— Приведите спинку кресла в вертикальное положение, — раздраженно-утвердительно констатировала не слишком любезная, но весьма привлекательная бортпроводница с сияющими на синем лацкане крылышками со Звездой Давида. Боинг авиакомпании «ЭльАль», всегда стремящейся (в переводе с иврита) к небу, завершал свой полёт, начав снижение. Однообразно бледный пустынно-гористый ландшафт наконец сменился синей лазурью Средиземного моря.
Автоматически проверив, пристёгнут ли ремень, Бристон послушно кивнул и вынырнул из гудящей турбинами дремы.
«Через двадцать минут наш самолёт совершит посадку в аэропорту Бен-Гурион. Температура в Тель-Авиве тридцать пять градусов по Цельсию», — бодро вещал микрофон.
Бывший агент вновь прикрыл веки и грустно задумался.
Свою далеко не блестящую карьеру он начал именно с этих мест в качестве помощника в посольстве и посредника между всегда соперничающими группировками суннитов и шиитов. Затем были Ливан, Сирия и вновь Израиль… Большую часть своей жизни он пробыл именно здесь, в странах жаркого Ближнего Востока, занимаясь то радикальным фанатизмом, то атаками на глобализацию, то дурацкими, но всегда кровавыми террористическими актами. Он умел беседовать о святости ислама, о догмах Торы, о разнице между староверами и православными…
Будучи достаточно астеничным, Джордан выглядел весьма моложаво, несмотря на перенесённый инфаркт и переваливший за середину столетия возраст. Пожалуй, только виски, слегка обрызганные сединой, выдавали его.
Проведя почти две недели на больничной койке и близко приблизившись к возможному финалу, он весьма придирчиво рассмотрел свой путь. Слишком рано его юношеский задорный идеализм зачеркнули карьерные и личные неудачи, в результате которых он оказался на пенсии без семьи, имея за спиной только профессиональный цинизм и знакомого, которого называл другом. И этот единственный — пропал.
***
Тщательно наведя справки о перемещениях интернациональной компании, Джордан решил последовать за семейкой Рихтенгтен. Он был практически уверен — подозрительные немцы в курсе исчезновения Феликса. Что это дело рук русского прокурора, он не сомневался.
Не сильно надеясь на помощь, отставной агент тем не менее набрал знакомый ещё со времён самого начала службы в посольстве Израиля, номер. Три гудка … и трубку сняли.
— Мазел тов, Агей… — поприветствовал собеседника Джордан.
Раздалось легкое шипение, потом кряхтение, и булькающий смех заполнил пространство.
— Boker tov! Надо приветствовать правильно! Boker tov, дорогой мой! Неужели ты решил закрыть с нами все грехи старого года?
— Рад слышать тебя в добром здравии. Я, по правде говоря, набрал наугад, и не ошибся. Недаром твое имя обозначает праздник! Хочу навестить тебя… на пенсии, надеюсь, ты не будешь против?
— Всегда пожалуйста, — услышал он в ответ. — С удовольствием готов обсудить с тобой любую тему.
Бристон знал, что булькающая пауза, наполненная жарким солнцем, была не просто размышлениями старого еврея. Агей Иш-Шалом не зря носил свою фамилию и не напрасно много лет посещал невзрачное здание Центрального института разведки, или Mossad Merkazi Le-modiin U-letafkidim Meyuhadim… или просто «Моссад».
Ещё не знавшим бритвы юнцом он, отбывая трехлетнюю воинскую повинность, понял важную истину: «Если бы благотворительность ничего не стоила, все бы были филантропами». Но, встретившись, они обнялись и, выпив кофе, Джордан Дживс Бристон достаточно честно и подробно выложил ему совершенно необыкновенную историю. И про таинственное исчезновение Феликса тоже…
— Чем я могу помочь? — пожевав губами кофейную крошку, спросил Агей.
— Я не попрошу много. Мне не хотелось бы ставить тебя в трудное положение. Найди мне, куда отправились эти немцы. И, пожалуй, все.
«Пристрелить. А тело подкинуть арабам…», — резюмировал внутренний голос «идущего по жизни с радостью».
Вслух Агей усмехнулся и подумал, что дома ждёт усатая толстая Сара и трое орущих внуков.
— Дай мне немного времени, — серьезно сказал он.
***
Субботнее раннее утро Марка пробудило его, запустив крошечный лучик в нос. А тот, в свою очередь, весь дом — громким и продолжительным чихом, ибо клетчатый плед ещё хранил на себе остатки нафталина, купленного в далеком СССР…
— Шаббат шалом, — поприветствовала вошедшая тетя Рива
— Угу, — одновременно ответили старший и младший Рихтенгдены.
— Марик, — одернула его родственница. — Надо отвечать: «Шаббат шалом, сегодня суббота!»
Она одарила Хенрика недобрым взглядом и, кинув на кровать полотенца, гордо вышла.
Отец хмыкнул и, зачем-то показав тихо хихикающему сыну язык, поучительно сообщил:
— Одень кипу. Евреям положено покрывать головы, демонстрируя этим поступком свое смирение.
— Конечно, папа, — в тон ответил послушный отрок. — Твоя голова в кепке предохранит тебя от солнечного удара, зато моя в кипе привлечёт к себе внимание Всевышнего, и я обрету толику святого духа…
— Не богохульствуйте мне тут! — резюмировала вошедшая Ирен. — Не передумали? Мы с девочками едем на Мертвое море…
— Нет, я с папой и Марком! — это Катрин ворвалась в размеренный семейный разговор со стремительностью и упорством пожарной машины.
Ирен тяжело вздохнула:
— Правильно выбранный папа — это таки самый главный вклад в воспитание своего ребёнка…
— Как же поздно ты прозрела, — в тон подхватила тетя Хава.
Мать взбунтовавшегося семейства пожала плечами и резюмировала, чтобы окончательно не рассориться с родней и не спорить с восставшей против традиций семьей:
— Бог создал матерей только потому, что сам не может быть в нескольких местах. Поезжайте. Девочки, я с Вами.
***
Спустя час старенькая «Тойота», доверху набитая некошерными деликатесами, неторопливо отбыла в сторону Калия Бич на Мертвое море.
Белобрысый ариец с двумя хмыкающими подростками отправился на «Савидор» — к автобусам, смело везущими граждан, решивших приобщиться к мировой истории, в Иерусалим.
Следом, пристроившись практически в хвост рейсового транспорта, шуршала колёсами по раскалённой дороге тонированная «БМВ» с двумя молчаливыми паломниками…
***
Поездка на дачу всегда сопровождалась ощущением приближающейся катастрофы. Курчатовы ещё вечером с надеждой слушали сообщения о начале извержения вулкана где-нибудь в районе ГУМа, или в самом крайнем случае о полном затоплении метро.
Поднятый в пять утра Андрей Дмитриевич, не дождавшись срочного вызова на работу, покорно паковал сумки. Подлые отроки, тихо притаившись в кроватях, старательно сопели носами. Ба не велела «будить детей».
Серый московский рассвет не предвещал ничего хорошего. Пустые субботние улицы недвусмысленно советовали вернуться назад. Из реальных признаков жизни в наличии были большая оранжевая машина во дворе да прилагающаяся к ней пара киргизских мусорщиков. Один из них стоял по колено в мусорном баке, а второй пытался закрепить оный и перевернуть во чрево оранжевого гиганта. Картина была настолько необычной, что ратующий за порядок во всем прокурор не удержался и высказался:
— Ты ж его с мусором сейчас внутрь запихнёшь!
— Андрюша, механизм сломан, — пояснила подошедшая Ба. — Неужели не видишь, как людям тяжело, пошел бы да и помог…
Прокурор заскрипел зубами и полез в машину, заводить…
— Поехали! — немного грубо скомандовал он.
— Андрей, держи себя в руках… — посоветовала жена.
Машина рванула, и через пять минут на телефон пришел первый штраф — за выделенную полосу…
***
Электричка без проблем выкинула странников на станции Лобня, где ребята не дождались автобуса, а потому за немыслимые триста рублей со скрежетом и визгом добрались на разваливающейся по дороге «девятке» до Толмачево. Оставалось пройти каких-то два километра.
Вдоль пыльной, утрамбованной за лето проселочной дороги раскинулся березовый лес, окаймленный стеной старой крапивы и низкого, но противно разросшегося колючками чертополоха.
Погода, и без того с утра не радовавшая, начала стремительно портиться. Солнце исчезло совсем. Небо постепенно окрашивалось в интенсивно-серые и чёрные цвета. Лохматые пыльные облака у горизонта стадом (весьма напоминающим о санитарно-эпидемических проблемах в отечественном овцеводстве) вереницей приблизились к пешеходам и, сгрудившись над путниками, начали интенсивно выливать на них скопившуюся за лето влагу. Под ногами зачавкало. Футболки намокли. Лес издевательски свернул листву в трубочки и совершенно не желал предохранять от льющейся сверху жидкости.
— Почти дошли, — сообщил Димыч.
— Угу, представляю себя в ванной, тёплой, и шампанское…
— Почему шампанское?
— Потому что! Где уже камень-то?
Они прошли по хлипким мосткам и оказались в подобии гигантской заросшей осокой и тощим березняком тарелке, до краев наполненной болотной жижей. Сверху за шиворот издевательски капала вода. Кроссовки философски хлюпали. Камень торчал почти посередине, как испанский галеон в Атлантическом океане, помеченный носовыми платочками, тряпочками, лентами и шнурками, старательно привязанными любознательными паломниками на местной чахлой растительности.
Ребята с разбегу прыгнули на его гранитную спину и Ванька громко скомандовал:
— Поехали!
Димыч забубнил про «факу», и окажись вокруг любители чудесного, им было бы о чем рассказать внукам.
… Камень замерцал и фигуры исчезли.
За десять дней лежания в госпитале Бристон не просто в полной мере ощутил себя никому не нужным одиночкой, он почувствовал себя отверженным. Только работа всегда окрашивала его жизнь в отличные от серого цвета. На какой-то миг, призвав Феликса, его лёгкие сделали живительный глоток и вернули Джордана в окружающую действительность, но исчезновение опытного полевого агента, единственного друга, вновь ввергло его в пучину смертельной пустоты.
Врач настаивал на шунтировании сердечных артерий, но он принял другое решение.
— Я, как один из самолетов, стоящих на взлётно-посадочной полосе, уже готов к немедленному взлёту, — с улыбкой, но весьма категорично заявил пациент.
Ухоженный красивый турок только пожал плечами и, пошутив:
— Я порекомендовал бы Вам не взлетать самому, а зафрахтовать чартер, — отпустил, дав рекомендации.
И вот, Бристон вновь стоит в холле отеля дворца, безуспешно пытаясь получить информацию у молчаливого портье.
— Вы говорите, что Феликс Хассель взял машину на прокат и уехал следом за русскими?
— Нет, сэр. Я Вам лишь сообщил, что Ваш друг взял машину напрокат и уехал. Его вещи находятся у нас в камере хранения. По истечении 21 дня мы перешлём их в Соединённые Штаты Америки. Заявка об исчезновении человека подана в полицию. Обратитесь туда, пожалуйста.
Дживс кивнул.
Портье был предельно вежлив. Небольшой, но уже наметившийся животик выпирал из-под нижней пуговицы белоснежной рубашки. Он был черноволос и кудряв, этот типичный турецкий «мачо», дороживший своей работой и не позволяющий лишнего.
