Был мизерный шанс, что наше положение засекут дроны и шрыг отбросят с воздуха, но… слишком много нюансов. Необстрелянные новички, большое количество атакующего зверья — хотя обычно челленджеры ходили пятёрками: четыре поводыря и одна кошка, отсутствие защитного кольца… Самое паршивое, что эти твари легко могли перекусить человеческое тело вместе с боевым костюмом, но нас просто похватали. И реально хреново болтаться в клыкастой пасти без шанса что-нибудь сделать — умные звери сбивали с ног, прижимали к земле и подхватывали так, чтобы обездвижить руки.
Я стрелял… даже когда надо мной нависла чёрно-серая громадина. Последняя порция плазмы слегка нагрела прочную броню нагрудника, не причинив никакого вреда — слишком мало оставалось заряда. А потом — мерзкое ощущение беспомощности, когда болтаешься вниз головой, а кошка бежит достаточно быстро и тебя мотает как тряпку из стороны в сторону. Да, я пробовал трепыхаться и выдираться даже не ради призрачной возможности побега, а ради того, чтобы заставить тварь посильнее сомкнуть челюсти. Но чуда не произошло — меня дотащили без повреждений, только верхний слой костюма процарапан острыми клыками, на базу челленджеров.
Судя по страшилкам, которыми нас пугали старожилы поста, эти челленджеры были хуже живодёров с Четырнадцатого пояса, у которых человек мог умирать целый месяц. Насколько правдивы были рассказы о мастерах пыток Пояса, что способны каждый день наносить с десяток глубоких и болезненных порезов, при этом не позволяя жертве потерять сознание и умереть, никто не знал — не было выживших. Впрочем, лучшим свидетельством их мастерства было то, что войну с ними мы проиграли — а по официальным данным заключили взаимовыгодный мирный договор, согласно которому должны выплатить сумасшедшую сумму за ненужный нам хлам. Но если челленджеры ещё хуже и страшнее, то какого рожна с ними было вообще связываться — живут себе в своём закрытом мирке, на мировую политическую арену не лезут, особо ничего ценного не прячут… Ёпс-та… это же как надо было перетрухнуть в пасти шрыги, чтобы размышлять о мировой политике в целом и о смысле войны в частности?
Опасения, не знаю — к счастью или к сожалению, не оправдались. Да, может и глупо было ожидать, что пленников сразу развесят по каким-нибудь дыбам или рассадят по кольям, но именно это я себе и напридумывал. На самом деле всё оказалось намного проще и прозаичнее — меня шрыга дотащила до приёмной площадки базы и выплюнула прямо в какую-то трубу. Диаметр был настолько широким, что по ней можно было спокойно пройти как по коридору, если бы не слишком крутой угол — а так пришлось прокатиться на заднице, боку и животе поочередно, когда на резких разворотах меня на инерции разворачивало. Падение тоже было не слишком жёстким: да, бесцеремонным, но не травматичным, словно кто-то заботливо устелил бетонные плиты тренировочными матами. Правда, всего лишь в один слой.
Освещения в подвале не было, но создавалось волшебное ощущение, словно чистый вкусный воздух и слабый, приятный для глаз свет, просачивается прямо сквозь стеновые блоки. Я как раз успел сделать вдох-выдох и бегло оглядеться, как сверху предупредительно рыкнули. Только успел откатиться в сторону, как в трубу закинули следующего пленника. Разумеется, вторым на маты свалился мой враг. И точно также проворно кувыркнулся в сторону, старательно прижимая одной рукой к груди нож, вторая висела плетью. Мы, не сговариваясь, заняли удобные позиции по обе стороны от трубы, но больше ничего не происходило: людей не скидывали, звуки снаружи не долетали.
— Ранен?
— Ерунда, всё равно тянуть недолго.
Через пару часов мы сидели возле одной стенки, привалившись плечами друг к другу. Выбраться по трубе наверх было невозможно — слишком скользкое покрытие работало круче спасательного трапа — так что мы вволю накатались и поодиночке, и парно, когда пытались по очереди друг друга подсадить повыше. Оружия никакого — разряженный бластер да обычный солдатский нож. У моего врага ещё и рука прокушена: «…зверюга слегка обиделась, когда я её язык пёрышком пощекотал». Впрочем, стенки он и одной левой рьяно ощупывал и простукивал, так что обследовал такую же площадь, как и я, хотя у меня работали обе руки. Дырок или подозрительных щелей не нашлось. Зато мы могли ночь напролет гадать, как отсюда достают пленников и как тут убирают помещение для новых постояльцев.
Традиционного завтрака, положенного всем пленникам, согласно конвенции сорокового года, не подавали. Зато мы получили холодный живительный душ — вода хлынула прямо с потолка, причем не из какого-то отверстия, а отовсюду. Вымокли мы за несколько секунд, а вода лилась минут десять — так что у нас зубы стало сводить от холода. Да и сидеть по колено в ледяной жидкости — удовольствие сомнительное, но как только душ закончился, вся вода схлынула вниз, прямо через пол.
— Да это же яйца, — мой враг плюхнулся на колени и принялся пальцами ковырять пол.
Дальше он мог не продолжать. Про дышащую «скорлупу» из необычайно прочного материала мы слышали на ознакомительной «лекции» — как раз пока летели, было в запасе шесть часов, и нам запустили фильм про челленджеров и их обычаи. Потом на более детальное знакомство не оставалось ни времени, ни сил. Зато теперь в голове прочно сидели весьма полезные факты о том, что человек может запросто прожить в «скорлупе» месяц без питания и воды — за счёт каких-то веществ, которые излучает оболочка. Но после того, как достанут, у пленника остается примерно час или немного меньше на то, чтобы вдоволь напиться и поесть — иначе падаешь от бессилия, и достаточно быстро умираешь от обезвоживания. Но в течении сорока-пятидесяти минут организм ещё держится на той дозе, что получил в «скорлупе». Я несколько раз сглотнул — есть действительно не хотелось, да и в глотке не сушило. А вот сколько протянет в «яйце» раненый — я не знал, но у нас с моим врагом были неплохие шансы получить эту информацию на собственном опыте. Хотя вряд ли нас будут мариновать тут месяц.
Экраны на рукавах костюмов отсчитывали время, но как-то странно: то казалось, что прошло несколько часов, а на деле сменились только минутные значения. Я несколько раз даже считал до шестидесяти, до ста двадцати, до трехсот — действительно, механизмы сбоили. То ли от воздействия «скорлупы», то ли от челюстей шрыг. В любом случае заняться было всё равно нечем — оставалось только считать. Но разницу, насколько тормозили часы, я так и не определил — каждый раз выходили разные значения.
По моим прикидкам нас продержали в «яйце» четыре дня и пять ночей, но это не точно. Сложно было подсчитать, сколько мы спали, валялись в каком-то странном полузабытьи, когда перед глазами только плавает сероватая муть, бодрствовали, обмениваясь ничего не значащими фразами. Просто точно знаю, что время шло, выхода не было, а ожидание непонятно чего выматывало так сильно, что мы оба уже были готовы на любые пытки, только бы произошло хоть что-нибудь. И наши мольбы услышали: достали нас весьма оригинальным способом — просто высосали воздух через скользкую кишку. И мы, как влетели в скорлупу, так с таким же свистом и вылетели из неё прямо в радостно распахнутую пасть шрыги. Оказывается, эти твари могут работать вакуумным пылесосом.
Я думал, что меня сразу и выплюнут, и можно будет попробовать оглядеться, возможно, найти способ как сбежать. Но нет — меня снова потащили в зубах, помахивая мной из стороны в сторону, словно шрыга была щенком, забавляющимся с пожёванной игрушкой. Осмотреться я толком не успел: только успел заметить круглые сырые сооружения, подсвеченные синеватым мёртвым светом — про нелюбовь челленджеров к прямоугольным формам нам ничего не говорили, но за сотню шагов и три поворота я не увидел ни одного строения с углами.
Ёще одним открытием для меня стало то, что шрыги могут быть молодыми и игривыми. Меня тащила как раз такая — да, пасть у неё тоже была поменьше, поэтому она меня прикусывала чуть сильнее, чем та тварь, которая захватила на поле боя. И даже несколько раз эта шрыга-ребёнок меня даже подбросила, перехватывая, видимо, чтобы ей было удобнее меня нести. А потом, когда ей каким-то рыкающим звуком приказали меня отпустить, не выплюнула, а вполне бережно уложила на серый песчанник и сама же припала рядом на передние лапы и выжидательно потянулась ко мне мордой. Странно, но у меня даже не возникло желания засветить кулаком под нижнюю челюсть — твари бы это вряд ли повредило, скорее я бы себе кости расшиб, — разве что от беспомощности и выброса эмоций. Но на клыкастую ухмылку надо было как-то реагировать, а отползать или закрываться мне показалось трусостью — и я протянул руку и сильно пошкрябал пальцами нос, незакрытый пластинами брони, хотя остальное тело было в «доспехе». То ли челленджеры каждую тварь наряжают по размеру, то ли броня у шрыг с рождения — хотя вот до этого момента я вообще думал, что эти твари роботизированные и детёнышей у них не бывает.
Пока я тянулся и шевелил пальцами, щекоча и поглаживая тёплый подвижный нос, что по размеру был как два моих кулака, повисла напряжённая, до звона в голове, тишина, которая сорвалась в оживлённую рычащую перепалку — челленджеры активно обсуждали меня, и оживлённо похлопывали ладонями по своим плечам и груди.
— Она прочла твои мысли, — надо мной склонился один из челленджеров. Его голос звучал так, словно ему зажимали горло, но слова он выговаривал почти правильно. — Ты первый, кто шарииг прикоснулся — даже недельный ша может откусить руку.
Мы дрались постоянно: от первой крови до последнего вздоха. До отключки, когда земля вылетает из-под ног, а мир дробится на кровавые осколки и погружается в черноту. Дрались, пока нас не разнимали взрослые, потому, что ровесники, пусть их и было четверо-пятеро, не могли нас растащить. Не знаю, насколько должна была быть сильной ненависть, но мы даже специально сговаривались и убегали потихоньку в закрытые «крылья» базы, чтобы там разобраться раз и до конца. Но, кажется, сама судьба была против того, чтобы мы поубивали друг друга — иначе никак не объяснить то, что мы оба дожили до совершеннолетия. И даже на традиционный призыв пришли с уже залеченными переломами и заживающими синяками.
О том, что мы оба попали в одну и ту же часть — я узнал только в шаттле, когда летел, пристёгнутый ремнями к вертикальному сидению, а рядом в той же позе болтался мой враг. Сервис безопасных перевозок оказался на высоте и за те шесть часов полёта мы так и не смогли добраться друг до друга, хотя и очень старались. А на базе капитан, принимавший новобранцев, каким-то мудрёным отработанным жестом втряхнул нас обоих в строй и посмотрел таким взглядом, что словно приморозил к чёрным плитам посадочного ангара. Двинуться с места мы не могли, стояли навытяжку и слушали первичный инструктаж, но слова как будто пролетали мимо. Зато мы успевали украдкой переглянуться, мысленно обещая друг другу, что обязательно поговорим, но немного позже.
Говорят, что время лечит, но он хреновый лекарь, не способный вернуть к жизни дорогого человека. Может быть раны и затягиваются, но под верхней корочкой всё равно остаётся боль, и от этого страшного ощущения вряд ли получится спрятаться, убежать, залиться алкоголем или депрессантами. Да, нас обоих водили к мозгоправам, мы оба пережили как очные беседы с психологами, так и целые консилиумы. Нас обоих признали нормальными, и мы оба получили обычные серые гражданские жетоны. Просто ни он, ни я никогда ни одному человеку не рассказывали подробности того, что случилось. Ни следователю тогда, когда велась проверка, ни оперативникам, что разбирались с нашими драками. И я, и он — мы хотели решить всё своими силами и молчали даже под слабым психотропом, а более сильные «допросники» к подросткам применять запрещено законом.
И как ни парадоксально, но до той идиотской прогулки мы были лучшими друзьями. Наши матери попали в одну программу, обе прошли на отлично все виды тестов и даже в один день получили разрешение на рождение детей. Потом они вместе посещали курсы для будущих матерей, и даже получили дополнительную специальность мед-стажера. Это была идея его мамы, а моя поддержала. Наши мамы много времени проводили вместе, и даже работали в одном блоке — его мама попросила перевод. Неудивительно, что и рожать они пошли в один день. Да, даже день рождения у нас совпадает. Вся разница только в том, что он появился на два часа раньше — ведь у его матери это был второй ребёнок. Да и вообще его мать была слишком активной, успешной и везде показывала наилучший результат. А моя мама была как второй пилот — всегда рядом и готовая поддержать.
В детстве мы с моим врагом тоже проводили много времени вместе, нас отдавали на одни и те же обучающие программы, мы вместе играли то в его модуле, то у нас. Но даже в детском центре больше времени проводили друг с другом, чем в групповых играх. Иногда нас принимали за братьев — и мне эта идея очень нравилась, а мой враг немного обижался — ведь у него и так был родной брат. А это дорого стоило, и не каждой женщине и мужчине давали разрешение на одного ребенка, а его мама получила два с разницей в три года. Да, все праздники мы отмечали тоже вместе. А тогда даже совпало — наш день рождения и день, когда наши мамы получили белый жетон за новую разработку и социальный вклад в развитие общества. Помимо жетона и определённой доли почёта их ещё и наградили поездкой в исторический парк. Небольшой курорт, где до мельчайших подробностей воспроизводились густые леса, настоящие водоёмы с прозрачной чистой водой. Там было настолько красиво, что даже воздух казался живым и удивительно вкусным. У меня почему-то не сохранилось в памяти других характеристик, хотя к шести годам я был довольно развитым ребенком и даже пересмотрел все четыре блока курса начальной истории.
У нас было только три дня, и мы хотели успеть всё: подняться в горы, полежать в тёплой воде, побыть на пляже, прогуляться по лесу. Мы пили энергетики, чтобы не спать — три дня на «джайре» не причинят вреда даже ребёнку, просто потом надо будет отдохнуть день, чтобы организм восполнил резерв. Но это ерунда, ведь когда ещё появится шанс погулять в настоящей живой природе. И мы гуляли целые сутки. А на второй день поднялись к Белому озеру — там можно было покататься на лодках и спуститься по водопаду в специальной капсуле.
Кто из нас начал баловаться — я не помню, вроде бы одновременно попытались раскачать лодку, а его брат зачем-то отключил автоматическое управление. Моя мама попыталась его включить, но на её биометрию сенсор не сработал потому, что лодку напрокат брала его мама, а она не смогла перебраться на нос лодки, где было управление — так как в этот момент его брату стало плохо и он зачем-то вскочил на ноги, одновременно перегибаясь через борт. Лодка закачалась ещё больше, и пацан вывалился за борт. Если бы включилось управление или кто-то из мам умел плавать, то проблемы бы не было — можно было нырнуть за пацаном, подхватить и вместе зацепиться за край борта, а потом осторожно заползти внутрь. Но этого мы тогда не знали.
Его мать запаниковала, видя, как её ребёнок тонет. А моя не смогла активировать лодку. От нескольких неверных попыток в лодке сработал механизм защиты от кражи, и она сложилась в компактный рулон, размером с большой чемодан. Мы все оказались в воде. И я как раз умудрился вынырнуть возле его брата. И это оказалось страшно — потому что он стал хвататься за меня, пытался на меня залезть и топил своим весом. А ещё он был в десять раз сильнее — при этом в жизни он был не настолько крут, но тут я просто задыхался от его хватки. И погружался под воду, и вода лилась мне в рот и уши, и от этого было ещё страшнее. И я барахтался из последних сил, потому что легкие стало жечь, и мне не хватало воздуха. И я стал бить — руками и ногами, прицельно, как только мог, чтобы освободиться из смертельного захвата. И, знаете, мне это удалось, но вот картинка с красной расползающейся по воде дорожкой и ускользающего куда-то вниз тела — я очень долго просыпался, когда мне снилась пережитая хрень. Просыпался в холодном поту, и долго не мог отдышаться. И мне казалось, что у меня в легких вода и ни капли кислорода, и что я больше никогда не смогу сделать даже один-единственный вдох.
В тот раз я успел вдохнуть, и меня тут же с силой втолкнули в воду. Его мать как-то смогла добраться ко мне и, вместо того чтобы спасать, попыталась утопить за то, что я бил её сына. Наверное, она была в состоянии шока — иначе никак нельзя объяснить её действия. И я бы точно погиб, но мне помогла моя мать, которая стала отрывать свою подругу от меня. Они терзали и рвали друг друга, погружаясь в воду и всплывая, а нас всех тащило к водопаду — там всё-таки было нехилое течение. Мы барахтались, хватались друг за друга, мамы с каким-то сумасшедшим безумием боролись, не понимая, что надо успокоиться, и попытаться спастись самим и спасти детей.
Моя мама успела меня оттолкнуть к огромному камню прежде, чем её утащило вниз. А мой враг спасся тем, что вцепился в мою куртку. Наверное, если бы мы сообразили включить жилеты, то никто бы не утонул и не разбился на камнях. Но спассредства были не автоматические, а в небольшой лодке сидеть постоянно в толстых неудобных жилетах было некомфортно, поэтому да — мы были в спущеннных. И в воде никто не потянул за клапан — мы впервые очутились в ситуации, к которой не были подготовлены.
О том, что наши мамы погибли, мы узнали только через сутки — нас стали искать, когда прошло три часа, а мы так и не вернулись в пункт проката. Сто восемьдесят минут — это максимальное время для загулявших туристов, которые забыли обо всём на свете и наслаждаются истинной природой. Но лодку мы брали на целый день, и наступил вечер, а ночью искать людей очень неудобно, тем более, что никаких особых поисковых штук в парке и не было. Даже наблюдение было только на парковке — мол, пусть люди познают не испорченную человеком природу. Да и к тому же по словам администрации — маршруты все безопасны, все рассчитано до миллиметра — лодка должна была причалить к площадке, откуда идёт на спуск капсула, а затем лодка сама возвращается на причал. а внизу водопада нас забирает другая лодка. Только никто не предусмотрел панический страх, беспомощность в новой непонятной ситуации и материнский инстинкт. Нас обнаружили утром, тут же забрали к медблок ближайшего города-купола. Продержали там до следующего утра, и только потом отвели к инспектору по кризисным ситуациям. Да, мы уже пришли в себя и могли сами ходить, мы всю ночь успокаивали друг друга, говорили, что мамы придут через час, заберут нас утром, что, может, их тоже лечат, что пацана вытащили и сделали ему лёгкие как у кибера и теперь он сможет жить под водой. А потом в кабинете с нежными белыми стенками мы услышали правду. И всё сразу стало понятно.
— Это ты убил моего брата!
— Это твоя мать убила мою маму!
Мы кинулись друг на друга молча, и впервые в жизни дрались так, чтобы убить. Насмерть. Чтобы тело противника стало неподвижным, а глаза стали сухими и мутными. Потом у нас было много драк, но больше всего запомнилась первая и последняя…
Новобранцев учили быстро — или это нам так казалось, но световой день походил как-то мимо нас. О том, что проходили сутки, понимали только по сигналам подъёма и отбоя. Конечно, объяснение капитана, что нас тренировал, звучало логично и убедительно: «Мне не нужны тушки для убоя, а бойцы для выполнения задания» — но все наши парни мечтали убить его самого в первую очередь именно за изнурительные тренировки. Кроме меня и моего врага. Как ни странно, но мы с первых дней показывали лучшие результаты именно из-за того, что у каждого из нас была чёткая цель. Выйти из следующей драки окончательным победителем и отомстить за смерть родных. И плевать, что в официальном заключении всё произошедшее называлось «несчастным случаем». Мы тренировались на износ, за пределом даже собственных сил. Но на территории учебной базы был жёсткий контроль, так что единственным шансом для нас было — попасть на задание и там закончить со своей враждой и местью раз и навсегда. И мы оба были уверены, что сделаем это — за полтора года тренировок нас научили убивать так, что теперь к ненависти добавился ещё и профессионализм.
Мы ждали дня выпуска — ведь честно прошли службу и обучение, и могли получить привилегии, что полагаются каждому отслужившему — звездная полоска через жетон. Впрочем, зачем она нам, мы не знали, да — мы выросли и получили образование по программе, но при этом у нас остались наши права на жилые модули и интересную работу. Просто все сироты обычно попадают в призыв, хотя и для домашних детей исключения бывают редко — ведь каждый гражданин должен уметь держать оружие. Таковы правила.
