В море соли и так до черта,
Морю не надо слез.
*
Ледяная вода оглушила, выбила из груди воздух, сжала горло спазмом — и кромешной тьмой сомкнулась над теменем. Мелькнула в голове трезвая, спокойная мысль: это смерть, довольно быстрая и не такая мучительная, какой стала бы со спасательным жилетом. Но Олаф не был бы гипербореем, если бы сдался сразу: рванулся вверх, поборол спазм, вдохнул судорожно мокрого соленого ветра — ледяного шквального ветра. Волна тяжело ударила в лицо на следующем вдохе — Олаф хлебнул, закашлялся, вдохнул снова. Молния осветила уходивший под воду нос катера в центре воронки…
Холод еще не стал болью, но жег пронзительно, и паника билась в голове так же, как со всех сторон беспорядочно бились волны шквала. Ветер рвал пену с воды и обдирал лицо, не давал дышать, к босым ногам подбиралась судорога, холодом сдавливало грудь. Олаф кашлял, отплевывался, фыркал и задирал голову, проваливался между волн, поплавком взлетал над океаном и снова оказывался с головой накрытым ледяной волной.
Молния ударила в воду почти одновременно с оглушительным треском грома, высветила в пелене тумана черные скалы Гагачьего острова по правую руку. Метров триста. Сколько у него времени? Минут пятнадцать. Может быть, двадцать, но не больше. Скалы. Даже если доплыть до берега, на него все равно не выбраться — разобьет. С северной стороны берег пологий — вытертый тяжелыми животами Больших волн Ледовитого океана. А может, и нет… Не успеть. Обогнуть остров — это километры.
Олаф поплыл к острову, осознавая бесполезность попыток спастись. Он не был бы гипербореем, если бы перестал бороться за жизнь, — оставить надежду вовсе не означает сдаться. Планета помогает сильным, тем, кто не рассчитывает на ее помощь.
Правую ступню вывернуло судорогой, но судорога пугает только тех, кто плохо плавает. Боль выламывала пальцы на руках, лицо тянуло едкой, соленой коркой, но самое страшное, с чем невозможно было бороться, — Олаф задыхался. Дело не в ветре, забивавшем глотку соленой пеной, не в волнах, — это холод. Он ощущал, с каждой секундой все отчетливей, что слабеет. Тело не слушается его, движения даются с трудом.
Молнии били и били по воде, ветер превращал мокрый грозовой снег в пыль, в мутную пелену со всех сторон, и вдруг в этой мутной пелене на гребне волны блеснул серп огромного черного плавника. Орка… С раннего детства Олаф знал — да, это прирученные киты. Да, они умны и послушны. Но нет ничего опасней, чем оказаться в воде рядом с косаткой — утопит не со зла, а только от неуклюжести и неимоверной своей силы. А если это дикая орка? Нет, они не едят людей, это всем известно, но…
Дыхало выбросило воздух совсем близко, а потом огромное и теплое — чуть теплее воды — тело оказалось прямо под Олафом, скользнуло боком, коснулось живота и груди, и Олаф инстинктивно схватился рукой за толстый плавник. В темноте он не разглядел пятна под плавником, но почти не сомневался — это одна из трех косаток, которые шли с катером.
Шквал налетел неожиданно, у самой цели пути, — пришлось поменять курс, не подходить близко к скалам. Олаф не подумал тепло одеться, когда капитан отдал команду задраиваться, — на пути к Гагачьему острову это был второй по счету шквал, первый застал их в открытом море. Снежные грозы в феврале — явление нередкое. Олаф не боялся морской болезни, смущал его только погашенный свет и невозможность спать при такой качке. Остальные, чтобы не скучать, собрались в кают-компании, Олаф же не любил шумных посиделок с бессмысленными разговорами. А потом с треском и грохотом лопнуло днище катера, брошенного волной на риф. Это было похоже на взрыв.
Катер затонул через минуту, и за эту минуту Олаф успел открыть задраенный люк и подняться на палубу. Он один успел подняться на палубу. Возможно, капитан и рулевой сумели выбраться из рубки под водой, возможно, кто-то из команды тоже безнадежно боролся теперь с волнами. Но те, кто был в кают-компании…
Таллофитовая рубаха с рукавами, вязаный свитер, кальсоны и трикотажные с начесом штаны, пара тонких носков — этого мало даже на суше… Рука не слушалась, соскальзывала с гладкого плавника, Олаф ухватился за него и другой рукой — не думая о том, что же нужно косатке и насколько она опасна. И тогда огромное тело под ним колыхнулось: фантастическая силища перекатилась под толстой кожей от головы до хвоста, в лицо ударила распоротая плавником волна — орка двинулась к острову. Приученная к ярму, она старалась идти по поверхности воды, но ей мешали беспорядочные волны, бьющие то с одной, то с другой стороны. Шквал тем и опасней шторма.
Олаф всеми силами держался за плавник, сцепив пальцы замком, вдыхал — иногда удачно, иногда не очень — и даже пробовал что-то сказать по привычке. Глупые слова, которые говорят тягловым косаткам: молодец, девочка, хорошая девочка… Он подозревал, что она «высадит» его перед скалами, но орка была умней, чем ему представлялось, и пошла в обход острова, к пологому северному берегу. Что для кита три-четыре километра? Наверное, она могла плыть быстрей, но старалась быть осторожной. Встречные волны хлестали по лицу тяжелыми оплеухами, Олаф перестал ощущать холод так остро — то ли привык, то ли помогло тепло китового тела. Даже дышать стало немного легче. Нет, он не верил, что выживет, напротив — думал, что скорей всего умрет. Эта мысль, если принять ее всерьез, вбрасывала в кровь больше адреналина, чем глупая надежда на спасение.
Если орку выбросит волной на берег, она погибнет. Потому что Олафу не хватит сил столкнуть ее в океан. Он сам выпустил плавник из рук, когда они подошли к полосе прибоя, хлопнул ее по спине, крикнул сквозь грохот волн: «Гуляй, девочка, гуляй». И она прочирикала в ответ что-то оптимистичное, радостное — они всегда радовались, если их хвалили. Нет, не за рыбу косатки служили людям… Им нравилось быть с людьми.
Планета помогает сильным, тем, кто борется до конца, тем, кто не просит помощи.