Агент тяжело вздохнул и подвинул ладонь по гладкой мраморной стойке.
— Может быть, Вы что-то вспомните? Я был бы Вам благодарен.— Максимально искренне произнёс Дживс.
Портье ловко сдвинул протянутую к нему ладонь с купюрой и, интимно склонившись к стойке, сообщил:
— У меня сложилось впечатление, что русский и немец были друзьями…
Неудачливый агент смог только тяжело вздохнуть.
***
Учитывая несвоевременный приезд совершенно некошерных родственников и приближающееся время многочисленных праздников, всей семье хотелось отдохнуть, но не накладно. Поэтому, собрав всю живущую по соседству родню, было решено вывезти немцев куда-нибудь, в историческое познавательное израильское место.
Ирочка приехала с детьми и, как мать, обязана была ознакомить их с традициями своего народа.
Так-таки пляжи уже не являлись экзотикой, в зоопарке дурно пахло, а цирк в еврейских семьях присутствует всегда, семья решила освежить тела и души однодневным выездом к переполненному чёрной лечебной грязью Мёртвому морю.
Но, регулярно открывавший краник объёмного трёхлитрового пакета с красным терпким вином, и, с аппетитом вкусивший привезённого им самим с Кармеля подарка, Хенрик, расправив спину, громко сообщил, что желает преклонить колени к Стене Плача и поклониться Голгофе.
Тётя Рива, как хранитель психического здоровья семьи, несколько раз пыталась отговорить глуповатого гоя от похода к Стене Плача в субботу, но, то ли вино, из винограда, выросшего по берегам Иордана, то ли яркое солнце, нагревшее светлую макушку арийца, профессор был неумолим.
В результате, призвав на помощь детей, и, убедив зануду в необходимости сна перед долгой дорогой, Ирен препроводила его спать.
***
Отец храпел. Марк, с раздражением, морщил потомственный нос и стремительно писал послание далёкому другу. Через полчаса пришёл лаконичный ответ, и, окрылённый сообщением, брат неслышной тенью отправился пообщаться с сестрой.
Дверь скрипнула, и кулак, высунутый из-под клетчатого пледа производства ГДР, бережно сохраняемого семьей со времён СССР, поприветствовал вошедшего.
— Всё знаю, — услышал он.
— Есть и вход, и выход, представляешь, — зашептал Марк.— Всё-таки, все дороги ведут в Землю Обетованную. Люблю я её.
В классе Марк демонстративно вкушал мацу и даже надевал кипу на блондинистый всклокоченный затылок в день рождения Гитлера.
Сестра кивнула ещё раз и скрепила договор воздушным поцелуем.
Ирен, заглянувшая в комнату где то через час, увидела только сопящие носы мужа и сына, а на мечтательные улыбки обнявшегося с фолиантом мужа и с мобильным телефоном сына, почему то не обратила внимания. Впрочем, она тоже наливала себе вино только из соседнего пакета, предпочитая сухое белое, полусладкому красному…
***
— Если верить карте, то найдя вход в районе Яхромы, мы окажемся в самой нижней части Храма Гроба Господня. В настоящее время там расположена часовня Адама, — менторским голосом вещал Димон. — Христианские источники сообщают, что в этом месте раскололась скала, и через щель кровь распятого Христа попала на череп Адама, очистив его от скверны.
— А кровь откуда? — сонно интересовался Ванька.
— Могила Адама оказалась как раз под Голгофой, — пояснил Дима и, резко повернувшись на диване, сообщил:
— А в Подмосковье-то всё непросто. Нам надо в Дмитровский район, там есть проход к Израилю. Но есть ещё восемь возможных переходов: два в Америку, один в Австралию, какой-то странный прерывчатый в Антарктиду, два в юго-восточную Азию. Немецкий путешественник по России еще в 17 веке Адам Олеарий, указывал на эти древние мегалиты, объединив их под общим названием Алатырь. Вокруг Москвы в городах Коломна, Серпухов, Дмитров, Тула, Волоколамск, Верея, Наро-Фоминск все они и расположены. А вот вернуться проблематичнее… Но нам повезло, обратно тож недалеко приземлимся!
— Да, повезло, что мать с отцом едут на дачу огурцы собирать.
— Молодец, Ба, урожай-то в самый раз поспел.
— Угу, молодец. Только ты в следующий раз, когда они ругаться будут, с дурацкими вопросами не лезь. Вообще, повезло, что нас не замели.
— Мне дядя Андрей любые вопросы задавать разрешил.
— Слух, спать давай! Завтра день тяжёлый. Ты-то у нас киборг, а я не высплюсь.
На какое-то время в комнате воцарилась тишина. Потом Дима опять заворочался и спросил:
— Вань, а можно последний вопрос задать на сегодня?
— Ну?
— А почему дядя Андрей обиделся, когда тётя Наташа сказала, что если он ещё раз женщин курицами назовёт, то она ему яйца снесёт?
— Потому, что это самый главный орган. Надо тебя с бабами знакомить. Умный, умный, а дурра-а-ак… Лан. Спать пора, я тебе не Царевна-лягушка, чтобы ещё и по ночам из кожи вон лезть, про физиологию поясняя.
***
По коридору, уходящему в тёмную пустоту бесконечности, украшенному, подобно индийскому свадебному платью, золотом и блистающими в сумраке драгоценными камнями, медленно перемещалась девушка. В каждом её шаге, в невероятной гибкости стройной фигуры, любой рассмотрел бы волшебное торжество Природы, создавшей классическую женскую красоту. Нежный шёлк сари бирюзового цвета струился прохладной волной от плеча к обнажённым ступням, словно высыхая морской пеной на отполированном веками полу. Единожды увидевший, сразу признавал Богиню, потому что ни одна человеческая жена не могла бы произвести на свет такое совершенство.
Впереди из сумрака показались массивные резные колонны. Подойдя к крайней, девушка села рядом и, дотронувшись до сияющего ослепительной белизной мрамора, улыбнувшись, спросила тишину:
— Ты понял? Я опять похоронила мечту…
Тусклый свет, сам по себе осветивший колонну, отметил на ней резные изгибы, и сквозь тени появилась каменная туника, надетая на мощное тело воина, держащего в одной руке лиру, а в другой занесённый в незавершённом ударе короткий меч. Голову мужчины венчал лавровый венок.
Девушка посмотрела вверх и захохотала. Сумрак недовольно заворочался. Не дождавшись ответа, она встала и медленно пошла в темноту вдоль каменных фигур…
Тетю Хаву и тетю Сару ещё в детстве, как и крошечную Ирен, вывезли из социалистического ада в светлое созидательное будущее — в Эрец Исраэль. Переполненные национальным энтузиазмом девочки дружно маршировали в скаутах, сильно потея под ярким светом «могендовид», а вечерами пытались перевести на новый и сложно усвояемый иврит песенки « … и тот кто с песней по жизни шагает…».
Всей многочисленной роднёй они поселились где то на задворках Кирона и отроческие годы пролетели быстро среди таких же репатриантов.
Родителям , которых с гораздо большим трудом и меньшим энтузиазмом привлекало новое строительство передовой ячейки уже не коммунистического, а сионистического будущего, время казалось опалившейся от жары надеждой на материальные блага щедро рассыпанные манной небесной (правда,видимо, не перед ними) на выжженной солнцем обетованной земле. Чтобы не лишить детей хоть какого то светлого будущего они с энтузиазмом созидали из пустоты конфету, часто поминая добрым словом Моисея, который таскал за собой неприкаянный народ сорок лет, да так и не довёл его до Турции, или хотя бы Ливана с его горнолыжным курортом и кедровыми рощами.
Девочки несмотря на малую кошерность семьи и отмечаемую в пейсах Пасху выросли патриотками и с этим глубоким чувством, прочно осевшем в сердце отправились в армию защищать, утрамбованную ещё при пророке сорокалетним утаптыванием дорог, страну. Ведь всем известно, что настоящая израильтянка с детства мечтает служить в армии и что Моссад лучшая в мире разведка…
В результате тетя Сара стала кацин бриют нэфэш, точнее офицером психического здоровья в армии. Тетя Хава, быстрее всех в семье разобравшаяся в хитросплетениях экономически выгодного иврита, напрочь лишенного гласных, со временем возглавила хедер.
А Ирен, особо не подававшая надежд, успешно выскочила замуж за немца и забыв иврит, как и до этого русский, бойко щебетала на мало уважаемом у истинных евреев языке.
В память о старых пальмах давших приют прожаренному в Египте народу, ближе к середине октября, когда свежий ветер Средиземноморья начинал приносить облегчение слабо прикрытым кипами макушкам, еврейские семьи собирались на праздник.
Ирочка и дети входили в состав семьи. С ними (правда не каждый год) являлся и «шейнгиц», но он, учитывая наследственную флегматичность тихо ел и пил за общим столом, не привлекая внимания к своей не желательной персоне.
В этом году отпочковавшаяся от обетованной земли поросль сообщила, что может явиться навестить семью после непродолжительного отдыха в Фетхие, в конце августа. «Зажрались», — подумала родня и с радостью раскрыла для них свои объятия.
***
Солнце уже наполовину заползло в море, когда приземлился самолёт с гостями. Выкинутые суровым таможенным контролем на улицу неприкаянные граждане Евросоюза тихо ждали мать, навещавшую перед долгожданной встречей с родней уборную. Наблюдающие за прибывшими таксисты опытными взглядами Остапа-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-Бей прощупывали зелёные немецкие души. Граждане обетованной земли своевременно прошедшие курс молодого сиониста ещё во времена проживания под Гомелем без труда вычисляли простаков. Хенрик было сунувшийся к машине был строго поставлен на место короткой фразой: «Шабат — шесть цен!». После чего сконфузившись велел детям ждать жену, дабы не участвовать в дальнейших разборках. Очередь таксистов также ожидала развязку, тени надвигались, приближался пятничный закат, волшебное «шесть цен» постепенно мигрировало у разгоряченных видом немцев любителей молитв, в «восемь», «десять»…. «двенадцать». И тут появилась она.
Две недели общения с Натали возродили в ее душе наследственную память родного Киевского роддома и оглядев толпу из белых чистеньких авто она провозгласила:
— Ищите желтые. На арабах поедем!
Марк дотронулся до рукава Катрин и заговорщицким шёпотом, слышным у побережья, констатировал:
— А раньше бы была «мелаха»! Русский прокурор это серьезно. Наша то и тетю Хаву научит гоев любить.
— Молчи, дурак! — ответила сестра с болью вспомнив одного из вышеупомянутых и тут же посмотрев в телефон, где в «ВКонтакте» ярко горел значок такого далекого, но в то же время близкого, родного приятеля.
***
По заведённому много лет назад ритуалу перед тем, как переступить порог родного дома Ирен предстояло совершить одно практически уголовно наказуемое деяние. Ещё перед отлетом Рива заговорщики сообщила ей: «Отложили. Ждут. Бери сразу полтора кило». В самом центре Тель-Авива в одном из крошечных магазинчиков старого рынка Кармель Хенрик лично забирал практически прировненный окружением к тяжелым наркотикам шмат, с нежной тающей во рту прозрачно золотой шкуркой. Семья позволяла его только в присутствии немцев, объясняя случайно попавшим на праздник соседям… «вот свинопасы приехали», и горестно вздыхала под завистливыми взглядами.