Выпуска у нас не было. Была индивидуальная беседа с вербовкой в боевую команду. Про рекрутёров ходили разные слухи и что обещают они кучу лафы, но на самом деле ничего подобного. Просто скучный и собранный мужик с ледяным взглядом, как у полковника по безопасности, строго посмотрел на меня и категорически заявил, что у меня перспективы нулевые. Что после того, как я реализую свою цель, другой у меня не будет и закончу я свои дни в какой-нибудь поселенческой колонии. И я ему зачем-то поверил. То ли он так убедительно говорил, то ли я сам для себя не видел никаких перспектив. И — да, на шаттле, что тащил наши тушки к новому месту службы, мы снова оказались вместе с моим заклятым врагом. И даже в одной десятке.
А потом как-то совсем не осталось времени на выяснение отношений: вылет следовал за вылетом, каждая следующая задача была сложнее предыдущей. И, оказывается, совсем не круто отправляться в рейды, особенно — когда есть территориальные задания. Потому, что приходится ходить по свежей крови, а потом отмывать её с боевого комбеза. Да, она легко смывается водой или очищается паром, но вот при мысли о том, что когда-то эта кровь была в венах и артериях живого существа, начинают дрожать пальцы. Зато я раз и навсегда разучился паниковать и терять голову, и научился плавать, даже в полном комплекте вооружения. И понял, что человеческая жизнь — дешёвка, несмотря на высокие лозунги политиков и громкие слова социальной пропаганды. Потому, что, когда подорвали десантный бот восьмой группы на подлёте, то второй командир операции сразу переключил управление на себя и приказал киберам выбираться из горящей машины и захватить с собой… нет, не ребят из экипажа, которых можно было спасти, а плазмаганы, лучевики и статичные огнемёты. Да, киберы выполнили приказ, и подбежали к забиравшему их боту, увешанные оружием заживо сгорающих десантников. Из людей, следом за киборгами, выбраться никто самостоятельно не сумел.
В тот вечер мы с моим врагом впервые не сцепились, как озверевшие шрыги — так аборигены называют огромных чёрных кошек. Когда-то давно эти монстры считались симпатичными, прирученными и миролюбивыми, да и вообще числились в разделе мировой энциклопедии как «домашние питомцы». Но из-за затянувшегося военного конфликта местные учёные взялись усовершенствовать котиков и в итоге получились твари, способные запросто откусить голову не только человеку, но и киберу. То ли воздействие генной инженерии, то из-за искусства имплантирования, но шрыги стали незаменимы как при атаках, так и на зачистках. Слишком быстрые, яростные, практически нечувствительные к боли, одетые в лёгкую, но надежную броню и чересчур ловкие, что делает их почти неуязвимыми для лучей плазмы. Наша команда после знакомства с ними недосчиталась половины личного состава, но в дальнейшем мы стали умнее. И если дроны сигнализировали, что «котики на охоте», предпочитали сниматься с точки и расстреливать зверьё с воздуха. За схожую ярость и безумие моего врага и меня парни из группы стали называть шрыгами, иногда — бешеными шрыгами. Поначалу старательно разнимали, позже привыкли и просто делали ставки: на то, кто первым окажется на земле, или кто кому пустит кровь раньше. Убить друг друга нам бы не позволили, а так — почему бы и не поразвлечься. Но в тот вечер мы не дрались, а впервые сидели на расстоянии вытянутой руки друг от друга и молчали.
Да, мы все знали, что ждет каждого их нас. Да, на войне солдатам положено умирать. Да, контрактники за чужую смерть получают деньги. Но ведь хотя бы нескольких ребят можно было вытащить. Но командир приказал взять оружие. И его за это даже обещали наградить. И как-то после того боя и я, и мой враг стали немного по-другому смотреть на смерть, в том числе и свою собственную. Нет, мы продолжали ненавидеть друг друга, и всё также мечтали разобраться раз и навсегда… но после того, как уйдём на гражданку. Если выживем и уйдём, тогда и сочтёмся. Мы об этом не договаривались, просто как-то стало очевидно, что самоубиться на войне можно и другим способом, а не сдохнуть одному, подставив другого под трибунал и разбирательства.
За четыре месяца из нашей десятки осталось только двое — и к нам всё крепче стала прилипать кличка «емайкади» — парочка неуязвимых. И мы даже сами как-то смеялись, что нам суждено подохнуть только от руки другого. Шутка оказалась пророческой — как там говорится: в каждой тупой мысли есть процент истины. Если разобраться, то нашей вины в том, что нас взяли челленджеры, нет — сложно противостоять отряду, в котором поводыри и шрыги, а у тебя из всей десятки только два опытных бойца, а остальные — биомасса, которую закинули в ад на прошлой неделе. Да, когда-то и мы сами орали от страха и жали беспорядочно на гашетки плазмагонов, промахиваясь мимо быстро приближающейся цели. А шрыги двигаются действительно страшно: скачками, вытягиваясь всем телом, как будто взвиваясь в воздух. Со стороны это, возможно, и завораживающе выглядит, но, когда на тебя налетает бронированная машина в полтонны весом, как-то не до любований их грацией и мощью. Шрыг было то ли шесть, то ли семь. И наш аванпост для них был лёгкой разминкой, тем более, что несколько придурков ещё и бежать бросились, вместо того, чтобы держаться до последнего заряда.
— Равняйсь! Смирно!
Мы стояли в полуразвалившемся здании космопорта, прикрученного к почти захиревшей военной базе. То ли здесь долго и усиленно бомбили, то ли пытались сделать капитальный ремонт, но энтузиазма хватило лишь на то, чтобы все поломать.
— Расслабьтесь, парни. — Командир вдруг улыбнулся нормальной человеческой улыбкой. И это было неожиданно: железная выправка, спокойное лицо, ровный голос — скорее напоминали кибера, чем живого человека. — Вы попали в ад. Дальше нашего отряда смертников высылать вас некуда, а за смертью мы и так ходим регулярно. И это она нас боится. Так что давайте, сучьи дети, кусайте ее в хвост и в гриву, пусть она от вас бегает. Да и вообще, вас отправляют сюда умирать с пользой для армии, а вы, назло всем, постарайтесь продержаться… А сейчас… десант! Слушай мою команду! Выполнить задание и выжить! К бою, сучьи дети!
Замечательно, когда есть кто-то, с кем всегда можно спорить. До сорванного голоса, до разбитого в кровь носа, до смертельной обиды, которая проходит сама собой через час. Плохо, когда этого человека больше нет. Ни рядом, ни вообще. И не будет. Больше никогда. И в это надо поверить, с этим научиться жить. Но, могу поклясться чем угодно, лучше бы мне самому руку отрезали или ногу. Потому что нельзя жить одной половиной. Нельзя жить в ополовиненном мире. Единственное радует, что долго этот кошмар не продлится…
…— У меня больше нет сына, — отец даже не орал. Он умел говорить тихо, но так, что пробирало до печенок. — Сын военный — это позор, и я от тебя отрекаюсь.
Игнат зло молчал, из разбитой губы стекала струйка крови. В лицо ему засадил отец — увидел карту военного и взбесился. Несколько минут спокойно уговаривал, расписывая прелести любой гражданской работы — вплоть до оператора уличных робоуборщиков, которым надо задавать программу и определять координаты, а по вечерам проверять — нормально ли самоочистился отсек для мусора, а если забилось, то пошурудить там специальным ежиком. Потом отец пообещал оплатить обучение на любую специальность, какую брат выберет. Но тот молчал. Упрямства у него было похлеще, чем у бати. И тогда отец ударил. Игнат поднял брошенную отцом на пол карту и вышел.
— Извини, пап, но у тебя нет обоих сыновей…
Мы потом поругались с Игнатом. На военную службу я не хотел, мне нравился геймдизайн, и я даже немного тренировался в обкатке персов. Но мы всегда и во всем поддерживали друг друга. Поэтому наутро я тоже пошел подавать документы в академию и успел в последний час приема, ругаясь, что заведение реально отсталое — ведь во всех остальных местах все можно сделать дистанционно. И даже биометрию не требуют предоставлять лично — достаточно переслать сканы. Игнат меня ждал на крыльце академии, нервно курил, вышагивал взад-вперед. А когда узнал, что у меня приняли документы и допустили к тестированию, бросился обнимать.
Нормативки за меня сдавал брат. У нас даже биометрические показатели отличались на единицу, что вполне могло сойти за ошибку сканирования. Впрочем, физнагрузки я демонстрировал сам. С Игнатом мы часто дрались, и получать люлей не хотелось, да и в боевые секции ходили на пару.
Отец не разговаривал ни со мной, ни с братом. Деньги переводить тоже перестал. Игнат предложил дежурить в клубе — человека-охранника могли себе позволить только элитные релакс-центры, а уж двух охранников-близнецов…
…Ночь была мрачной и глухой. Собственно, это помещение даже не «губа», на которой мы за время учебы насиделись прилично. Просто полупустое помещение продсклада. Даже полки откидной не было, куда можно прилечь. Пришлось устроиться на ящиках с провизией — лег бы и на пол, но он холодный и сырой. Не то чтобы простыть боялся — завтра станет вообще пофиг, но ненавижу сырость и холод. Даже в казарме Игнат отдавал мне свое одеяло, второе не полагалось, а термопледы считались причудой неженок. А я стучал зубами по полночи и никак не мог согреться…
… Оценки в академии у нас не сильно отличались: Игнат помогал, проверял, подсказывал. Мне было скучно и неинтересно, а он просто горел тактикой, стратегией, рукопашкой. И тогда брат предложил соревноваться. Азарт стал хорошим стимулом, я подтянулся по учебе, но часто, падая без сил на кровать, думал: почему я такой дурак не потянул брата в то, что было интересно мне?
Мы отслужили срочную на тихой-мирной планете, где из всех развлечений — пятничный мордобой. Что там надо было охранять и зачем туда пригнали три сотни человек — никто так и не понял. Но мы честно отслужили, получили очередные нашивки и собрали вещи, чтобы лететь домой. Я уже мечтал о том, как куплю курс и уже Игнату придется за мной тянуться.
В ночь накануне отъезда брал пришел под утро и пьяным, бросил мне планшет с открытым бланком договора.
— Ты со мной?
Я думал, что его убью, он почти не сопротивлялся. Но нас разнимали пятеро и никак не могли растащить — этот придурок подписал контракт…
…По низу ящиков что-то прошуршало. Надо же — супер современная армия, а грызуны как жрали провиант тысячи лет назад, так и теперь стачивают зубки о жесть консервных банок. Представление, наверное, устроят с утра. Когда озвучивали приговор, заявили же прямым текстом: чтоб другим неповадно было. Однажды под обстрелом Игнат рассказывал, что в древности провинившегося солдата проводили через строй, и каждый, что стоял в ряду, обязан был его ударить палкой. Мы тогда все посмеялись, а я еще и подколол брата, что, мол, он начитался всякой ерунды. А вот теперь сам убедился — нихрена не изменилось…
…Игната ранили в первом же бою. Настоящем. Я тогда впервые почувствовал запах смерти — она пахла жженой резиной, раплавленным пластиком и ржавчиной, как подсохшая кровь. И от этого запаха подташнивало, он забивался в ноздри и забивал глотку. Хотелось даже прополоскать рот, но воды было мало и ее сказали беречь.
После того боя нас стали внешне различать: Игнат начал прихрамывать, хотя бегать и воевать рана в бедре ему не мешала, а я поседел. Даже по военной стрижке, когда на голове лишь полсантиметра волос, и то стало заметно, что виски белые. Просто когда тащил брата, то даже готов был молиться, если бы умел и знал как. Но разрывать контракт Игнат не стал, подлечился и вернулся в подразделение. Мы перестали разговаривать на два месяца. И снова помирились. Может, ему когда-нибудь надоест воевать и мы сможем заняться тем, что хочу я? Тем более что Игнат всего лишь на десять минут меня старше — так что это всего лишь формальность…
…У нас одинаковые награды. На двоих две золотые звезды, два багровых сердца. Игнат всегда лез в самый ад, словно хотел что-то кому-то доказать. А я шел следом и вытаскивал его раненого — брат ловил плазму за двоих. Но я точно знал, что пока мы вместе, с ним ничего не случится. Про себя никогда не думал…
…Наша последняя боевая операция не задалась с самого начала: нас с братом разделили, дали каждому по небольшому отряду и поставили задачу. Зачистка флангов и поддержка центральной группы. А то, что мы всегда и во всем вместе, никто не посчитал важным аргументом. Даже Игнат небрежно отмахнулся: расслабься, все путем, зажмем этих мудаков в клещи и прищемим как положено.
План вроде бы и хороший, но только отцы-командиры не учли, что эти мудаки не станут сидеть и ждать, пока их начнут зачищать и щемить, а сами рванут в атаку под прикрытием с воздуха. И бить станут не в центр, а по флангам.
Нам приказали отступать, а мне лично — прикрывать. Со мной вызвалось двое добровольцев. Кому-то же все равно надо погибнуть, чтобы ушли остальные. Но я даже подумать не смел, что этим кем-то окажется Игнат. Я набрал его позывной, чтобы попрощаться. А в ответ пришла информация о том, что отряд на левом фланге уничтожен….
… Даже сейчас я не раскаиваюсь в том, как поступил. Единственное, что изменил бы, если бы мог, не позволил парнишке из добровольцев рвануть следом за мной. Его сняли моментально очередью, а первого из вызвавшихся выбил снайпер. Если подумать, то один боец сделать ничего не может против техники и плазмы, но мне в тот момент было не до трезвых размышлений — надо бы добраться до брата и попытаться его вытащить. И про приказ, про то, что я должен прикрывать, отход просто не думал. Все ушло на второй план. Может, если бы парни не погибли сразу, а выполнили задачу, то было бы не так критично… Но под огнем не бывает условных критериев…
…Странно, я не скрывался и не прятался, просто рвался вперед изо всех сил, но даже дроны противника меня не трогали. Рядом рвались пауки, воздух горел от комков плазмы, а я просто бежал через этот ад — целый, невредимый, даже комбез не тлел. Наверное, если бы в тот момент мне кто-то попытался заступить дорогу, то убил бы не задумываясь. И плевать, кто бы это был: свой, чужой, кибер.
Тело брата я нашел почти сразу — словно меня вели и указывали, куда поворачивать и где искать. У Игната были теплые руки и пустые невидящие глаза, слипшиеся от крови волосы и огромная запекшаяся рана на груди. После такого выстрела не выживают даже киберы. Уже можно было ничего не делать. Опуститься рядом на колени, обнять брата и чуть покачиваться. Так делала мать, когда хотела утешить, успокоить — обнимала и слегка покачивалась. А когда мы были маленькие, она нас так по очереди баюкала. Но после сна человек открывает глаза, а у брата глаза были открыты, а взгляд застывший, мертвый.
Я вдруг понял, что хотел сказать отец: быть военным — это не позор. Позор умирать в крови и грязи на планете за тысячи световых лет от родного дома. Позор быть беспомощным — ведь унизительно знать, что ничего не можешь сделать, что у тебя ничего нет, что нечего противопоставить смерти. Позор пропускать удар. Интересно, а плакать — это тоже позор? Я коснулся окровавленной рукой щеки — сухая, удивительно даже: глаза горят, и внутри все как будто выкручено болью. Наверное, если бы заплакал, стало б легче, но слез не было. Только мертвая пустота в груди, словно эту рану получил я.
Отдал бы что угодно, чтоб только поменяться с братом местами. Игнат бредил военной карьерой с детства, мечтал о космических рейдах, боевых операциях с тех пор, как увидел фильм «Звездный десант». А я мечтал рисовать игрушки о героях космических рейдов и тех, кто выходит победителем из боевых заданий. У нас была общая тема для постоянных разговоров, только я представлял, как буду рисовать и анимировать героя, а Игнат — себя на месте этого героя.
В том бою выиграли наши — подоспел второй десант, и через полтора часа пошла третья высадка с центральной базы. Этих шестипалых отжали сначала до их укрепрайона, а потом стали чистить и сами блоки. Победа была полной, с привкусом гари, с хлюпающей под ногами смешавшейся красной и черной кровью, с четким ощущением холода смерти и онемевшими руками, когда кажется, что уже не осталось сил не то чтобы поднять бластер, но даже нажать сенсор.
Я стоял на коленях, держал в объятиях умершего брата, а вокруг уже работали бригады, подбирающие раненых. Быстро проверяли сканерами жизнеспособность, небрежно отпихивали мертвых в сторону, а иногда даже просто ходили по мертвецам — не до церемоний, успеть бы подобрать тех, у кого еще билось сердце. Трупосборщики пройдут следом с черными герметичными мешками…
Мертвых собирали обычно киберы: тела и их фрагменты сразу сортировали по мешкам: один мешок — один погибший; и сразу снимали биометрию, отправляя файл командиру. Когда такой кибер попытался забрать брата, меня сорвало. Я выпустил из рук мертвое тело, вскочил и набросился на кибера. Очевидно, что у него я опознавался как свой, к тому же лейтенантские нашивки… Кибер застыл в позе для наказания, а я бил его, не глядя, куда попадают удары, и не чувствуя сбиваемых рук и ног. Пока я избивал машину, второй кибер сложил в мешок Игната, а я даже не заметил, настолько быстро это произошло, и не попрощался. Подоспевший оператор отдал приказ — меня зафиксировал второй кибер, а тот, которого я бил, остался лежать на земле. Наверное, я первый человек в части, который умудрился сломать кибера голыми руками…
Открыть мешок и проститься с братом мне не дали, отволокли в передвижной медблок. Там силовыми наручниками приковали к носилкам. Когда бешенство отпустило, я готов был выть от дикой боли в разбитых в кашу кулаках, ступнях, локтях, коленях. Кто-то из докторов, услышав, как я стал скрипеть зубами, обколол обезболивающим. Потом меня долго закатывали в гипс — врач сказал, что оперировали пять часов, — даже умудрились надеть механические калоши — хрень, работающая по типу экзоскелета для ног, только крепится к бедрам. Ходить помогает, но не побегаешь. На руках тоже были механические перчатки, но с отключенной опцией движения — фиксирует руки надежнее силовых браслетов.
Через день со мной заходили пообщаться из военной инспекции. Нарушение приказа, дезертирство с боевой позиции, погибшие по моей вине бойцы… И как раз когда мне зачитывали обвинения, вошел солдат в черном комбезе и протянул мне плоскую коробочку со сплавленным в комок пеплом и военную карту-чип брата. Полагающиеся соболезнования выражать было глупо — и парень из похоронки просто положил мне в руку коробочку и чип, взял под козырек и молча вышел. Инспектора отводили глаза, но все-таки дочитали обвинения и приказали споровожающему их киберу меня арестовать и проводить в камеру. Подходящего каземата не нашлось, поэтому меня после коротких пререканий впихнули в один из складов и заперли.
— Ты понимаешь, что будет, или прикидываешься придурком? — Майор пришел проведать, вправить мозги и наставить на путь истины. —
— Из-за того, что ты сдернул… там ребята погибли!
— У меня погиб брат! — Говорить не хотелось, особенно повторять про смерть Игната. И так всю ночь лежал на ящиках и пытался представить, что Игната больше нет и не мог в это поверить.
— А у них тоже братья, сестры, дети, жены, матери! — Майор остановился, схватил меня за комбез, встряхнул.
— Ну, прости, что не умер!..
Победу обозвали знаковой, тут же примчались какие-то верхние чины с поздравлениями и напутственными словами за честь и славу землян. Между торжествами состоялся и суд надо мной. В начале заседания я послал всю эту компанию инспекторов, представителя военной прокуратуры и прочих присутствующих сортировать мешки с мертвецами, чтобы своим носом понюхали, как пахнет смерть. И собственными чистыми ручками покопались в запекшейся крови и обожженном плазмой мясе трупов.
Меня приговорили к расстрелу. Исполнение приговора назначили на завтра. Прав оказался майор: из меня решили сделать страшилку для своих — вот как быть трусом, не выполнять приказы и бросать товарищей. Пусть и выглядит утрированно, но, если бы я промолчал, то скорее всего дали бы десять-пятнадцать лет военной тюрьмы, а так… А так у меня последняя ночь, какая-то шуршащая дрянь. И в руке коробочка с пеплом брата и его военный чип.
Утром меня привычно отконвоировали в сортир, а потом принесли стакан «плазмы»: «типа, выпей, братишка, не так страшно будет». От обращения братишка меня передернуло, и я случайно сжал руки — так, что стакан из прочного пластика, который держал между запястьями, смялся и треснул, как бумажный стаканчик.
Было не страшно, наоборот, едва сдерживался, чтобы не расхохотаться от пошлого лицедейства. Собрали всех бойцов, выстроили полукругом. Впереди с важным видом топталось местное и прибывшее начальство. Неловко по пять раз переставляли в бластерах батареи трое бойцов — тоже, очевидно, проштрафившихся в чем-то. Меня поставили перед ними метрах в десяти, стали зачитывать приговор. Мне, наверное, можно гордиться — я первый за десять лет в космодесанте расстрелянный своими, остальные погибают от выстрелов врагов, чужаков, противников, оргов, сепаратов. Как ни называй, но бластеры у всех примерно одинаковые и плазма хорошо прошивает тело.