Прибой, ворочавший береговые камни, вышвырнул Олафа на сушу пинком: поколотил, протащил по наждаку гальки и оставил лежать ничком, цепляясь онемевшими пальцами за вожделенный берег.
Ветер звенел на одной ноте, мокрый, соленый ветер… Он обжигал сильней ледяной воды и был холоднее. Олаф знал, что вода страшней и убивает быстрее, отполз с кромки прибоя; но и ветер убьет его за час-другой, а если он будет валяться на камнях — то гораздо раньше. Снять и отжать одежду? Даже в ледяной воде тело немного ее согревает. Раздеться — потерять драгоценные крупицы тепла. Нет, лучше отжать, как бы ни было страшно оказаться голым на ветру.
Где-то там, на островке, брезжило спасение — сборщики штормовых выбросов, семеро студентов и инструктор: времянка, ветряк, и огонь, и спирт, и горячий чай, и теплая одежда. Но главное — люди. Катер шел к ним.
Лучше всего замерзших отогревают человеческие тела.
Не хотелось думать о катере, о сидевших в кают-компании, о капитане и рулевом в рубке… С ними шли три орки, и оставалась надежда, что спасся кто-то еще, но это была призрачная надежда. Олаф считал себя скептиком, многие называли его пессимистом, на самом же деле с некоторых пор он предпочитал не питать напрасных надежд.
Ноги не держали, были словно ватные. От холода кровь приливает к внутренним органам… Знание механизма умирания от гипотермии нисколько от гипотермии не помогало. Правую ступню то скручивало судорогой, то отпускало, чтобы снова скрутить от неосторожного движения. Олаф плохо ходил по гальке — давно жил на Большом Рассветном, где берег был песчаным, отвык. А ведь в детстве бегал по камушкам и не замечал… Скалы приближались слишком медленно, но надежда на них могла и не оправдаться — ну как они неприступны? В одних носках вскарабкаться на вертикальную стенку трудновато…
Планета помогает сильным. Олафа бил озноб (температура тела выше тридцати двух градусов, но ниже тридцати пяти), когда он добрался до подножья скал. Нет, они не были отвесными: цунами, бьющие в берег, рушили их постепенно, стирали шершавыми языками, крошили животами — и наверх вел довольно пологий склон. Планета помогает сильным. Первое, что нужно сделать, оказавшись на острове, — подняться повыше. Потому что Большая волна появляется тогда, когда ее не ждут. Но Олаф не долго думал о цунами…
Он вырос в маленькой общине Сампа, одной из четырех на острове Озерном, которую сорок лет железной рукой вел за собой старый едкий Матти. Отец Олафа был человеком мягким, что бывает свойственно людям большой силы и роста, нетребовательным и снисходительным к обоим сыновьям, и если бы не жесткие уроки Матти, Олаф, пожалуй, вырос бы совсем другим. Матти любил повторять, что мягкой как воск должна быть женщина, а в мужчине главное стержень, на который она сможет опереться. Он смеялся над болью, слабостью и трусостью, научил не жаловаться и преодолевать страх. Это он твердил, что Планета помогает только сильным.
Воистину, Озерный был одним из самых удивительных уголков Восточной Гипербореи, которые Планета подарила своим избранникам! Должно быть, в столь высоких широтах не нашлось бы более теплого и уютного местечка. Цунами разбивались еще о землю Франца Иосифа, добегали до Ледниковых гор, но на берега Озерного приходили слабыми и невысокими, иногда ниже ветровых волн. Просто выливались на берег дальше кромки прибоя, и только-то. Первую в своей жизни настоящую Большую волну Олаф увидел в десять лет, когда поехал с отцом в Сухой Нос.
Чем выше Олаф поднимался, тем сильней и пронзительней становился ветер. Если за час не найти лагерь — это смерть. Даже укрывшись в скалах, он все равно замерзнет. Он уже почти замерз, он чувствует судороги диафрагмы, провалы в сердечном ритме, он слабеет и скоро не сможет идти. Пропал озноб (температура тела ниже тридцати двух градусов?), мысли путались, в голове появлялись странно оптимистичные идеи — отдохнуть немного, подремать, свернувшись клубком. Олаф едва не забыл, зачем поднимается на остров. По белой лестнице с широкими площадками и лавочками, под разросшимися вдоль нее кустами можжевельника — к институту океанографии. Большой Рассветный, так похожий на древнюю Элладу, особенно солнечным летним днем…
Олафа качнуло, высокая скала по правую руку задела плечо — будто Планета толкнула его, надеясь разбудить. Он тряхнул головой и посильней ударил кулаком по камню — силы было не много, но резкая боль отрезвила, вернула ясные мысли. Гроза уходила, шквал летел дальше, а ветер с моря не стихал.
Планета помогает сильным. Как на всех птичьих островах, побережье выстилал пух и помет. Гагачий пух, пусть свалявшийся и сырой… Олаф натолкал немного под рубаху — прикрыл от холода хотя бы грудь и спину, — а из гнезда соорудил что-то вроде шапки. Но, понятно, без костра, даже в хорошем укрытии, одним пухом не согреться. Он тронул тесемку на шее — зимней ночью амулет из маленькой двояковыпуклой линзы только символизировал огонь, но разжечь огня не мог. И хотя полярная ночь на этой широте закончилась дней десять назад, до рассвета все равно не дотянуть, и не факт, что он будет ясным.
Остров небольшой, мест для лагеря не так много. И пока гроза не ушла за горизонт, надо попытать счастья…
Олаф долго взбирался на высокий гладкий валун, ободрал ногти, расцарапал ладони (успокоив себя тем, что на холоде это полезно, заставляет кровь бежать быстрее). Ветряк. Ветряк видно издали!
Никакого ветряка он не увидел, но примерно в полукилометре последние молнии высветили в темноте красно-оранжевый сполох — гиперборейский флаг цвета огня, нарочно выкрашенный так, чтобы его было издали видно в любую погоду: от яркого желтого до сочного красного. Надежда — вещь чрезвычайно вредная с точки зрения Олафа, а иногда и опасная — на этот раз прибавила сил. Сердце забилось быстрей, толкнуло остывающую кровь по артериям, дыхание стало чаще… Там люди. Он не один.
