счастье, что послушание вошло у них в привычку! Близняшки, продолжая визжать, со всех ног бросились к матери, а Алексею тем временем удалось отбросить пса в сторону. Но Азата это не остановило, он снова с ревом кинулся на хозяина, стараясь вцепиться в его запястье.
И вдруг Ника поняла, что это вовсе не Алексей. Как она вообще могла принять за мужа совершенно чужого человека? Он гораздо ниже Алексея, и легче, и одет совсем не так, и… да это же плотник! Как она могла перепутать? Азат рвал его за руки, а тот пытался отбиваться, но особого успеха не достиг — пса не могли остановить жалкие удары его кулаков. С того случая, когда плотнику удалось победить собак, прошло почти два месяца, псы выросли, стали старше, смелей и сильней.
Значит, он вовсе не желает ей добра? Значит, он ее враг, смертельный враг, который только что пытался украсть у нее детей? Она прижала ревущих близняшек к себе и спрятала их мокрые лица на своей груди:
— Мамочка, почему Азат напал на папу? — захлебывалась слезами Майя.
— Это не папа, — машинально пробормотала Ника, неотрывно глядя на поединок собаки и человека.
Человек проигрывал, еще чуть-чуть, и пес уронит его на землю, и тогда ничто его не спасет. Нет, она не будет отзывать пса. Собаки чуют врагов издалека; если Азат еще из-за забора понял, что перед ним враг, значит, имел на то основания. Может быть, это и есть решение всех проблем? Нет человека — нет проблемы? Нику передернуло от циничности посетившей ее мысли. Азат все равно не послушает ее, это же очевидно…
И в ту секунду, когда зверь прыгнул на плотника сбоку, стараясь сшибить с ног, облик человека изменился, изменился в одно мгновение, прямо на глазах! То, что пытался атаковать пес, вообще не было человеком. Темно-коричневые кости, местами еще обтянутые гниющей плотью, череп с черными провалами пустых глазниц и остатками волос на темени и затылке, суставчатые кисти рук с обрывками сухожилий… Ника сильней прижала к себе детей, чтобы они не оглянулись и не увидели, кто на самом деле вел их в лес, держа за руки. Азат же словно не заметил произошедшей перемены в противнике, будто с самого начала знал, кого атакует. Нике показалось, что она услышала сухой стук его клыков, когда он пытался укусить костяную руку.
Монстр, несмотря на кажущуюся немочь, оказался неожиданно сильным, значительно сильней, чем люди, которых перед этим изображал. Как игрушку ухватил он пса за голову, ударил об землю и, наступив ногой собаке на позвоночник, крутанул его морду вокруг своей оси. Раздался громкий сочный хруст, Азат не успел взвизгнуть, его яростный рык оборвался, и на несколько секунд все стихло вокруг. Монстр выпустил из рук безжизненную голову, распрямился и шатаясь побрел в лес, не разбирая дороги.
Ника не сразу увидела, как близняшки, высвободившись из ее объятий, во все глаза смотрят на убитую собаку, даже не замечая, что за страшное существо медленно удаляется от них по мшистой опушке.
Тонко и жалобно завыла Айша, припала к земле и медленно подползла к вытянувшемуся, застывшему телу брата. И вслед за ней, так же тонко и жалобно, заскулили дети — без слез и без слов. Не имело смысла подходить и проверять, жив Азат или нет. То, что он мертв, было видно издалека. Нет, она не относилась к собаке, как Люська к любимому Фродо, но еще совсем недавно он был пухлым неуклюжим щенком с толстыми лапами, и ел у нее из рук, и грыз обувь в прихожей, и боялся выходить на свою первую прогулку. А теперь он умер, защищая от опасности ее детей, как и подобает верному стражу.
— Мы его похороним и поставим ему памятник, — тихо сказала Ника девочкам, — и всегда-всегда будем про него помнить.
Они продолжали выть без слез, и Ника без колебаний двинулась вперед, взяв их за руки.
— Больше не отходите от меня ни на шаг.
Ее твердость чуть успокоила их, и по щекам у них потекли слезы — это было немного лучше, чем бессловесный вой.
— Он… он хотел завести нас в лес на съедение диким зверям? — сквозь слезы спросила Марта.
— Я не знаю. Наверное. Что он сказал вам?
— Он сказал, мы вместе погуляем по лесу, он нашел красивую поляну, на которой растут ромашки, — всхлипнула Майя.
— Он вас обманул, — жестко констатировала Ника.
Айша подняла на них несчастные глаза.
— Ты одна у нас теперь осталась, — Ника погладила собаку, — отойди, дай нам поднять Азата.
Сука на секунду положила голову на ее туфли, демонстрируя преданность, но как будто поняла, что от нее хотят, поднялась и отошла в сторону.