— Целься!
Пригнанные на зрелище солдаты замерли. Хотя что тут необычного: сами каждый день стреляют в живых людей или ксеносов, и сами умирают, и тела друзей носят в утилизатор. Здесь то же самое — просто пристрелят еще одного придурка. Я не смотрел на расстрельную команду — у них и так лица были застывшие, бледные до синевы, а у одного вообще руки тряслись так, что бластер ходуном ходил. А вот рассматривать собравшуюся толпу было интереснее — такой спектр эмоций, от раздражения и злости до сплошного равнодушия и брезгливости. Захотелось спросить: а если бы рядом умирал ваш брат, вы бы продолжали соблюдать приказ или рванули спасать?
Раздалась новая команда. Время почему-то замедлилось, и я отчетливо видел, как в стволах бластеров заклубились комки плазмы, устремляясь мне навстречу. И тут я заметил Игната. Брат широко и быстро шагал ко мне прямо сквозь толпу, сквозь людей и вдруг резко остановился возле кибера из нашего отряда и словно толкнул его вперед…
Никто сразу не сообразил, что произошло. Просто стоящий в первой круге зрителей кибер вдруг прыгнул вперед на линию выстрелов. И три луча прошили его спину. Кто-то охнул, где-то выругались. Кибер упал на землю, дернулся, затих — стреляли ведь на полной мощности.
Люди опомнились, задвигались, забегали, заговорили. Кто-то из прибывших требовал продолжить процедуру и привести приговор в исполнение, но его быстро заткнули — дважды не расстреливают, не по уставу. Майор крикнул, что у кибера сработала программа защиты хозяина. И тут же капитан отвалил парням из нашего отряда несколько нарядов вне очереди — просто так, для острастки. Оператор киберов получил выговор. Начальство совещалось, что же со мной делать: простить, если казнить не вышло?..
А я стоял над телом расстрелянного кибера, смотрел на исчезающий в воздухе силуэт брата и думал о том, как подкупить администратора, чтобы подменил документы. С этого дня больше не будет Игоря Чернова, он погиб вместе с мечтой о геймдизайне. Остался только Игнат Чернов — мечтающий стать крутым космодесантником.
…Место, куда я попал, нормальное. Кормят. Не издеваются. Привычные задания. Работаю честно. Но это не то место…
Здесь нет моих людей…
…Десантный бот подбили на подлете к лагерю — транспортировочный модуль тряхнуло, вбило во что-то жесткое и закоротило. Тело содрогнулось от разрядов — на внутреннем экране замелькали строки повреждений, но одновременно с информацией пришла и боль. Захотелось выбраться отсюда, разорвать контакт с источником болевого воздействия, но крепежи надежно фиксировали руки, ноги, туловище и даже голову. Стало страшно, что больше ничего не будет, кроме этих волн дикой боли, от которых, судя по ощущениям, все внутри скручивалось, рвалось и ломалось. Я функционировал, пытался активировать сканеры, но вокруг была глухая тишина, только вздрагивал, вибрировал и кренился модуль. Оперативно один за другим подгружались файлы архива — пришло понимание, что у моего тела существует двойная система управления. И вот этот второй блок активирует дополнительные опции — медленно отдал команду сам себе и одновременно напряг руку, чтобы потом одним рывком выдернуть крепеж. Получилось с четвертой попытки — поступила новая информация о повреждении кисти руки и ощущение, что там как будто отгрызли приличный кусок. Разобраться с остальными фиксаторами я не успел — модуль с силой, превышающей предел прочности, ударился обо что-то. По крышке зазмеились трещины, по трубкам, подключенным к шее и плечу, хлынули биожидкость и глизированный гелевый раствор — концентрация и скорость поступления были такими, что организм не мог справиться ни с усвоением, ни с нейтрализацией. Система стала подавать сигналы об интоксикации. С капельничной иглой, что была вколота в вену шеи, оказалось проще: два рывка, выворачивая и отдергивая голову едва ли не до хруста позвонков, — и иголка выдернулась. С той, которая впивалась в плечо, так не получилось — не хватало амплитуды движения: мешал фиксатор на предплечье. До того, как отключился, подергался немного, но данные действия ожидаемого результата не принесли.
Очнулся я от стандартной команды пробуждения. Тело не слушалось, но зато больше меня ничего не удерживало в модуле… разбитом и покореженном. Вставать было тяжело, но меня гнала и подстегивал команда человека — я разозлился до такой степени, что картинка воспринимаемого изображения поплыла и немного исказилась. Мне не хотелось подчиняться, но мое тело против моей воли выполняло команды: оттаскивать обломки модулей, находить и приносить уцелевших или, точнее, менее поломанных киберов к корпусному блоку. Там их подключали к какому-то аппарату, похожему на индикативный центр управления системами, и выводили из режима гибернации.
Целый день мы разгребали последствия воздушной диверсии — гнездо, откуда были выпущены торпеды, нашли и зачистили, но урон все равно получился огромный. Люди говорили, что повезло: пилот подбитого бота увел машину чуть в сторону — хотя подбили, когда начал садиться, но он сумел выдернуть аппарат вверх и креном ушел вбок, иначе бы в руинах была треть лагеря. Из двухсот доставленных киберов более-менее целыми оказались сорок процентов — это те, кто получил повреждения, но мог передвигаться и выполнять приказы. Те, кто находился в модулях нижних рядов, оказались просто размазаны от удара в землю. Будь высота чуть меньше или не развались бот на куски, чтобы была возможность рухнуть вместе с ним, — уцелело бы больше киберов. А так… мне, получается, повезло, что я был в самом верхнем ряду, и те модули, что были подо мной, послужили в качестве амортизаторов. Вечером мы получили по контейнеру пайка — еда была человеческой, и для восстановления оптимального уровня энергии при активированной на полную мощность регенерации такой порции было недостаточно. Нам по внутренней связи отдали команды: часть отправляли на отдых, остальных распределили по постам — через четыре часа смена. Мне приказали занять точку возле склада — легкое задание: стоять неподвижно, каждые три минуты проводить полный мониторинг. Можно запустить автоматический алгоритм — за три часа дежурства я разобрался, как самому управлять своими программами. Приказы людей, прописанных хозяевами, все равно оставались приоритетными, но выполнять то, что не вступает в противоречие с полученной командой, я мог.
Я честно мониторил обстановку, проверял земной и воздушный периметр своей зоны, но мне никто не запрещал проверить и сам склад. Просканировал и почувствовал, как активировался желудок, а рот наполнился слюной, — отключил ненужные опции, но информация о том, что почти возле самого входа стоит ящик сахара, мешала думать о чем-то другом. Да и цифровой замок был элементарным — такие ломались от одного импульса. А сахар — это возможность регенерировать, восстановиться, жить, потому что когда работаешь не на полную мощность — шанс уцелеть намного ниже. Ломать дверь не пришлось — она легко открылась по коду «свой», который нам залили одновременно с распределением по хозяевам. Осторожно снять герметично подогнанную крышку — дело на пять секунд. Можно было бы и быстрее справиться, но тогда она могла щелкнуть. Наверное, черпать пригоршней сахар из пакета — это аналогично тому, что люди называют блаженством.
Приближающихся людей услышал издалека, хотя они и старались двигаться как можно тише. Можно было успеть выскочить наружу, но они уже были на таком расстоянии, что могли видеть вход в складское помещение. Лучше успеть закинуть в рот еще несколько пригоршней сахара — дополнительная энергия мне точно пригодится.
Все-таки люди на удивление беспечные и странные создания — вместо того, чтобы выдернуть приказом ближайших киберов и послать их проверить, почему вскрыт вход в складское помещение, — они полезли сами. Так бы можно было пристроиться к остальным и сделать вид, что проверял, но не свезло. Теперь только и остается программно среагировать на появление хозяев: поднять голову, встать на ноги и ждать… Убьют приказом? Отлупят? Пристрелят?
— Ты что тут делаешь? — В склад ввалились пятеро: дежурный капитан, лейтенант ночной смены и трое солдат, видимо, прихваченных по дороге. И я сообразил, как они догадались про склад: открытый замок при открытой двери светился красным, но закрыть дверь я не мог — изнутри замок не открывался и с сенсором нельзя было сконнектиться.
— Низкий уровень энергии. — Капитан светил в лицо фонариком, пришлось сузить зрачки. Более глупого вопроса я еще не слышал. — Необходимо восполнить уровень энергии.
— Ты чей? Это чей кибер? — Капитан обернулся к бойцам, что его сопровождали.
— Шестой отряд, — с запинкой ответил лейтенант. — Его в дежурство назначили.
— Их же кормили… — Капитан вопросительно вздернул бровь.
— Доппаек не выдали. — Лейтенант скривился. — Сагрин ранен, осколком прилетело, доктор прооперировал, завтра будет работать. Но сегодня вместо него никого…
— Тогда почему тут один копался, а не все доставленные? — резко оборвал капитан, лейтенант недоуменно моргнул.
Вопрос был адресован не мне, но капитан продолжал пристально сверлить меня взглядом — интересно, это достаточный повод ответить человеку? Когда у него чуть дернулась рука, сжимающая бластер, я доложил про критический уровень энергии, про регенерацию и про то, что в боевых условиях мы имеем право воспользоваться любыми энергоресурсами, которые будут доступны. Капитан хмыкнул — очевидно, тоже подумал про доступность запертого на складе сахара.
Меня даже не били: командир шестого отряда получил нагоняй за то, что не досмотрел за вверенной техникой, а после этого отвесил мне пару тумаков — как он сказал: в профилактических целях, чтобы в следующий раз не попадался. На прошлой дислокации меня прибили бы и за меньшее, а тут всего лишь удар под дых и в морду.
Когда сравнил, удивился: после форматирования я не должен был этого помнить, но база на Холодной звезде, наверное, врезалась не только в цифровую память, но и в органическую. Там я подчинялся, а здесь осознал, что могу не только выполнять приказы, но и постараться выжить… хотя зачем? Чтобы снова прилетел десантный бот, нас загрузили в модули и перебазировали на новое место? Ну, еще дали возможность регенерировать, чтобы киберсолдат мог дальше сражаться, получать новые раны, умирать по приказу… только непонятно, ради чего и зачем? Желание просто выжить, продержаться как можно дольше, чтобы закончились чужие для меня человеческие войны, и тогда… Что будет тогда, я не знал. Этот лагерь был второй дислокацией, которую я помнил.
Здесь режим функционирования был более лояльным: меньше проводили вылазок и реже были боевые операции, на Холодной звезде не успевали отмывать комбезы от крови, как нас снова отправляли на задание, а здесь неделями можно было ничего не делать. И от скуки люди придумывали себе развлечения, а объектами их шуток становились киберы. Мне долгое время удавалось избегать таких юмористов с их выдумками — первый раз я попал на «тир» только через месяц. Было паскудное желание не уворачиваться, а, наоборот, подставиться — но бластеры у бойцов были выставлены на минимум, а от такой раны не сдохнешь. Зато, когда дали команду сдвинуть с места блиндаж, я только делал вид, что упираюсь в стенку, напрягая до вздувающихся мышц руки, а сам просто топтался на месте.
Задания были несложные: зачистка территории, сопровождение и страховка боевых команд. Хотя после расстрелянного десантного бота следовало бы ждать и других подлянок со стороны противника, но командиры только усилили меры безопасности. Потом у людей были переговоры — и все солдаты и даже начальство ходили в приподнятом настроении, шутили, радовались, что скоро поедут домой, отсыпали отрядным киберам полноценные нормы доппайка. Но что-то не заладилось. Про «домой!» больше не упоминали, посты усилили: два человека и кибер, зачистки стали проводиться чаще. А через две недели началась полноценная операция: с разведчиками, группами захвата и прикрытия, с ударной командой и точечным десантом.
Сбросили нас тогда рядом с целью — буквально три километра дойти осталось, но ближе бот подобраться не мог — там противник контролировал воздушку. Три километра — плевое расстояние для штурмовиков, но только если не надо перебираться через минное поле. Причем мины были не только металлические, которые ловил сканер, но и бионические, которые не опознавались даже нашими датчиками, срабатывали они под весом наступившего человека, а залегали в полуметре от поверхности. Карту видимых мин мы составили, а вот вторых… Нам люди приказали выстроиться цепью — пять киберов в ряд с шагом в десять метров — и двигаться вперед, проверяя безопасный маршрут.
Вычислить систему минирования я не смог, просто смотрел перед собой и под ноги — сканеры работали на полную, выжирая дохрена энергии, но если взорвешься, то запас уже точно не пригодится. Плохо, что тут сплошь крошево из камешков и шариков травы, что перекатываются ветром с места на место: была бы земля, как на Холодной звезде, можно было бы определить закладку по рыхлым местам, где копали. Первым подорвался кибер, что шел вторым номером… Мое место было посередине, проверял третьим; падать на землю, уходя от взрывной волны, нельзя — можно было нарваться на новую мину. Присел на корточки, скручиваясь так, чтобы, если прилетит осколками, не пострадали важные органы. И мне было уже не важно: увидят ли остальные люди, как я среагировал. По программе надо было прикрывать ближайшего человека. У кибера, который шел вторым в цепи, было типовое лицо, синие глаза и, кажется, он тоже что-то начинал соображать в этом дурацком мире. А я смотрел на подкатившуюся ко мне голову и понимал, что вот так, на куски, не хочу и людей закрывать собой не буду.
До конца того минного поля дошли только два кибера. Меня немного покоцало осколками, у пятого оторвало кисть. Оставалось пройти еще треть, но командир приказал нам вернуться в строй, а людям, кто добровольцы, идти проверять. Приказ был логичный, только он уже запоздал: взрывы противник явно засек. Теперь нас будут поджидать на другом конце поля, только вот для защиты, не говоря уже про выполнение задачи высадки, у людей уже нет пятерки киберов, каждый из которых в бою стоит двадцати человеческих бойцов. Надо было людей сразу посылать — разницы ведь нет, все равно срабатывала эта бионика, когда на нее наступаешь.
Нас обстреляли из укрытия на подходе. Наш отряд был как на ладони, а за спиной мины. Пятый честно стрелял, снимая цели, а когда нас накрыло гранатой, бросился закрывать собой командира. Процессор у пятого работал, и я запросил отчет о состоянии. Восстановлению пятый не подлежал — хоть бы у человека, которого кибер спас ценой своей жизни, хватило ума приказать умереть. Я тоже бил на поражение, но даже элементарный расчет показывал, что нас всех положат минут через десять-двенадцать. Дождавшись очередного взрыва — нас щедро закидывали «пауками», гранатами высокой мощности, которые накрывают, как сетью, квадраты десять на десять метров полностью, — я одним рывком переместился туда, где лежали ошметки четвертого. Как раз допрыгнул, упал, измазавшись в крови и грязи. И замер, почти полностью остановив все функции организма.
Прогноз оказался верным — бой закончился через одиннадцать минут. Противник выслал дроны проверить и добить. Когда засек сканерами приглушенное басовитое гудение, активировал опцию перезагрузки с выставленным таймером включиться через час. Дроны стреляют на движение или если зафиксируют активность процессора, а остановить его по своей воле я не мог. Так что теперь как повезет: либо я включусь через пятьдесят девять минут и пятьдесят три секунды, либо меня просто расстреляют.
Включился… Но даже не было радости, что снова выжил и получил всего только несколько ранений — заживут, ерунда. Теперь дождаться, пока те чужие люди утихомирятся, и осторожно пробраться обратно через поле — трек-линии, как двигались остальные киберы, я запомнил, а дальше просто уйти. И прожить несколько дней, пока гребаная программа опять не начнет гнать на базу. Но ведь можно выбирать такой маршрут, чтобы затянуть момент возвращения как можно дольше.
Погулять удалось двое суток — программа выкручивала мышцы, сигналя о нарушении приказа, стоило уклониться от маршрута больше чем на три градуса. Хаотично разбросанные блиндажи или точки баз (как наши, так и противника) я просто обходил — вернуться мне надо было к лагерю, который считался у меня ключевой точкой. Через пару часов я как раз должен был выйти к нему, делать так не хотелось. Но если я вернусь почти целый, после того как положили всю группу, — это будет выглядеть хреново. Ближайшая база противника была в двадцати километрах — даже не база, так, локальный защищенный блиндаж… А оружия по окрестностям валялось прилично — только плохо, что почти все с разряженными батареями. Стоило бы, конечно, проверить — автоматическая там оборона или есть и живые единицы, но не было времени. Впрочем, и по точности стрельбы можно будет понять.
Свои две раны, оправдательные или объяснительные — не знаю, как правильно, — я получил, но на базе оказались живые люди, причем упертые. Они решили меня уничтожить, хотя я уже не атаковал. Поливали, не жалея батарей и не давая мне возможности уйти. Пришлось драться всерьез. Как там люди говорили: или ты, или тебя… Чтобы меня — не хотелось. И почему-то был уверен, что отмазка с перезагрузкой тут больше не прокатит. Может быть, это и заслуженно, что меня тут положат, но ведь и там во время операции — я работал, только потом схитрил. Все равно бы убили — не было шансов уцелеть или кого-то вытащить. В пределах доступности батарей больше не было, база вела уже прицельный огонь — так что мне оставалось только лежать, вжиматься в каменное крошево и ждать, когда попадут. Взять блиндаж с парой бластеров нереально даже боевому киборгу.
Наши крабы атаковали блиндаж с тыла, дотянулись до меня связью с машины командующего вылазкой — я передал отчет. И стал отвлекать на себя внимание— сканерами приближение техники засекут, только если постоянно мониторят экран, а в условиях боя, когда есть активная и агрессивная цель, это сделать сложнее. Приближаться вплотную краб не стал, у меня запросили координаты и отстрелялись точечными. Блиндаж превратился в воронку, взрывающуюся локальными фейерверками и отгавкивающуюся черным дымом. Меня снова зацепило. В этот раз неудачно, но проползти девятьсот метров до краба я сумел.
Возвращения нашего десанта не ждали и шестое подразделение похоронили — то, что я выжил, стало неожиданностью для людей. И не сказать чтобы приятной. В их понимании я должен был вернуться с бойцами. Того мудака, что полез об меня сбивать кулаки, угомонили его же приятели — понятно, что люди могут переживать, если погибает их… друг. Но вот пятому у меня на глазах голову оторвало, а, может, он этого тоже не хотел? Но ему отдали приказ — и он умер, выполняя его.
Логи у меня были чистые: до того как уйти в перезагрузку, убрал лишнее. Да и потом как подходил к базе — сделал выборочное форматирование архива. Так что после того, как с меня скачали данные, отправили под шланг. Холодная вода под сильным напором — это привычно, но когда струя попадает в свежие раны — больно. Нового приказа не было, поэтому я просто стоял, сжимая в руке скомканный, оплавленный от плазмы, запекшийся от крови и грязи комбез. Энергии было мало, и раны заживали плохо, но командир, которому я подчинялся, остался там, на границе минного поля. Почему-то стало тоскливо — тот человек был нормальным, не допускал развлечений в подразделении, от которых киберы ломаются слишком сильно, давал норму пайка и не скупился на доппаек. Просто я ничего не мог сделать — разве только погибнуть там вместе со всеми.
Пару раз меня пнули идущие по своим делам люди, беззлобно, просто чтобы убрался с дороги. Наверное, им было неприятно смотреть на голого со свежими ранами кибера — это как бластер умершего друга: вроде и полезная в бою вещь, но как глянешь, сразу вспоминаешь, что парня больше нет.
— Ко мне пойдешь? — Я развернулся к обратившемуся ко мне человеку: командир разведывательной «двойки». Две недели назад они угробили своего штатного кибера. Да и в целом информация про эту группу была разная: вроде и неплохие ребята, но их машинка вечно напоминала какого-то недобитка. — В других подразделениях тоже дыры, но у нас тебе будет нормально.
Я дважды прокрутил запись, не веря услышанному: человек меня уговаривает?
— Ну, что решил? Если согласен, то сейчас подам рапорт.
Отвечать на прямые вопросы я обязан всем офицерам, и выполнять их приказы тоже. Командир «двойки» носил капитанские нашивки, но он не приказывал, да и сама формулировка мало походила на разговор человека с кибером.
— Можешь передо мной байду не крутить, — капитан «двойки» усмехнулся, — если ты сумел вернуться и даже сделать себе алиби, то ты точно соображаешь, а не обычная машинка. Я уже шесть лет контрачу, так что меня тупой мордой не проведешь. Ну что, пойдешь?
— Приказ принят. — Вопрос, хоть и с натяжкой, можно было подогнать под команду, а не под мое личное желание или нежелание.
Командир «двойки» хлопнул меня по плечу и повел к утилизатору. Попутно дал свой код и позывной — Лерч, — сказал, как мне лучше прописать его в системе.