Вокруг появились деревца, искореженные холодными ветрами, острые камни сменились жестким мхом — он не был мертвым, этот островок…
Олафа шатало, судорогой скручивало не только ноги, но и косые мышцы живота, как-то слишком болезненно, изматывающе. Гагачий пух (особенно прикрывший затылок) помог продержаться еще несколько минут, но и эти минуты были на исходе. Он сосредоточился на том, чтобы не потерять направление, и плохо смотрел под ноги. Теперь он видел огненный флаг впереди, не поднимаясь на возвышения. Глаза привыкли к темноте — до лагеря оставалось не больше двух сотен шагов, когда Олаф споткнулся и не удержал равновесия. Задержка была досадной и глупой, падение неудачным. Стоило посматривать под ноги хоть иногда. Он думал, что споткнулся о кочку или деревце, распластавшееся по камню, хотя…
Олаф отпрянул и еще секунду продолжал сомневаться в увиденном.
Вот она, страшная расплата за маленькую надежду… Он споткнулся о ноги мертвеца — окоченевшего и полураздетого. И, не будь тело окоченевшим, Олаф решил бы, что кто-то с катера не дошел нескольких шагов до спасения, но… Даже в темноте довольно было пощупать тело, чтобы определить: смерть наступила когда угодно, только не в ближайшие полчаса. Кому, как не медэксперту отдела БЖ, в этом разбираться…
Связь с группой студентов прервалась пять дней назад. Скорей всего, вышла из строя рация или генератор ветряка, но жесткие инструкции отдела БЖ предписывали выслать спасательный катер, если связь не восстановится в течение сорока восьми часов. Олаф когда-то тоже ездил в такие экспедиции — студентов после зимних каникул часто отправляли на северные острова. Эта группа собирала штормовые выбросы, в основном, конечно, водоросли; студентов-медиков, как ребят с нервами покрепче, посылали бить тюленя, и им все завидовали (напрасно, кстати: охота на бельков — занятие не из приятных). Олаф хорошо помнил эти поездки, в юности две недели на необитаемом острове представлялись романтическим приключением, чем-то вроде детской игры в первых гипербореев, переживших потоп, в которой все по-настоящему, по большому счету — и матери вечером не позовут ужинать и спать.
Мертвое тело в двухстах шагах от времянки — не игра… Инструкция отдела БЖ перестала казаться ненужной перестраховкой: значит, не зря на Гагачий остров шел спасательный катер с десятком взрослых опытных мужчин на борту, не зря в состав группы спасателей входили следователь и медэксперт (он же врач, но сначала все-таки медэксперт). Вовсе не пожурить студентов им предстояло, не посмеяться над несданным зачетом…
Если живые оставили мертвого валяться в прямой видимости от лагеря, значит живым не до мертвых, значит им самим угрожает смертельная опасность, они сами нуждаются в помощи.
Олаф едва не забыл, что мало отличается от этого мертвеца, что тоже в смертельной опасности и запросто останется лежать на камнях не в двухстах, а в пятидесяти, скажем, шагах от времянки, — но он врач, он взрослый и сильный человек, он прибыл сюда спасать, а не спасаться. Может быть, именно эта мысль, снова подтолкнувшая остывающую кровь, позволила ему пройти последние двести шагов.
Он очнулся от наступившей тишины. Система молчала. Были какие-то цифры, но без истеричных всполохов и мерцаний. Нейтральное желтое свечение. Мартин поискал таймер. Нет. Погас. Указанные тридцать шесть часов истекли. Дальнейших указаний система не получила и отключила счетчик. Мартин прислушался. К себе. Затем — к непосредственно примыкающему обрывку вселенной. Тепло. Тихо. Боли нет. Работоспособность 4%. Уровень энергии… растет. Регенерация запущена.
Сломанные ребра не смещаются и не трутся друг о друга, царапая изнутри острыми краями. Попробовал шевельнуться. Получилось. Ни наручников, ни фиксирующих ремней. Руки и ноги свободны. Ощутил едва уловимую вибрацию. Где-то далеко внизу заработал в своем непроницаемом кожухе прыжковый двигатель. Транспортник? Корвет? Готовится к прыжку? Его увозят? Куда?
Запустить сканирование? Да/Нет.
Нет.
Энергии не хватает. Система сигнализирует о наличии в крови сильного анальгетика. Повышен уровень магния и калия. Глюкоза с витаминами поступает прямо в кровь через подключичный катетер со скоростью 40 капель в минуту. Человеческая норма. Но так даже лучше. Медленно. Пусть будет медленно. Пока он так слаб, с ничтожным уровнем работоспособности, с поврежденными легкими, с отключенным имплантатами, для тестов и проверки всевозможных теорий он не пригоден. Не потянет. А тесты возобновятся, он знает… Ни для чего другого он людям не нужен. Вся его ценность — в уникальности некогда поставленного эксперимента. Полноценный синтез мозга и процессора. Без подавления и подчинения одного другим. Ему говорили, что он такой единственный, уникальный, поэтому и живет свой 1531 день. Как только алгоритм слияния органики с кибернетической составляющей будет окончательно установлен, необходимость в поддержании его жизни иссякнет. Он уподобится сдохшей на лабораторном столе крысе и будет утилизирован. На Новой Вероне это случилось. Его списали как изношенное оборудование. Бозгурд, нажимая на спусковой рычаг, так и сказал:
— Ты отработанный материал, устаревший хлам…
Количество людей на борту пока неизвестного ему корабля Мартин определил по голосам. Шестеро. Два объекта ХХ и четыре — ХУ. В медотсек заходили двое, хозяйка и врач. Врач ни разу не явился без ее сопровождения. Все манипуляции — обработку ран, смену капельниц, инъекции, снятие показаний с приборов, — он производил только в ее присутствии. Она даже брала на себя некоторые не требующие медицинской квалификации процедуры. Зачем? Могла бы дать врачу права управления первого уровня, и тогда не пришлось бы контролировать пациента хозяйскими полномочиями. Но прав управления она врачу так и не дала. И даже уведомила об этом остальную команду. Никаких прав управления. Она бы и от своих хозяйских прав отказалась, если бы он, Мартин, хотя бы немного им доверял… Так и сказала. Если бы Мартин, — не киборг, не жестянка, не урод, не тварь кибернетическая, — немного им доверял… Она произнесла это, уже выйдя из медотсека, уже на пути к пультогостиной, произнесла намеренно негромко, но Мартин услышал.