Не так-то легко оказалось оттащить огромного пса во двор. Поднять его у Ники не хватило сил, пришлось волочить по земле. Девочки не побоялись дотрагиваться до мертвой собаки и помогали ей, сколько могли, роняя слезы на черно-белую шкуру. На середине пути Ника подумала, не позвать ли ей плотника на помощь. И донести собаку, и вырыть могилу — тяжелая, мужская работа. В этой просьбе он безусловно ей не откажет. Но потом решила, что последний долг преданному псу они отдадут без посторонних. Ведь больше ничего сделать для Азата они уже не смогут, как бы им этого ни хотелось.
В цоколе нашлись два лопаты — большая и маленькая, саперная. Сначала Ника хотела вырыть могилу у задней стены дома, но подумала и решила, что это будет нехорошо. Если они действительно хотят про него помнить, пусть он лежит перед крыльцом, там, где планировалось разбить клумбу.
Могилу рыли долго, Ника понятия не имела, как трудно, оказывается, выкопать яму сколько-нибудь подходящей глубины. Девочки помогали ей по очереди. Все втроем натерли ладони до пузырей — Ника не догадалась надеть перчатки. Аккуратный песчаный холмик вырос над землей лишь через несколько часов. В гараже осталось немного камней, которыми был облицован цоколь, и они обложили ими могилу ровным овалом.
— Мы закажем ему настоящий памятник, из гранита, — Ника присела на корточки.
— А можно сделать из гранита собаку? — спросила Майя.
— Не знаю. Наверное, можно. Завтра поедем и спросим. Ну что, сегодня нам осталось только нарвать ему цветов.
— Мы около пляжа видели люпины.
— Они почти совсем распустились.
И лишь по дороге к реке Ника вспомнила, что забыла накормить детей обедом. Нет, ей не справиться со всеми материнскими обязанностями без Надежды Васильевны. Если бы она сразу подумала про обед, когда вернулась из администрации, возможно, Азат был бы сейчас жив.
Пушистый полосатый кот вышел из лесу, отряхивая лапы. Пусть сегодня хозяйка дома спит спокойно, у нее осталась последняя ночь. Пусть отдохнет. Нижний мир вовсе не так жесток, как кажется. Убийства — не их стезя, за убийства дорого приходится платить. Одно дело — убивать жрецов темного бога, и совсем другое — женщину с детьми. Но если уж они решились на убийство, они не станут глумиться над беззащитными жертвами. Они подарят им красивую и счастливую смерть.
Хозяин снов оглядел Долину — призрачная, прозрачная ночь. Такими ночами людям должны сниться странные и красивые сны. Он пролез во двор под воротами, неслышно прошел по дорожке мимо свежей собачьей могилы, засыпанной цветами. Безымень слегка перебрал, не было никакой необходимости убивать собаку. Ему вообще не хватает мудрости и терпения — наверное, оттого что он вынужден слишком часто принимать человеческий облик. Оставшаяся одинокой сука лежала на крыльце, прижавшись к двери. Кот прошел мимо нее — пусть ей приснится брат, пусть они вдвоем весело играют во дворе под луной. Собака — не человек, проснувшись утром, она не станет несчастней, чем сейчас.
Сука расслабилась и перестала дрожать, потом лапы ее начали подергиваться, а пасть приоткрылась в улыбке, и беззвучно хлопали губы — она бегала и лаяла во сне.
Хозяин снов приоткрыл дверь, прокрался в темный дом и поднялся на второй этаж. Они спали в одной комнате — мать и две дочери. Спали беспокойно, вспоминая тревоги прошедшего дня. Пусть сегодня они будут счастливы. Она не такая уж злая и жадная, эта женщина. Ей просто не повезло. Если бы она не собиралась разрушить избушку, то могла бы успеть уехать из Долины. Своим непременным желанием победить она подписала смертный приговор себе и детям.
Кот прошел по подушке одной из девочек. Им приснится одинаковый сон, сон о том, как летней ночью к ним пришла берегиня — добрая фея — и исполнила самое заветное их желание: никогда больше не уезжать в школу, жить вместе с мамой и папой. Пусть идут все вместе по осеннему парку и собирают желтые листья, как это было когда-то давным-давно, когда они были совсем крохами.
Что могло бы стать самым лучшим сном для этой женщины? Нет, не проданные участки, ей только кажется, что это самое главное в ее жизни. Пусть ей приснится тот далекий солнечный день, тридцать лет назад, когда отец потихоньку от матери забрал ее из детского сада и повел в кафе, есть мороженое, политое сиропом. Пусть она снова увидит три разноцветных шарика в блестящей металлической вазочке и вспомнит, ела ли она за всю жизнь что-нибудь вкусней? И был ли в ее жизни еще хоть один мужчина, который любил бы ее так же сильно, как отец, которого ее лишила мать? Пусть вспомнит его грустный, внимательный взгляд и тихий голос. Он не умел рассказывать сказок и не играл с ней в куклы, но он любил ее, искренне, как умел.