— Давай выкидывай, — Лерч поморщился, — а то кибер, отстирывающий кровь с комбеза, — жалкое зрелище.
Формальности уладили быстро, мне майор подтвердил перевод, Лерч сходил вместе со мной за комплектом для нового бойца к интенданту. Тот поругался — мол, кибер может забрать то, что ему выдали в прошлый раз. Но комбез уже утилизировали, боекомплект был израсходован в рейде, а паек давно переработан в энергию. Одежду и снарягу мне выдали, покормили. Лерч представил меня ребятам. «Двойка» была условным названием — разведчики ходили парами: основная и подстраховочная, а таких двоек в его команде было десять. По «штатке» на такое подразделение положено два кибера — но боевые действия плохо сочетаются со всеми пунктами инструкции.
Ко мне не приставали, но люди присматривалась — сканеры показывали интерес, — кормили нормально, не дергали для развлечений. В команде Лерча бойцы подшучивали друг над другом, но шутки были безвредные и безобидные, даже забавные. Снайперу на оптике нарисовали несмываемой краской целующиеся губки по количеству удачных выстрелов за прошлой бой. Шаблон из куска жести сказали сделать мне, но утаскивали “скорострельщик” и рисовали сами. Снайпер дизайн оценил: отстегнул ремень, на котором висела кобура бластера, и погнался за шутниками — те слишком откровенно давились от хохота. Я нарочно попался ему под руку, но меня не стукнул — сдвинул в сторону, чтоб не мешался под ногами. Хотя ведь догадаться, кто вырезал идеально ровный трафарет простым ножом, несложно.
На первое задание «двойки» меня взяли через шесть дней — как раз раны затянулись, а бездействие надоело — даже странно было, что мне может приесться спокойное существование. Да и задача была несложной — подобраться к позициям и навесить маячки на атакующие машинки, чтобы при очередном налете переслать им код-взломщик и отправить в обратный маршрут. Я был третьим в основной двойке, работал с полной выкладкой — за это по возвращении и получил нехилых люлей от Лерча. Как наказывают киберов — я знал прекрасно на собственном опыте, но командир «двойки» принялся на меня орать и встряхивать за грудки, словно я был человеком.
— Мне нахрен не нужна тупая и исполнительная машина в рейдах и на операциях! Мне нужен напарник, который пусть и может технически чуть больше, но головой своей думает!
Я болтался в жесткой хватке и плотно сжимал губы, чтобы не улыбнуться — человек наказывал киборга за то, что он киборг. После той операции бойцы «двойки» со мной пытались разговаривать, скармливали лишний сахар — пока Лерч не прикрикнул на них: мол, нехрен парня унижать — у него мозги есть, захочет — сам возьмет. Совать куски мне перестали, но разрешения брать самому так и не дали. Коробка с сахаром в блоке разведчиков сутки стояла нетронутая, потом взял сам. Лерч похвалил, но как человека, а не кибера.
Второй раз мне влетело, когда я нарушил приказ. Нам не удалось подобраться незамеченными к блок-посту: в черное небо взлетел «одуванчик», расцветив иллюминацией всю местность. И нас стали снимать, как мишени в тире: ни укрыться, ни ответить. Лерч передал по связи приказ уходить, оставив снайперов прикрывать отход — у ребят был шанс подстрелить хоть кого-нибудь через порты для стрельбы. А еще шанс это сделать был у меня, и он был даже выше, чем у Черда и Алиста. Почему командир об этом не подумал, а оставил на убой людей — я не понял, зато хорошо помнил ту трепку, где Лерч учил меня думать своей головой. Подобраться к блок-посту через абсолютно открытый и полностью простреливаемый участок можно было либо медленно и долго, рискуя схватить несколько комков плазмы, либо быстро и жестко, рассчитывая на то, что получится уклониться от луча. Я выбрал второй вариант — ребят могли уложить в любой момент. Пять секунд бега за пределом выносливости, разрывая мышцы перегрузкой, пробивание порта сразу с разгона кулаком, не давая противнику опомниться, и заброшенный в дыру «паук», от взрыва которого внутри осталось лишь месиво, а наружу пошла нехилая такая отдача… Оказывается, за мной вернулись и на руках несли до условленного места — хотя что может быть глупее: вытаскивать с задания кибера, который почти полностью отключился? Но меня доставили на базу, уговорили доктора собрать разбитую в хлам руку — тот и собирал кости из кусочков больше семи часов. А потом мне даже ставили капельницу, заливая бешеные дозы глюкозы. Над парнями, наверное, тогда все ржали — как же, куклу выхаживают. Но зато когда поднялся, Лерч отвел меня в сторонку и врезал, а потом крепко обнял и поблагодарил за ребят. Это было нелогично, но я ему верил.
Я уже почти нормально функционировал, когда «двойки» получили новое задание — заминировать промзону небольшого города. Мирных жителей там не было уже давно, зато базировались военные склады. Из-за того, что у меня плохо работала рука, Лерч меня назначил в подстраховочную группу. Может, если бы он все-таки взял меня с собой, то не погиб бы сам, но… сделанное не переиграешь. Когда пропала связь с основной группой, мы находились слишком далеко: как раз заканчивали закладку последней мины. Приказ от старшего подстраховки — проверить, что с основной группой, — я получил уже на бегу. Моя система навигации показывала, что до группы Лерча меньше пяти километров, но я не успел. Их накрыли с воздуха и просто залили огнем, и было ясно, что ребята отстреливались, отвлекая внимание от нас, хотя могли и запросить подмогу. Уж с одним дроном я бы точно справился. Мы закончили минирование, но слишком высокой оказалась плата за то, чтобы сделать эту работу. Жаль, что дроны убрались до того, как я прибежал.
Органика спеклась, и даже жетон, который Лерч таскал на удачу, сильно оплавился. От них остались обугленные головешки, и активированные на полную мощность сканеры уже не позволяли определить, кто здесь кто. Сжал обжигающе горячий жетон командира, до боли, до ожога, который даже не почувствовал. И впервые узнал, как задыхаться… задыхаться от ненависти. Это была чужая война, на которой погибли мои люди. А я не успел. В этот раз хотел, но не успел…
К десантному боту, который за нами прилетел, меня выдернули приказом. Выдернули жестко, обратившись даже не через коммуникатор, а прямым запросом к системе. Уже в лагере я мельком проверил логи — оказывается, я игнорировал приказы возвращаться, а носился по промзоне, уничтожая склады. Даже странно, что не подорвался сам — наверное, программа работала, только вот сейчас накатила такая усталость и безразличие, что опустился на землю и просто сидел, бережно держа в руке жетон командира. Система привычно фиксировала происходящее, но мне не было дела ни до столпившихся людей, ни до направленных на меня бластеров, ни до слов.
— Сорванный!
— Да это Лерч, псих гребаный, таких себе брал!
— Отдайте ему приказ! Да стреляйте же!
— Да хрен с ним… спишем…
Ну, пусть стреляют — можно подумать, в первый раз. Пусть убьют — так будет легче. Черд рассказывал, что есть место, где умершие люди, вернее, их сущности, продолжают жить… Тогда для меня его слова были просто информацией, а сейчас — единственный важный вопрос: а могут ли там быть мертвые киберы, чтобы и дальше охранять своих людей?..
— Девятая застава, ответьте! Девятка, прием! — Можно было до хрипоты орать в гарнитуру микрофона, но тишину эфира собственным голосом не пробьешь. — Девятка! Отзовитесь! Да скажите что-нибудь, мать-вашу-растак!
Диспетчер хлопнул по сенсору, сбрасывая настройки, потом снова стал вводить частоту и позывной, даже почти не шифруя канал. Может ведь такое быть, что кодировка стоит, а на общем связь все-таки достучится? В успех уже никто не верил — вторые сутки молчания на Толгуке означают смерть. И без вариантов, и без грамма надежды. Мы были ближайшими соседями девятого блок-поста: всего лишь десять километров, которые почти невозможно преодолеть.
Совещание собралось быстро: всего-то шестнадцать человек — больше стандартный корпус блок-поста просто не вместит, впрочем, эти ракушки абсолютной изоляции и так только на десятерых рассчитаны. Но любые другие сооружения и модули в карантинной зоне были совершенно бесполезны: огнеметы местных с каким-то специфическим составом плавили любую конструкцию, а то, что они творили с захваченными в плен… лучше не видеть. Иначе потом до конца жизни будешь сходить с ума от кошмаров.
Вопросов командир не задавал — и так было ясно: можно дать отчет в центр, что из «ожерелья выбита третья бусина», а можно пойти и проверить и, если возможно, попытаться вытащить своих. Набившие оскомину слова: «Мы — смотрители карантинной зоны!» — никто больше не говорил. А те, кто здесь оказался волей случая, быстро усвоили первобытный закон: «Или ты, или тебя». Здесь не работали принципы гуманности и прочие высоконравственные материи: и когда бойцы с Пятерки захватили «чужака» и несколько суток пытали его, транслируя в общий канал остальных блок-постов все моменты, — ребят никто не осуждал за зверства — наоборот, чествовали как героев.
Было и так ясно, что не будут вызывать добровольцев — просто сейчас всей командой прикинут, без кого можно обойтись — и этот человек пойдет проверять. Из списка возможных кандидатур сразу выпадали диспетчер, техники, пилоты дронов-разведчиков, сам командир, врач. Из восьми человек выбрать было не сложно, но снайперами рисковать тоже не станут. Значит, остаются только четверо бойцов. Все и так понятно — за три минуты решили все оргвопросы: определили время вылета, разобрали посты прикрытия, хотя бы на ту территорию, которую могли накрыть своими пушками, раскинули дежурства. Диспетчер снова вернулся к коммуникационному блоку — девятый блок-пост хранил молчание. И эта тишина, наверное, будет уже вечной — вряд ли кто-то из центра рискнет сбросить еще одну группу на место пострадавших. А после того, как местные выбьют последнюю «бусину», по всем голоканалам объявят, что миротворческая миссия на Толгуке оказалась успешной на шестьдесят процентов, но больше вести наблюдательную деятельность не имеет смысла — локация подвержена деструктивному влиянию и в скором времени будет самоуничтожена. Или дадут другой высраный бред. Но убитым от него ни горячо, ни холодно…
Начало операции было назначено на восемь вечера по нашему времени — для местных самое темное и неудобное. Одноместный скоростной флайер напичкали под завязку боеприпасом: если придется продавать свою жизнь нашему бойцу, то чтобы он мог хоть немного поторговаться насчет цены. За пятнадцать минут до вылета все заняли свои позиции. Я привычно стал к пушке — вообще-то я был снайпером А-класса, то есть специализировался не на «ковровом» огне, а на работе по одиночным или групповым целям, но здесь выбирать не приходилось. За то время, что мы выживали на территории блокпоста, каждый успел освоить еще и новую специализацию, чтобы, если что, уметь кого-то заменить. Меня обучили работать с коммблоком, командир помогал доку оперировать макеты ран, а второй снайпер ковырялся вместе с техниками в механике. Все системы были относительно новые, но если вылетит вентиляционная или водоочиститель, то мы не продержимся и суток на остаточных запасах.
Полчаса мы стояли почти в боевом режиме, до рези в глазах вглядывались в вирт-экраны сканеров, готовые накрыть волной огня любую подозрительную точку, но все было тихо и безопасно. На сороковой минуте связь с флайером разведчика пропала. Не помню, кто вбил кулак в стенку блока, ссаживая по живому костяшки. Хуже было то, что даже не знали: долетел ли пилот до Девятки или его сняли по дороге — локационка работала только на пятьсот-шестьсот метров от точки поста. А дальше просто замирала на экране и не позволяла вычислить точные координаты объекта — такова аномалия данного места.
Ладно бойцы с Девятки, но Варик по кличке Бешеный был своим. Левак с ним вообще уже полтора года служил и даже побратался. Кто рванет следующим — даже сомнений не было. Прошло мало времени — аборигены могли только подбить, но еще, возможно, не успели устроить казнь согласно своим традициям. Хуже всего было то, что хотя мы тут и сидели уже пару месяцев, но про аборигенов почти ничего не знали. Даже ребята с Пятерки пусть и порезали реально чужака на куски, но так и не смогли выбить из него подробностей. Мы знали только то, что жители Толгука могут спокойно дышать зараженным воздухом, долго и без последствий разгуливать под бесконечной моросью, от которой на коже вздуваются волдыри, соблюдают какие-то свои зверские ритуалы и говорят на каком-то непонятном гортанном языке. А еще видели их на трансляции пыток и в визоры: похожи на людей, с той лишь разницей, что носы почти атрофированы — какие-то сжимающиеся щелочки, и кожа покрыта жесткой чешуей, о которую сломалась в щепки очень прочная пластиковая ручка от швабры. Ну, и их огнеметы, которые давали нам жару и работали только в лапах аборигенов. По здравом размышлении с этой локацией лучше было бы вообще не связываться, но чьи-то умные головушки в командовании решили поставить тут перевалочную базу, забыв поинтересоваться мнением аборигенов на сей счет. С тех пор нас отсюда старательно выбивали, а мы из последних сил удерживали блокпосты, раскиданные периметром в два ряда вокруг резерваций местных. А начальство говорило о перспективности данного сектора, хотя единственной перспективой тут было подохнуть.
Левак стартанул на последнем флайере-разведчике. Теперь, если что случится, мы даже драпануть с блокпоста не сможем. Запас консервов у нас еще на полгода, ну а там или заберут, или этот купол станет для нас братской могилой. Сорок две минуты напряженного ожидания — и мертвая тишина в эфире.
— Млять! — Кто выругался, я не обратил внимания, но хотелось открыть шлюз блокпоста и пойти туда разобраться, кто и за что. В конце концов тут вокруг резерваций накидано с полсотни блокпостов, а в глубине локации база — правда, там почти не было солдат и еще боекомплектов маловато, но даже силами ребят с постов можно постараться размазать местных. Сдерживало только то, что наши предприняли уже четыре таких попытки — а мы стали пятым долговременным десантом.
Усиленные меры охраны безопасности блокпостов — как мертвяку припарки. На купола местные не лезли — или это очередная легенда для успокоения совести? Ну, прямых атак не было — выманивали наружу, подсовывая приманки: чаще всего истерзанные тела еще живых людей — было подозрение, что не всех наших предшественников они перебили, а после первых подброшенных «кусков» оно переросло в уверенность. Но, даже понимая, что это очередная ловушка, оставлять своих корчиться от ран под этим убийственным дождем было нельзя. И ребята выходили в боевых скафандрах с полными батареями, с подстраховкой дронами и снайперами из поста — и те, кто вылез за пределы купола, обычно становились следующей приманкой.
— А у них может быть система противовоздушки? — Идея казалась бредом, но иначе как можно объяснить пропажу двух флайеров-разведчиков буквально одного за другим? — Могут же сканировать зону подлета и снимать, тогда…
— Стоит попробовать подобраться пешочком, — закончил командир и нахмурился. У подбитого летуна был шанс разбиться, чтобы не попасть в когти аборигенов, а у тех, кто пойдет по земле, даже такой возможности не будет.
— Давайте я прогуляюсь? — Предложение было идиотским, снайперов берегут и защищают до последнего. В боях наша функциональность на несколько единиц выше навыков и умений обычных бойцов, да и работаем мы с большей точностью. Но если посчастливилось и уцелела хоть одна «леталка», то надо рискнуть. — Все равно выбирать не из чего…
Остальные, вопреки обычаю, стали со мной прощаться — хотя говорить “прощай” уходящему на задание бойцу вообще-то не принято. Примета плохая. Еще бы шлемы сняли, как бы отдавая последний салют уже погибшему.
Шлюз открылся бесшумно, и я через мгновение оказался наедине с Толгуком — мы определенно исковеркали исконное название этой планеты, но воспроизвести точно, как ее называют местные, невозможно. Для меня этот вылет оказался вторым визитом наружу, за пределы защиты, — первый раз я был снаружи всего полторы минуты, когда из десантного бота перебегал в шлюз блокпоста. А сейчас мне предстояло преодолеть десять километров — и то расстояние отбито навскидку — без маяков и ориентиров, только примерное направление. И неизвестно, где придется бросить гескер — курьерскую доску, предназначение которой доставка грузов между блокпостами. Хорошо, что ее грузоподъемность рассчитана на двести кило, иначе меня в боевом комбезе со всей начинкой она просто бы не подняла. Да и скользить могла почти над самой поверхностью — и было жутко: сама планета напоминала мертвую землю и словно транслировала вибрации боли и смерти.
По моим прикидкам получилось преодолеть километров семь и потом еще один — но уже распластавшись на гескере и вжимаясь в него так, словно хотел слиться с покрытием доски. Оставшееся расстояние полз — доска удобно крепилась к спине, рука сжимала рукоять скорострельного бластера с двойным объемом батареи. Подо мной чавкала мягкая, проваливающаяся и даже через защиту казавшаяся склизкой почва (или что у них тут такое мелкое и пружинящее?). Нормально работать, словно на привычном задании, мешала звенящая в голове мысль — что никто здесь ни разу не проверял, сколько выдерживают наши боекомбезы в этой атмосфере. А то, как жжется этот дождик, я хорошо знал — по дурости проверил. Хорошо, что мозгов хватило только на одну каплю, иначе руку прожгло бы до кости, а так всего лишь шкура слезла и потом долго болело и заживало. А местные жили в чем-то напоминающем полухижины, полуземлянки…
Мне удалось подобраться к резервации так близко, что я хорошо видел все, что там происходило. Через окуляр прицела. Не разобрался: работало ли у них что-то, отдаленно напоминающее ПВО, но наши флайера были основательно пропалены, и явно сбили их на подлете, а на главную площадь просто притащили. Людей я засек быстро — шестеро — по нашим защиткам. И точно среди них были ребята с нашего блокпоста. Жаль, что связь не добивает — можно было бы доложить своим и вызвать подмогу.
Лежать, затаившись, и наблюдать или возвращаться и попробовать поднять ближайшие заставы на атаку? Плохо, что гескеров по две штуки на блокпост, а если лететь на флайере, то можно разделить участь пленников. Судя по тому, как крутились аборигены, они готовились к празднику. А ведь их церемонии… У меня засосало под ложечкой и затряслись руки. Иногда от предчувствия близкого боя и смерти накрывает, но потом все проходит, когда начинаешь жать на сенсор. Шестеро наших парней… И только две батареи, пусть и двойного объема… Но мне ведь не дадут сделать столько выстрелов… Задавят ответным огнем.
Попробовал вызывать своих, но в чипе лишь глухая тишина. А на площади уже установили столбы с цепями и стали прикручивать к ним наших. Скольких я успею снять, прежде чем сам сдохну? Расстояние предельное, но если целиться в лица, где у этих уродов самое уязвимое место… Наших распяли на столбах и стали сдирать комбезы и защитки: по кусочку отрезали, откусывали или отдирали материал. Звуки ко мне не долетали, но по распахнутым в крике ртам и сведенным грамасами лицам можно было догадаться, как им больно…
Решение… кто бы знал: правильное оно или нет? Глубокий вдох, медленный выдох — хорошо, что подача воздуха идет не напрямую в глотку, а под маску. Это помогает представить, что вокруг есть воздух и можно не давиться кашлем от трубки во рту. Время привычно замедлилось, руки перестали дрожать, тело превратилось в единый отлаженный механизм, задача которого выполнить поставленный самому себе приказ, поразить как можно больше целей. И стрелять так, чтобы убивать с одного попадания, потому что здесь на вторую попытку у меня не будет лишней секунды.
Медленно перевел прицел. Теперь в окуляре была синеватая чешуйчатая морда с черно-красными провалами глаз. Еще один вдох и выдох — главное, верить, что в этом мире, вернее во всей вселенной, есть только ты сам и твое оружие. Ствол как продолжение руки, окуляр прицела — как второй взгляд, выплюнутый кусок плазмы — выражение желания убить. Не помню, кто сказал, но надо искренне любить всех, кого видишь в метке прицела, — и в то мгновение я их действительно любил… искренне, такое чувство, незамутненное реалиями окружающей жизни и лишними деталями. Единственное и настоящее…
Опустил оружие, быстро отщелкнул гескер с крепежа, настроил точку конечного пункта, прицепил под живот. Снова поднял бластер. У меня всего лишь две батареи… Дернул рукой, резко уводя ствол в сторону, словил в перекрестье новую цель, замер и коснулся сенсора так, чтобы выстрел пришелся между двумя ударами сердца. Оценивать результат не было времени — надо было сделать еще пять прицельных выстрелов, а дальше как повезет. Проверять, как взрывается ошметками голова, нет смысла — все равно чувствовал, что попал. За две секунды я успел сделать шесть выстрелов, а дальше было просто — активировать гескер, отправляя его в полет по кругу границы резервации и поливая огнем всех чешуйчатых. Теперь мне было уже не важно: подстрелят меня или нет….