Глюкоза, витамины, аминокислоты поступали в кровь непрерывно, но очень медленно, человеческими порциями. И тут же расходовались на регенерацию. Система давала на восстановление до приемлемого рабочего состояния 560 часов. Если бы он мог усваивать углеводы естественным путем, через желудок, дело пошло бы быстрее. Но он этого не мог.
— Когда ты ел в последний раз?
Хозяйка задала этот вопрос примерно сутки спустя после того, как он уловил вибрацию прыжкового двигателя. Так как в ближайшие после прыжка часы не последовало ни переговоров с диспетчером станции гашения, ни торможения, ни стыковки, он предположил, что корабль оснащен собственной гасильной установкой и обладает таким ценным качеством, как автономность. Может двигаться по космическим трассам без привязки к станциям. А, следовательно, практически недосягаем для преследователей. Не то чтобы Мартина так уж интересовали оснастка и ходовые достоинства корабля, но в минуты бодрствования, когда система напоминала ему, что, будучи кибермодифицированным организмом, он обязан подчиняться установленным нормам сна, Мартин пытался строить предположения об ожидающей его участи. Он выжил, вернее, его почти насильно вернули к жизни. Он по-прежнему во власти людей, по-прежнему их игрушка. Что ждет его завтра? Это другие люди, но вряд ли они отличаются от тех, кому он принадлежал раньше. Люди все одинаковые. Все играют в одни и те же игры. Эти, новые, например, играют в снисходительность и милосердие. Вон хозяйка как старается. Обтирает его салфетками, меняет простыни и даже судно принесла, когда почки, после двух литров физраствора с глюкозой, вспомнили о своем предназначении. Теперь вот заинтересовалась его пищеварительными способностями.
— Мартин, твой желудочно-кишечный тракт выглядит так, будто ты им никогда не пользовался. Ты когда ел в последний раз?
— 96 дней, 7 часов и 37 минут назад, — ответил он.
— Ты это… сам так решил? — осторожно спросила она.
Решил ли он сам? Вероятно. Это решила та часть его «я», которая у людей определяется как подсознание. Ему, как существу искусственному, в наличии подсознания было отказано, и потому желудочные спазмы, следовавшие за каждым проглоченным куском или даже глотком воды, были отнесены к последствиям аппаратного сбоя. Они, всемогущие лица с правом управления, искали неполадки в отвечающем за физиологию программном блоке. Им даже в голову не приходило, что он, Мартин, это человекообразное оборудование, эта говорящая кукла, попросту отказывался жить.
Он не мог по-другому убить себя. Система блокировала самые безобидные попытки нанести себе повреждения. Система боролась и со спазмами, пытаясь удержать пищу в желудке. Его пытались кормить насильно, через введенный зонд, но только ободрали ему глотку и повредили пищевод. Прямым приказом его заставляли есть, он подчинялся после непродолжительной борьбы с имплантатами, но очень скоро охваченное тайным саботажем тело сводило все усилия на нет. Где-то включился органический механизм самоуничтожения, механизм вне сферы влияния процессора, человеческий механизм. В конце концов кому-то из лаборантов пришла в голову идея с парентеральным кормлением. Мартина вырубили блокатором, вкололи транквилизатор, а когда он очнулся, в подключичную вену уже был намертво впаян катетер. Его вживили в кость, и Мартин мог от него избавиться только вместе с ключицей. Он смирился. Во всяком случае, он избавлен от мучительных спазмов и приступов неудержимой рвоты. Он не пытался выломать катетер или повредить капельницу. Тем не менее его запирали в стенде на несколько часов, чтобы он, гонимый человеческим упрямством, не вмешивался в процесс восполнения питательный веществ.
Побывавший в секретной лаборатории Бозгурд, понаблюдав за очередной схваткой человеческой составляющей с процессором, небрежно осведомился:
— А эта жестянка все еще воображает себя человеком?
Бозгурд был единственным человеком, которого Мартин пытался убить…
Эти люди его боятся. Тщательно делают вид, что это не так. Но боятся. Даже врач. Действует уверенно, разговаривает бодро, шутит, отпускает забавные словечки, и… боится. А вот хозяйка — нет. Мартин тайком сканировал ее — каждый раз, когда она приближалась. Анализировал голос, дыхание, пульс, размер зрачков, уровень гормонов в крови. Ни малейших признаков страха. Нет, она не хранит абсолютное спокойствие. Она то слегка сердится, то негодует, то раздражается, даже приходит в ярость. Но все это в каких-то гомеопатических дозах. Ее агрессия не выходит из зеленой зоны. Ее голос вкрадчиво-нейтрален. Она как будто избегает обозначить свой статус, как будто все еще не знает, кто он, и своей бестактностью боится его оскорбить. И оттого, что она так осторожна и так расчетлива, ему становится страшно. Что кроется за этим спокойствием? За этой необъяснимой деликатностью?
Хозяйка явилась с чашкой теплого сладкого питья.
— Это вода с медом. Всего одна ложка, если понравится и не вызовет тошноты, через пару часов можем повторить.
Мартин смотрел на нее. Пытался понять. Почему? Зачем? Сканирование снова без результатов. Теплая жидкость приятно растеклась по гортани, согрела пищевод. А вот примет ли ее желудок? Желудок молчал. Ни спазмов, ни судорог, ни тошноты. Мартин ждал реакции не менее напряженно, чем сама хозяйка.
— Ну что ж, первый опыт… — И тут же осеклась. — Извини… Я хотела сказать, что с первой ложкой удачно получилось. Вторая попытка через два часа.
Уже поднявшись и отойдя на пару шагов, спросила:
— Может быть, принести тебе планшет? Там книги, игры. Или дать тебе доступ к корабельному искину? «Бегемот» рад будет поболтать.
Но Мартин отрицательно качнул головой. Он не хотел планшет и болтать не хотел. Он хотел тишины. Тишины и покоя.
24 ОКТЯБРЯ *
Чтобы не ждать милости от природы (от ветра), я решил научиться ходить сам. Вдруг получится? Мышь с сорокой притащили обувку и подвязали к моим штанинам. На правую – кроссовок, на левую – зимний ботинок. Что нашли, то и привязали. Нагнулся посмотреть, сбоку на рубахе лопнул шов. Пришлось мышке штопать. Заодно и на локте поставила заплатку.