Пусть сегодня будут счастливы. Завтрашней ночью они умрут.
Узкая тропинка в конце Лесной улицы на другом конце поселка, далеко за железной дорогой, привела Нику к старому дому, который и вправду сначала показался ей заброшенным. Дом был обшит серо-коричневой вагонкой, еще сохранившей следы краски, которая давно облупилась и осыпалась. Крыша слегка покосилась, как сдвинутая набекрень треуголка разбойника, окна скособочились, и некогда резные наличники торчали вверх и вниз жалкими огрызками, словно обломанные зубы. Забора вокруг дома не было, протоптанная тропинка вела прямиком к крыльцу, около которого пышно разрослась сирень.
Ника огляделась и взошла на низкое крылечко — под ногами заскрипели и качнулись доски.
— Заходи, — услышала она хриплый голос из-за двери, еще не успев постучаться.
Хлипкая дверь с широкой кривой щелью у порога скрипнула, Ника осторожно переступила порог и огляделась. Сразу за дверью располагалась кухня, довольно чистая, с выбеленной печью, газовой плитой и старым, пожелтевшим от времени холодильником. Из кухни распахнутая дверь вела в единственную комнату, тоже чистую и опрятную, что никак не вязалось с внешней заброшенностью дома. По другую сторону от кухни была светлая веранда.
В комнате за круглым столом, накрытым клеенчатой скатертью, сидела старуха — рослая, сморщенная, как сухой гриб, одетая опрятно и вовсе не по-деревенски. Перед старухой на столе лежала открытая книжка, стояла высокая чашка с дымившимся чаем, валялась початая пачка «Беломора», а большая хрустальная пепельница была полна папиросных окурков.
— Заходи, чего встала, — бабка панибратски подмигнула Нике и указала на место за столом.
— Здравствуйте, — сказала Ника и, озираясь по сторонам, двинулась в комнату.
— Чай будешь? — спросила старуха, и, не дожидаясь ответа, поднялась, подошла к массивному резному комоду, на котором стоял электрический чайник, несколько одинаковых высоких чашек, сахарница и вазочка с вареньем.
— Только к чаю у меня ничего нет, кроме варенья. Хочешь, могу бутербродик с колбаской сделать.
— Нет-нет, спасибо, — опешила Ника от ее гостеприимства и простоты.
— Тогда так пей, — пожала плечами бабка, кинула в чашку пакетик с чаем и залила его кипятком.
Ника присела на краешек стула.
— Не куришь, вижу, и правильно делаешь. Но я, извини, буду курить. Форточку открыть могу, но курить все равно буду.
— Конечно-конечно, — согласилась Ника, хотя не переносила табачного дыма и никогда курить в своем присутствии не позволяла.
Старуха поставила перед ней чашку с блюдцем, сахарницу и варенье. Нике ничего не оставалось, как вежливо кивнуть и пригубить обжигающего чаю. Вообще-то чай она не любила и пила обычно кофе или минеральную воду.
— Рассказывай, как тебя угораздило в Долине дом построить, — бабка шумно отхлебнула из своей чашки, смачно дунула в мундштук папиросы, постучала им по пепельнице, смяла гильзу и закурила, щелкнув бензиновой зажигалкой «Зиппо». Ника пригляделась — зажигалка стоила немалых денег, хотя могла оказаться и дешевой подделкой.
— Что смотришь? Дорогая вещь, человек один подарил. Знал мою слабость до дорогих безделушек. Ты-то, небось, платок притащила.
Ника испуганно втянула голову в плечи.
— Ничего. Но если в следующий раз придешь, ложку принеси серебряную. Чайную. Моя недавно сломалась— засахаренный мед ковыряла. Но это если придешь, я никого к себе в гости силком не тяну и подарков не вымогаю. Чего принесли — на том и спасибо.
— А… а откуда вы знаете, что я построила дом в Долине? — нерешительно спросила Ника.
— У тебя на лбу это написано, — хрипло хохотнула старуха, — рассказывай, не тушуйся. Глупости про меня говорят, что я сглазить могу или порчу наслать. Знаю много, не скрываю. Но не глазливая я, не ведьма ведь — ведунья, разницу чуешь?
Ника начала рассказ издалека, сперва робко, но постепенно увлеклась и расслабилась — она в первый раз получила возможность говорить о Долине, своих страхах и догадках в открытую, не боясь показаться смешной или ненормальной. Старуха слушала внимательно, только изредка вставляла ядовитые комментарии.
