Мы дрались постоянно: от первой крови до последнего вздоха. До отключки, когда земля вылетает из-под ног, а мир дробится на кровавые осколки и погружается в черноту. Дрались, пока нас не разнимали взрослые, потому, что ровесники, пусть их и было четверо-пятеро, не могли нас растащить. Не знаю, насколько должна была быть сильной ненависть, но мы даже специально сговаривались и убегали потихоньку в закрытые «крылья» базы, чтобы там разобраться раз и до конца. Но, кажется, сама судьба была против того, чтобы мы поубивали друг друга — иначе никак не объяснить то, что мы оба дожили до совершеннолетия. И даже на традиционный призыв пришли с уже залеченными переломами и заживающими синяками.
О том, что мы оба попали в одну и ту же часть — я узнал только в шаттле, когда летел, пристёгнутый ремнями к вертикальному сидению, а рядом в той же позе болтался мой враг. Сервис безопасных перевозок оказался на высоте и за те шесть часов полёта мы так и не смогли добраться друг до друга, хотя и очень старались. А на базе капитан, принимавший новобранцев, каким-то мудрёным отработанным жестом втряхнул нас обоих в строй и посмотрел таким взглядом, что словно приморозил к чёрным плитам посадочного ангара. Двинуться с места мы не могли, стояли навытяжку и слушали первичный инструктаж, но слова как будто пролетали мимо. Зато мы успевали украдкой переглянуться, мысленно обещая друг другу, что обязательно поговорим, но немного позже.
Говорят, что время лечит, но он хреновый лекарь, не способный вернуть к жизни дорогого человека. Может быть раны и затягиваются, но под верхней корочкой всё равно остаётся боль, и от этого страшного ощущения вряд ли получится спрятаться, убежать, залиться алкоголем или депрессантами. Да, нас обоих водили к мозгоправам, мы оба пережили как очные беседы с психологами, так и целые консилиумы. Нас обоих признали нормальными, и мы оба получили обычные серые гражданские жетоны. Просто ни он, ни я никогда ни одному человеку не рассказывали подробности того, что случилось. Ни следователю тогда, когда велась проверка, ни оперативникам, что разбирались с нашими драками. И я, и он — мы хотели решить всё своими силами и молчали даже под слабым психотропом, а более сильные «допросники» к подросткам применять запрещено законом.
И как ни парадоксально, но до той идиотской прогулки мы были лучшими друзьями. Наши матери попали в одну программу, обе прошли на отлично все виды тестов и даже в один день получили разрешение на рождение детей. Потом они вместе посещали курсы для будущих матерей, и даже получили дополнительную специальность мед-стажера. Это была идея его мамы, а моя поддержала. Наши мамы много времени проводили вместе, и даже работали в одном блоке — его мама попросила перевод. Неудивительно, что и рожать они пошли в один день. Да, даже день рождения у нас совпадает. Вся разница только в том, что он появился на два часа раньше — ведь у его матери это был второй ребёнок. Да и вообще его мать была слишком активной, успешной и везде показывала наилучший результат. А моя мама была как второй пилот — всегда рядом и готовая поддержать.
В детстве мы с моим врагом тоже проводили много времени вместе, нас отдавали на одни и те же обучающие программы, мы вместе играли то в его модуле, то у нас. Но даже в детском центре больше времени проводили друг с другом, чем в групповых играх. Иногда нас принимали за братьев — и мне эта идея очень нравилась, а мой враг немного обижался — ведь у него и так был родной брат. А это дорого стоило, и не каждой женщине и мужчине давали разрешение на одного ребенка, а его мама получила два с разницей в три года. Да, все праздники мы отмечали тоже вместе. А тогда даже совпало — наш день рождения и день, когда наши мамы получили белый жетон за новую разработку и социальный вклад в развитие общества. Помимо жетона и определённой доли почёта их ещё и наградили поездкой в исторический парк. Небольшой курорт, где до мельчайших подробностей воспроизводились густые леса, настоящие водоёмы с прозрачной чистой водой. Там было настолько красиво, что даже воздух казался живым и удивительно вкусным. У меня почему-то не сохранилось в памяти других характеристик, хотя к шести годам я был довольно развитым ребенком и даже пересмотрел все четыре блока курса начальной истории.