Сделал шаг… рухнул. Ветер меня подхватил, покатил по земле: живот-спина-голова-зад-спина. Так бы и крутился, пока не попался забор. Рукавом зацепился за гвоздь, схватился за доску, подтянулся, поднялся на ноги.
Стою, жду. Упаду, не рухну.
— Э-э-э, — тронул меня ветер, — уснул?
Стою!
— СТОЮ!!! — вдруг заорал я дурным голосом.
Сорока с тоской посмотрела на меня.
— Идти сможешь?
— Смогу! — соврал. Откуда я знаю.
Стал осторожно переступать. Тронулся с места. Ботинок, кстати, оказался намного тяжелее кроссовки, поэтому во время ходьбы я прихрамывал и заваливался на левую сторону.
Сорока вытерла пот со лба.
— Наконец-то сообразил.
Запели Гитарист с соловьем, настолько красиво и слаженно, что все заслушались. Пока я не спохватился, осознав, что впервые вижу Гитариста. Вот он: кепка с выцветшим козырьком, футболка с черепом, джинсы с дырами, фанерная гитара со струнами. Фанерная? Позвольте, но как он играет?
Одно слово – талантище!
Гитарист в азарте хлестнул по струнам, потом страшно заскрипел, стал заваливаться на правый бок. Я его поддержал. Играет хорошо, а с походкой косяк, при том очень серьезный.
***
25 ОКТЯБРЯ *
ДОРОГА *
Двадцать пятого октября мы вышли в путь. На желтой крыше дома сидела синяя ворона и с ухмылкой нас провожала. Ей не терпелось наговорить нам кучу гадостей. Наговорила: — «Вам не-дойти-не, не-выиграть-не, не-прославиться-не».
Обещала разнести по свету сплетни, от которых не отмыться и не откупиться.
— Все просто обалдеют! — От нетерпения она переступала с лапы на лапу, с крыши сыпался снег.
Я скатал комок из снега и запустил в ворону. Раньше я этого не мог, а теперь получилось.
Удивительно, но попал прямо в лоб, словно отвесил полновесный щелбан.
— Ах ты! — синяя ворона взвилась свечкой и шумно спряталась в тумане.
Вчера у сороки совсем забыл спросить, во сколько трогаемся. Это все Гитарист виноват, задурил нам голову своей музыкой. Едва уговорил мышь обежать всех и предупредить, что выходим рано утром. Как назло, из-за тумана в это утро долго не рассветало.
— Ино! — позвал я Инопланетянку.
— Я!
— Гитарист!
— Здесь!
— Рыболов?
— На месте!
— Как на месте? — испугался я.
— Готов идти с вами, — уточнил Рыболов.
Я закончил перекличку и взялся за ручки тележки, в которой уже восседали Мавра Кирилловна и Павел Афанасьевич. Управлять тележкой вызвался сам. Не без хитрости конечно. Во-первых, держался. Во-вторых, удерживался.
Впереди вышагивала Инопланетянка и флажком указывала направление, как будто ходила по этой дороге каждый день. Иногда дорогу подсказывала сорока.
Раньше я не знал других мест, кроме дачного поселка «Аушки», и поэтому мне все было интересно. Посмотреть есть на что. Большие березы, широкие поля. Оказывается, червяки живут везде, а не только в нашем поселке, да и ворон не счесть – местами больше, чем у нас. Особенно там, где нет пугал. Это тоже меня крайне удивило. Вороны с карканьем прыгали по голым полям, собирали остатки подсолнуха, гороха.
Иногда я набирался смелости и обращался к Инопланетянке: «Не будете ли вы так любезны, уважаемая Ино (и задавал глупый вопрос), какой лист березы наиболее невзрачен?»
Инопланетянка не отвечала. Я придумывал новый глупый вопрос и неспешным шагом тащился сзади.
Я был бесконечно доволен нашими разговорами. Инопланетянка, оказывается, уже видела и горы, и большие города. Вот о чем надо спрашивать, упрекнула она меня.
***
26 ОКТЯБРЯ *
Шли весь день и всю ночь. Я толкал тележку по неровным тропам, застревал в грязи и потихоньку отставал.
Сорока постоянно возвращалась и торопила.
— Что ты? — взывала она к моей совести. — Все устали тебя ждать.
А вот это неправда! Я видел, как Гитарист с соловьем далеко впереди свернули в рощу. Там сразу загалдели птицы.
Когда заиграла гитара, ее подхватил соловей. Птицы, словно пробуя нектар звука на вкус, смолкли.
Я остановился, замер. Я слушал.
Как они пели! Так и хотелось взлететь и летать! Вокруг осень, а в душе весна!
— Всё хорошо, но вот обратное это «трр-р-р-р…» совершенно лишнее, — осудил пение соловья Павел Афанасьевич.
— «Тыр-тыр» и «цык-цык» — тоже надо помягше, — согласилась с ним Мавра Кирилловна.
Когда соловей смолк, все вновь пришло в движение: зашуршали опавшие листья, заскрипели деревья.
От обилия птиц ожило небо. Под тяжестью новых слушателей ветки деревьев гнулись, ломались. Инопланетянка тоже хотела попасть на концерт, но в такой широкой юбке из фольги в роще делать нечего. Жалко, что не могу помочь. Не могу же я бросить стариков. Хотя желание уже возникло. Недооценил я свои силы.
Павел Афанасьевич и Мавра Кирилловна рассыпались в благодарностях. Жалели, что до поселка, где будет проводиться конкурс красоты, осталось совсем недалеко и путешествие их скоро закончится.
***
КАК МЫ ПОТЕРЯЛИ СОЛОВЬЯ И ГИТАРИСТА*
Дорога все тянулась и тянулась, сначала вдоль поселка, потом вдоль огородов и рощи. Возникло ощущение, что дорогу специально кто-то вытягивает. Можно, конечно, бросить стариков и быстро добежать до края рощи, но боюсь, что мне это не по силам.
На ручку тележки села мышь.
— Соловей сбежал, — сказала она.
— Ах ты, паразит какой! — взорвалась Мавра Кирилловна и всплеснула руками.
— Не вертись, — бросил дед ей в спину. — Яжно вывалюсь отсюда.
— Ты послухай. Соловей сбег.