Заплатив сто шенкелей и прослушав от продавца безрадостное «балабайт миштагеа» Хенрик быстрым шагом возвращался к машине. Но то ли солнце попало на очки и блики заставили посмотреть в сторону, то ли злодейка судьба, но ни далекий московский прокурор, ни близкая жена не смогли потом этого ему объяснить. Он скосил глаза и на большой ветрине с кучей разнообразных туристических буклетов увидел книгу: «Мегалиты Иерусалима. Мифы и реальность».
***
Переполненный отдохнувшими и притихшими туристами чартер бодро прошуршал шасси и вытряхнул из своего нутра семью Курчатовых. Они вышли на ночную площадь и разыскав свое такси, тихо переругиваясь запихнули багаж. Сквозь вуаль закрытых окон виднелись светлые пятна близкой Москвы, а пролетающие фонари освещали Киевское шоссе, да темнеющую за окном полосу узких лесопосадок.
— Когда ещё куда выберемся, — вздохнул Ванька, рассматривая убегающий пейзаж, параллельно со скоростью хорошего кибергоорганизма нажимая на кнопки, набирая послание далекой подруге.
— Коломенское, Голосов овраг — Перу; там же Бабий камень — Коста-Рика; Шатура и Мещера это куда то на Восток, а вот… — начал было Димон.
В машине заметно сгустился воздух и ребята почувствовали озноб. Быстро свернувший рассказ Димыч поднял взгляд и увидел огненные всполохи летящие на него из чёрных глаз тети Наташи.
— Ещё одно слово и Вы все улетите… на Бабий камень, — услышала семья.
Наконец, уже миновав Поклонную гору Андрей Дмитриевич нашел в себе силы разлепить склеенный предчувствием неоконченного кошмара рот:
— Остановите, пожалуйста возле того дома, ну там, в конце.
У арки, ведущий во внутренний дворик с подъездами стояла Ба.
Любящий точность прокурор уточнил:
— Вон туда, к таксе….
Представитель новейшего класса водителей столицы в надежде на небольшой гешефт любезно уточнил, притормаживая:
— Вам у задних лап остановить, или у передних?
Курчатовы выкатились в объятия Ба громко хохоча и даже седой флегматичный Иннокентий громко радуясь потеряшкам издавал хохочущие громкие гавы, наполнившие темноту шумящего проспекта домашним теплом и уютом родного дома.
Свежий ветерок с залива нёс прохладу.
Иван Иванович Пятков, по мере сил борющийся с надвигающейся старостью, шагал по гравийным дорожкам положенные для здоровья семь километров пути. Вдыхая целебный воздух, он готовился через девять минут достать припасенную пластиковую бутылку из-под кваса и набрать из источника лечебной воды. Родник был очень удачно расположен — у выхода на маленькой лужайке, по весне зарастающей синими ирисами, а сейчас просто радующей глаз солнцем.
Сосед вычитал где-то, что здешняя водица богата радоном, и экономный Пятков регулярно принимал сей продукт, причем абсолютно бесплатно.
Листва шевелилась на ветру, и любитель здорового отдыха неторопливо углублялся в лес, рассматривая привычные пейзажи. В северном лесу уже чувствовалось приближение осени. В воздухе шапками-невидимками колыхались тени паутин. Над густым темно-зелёным мхом, медленно взмахивая прозрачными крылышками, охотились небольшие зеленоватые стрекозы. Изредка, роняя кору на мягкий мховый ковёр, с сосны опускалась осторожная серая белка. Зверёк водил кисточками — ушками и, убедившись, что очередной пешеход не несёт семечек на обед, торопливо возвращался к дуплу и мягким молодым шишкам.
Дважды ему навстречу громкой топочущей ватагой пронеслись буйные группы охотников за достопримечательностями, увешанных фото-видео-аппаратурой, лопочущих на абсолютно не удобоваримом русскому уху диалекте. Особо наглые особи передвигались способом «спиной вперед», пытаясь запечатлеть эксклюзивный кусок русской неповторимой природы себе на память, и при этом, естественно, натыкались на Ивана Ивановича. Он морщил брови, но после с удовольствием слегка кивал головой на громкие «Сумимасе», наблюдая, как ему кланяются в пояс.
Наконец он пересёк мостики и приблизился к самой высокой в парке Левкадийской скале. Названная в честь утеса, стоящего где-то в Ионическом море на неведомом древнегреческом острове, она являлась украшением парка и суровым напоминанием преступникам всех времён и народов о неотвратимости наказания. На далеком острове Левкада с такой скалы сбрасывали преступников в качестве жертвоприношения богу Аполлону. С какой целью мирному арфисту и любвеобильному охотнику за легкомысленными девицами были необходимы такие жертвы, в легендах не пояснялось, но яркая табличка с указанием сей проблемы стояла под скалой на самом видном месте.
Оставалось немного пройти усыпанной прошлогодними перегнившими иголками тропинкой и закончить еженедельный маршрут, но тут со стороны дикой части парка, оттуда, где необлагороженно были раскиданы серые гранитные валуны, послышался треск ломаемых сучьев и громкие голоса.
***
Иван Иванович посмотрел на утёс и приоткрыл рот. На его глазах из совершенно гладкой скалы, похожей на стену, сложённую великанами из огромных кирпичей, к подножию… вывалился огромный рюкзак. Затем ещё один! А потом, как орехи из дупла, кубарём посыпались люди.
Скала выплевывала их, непостижимым образом оставаясь при этом чёрным камнем, поросшим вековым мхом.
Первый, в каких-то немыслимых для данной местности шортах, в резиновых шлёпанцах на босу ногу и бандане, приземлившись на корточки, огляделся и увидев стоящего с открытым ртом Пяткова, махнул ему рукой ему и проорал:
— Привет! Ты наш? По-русски шпрехаешь или как?
Иван Иванович открыл рот пошире, собираясь ответить вандалу, разрушающему уникальное природное творение, но в этот момент из скалы вылетело ещё несколько полуголых «туристов»…
Первый оглянулся и сообщил:
— Вы вовремя! Я тут с очередным туземцем общаюсь, похоже, Димон все-таки ошибся. Не Россия….
— Эй, What’s up? Hello? Where are you? Do you understand me?
«Шпионы», — мелькнуло в голове у пенсионера Пяткова, выросшего на заветах Ильича.
— Ну, ты даешь, — услышал он продолжение. — Твой английский не поймёт и транслейтер…
— Вот сам и общайся, — буркнул диверсант товарищу.
Иван Иванович попятился было, прикинув, как бы успеть преодолеть два оставшихся поворота быстрее, чем спортивные бандиты, которым предстоял ещё спуск вниз. На счастье, показалась очередная группа экскурсантов…
Он кинулся к ним и, размахивая руками, принялся объяснять ситуацию. Японцы замерли, вникая…
***
Рассудительный Сашка первым спустился к недоумевающей толпе. Среди них выделялся экскурсовод и (как выяснилось) напуганный их приземлением гражданин, подозревающий честных сынов Отечества в работе на Пентагон…
— Добрый день! — с ходу сообщил он раздражённой толчеей на объекте тетке. — Мы туристы. Гуляли. А тут вот представитель правопорядка… на общественных началах!
Флажок с красным кружочком, тщательно привязанный на зонтик, качнулся. Вместе с ним разом поклонились японцы.
— Кстати, гражданин, вы-то кто? Мы вас не знаем…
Зонтик нервно закачался, флажок затрепетал, японцы разом повернулись в сторону бдительного Пяткова.
Иван Иванович нервно вздрогнул и громким вызывающим голосом произнёс:
— Я-то местный, из Выборга, а вот кто вы, это вопрос…
Экскурсовод вздохнула, прочирикала непереводимое сочетание звуков, и дружная японская делегация облегченно защелкала затворами, запечатлевая скалы и прибрежный ландшафт.
— Намасте, — громко сообщил им Сашка, прощаясь.
Одетые в черные брюки, белые рубашки и синие куртки с логотипом какой-то телефонной компании труженики Страны восходящего солнца заулыбались и с криками «Сайонара» отбыли.
***
Поверженный, но не сломленный пенсионер, расстроенно вжав голову в плечи, быстро завершил путь. Но вспомнив о лечебном напитке, назло стрессам вернулся к источнику.
Скальные вторженцы никуда не делись. Странная группа уютно расположилась у родника, весело читала карту и сопровождала ознакомительное чтение комментариями удивительного характера:
— Ребят, тут вон грот «Медузы» тож имеется.
— Жалко — мало в Фетхие пожили.
— Ща Димон прилетит, карту начертит и попутешествуем…
— Так, нам сейчас на автобус 1/6 и до станции, успеть надо, 50 минут пилить до Финляндского вокзала. Там пожрать бы еще.
— А ребятам-то звонили?
— Парк «Монрепо», ха, я уж понадеялся на Париж…
Туристы были необычными, но самым необычным был их телефонный звонок. В разговоре фигурировали «америкос», Пиндостан, бластер и живая голова «Горгоны Медузы». Такой набор необычностей требовал размышлений, и пенсионер поздним вечером решил написать статью в любезную его сердцу газету «Зажигай. (Чудеса. Загадки. Тайны)».
***
На дорогих часах Audemars Piguet не было цифрового индикатора. Феликс нёсся с потоком тёплого воздуха в абсолютной темноте и, не имея возможности оценивать время и расстояние, проведённое в пути, медленно сортировал скудные данные.
В Турции он не скрывал раздражения. Старый друг вывалил на него абсурдную кучу какой-то невразумительной информации. Стоило ли лететь такую даль?
«Почему именно я?»
«Ты мой друг. Ты единственный, который хорошо говорит по-русски. Ты мне поверил».
«Почему ты считаешь, что мне что-то расскажут или я пойму, о чем они говорят?»
«Я так не считаю. Но, может быть, в их арендованной машине обнаружится неисправность в виде заблокированной рулевой стойки и ты любезно довезешь их. Они коммуникабельны».
«Никогда не думай о том, что противник идиот».
«А вдруг тебе повезёт?»
Внезапно в абсолютной темноте тоннеля он увидел девушку. Худенькая, слегка загорелая фигурка спортивного вида летела перед ним. Рыжие волосы, собранные в сложную причёску из множества косичек, были восхитительны. На ней была маечка и напоминающее индийское сари платье, обвивающее тонкий стан и делающее фигурку одновременно хрупкой и соблазнительной. В одной руке она держала лук и стрелы, а на второй на струнах небрежно висела сломанная арфа. Феликс словно приклеился к лучнице, а она, казалось, не подозревала о его присутствии и была занята только своим полетом. Потом впереди появилась мишень. Бледное далекое подобие золотого яблока.
Летунья вдруг переложила стрелу и, оттянув тетиву, направила блестящее острой сталью жало в далекую цель.
Феликс за свою достаточно долгую профессиональную жизнь видел немало отличных стрелков, борцов и лучников. Всех профессионалов отличали абсолютное спокойствие и даже некоторая небрежность действий. Он твердо знал, какой труд был вложен в кажущиеся простыми выверенные движения рук, в разворот плеч, в безмятежные черты лица.