У нас было только три дня, и мы хотели успеть всё: подняться в горы, полежать в тёплой воде, побыть на пляже, прогуляться по лесу. Мы пили энергетики, чтобы не спать — три дня на «джайре» не причинят вреда даже ребёнку, просто потом надо будет отдохнуть день, чтобы организм восполнил резерв. Но это ерунда, ведь когда ещё появится шанс погулять в настоящей живой природе. И мы гуляли целые сутки. А на второй день поднялись к Белому озеру — там можно было покататься на лодках и спуститься по водопаду в специальной капсуле.
Кто из нас начал баловаться — я не помню, вроде бы одновременно попытались раскачать лодку, а его брат зачем-то отключил автоматическое управление. Моя мама попыталась его включить, но на её биометрию сенсор не сработал потому, что лодку напрокат брала его мама, а она не смогла перебраться на нос лодки, где было управление — так как в этот момент его брату стало плохо и он зачем-то вскочил на ноги, одновременно перегибаясь через борт. Лодка закачалась ещё больше, и пацан вывалился за борт. Если бы включилось управление или кто-то из мам умел плавать, то проблемы бы не было — можно было нырнуть за пацаном, подхватить и вместе зацепиться за край борта, а потом осторожно заползти внутрь. Но этого мы тогда не знали.
Его мать запаниковала, видя, как её ребёнок тонет. А моя не смогла активировать лодку. От нескольких неверных попыток в лодке сработал механизм защиты от кражи, и она сложилась в компактный рулон, размером с большой чемодан. Мы все оказались в воде. И я как раз умудрился вынырнуть возле его брата. И это оказалось страшно — потому что он стал хвататься за меня, пытался на меня залезть и топил своим весом. А ещё он был в десять раз сильнее — при этом в жизни он был не настолько крут, но тут я просто задыхался от его хватки. И погружался под воду, и вода лилась мне в рот и уши, и от этого было ещё страшнее. И я барахтался из последних сил, потому что легкие стало жечь, и мне не хватало воздуха. И я стал бить — руками и ногами, прицельно, как только мог, чтобы освободиться из смертельного захвата. И, знаете, мне это удалось, но вот картинка с красной расползающейся по воде дорожкой и ускользающего куда-то вниз тела — я очень долго просыпался, когда мне снилась пережитая хрень. Просыпался в холодном поту, и долго не мог отдышаться. И мне казалось, что у меня в легких вода и ни капли кислорода, и что я больше никогда не смогу сделать даже один-единственный вдох.
В тот раз я успел вдохнуть, и меня тут же с силой втолкнули в воду. Его мать как-то смогла добраться ко мне и, вместо того чтобы спасать, попыталась утопить за то, что я бил её сына. Наверное, она была в состоянии шока — иначе никак нельзя объяснить её действия. И я бы точно погиб, но мне помогла моя мать, которая стала отрывать свою подругу от меня. Они терзали и рвали друг друга, погружаясь в воду и всплывая, а нас всех тащило к водопаду — там всё-таки было нехилое течение. Мы барахтались, хватались друг за друга, мамы с каким-то сумасшедшим безумием боролись, не понимая, что надо успокоиться, и попытаться спастись самим и спасти детей.
Моя мама успела меня оттолкнуть к огромному камню прежде, чем её утащило вниз. А мой враг спасся тем, что вцепился в мою куртку. Наверное, если бы мы сообразили включить жилеты, то никто бы не утонул и не разбился на камнях. Но спассредства были не автоматические, а в небольшой лодке сидеть постоянно в толстых неудобных жилетах было некомфортно, поэтому да — мы были в спущеннных. И в воде никто не потянул за клапан — мы впервые очутились в ситуации, к которой не были подготовлены.