— Тебе-то чо. Пусть Василий переживает. Василий, ты переживаешь?
Я не переживал. Соловей – птица свободная, куда хочет, туда и летает. Моя голова ей не клетка.
— Во, видала? Василий не переживает. — Дед хлопотливо обнял Мавру Кирилловну за плечи.
— А я переживаю, — громко сказала мышь и уперла лапы в боки. — Очень. Мне вместо соловья подсунули больного воробья. Я не потерплю подмены. Василий, хочу соловья.
Я опешил. Я-то тут при чем?»
— Соловей с Гитаристом ушли в рощу.
— И… — ждал я продолжения.
— Иди, спасай, — поджала губы мышь.
Я уже говорил, что сразу за огородами была молодая роща, большинство листьев опало, и теперь роща просвечивала. В роще мы нашли поляну, всю изрезанную неглубоким овражком.
И вот здесь на этой прекрасной поляне Гитарист и соловей решили остаться, потому что они нашли самое благозвучное место на земле.
Когда мы их увидели, Гитарист стоял около муравейника в центре поляны и настраивал гитару. Не поверите, но мне показалось, что в роще он стал выше и моложе. Сам понимаю, что такого не может быть.
Соловей помогал Гитаристу, насвистывал тональность. Гитарист прислушивался, трогал струны, роща и поляна отзывались многозвучным мягким эхом. Музыкально скрипели деревья, шелестела опадающая листва. Отовсюду добавлялись различные трески, цирканья.
Сочной трелью запел соловей. Все-таки как прекрасно он поет: «Дьо-дьо-дьо… дюр-дюр-дюр».
Однажды я пробовал повторить. Понятно, что у меня ничего не получилось.
***
ПУГАЛО В ЧЕРНОМ ФРАКЕ *
Мавра Кирилловна очень громко жалела, что соловей и Гитарист отказались идти дальше.
— Шож для них кажый божий день конкурс красоты будут организовывать? Сходили б на конкурс, а потом хоть кажый день бацай на гитаре.
— Да сдался им этот конкурс, — парировал дед.
Сорока, конечно же, всех за остановку отчитала, но это скорее для порядка. Пока мы с мышью ходили в рощу, Инопланетянка и Рыболов успели отдохнуть.
Как только мы подошли к ним, все снова тронулись в путь. Я толкал тележку, сорока отдыхала на моем плече, снисходительно слушала стариков, которые выпрашивали у нее глянцевый лист рекламы конкурса.
С трудом, но дала: «Прям от сердце оторвала».
Глянцевый буклет. На фоне Останкинской башни пугало в черном фраке. Алые атласные щеки, шелковая высокая шляпа. Самое большее, что меня удивило, – это подведенные глаза и длинные ресницы. Я впервые в жизни видел пугало с ресницами.
Смотри, красавец, — шумно обсуждали Павел Афанасьевич и Мавра Кирилловна и, как нарочно, вертели буклетом перед моим носом. Будто издевались.
— Мы в Москву? — удивился Рыболов и ткнул удочкой в Останкинскую башню.
— Это приз победителю. Пригласят в Останкино, снимут кино,— пояснила сорока. — В кино хочешь?
— Хочу. Вот поймаю золотохвостого лосося, обязательно покажу его в кино.
Инопланетянка вообще на буклет не обратила внимания.
— Шикиблеск! — коротко отмахнулась она, даже не взглянув ни на пугало, ни на его черный фрак, ни на Останкинскую башню.
«Шикиблеск?!» И я сделал вывод, что мне срочно нужен фрак.
— А можно победителю вместо кино подарить черный фрак? Нет, лучше белый.
— Василий, — удивилась сорока, — что за фантазии?
Естественно, я расстроился, силы мои сразу иссякли, и я обмяк.
***
«— Эй, гражданина! Ты туда не ходи — ты сюда ходи. А то снег башка попадёт — совсем мёртвый будешь… » х/ф Джентельмены удачи
Жил-был Кощей Бессмертный в тёмном лесу на высокой горе. Скучно ему было, и даже над златом чахнуть надоело. Решил он в город слетать, триста лет в городе не был! – собрался за пять минут, сел на дракона и отправился. Полетел – и видит: домов много, народу много, все куда-то бегут, все жутко заняты и у всех дела. И нигде нет ни одной Василисы!
Удивился Кощей и ещё раз пролетел над городом, но уже пониже, и опять: никто его не замечает, все бегут на работу, потом бегут с работы… у всех бизнес. И никто его не боится, всем некогда.
Загрустил Кощей, пошел искать парк или просто скамейку, и слышит:
— Эй, гражданина! Ты туда не ходи — ты сюда ходи. А то снег башка попадёт — совсем мёртвый будешь…
— Я Бессмертный! – обиделся Кощей — Да и август вроде теперь. Откуда снег? И откуда голос?
— Голос из микрофона. Снег с крыши. Там Новый Год встречают, снежинки из железных листов вырезают и кидают вниз…не Бессмертный…
— Вот как раз и бессмертный! – сказал Кощей, выдергивая из себя железные снежинки – совсем я бессмертный. Просто неубиваемый! А ты, невидимый голос, выходи на бой!
— Не выйду. Я в кабинете на сто пятнадцатом этаже, тебя на экране вижу, у нас вокруг видеонаблюдение.
Разозлился Кащей и полетел на 115-й этаж. А потом на крышу.
А там корпоратив в разгаре. Надоело не совсем трезвым конторским служащим вниз снежинки кидать – не видно, как они на землю падают. Решили прямо в офисе их покидать в цель. Поставили к стенке Василису и стали в неё кидать.
Кощей как такое увидел – разозлился ещё больше, разогнал всех одним своим видом, даже пришибить никого не успел – так быстро все разбежались!
Спас Кощей Василису, увёз в свой замок и женился на ней. И всё равно Кощею, что Василиса киборг – так даже лучше, не в свои дела не лезет, а бухгалтерский учёт знает.
Полюбила Василиса Кощея всем своим кибернетическим сердцем за хорошее с ней обращение и советы дельные по финансам давать стала. И открыл Кощей в городе свой банк и занялся кредитованием населения.
И зажили они долго и счастливо и до сих пор где-то живут.
Сказка была написана и опубликована в группе ТЫЖЧЕЛОВЕК в конкурсе написания текста по ключевой фразе.