К концу рассказа Ника знала, что лохматое чудовище с человеческими руками — это леший, а Мара — суккуб и для женщин, в общем-то, не очень опасна. И что участки не продаются, потому что покупатели, появляясь в Долине, чувствуют, как та отталкивает их, и советы плотника для них большого значения не имеют. Когда рассказ Ники дошел до освящения дома, бабка презрительно поморщилась и пробормотала:
— Нашла кого просить! Их еще в позапрошлом веке поганой метлой из Долины погнали. Старый-то батька это знал, а молодому, небось, силушку богатырскую девать некуда было, вот и согласился.
Когда же Ника рассказала о том, что произошло утром с отцом Андреем, ведунья захохотала громко и неприлично, смутив Нику кощунственным отношением к трагедии.
— Ой, не могу! — бабка вытерла слезы из уголков глаз. — Батьке крестом по башке, значит? Молодец, болотный дедко! Нечего им в Долину соваться. И как, остался жив или помер сразу?
— Когда скорая его увозила, был еще жив, — сдержанно ответила Ника.
— Ну, может, и не помрет, сейчас медицина чудеса творит. И что же ты от меня хочешь? Совета? Так я посоветую тебе уехать и буду права. Но ведь не за этим ты ко мне шла, уехать много ума не надо, правильно я рассуждаю?
Ника кивнула, испугавшись, что ее надежда на помощь старухи оказалась напрасной.
— Я могу тебе рассказать, что такое Долина и с чем ее едят, а ты дальше сама будешь думать, что тебе делать. И советовать ничего не буду, на твоей совести останутся твои поступки, если все-таки решишься не бежать, а действовать. Небось, ни леший, ни дедко болотный мне платочков не носят, чтобы я их тайну берегла. Да и жить мне недолго осталось. Сразу скажу, плотник твой никакой не колдун и валенком не прикидывается — валенок он и есть. Спокон веку Долина находила себе стража, который за нее да за свою избушку жизнь положить готов. Старый хозяин умер, а этот еще в силу не вошел. Лет через десять-пятнадцать, глядишь, Долина поднимет его повыше. Все ее стражи поначалу валенками были, а потом на ноги прочно вставали. Говоришь, дома его ваши клиенты ценят? Вот тут и поднимется.
— Да его деньги не интересуют, — хмыкнула Ника.
— Не в деньгах сила и власть, а в уважении человеческом. Старый хозяин председателем поссовета был, а предыдущий страж Долины и вовсе из леса не вылезал, ни гроша за душой не имел, а люди к нему на поклон за советом ходили. Вроде судьи мирового: как рассудит, так и сделают, никто ни разу не ослушался. И попробовал бы кто поперек него слово сказать — не Долина, люди бы стеной за него встали. Вот расскажи кто завтра твоему клиенту из Сургута, будто плотника, который дом ему срубил, твой муж обидеть хочет, что с твоим мужем станет после этого? Вот то-то. Но сам-то хозяин избушки никакой силы не имеет, и уж тем более никакая нежить ему не подчиняется. И хозяином его зовут не потому, что в прислугу к нему записались, а поскольку вроде как в гости к нему пришли. Уважают они его, даже любят, наверное. Только Долина и нежить, что там бродит, — не одно и то же. Долина — место силы, туда древние боги заглядывают, потому христианам туда путь и заказан. Говорят, в праздничные ночи расступаются в лесу деревья и поднимается из земли огромный Каменный лик. И если человек там в это время окажется, может с богами говорить. Мне увидеть не довелось, но из первых рук рассказ я этот слышала.
— Так значит, вся сила в этом… лике? Идоле?
— Нет, — покачала головой ведунья, закуривая новую папиросу. — Сила — в избушке. Недаром ее хозяина называют стражем Долины. Пока стоит избушка, Долина цветет. Не будет избушки — не будет Долины. Болото ее сожрет. Не сразу, конечно, несколько лет пройдет. Силы в ней не останется, которая воду в ручьи и реки собирает. И нежить к людям выйти уже не сможет.
— Значит, если снести избушку… — начала было Ника.
Старуха насупилась, посмотрела на Нику исподлобья и перебила:
— Уехать тебе надо до Купалы. Говорят, в самую короткую ночь года Долина оживает и прозревает. Так что плотник твой верно тебе о сроке сказал. Теперь сама думай, что тебе делать, и совета у меня не проси, я тебе уехать посоветую, поняла?
Ника кивнула.
Она добралась до своей машины, села за руль, но не спешила заводить мотор. Это хорошо, что плотник вовсе не колдун и можно его не бояться. Надо снести избушку, и все будет хорошо. Ника с самого начала чувствовала, что в этом черном домике кроется какое-то зло, она с самого начала просила Алексея его снести. Значит, она не ошиблась. Но как избушку снесешь, если плотник ее законный хозяин и продавать ее не хочет?