Сейчас в ее мире не было ничего, кроме стрелы и далекой цели. Боясь сорвать момент выстрела, Феликс замер и ждал. Раздался свист. Стрела ушла вперёд, и только погасшее пятно явилось свидетельством ее победы. Затем от далекой пронзённой мишени пришел стон. Мучительный стон, распространившийся по всей черноте тоннеля, моментально ставшего жуткой клоакой мглы.
Он окрикнул девушку и увидел огромные глаза, в которых жила только боль. Голова закружилась, и Феликс потерял сознание.
***
— От, змеиное отродье, — резюмировал Андрей Дмитриевич. Он кряхтя вставал с камня. — Это ж надо — ринуться вперед, не разбирая дороги. Вот же козел пиндосский. И куда его-то?
— Здесь два пути, дядя Андрей. Я его впихнул в правый. В Индии, думаю, приземлится…
— Ладно, лишь бы наши дома. Давайте двигать отсюда, пока ещё какой красавец не нарисовался… жди вот теперь, когда позвонят.
Мужчины ещё постояли, повздыхали и, развернувшись, пошли к машине. Отпуск заканчивался.
***
Они не видели, как из каменных глаз двойного постамента на песок тихо скатилась живая девичья слеза….
— Являясь дочерью титанов, Горгона умела летать, имела свободную волю и была невероятно красива. Она очаровала Посейдона, и тот, вступив в сговор с олимпийцами, пленил Горгону и надругался над ней, в результате чего она лишилась бессмертия… От пережитого ужаса и страданий окаменел ее взгляд и почернела душа, — хорошо поставленным голосом Игоря Кириллова (диктора из современной Андрею Дмитриевичу программы «Время» времён застоя и СССР) громко и четко выговаривая слова, Димон просвещал зевающие массы. Массы не имели возможности удрать от просвещения – они были утрамбованы в минивэн, следующий маршрутом: Фетхие — Дидим — и куда-то там ещё…
Выполнивший функцию «отца-просветителя» прокурор, повелев народу образовываться в пути, громко храпел на первом сидении, заглушая голос чтеца.
Очень скоро сидящие вперемешку с рюкзаками путешественники взмолились о пощаде.
Мольба была услышана.
Димыч, поменявшись с Иваном, переместился за руль и заткнулся.
Выехав в шесть утра, в восемь путники наскоро перекусили хот-догами на заправке и, не теряя времени, продолжили путь.
К девяти солнце, «ни свет ни заря» выкатившееся из-за горизонта алым сияющим пятном, раскочегарилось окончательно и, превратившись в белый карлик, старательно прожаривало шоссе.
— Август, — пыхтел Витёк, старательно направляя на себя чёрный кружок решетки кондиционера.
— Немедленно верни его взад, собственник, — хором возмущались близнецы.
— Как будто пробежал марафон, — стонал Сашка, обмахиваясь кепкой.
— Мистер Ре… Ри… Хенрик, — вопрошал любопытствующий Леха. — А Вам совсем не жарко?
Последний загадочно улыбался и завидующий медитирующему непосредственный Леха шёпотом вздыхал: «Фаши-и-ист…»
По обочинам дороги то и дело мелькали переплетения восточных кривых улиц, жилых домов с плоскими крышами, каких-то сомнительного вида грязных складов и заводиков, оставляющих впечатление заляпанной грязью помойки. Окружающий ландшафт убедительно констатировал победу прогрессивного человечества над златокудрыми арфистами, некогда проживавшими в этой области и устраивающими здесь свой нехитрый быт.
Наконец, показалась табличка с лаконичной надписью «Дидима» и арендованный рафик замер на стоянке.
Группа быстро выкатилась и застыла на солнце.
— День сурка, — бурчал при этом работник правопорядка. — Ещё два года в отпуск не пойду. Какой-то кошмар! Повторенье — мать ученья!
После чего огляделся и со вздохом и жестом «Ленин на броневике показывает путь трудовому крестьянству к светлому будущему» указал направление движения.
***
Они шли мимо груд булыжника к храму, каменная кладка которого давно заросла пыльной серой августовской травой и зимним плющом, пробивающимся между живописно разбросанными камнями.
Впереди из развалин вздымались в небо три гигантские чудом уцелевшие колонны. Они казались улетающими в бессмертие ракетами, которые вот-вот должны были оторваться от плит космодрома.
— Почти Баальбек, — шептал восхищенный Хенрик.
— Матом-то не ругайся, — наставительно советовал Андрей Дмитриевич. — Ребят, давайте, ищем, ищем… Я в этом пекле стоять не нанимался.
— Нам нужно перейти через многоколонный пронаос, туда, где во внутреннем дворике стояла эдикула. И найти остатки простильного храмика ионического ордера,— невозмутимо сообщил Димон.
— Ты умничай меньше, — вяло отметил Ванька, пиная щебенку.
Вокруг, на взгляд не обременённого пыльными знаниями архивов и библиотек туриста, старыми кучами валялся строительный мусор и огромные целые или разбитые каменные блоки, притащенные сюда неведомо кем, бесцельно брошенные и забытые.
И тишина…
Дидим свято хранил тайны и не жаловал экскурсоводов с любознательными отдыхающими в панамах.
Но вот Димыч, как хорошая гончая, вытянулся «пистолетом», сделал стойку и устремился в только ему ведомый проход.
— Дядя Андрей, — заметил он по дороге. — За нами опять… «хвост».
Прокурор резко затормозил, озираясь, а потом сощурился и констатировал, узнавая:
— Пиндостан успокоиться не может.
— Обезвредить? — с надеждой на неожиданный бонус к приключению поинтересовались безответственные близнецы.
— Наблюдать, — строго приказал служитель слепой Фемиды и уверенно продолжил путь.
Они прошли по пыльной дорожке, пересекли канавку с крутыми скатами, несмотря на жару скользкими от ила и застарелой вонючей грязи, текущей из выведенной из под земли трубы… и, наконец, пройдя мимо яркой вывески, свидетельствующей о начале экспозиции, оказались внутри некогда величественного храма.
— Помнится, я учил про дорический и ионический ордер, — вдруг пробурчал прокурор. — Однако, несмотря на разнообразие названий и привнесённые строителями незначительные отличия, все греческие храмы одинаковы.
— Пап, вот, например, крылышки в KFS что у нас в универе, что в ларьке у метро. Так и храмы эти все, и пирамиды…— уверенно перепрыгивая через живописно разбросанные валуны, начал было Иван.
Хенрик неодобрительно фыркнул и громко приступил к просвещению малообразованных славян.
— Древнегреческие храмы отличает воздушная величественная простота. Их строили как жилище Бога в человеческом обличье. Обратите внимание, это большой прямоугольный дом, наполненный воздухом и светом, сложенный как бы из двух квадратов с красивым, даже величественным крыльцом, ограниченным пилястрами и украшенным колоннами. Количество этих колонн всегда четное, чтобы центральный вход располагался в середине…
— Вань, спроси немца, чем он увлекается в свободное от работы время?
— Шахматами и верховой ездой, — поперхнулся удивленный вопросом Хенрик.
На это русский представитель силовых структур хмыкнул, ловко открыл согретую солнцем банку пива, впрочем, ухитрившись ее не пролить, и громко сообщил обозримому пространству:
— Воот! А я шахматистками и наездницами! Где ваш храмик-то, прости господи!
— Там, — Дима осторожно коснулся до локтя рядом стоящего Ивана, указывая на темнеющий провал.
***
Духота.
Духота, пыль, поднимающийся по ветру песок…
Она видит, как растопырив ноги, чьё-то тяжелое и грузное тело наваливается на нее.
Руки хватают грудь…
Рвётся и трещит пурпурный пеплос, словно окрашенная кровью морских гадов ткань спешит вернуться в такое близкое море. Блеклые, почти выцветшие от вожделения глаза смотрят в упор, поглощая ее душу. А потом хриплый мерзкий смех победителя вырывается из чёрного провала рта…
— Отвергнутая девка, тебя теперь любят! А я всегда буду угоден… богам! — слышит она, не понимая. Потом, сквозь туманную брешь в мироздании фигура делится на две половины. Громко гремят, падая в кошель, монеты, и далекий голос произносит:
— Я удовлетворён дорогой друг.
И второй, исторгнутый из слюнявой пасти:
— Обращайся, Златокудрый…
Только к рассвету она смогла смыть в тёплых волнах грязные разводы от ползавшего по ней существа и дойти до площадки.
Работы по прокладке нового тоннеля к обнаруженной рабочей вимане, способной преодолеть барьер, почти завершились.
Это был шанс. Шанс на спасение оставленной горстки их народа. Шанс улететь с проклятой войной и горем планеты.
Но жало мести, блестя черной слизью горького яда, медленно поднималось от пляжа в гору.
— Ты убил меня. Я убью надежду. Ты убил надежду. Я любила тебя…
Духота. Пыль. Поднимающийся по ветру песок. Восковые руки с обломанными в борьбе грязными ногтями….
С ней будут считаться. Даже несмотря на ее смерть…
Воронка задвоенного портала уносила ее и мощный проходчик в безвременье легенд в тот самый миг, когда люди, осознавшие, что сейчас произойдёт, бежали наперерез в последней попытке нагнать безумную.
***
Далекая подземная тьма с огненными всполохами вдруг зашевелилась.
— Они пришли на место слишком рано, Аид.
— Какое тяжелое воспоминание, моя дорогая Кора…
— Я попавшая в легенду Паллада…
— Ты спасшая от позора моего недалекого брата…
— Какое это теперь имеет значение?
— Честь всегда имеет значение, моя дорогая…
Тьма начинает хохотать и сквозь рокот бездны он слышит:
— Только любовь…
В отельном ресторане, похожем на огромную столовку, рассчитанную где-то на тысячу посадочных мест и разделённую на небольшие зоны разными цветами, давно привыкли к выходкам российского отдыхающего. Впрочем, представителя Евросоюза в лице немецкого обывателя или невесть как затесавшегося на территорию отельного комплекса (рассчитанного сугубо на русского потребителя!) англичанина, не сильно отличала от последних тяга к прекрасному. В Турцию ехали пить, есть, плавать — и все!
Поэтому широко улыбающихся официантов не смутили взъерошенные шевелюры туристов, которые шумной толпой, весело дурачась, самостоятельно перетащили и перенакрыли четыре больших стола. В считанные минуты в зале организовался этакий подковообразный массивный конгломерат, конечно мешающий остальным отдыхающим, но весьма устраивающий веселую кампанию.
— Я чую запах шашлычков, или мне мерещатся? — с надеждой вопрошал Витёк.
— Да, пахнет роскошно, — вторил Сашка, озираясь.
— Где мангал-то? — хором требовали маршрутизацию близнецы.
— При горячем копчении у мяса появляется абсолютно иной, ни с чем не сравнимый вкус, — важно наставлял Марка тренирующийся в разговорном английском Леха.
— Барбекю, — кивал головой младший Рихтенгден.
И при этом все будущие сотрапезники мирно-тихо ждать с моря погоды не собирались: мелькали руки, сновали подносы, позванивали-побрякивали тарелки, и столы, опознав славян, привычно готовились принять на себя тяжкий груз…
Наконец, притащив «мощный закусон» и сделав не менее обширный «питьевой» заказ, компания расселась по местам. Некоторое время до любознательных ушей расположившегося неподалёку за колонной Бристона доносилось только слаженное («точно ГРУ!») чавканье и стук вилок о пустеющие тарелки. Наконец, услужливые официанты принесли первые напитки и послышалась речь.