В комнате Энн заканчивала приседания. Увидев, что санузел освободился, подняла турник на верхний косяк двери, подхватила одежду со спальника и пошла купаться. Пока она там плескалась, Лех успел осмотреть кухню. Микроволновка, маленький стол, под ним коробка, один стул, электрический чайник, в сушилке возле раковины две ложки. Чайная и столовая. Нож. Тяжелый армейский нож с заметно сточенным лезвием. Единственная вещь из прошлого.
Энн вернулась в шортах и майке, пригласила:
— Пошли жрать. Да, жрать. Есть я хотела пять часов назад, а теперь хочу жрать. Могу тебя обрадовать стандартным пайком, уж извини, у меня нет кормосмеси этой вашей гадостной. Впрочем, мои пайки по вкусу такие же.
Из коробки под столом не глядя достала лоток с пайком, содрала металлизированную крышечку, плеснула внутрь воды.
— Самые дешевые, они сублимированные и не саморазогревающиеся, надо разводить водой и греть. Бери и себе чего-нибудь, все они из одной бочки начерпаны, только названия разные. Еда здесь, под столом, кофе на полке, сахара нет, миленькие девушки не едят сахарочек, — она передразнила бухгалтершу, чайник сам видишь, на столе, чашки… чашки в количестве одна штука и она моя. Остальные хрен их знает, где. Мне хватает, можешь пользоваться, остальное, что понадобится – изволь притащить сам. К шампуню не прикасаться, он мне для восстановления волос. Можешь заполнять любое свободное место, — она широко повела рукой, — и не попадаться под ногами.
Последнее было особенно актуально при разнице в росте сорок два сантиметра. В пользу Леха, конечно.
— Все ясно? Записал? Или повторить еще раз?
Девушка дерзила. Устанавливала границы. Претендовала на доминирующую позицию в их маленькой стае. Да пожалуйста, сколько угодно. Чтобы на что-то претендовать, надо ориентироваться в этой жизни чуть больше, чем киборг со стажем человеческой жизни две недели, из них шесть дней в гибернации.
— Как скажешь. Хозяйка.
Энн бросила на него угрюмый взгляд исподлобья, кивнула ему на стул:
— Садись, хватит тут каланчой торчать. Ешь, — сунула под нос разогретый паек, себе разогрела другой. Быстро заглотала еду, почти не жуя, наслаждаться безвкусной массой как-то не получалось. А вот запах кофе она с удовольствием втянула носом и, прижмурясь, обжигаясь, сделала первый глоток. Выражение лица смягчилось, и, уходя в комнату, она ткнула пальцем под потолок:
— Там на антресолях одеяло есть, от прежних жильцов осталось. Доставай и спи где упадешь. Я встаю в шесть и начинаю шуметь. Так что постарайся скорректировать свой режим, чтобы не страдать от недосыпа.
От недосыпа? Она что, не знает, что киборгам надо всего три часа сна? Или наоборот, слишком хорошо знает, что разумные предпочитают полноценный шести-восьмичасовой сон?
Лех доел паек, подумал, не налить ли кофе и себе, но отказался от этой мысли, решив, что кофе без сахара не такая уж и вкусная вещь, чтобы этот кофейный порошок переводить. Составил в уме список необходимых покупок, для этой цели Карел оставил ему немного денег.
Сахар, стул. Все.
И с первой зарплаты – нормальной еды. Вкусной.
С антресолей Лех достал пыльное одеяло, вытряхнул его на лестничной клетке, и без того пыльной и затоптанной, бросил в противоположный от спальника Энн угол. Рядом поставил расстегнутую сумку. Подумал, что, когда есть вещи – это неудобно, надо их куда-то класть. Но, с другой стороны, когда есть вещи – это приятно, вот сейчас не надо будет повышать температуру тела до максимума чтобы быстрее высохнуть, а можно просто вытереться полотенцем. Усмехнулся про себя: кому скажи – не поверят, у киборга собственное полотенце. В «Громе» он пользовался общей душевой и сушилкой в ней.
Здесь же, отмокая под горячими струями, он перебирал в памяти события длинного дня. Очень длинного. Ведь, как ни крути, а еще сегодня утром (для него сегодня) он прощался с Карелом и Василиной. Как же далеко он от них сейчас. Да, он же обещал позвонить.
В комнате Анна что-то печатала на механической клавиатуре. Самой дешевой, устаревшей, как и компьютер в целом.
— У тебя есть видеофон? Дай, пожалуйста, мне позвонить надо.
Энн поднялась, достала маленький аппаратик из кармана куртки, подала:
— Потом обратно положишь.
Лех, помня о цене межпланетной связи, даже не стал звонить, послал Карелу сообщение: «Долетел. Работаю. Здоров».
Спустя несколько секунд раздался обратный звонок, звонила Василина:
— Читая твои сообщения, все таланты от зависти удавятся, привет! Подробности давай.
— Здравствуй. С подробностями сложно. Работаю. В банке.
— С тарантулами?
— С людьми, — Лех понимал, что Васька шутит, — поселили у девушки, все нормально.
— Ладно, обживайся. Карел в магазине, я ему все расскажу. Мы держим за тебя кулачки.
Лех вернул видеофон на место, в комнате растянулся на одеяле. Энн коротко, словно через оптику прицела посмотрела на него.
— Ты ложишься последним, ты и свет выключаешь.
Лех выполнил в общем-то логичное правило. Сколько их еще будет, правил, по которым надо жить с людьми?
Анна долго не ложилась спать. Сначала она набирала текст, потом подключила наушники и смотрела фильм. Уставший за длинный день Лех спал, каждые четверть часа просыпаясь и контролируя обстановку. Полностью просыпался процессор, сам Лех только осознавал темноту и тишину и снова погружался в сон.
Легла Анна лишь в три часа. Выключила компьютер, скинула одежду и замоталась в спальник.
В шесть же компьютер снова ожил и противно запищал, имитируя то ли какую-то птицу, то ли техническое устройство. Анна подскочила, дотянулась, выключила. Посидела с закрытыми глазами на спальнике, то ли просыпаясь, то ли наоборот, досыпая. Через силу поднялась и пошла в душ. Лех с недоумением смотрел на нее – явно же, она не выспалась. Разве не проще было, как это, скорректировать свой режим? Чтобы вот так вот не прогонять ледяной водой и крепким кофе сонную одурь, не быть вялой и неповоротливой?