Пожалуй, подарочков от меня они не ждали — значит, точно есть система антивоздушки. Но вряд ли удастся к ним пешочком еще раз подобраться — обязательно примут меры. А пока я несся на предельной скорости и палил уже просто без разбору, и было ясно, что ни один выстрел не прошел мимо цели. Причем стрелял я даже не на пределе своей скорости, а далеко за ним. Меньше чем за две минуты я выбил весь заряд обеих батарей — и теперь можно было уходить. Больше я тут сделать ничего не мог — даже когда эти уроды очухаются, пытать им больше некого.
Гескер, словив новую команду, круто развернулся и рванул домой, подниматься выше нескольких метров от земли я не рискнул, да и вообще прижался к доске, уповая лишь на скорость. Точно помню, что в меня тоже стреляли и, кажется, даже попали — бок, когда разворачивался, протянуло дикой болью, а потом возникло ощущение, что с меня просто срезают по куску… Но даже если и отключусь от болевого шока или от самой раны, то застежка все равно не позволит свалиться с гескера, вопрос в том — удастся ли доске долететь к нашим?
Удалось — очнулся я среди своих, но в упор не помнил ни как добрался, ни как меня подобрали. Уже позже мне рассказали, что засекли появление движущейся точки на вирт-экранах, а потом объект остановился — у гескера выработался предел мощности и доска просто рухнула вниз. Ребята рискнули выйти, хотя хорошо помнили про приманки.
Меня неплохо так зацепило, плюс еще прилично крови потерял, да и продырявленная защитка пропускала этот ядовитый дождь, так что к ранам добавились еще и ожоги. Но это, наверное, и к лучшему — я провалялся большую часть времени в отключке, лишь изредка приходя в себя. Спрашивали о произошедшем меня под уколами — чтобы убить двух врагов одним выстрелом: заодно проверили на правдивость и удерживали в состоянии хоть какого-то реагирования на происходящее — стимуляторы были мощные, и, наверное, на меня тогда извели большую часть запаса.
Приказ о моем задержании передали по связи — ребята с блокпоста только посмеялись: да мы все в этом куполе задержанные. Свои меня не осуждали: если выбирать между мучительной пыткой и комком плазмы в голову, то многие предпочли бы второе, — просто старались в разговорах со мной не касаться этой темы. Мне было все равно — убитые во снах не приходили. А там в резервации была просто стрельба по мишеням. Всего лишь выстрелы, как на тренировочном полигоне. Хуже было, что я оказался фактически прикованным к койке — остальные выполняли какую-то работу, а я всего лишь лежал и выздоравливал. Зато после моего возвращения мы выяснили, что наши защитки нормально работают на Толгуке в пределах четырех часов, потом начинают барахлить. А еще было противно, когда ребята как на обязательное дежурство приходили посидеть со мной — скорее всего, они это делали не по приказу, но меня коробило. Каждый вечер приходил кто-то один, словно по заранее определенной очереди.
Наверное, что-то заживало там в боку как-то неправильно: когда док растворил швы, у меня все равно оставалось ощущение, что там осталась дырка, и мало того что она есть, так еще и болит, зараза. Ходить я стал, придерживая бок рукой. Но через две недели попросил выпустить меня прогуляться. Гескер техники подчинили, но ведь и запасной имеется. Командир меня обматерил, но я уперся — пусть и идиотское упрямство, но я был уверен, что даже если на меня наденут браслеты, все равно уйду. Меня выпустили, напутствовав такими матами, что хоть не возвращайся. Со второй вылазки я вернулся с простреленной рукой, но зато резервацию, которая напротив Девятого блокпоста, тряханул основательно. Так же зарядил гескер нестись по кругу в метре над землей и прицельными выстрелами снимал уродов. После четвертой вылазки от Одиннадцатого блокпоста, захватившего пленника, пришла информация, что меня местные прозвали Саймингром — вестником смерти. Да и в целом аборигены как-то попритихли.
Десантный бот опоздал за нами почти на месяц — и эти двадцать девять дней стали порцией нового кошмара. И многие, даже когда перебегали из шлюза к трапу, не верили, что нас забирают. На борту бота меня арестовали по-настоящему. Наши пытались возмущаться, но команда бота их утихомирила. Ощущение несправедливости было горячим и острой тянущей болью кололо в груди. Да, я застрелил своих, но иначе бы их запытали — а всех чешуйчатых я уложить не мог и наших бы все равно не вытащил. Я честно пытался отвечать на вопросы, объяснить, почему так вышло, а потом стал просто молчать — говорить было бессмысленно. Те, кто не чувствовал на своей шкуре, как капля толгукского дождя прожигает тело до костей, не поймут, что значит стоять под таким дождем привязанным у столба. Сломался я на очередной беседе с военным психологом — плохо помню, что мне втирал этот спец, но зато хорошо запомнил внезапно накатившую беспомощность, как будто я стал проваливаться в глубокую пропасть, где была только непроглядная серость и стук капель по комбезу, а единственным светлым пятном — окуляр скорострельщика, и я смотрел в него и видел, как медленно по воздуху летит комок плазмы и почти нежно впивается в голову привязанного к столбу человека. И следом летит очередной сгусток и вонзается в уже мертвое лицо. Мне казалось, что я даже заорал от этого бесконечного повтора одного и того же. Но на самом деле, как сказал психолог, я просто окаменел, только бешено затряслись руки, и еще долго они меня потом приводили в чувство — я, типа, даже не реагировал ни на пощечины, ни на нашатырку.
…Мне было все равно, что подписывать: хоть чистосердечное, хоть приказ о собственной казни — хотелось, чтобы меня всего лишь оставили в покое. Но оказалось, что там был приказ о переводе в другой отряд, где нужны были снайперы. Так мне сказали, а потом пояснили, что отрядик-то смертников. Да без разницы, все равно после того случая в кабинете психолога я не мог взять в руки даже бластер, тело каменело и руки ходили ходуном. Но признаться в своей профнепригодности было хуже смерти. Впрочем, если задуматься, то нет разницы, как умирать — разве что с оружием в руках
Парень, скорее всего, был мне ровесником: может, чуть старше или младше, явно отслужил обязаловку и ушел на вольные хлеба. Бластер держал уверенно, чуть небрежно, но было ясно: он умеет стрелять и готов жать на сенсор. Рука не дрогнет. Но от этого понимания было, наоборот, спокойнее. По личному опыту: намного хуже, когда на прицеле тебя держит новичок: сам трясется, пальцы как деревянные и глаз нервно дергается. Такой, если и убьет, то только случайно и по недоразумению, более вероятно, что покалечит. А этот террорист — ничего такой, грамотно конвоирует. Бластер к виску не клеит — знает, что так проще выбить оружие.
— Стой. — Приказ прозвучал резко и хрипло, словно парень недавно сорвал голос или долго орал на морозе. — Открывай отсек. Заходи.
— Может, мне еще на колени стать и руки за голову заложить? — издевательски поинтересовался и даже насмешку не пытался скрыть, но парень воспринял всерьез и кивнул. Ладно, хочется тебе — могу и постоять, но даже такая поза ерунда: взметнуться с пола не проблема, а противник, уверенный в беспомощности заложника, может и стормозить.
В этом отсеке мне бывать доводилось — проверял герметизацию. Как раз за многотонной дверью шлюза и происходила основная реакция по преобразованию бирадия в радиарные шарики. Внутрь центрального корпуса даже научные сотрудники не заходили, контролируя процесс дистанционно. Да и вообще научная лаборатория по обороноспособности могла смело потягаться с хорошо обустроенным бункером: сплошной бронированный купол, что не расплавить даже «огненной мухой»; четыре входа с такой системой защиты, что проще голыми руками проковырять десятиметровый туннель в сплошном кубе бетонопластика, чем проникнуть внутрь. И верхний люк с посадочной площадкой, под которой находится контейнер с кислотой, чтобы припарковавшиеся недружеские аппараты сразу можно было смести и расплавить.
Военные разработки и повышенная секретность в итоге вылезли боком. Но кто бы мог подумать, что найдутся придурки, которые приедут по официальным документам, в пластиковых, наглухо запаянных бочках с кислородными масками, под видом заказанных концентратов. А так получается, своими же руками двери открыли, загрузили… Гелевый биораствор — антисканерное покрытие — надежно скрыл живую начинку, обвешанную по самые зубы взрывателями.
Штурмовать лабораторию было нельзя — иначе взлететь на воздух могло не только здание, но и все в радиусе сорока километров. А потом территория как минимум на сотню миль от радиуса взрыва на долгие годы превратилась бы в мертвую зону.
Радиары — надежное оружие для космических боев, но вот дислокация производства обязательна на планете, потому что требуются специальные условия. Впрочем, если разобраться, то в захвате сами виноваты: сначала подняли волну о новом супероружии, только ленивый не был в курсе мощностей и характеристик этих «мячиков»: размером как шары для боулинга, выстреливать их можно через стандартные ичевые пушки, а по разрушительности — парочки таких «мячей» достаточно, чтобы разнести на запчасти даже корвет. Тогда в Сети потенциал разрушений преподносился как величайшее достоинство: мол, бойся, враг, а то мигом размажем. Только нашлись умные люди, которые и поинтересовались этак невзначай: а на своей земле вы тоже «мячики» швырять будете? Тут же прошла волна протестов, демонстраций: не позволим погубить мать-планету! Это было бы смешно — еще ни одному энтузиасту не удалось голыми руками и с грудью нараспашку остановить танк. Но только эти вот природофилы оказались на редкость настырными: даже в здание лаборатории сумели проникнуть.
Было очень странно и непривычно драться против обычных гражданских людей. Они стояли в линию перед нами: кто-то нервничал, кто-то абсолютно отрешился от происходящего, кто-то смотрел презрительно, кто-то пустым равнодушным взглядом. Среди вылезших из бочек было много девушек. Мужчин меньше, хотя среди них легко можно было угадать бывших солдат, но они казались безопаснее женщин. А еще было что-то такое… неправильное, когда эти психи стали выскакивать из бочек, задыхаясь и падая, так как тяжело после нескольких дней пути встать на онемевшие ноги, рвать застежки комбезов, демонстрируя «пояса смертников». Они были уверены в своей правоте и были готовы умереть, чтобы ликвидировали лабораторию. Но ведь идиотизм в чистом виде: если они тут начнут умирать, то от поясов, настроенных на пульс того, кто его носит, тут все действительно взлетит. Хотя готовых радиаров мало, но область накроет полностью. И получится на выходе та же мертвая земля и сто пятьдесят лет карантина по всей территории заражения. А верить в то, что их требования удовлетворят, глупо: в считанные минуты после того, как было доложено наверх о захвате, командиры охранных блоков лаборатории получили приказ тянуть время. Все было понятно: сейчас вывезут потихоньку людей и ценности, активируют изоляционные мембраны для отсеков и нам дадут команду умирать и убивать.
Остановить или заблокировать пояс может только его носитель специальным кодом. Или так называемый организатор акции — условными сигналами: а то мало ли что, вдруг человек в последний момент передумает взрываться. Но у этих мирных такие глаза — могу поставить зарплату за год, что они каждый пришел со своим кодом. Вроде бы всё логично — мы все умрем. Эти придурки за идею, а мы — за гонорар. Честно отработаем. Жаль, что нельзя устроить перекличку добровольцев…
Приказ был тянуть время — «развлекать клиента» имитацией бурной деятельности. Что ж, посуетимся. На полное экранирование лаборатории необходимо три дня, экстренное занимает полчаса, но там просто помещения заливают нейтрализатором, который расщепляет все: металл, пластик, органику. Только затапливать отсеки не станут до последнего — пожалеют ценное оборудование. Людей не жалко, а солдаты вообще расходный материал — нам это давно и хорошо объяснили, а потом повторили, когда подписывали документ о неразглашении, согласие на высший уровень конфиденциальности и форму завещания без проставленной даты. Интересно, мысль о том, что наследники получат приличную кучу денег на счет за мою смерть, облегчит последние минуты или мгновения жизни?
Мы действительно ломали комедию: послушно сбросили оружие, подставили руки под силовые браслеты — у захватчиков было три десятка комплектов, на всю охранку не хватило, но кому-то из наших не повезло. Выполняли их приказы… Забавно… Если бы наше подразделение получило приказ захватить лабораторию, то мы бы не церемонились и не возились столько времени. Обезоружить, сгрузить в одно помещение, обездвижить — а лучше вырубить паралитическим газом: мало ли какие сюрпризы в загашнике завалялись. А эти… «пройдите сюда, пожалуйста», «извините, вам удобно», «я не могу его связать, у него же руки болеть будут»… Язык чесался сказать: «Детка, деактивируй поясок и иди домой к маме, горячему чаю и юморным фильмам, где даже кровь не настоящая». Впрочем, на ключевые узлы они поставили тех, кто хоть что-то смыслит в боевом деле. Например, мой охранник грамотно занял позицию возле выхода, меня поставил мордой к стене так, чтобы держать на прицеле. И еще саму стенку проверил на предмет скрытых сенсоров. Хотя маловероятно, что сюда станут ломиться, но я бы действовал так же. И часть взрывательной батареи тоже бы примагнитил на дверь отсека, где реакция идет.
Через пару часов у меня затекли колени и руки. Ничего не происходило — мы выполняли свою задачу, никого из наших не пристрелили и даже почти не били, — из микрочипа в ухе тоже новой информации не поступало. До полной консервации лаборатории оставалось шестьдесят восемь часов и одиннадцать минут.
— Эй, парень, можно я сяду? Больно уже так стоять. — Не то чтобы хотелось поболтать, но а вдруг получится наладить контакт. — Ты же меня обыскивал… у меня ничего нет, и достать я тебя до выстрела не успею…
— Садись.
— Спасибо. — Я повернулся, опустился на пол, выпрямил ноги, прислонился спиной к стене. Так намного удобнее. — Можно? Или мордой обратно?
— Сиди. — Террорист вытащил из внутреннего кармана блистер, выщелкнул капсулу, закинул в рот, поморщился.
Скорее всего, энергетики, но они ведь безвкусные или с ароматизаторами. Может, просто не любит таблетки…
— Поделишься? — Я кивнул на упаковку, он как раз заталкивал ее назад в карман.
— Обойдешься.
— Тогда не обидишься, если я задрыхну? — Нарочито зевнул. Если что-то будет происходить, то я все равно не пропущу сигнал. А сидеть и ждать… скучно и долго. — Если что, спящего пристрелишь…
— Сука… — выдохнул террорист.
— А какая разница? — Мне стало интересно. Парень явно служил, подготовленный — значит, ему должно быть все равно: поливать плазмой человека или кибера или виртуальный макет противника. Дрессировка, ить их за одного место.
— Противно.
— А ты не особо разговорчивый, как я погляжу.
— А ты нормально в психологии шаришь, если пытаешься ниточки нащупать, — в тон ответил террорист. — Можешь не стараться, не выйдет.
— Давай не отвлекайся, карауль… — Закрыть глаза, мысленно продолжая отсчитывать время.
Хорошее такое ощущение — сидеть и гадать: быстро посчастливится умереть или не очень? В любом случае зал с реакционным оборудованием будут стараться сохранить до последнего. Можно было бы газом все вырубить, потом этих террористов собрать да в бункер оттащить, а там пусть сами и взрываются — химией потом плеснуть, чтобы органику оставшуюся растворить — и снова чистое помещение. Проще всего было бы пустить газ по общей вентиляции — но если пояса настроены и на замедление пульса, то они ничего сделать не успеют. Как бы проверить? Расспрашивать бесполезно: вояка бывший точно не скажет, гражданские могут таких тонкостей и не знать. Вариант, что после того, как герметизируют центральный зал, кому-то прикажут проверить настройки поясов этих придурков… ну, тогда, как бы цинично ни прозвучало, хорошо, что не мне, — рисковать шлюзом никто не будет. Кто там в дальние коридоры заложником пошел?
Подремать немного удалось. До полной герметизации оставалось шестьдесят шесть часов и пятьдесят три минуты. Террорист все так же сидел, положив на колено бластер. Ничего нового не произошло, а жаль — хоть какое-то было бы разнообразие. Неужели эти ребята не понимают, что все равно нихрена не добьются? Наверное, даже в сети тщательно блокируют информацию о захвате лаборатории — зачем же допускать панику среди населения? И даже если эти придурки и сделали вброс, то найти и грохнуть ресурсы — не проблема. Так что будем помирать в информационном вакууме и в незавидной компании.
— А попить вы даете? А то во рту пересохло…
Надо же, умеет удивляться. Может, ты, парень, еще не в курсе, но заложников и в сортир водить надо… Иначе вам же самим пованивать будет. Отчего-то стало весело. Пусть этот захватчик и служил, но явно не в антитеррористическом подразделении. Интересно, есть у них хоть кто-нибудь толковый, кто им вообще этот план разрабатывал… хотя трюк с бочками удался. Можно аплодировать стоя, нормально — смерть под аплодисменты.
Заработал чип в ухе. Все-таки отдали приказ на проверку поясов. Вызывали добровольцев, но указали квадраты, где можно рискнуть. До управления системами безопасности, похоже, террористы пробраться не смогли… хотя, возможно, идет сигнал с дублирующего, который расположен в безопасном месте. Мой квадрат не назвали, а потом в ухе стали раздаваться голоса парней, которые прощались. Четыре человека… и Вадька с его задорным: «Держитесь, ребята, может, еще… свидимся!» В горле перехватило — мы с ним часто были напарниками по дежурству, да и вообще… Неправильно, когда хороший парень и надежный друг гибнет просто так, а ты сидишь и не можешь помочь, прикрыть, вытащить.
— Послушай, ваши пояса с кодом? Активация на смерть? Замедление пульса? — Глупая надежда — а вдруг! — скажет, и можно будет еще успеть передать инфу на общем канале связи.
Террорист ухмыльнулся, поглядел на меня, как на клинического идиота. А из цепочки связи пропали четыре сигнала. Значит, все.
— У тебя связь со своими есть? — заговорил медленно, сжимая зубы так, что, наверное, перекусил бы стальной трос. — Только что убито несколько ваших и наших четверо. Только потому, что вы не сказали про пояса.
Террорист подорвался, стал пытаться связаться со своими — да диапазон каналов комма, скорее всего, глуханули сразу. А знакомо: тоже чуть не метнулся к дверям…
— Кто у тебя тут?
— Сестра, — глухой ответ, мертвый голос.
Понятное дело, понимает, что рванется проверять — поставит под удар всю операцию, останется сидеть — будет сходить с ума от беспокойства. А нет, дисциплина победила. Сел, бластер сжал — ну, там рукоятки прочные, не раздавишь, даже если прыгать будет на ней.
— А у меня друг только что погиб. Мы вместе три года служили, и тут полгода, перевелись. — Не знаю, зачем стал рассказывать, но молчать было сложно. Может, потому, что этот парень тоже только что мог потерять или уже потерял близкого человека. Да и сюда он, скорее всего, приперся ради девчонки — потому что когда сам горишь идеей, так себя вести не станешь. — Он со мной только что попрощался… и сигнал погас. Если бы был жив, то было бы видно. А так все. Знаешь, а он мне жизнь спас — мы на Эльге в засаду попали, меня контузило так, что не мог понять, где небо, а где земля и ноги… Он меня двое суток тащил кружным путем… а там боты местность прочесывали. Техника дурная, но…
— Я знаю, — резко оборвал парень. — Спасибо. Мы попрощались еще до того, как залезли в эти гребаные бочки.
— Правильно сделали. Вас все равно в порошок сотрут, ну, и нас вместе с вами. Код единица, знаешь? На твоем месте я бы, пока есть время, сходил бы и набил морду тому, кто вас сюда притащил…
— Заткнись.
— Как скажешь.
Воды все-таки дали. Миниотряд из десяти человек ходил, проверяя отсеки, и заодно давали напиться. В туалет тоже сводили. Шикарные условия — просто курорт. Все-таки нельзя гражданских пускать к боевым действиям, а то противник рискует сдохнуть со смеху, не выполнив свою миссию. Теперь связь у них шла через курьеров — несколько человек прибегали и сообщали инфу, причем вслух. Дебилы. Парни тоже ржали — у нас связь работала, горловые чипы исправно передавали движение связок, ретранслируя их на слуховые чипы. До полной консервации оставался шестьдесят один час и восемь минут.
Интересно, на сколько у них запас энергетиков рассчитан? Вряд ли больше, чем на сутки или двое — тем более что в бочках, пока ехали, могли расходовать запас.
Аналитики сработали качественно: через девять часов после захвата на общем канале пошла персонализированная инфа для террористов. В эфир уже полтора часа выводили их родственников и друзей — называется: идентифицировали, нашли, притащили, давят на психику.