— Дорогая, а этот соус чем-то напоминает фирменный от тети Лайзы из Хайфы…
— Не поминай всуе имена моих близких, приснятся…
— И папа начнет икать….
— Катрин, твои манеры…
— Мам, мы не на слёте в синагоге у бабушки…
— Андрей, а где мой стул? Я немного опоздала, но, видимо, ничего не потеряла…
— Вот твой стул. Ванька, ставь его рядом! Где ты ходила столько времени? Мать опять звонила! Почему я все время должен с ней говорить?
— Мистер Хенрик, вы хотели нам рассказать сказку!
— Легенду, Дима, легенду.
— Мне нужен был душ с горячей водой, а потом я сушила волосы…
***
Они бежали в ночи, не разбирая дорог, просто торопясь спасти себя, чудом вырвавшись из проклятых стен обреченного Мохеджо — Даро.
«Стрела смерти», пущенная центаврианским крейсером по распоряжению Ахурамазды и призванная остановить планетарный прогресс, уже неслась, пробивая атмосферу.
Только что проложенный новый путь должен был унести их. Кудрявый светлый мальчик прижимался к матери, а вечно занятый отец шел где-то впереди, ведя за собой всего шесть оставшихся семей. В этой притихшей, мокрой от ночного тумана зимней темноте Зевс шел, повинуясь какому-то чутью, инстинкту.
Маленький Феб плакал, и уставшая Латона, не раз и не два бросившая уничтожающий взгляд на мелькающую впереди широкую спину мужа, взяла ребёнка на руки. Она прекрасно понимала, что пятилетний мальчик не может усмирить рвущиеся от быстрого бега напряженные мышцы, но и ее силы были на исходе. Сзади оставалась только большая семья Форка и Кето, но те, имеющие шесть дочерей, не могли ей помочь. А в памяти все всплывало и накатывало как гигантская волна — убийца: горящие виманы, стоянка центаврианского, похожего на большую безобразную обезьяну вождя и дикий клич озверевших победителей «Махабхарата!»
Яркая вспышка, ветер и огромный бурый гриб, нарисованный в небе, почти нагнал их у появившегося словно из ниоткуда дромоса. Они успели уйти. Все девочки, особенно три ослепших старших сёстры, почти задохнувшиеся от быстрого бега, потом долго болели. Феб, забывший свои страхи, ненавидел уродин, а когда дядя Гефест подарил ему лук, всегда гнал их, целясь…
— Старухи Грайи, — кричал он. — Один глаз, один зуб на всех!
Самая маленькая из шести погодок, кудрявая плотненькая Горги тогда хватала камни и швыряла в проказника.
— Убью, — шипела она. И золотые кудри поднимались от ветра с моря, напоминая змеиные головы.
— Змеюка, — кричал в ответ мальчишка, убегая прочь.
***
В самый разгар синхронного перевода, осуществляемого пунктуальным Димоном, принесли повторный заказ горячительных напитков. Прокурор протянул руку за двойным джином с малой толикой тоника и решил прояснить ситуацию жене:
— Итак, пока ты находилась в ванной, я жил в ожидании неприличных предложений от твоей матери…
— Андрей, неужели она посоветовала тебе заправить оливье кетчупом?!
Димон перевел речь на немецкий.
Ирен закатила глаза и подняла стакан за дружбу между народами и схожесть жизненных ситуаций.
Прокурор стукнул сына по колену и сообщил собранию:
— Все, что ни делается, — к лучшему. Просто не всегда — к нашему. Надо отдохнуть!
Обед заканчивался. Усталые едоки, медленно переставляя ноги, двигались в сторону дневного сна, чтобы, набравшись сил, достойно встретить ужин. Разочарованный Дживс не слышал, как Хенрик просил прикинуть Димона маршрут на завтра…
***
Горюющий после смерти Икара Гелиос мстительно прожаривал скорбную твердь.
— Сумасшедшая печка! Вода того и гляди вспыхнет на лету, — сплюнул вязкую слюну загорелый атлет, нехотя стаскивая со своих перевитых жилами мощных рук наручи
Внизу недвижимо лежало полотно Понта. Воин сел на камни под сухими корнями источающей смолу кривой сосны. Сзади послышался шорох. Из-за поворота дороги, словно раздвигая перед собой густой от перегрева воздух, показался прохожий.
— Доброй жизни тебе Великолепный, — приветствовал высокого светловолосого юношу атлет.
— И тебе, друг мой Бранх. Как счастлив я, познавший с тобой великое наслаждение. Но я тороплюсь. Сегодня в семье праздник. Знаешь ли ты, какой? Кого сегодня будут чествовать?
— Твою маленькую, пылкую, мстительную влюблённую, Феб! Сегодня ее совершеннолетие. Неужели ты отвергнешь ее? Отец будет недоволен.
— Ха, мой возлюбленный, Бранх! Я не желаю, чтобы змеиная душонка мерзкой медузы нарожала таких же уродин, как ее сестрички…
— Но твой народ называет их последышами радиации…
— Моего народа нет, Бранх. Есть кучка мечтающих убраться с этой раскалённой сковороды! Впрочем, пойдём, любовь моя. Ты точно не родишь мне ублюдков!
И двое любовников, сбросив одежды, с хохотом кинулись наперегонки в объятия прозрачных соленых вод.
***
За камнем, сжимая в руке горсть гранатовых зёрен, тонким гибким тростником стояла Горгона. Она почти превративлась в камень от отвращения при виде любовных утех двух мужчин… она почти окаменела от бессилия перед происходящим.
Последняя дочь несчастливого рода…
Густые косы, во множестве переплетенные в тугую праздничную прическу, сжимали голову точно в тисках, восковое от напряжения лицо и широко раскрытые глаза отражали только отчаяние.
Наконец, шок прошел. Сполна «насладившись» увиденным и не проронив ни слезинки из прекрасных миндалевидных глаз, девушка резко развернулась и быстрым шагом пошла прочь.
Раздавленные зерна каплями алой крови отмечали ее путь, а губы шептали:
— Я не забуду Феб! Медуза Горгона не забудет….
***
— Лан, не злись! Господин старший советник юстиции, поясняю, — пьяненько хихикал после ужина подпоенный собственным (!) отцом Ванька. — Самым древним храмом в Азии считаются развалины в Дидиме, которые были посвящены Аполлону Филесию — Любящему. Храмовый комплекс (по словам нашего немца) основали на обломках некоего капища в честь героя Бранха, который прославился в веках тем, что трахал самого Аполлона.
— Постой, как так может быть? Аполлон же любимец женщин! Так написано во всех книгах…
— Пап, согласно легендам Аполлон вообще любил… не только слабый пол. Не перебивай! Кстати, жуткие чудовища Горгоны жили вместе с ним. Вместе родились и вместе в один этот храм ходили.
— Хмм, — пригубив «Кровавой Мери» сказал умеющий логически мыслить прокурор. — Знаешь сын, когда на глазах у баб совокупляются мужики, то любая Горгоной станет… Короче, а при чём здесь все мы?
— Так там, согласно расшифрованной Димоном карте дромосов, переход, и как раз в сторону СНГ. Ребят, скорее всего, в Абхазии приземлит! Завтра выезд в пять утра. Двести шестьдесят километров — и мы в Дидиме!
— Да уж, наезжусь на год вперёд, а уж впечатлений… Где Хенрика носит, с Вами, малолетками, мне пить не сподручно… Слабаки!
Джордан Дживс Бристон отлично знал, в чем состоит разница между участием в оперативной работе и руководством этой самой работой из отдела, расположенного на другом конце земного шара. Начальники подразделений разведки могли не вникать в детали, когда в штате имелось достаточное число сотрудников для этих целей. Тем не менее, слегка очухавшись, Бристон не поленился сообщить о несоответствиях в произошедших при нем событиях и о найденной объектами наблюдения в развалинах амфитеатра странной металлической детали, которую он не успел сфотографировать.
Как и полагал Дживс, сообщение ушло в никуда, а ему оплатили продленную медицинскую страховку и пожелали успешно вылечить больное сердце.
Лёжа в палате турецкого госпиталя, старый оперативник самостоятельно свёл все «за» и «против» и занялся поисками ответов во «всемирной паутине».
***
Феликс Хассель проснулся от резкого телефонного звонка, который словно ударил, заставив подскочить. Всю ночь ему снились какие-то кошмары про бегство в бесконечном чёрном коридоре, и резкая трель вырвала его из липкого сна. Тренированное тело, пребывавшее в холодном поту ночных предчувствий, выбросило себя с кровати и бессознательно направилось к лежащему на столе мобильнику.
На другом конце знакомый голос старого друга, тоном, не предусматривающим отказа, сообщил:
— Снял, наконец, трубку, старый черт. Ты мне нужен. Жду тебя. Центральный госпиталь. Фетхие. Турция. Я в кардиологии. Срочно нужен. Тебе будет очень интересно.
Разъединившись, Феликс посмотрел на часы: было пять утра. Что-то пискнуло, и в окне открывшегося ватсапа показался авиабилет. Время вылета 11.15.
«Собирайся!», — гласила подпись под ним.
***
Через шестнадцать часов, перелетев океан и преодолев кучу часовых поясов, мистер Хассель, наконец, проследовал за любезной медицинской сестрой в затемнённую одноместную палату кардиологии.
— Ну, — поприветствовал он приятеля. — Делай свое заявление.
Бристон встал с кровати и сообщил:
— Инфаркт. Интрамуральный. Левожелудочковый. Боковая стенка. Вот, стенд поставили…
— Все это ты мог сообщить мне по телефону. Но мне сказали, что Турция предоставляет не только террористов, но и широкий спектр услуг отельного морского отдыха… А я как раз бы искупался. Жара…, — вздохнул Феликс.
— Итак, наши общие друзья из центра полагают, что мои сообщения не имеют ценности, что у меня мало данных. Дело закрыто, мне пояснили, что это все неинтересно. Можно не комментировать. Я пенсионер.
— Да… познакомился с началом истории, пока летел, жду продолжения.
— «Совершенно случайно» в отеле встречаются немцы и русские, которые якобы никогда не видели друг друга. Пьют, едят, купаются в море и по истечении трёх дней такого уничтожающего печень отдыха едут за знаниями по истории. На экскурсию. Вроде все нормально. На дне старого колодца они теряют грошовый амулет на кожаном шнурке, и я оказываюсь с инфарктом в реанимации. Пока меня спасают, интернациональная бригада получает звонок с озера Ван и стремительно едет в ту сторону, делая от Газиантепа крюк и посещая какие-то раскопки. Там группа разделилась. Старший группы, русский прокурор, продолжает движение по намеченному маршруту, а трое сопровождающих его бесследно исчезают. Но уже через двое суток по карте, принадлежащей сыну, приобретаются два авиабилета из Канкуна в Москву и еще один, в Германию, по карте, принадлежащей профессору археологии.
В районе Чичен Ица эти трое туристов снимают отель на двое суток. Смотри, вот их фотографии. Паспорта подлинные. Зафиксировано обращение к врачу по поводу перелома предплечья у одного из членов группы. Вот рентген. Вот счет из больницы. Перелом подлинный.
