— Прости за то, что сделал мой брат, — Намджун низко кланяется, но вряд ли это то, что может исцелить ноги Чонгука. Старшему стыдно переводить к ним взгляд, и он старается не смотреть в глаза. Тэхена с ним нет, но Гуку хотелось бы видеть. Ему смешно от того, что даже злиться сейчас не может. Приди сейчас красноволосый, он бы грустно потрепал его по макушке и, быть может, даже больно посмеялся, что одинаковые эгоисты, да и вообще одинаковые. Теперь уже.
О том, что Тэхен является братом Намджуна, Чонгук узнал буквально накануне и случайно: никто не говорил этого прямым текстом. Но еще там, лежа на полу, Гук слышал сорвавшееся с губ Тэ: «Брат!», — когда Джун в панике начал ругать его. Где-то на фоне были слышны крики Джина. Когда Гука увозили, ему даже показалось застывшее в шоке лицо. Чимин. Всё, что Чону хотелось в тот момент — это выдавить из себя улыбку для него, губы беспомощно открылись, но у него так и не хватило сил сказать: «Всё в порядке».
***
Телефон раздается особенно громко. Юнги вскакивает с дивана, а ведь он только недавно успел задремать. Хосок снова не вернулся, и одному богу известно, в каком баре тот сегодня пьет.
— Слушаю, — недовольно поднимает Мин трубку. На другом конце провода мужской голос: охрипший и замученный:
— Это дом семьи Чон?
Юнги уже хочет ответить «нет» и послать незнакомца, но вдруг вспоминает, где сейчас находится.
— Да, какие-то проблемы? — настроения нет, он бы и сам выпил напару с рыжим, но мысли о подобном вызывают лишь тошноту, будто опрокинуть в себя — лучший выход.
— Мое имя Ким Намджун, — Юнги хочется высказаться до какого места ему это имя, и он уже открывает рот, как: — Я звоню из центральной больницы, — мужчина выдерживает паузу, — По поводу Чон Чонгука, — «камень», что люди зовут сердцем, в груди Юнги падает вниз.
— Что с Чонгуком? — выдавливает он из себя, вспоминая нехорошие предчувствия, что уже какое-то время не оставляли в покое.
— Его ноги сильно… — он запинается, не может заставить себя сказать, — пострадали.
Это слово буквально — плевок. Джуну, как никому другому, это известно. Ему стыдно. Он ничего не может исправить. Это сделал не он. Но, тем не менее, его вина косвенна.
В том, что произошло с Чонгуком, виноват не только Тэхен. Намджун не успел. Должен был, но не подозревал, как все враз рухнет.
Его брат всегда был импульсивен. Не часто и не сильно, но Тэхену доводилось срываться. И лишь один Намджун знал, когда от него ждать беды. Не Гук.
Времени, чтобы исправить всё… нет, предотвратить, — уже не будет. Джуну остается лишь сделать всё, чтобы хоть как-то сточить «нож» случившегося.
***
День и ночь Джин сидит у постели младшего. Находиться в сознании тяжело. Гук глотает принесенные лекарства и вновь отключается. Во сне рукой он ищет светлую макушку Чимина, чтобы потрепать и успокоиться. Хочется увидеть его теплую улыбку, прижать к себе и все же успокоить: «Это не страшно, не переживай. Не переживай…»
Джин вздрагивает, когда слышит это одними губами, глухое, из пучин сна. Парень перед ним неестественно бледен. Стоит держать себя в руках, но Ким вздрагивает и вновь тихо-тихо начинает поскуливать. Из глаз скатываются слезы: почти живые, человеческие. От прежнего интереса: «Что же такое боль?», — не осталось и следа.
— Гук, пожалуйста, посмейся сейчас надо мной. Неужели я правда хотел это узнать?
***
В тишине и темноте внутреннего потока Чонгук видит Тэхена. Кровь стекает по красным волосам темными каплями, будто теряют цвет. В его глазах, устремленным вперед, Гук видит падающие звезды отражающегося света. Ким поднимает руки перед собой и выпускает вниз нож. Его лезвие абсолютно точно вонзается Чону в тело.
Чонгук просыпается с полувскриком, пытается резко сесть на кровати, но руки жестко опускают его назад:
— Лежи, тебе пока нельзя, — голос до невозможности знакомый.
Юнги поправляет одеяло и с заботой хлопает по здоровому плечу. Гук слабо ойкает, потому что тело болит так, будто переехали катком. Всё и сразу.
— Где Джин? — понимает он, что поблизости нет привычного парня.
— Спит, вон там. Не переживай, — Мин мог бы выдавить улыбку, чтобы подбодрить, но как?
— Если ты здесь, то…
— Хосок уже знает.
Гук больше ничего не спрашивает, а Юнги не говорит. Если его сейчас здесь нет — всё слишком очевидно.