Если плотник не колдун и никем не прикидывается, то он, наверное, и вправду не желает ей зла. И с собаками любой другой поднял бы шум или выпросил денег. И когда в цоколе прорвало трубу, он тоже помог и ничего за это не взял. Про водяного и говорить нечего. И именно его она обвиняла во всех своих несчастьях, и была так несправедлива, когда в последний раз на пляже он предложил ей свою помощь и защиту… Между прочим, этой помощи ей не предлагал даже Алексей, хотя она его просила.
И что бы там ни было, рядом с плотником Ника чувствовала себя защищенной.
Может быть, нужно его просто попросить? Попросить продать избушку, объяснить, что от этого зависит ее жизнь и жизнь девочек? Вдруг он не устоит? В конце концов, она красивая женщина.
На следующее утро Ника, накормив девочек завтраком, принялась за осуществление своего плана. Она долго и тщательно выбирала, что ей надеть, и остановилась на шортах, легкой ковбойке и белых спортивных тапочках. Вид получился летний, задорный и независимый.
Выйдя из дома, она направилась было к избушке, но, услышав неподалеку рев бензопилы, заглянула на участок, где ставили баню, и увидела плотника, который в одиночестве пилил длинное толстое бревно. За шумом пилы он не заметил ее приближения.
Ника остановилась и собралась с мыслями. Илья, его зовут Илья. Она всего один раз обратилась к нему по имени, это действительно невежливо с ее стороны. Плотник не замечал ее присутствия, и она почувствовала неловкость, как будто подсматривала за ним. Правду говорят, можно бесконечно смотреть на то, как другие работают: Ника неожиданно залюбовалась его движениями.
А ведь он мужественный парень — не испугался Алексея и сказал Петухову то, что думает, а не то, что от него хотели услышать. Враг он ей или друг? Как к нему надо относиться? О чем говорить, а о чем умалчивать? Ника так и не успела обдумать этого окончательно, когда плотник разогнулся и наконец заметил ее.
Проснувшись далеко не ранним солнечным воскресным утром, Илья решил поработать. Чувствовал он себя вполне сносно, только сломанные ребра иногда давали о себе знать. К одиннадцати утра солнце жарило не слабей, чем часа в три, разве что духоты еще не было. Илья скинул футболку и с удовольствием разделся бы до трусов, но по Долине иногда пробегали близняшки, и он посчитал это зрелищем не для маленьких леди.
Конечно, обвяз[3] лучше делать вдвоем, но Илья и один мог запросто управиться, поэтому не стал дергать Мишку — пусть отдыхает.
Он протесывал нижнее бревно — стружка хлестала из-под пилы, прилипая к потному телу, и попадала в глаза. Сколько раз он хотел завести защитные очки взамен сломанных в прошлом году, но так и не собрался! Когда, разогнувшись, он увидел Веронику, стоявшую в двух шагах за его спиной, она спросила с грустной улыбкой:
— Вы еще живы?
— Как видите, — Илья поставил пилу и присел на бревно, протерев глаз кулаком.
Вероника была в шортах, и ему стоило определенных усилий оторвать глаза от ее длинных ног.
— Я хочу поговорить с вами.
Илья пожал плечами:
— Говорите.
— Вы позволите мне присесть? — она огляделась и, видимо, не нашла ничего подходящего.
Илья снова пожал плечами, встал и принес коротыш[4], валявшийся с другой стороны фундамента, распилил его пополам и поставил пенек перед Вероникой.
— Устроит? — спросил он, выдергивая из-за пояса перчатки и стряхивая ими опилки с пенька.
— Вполне, — кивнула Вероника и присела, красиво согнув ноги с белыми круглыми коленками.
Он сел напротив нее и снова протер глаз — в него попала стружка и никак не хотела выпадать. Как назло, такие вещи всегда случаются в самое неподходящее время!
— Вы видели, как к нам приезжал батюшка? — начала Вероника.
— Чей? — не понял Илья.
— Ничей, — вздохнула Вероника, — священник.
— А… Нет, не видел. Ему тут понравилось?
— Ему тут проломили голову, — мрачно сообщила Вероника, — он чудом остался жив.
Илья сочувственно покачал головой:
— А он зачем приезжал? Окропить помещение?
— Да! И ничего смешного в этом нет! — сердито сказала она.
— Что, крестная сила не помогла?
— Как вам не стыдно над этим смеяться! — вспыхнула Вероника.
— Да я и не смеюсь. Просто забавный вы избрали способ бороться за свою жизнь. И после этого вы будете говорить, что я сумасшедший, а вы — нет?
— Не вижу никакого сумасшествия в том, чтобы обратиться к помощи церкви.
— У каждого свои мультики в голове, — усмехнулся Илья. — Значит, обряд изгнания дьявола не состоялся?
Вероника покачала головой.
— Могу вам посочувствовать, — Илья опять протер глаз.