— Могу поспорить, что вашу родню привезли сюда, — не удержался, хотя и понимаю, что так цеплять подло. — Знаешь такие большие флайеры-фургоны? В одном передатчик и команда добровольцев-смертников, а во втором…
Закрываться я не стал — бесполезно, впрочем, чего-то похожего я и добивался, просто не думал, что он сорвется так быстро. Однако он таки слетел с катушек, подскочил ко мне, вздернул на ноги, двинул под дых и потом, обратным движением, в лицо. Я чуть повернул голову, чтобы кулак впечатался не в нос, а в скулу. Но удар у парня поставлен — кожа лопнула, да и на ногах я не удержался. Глянул насмешливо, но он больше бить не стал, вернулся на прежнее место. Значит, к нему тоже кто-то обращался. Кто? Он едва заметно вздрогнул на женский голос…
— Девушка? Еще одна сестра? — Я тоже сел, как раньше. Прижался затылком к стене. — Если вы деактивируете пояса, то все останутся живы. Вас посадят по-любому, но, знаешь, как по мне — так лучше отсидеть за терроризм, чем стать виновником гибели близких людей. А не сдадитесь — почистят всех. И это даже не мы… хотя если прикажут, то наши бойцы вас положат и лягут сами. Но тогда разлетимся на ошметки только мы, а если хоть малейшее колебание, то тут жахнет все… Вы чем думали, когда сюда приперлись?
— Что производство остановят, — вдруг нормальным тоном, а не сквозь зубы, ответил террорист. — Пойдет информация и…
— И вы наивные идиоты… — Я даже рассмеялся. — Ничего не получится, в войнах гибнет ежечасно куда больше народа, чем тут сейчас сидит. На что у тебя пояс настроен?
— На пульс, код — день рождения сестры, но он не отключается — там, видно, есть подстраховка…
— Понятно…
…До полной консервации оставалось пятьдесят семь часов и тридцать две минуты. Охранники не сменялись — у остальных наших тоже кто пас, тот и продолжал караулить. Да и людей у террористов было не особо много — не раскидаешься на смены. И ребята сообщали, что нервишки-то у народа сдают: у гражданских уже было три истерики, двое парней и девчонка порывались уйти и сдаться. Успокаивать психующих пришлось общими силами — скрутить выдирающихся на волю сами захватчики побоялись: а вдруг подорвутся! — поэтому утихомиривать физически взялись ребята из нашего подразделения, кто находился рядом. Остальные по связи аж задыхались от смеха — да одного их пояска достаточно, чтобы всех, кто в отсеке на пятьдесят квадратов, раздербанило на фрагменты, так какая разница, на расстоянии руки или в десяти метрах находишься. Плохо, что остальные упорствовали в своем желании сдохнуть — а мы уже думали, что у них пойдет цепная реакция и все захотят жить и слинять подальше. Но нет — наших, что упаковали взбунтовавшихся, вежливо поблагодарили. И предложили отдать силовые браслеты для фиксации этой троицы. Наши, естественно, согласились. Цирк какой-то, а не террористы.
Время тянулось медленно, как жевательная тянучка. С захватчиками продолжали общаться психологи и рыдающие родичи. Думаю, наши все донесли до своих охранников, как близко от места будущего взрыва находится их родня, — мы раз в час по каналу связи устраивали перекличку: все были живы, некоторых отлупили за попытку пообщаться, но это не смертельно.
Не знаю, какому идиоту в голову пришла мысль, что если грохнуть научных сотрудников, то правительство пойдет на уступки, согласится на требование закрыть лабораторию и приостановить подобные разработки в дальнейшем, но измотанные мучительным ожиданием гражданские согласились с этим бредом. Ладно, тут за столько часов у любого крыша поедет, но должен же быть хоть кто-то, кто сообразит, что ничего не изменится? Как только лаборатория будет законсервирована — наш приказ вступит в действие: мы уже получили указание действовать по первому коду, то есть полная зачистка, ну, вместе с нами, с учетом их поясов. Короткий фрагмент записи расстрела показали всем по аварийному каналу — кто-то из администрации активировал свой доступ и видео транслировалось на экранах во всех отсеках и ушло в центр. Я, когда смотрел, поспешно пересчитывал падающие тела — пятнадцать человек. И не факт, что там были именно процессорщики, хотя могли по именным картам выдернуть. Сочувствия не осталось ни капли, даже немного позавидовал — когда убивают плазмой, не так больно — вернее, недолго больно. Кнопку сенсора, чтобы залить отсек нейтрализатором органики, никто не нажал…
Смешно было наблюдать, как мой охранник борется со сном — капсулы у него закончились час назад, а после приема энергетика в такой бешеной дозе обязательно наступает откат. Но он боролся со сном, вскидывал голову, разминался — и все равно выключался. Мне было проще — я уже несколько раз поспал понемногу, так что чувствовал себя относительно бодрым. Захват лаборатории продолжался тридцать один час — значит, первый уровень защиты уже активен.
Через полтора часа террорист вырубился. Можно было бы подойти и обезоружить, связать ремнем, — пояс бы не включился. Соблазн был велик, тормознуло меня только то, что есть код подстраховки, так что я тоже постарался еще поспать. Когда открыл глаза, первым делом проверил время. Прошло еще четыре часа — как-то бездарно тратятся последние часы жизни. В то, что террористы сдадут позиции, я не верил, их продолжали уговаривать, шантажировать родней… Наверное, даже если насильно загнали этих людей к нам, то ничего бы не изменилось. Ну, может, еще несколько взбунтовалось бы. Пытка ожиданием хреново работала в обе стороны. Уже даже хотелось, чтобы просто все закончилось, и не важно как.
— А ты жить хочешь? — То, что мой охранник разговорился, было странно, мне даже болтать уже не хотелось. — Зачем ты устроился сюда работать? Или не знал, что тут делают?
— Знал. — Я пожал плечами. — Нам объяснили — и даже почти наглядно. Мне деньги были нужны.
— То есть за деньги, которыми ты даже не воспользуешься, ты готов погубить жизнь на планете?
— Не передергивай. — Я поморщился. Он и сам не верит в то, что говорит, просто повторяет призыв «натуралов» или «зеленых» — как их там правильно называть? — Если я сдохну, компенсацию за меня выплатят. А ты вот за что задницу рвешь? За идею? Не верю.
— Не твое дело.
Разговор не задался. Да и не особо хотелось. И так понятно, что поперся за сестрой. Но надо было девку вытягивать из этой заварушки до загрузки в бочки, теперь-то хоть из пальца стреляй, раз батареи кончились, — а ничего не изменишь.
Еще сутки прошли в таком же вялом анабиозе — нам даже выдали пайки из запасов лаборатории, напоили. Кажется, за это время я отоспался на всю жизнь вперед.
Вторые сутки пролетели намного быстрее, но тоже разнообразием не баловали: террористы переругались между собой, обсуждая предложенные им условия. Кажется, им даже обещали бумагу, гарантирующую приостановление проекта, — ну, когда выйдут отсюда, то этим документом даже подтереться не смогут, потому что он цифровой.
…До полной консервации оставалось четыре часа. Наверное, террористы сами вымотались больше, чем все остальные. Устроили показательный расстрел, избили нескольких ребят до кровавых соплей, нервничали и требовали немедленно закрыть разработку. А мы спокойно ждали: через три часа и пятьдесят две минуты придет подтверждение приказа и мы пойдем убивать этих придурков — и умирать с ними за компанию.
— Как нас убьют? — на исходе третьего часа озаботился вдруг мой охранник.
— Да вы сами себя подорвете. — Я сплюнул, пожал плечами. Парень не дурак — сам все понял.
— На вас нету защиток и бронебойников. А лаборатория?
— Мы смертники, с самого начала вашего захвата было ясно. От взрыва есть защита залов. Она даже на бомбежку ядреными боеголовками рассчитана. Так что ничего у вас не выйдет, только всех наших положите и сами сдохнете.
— Глупо. Согласен. — Охранник скрипнул зубами.
Я вспомнил, как гасли сигналы связи, когда наши проверяли их пояса. Паршиво гибнуть всем, а если…
— А ты жить вообще-то хочешь? — Интересное ощущение дежавю: сначала мне задавали этот вопрос, теперь вот моя очередь спрашивать. — А умереть хочешь? И, когда дохнешь, вспоминать, сколько ты народу положил? Знаешь, какие глаза у мертвых? — Парня передернуло — знает, видел. — А знаешь, как нас похоронят? Зальют все веществом для разложения органики и через пару часов просто прольют тут все со шланга — и будет чисто, аж до тошнотворной стерильности. Даже никто не будет ошметки складывать и плеваться.
— Мне похрен, что будет потом, — как-то неубедительно отмахнулся мой охранник.
— А если не сразу подохнешь от взрыва, думаешь, кто-то будет разбираться, жив ты еще или уже нет? — Крепкий парень и психика железная, но дожать можно. — Знаешь, как разъедает живое тело нейтрализатор? Я видел на органике при тестировании. А прикинь — лежишь полудохлым, а у тебя с безумной болью куски…
Воображение у него работало отлично — то ли слишком живо представил, то ли я был чересчур убедительным, — его вырвало. Да и бледность была не наигранной. Не то чтобы испугался, скорее, именно так дохнуть не хотел.
— Но ты-то ладно, может, тебя поясом и убьет, а вот остальные как — может, у кого-то пояс не сработает? Или даже у тебя? А нам — как? Сюда никто не сунется ведь проверять…
— Снять пояс нельзя — рванет, — обреченно признался охранник. — И скорость реакции пара секунд, так что даже не откинешь…
— Давай попробуем переодеть на меня, — я медленно поднялся на ноги. Идея была бредовой, но могло сработать, — я тебе дам свою защитку и код, чтобы можно было открыть шлюз и уйти.
— А ты почему не уйдешь… если все так просто? — недоверчиво вскинулся охранник.
— У меня здесь еще один друг, он как брат… Я хочу его найти, в твоем комбезе смогу это сделать. Если что, буду рядом с ним, когда тут все накроет.
— У меня сестра… — запинаясь, пробормотал террорист.
— Если у нас получится переодеть пояс, то ты можешь с ней так обменяться и пусть уходит она. Ну, долго думать будешь? Время уходит…
Уйти и выжить было заманчивым предложением, но ведь порядочность может и перевесить. Эти полминуты, пока он прикидывал и определялся, мне показались пыткой похуже, чем все часы ожидания. Уже думал, что откажется и мне врежет, но согласился, потребовал код — проверить. Я сказал правильный — сенсоры двери действительно мигнули зеленым. А потом… потом мы, раздевшись до трусов и прижавшись вплотную друг к другу, по миллиметру передвигали пояс на мое тело. Руки тряслись у обоих, и на пару обливались холодным потом, а еще шипели друг на друга, чтобы, сука, успокоился, а не то пизданет же! Когда перевесили и щелкнула клипса застежки, у меня по настоящему подкосились ноги — не свалился только потому, что террорист подхватил под локоть, придержал.
Мы пожелали друг другу удачи, до консервации оставалось полтора часа. Хорошо, если он выберется — не уверен, что у него получится, но так есть минимальный шанс. А у меня обязательно должно получиться… Все-таки гражданские люди — они обычные и легко могут начать паниковать. Достаточно было включить дезинфицирующий газ, белый и безвредный даже для легких, как террористы готовы были бежать куда укажут — и это люди с поясами смертников! Хорошо, что у наших парней пока еще не было команды бить на поражение, иначе я стал бы первым кандидатом на ликвидацию. Меньше чем за двадцать минут все с поясами собрались в «бетонке» — самая прочная часть лаборатории, где проводили проверку «мячиков». Оставалось только проверить помещения, чтобы никто по углам не попрятался. От дезинфектанта слезились глаза и немного першило в горле — в таком количестве, как я надышался, можно запросто словить и аллергическую реакцию… Но вроде пусто — можно дать парням команду, чтобы прочесали все — риск, конечно, высок, но сам я уже не успею. Не, дым вымел террористов подчистую, чтобы заблокировать «бетонку», понадобилось около минуты — поверх двери шлюза поднялась стена защиты. Так что теперь они там могут взрываться хоть до победного конца: лаборатория экранирована, и все отсеки законсервированы. До сигнала — девять минут и двадцать секунд. Единственный опасный для остальных пояс оставался на мне.
Идея про шахту лифта пришла в голову случайно — не то чтобы жить сильно захотелось, просто искал место, где смогу сам подорваться так, чтобы никто больше не пострадал. Защита у шахты была отличная, а брошенный вниз пояс мог и пролететь за секунду-другую какое-то количество метров, прежде чем взорваться… Страха больше не было, он остался в отсеке, там, где на меня надевали эту хрень. Только четкие, почти автоматические движения: щелкнуть клипсой, сдернуть, швырнуть вниз, кувырком уйти за стену…
Взрыв был такой силы, что меня слегка клемануло. Думать о том, что я своими руками только что убил несколько десятков человек, запустив цепочку взрывов, — не хотелось. Сил осталось лишь на то, чтобы по внутреннему каналу связи передать отбой — угроза устранена. О том, что меня самого зацепило осколками — я не знал. Мне об этом сообщили, когда нашли и стали перевязывать, а также о том, что я теперь преступник и мне будет предъявлено обвинение в разглашении государственной тайны — за тот код, что сдал террористу…
На Рейе мы куковали уже два месяца. Заканчивался теплый период, но температура была такая, что можно плавать без гидрокостюма. Было забавно наблюдать за бойцами: поначалу парни выполняли все инструкции, ходили на патрулирование по трое, наготове держали оружие, упрямо жарились в брониках и боевых экзоскелетах. Но постепенно немного расслабились — откуда-то появились шорты, резиновые шлепанцы, самодельные панамы. И бегать в соседнее поселение стали едва ли не в одиночку: то за фруктами, то за бутылкой забродившего сока. Да и лейтенанты потихоньку перестали пресекать подобные безобразия. Короче, ощущение, что попали не на гражданскую войну с активными повстанческими вылазками, а забрели на приличный курорт с дешевыми койко-местами в брезентовых палат-блоках и с бюджетной едой. К концу третьей недели местные взялись все чаще захаживать к нам на базу: приносили «дары природы», обменивали провизию и легкие парусиновые рубашки и штаны на мелкий военный инвентарь. Наши деньги у них не котировались, а парни были без понятия, как использовать чеканные монеты, за которые аборигены пытались купить бластеры и гранаты. Через месяц мы знали друг друга по именам и даже отмечали день рождения управляющего поселением — нас официально пригласили, а мы не стали отказываться.
…А потом у нас взорвался катер — как и кто заложил взрывпакет, мы прошляпили. За подорванную машинку мне влепили выговор, я встряхнул лейтенантов, те долго разбирались с бойцами. Дежурным и патрульным прописали административные наказания прямо там, возле догорающих обломков. Но одиннадцать парней, что случайно или по долгу службы оказались поблизости, уже не вернуть. Ладно бы, если ребят положило на операции — это понять и принять намного проще. Все же бойцы — ну, бывает, не повезло. А тут шестьдесят семь дней мирной жизни… и вдруг одиннадцать смертей. И под рукой сразу целый поселок виновных…
Оказывается, стоять в первой линии атаки привычно, знакомо, не страшно. Но вот когда перед тобой не враги, а свои же парни, то ощущения совсем другие. И в голове лишь единственная мысль, чтобы никого из ребят не убить и не покалечить. Добровольцев с завалящимися моральными принципами было немного — большая часть офицеров стала плечом к плечу со мной, — но потому что подчинились приказу. А за нашими спинами жались избитые в кровь подростки из поселка, отловленные на скорую руку на базе или в окрестностях. Мальчишки были младше моих парней на год или два, но, по сравнению с озверевшими бойцами, казались совсем детьми. И этих трясущихся сопляков мои солдаты хотели вздернуть, даже размахивали приготовленными веревками и ремнями, чтобы руки посвязывать. Хуже всего то, что с противником можно не церемониться и не разговаривать, а со своими надо попытаться договориться. Иначе будет много крови — парни-то прошли одну и ту же подготовку, только у кого-то больше опыта, а у других чуть меньше практики, но все готовы сцепиться насмерть. И наступающие просто жмут на силу и количество и не желают ничего слушать.
Самому от себя противно. И дело не в разбитых кулаках, а в приказах. Да, мы арестовали самых крикливых и мстительных. Только вышла, скорее, пародия на арест — просто сделали наспех двойную цепь и выдернули из напиравшей толпы заводил. Слегка отметелили, чтобы не сопротивлялись, и кое-как затолкали в кладовку при штабе. Заодно и сами в штабном блоке забаррикадировались и пацанов местных прихватили. Потом забавно вышло — пришлось из кладовки повыкидывать засевших там крикунов, чтобы отвоевать себе три десятка боевых экзоскелетов. И одновременно надевать броники и зашвыривать парней обратно. При этом металлопластиковая дверь отчаянно прогибалась — так как в нее вежливо стучались снаружи и требовали выдачи бандитов, которые забились под терминал и оттуда жалобно поскуливали. Но, правда, вышло паршиво. У парней погибли друзья, а мы вынуждены защищать от них предполагаемых виновников. Да и что докладывать начальству: «Извините, полковник, на вверенной территории небольшие беспорядки образовались, но надеемся все убрать своими силами…»?
Когда бойцы убедились, что выковырять пацанов из штаб-блока не получится, какому-то недоумку снаружи пришла в голову светлая мысль устроить карательный рейд на поселение и сравнять его с землей. Судя по звукам, ребята стали вооружаться и выгонять катера, чтобы добраться побыстрее, хотя там марш-броска на минут сорок, пусть и с полной выкладкой. Почувствовал себя дураком — за дверью жаждущие крови парни, а рядом такие же парни, готовые проливать кровь, если будет такой приказ. Но ведь должно быть расследование, суд, приговор, а не линчевание по одному только подозрению. Да и вообще в этом поселении было много стариков и детей, мужчин и молодых женщин совсем мало. Да, я и сам собственноручно расстрелял бы тех, кто подложил взрывпакет, но мне нужна уверенность, что под лучом бластера будет стоять именно тот, кто устроил смерть одиннадцати парням. А умываться кровью непричастных неохота. Да что умываться — если тут развяжется война, то в крови плавать придется.
Мы вышли, заблокировав за собой дверь. Сорок два бойца — против почти трех сотен. Нормальный расклад. Свой экзоскелет я отдал одному лейтенанту. В случае чего — у него будет больше шансов выжить. А мне не привыкать стоять под прицелом. И нести чушь про офицерскую честь и достоинство, про вину, которую надо доказать, про то, что мы солдаты, а не пьяный сброд, которому и законы не писаны. Да, можно быть убедительным и верить в то, что сам говоришь… но только подспудно все равно грызет мысль, что дешевле отдать на расправу сопляков, а потом угомонить самых буйных, кого-то жестоко наказать — и будет порядок. Да и в случае чего легко отчитаться перед начальством. Но так неправильно… хотя стоять перед парнями в легком комбезе даже без броника и знать, что достаточно малой искры — и три сотни человек легко разберутся с четырьмя десятками, а ты ничего не сделаешь, ну разве только одного-другого отшвырнешь или оглушишь. Потому что бывают ситуации, когда звания недостаточно и на авторитеты плевать.
А что еще можно сделать, чтобы остановить парней? Только рвануть застежки комбеза и пойти на ближайший бластер. Жаль, что не умею молиться и не знаю, как верить в высшую силу или разум, а то подходящий был бы случай. Но просто надеялся, что этот боец со второго отряда все-таки прошел подготовку и у него не дрогнет рука, и что у него в башке есть что-то похожее на рассудительность — и он не пальнет в своего командира. Не выстрелил, матерился сквозь зубы, но бластер отвел в сторону. А вот теперь можно и на другого так нажать, и на третьего. Рывком приближаться к тем, кто стоит впереди, и давить морально, заставлять их опускать глаза, самому подставляться под бластер. И быть удивительно спокойным. Справлюсь? Да запросто. Бывало и хуже. Например, когда настойчиво пытаешься обменять себя на заложников, а на твое предложение не соглашаются. Или когда из тебя выбивают виброножом информацию, а у тебя задача — всего лишь потянуть время. Или еще одна операция, после которой я бумаги о неразглашении подписывал, уцелеть-то уцелел, только голова седая в тридцать семь лет стала. Но это мелочи, даже солидности придает: а то по заслугам майор, а выглядел, как будто только капитанское звание получил.
Поверили — это приятно. Согласились провести расследование, отловить и допросить подозреваемых, но исключительно цивилизованными методами. Так что удалось разрулить дело лишь ценой нескольких разбитых морд и поломанных ребер. Но вымотался так, что все бы отдал за возможность просто полчаса полежать и чтобы никто не дернул и ничего не случилось. Но надо было звонить в поселение, связываться с начальством, получать очередную порцию пиздюлей и приказов. Только через два часа все более-менее угомонились. И тут раздался второй взрыв… Захотелось вскинуть голову к бледно-голубому небу и заорать: «Какого хрена?!» Но вместо этого пришлось бежать к складу. Да… нас оставили без припаса, и еще шестеро парней погибли. А пятерых срочно отнесли в медблок: осколочные, сильное кровотечение, но все шансы, что поднимутся.