Из города Вальядолид почтой уходит в Колумбию, в крупнейший картель, посылка с необработанными изумрудами очень хорошего качества. Посылку отправляет вот этот человек.
Через сутки на их счета приходят деньги, без малого пятьдесят тысяч долларов, которые делятся на троих.
Одна треть средств поступает на счёт прокурора.
После продажи изумрудов и приобретения авиабилетов компания появляется в полном составе в Стамбуле и перелетает в Анталию, после чего воссоединяется с семьей.
При этом у пострадавшего – того, с переломом — рука выглядит абсолютно здоровой.
Точно установлено, что в Мексику никто из них не вылетал. Из Мексики никто не возвращался.
Между тем прокурор и выехавшая к нему в помощь на дополнительно арендованной машине жена привозят в отель молодых людей, которые предоставляют на ресепшен паспорта российского внутреннего образца. Группа выглядит спортивно и весьма напоминает спецназ ГРУ. В настоящее время все продолжают активно отдыхать… Что скажешь?
***
Небо, выгоревшее на солнце и блестящее золотистыми пятнышками отшлифованной искусной рукой ювелира драгоценности, загадочно мерцало сквозь тёмные очки загоравших. Дети отсутствовали на пляже, не появившись на завтраке (продолжительная дискотека часто дает такой побочный эффект). Немцы мокли у берега. Наталья Николаевна, возбужденная разговором с мамой, намазав спину, загорала под тентом.
Пребывая в гордом одиночестве, всеми забытый работник правоохранительных органов пил пиво в баре. Перед ним, развернув на большом экране телевизора активную пропагандистскую деятельность, вещало CNN. Сзади возникла тень, и Андрей Дмитриевич, убежденный в приходе мало спящего Димона, не оборачиваясь сообщил:
— Пиндосы совсем распоясались!
— И не говорите! – отозвались сзади. На русском. С небольшим западным акцентом.
Выяснилось: любитель русского звался Феликсом. Любознательный путешественник, журналист на пенсии, вчера приехавший в отель, чтобы писать.
Плотный, среднего роста, с коричневатой бородкой, напоминающей скорее модную ухоженную небритость, в дорогущих очках, с фирменной черепаховой оправой, обладатель тихого меланхоличного голоса и знаток то ли пяти, то ли семи языков, включая русский и фарси.
Персонаж, однако, болтливый…
— Сам-то откуда?— вяло полюбопытствовал прокурор, любезно пододвинув ему второй, нетронутый стакан «Эфеса».
— Соединённые Штаты Америки, — последовал бодрый ответ, и рука сцапала стакан, а в глазах блеснула хищная волчья улыбка.
— Чин-чин — сообщил со вздохом Андрей Дмитриевич и, сделав мощный глоток, прокомментировал,— Значит, Пиндостан. Вы здесь с женой, или, как это теперь принято у вас, с другом?
Представившийся Феликсом хмыкнул, но не ушел, а наоборот, подвинулся поближе и сообщил:
— Раньше у меня было желание жить вечно, и один очень мудрый человек посоветовал мне жениться. Я спросил его: неужели если я женюсь, то никогда не умру? «Нет! — ответил мне мудрец, — у Вас просто пропадет это желание!»
Выдав это высказывание, новый знакомый залился бодрым смехом и, поприветствовав русского стаканом, допил пенный напиток.
— Значит с другом, — вздохнул прокурор и отправился к жене под тент. Подальше от разговорчивых знакомых. На всякий случай.
Наконец пришли ребята и отвлекли его от подозрительных и грустных мыслей.
Димка нырял лучше всех и где-то на песчаном дне обнаружил колонию толстопузых длинных сарделек, имеющих сморщенную коричневую шкурку и прозываемых почему-то морскими огурцами. Собранные им экземпляры, стоило их вытащить на воздух, выстреливали соленой водой, и мальчишки, умело целясь, устроили морской бой под визги Катрин и жалобный скулёж Марка, вспомнившего о своей принадлежности к «зелёным» защитникам окружающей среды. Впрочем, огурцам, видимо, не вредил свежий морской бриз и, отстрелявшись, они отправлялись обратно в морские глубины.
После продолжительного купания тела отдыхающих расслаблялись, и к часу дня туристически настроенные граждане начинали двигаться в сторону главного ресторана на обед.
Ванька с Димоном подошли к размышлявшему на тему «надо ли смывать морскую соль в номере или, надев рубаху, идти сразу есть» отцу и, заговорщицки скосив сразу четыре сияющих глаза, сообщили:
— Едем в Дидим!
В этот раз всё было по-другому.
Три человека летели по чёрному бесконечному тоннелю в пурпурном сумраке. Где-то, скорее, в голове и памяти, обозначилось белое пятно света.
Иван покрутил головой, потрогал мягкую обволакивающую, похожую на паутину, капсулу и одними губами произнёс:
— Нам ещё долго?
Рядом зашевелился Хенрик, и послышался спокойный, какой-то неживой, механический голос Димы:
— Спали. Часов восемь прошло, на подлёте.
Тьма помолчала. Сумрак редел, превращаясь в багровый закат. Словно из ниоткуда появлялся и исчезал размытый новорожденный тусклый луч, который отражал тёмные пятна стен и неуверенно рисовал контуры летящих.
Вот, фигура опять зашевелилась, и в бесконечном молчании глубины послышался стук черепицы.
— Ребят, а я без гипса, — послышалось в пустыне тьмы.
— Спасательная капсула, — механический ответ, отразился скрежетом в зубах лежащих. И тут заорал немец!
Ванька вздрогнул. Дима сел, и они судорожно схватили кричащего учёного. Хенрик вывернулся, по-детски хихикнув, начал:
В доме троянского мужа его пригласившего,
Лучник, Зевсов закон посрамил и попрал.
И гостелюбство Приама во грех превратив,
Дочери честь он присвоив, удрал.
А Диомед, им подкупленный, выкрал Палладий.
Этим обрёк он всю Трою во прах.
И на илийской стене жизнь детей бога Зевса,
Вставших в защиту поруганной девичьей чести,
Пытался из мира изгнать.
Только Аид своей властью и сильной рукою
Взял Афродиту и Ареса крепко в защиту.
Ваня почесал совершенно здоровую руку, потрогал валяющийся рядом гипс и сообщил по-русски:
— И тебя вылечат, и меня вылечат… А Хенрик-то у нас того…
Свет в конце тоннеля превратился в арку, и их тихо приземлило на прохладный каменный пол старого аркадного зала. Впереди стояла, мерцая в полумраке чёрными буквами, вывеска: «Exit». Иван обернулся, сзади сияла белой кладкой глухая стена.
— Приехали, — констатировал профессор.
***
В старой портовой таверне, пропахшей за век крепким мужским потом, дешёвым кислым вином и мочой, сидели двое. Узкоплечий невзрачный человечек, с теми чертами лица, на которые обратив внимание, не вспомнишь через час, и стройный золотоволосый крепкий силач. Оба заказали мясо и ячменных лепёшек. Грубо отказались от предложенной девки, но спросили про комнату на ночь.
— Ну да, — хохотнул невзрачный. — Пока Палладий в Храме, Троя неприступна. Девять лет толчётесь.
— Сказки оставь рапсодам, Диомед. Крылья Тюхе-Удачи всегда были за твоей спиной. Ты сможешь.
— Не так быстро, Старший. Я не знаю, с какой целью тебе её фигурка, но даже за такие деньги я берегу свою шкуру. Мне надо подумать. Если бы не Учитель, Великий Гермий, я бы отказал тебе. Не злись, Сильный. Вы другие, и Вы все стремитесь туда, откуда пришли. Но Вы здесь. И Вы не можете уйти. Я знаю. Мне надо подумать. Ответ дам на рассвете.
Невзрачный, закутанный в серую хламиду, встал и, бросив мелочь подавальщице, исчез за углом. Аполлон вздохнул и пошёл следом.
Он устал ждать. Проклятый им пьяница был богат, а стены его будущего склепа прочны. Лучнику нужен был чёртов ключ, потому что там, на другом берегу великого Океана Атлантов, лежал кусок потерянного предками оружия и их возможность убраться из этого пыльного мира. Златокудрый воин поднял голову и посмотрел на синее, как Понт, небо. На нём белело пером огромного страуса облако — «перст», подумал он и задохнулся от нахлынувшего предчувствия беды.
Но спешили на помощь спартанцы Гиппокоонта, шли воинственные аркадяне, плыл Кефей с сыновьями. Собирались, в ожидании добычи, авантюристы всех мастей Великой Эллады. И летели вести о Великом Аресе и Афродите воительнице, только мерзкое перо на чистом небе не давало вздохнуть спокойно.
***
Крепостной холм не стёрло ни время, ни сухой ветер. Стена, в четыре человеческих роста, была продолжением насыпи, но «Гермиев удачник» умел залезть и не на такое. Он чуял опасности, не гнушаясь страхов перед Старшими. Он знал.
Это дело позволяло отойти от тягот опасного пути, стать мирным мужем и отцом в Афинах. Уже стоял его дом, уже ждал жену гинекей. Тонкокостное и кажущееся тщедушным тело, понимало толк не только в золоте блях и украшениях шлемов. Его лёгкий, отполированный крепкой жилистой рукой бойца, эфес холодил спину, не прикрывая, а умело отнимая души. Он был обучен незнаемому в Элладе искусству верховой езды и метанию пращи. Он умело мог составить рифму и выпустить стрелу. Его называли «лучшим».
Легко проскользнув в храм, словно холодный зимний воздух, и, также, с небрежно ювелирной точностью, сняв Палладий с пьедестала, он уже привычно подумал: «Мраморная поделка, не больше локтя в высоту, зачем она Лучнику?».
В лагере мирно спали. Он пересёк речушку и, обойдя ахейский дикий стан, приблизился к древней роще старых негодных кривых кедров и белеющему рядом с ними акведуку. Запах кедровой смолы не заглушил здорового пахнущего мускусом мужского пота. Его ждали. Подлый Старший решил подстраховаться. Солнце вставало, и на упавших старых иглах уже играли первые блики лучей. Ему надо было достичь протока, и тогда камни смоют следы с этой проклятой земли. Но его настигали. Он посмотрел на чистый тёмный поток, по берегам которого росли анемоны Аида, и затем резко обернулся и понял, что цветы растут для него. Перед ним стоял Арес, сзади, играя коротким мечом, стояла дева Афродита. Диомед прокусил губу и, выпив своей крови, бросил добычу, встал, разгоняя ночное безверие, и, призывая удачу своей кровью.
Только через час покров опавшей хвои принял великого бойца с мягкостью ковра. Диомед вздохнул и вдруг осознал, что смог забрать и их жизни. Чужая кровь, как тонкое сарматское благовоние, смешалась с запахами кедровой смолы.
Сквозь вязкое сонное умирание он расслышал.
— Держись, чёртов вор, достал нас, но кудрявый рифмоплёт не получит награду, читай надпись на Палладии, читай!
И странные звуки: «Мазат воюж тыкор мыслофак». Потом, над ним склонилось тёмное от бешенства лицо обманщика, и Диомед, собрав последние силы, прошептал:
— А ты всегда последний, Старший.