— Послушайте, я вчера была у… как бы правильно выразиться… у гадалки…
Илья чуть не рассмеялся и закусил губу, пряча улыбку.
— Вам смешно? А что мне прикажете делать? У меня по дому ходят привидения, я устала считать несчастные случаи, которые тут происходят, мне и моим детям все время что-то угрожает! Что я, по-вашему, должна делать?
— Уехать, — пожал плечами Илья.
— Вам хорошо говорить, у вас нет ни кола ни двора.
— Ерунда! — хмыкнул Илья. — У меня есть и то, и другое.
— Тогда почему вы сами отсюда не уезжаете?
— Я уже говорил. Я хозяин избушки.
— Да? А я хозяйка большого дома. Чем вы лучше меня?
— Мне здесь ничто не угрожает. — Илья посмотрел на нее, нагнув голову.
— Да? Мне так не показалось. Кстати, а что позавчера произошло с теми, кто приезжал к вам на джипе? Мой муж беспокоился, почему они к нему не зашли, — сказала она с вызовом и посмотрела на Илью сверху вниз.
— За деньгами? — спросил Илья с улыбкой.
— Да, — ответила она.
— У них тут случилась некоторая неприятность. Наверное, им было не до денег.
— Ну, после этого вы просто Рэмбо, — она презрительно сложила губы.
— Да нет, — Илья снова протер глаз, — так получилось, им не повезло.
— А вам, значит, повезло?
— Ага.
— И вы считаете, вам ничего не угрожает?
— Мне угрожает один конкретный человек, который в одиночку боится зайти ко мне в дом. Ему, чтобы поговорить со мной, надо звать милицию, которая бы крепко держала меня за руки. Неужели вы считаете, что опасность, угрожающая мне, серьезней, чем та, что угрожает вам?
Вероника проглотила нелицеприятные сведения о своем муже, но не сдалась:
— У этого человека достаточно денег и связей, чтобы вас уничтожить.
— Пусть пробует, — Илья пожал плечами. — Раз на раз не приходится, может быть, в следующий раз ему повезет больше.
— Что-то вы осмелели, — усмехнулась Вероника, — когда мы с вами говорили в последний раз, вы не были так в себе уверены.
— Разве? Я не помню, — Илья вспомнил их последний разговор и поморщился.
— Зато я отлично помню. Вы имели весьма жалкий вид.
— Может быть, — Илья хотел невозмутимо усмехнуться, но вместо этого снова протер глаз — соринка не давала ему покоя и колола все сильней.
— Да вы и сейчас выглядите немногим лучше, — Вероника оглядела его, прищурившись, и Илья пожалел о том, что снял футболку. — И почему вы все время трете глаз?
— Стружка попала, — ответил Илья. — У вас зеркальца нет?
— Нет, — Вероника покачала головой. — Идите сюда, я вам помогу. Смотреть невозможно, какой вы… неуклюжий.
Она не пошевелилась, и Илья присел перед ней на корточки и поднял голову, чтобы ей было удобней.
— Ближе, — ослепительно улыбнулась она.
«Ничего себе», — подумал Илья и почувствовал, как учащается дыхание. Он подвинулся к ней немного, не зная, куда спрятать руки, едва не касавшиеся ее круглых коленей. Вероника теплыми пальцами повернула его голову и раздвинула веки.
— Посмотрите наверх, — она пригнулась к его лицу, и он почувствовал ее дыхание, — теперь вниз. Вот так, не двигайте глазом.
Если он немедленно что-нибудь не сделает, он ее разочарует. Такая женщина — и так близко. Илья не сомневался: она пошла на это сознательно, нарочно, ожидая от него инициативы. Еще когда они сидели на пляже, он заметил, что она взволнована и слегка смущена. Но там им мешал Сережка. А теперь? Интересно, где ее муж? Мысль о том, что перед ним сидит жена Залесского и дышит ему в лицо, еще сильней взбудоражила его и придала смелости. Если бы стружка не попала ему в глаз, ее бы следовало придумать.
В ту секунду, когда Вероника коснулась пальцем его глаза, Илья осторожно положил руки ей на колени.
— Вы рискуете глазом, — тихо сказала она.
— Правда? — шепотом спросил он и улыбнулся.
Вероника кивнула. На корточках действовать было не очень удобно, хотя она и нагнулась к нему. Илья положил руку ей на затылок и притянул к себе еще ближе, обхватывая ее губы своими. Губы у нее оказались удивительно мягкими. Она, правда, зажалась и как будто испугалась того, что сделала, попытавшись отстраниться. Но Илья взял ее за пояс другой рукой и стащил с пенька в опилки, лаская ее бок и постепенно подбираясь к груди. И только тогда губы ее разжались, и он почувствовал ее руку на своей спине, робкую и осторожную. «Ну что ж ты так боишься?» — подумал Илья, одной рукой сминая ее грудь, а другой надеясь уложить на землю. Она стиснула его сильней, как вдруг разжала руки и в испуге отстранилась.