Посторонних на территории не было, а местные сопляки отсиживались в штаб-блоке. И только то, что их все время охраняли и они даже выглянуть наружу не смели, удержало парней от расправы. Но теперь было легче — объявить военное положение, активировать план нападения на базу, врезать нескольким непонятливым так, чтобы дошло, что время спорить прошло, проверить периметр и отрядить дополнительные патрули.
Сопляков все-таки допросили, даже без особой жестокости. Мальчишки утверждали, что пришли к друзьям, но теперь даже я в это верил слабо. Просто один взрывпакет еще может быть случайностью или дурацкой акцией, но если рвануло два — значит, где-то дожидается своего часа и третий. Мы обшарили буквально каждый сантиметр территории, прочесали все с поисковыми и сканирующими системами. Интуиция просто визжала, предупреждая о близкой опасности, но никаких подозрительных сюрпризов не нашли. Парни подобрались, все натянули броники, разобрали запасные батареи. Подготовили катера к двухминутному вылету. И оставалось тупо ждать, что будет дальше — где рванет, когда нападут…
Обеда как такового не было — обошлись сухпайком, который дежурные просто разнесли по блокам и казармам. Ожидание выматывало, уже хотелось попросить: «Ну, давайте, мужики, что вы там задумали? Выкладывайте!» Но только вряд ли они среагируют на просьбу или даже на провокацию. Грамотный план, хорошо выверенный по психологичности. Значит, надо сломать им логичность. Ну что ж, поиграем… только уже по нашим правилам.
— Здорово, парни! На связи командующий базой майор Александров. И теперь коротко о сегодняшнем дне. — Связь из штаба отлично работала как на личные коммы, так и на общие коммуникационные узлы. Так что услышат все и, надеюсь, те, для кого приходится ломать дрянную комедию. — Плановые учения прошли… хреново. В обстановке, приближенной к боевой, тренировка стала для некоторых ребят фатальной. — Простите, парни, вы этого не заслужили, но мне надо вытащить остальных. — Но если бы вы проявляли больше усердия на занятиях, тщательнее тренировались, то жертв было бы намного меньше. В общем, с завтрашнего дня начнем подтягивать подготовку, проведем строевые и полевые вылазки. А на сегодня — объявляю отбой. Всем отдыхать, дежурства по расписанию.
Теперь развести в кипятке таблетку кофе и ждать сообщений от командиров подразделений. Правильные коды есть у всех, так что сейчас лишь отслеживать, кто и как будет действовать. Должен быть ответный ход, иначе мне придется содрать с комбеза майорские нашивки и съесть их, не запивая чаем. Но, кажется, угадал: через двадцать минут пришел вызов из поселения с просьбой отпустить детей, что пошли с утра в гости и загостились. Ну разумеется, и даже готов приказать их доставить на катере, а то уже темнеет и мало ли кто по дорогам шастает. От моей любезности попытались отказаться, но я и не настаивал, а предложил им самим приехать и забрать детишек.
Местные ожидаемо приехали на самом завалящем флайере и с бледным мужичком за рулем. А я, разыгрывая любезного хозяина, предложил чая, пока мальчишки подойдут, а то их ужином как раз кормят. Спорить мужик не стал, а сломать его машинку — дело пяти минут. Сложнее оказалось с постной мордой кивать и сочувствовать, что до дома они не доберутся. И тут же радушно предложил подвезти. На самом большом катере, под днищем которого и между внешней и внутренней стенками уже затаились парни из спецгруппы. И заодно я с несколькими боевыми офицерами — мол, захотели свежего сока попить, вот и заскочили перед отлетом в катер. На базе объявлено военное положение, и ребята сами знают, что и как делать в случае нападения, а вот там в этом поселении надо будет разобраться как следует, что и почему.
Операция прошла гладко, сели прямо на главное здание поселения. И меньше чем через четверть часа в самой большой комнате собрали управляющего, или, как его называют по должности, мэра, его заместителей-помощников, а также всех, кто показался подозрительным или как-то странно себя вел. Обращались с местными мы очень корректно и даже предложили собранному народу выбор: побеседовать с нами по душам под препаратом или с неблагозвучными звуками, что могут возникать по ходу допроса. Мужики по-умному согласились на инъектор. Мальчишек никто не подсылал — сами действительно притопали в гости, а спохватились лишь тогда, как коммы перестали отвечать. Никто из поселенцев никуда не отлучался и никаких посторонних у них неделю не было. Парни проверили подброшенные следилки по периметру — вся информация подтвердилась. Поселенцы действительно были не причастны к взрывам. Извинились и стартанули обратно, заверив местных в искренней дружбе. Но ведь действительно даже никому ничего не сломали.
От ощущения близкой опасности аж тошнило. Снова прочесали всю базу. И я приказал максимально рассредоточиться: можно и подбежать, если что, а стрелять парням нет разницы — что с пяти метров, что с десяти снять человека. Но если снова будет взрыв, то должно пострадать как можно меньше народа. Третий взрыв был — рванул хозблок. И только два человека насмерть и один раненый. Но сразу после доклада наверх я получил по зашифрованному каналу сигнал по коду 9-1-3. Это значит, что нам нужно зачистить близлежащую территорию на расстоянии в двадцать километров от базы. Поселение как раз подлежало зачистке. Полное и целенаправленное уничтожение всех жителей, несмотря на возраст и гендерные различия. Я торопливо сбросил результаты проверки, но получил только подтверждение приказа на ликвидацию.
Все было понятно — чтобы развязать войну и выглядеть при этом обиженной стороной, нужен предлог. У нас таким поводом стало три взрыва и смерть девятнадцати парней. А, нет — двадцати, еще один скончался от ран в госпитале. Так что теперь это мы пострадавшие от местного населения. И руки развязаны, можно идти и карать. Но только рядом с базой не военные, а уничтожение поселения уже рейцы не простят.
Хотелось сжать ладонями виски, хотелось найти и избить до кровавых соплей того, кто подложил взрывпакеты. Ведь кто-то из своих и со званием, иначе не удалось бы скрыть диверсию. И он не мразь, а просто честный военный, который выполнял приказ. Но мог ведь постараться организовать провокацию и без жертв. Приказ 9-1-3… и сотни людей будут истреблены. А потом против нас поднимется вся Рейя, и придется защищаться и атаковать, превращая курорт в сплошную рану.
— В чем дело, майор? — Полковник позвонил на личный комм. — Почему не отчитался о подготовке к операции?
— Простите, полковник, помехи связи, вас плохо слышно.
— Не придуривайся, майор. — Полковник устало нахмурился, понял. — Ты знаешь, что тебе будет за неподчинение.
— Так точно.
Войну все равно развяжут. Можно предупредить мэра поселения о готовящейся акции, но это все равно что расписаться сразу в предательстве под похоронками своих парней. Убегать или спасаться рейцы не будут, просто пришлют срочный запрос в свои… как там у них? Отряды гражданской обороны? И меньше чем через час эти «оги» начнут «утюжить» базу. Такой вариант для начальства будет даже более удобным — вероломное нападение, нарушение договоренностей, ату рейцев. Можно отдать парням приказ «отбой», но подставлять под трибунал три с половиной сотни парней тоже не выход. Хотя они ведь подчинялись его приказу, но какая разница, сколько человек записать в предатели и демонстративно наказать: одного или целый отряд? Да никакой. Отряд даже проще — сразу перевести одним распоряжением в красную категорию. И методично посылать туда, откуда не возвращаются. Хреновая ситуация — сидеть и размышлять: раньше подставиться и сдохнуть или побарахтаться?
— Майор Александров? — Полковнику надоела затянувшаяся пауза.
— Приказ принят. — Почему-то перехватило горло, и ответ прозвучал хрипло.
— Выполняйте. — Полковник отключился.
Объявить общий сбор, сделать несколько глотков воды и выйти к парням. Найти бы чертовы весы, на которых взвешивают человеческие жизни, и разнести в пыль…
— У нас приказ о полной зачистке территории радиусом в двадцать километров от базы. Но на этом растоянии только три мирных поселения, зато в тридцати двух километрах от нас расположена часть ОГОв. И, чтобы обезопасить себе зад, зачистку мы начнем с части. На охрану территории остаются две бригады первого отряда. — Да, допустимый минимум человек, забрать всех нельзя — нарушение. Но, когда будут бомбить — все-таки вхолостую погибнет меньше парней. — Остальные задействованы в операции. Взять боекомплекты, приготовиться к десанту. И… делайте честно свою работу, парни.
Военные не должны сражаться с мирным населением, а солдаты знают, на что подписываются. Войну все равно развяжут, взрывы были — так что формальности улажены. Хотя неприятно чувствовать себя разыгранной пешкой, фигуркой, которую заранее списали. А еще хуже стать подонком, но раз уж все равно подставляться, то пусть прольется меньше крови. Солдатами не рождаются, а на войне умирают…
— Ты что творишь, майор? — Капитан Стрелецкий чуть заступил дорогу. — Ты понимаешь…
— Теперь понимаю. — Получилось даже изобразить легкую полуулыбку. — Капитан Стрелецкий, вы арестованы по подозрению в диверсии. Задержать его, обыскать и в карцер.
Даже если у него и есть помощники, то наверняка младше рангом и без приказа дернуться не посмеют. А за час можно успеть атаковать местных военных. Пускай, если так выпало, будет война, но если погибать, то под адреналиновый марш.
— Не зарывайся, майор! — Капитан упирался и дергался, руки ему завернули слишком круто. — Да тебя просто размажут…
— Знаешь, капитан, там будет видно… Десант, к бою!
— А знаешь, что самое страшное после боя? Тишина… — Влад по кличке Пес говорил вполголоса, не заморачиваясь, слушает ли его кто-то из парней. — Больше ничего не взрывается, дым не выедает глаза, и можно не умирать… ну… до следующего боя, а потом опять. И вот слушаешь эту тишину и не веришь: закончилось или нет? А в крови адреналин гудит, накручиваешь ведь себя до черноты в глазах и не можешь успокоиться. Дышишь, и не хватает сил отдышаться. И кажется, что надо еще пять минут… пять минут боя, чтобы выплеснуть себя, чтобы вылить это кровавое бешенство и злость… а нет этих минут… Понимаешь? Закончилось. Есть только тишина, и ты сам, и то, что дергает, рвет изнутри… Вот как это перемолоть, знаешь? Вот так… Я тоже не знаю. Нам на военке после заданий пойло давали, чтоб залились под завязку. И киберов ставили. Не новых, конечно, а тех, кто на ногах держаться мог еще, но подранен так, что только на списание. Что молчишь? Вам что, не давали размяться?
— Да отвали, Пес, надоел. — Боец лениво отмахнулся. У него тоже были бои, и тоже надо было успокоиться. Но у каждого свои методы. — Лучше расскажи, за что тебя прописали к нам?
Влад криво усмехнулся, только улыбка больше напоминала оскал. Можно было поболтать о чем угодно — все равно через полчаса прибудут на место, а там опять придется выполнять какие-то бессмысленные телодвижения: бежать, стрелять, убивать. Или умирать.
— Давай я тебе сказочки порассказываю? Хочешь? Или про тишину лучше… ты ведь ее не умеешь слышать…
— Да где тут ее послушаешь, когда у тебя рот не затыкается.
— Понял. Отстал. — Влад ткнул в панель управления терморегуляцией комбеза. Снова начал замерзать, а это было плохо. Хотя на датчике и так выставлено двадцать два градуса. Можно поднять до двадцати пяти, но только незачем — все равно будет мерзнуть и дрожать…
… — Командир, давай согрею… Я могу поднимать температуру тела, ты просто лежи. Кровь больше не идет — рану затянул. Ты лежи, сейчас будет не так холодно…
Влад помотал головой. Жаль, что нельзя взять и форматнуться, чтобы вычистить и воспоминания. Так было бы легче, а другие способы забыть не работали.
— Знаешь, Шалый, я ведь искал его…
— Кого?
— Да не важно. — Влад запрокинул голову. Спинка кресла была низкой, а сиденье неудобным. После ранения долгие перелеты на таких «стульях» превратились в пытку. Но лучше жесткое кресло, чем мягкие подушки дивана, ортопедический матрас под задницей и бубнеж головизора. Потому что там, на тридцати метрах выслуженной и выкупленной квартирки, себя деть совершенно некуда. Сходить в маркет? Не нужно. Можно один раз заказать коробку пайков на месяц. Пивом накачиваться не выход. В клубе тоска и хочется не веселиться, а убивать, пусть не до смерти, но до кровавых соплей тех, кто подвернется под руку. А здесь можно хоть на пару часов забыть о том, что было, и увязнуть по самые уши в настоящем. — Отличное решение: сбежать от войны на войну…
— Чего ты несешь, Пес?
— Да не обращай внимания. — Шалый успокаивающе похлопал сидящего рядом напарника по руке. — Видно, опять глюк словил.
Влад кивнул. Самое простое объяснение. Пускай будет глюк. Персональный кошмар, от которого он снова завербовался…
… — Старый пес снова бежит по следу…
— Ты ноги переставляй, а то все силы тратишь на то, чтобы поговорить. Давай, командир, двигайся.
— Скажи, давно тебя хотел спросить… а чего командир, а не хозяин? Вы же так всех прописываете…
— Дыши ровно. После того как встал вместо меня, ты мне больше не хозяин. Ты мой командир. Давай шевели ногами, а то мозги вышибу.
— Заряд побереги…
— Так я кулаком. И больше за тебя, человека, бояться не буду…
Влад выдохнул и потянулся за фляжкой. Шалый перехватил руку, жестко зафиксировал.
— Жить не хочешь?
— А если жизнь дерьмо, то цепляться за нее зачем? — Влад расслабил кисть. Пусть держит.
— О парнях бы подумал.
— Остынь. — Влад выкрутил руку в сторону большого пальца, срывая захват. — Там энергетик, а не бухло. Кофе. Гадостный на вкус, правда. Но на… проверь.
Шалый отодвинул сунутую под нос фляжку.
— Пес бешеный…
— Пес! А ты что, реально встал вместо кибера? — Бритый парень слева заинтересованно повернулся. — Ну, говорят-то разное…
Влад скривился. Будет он еще рассказывать кому-то. Тоже пьяный был, как и остальные, и не раненый. Но подурачиться разрывными по банкам — это одно. А вот стрелять по куклам, с которыми час назад были в аду, — подлость…
… — Загонишь в колено? На спор, чтобы пять из пяти? Или че, слабо? Не ссы, я тебе проставлюсь…
Влад тогда долго искал выход из четырехместной палатки и путался в натянутых веревках. Наконец выбрался на воздух. В голове немного прояснилось. Парни действительно развлекались: на «пятачке» стояли три кибера в ошметках комбезов, залитых кровью. Двое из их группы, а третий, с развороченной грудиной, из шестого отряда. Застывшие лица, стандартная стойка, мертвые глаза. Куклы с повреждениями, от которых не восстановятся к следующему заданию. Материал на утилизацию. Только вот стоящий первым кибер, с отпечатанным на комбезе номером «восемь», в этом бою ему дважды спас жизнь. И теперь Восьмого спишут лишь за то, что он словил порцию плазмы, которая предназначалась ему, Владу Кострову. А ведь если бы не кукла, то это его бы подобрали там, в овражке, с перебитыми ногами и прожженной головой. Влад сплюнул, как смог быстро подошел к пожарной бочке и, вдохнув, резко опустил в ледяную воду голову. Протрезветь, выдохнуть и успеть вернуться вовремя, чтобы рукой перехватить брошенный в Восьмого нож.
— Ну ты, Владька, даешь… — восторженно выдохнул метнувший.
Влад оглянулся на киберов: два ножа попали в цель, еще три валялись под ногами кукол.
— Даю, — согласился Влад, сделав шаг назад. Носком берца подбил ближайший из промазавших мимо цели ножей, поймал, сменил хват. — Подходи, и тебе дам!
Некстати подумал, что киберы тоже могут отбивать или ловить ножи, если только их не зафиксируют приказом. И что есть хорошая игра, когда вместо мишени ставят куклу и метают на точность попадания.
— Ну, хочешь покидать — так и скажи… мы ж не против…
— Скажу… Кто кинет нож в кукол, тот сам ляжет с ножом в глотке. — Влад даже не психовал, наоборот, был спокоен, как перед боем. И равнодушно глядел на разъяренных бойцов, у которых отобрали игрушку. Поверили ему безоговорочно и, несмотря на градус, не полезли драться. Ругались издалека, угрожали, но не сунулись. — Чего замерли, парни? Кто там хотел о киберов кулаки почесать? Подходите, не стесняйтесь, я тоже постою…
На подначку никто не повелся, хотя он ждал, подбрасывал ножи и ловил их за лезвия, оба одновременно. Когда все утихомирились и разошлись, он развернулся к киберам: «Пошли на хрен… регенерировать…»
— Ну и спрашивай у тех, кто болтает, — огрызнулся Влад.
— Хорош, не быкуй. — Шалый примирительно поднял руки. — Давай, хлебай свой энергетик.
Влад поболтал фляжкой. Там действительно плескался круто заваренный кофе. Пить он перестал после катакомб. По плану начальства — это они туда должны были загнать повстанцев, а на деле оказалось, что их заманили в ловушку. И можно было только вжиматься в стены, сливаться с полом и отстреливаться. Ну или швырнуть бластер куда подальше, когда закончился заряд…
…Он уже привык, что Восьмой на боевых ошивался поблизости. Да никто и не возражал — все равно Пес брался за самое сложное и ему выделяли кибера. Теперь выдали типа как постоянного. И они легко сработались — Влад случайно словил себя на мысли. что почти не отдавал киберу приказов, словно кукла понимала его… телепатически. Проще было самому себе объяснить все тем, что киборг просто срисовал поведенческий алгоритм. Да и как-то неудобно под огнем размышлять о таких мелочах. Не глючит, помогает, прикрывает — и ладно.
— Не стоит выбрасывать оружие, командир. — В ладонь ткнулась рукоять бластера, и киборг тут же протянул почти полную батарею.
— Откуда?
— Подобрал, — лаконично ответил Восьмой. — Приказ «следи за оружием» выполнен…
— Не хочешь рассказать? И не надо. Никто тут никому в душу не лезет… Давай валяй про свою тишину. — Бритый парень безразлично смотрел перед собой. Перед вылазкой мало кому хотелось говорить, и только Пес, словно новичок, любил поболтать. Хотя ведь парень крученый.
— Тишина… она разная бывает… — Влад задумался, замолчал.
Бывает тишина перед атакой — злая, напряженная. Бывает лживая тишина, когда каждым миллиметром шкуры чувствуешь, что это за тобой охотятся и в любую секунду мир взорвется истерикой смерти. А бывает тишина пустая — точно в мозгах грохнула шумовая граната и окружающая действительность раскололась на до и после, а время замедлилось аж до тошноты…
… — Командир, у тебя хватит батареи… Стреляй! В голову! Только индикатор на максимум.
— Ты? Что? — Он тогда плохо соображал и просто смотрел в ожившие глаза кибера. И совсем по-идиотски ощупывал искалеченное тело куклы. — Ты?!
— Стреляй! Я не хочу на развлечение… А приказом долго. Три минуты смерти. Убей выстрелом… Я не брошусь…
Приставить бластер к виску оказалось легко — Восьмой расслабленно выдохнул. И продолжал смотреть на склонившегося над ним человека. Смотреть в глаза человека, которого выбрал себе хозяином…
— Нам еще долго лететь? — Влад с трудом выдернул себя из бездны воспоминаний. Когда начинаешь жить прошлым, то, считай, умер для настоящего.
— Двенадцать минут.
— Целая жизнь…
…С ним долго работали военные спецы, старательно пытаясь объяснить парню с пост-травматическим, что у боевых киберов не бывает человеческих глаз, что машины не ведут себя как люди, что нельзя привязываться к технике. Влад не слушал и не желал слышать, что ему говорили. То, что он выжил во всех этих операциях, — было лучшим доказательством, что эти недоделанные психологи не правы. Их ведь там не было. Они не видели, как кибер может без приказа вытаскивать человека: «Очнись, командир, шагай… Я не смогу тебя нести, у меня только одна рука функционирует и надо держать бластер…» Они не понимают, как можно себе вскрывать руку, пуская кровь, чтобы гребаной машине хоть немного поднять уровень упавшей до предела энергии: «Ты свихнулся, командир, я не могу… Да нехрен мне приказывать… Сам придурок!..» Они не знают, как биться в горячке, дохнуть от воспаления и цепляться за хриплый голос: «Если в тебя выстрелят, я успею перехватить плазму. Ты ведь тоже тогда перехватил нож, а он летел мне в сердце…» Они себе даже не представляют, как можно терпеть, когда тебе по живому, без обезболивающего, зубами разгрызают бедро: «Молчи, командир, воспаление пошло, надо вскрыть и гной выдавить… Если закричишь, нас найдут… Потерпи… я зубами… быстро… у нас слюна с антисептической примесью, а одной рукой не справлюсь…»
— А есть больничная тишина… Когда сходишь с ума от белизны стен, от синеватого цвета, от предупредительности медицинских морд. Знаете, они все такие приторные и вежливые, подушечку готовы поправить, одеяльце подоткнуть, но чуть что — сразу засаживают уколы, чтобы ты вырубился и не мешал процессу… и не задавал глупых вопросов.