***
— Я понял, понял, понял… — продолжал возбуждённо вращать близорукими глазами учёный. Он первым встал с каменного, стёртого тысячелетиями пола и стал прыгать вокруг сидящих, изображая помешанного кенгуру.
«Понял он, — думал Дима, — что там он понял?».
— Лан, пошли, отцу позвоним, порадуем, — вздохнул Ванька, любовно погладив покрытое розовой кожей здоровое предплечье.
***
Пока они шли к выходу из комплекса неосторожно раскопанного Шлиманом, Хенрик популярно делился со слушателями радостью своего открытия.
— Есть легенда, что в Храме Афины в Трое стоял Палладий, подаренный городу богиней лично. В Илионе верили: город не падёт, пока Палладий стоит на месте. Его украл Диомед, который, при этом, был настолько хорошим воином, что смог ранить Ареса и Афродиту. Всё сходится. Сказания не врут.
Видимо, Арес это и есть Тлалок. А Афродита, его жена Шочикецаль, которая в мифологии ацтеков являлась богиней любви, цветов и плодородия. Палладий надо искать в Мексике.
— Угу, — согласился Ванька, жизнерадостно. — На досуге займёмся. Сколько нам до отеля-то?
— Если считать от Чанаккале до Фетхие то 654 км, — осведомлённо сообщил Димыч. — Тут можно до Стамбула. И потом в Анталию. Я думаю, что Андрей Дмитриевич за нами не поедет…
Ванька хмыкнул и процитировал: «Па-а-ап, ты сильный, ты справишься!». И ответ: «Сын, я умный, я даже не рискну!»
— Короче, в отель. Может, одновременно с ними прискочим!
— Клянусь рогами Минотавра! — кричал Приам. — Ты ли это? Мой славный и великий друг! Когда ты вошёл в порт? Почему я не знаю о твоем приезде? Скорее поднимайся ко мне, чтобы быть как можно выше к небу, ибо поэт подобен богу, а поэт и лучник подобен мысли, пущенной прямо в зад толстой Гере на Олимпе! А ха-ха-ха!
Аполлон, только что сошедший по настилу с триремы «Мимесис», славного изобретения коринфянина Аменокка, только тяжело вздохнул и, раскинув руки, точно аист крылья, ускорил шаг, приготовившись к медвежьим объятиям вечно нетрезвого царя.
…Этот месяц был подобен мертвому сну. Он занимал себя всем и сразу, стремясь ускорить ход усталого Хроноса. Сам следил за выдачей обеда, писал поэму, лично выправлял наконечники стрел и даже грёб, дабы мускулатура не превращалась в жирное тесто во время длительного пути.
«С удовольствием пустил бы стрелу в твой толстый зад…», — думал он, старательно напрягаясь, чтобы уберечь от перелома свои рёбра, сжатые бычьими окороками Приамовых бицепсов.
Этот рыжебородый массивный воин неумело, зато решительно растрачивающий богатое наследство троянского рода, не вызывал симпатии у любителя утонченного слога, но был нужен. Ради ДЕЛА.
Поход в Африку был необходимостью и практически увенчался победой. Оставалась одна деталь.
Наконец, троянец прекратил свои излияния радости и собеседники, громко обсуждая великого Гелиоса, «тепло приносящего», тяжело поднялись на гору к дворцу.
— Вина! Мне и моему другу! — прорычал запыхавшийся царь встречавшим.
Из толпы отделилось, словно дуновение Эола, нежное создание и подобно нимфе приблизилось к двум почти обезумевшим от жары мужчинам.
Выпив разбавленного кисловато-терпкого коринфского напитка, Аполлон поднял голову от опустевшего кувшина и спросил:
— Кто ты, прекрасная?
Он устал от тяжелого и бесконечно нудного пути, жары и воняющего потом кабаноподобного царя. Ему хотелось в мегарон и женщину.
«Эту», — подумал он.
— Кассандра, дочь моя! — проревело рядом. — Выросла.
«Дочь… — с досадой подумал прибывший. — Ну пусть и дочь, мало ли дочерей у мелких царьков по побережью. Эту. Хочу».
Поздно, заполночь, когда дорогой, крашенный финикийским порфиром хитон превратился от жира, вина и чадивших бараньим салом светильников в грязную вонючую тряпку, гость и хозяин, наконец, разошлись.
Прямой как скамья Приам долго желал добрых снов и, естественно, велел цесаревне проводить дорогого гостя до его спальни.
Утром Аполлон вспомнил ее вскрик и то ощущение погружения в мягкую, женскую, непрочно закрытую плоть, легко разорванную им…
Вспомнил кровавое пятно на светло-персиковой ткани пеплоса и голос, то срывающийся на стоны, то выплёвывающий ругательства, но лицо почему-то расплывалось.
Сколько раз проклянет он себя за эту дурную мальчишескую похоть?
Глупый царь оказался заботливым отцом и, осознав, что Аполлон не желает брать его дочь в жены, отказал в подарке. Не помогло ни золото, ни дорогие вина, ни ткани.
И напрасно молила, заламывая руки, Кассандра, согласная стать одной из нищих порн, служащих для утех приплывающих, лишь бы этот зверь, забрав кусок небесного металла, убрался навсегда. Напрасно просили, стоя на коленях перед владыкой, умные лафагеты. Приам был непреклонен: «Наследие предков останется лежать там, куда его положил сам Зевс».
Участь Трои была решена.
***
Алые сполохи среди чёрной удушающей тишины создавали под немыслимыми углами странные геометрические фигуры. Тьма шепталась…
— Красивую легенду мы вспомнили, Аид.
— Мы пробуем ее возродить, моя Перфесона.
— Яйааааааа Лилит, — смеялась мгла.
***
«Если Вы сами не умеете радоваться жизни, то почему эта самая жизнь должна вдруг радовать Вас?», — думал Андрей Дмитриевич, спускаясь по ступеням навстречу закату на озере Ван и жене. Та бодро парковалась у огромного тутового дерева под призывные крики мальчишек:
— Дядя Андрей, дядя Андрей — тетя Наташа приехала! Ура!
Прожившая без малого тридцать лет прокурорской женой Наталья Николаевна, вылезая из второго авто, арендованного специально для вывоза огромной кучи свалившихся на них туристов, думала приблизительно в том же ключе.
— Что уставился? — услышал ее первые слова супруг. — Хочу с сожалением констатировать, что как была дурой, так и осталась, вышла замуж за чёртову периферию и теперь пожинаю плоды твоей крестьянской генетики.
Он хмыкнул и, поцеловав ее в щеку, сообщил:
— Зря ты так. Тут все-таки дети. И, вообще, время, мадам, над вами не властно.
— Козел, — согласилась подруга жизни. — Где тут душ-то?
Полночи они, «как два дурака», рассматривали амулет, а ровно в шесть, посадив ребят за руль и распихав вещи, вереницей начали обратный путь в злосчастный отель. Чем был занят их сын где-то за океаном, родители старались не думать, тщательно избегая разговоров на такую страшную тему. Асфальт плавился под резиной быстро крутящихся колёс, и дорога отсчитывала километры пройденного пути.
***
Утром, после раннего завтрака, в отель к попаданцам приехал Френсис. Все были при деле. Иван и Хенрик размышляли над будущим приключением. Зевающий портье тем временем получал детальные указания от терпеливо объяснявшего Димона: «Сменщик должен распечатать авиабилеты, которые пришлют на адрес отеля и аккуратно положить их на столик в номере».
Чичен Ица стала божьим даром для неискушенных в высшем образовании индейцев, подарив им средства к существованию в созданных властями в окрестностях Вальядолида отелях-спутниках среди бескрайних джунглей, но значительной сообразительности не принесла.
Впереди ребят ждали колодцы и сеноты с чудесами, но Димон никак не мог убедить себя, что стоящий перед ним консьерж сможет правильно выполнить его ответственное поручение. Повод для сомнений вообще-то имелся.
Местные воспринимали туристов как своеобразные денежные мешки — глуповатые и горластые, а последние считали население туповатыми потомками древних вырывателей сердец — кровожадными и опасными. Общение шло туго.
***
К Миллениуму дирекция археологического парка расстаралась и, проведя в подземельях проводку, открыла часть пещер Баланканче для всеобщего обозрения.
Однако данная часть комплекса не пользовалась особой популярностью. Проехав почти триста километров из Канкуна, туристы обычно быстро проскакивали поле для игры в мяч, а затем, осмотрев помимо центральной ещё пару полуразрушенных пирамид, подгоняемые гидами и жарой, спешили купаться и обедать. Им было не до пещер…
Солнце припекало, и, проигнорировав совет Френсиса купить на рынке дождевики и шляпы, исследователи (хозяйственно прихватив воды и пару бананов с завтрака) решительно двигались к цели.
Утоптанная дорога закончилась.
Вступив под сень настоящего тропического рая, путешественники быстро осознали свою ошибку. Тёсанный еще в доколумбову эпоху камень ступеней обильно покрывала липкая, красно-бурая, чём-то напоминающая полузасохшую кровь грязь, сверху капало, ноги сильно скользили. Здоровой рукой Иван вцепился в липкое и грязное подобие перил. Дима старательно поддерживал друга, неизвестно каким способом втиснувшись между стеной и узкой щелью прохода, в принципе не предназначенного для спуска вдвоем. Впереди то и дело слышались нетривиальные немецкие выражения — Хенрик пятой точкой считал ступеньки.
Пару раз на них откуда-то из темноты с писком вылетали толстые летучие мыши.
— Разносчики чумы, — пробубнил Ванька.
— Мне казалось, что в Средневековую Европу чуму завезли с поражёнными блохами грызунами, — попытался возразить Димон.
Но был решительно остановлен замечанием:
— Слушь, заткнись а? Б-биолог! Не упасть бы!
Ступеньки поворачивали то в одну сторону, то в другую, и на ребят периодически наводили свои копья сталактиты и сталагмиты. Вид подсвеченных солнцем природных лепных орнаментов наверняка восхитил бы архитекторов, но у совершенно промокших и грязных авантюристов эта «несказанная красота» вызвала только глухое раздражение.
Наконец, бесконечные ряды стертых ногами паломников ступеней завершились и друзья погрузили кроссовки в темную грязь старой подземной дорожки. По обеим сторонам они увидели глиняные черепки с невыразимо ужасными рожами, нарисованными каким-то сумасшедшим ваятелем из эпохи Чингачгука.
— Посмотрите скорее, — от восхищенного вопля с места сорвались оставшиеся крыланы. — Посмотрите! Буква «V» над переносицей, круглые глаза, синяя кожа… это же изображение Бога Тлалока. Властитель дождя, подземных и надземных вод.
— Ага, а лоб чёрный, потому что грязью измазался? — ехидно вставил Иван.
Грозный взгляд Хенрика, осудивший святотатство, заставил Димона задуматься о защите хозяина.
— Тлалок — повелитель чёрной бури, властитель молний и грома, — продолжил немец познавательный лекционный курс.
Но вот вазочки и черепки закончились, и исследователи оказались в круглой, хорошо подсвеченной пещерке с небольшим возвышением в углу.
— Алтарь ягуаров, — обиженно буркнул немец.
Дима подошёл поближе и, проведя ладонью по его пустевшему основанию, вдруг достал из рюкзачка зарядник и положил на постамент. Тот улёгся своим титановым телом так ровно, словно в вату.
— Похоже на хранилище, — сообщил поражённый Иван.