— Ой!
— Что? — спросил Илья.
— Я сделала вам больно?
Он вздохнул с облегчением и покачал головой, прижимая ее щеку к своей:
— Ну разве можно меня так пугать… — шепнул он ей в ухо.
— Вы сами понимаете, что делаете? — тихо спросила она, сдерживая сбившееся дыхание.
— Отлично понимаю, — шепотом ответил Илья, — я обнимаю и целую очень красивую женщину.
— Вы шалопай! — засмеялась она.
— Точно, — согласился Илья и потерся об ее щеку.
— И что дальше? — грустно прошептала она.
— Право, я даже не знаю, что тебе предложить… Там в готовом срубе есть гора сухих и мягких опилок.
— Да вы с ума сошли, — хихикнула Вероника.
— Ты всегда считала меня сумасшедшим, почему бы мне это не доказать?
— Ты всем своим подружкам это говоришь? — засмеялась она.
— Каким подружкам? — Илья поднял брови и тоже засмеялся ей в ухо.
Она была такой мягкой и горячей, излучающей страсть и нежность, что действовать надо было немедленно. В любую секунду ее настроение изменится, и все полетит к черту. Илья подхватил ее на руки и поднялся, правда, не без труда.
Но едва он огляделся вокруг, как увидел близняшек, бегущих в их сторону.
— Мама! — крикнули они хором, заметив Илью.
Илья немедленно поставил ее на землю и выругался вполголоса, пытаясь отряхнуть с нее опилки. Она испугалась и отпрыгнула в сторону от него, лихорадочно приглаживая волосы. Опилки прилипли к ее блузке и спереди, и сзади, а на груди отпечаталась масляная пятерня. Ну да, он же заправлял пилу…
— Мамочка, что с тобой? — издали спросили они.
Вероника хлопала глазами, не в силах быстро сообразить, что ответить.
— Ваша мама упала, споткнулась, — пряча улыбку, сказал Илья.
— Да, а дядя Илья помог мне встать, — подхватила она.
— Ты не ушиблась? — спросила одна из близняшек.
— Нет, ничего страшного. Не волнуйтесь. Что-то случилось?
— Мы просто мимо шли, увидели тебя и испугались.
Вероника сделала строгое лицо:
— Хорошо, играйте, нам с дядей Ильей надо поговорить.
Девчонки синхронно кивнули и, взявшись за руки, побежали дальше.
— Не успел, — Илья сел на бревно и глянул на Веронику снизу вверх, как будто извиняясь.
Она вздохнула, словно отряхивая наваждение, сжала губы и подняла голову:
— Я пришла вовсе не за этим…
«Действительно, не успел», — подумал Илья.
— Жаль… — он поднял и опустил брови, — а мне показалось…
Она присела на пенек напротив него, все еще разгоряченная, растрепанная, смущенная, но совсем не такая, какой была минуту назад.
— Я пришла, чтобы попросить вас… Выслушайте меня, не перебивайте. Мне не так часто приходится кого-то просить. Мне кажется, вы великодушный человек и могли бы меня понять…
Она замолчала, подбирая слова.
— Вы хотели рассказать про гадалку, — помог ей Илья, с трудом скрывая разочарование.
— Да. Собственно, об этом я и хочу поговорить. Она сказала мне, что Долина будет угрожать мне и, возможно, убьет. Но она сказала еще, что причина моих несчастий — ваша избушка. Не будет избушки — и все пройдет, все станет хорошо… Вы понимаете меня?
Илья опустил голову и кивнул. Что ж, так оно и есть.
— Я не знаю, чем вам так дорог этот домик, но подумайте обо мне, о моих девочках. Моя жизнь и судьба моих детей зависит от вас.
— И судьба ваших денег? — поморщился Илья.
— Эти деньги — будущее моих детей, как вы не понимаете!
— В деньгах не может быть будущего… — горько усмехнулся Илья.
— Ну, это вы так думаете. Послушайте, какая вам разница, где будет стоять ваш дом? Я куплю вам дом гораздо лучше, с хорошим участком, со всеми удобствами, все, что пожелаете…
— В разумных пределах? — хмыкнул Илья.
— Я не знаю, что вы называете разумными пределами, но это всяко будет лучше, чем то, что вы имеете сейчас.
— Так вы просите меня или торгуетесь? — Илья посмотрел ей в глаза и грустно улыбнулся.
Вероника смешалась.
— Я… речь не о цене. Для меня цена вашего домика — это жизнь, спокойствие, достаток. Продайте мне избушку, вы не пожалеете об этом. Вы спасете меня.