Действительно, самое глупое, о чем может спросить боец после операции: «Что с моим кибером?» Не о том, сможет ли подняться, будет ли ходить…
… — Какая сука его убила? Порешу!
Влад плохо себя контролировал, да и на ногах держался слабо. Но тут сам виноват: не стал дожидаться выписки, а при первой же возможности сорвался обратно в свою часть. Хорошо, что госпиталь, где его оперировали, был базовым, так что возвращаться было недалеко.
— Пес, успокойся! Его все равно нельзя было восстановить!
Сначала его уговаривали, потом попытались скрутить. Кто-то умный отдал команду отрядным киберам. Приказ «взять без членовредительства!» не сработал… Он тогда умудрился уложить двух киберов… Ему было все равно: куклы или люди, живые или машины. Была только одна цель — добраться и убить того, кто уничтожил его единственного… напарника. Или друга?..
— Приготовиться! До высадки две минуты!
Влад привычно проверил оружие. Лишнее действие — все и так было в порядке. Но дурацкая привычка. А еще привычка иногда оглядываться, чтобы снова и снова убеждаться, что Восьмой его больше не страхует. Да, были другие операции и другие киберы. Но даже в надежной команде, даже в отлично натасканной боевой группе он себя чувствовал одиноким и как будто голым. Паршивое ощущение. А еще было все равно: в этой операции он сдохнет или в следующей. Осталось только единственное желание: если подшибут, то чтобы с концами, чтобы не вытаскивали и не лечили. Пусть бросят как есть… или пристрелят совсем. Хорошо киберам — их утилизируют…
— Вижу черные я покрышки,
Белый бинт как лоскут на коже.
Я пойду с тобой в ад, братишка.
Думал, что и ты со мной тоже…
Влад стиснул зубы. Жесткий ритм услышанной давно песенки помогал действовать быстро и безжалостно. Он проговаривал раз за разом эти строчки и словно нарочно вгонял себя в боевой транс, становился почти как кибер. И точно знал, что напарники его боятся, — ну и пусть. Это их дело. И не зря его называют Бешеным Псом, а он бы хотел, чтобы его звали Восьмым. Но ведь машины для убийства не выбирают себе имена. Четкий ритм, четкие приказы, которые отдаешь самому себе и автоматически сам же их выполняешь. Четкий бой. Наверное, он тогда тоже умер, когда шел с бластером против двух киберов. Своих же, отрядных.
— Вижу черные я покрышки,
Белый бинт как лоскут на коже.
Один залп на двоих, братишка, —
Я тебя прикрыл, и ты тоже.
Четкая линия боя. У каждого своя судьба, своя порция плазмы. В огненном аду выживают счастливчики. Или те, кому без разницы: жить или умереть. А он умер… наверное. Просто еще двигается, убивает, не сдается. Иначе просто все было бы напрасно. И если он сложит лапки, то получится, что Восьмой его зря прикрывал… люди ведь неуклюжие и тупые… Надо просто подниматься и идти. Вперед. Выполнять приказы. И, главное, не слушать тишину во время боя, не погружаться в нее… Поэтому и надо петь, шевелить губами, повторять намертво въевшиеся в кровь строчки…
— Вижу черные я покрышки,
Белый бинт как лоскут на коже.
Кто нас предал, скажи, братишка?
Я не врал тебе, ты мне тоже.
Ноги гудели от усталости, но надо было еще одолеть три километра до десантного бота и доложить, что задание выполнено без потерь. Парни радовались, но Владу было все равно. Цель — добежать, потом добрести до койки и свалиться. А дальше заставить себя уснуть…
…И снова увидеть голый плац, безликий прямоугольник казармы и до боли знакомую фигуру в камуфляже с наклеенной на груди восьмеркой… Влад рванулся было к киберу — так важно было успеть, добежать, перехватить нож до того, как лезвие воткнется в сердце, но спотыкался, падал на колени… Да, тот же типаж, те же параметры, тот же равнодушный взгляд… только это другой кибер…
Оставшиеся четыре метра до замершей куклы дались Владу тяжелее, чем несколько километров по засасывающему ноги болоту. Приблизился, остановился, глядя в стеклянные глаза, и рука словно сама по себе выхватила бластер из кобуры. Пальцы сжали рукоять аж до боли, до побелевших костяшек. Безумно захотелось ударить или выстрелить, чтобы размазать в кровавое месиво это программное выражение лица…
— Да уберите его! Он же бешеный, щас плазмой зальет всех!
Влад слышал слова, но не мог понять, что именно они означают. Он был уверен, что прошла целая вечность, или даже больше, пока он боролся с самим собой, а потом медленно поднял руку, прижав дуло к виску киборга. Кибернетический солдат не шелохнулся.
— Ты не бойся, я тебя быстро убью, — хрипло пообещал Влад киборгу, — но только если ты совсем сломаешься. А сейчас… пойдем, я покажу тебе как можно слушать тишину.
…Вижу черные я покрышки,
Белый бинт как лоскут на коже.
Хочешь первым ты быть, братишка?
Там меня подожди, я тоже…
— Меня зовут Олег. Андреев Олег. — Он даже под воздействием нейрошокера не смог бы сказать, сколько раз отвечал на эти стандартные вопросы. — Лейтенант. Боевой опыт четыре года. Зона приписки — десантная база «Север».
В горле пересохло, глаза болели. Но спать уже не хотелось. Кажется, на третьих сутках допроса наступил перелом и все человеческие желания просто пропали. Осталась механика. И пустота. Внутри ничего нет, снаружи ничего не будет, а скоро и его самого не станет. Может, он и не особо хорошо разбирался в военном кодексе, но, когда инкриминируют сотрудничество с врагом в период открытых боевых действий, которое привело к потерям личного состава или утрате ценного имущества, то за такое предательство полагается расстрельный приговор — так орал при задержании грузный и усталый эсбэшник, выполнял свою работу.
Не били, даже давали воду. Все было бы намного проще, если бы он поддавался воздействию препаратов, но «уколы правды» на нем не работали. От трех попыток разговорить его под лекарством остался гадкий металлический привкус во рту, тошнота и слабость во всем теле, когда мышцы ощущаются как кисель, и даже не получается вертикально удержаться на стуле. Под удивленными взглядами сотрудников военной СБ он просто стекал на пол и оставался лежать. У него «плыло» тело, но сознание оставалось ясным и работало четко. И это они видели по датчикам. От второго укола свело бедро, судорогой корежило мышцы, даже температура сильно поднялась. Но он все равно не отключился. Когда пришел эсбэшник в белом халате, перчатках и со свежезаряженным инъектором, то сил материться не было. Он сам подставил плечо: его даже не держали, хотя укол был болезненным — обычно, когда кололи «сыворотку правды», допрашиваемого пристегивали браслетами. Мелькнула ехидная мысль, что за потраченные на него впустую дорогие лекарства этим мудакам тоже придется строчить отчет.
— Имя. Фамилия. Отчество. Звание. База.
Теперь его допрашивал майор. Эсбэшники были в одинаковых серых комбезах-хамелеонах, без нашивок, но он уже научился различать их по званиям. Этот — майор — был слишком усталым, раздраженным и опытным. Капитан, что допрашивал три часа назад, — злым, дерганным, а еще бесился, если получал не тот ответ, которого ждал. Внешне-то ничего не показывал: безэмоциональное лицо, резко выделяющиеся скулы. Но глаза метали молнии, еще чуть-чуть — и испепелят на месте. Вчерашние лейтенанты, скорее всего, работали с ним для разогрева. Они еще пылали энтузиастом и кололи с огоньком, даже иногда срываясь с катушек профессиональной этики. Но зато та пара ударов, что он от них отхватил, основательно перетряхнула ему все внутренности, но не оставила ни одного заметного синяка. Что и говорить — спецы. Он и сам умел так бить, и тело было тренировано получать удары и не обращать на них внимания, только почему-то вчерашний допрос с физическим воздействием зацепил. Он же не враг, чтобы его так размазывать.
— Звание. База. Количество боевых операций. Награды. Локации.
Десантная база «Север». Сюда его привезли после учебки, на ней он и постигал все нюансы боевой службы. В реальном бою десант отличается от того, что им преподавали и как гоняли на тренировках. Иногда обрывалась связь, порой барахлила навигационка, у электроимпульсных гранат сбоила начинка, комбезы промокали от крови, а временами приходилось применять нечестные приемы. «На войне, сопляки, не бывает честного боя и честной смерти. Если сдох — значит, слабый, если получил рану — значит, неуклюжий и кто-то оказался ловчее. Если выжил — значит, не зря тебя гоняли», — капитан повторял это почти перед каждым боем, как мантру. И приучил их идти и выполнять задачу, даже если рядом подстрелили друга, даже если под ногами горит земля, даже если вокруг ад. Их десантные подразделения посылали на самые сложные операции, давали действительно трудные задания. Но он, как и остальные парни, с гордостью произносил название своей базы. Даже этим эсбэшникам, что не слепли под лучами плазмы и не глохли от взрывов «шумовок». Гордость даже после тридцати кругов повторяющихся вопросов и блоков допросов. Потому что есть внутри что-то, и это ощущение сложно выбить, от него невозможно отказаться даже под пытками — иначе потеряешь самого себя.
— Лейтенант… четыре года участвовал в боевых операциях…
Он никак не мог понять смысл этой карусели. Его ведь арестовали сразу после возвращения — командир по приказу СБ выдал его именную карту прибывшей группе, с него сняли биометрию — так что могут спокойно посмотреть и биографию, и весь послужной список, и полные отчеты за три награды. Пусть и никому не нужные медальки, но все-таки «Багровое пламя» и «Белая звезда» выдаются не за штабной пиздеж.
— Расскажите подробно о вашем последнем боевом задании, — попросил майор вежливо и безразлично. — Как проходил вылет, как встретились с противником, как потратили снаряды?
Вежливость, после злого «говори, мразь!» и «давай колись, сука!», противно цепанула натянутые до предела нервы. Что он еще мог рассказать? Давно же скачали данные регистратора, да и дистанционно запись постоянно передавалась на пульт командира и следом шла вышестоящему начальству и, заодно, в СБ. Достаточно посмотреть, зачем еще и мучить бессмысленными вопросами? Он ведь не отрицает своей вины. Да, при выполнении боевого задания он самовольно ввязался в бой, чтобы не допустить противника к десантному боту. Да, его задача была только патрулировать участок и предупреждать об опасности. Да, он первым атаковал два истребителя противника. Да, он проигнорировал приказ командующего операцией о возвращении. Да, он умудрился подбить один истребитель и пошел на таран. Истребитель против легкого катера — это даже не смешно. Но если бы он не выиграл эти минуты, то парочка ИЖ-ей разнесла бы зависший в метре над землей бот, как мишень на стрельбищах. А заодно и рассеянных неподалеку от точки сбора десантников. Он ведь уже признался и теперь безразлично кивал на дополнительные и ненужные вопросы майора.
— Почему не было команды прикрытия, а только патрулирующий катер? Чья очередь была патрулировать? Вы с кем-то менялись? Кто дал вам для операции именно эту машинку?
Он не знал ответов на эти вопросы. По инструкции команды прикрытия должны быть на каждой операции, но тренировка и боевая ситуация — это как песочница и мегаполис. Или, как говорил капитан, нехрен хрен горой мерить. Часто бывало так, что прикрывающие сами ходили в атаку первой линией, а боты «кидали» лишь с базовыми пушками. И десантникам в них оставалось молиться, чтобы грузного и не особо поворотливого «ботинка» не подбили при взлете или посадке. Вот бы тех, кто проектировал эти боты, взять да обрядить в боевой скафандр или экзоскелет, нагрузить снарягой да выкинуть в капсуле или на ранцевом движке — пусть побегают, постреляют да поумирают, а потом приползут в точку сбора и поволнуются, глядя, как бот сшибают парочкой прицельных взрывов. И хорошо, если бот пустой, а не с партией снятых с точки сбора десантников. Хотя по технической документации эти машинки предназначены для посадок на любую зачищенную от врага поверхность. Ключевое слово здесь — зачищенная территория. Хорошо воевать на виртуальных макетах — там врага можно убить подчистую. За одну вылазку. А в жизни у ботов нет неуязвимости, даже у тех, кто расписан красными светящимися крестами по бокам.
— Если вы, майор, собираетесь копать под военное преступление, то вам не ко мне. — Олег закашлялся, в горле давно пересохло, но просить воды не стал. Лучше потерпеть. Пусть упрямство здесь и выглядит глупо, но у него все равно больше ничего не осталось, разве что, может, еще немного гордости и грамм порядочности. — А в отдел обеспечения или военное ведомство. Я не распоряжаюсь техникой. И об уместности ее использования мне не докладывают.
— Наглый? — Майор улыбнулся с каким-то непонятным удовольствием. — А ты в курсе, парень, что на твоем катере стояла новейшая разработка системы «краб»? — В голосе майора растекался карамельный сироп, только смотрел он жестко, словно в окуляр снайперки, холодно и безжалостно.
Кивок, подтверждает. Про «краба» ему сообщили еще на первом допросе. Брызжущий слюной капитан, который с трудом сдерживался, чтобы не начать орать и не врезать. Оказывается, стоимость патронов «краба» превышала ценник хорошего гоночного катера. «А еще вместо этого боекомплекта можно было бы приобрести десяток новеньких киберов, от которых пользы было бы не в пример больше!» Но о том, что эту дорогую систему ВБ поставили на катер, который достался ему на патрулирование, он не знал. Еще и удивился, когда во время воздушного боя уворачивался от торпедного луча истребителя и ухитрился нажать сенсор гашетки. От ИЖ-а словно куски отвалились, вражеская машинка закрутилась, явно потеряв управление. И они тогда разминулись лишь чудом: подбитый истребитель понесло на него. И тут же, чтобы не позволить товарищу врезаться в катер, сбоку наперерез рванул на предельной скорости второй ИЖ.
Олег зажмурился. Ему было плевать, как на эту выходку отреагирует допрашивающий его майор. Просто он до сих пор видел глаза того парня, который, рискуя собой, дернулся на перехват. От тарана они бы подохли оба, но у подбитого ИЖ-а появился бы призрачный шанс дотянуть до базы. Хотя по логике — подстреленному надо было рвать напролом, чтобы его товарищ ушел или атаковал. Катер и истребитель действительно прошли так близко друг от друга, что в обзорке отлично получилось разглядеть бледное сосредоточенное лицо врага, плотно сжатые губы и бешеную решительность, которой противопоставить можно такую же безумную отвагу. Кабина ИЖ-а из прозрачного металлопластика скользнула слева — Олег в последнее мгновение успел дернуть руль и нажать сенсор гашетки. Луч сработал с задержкой — на экране видно было, как светящаяся «паутинка» окутала истребитель, а потом сжалась, разрезая и раздавливая в крошево и прочные бока аппарата, и беспомощную органику. В голове мелькнула пустая и бесполезная мысль, что этот парень был отличным пилотом и бесстрашным другом — с таким впору самому пойти в любую разведку и даже в самый безнадежный бой, а не распылять его на фрагменты.
— Знаешь, майор, ты меня сейчас во что мордой тычешь? — Олег поднял голову: смотреть в заплеванный и честно отмываемый роботами пол было противно. — В то, что я «патрон» жахнул? Ну давай! Заставь компенсировать. Я готов. Потому что там парень дрался до конца, и друг его тоже. Настоящим оказался. Он на меня дернул… на машинке, которую почти разворотило. Если бы он попытался уйти — я бы его не преследовал, но он атаковал. Раненый, на подбитом ИЖ-е. Да, благодаря этому гребаному «крабу» я сумел и его сделать, но поверь… лучше бы у меня был обычный катер, с простыми лазерками. А так… те парни просто проиграли более крутой технике, но выиграли свой бой со смертью. И они не заслужили, чтобы их честь мазали в грязи.
— Честь? — Майор выдохнул, гневно раздувая ноздри. — Это то, чем кичатся идиоты, оправдывая свое слюнтяйство. А на деле ты вхолостую выстрелил. И проебал больше десяти тысяч. Так куда ты стрелял? Или просто решил пустить в расход боевое оружие? Что, опять честью прикрываться будешь?
— Да пошел ты, майор, — неожиданно спокойно и почти весело проговорил Олег. Да, он нажал сенсор гашетки, взяв в прицел какую-то пустую точку на горизонте. Да, он выстрелил ценным снарядом. Но он тогда не думал, чем стреляет. Было важно почтить память этих пилотов, пусть они и сражались против него, но то, как они вели бой, и то, как шли на свой последний таран, — это было достойно уважения.
— Я-то? — Майор побагровел, нервно дернул воротник. — Это ты у меня пойдешь под расстрельную статью.
Олег улыбнулся, поощряя. С этой же улыбкой он прошел через несколько коридоров и переходов к своей временной камере. Почему-то в этот раз с него не сняли наручники — и скованные за спиной руки ныли. Но это ерунда — на прикрученную к стенке койку можно прилечь и боком. А еще извернуться и продеться через кольцо рук, чтобы не ставить себя в унизительное положение, вызывая охранников. Вот теперь почти нормально, даже руки за голову можно заложить. И рассматривать мертвый серый потолок.
— Я офицер, — вдруг тихо шепнул Олег. Он не вел мысленных диалогов с тем майором, просто слова про никому не нужную честь резанули тупой болью. И очень надо было сказать хоть кому-то, что не напрасно он четыре года летает на боевые операции. Не просто так при перекличке они произносят имена тех, кто не вернулся с задания. Что не зря он полтора месяца провалялся с ранением в военном госпитале и у него до сих пор болит подпаленное лучом плечо. — Я офицер! — Пусть его даже никто и не слышит. Но есть эта камера для военных преступников и потолок, который ловил взгляды и настоящих бойцов, и шкурников. — Офицер! — Хотелось закричать громко. Честь не терпит условностей и компромиссов, либо ты действительно поступаешь как офицер, либо ты как майор. Эсбэшник, который хуже «тыловой крысы». — Я офицер! — И неважно, что ему не дадут второго шанса, а скорее всего устроят «показательную порку». У него нет вины, которую следует искупать своей кровью — он и так четыре года воевал. Пускай будет приговор — все равно кому-то надо заплатить шкурой за конечности этого «краба». Но честь — это не пустой звук. И те пилоты ИЖ-ей — они тоже были настоящие офицеры. — Я офицер! Слышишь ты, гнида майорская, я офицер! И никогда не перестану быть офицером!
Он так и провалялся всю ночь, в горле пересохло, но вода в стакане оказалась на вкус мерзкой. Жаль, что стеклопластик не бьется, хотя в стенку посудиной он запустил от души. А буквально через полчаса — очевидно, как рабочий день начался, — в камеру вошли давешний майор, медик в униформе и маске, закрывающей лицо, и кибер для охраны.
— Не дергайся, — резко предупредил майор и кивнул медику. — Давай.
Олег криво усмехнулся. Он почему-то думал, что смерть должна выглядеть хоть немного торжественно. Ладно там на военке в ней нет ничего возвышенного, только физиология и грязь, смешанная с кровью. Но тут… хоть бы как в древних фильмах: приговор, почетный последний караул и замызганная алыми росчерками стенка. А так — укол, и все. Как-то пошло выглядит, словно в насмешку.
— Не дернусь. — Олег сжал зубы. Смысл трепыхаться в наручниках и при кибере? — Я офицер.
— Да какой ты, нахрен, офицер? Офицеры казенное имущество не проебывают вхолостую! — Майор откровенно издевался. — Штрафбатник! Со вчерашнего дня рядовой…
Олег промолчал. В плечо впилась игла инъектора. Олег напрягся, но минуту-другую ничего не происходило, а потом он с удивлением понял, что засыпает. Попытался подняться с койки, но почувствовал, что куда-то проваливается…
— Десятый, — майор несильно пнул обмякшее тело, — давай этого во флайер грузи. А то им вылетать в восемь пятнадцать. Надо доставить этого говнюка…
— Я-о-фи-цер… — уже совсем отключаясь, выдохнул Олег.