О том, что наши мамы погибли, мы узнали только через сутки — нас стали искать, когда прошло три часа, а мы так и не вернулись в пункт проката. Сто восемьдесят минут — это максимальное время для загулявших туристов, которые забыли обо всём на свете и наслаждаются истинной природой. Но лодку мы брали на целый день, и наступил вечер, а ночью искать людей очень неудобно, тем более, что никаких особых поисковых штук в парке и не было. Даже наблюдение было только на парковке — мол, пусть люди познают не испорченную человеком природу. Да и к тому же по словам администрации — маршруты все безопасны, все рассчитано до миллиметра — лодка должна была причалить к площадке, откуда идёт на спуск капсула, а затем лодка сама возвращается на причал. а внизу водопада нас забирает другая лодка. Только никто не предусмотрел панический страх, беспомощность в новой непонятной ситуации и материнский инстинкт. Нас обнаружили утром, тут же забрали к медблок ближайшего города-купола. Продержали там до следующего утра, и только потом отвели к инспектору по кризисным ситуациям. Да, мы уже пришли в себя и могли сами ходить, мы всю ночь успокаивали друг друга, говорили, что мамы придут через час, заберут нас утром, что, может, их тоже лечат, что пацана вытащили и сделали ему лёгкие как у кибера и теперь он сможет жить под водой. А потом в кабинете с нежными белыми стенками мы услышали правду. И всё сразу стало понятно.
— Это ты убил моего брата!
— Это твоя мать убила мою маму!
Мы кинулись друг на друга молча, и впервые в жизни дрались так, чтобы убить. Насмерть. Чтобы тело противника стало неподвижным, а глаза стали сухими и мутными. Потом у нас было много драк, но больше всего запомнилась первая и последняя…
Новобранцев учили быстро — или это нам так казалось, но световой день походил как-то мимо нас. О том, что проходили сутки, понимали только по сигналам подъёма и отбоя. Конечно, объяснение капитана, что нас тренировал, звучало логично и убедительно: «Мне не нужны тушки для убоя, а бойцы для выполнения задания» — но все наши парни мечтали убить его самого в первую очередь именно за изнурительные тренировки. Кроме меня и моего врага. Как ни странно, но мы с первых дней показывали лучшие результаты именно из-за того, что у каждого из нас была чёткая цель. Выйти из следующей драки окончательным победителем и отомстить за смерть родных. И плевать, что в официальном заключении всё произошедшее называлось «несчастным случаем». Мы тренировались на износ, за пределом даже собственных сил. Но на территории учебной базы был жёсткий контроль, так что единственным шансом для нас было — попасть на задание и там закончить со своей враждой и местью раз и навсегда. И мы оба были уверены, что сделаем это — за полтора года тренировок нас научили убивать так, что теперь к ненависти добавился ещё и профессионализм.
Мы ждали дня выпуска — ведь честно прошли службу и обучение, и могли получить привилегии, что полагаются каждому отслужившему — звездная полоска через жетон. Впрочем, зачем она нам, мы не знали, да — мы выросли и получили образование по программе, но при этом у нас остались наши права на жилые модули и интересную работу. Просто все сироты обычно попадают в призыв, хотя и для домашних детей исключения бывают редко — ведь каждый гражданин должен уметь держать оружие. Таковы правила.
Выпуска у нас не было. Была индивидуальная беседа с вербовкой в боевую команду. Про рекрутёров ходили разные слухи и что обещают они кучу лафы, но на самом деле ничего подобного. Просто скучный и собранный мужик с ледяным взглядом, как у полковника по безопасности, строго посмотрел на меня и категорически заявил, что у меня перспективы нулевые. Что после того, как я реализую свою цель, другой у меня не будет и закончу я свои дни в какой-нибудь поселенческой колонии. И я ему зачем-то поверил. То ли он так убедительно говорил, то ли я сам для себя не видел никаких перспектив. И — да, на шаттле, что тащил наши тушки к новому месту службы, мы снова оказались вместе с моим заклятым врагом. И даже в одной десятке.