Илья опустил голову, и Вероника продолжила:
— Неужели вы хотите, чтобы мы… умерли здесь? Или сошли с ума? Неужели вам нисколько нас не жаль? Мы ведь не делали ничего плохого, мы просто хотим жить здесь спокойно, только и всего. Посмотрите, разве мы создали что-то некрасивое или неправильное? Мы только украсили это чудесное место, сделали его пригодным для жизни. Если вам наплевать на меня, пожалейте моих дочерей. Какая вам разница, где жить?
Илья исподлобья глянул на нее:
— Мне не наплевать на вас. И на ваших девочек — тем более. Я не желаю вашей смерти, наоборот. Я говорю вам — уезжайте. Уезжайте как можно скорее.
— Но я не могу! Не могу! — крикнула Вероника. — Как вы не можете этого понять?
Илья покачал головой:
— Да, мне этого не понять.
— Тогда, если не понимаете, просто пожалейте меня. Просто пойдите мне навстречу. Ведь вы великодушный человек…
— Наверное, не настолько…
— Но почему, почему?
Илье всегда было трудно говорить «нет» в ответ на чью-то просьбу, тем более такую искреннюю и отчаянную.
— Я не понимаю вас, а вы — меня. Я не могу продать избушку. Для меня это хуже, чем умереть. Я, возможно, готов рисковать своей жизнью, чтобы спасти вас и ваших детей, но вы про́сите у меня невозможного… Мне жаль, что я ничего не могу для вас сделать…
— Вы отказываете мне? — она поджала губы.
— Я не хочу вас обидеть или унизить, поймите… Попросите меня о чем угодно, и я все сделаю для вас. Но я не отдам вам избушку, это невозможно. Это не только мой дом, хотя и этого было бы вполне достаточно. Это… это выше меня.
— Выше? Вы все время используете абстракции, которые ничего не поясняют.
— Я попробую объяснить попроще… Вы представляете себе, что такое равновесие? Неустойчивое равновесие. Вот смотрите… — Илья поднял топор и положил поперек бревна рядом с собой, — если я только дотронусь до него, он упадет.
Топор со звоном скатился в опилки.
— Вы видели? Если снести избушку, получится то же самое. Все упадет, рассыплется. Ничего не будет. Долины не будет. Да, вы сможете жить тут спокойно какое-то время, никто после этого вас не потревожит. Потому что некому будет вас тревожить. Долины уже не будет. Вы заметите это не сразу, но постепенно Долина превратится в болото, ваш дом осядет в него, как и все остальные дома. Дороги уйдут в трясину, болото поползет во все стороны отсюда, разрушая поселок…
— Вы рисуете мне какую-то глобальную экологическую катастрофу, — снисходительно улыбнулась Вероника.
— Почему глобальную? Вовсе нет, — пожал плечами Илья. — Я бы и катастрофой это не назвал. Так, медленное умирание.
— Ну хорошо, медленное умирание, болото, разрушение поселка, — Вероника махнула рукой, — но вам-то что за дело до всего этого? Пусть себе умирает, вас же это не коснется.
Илья посмотрел на нее грустно и непонимающе:
— Я часть Долины. Как же это может меня не коснуться? Если честно, я не знаю, что в этом случае произойдет со мной. И не хочу этого узнавать. А люди, которые живут неподалеку? Вы подумали, что будет с этими людьми? Они останутся бездомными, в отличие от вас.
— Это я останусь бездомной, если уеду отсюда! — крикнула Вероника. — Это я останусь бездомной! И мои дети! И мне нет никакого дела до людей в поселке, которые через много лет, постепенно, как вы говорите, могут лишиться своего жилья. Да я в это не верю!
Илья помрачнел. Бесполезно что-то объяснять. Возможно, бедность для нее хуже смерти? Возможно, деньги так много значат для нее, что она готова рискнуть жизнью, лишь бы их сохранить?
— Я не продам вам избушку. Вы хотите сохранить свои деньги, а не жизнь. Такой ценой спасать ваши деньги я не стану.
— Ну какой, какой ценой? Что вы лично потеряете, чего я не смогу вам вернуть?
— Себя, — Илья пожал плечами, — я потеряю себя. И вы мне этого вернуть ну никак не сможете.
— Значит, для вас ваша собственная принципиальность важней, чем чужая жизнь?
Илья вздохнул:
— Вы ничего не поняли. Не жизнь, а богатство. И это не принципиальность ничуть, а… это совсем другое. Вы не слышите меня, вы не хотите слышать того, что я вам говорю.
Вероника поднялась:
— Значит, вы отказываете мне? Окончательно отказываете?
Илья кивнул.
— Тогда знайте: я уничтожу вашу избушку, чего бы мне это ни стоило. И если вы встанете у меня на дороге, я уничтожу и вас!
Илья пожал плечами, но от ее слов холодок прошел у него между лопаток.