Они прошли вперед ещё с десяток метров и увидели маленькое, круглое, как зеркальце, озеро. Стояла невероятная тишина. Над озером, словно паря над миром, высился второй алтарь.
На нем стоял Тлалок, чем-то неуловимо похожий на Зевса.
— Громовержец! — прошептал Хенрик.
Их окружали чистейшего бело-голубого цвета сталактиты, словно колонны, выполненные в дорическом стиле.
Друзья медленно подошли к алтарной части.
— Это алтарь девственных вод, — вдруг решительно заговорил Дима. — Посмотрите, видите у него точно такая же выемка, как у предыдущего, но она глубже и чётче. Похоже на некий замок, а вот там, на стене, можно увидеть резкие узкие изломы в породе. Я сканировал их. Это схема транспортных туннелей. Если наложить на современную карту, то получается, что отсюда мы могли бы попасть в район Илиона.
— Троя, — прошептал профессор.
— Турция, — поправил Иван.
— Шестьсот километров от отеля, — резюмировал Дима.
Они помолчали какое-то время. Тлалок, ухмыляясь, смотрел сверху.
— А что мы, собственно, теряем? — решительно начал российский деятель от науки. Рука начала болеть, и ползти назад по тягучей, противно пахнущей разрытым кладбищем грязи было лень.
— Димон, вставляй штуковину, говори про «факу» и мы в отеле!
Хенрик открыл было рот, собираясь возразить, но услышал только:.
— Мазат воюж тыкор мыслофак!
Раздался щелчок, земля ушла из-под ног, и они полетели!
Утром, когда медленно исчезающие звёзды, нарисованные на небосводе Южного полушария, как на декорациях театра кукол, стёрлись окончательно, компания, наконец, смогла выползти из пирамиды.
Сообщив родне место своей дислокации, ребята, спустились по высоким крутым ступеням и пошли искать выход, спугнув по пути парочку ящериц и маленькую древесную гадюку. Выход, естественно, нашелся, но приближался та-ак медленно! Оставшиеся метры дороги, казалось, лишили их последних сил. Ровная тропа словно засасывала в бурую слежавшуюся землю измученные ноги. Они не обращали внимания на шум и суету птичьего мира, радующегося утру, лучам солнца среди изумрудной листвы и отсутствию туристов. Им надо было дойти, и все.
У Ивана разболелась и сильно отекла сломанная рука, его подташнивало, он хотел лечь и в душ, именно в указанном порядке.
Хенрик, переполненный эмоциями до состояния ступора, просто шёл.
Только Димон, просканировав местность, мог бы как-то помочь своим товарищам, но не решался.
Перепрыгнув через ещё закрытый турникет и проигнорировав удивленные взгляды подъезжающих к месту работы служащих, грязная троица исследователей выкатилась на главную площадь перед музейным комплексом Чичен Ица и встала.
Там из побитого жизнью автобуса шумно высаживалась группа малорослых индейцев. В их темных глазах, косо расположенных на бронзовых физиономиях, таились (с точки зрения Димы) злоба и коварство. Одежда представляла собой достаточно ветхие рубашки и футболки, но на гладких угольно-чёрных и жестких, как щетина, волосах гордо восседали почти новые шляпы и кепки самых разных фасонов и расцветок.
Потомки суровых воинов с тотемными татуировками сейчас успешно маскировались под строителей демократического дружественного Соединённым Штатам Америки государства рабочих и крестьян. Эту великую мысль мог бы высказать Андрей Дмитриевич, но он находился где-то очень далеко, и ввиду отсутствия руководства путешественникам необходимо было решать насущные вопросы жизнеобеспечения самостоятельно.
Ванька не выдержал и подошёл к первому попавшемуся мексиканцу:
— Hotel, a lot of money, expensive hotel, take me quickly, — выпалил он гражданину.
Тот промолчал, переваривая информацию.
Иван дернул плечом, боль стрелой пролетела по уставшему телу и голова окончательно пошла в отрыв – мир перед глазами качнулся и пустился в кружение.
Он мешком уселся у ног Димона, а последний начал быстро о чем-то переговариваться с обступившими их аборигенами.
Наконец, сквозь гулкий шум в голове Ванька разобрал:
— Это Френсис. Он здесь родился и живет, — голос Димыча на фоне других звучал, как чарующая флейта. — Он говорит, что за нами может приехать его брат и за десять евро отвезти нас в отель для европейских туристов. Хенрик, у нас есть десять евро?
Хенрик оторвался, наконец, от созерцания Всемирного наследия ЮНЕСКО, включенного в список Новых семи чудес света, и лаконично сообщил:
— Есть. На карте. Нужен банкомат.
..Через полчаса их привезли в действительно хороший отель «Hacienda Kaan Ac» на окраине Вальядолида и, сняв «виллу с видом на сад», путешественники рухнули скошенными снопами… или поваленными деревьями… короче, спать.
Вечером, несмотря на протесты и белый цвет лица (больше от страха, чем от боли), Иван был отвезён в госпиталь и многострадальная рука наконец попала туда, куда должна была – в гипс. А заодно под инъекцию обезболивающего. После чего умиротворенно заткнулась. Жизнь налаживалась.
А когда после пива и больших сочных кусков мяса Димон осмелел настолько, что попросил Ивана разрешить ему самостоятельно принимать решения по спасению отряда, у младшего Курчатова появилась уверенность, что все будет хорошо.
— Только в рамках уголовного кодекса, — законопослушно хмыкнул сын служителя слепой Фемиды.
***
Ранним утром следующего дня Хенрик, лёжа в шезлонге, любовался окружающим пейзажем, полной грудью вдыхая запахи экзотических растений, щедро высаженных вокруг руками заботливых садовников. Птичья многоголосая трель, доносившаяся из глубины кустов и пропитанное яркой синевой безбрежное небо, похожее на далекий океан, создавали ему душевное единение с природой, которое индийские мудрецы прозвали сана́тана-дха́рма.
Он рассеянно посмотрел, как тропическое солнце торопливо поднимается над бесконечными Лакандонскими джунглями, хранящими в своих зарослях последних ягуаров и развалины городов древних забытых культур, простирающиеся от мексиканского штата Чьяпас через всю Гватемалу куда-то к Амазонии. Подумал о том, что экологи и «зелёные» врут про массовую вырубку кислородо-производящего клондайка в заповеднике Montes Azules… и что, кажется, смена часовых поясов его доконает. Он опять не выспался!
Давно проснувшийся инопланетянин Димон удрал — взламывать на стареньком отельном компьютере сеть нелегальной торговли изумрудами. Ещё вчера их пятикилограммовую добычу послали «pony express» неизвестно куда, и сегодня, по утверждению «мафиозо», они должны были получить «свой навар».
Ирен взывала к разуму из далекой турецкой действительности, требуя немедленного их возвращения и пугая долгими тюремными сроками. Мудрая жена как всегда была права.
Хенрик грустно вздохнул, позавтракал стаканом сока гуавы и двумя бананами, любезно принесенными вчера в номер, и пошёл к Ивану — уговаривать его на ещё одну авантюру… то есть небольшую, но крайне любопытную прогулку.
***
Ванька успел уже встать и одеться, дожидаясь злосчастных шести часов утра («у нас-то два часа дня — обед!»), когда к нему постучали. Он открыл дверь и запустил стоявшего в маленьком коридорчике Хенрика, озарившего сумрак раннего утра в комнате подозрительно жизнеутверждающей улыбкой.
— Завтрак через полчаса, — сообщил он, протянув стакан с сомнительной розово-зелёной субстанцией.
Иван подозрительно принюхался и услышал:
— Пей спокойно, за ночь не протухло. Я уже попробовал. Не натуральный. Из пакетов льют.
Что льют из пакетов, парень так и не понял и, решив поинтересоваться этим у Димыча, покорно распробовал.
— Как рука? — между тем продолжал интересоваться немец.
— Да вроде норм, — кивнул головой Ванька. — А что?
Хенрик, внезапно воплотившийся учеником иллюзиониста Кио, мгновенно развернул перед парнем туристическую — яркую и глянцевую — карту Чичен Ица и голосом Левитана приступил к промывке мозгов.
— Пещеры Баланканче! Дословно можно перевести как «трон Священного Ягуара». В каких-то 3 км от центрального храмового комплекса в 1959 году индейский сторож, охранявший Чичен Ицу от вандалов, Хосе Умберто Гомес, в старых пещерах нашел замурованный проход. Там, за этой дверью, на сегодняшний день найдено множество пещер с разнообразными — весьма интересными! — историческими артефактами, но я не о них.
Среди множества естественных каверн обнаружен огромный грот, в центре которого стоит известняковая колонна. Майя считали, что это ось мира, связь между подземным и небесным мирами. Пещера получила название Комнаты Мирового дерева. Вот, посмотри, на трехмерной модели это выглядит так!
Ванька посмотрел на фотографию перекрещивающихся, вьющихся и параллельных зелёных мерцающих лучей, уходящих в бесконечность, и выпалил:
— Карта перемещений!
— Вот именно, — удовлетворенно констатировал … деятель от науки.
***
Найдя Димона и почти насильно изъяв его из-за компьютерного стола, мужики, обмениваясь заговорщицкими улыбками, приступили к завтраку. После двух омлетов, каши и пяти бутербродов Дима стал воспринимать действительность и, перестав просчитывать возможные варианты событий, обратил наконец свой взор к действительности.
— У нас проблемы? — прищурился он.
— Необременительная прогулка с целью приобщения к истории родной планеты, — коротко повторил рассказ Хенрика Ванька.
— Если бы здесь был дядя Андрей, — осторожно начал Дима, — то он бы спросил…
— Тебе пять или шесть ложечек сахару?..
— Три, но шоб я видел! — вздохнул Димон и согласился.
***
Где-то в темноте южной ночи звонил телефон. Звонок пронзительно вонзался в уши и отдавался боем кремлевских курантов глубоко в голове. Андрей Дмитриевич пошарил на тумбочке, спихнул на кафельный пол причину резкого пробуждения и, матюгнувшись, включил ночник. Телефон продолжать взывать к абоненту, противно вибрируя на полу. Сонная марь постепенно рассеивалась, за окном брезжил рассвет.
— Я слушаю?
— Пап, привет, сколько у вас времени? – жизнерадостно зачирикал подозрительно бодрый сын.
— А ты позвонил за этим? — поинтересовался окончательно проснувшийся отец. — У Димона выясни. Он у нас энциклопедист.
Димон, видимо, не стал ждать, пока к нему обратятся, и наглядно это время указал, потому что в голосе Ивана прорезались виноватые нотки:
— Ну, извини. Но тут срочное дело.
— Ну, говори уже! — буркнул прокурор, осознав, что поспать ему все равно не дадут.
— Тут Димыч провернул одну торговую сделку, и у нас есть некоторая сумма денег. Я немного тебе переведу на карту, а ты бери ребят и к нам в отель. Пусть там поживут. Я связался с парнями, только у близнецов загранпаспорта нет. Я лечу завтра «Азуром» домой, беру их документы, а ты пока с дядей Серёжей договорись, чтоб ребятам по-быстрому паспорта напечатали.
Трубка запипикала, и Андрей Дмитриевич почувствовал, что седеет.
Сбербанк онлайн показал пополнение счета. На миллион рублей…