А потом как-то совсем не осталось времени на выяснение отношений: вылет следовал за вылетом, каждая следующая задача была сложнее предыдущей. И, оказывается, совсем не круто отправляться в рейды, особенно — когда есть территориальные задания. Потому, что приходится ходить по свежей крови, а потом отмывать её с боевого комбеза. Да, она легко смывается водой или очищается паром, но вот при мысли о том, что когда-то эта кровь была в венах и артериях живого существа, начинают дрожать пальцы. Зато я раз и навсегда разучился паниковать и терять голову, и научился плавать, даже в полном комплекте вооружения. И понял, что человеческая жизнь — дешёвка, несмотря на высокие лозунги политиков и громкие слова социальной пропаганды. Потому, что, когда подорвали десантный бот восьмой группы на подлёте, то второй командир операции сразу переключил управление на себя и приказал киберам выбираться из горящей машины и захватить с собой… нет, не ребят из экипажа, которых можно было спасти, а плазмаганы, лучевики и статичные огнемёты. Да, киберы выполнили приказ, и подбежали к забиравшему их боту, увешанные оружием заживо сгорающих десантников. Из людей, следом за киборгами, выбраться никто самостоятельно не сумел.
В тот вечер мы с моим врагом впервые не сцепились, как озверевшие шрыги — так аборигены называют огромных чёрных кошек. Когда-то давно эти монстры считались симпатичными, прирученными и миролюбивыми, да и вообще числились в разделе мировой энциклопедии как «домашние питомцы». Но из-за затянувшегося военного конфликта местные учёные взялись усовершенствовать котиков и в итоге получились твари, способные запросто откусить голову не только человеку, но и киберу. То ли воздействие генной инженерии, то из-за искусства имплантирования, но шрыги стали незаменимы как при атаках, так и на зачистках. Слишком быстрые, яростные, практически нечувствительные к боли, одетые в лёгкую, но надежную броню и чересчур ловкие, что делает их почти неуязвимыми для лучей плазмы. Наша команда после знакомства с ними недосчиталась половины личного состава, но в дальнейшем мы стали умнее. И если дроны сигнализировали, что «котики на охоте», предпочитали сниматься с точки и расстреливать зверьё с воздуха. За схожую ярость и безумие моего врага и меня парни из группы стали называть шрыгами, иногда — бешеными шрыгами. Поначалу старательно разнимали, позже привыкли и просто делали ставки: на то, кто первым окажется на земле, или кто кому пустит кровь раньше. Убить друг друга нам бы не позволили, а так — почему бы и не поразвлечься. Но в тот вечер мы не дрались, а впервые сидели на расстоянии вытянутой руки друг от друга и молчали.
Да, мы все знали, что ждет каждого их нас. Да, на войне солдатам положено умирать. Да, контрактники за чужую смерть получают деньги. Но ведь хотя бы нескольких ребят можно было вытащить. Но командир приказал взять оружие. И его за это даже обещали наградить. И как-то после того боя и я, и мой враг стали немного по-другому смотреть на смерть, в том числе и свою собственную. Нет, мы продолжали ненавидеть друг друга, и всё также мечтали разобраться раз и навсегда… но после того, как уйдём на гражданку. Если выживем и уйдём, тогда и сочтёмся. Мы об этом не договаривались, просто как-то стало очевидно, что самоубиться на войне можно и другим способом, а не сдохнуть одному, подставив другого под трибунал и разбирательства.
За четыре месяца из нашей десятки осталось только двое — и к нам всё крепче стала прилипать кличка «емайкади» — парочка неуязвимых. И мы даже сами как-то смеялись, что нам суждено подохнуть только от руки другого. Шутка оказалась пророческой — как там говорится: в каждой тупой мысли есть процент истины. Если разобраться, то нашей вины в том, что нас взяли челленджеры, нет — сложно противостоять отряду, в котором поводыри и шрыги, а у тебя из всей десятки только два опытных бойца, а остальные — биомасса, которую закинули в ад на прошлой неделе. Да, когда-то и мы сами орали от страха и жали беспорядочно на гашетки плазмагонов, промахиваясь мимо быстро приближающейся цели. А шрыги двигаются действительно страшно: скачками, вытягиваясь всем телом, как будто взвиваясь в воздух. Со стороны это, возможно, и завораживающе выглядит, но, когда на тебя налетает бронированная машина в полтонны весом, как-то не до любований их грацией и мощью. Шрыг было то ли шесть, то ли семь. И наш аванпост для них был лёгкой разминкой, тем более, что несколько придурков ещё и бежать бросились, вместо того, чтобы держаться до последнего заряда.
0
0