Впрочем, к семи часам Энн пришла в себя, быстро оделась и выскочила из дома. Лех последовал за ней.
В банке их встретила любопытствующая Маргарита Ивановна. Нет, Лех, конечно, знал, что люди умеют врать. Для того, чтобы получить какую-то выгоду, материальную или моральную. Но вот с тем, чтобы так эмоционально, подробно рассказывали то, чего не было – с этим он столкнулся первый раз. Причем рассказывали с таким высоким процентом искренности, что процессор чуть не ушел в перезагрузку от несоответствия рассказа и реальности. Пришлось убедить его, что рассказ идет про постороннего Лешечку, а вовсе не про него.
— Лешечка такая душечка, просто бубочка! Ррраз, на табуреточку встал, занавесочки чик-чик и повесил на петелечки, а я прыгала, прыгала с табуреточки, никак не дотягивалась, стремяночки нету у меня, как хорошо, что у Лешечки ростик высокий, и лампочку поменяет, когда перегорит…
Лех поспешил скрыться в пультовой у мониторов.
Неужели для того, чтобы вписаться в человеческое общество надо делать из себя дурочку? Дурака?
Нет, на такое Лех точно не согласен. Кажется, пришла пора научиться говорить «нет».
Весь день Лех просидел у мониторов. Посетители входили, делали свои дела и уходили. В полдень сходил на обед в соседнее здание. За еду должны были вычесть из зарплаты. Нормально.
Вечером Энн вернулась раньше него. Лех проделал вечерние мероприятия закрытия здания, добрался на монорельсе (спасибо Карелу за деньги, покупка стула пока точно откладывается) и вошел в квартиру. В лицо ему полетел маленький продолговатый предмет. Лех машинально взял его из воздуха – видеофон — и вопросительно посмотрел на Энн.
— Твой. Оплачено тридцать минут. И у меня больше не проси.
Аппаратик был старенький и совсем простой, только чтобы позвонить или написать сообщение. Впрочем, больше ничего и не нужно, в инфранет он может и сам.
Энн тем временем продолжила протирать стены. Отвернувшись, она, вроде бы, как и не Леху, сказала:
— Я тут у тебя в сумке поковырялась. Привычка, прости. Оружие, взрывчатка, яды отсутствуют. А то ж спать спокойно не могла. Кружку твою поставила на полку.
Неловко махнула рукой с метелкой, повернулась, морщась и растирая плечо. Подошла совсем близко:
— Ну хочешь – убей. Я раскрыла великую тайну сумки с трусами.
Лех только просканировал ее – отчего ей так больно?
В лопатке обнаружилась титановая пластина, в плечевой кости скрепляющие винты. Лех повернул ее спиной к себе, бесцеремонно задрал футболку. На лопатке увидел грубый, неровно заросший шрам. Осколок. Не сдержавшись, провел пальцем.
Энн дернулась, вывернулась из его рук, отскочила, поправляя футболку:
— Руки при себе держи, чмо крокодилье, пообрываю на фиг!
Ночью она снова дотянула до трех, утром снова еле проснулась. Лех не мог понять – зачем ей это надо? Странные человеческие обычаи.
Очередной день не принес ничего нового, просто копия предыдущего. За исключением видеофона, конечно.
И следующий такой же. И еще один.
В выходной Лех купил сахара себе и большую банку витаминов для них обоих. И по утрам настойчиво напоминал девушке о необходимости принять капсулу. Она каждый раз фыркала, мол, вот еще, и без них прекрасно, но брала.
С зарплаты Лех притащил сыра и зелени, нарезал немудрящих бутербродов, накормил Энн. Она жевала с удовольствием, запивала неизменным черным кофе, а потом, облизав пальцы, мечтательно произнесла:
— Сюда бы еще хлеба не этого ватного, а черного, с изюмом и тмином, как в пекарне за забором…
Сообразив, что сказала лишнее, подскочила, резко поставила чашку в мойку, стукнув по стенке и едва не отколов ручку, ушла в комнату. Но на следующее утро расхвалила бутерброды на работе, восторгаясь, как будто он, по крайней мере, сам торт спек. Или курицу зажарил. Правильно, а не как в прошлый раз.
Вообще дни разнообразием, мягко говоря, не отличались. На работе Лех пялился в мониторы, все чаще отдавая это занятие на откуп процессору. Дорога на работу-работа-обед-работа-дорога с работы-ужин-душ-спать… ежедневно одно и то же.
Что-то новое вносила лишь Энн, и, если бы не она, Лех бы вообще разуверился в нужности мозга у человека.
В один из своих выходных она исчезла с утра и к вечеру вернулась на мощном дорожном байке.
— Купила. На работе скажешь, что купил сам. В банк и обратно будем ездить вместе, будешь меня возить. Надеюсь, у тебя с вождением проблем не возникнет. Вечером можешь брать, гоняй, куда хочешь, но, когда у меня выходной — он мой. И не смей к нему на выходных прикасаться.
Утром Энн продемонстрировала покупку во всей красе и предложила:
— Ну, покажи класс, ковбой!
Лех ночью скачал все необходимые программы по управлению и поэтому уверенно сел в седло, завел мотор, зарокотавший мягко и басовито, кивнул девушке: садись. Энн поддернула юбку, встала на подножку и перекинула ногу, садясь, рост не позволял ей сесть на высокое заднее сиденье с земли.
— Погнали!
Вечером, по приезду, Лех спросил:
— Не тронут?
— Нет. Во дворе знают, что он твой, и знают, кто ты. И что в случае чего ты им голову оторвешь. Ведь оторвешь же?
— Нет, — покачал головой Лех. – нерационально.
— А что рационально? – Энн было действительно интересно.
— Позвоночник, перебитый в районе поясницы. Ходить не смогут, хулиганить не смогут. Но смогут рассказать, что брать чужое нельзя.
Накануне следующего своего выходного, вечером, едва только стемнело, Энн надела свежекупленные джинсы вместо привычной юбки, куртку и уехала. Вернулась через сутки, пахнущая костром и ветром, почти спокойная, с непривычно мягкой улыбкой на губах.
— Черт тебя подери, ты и не представляешь, как хорошо без людей! Если бы ты говорил в сутки на два слова больше, я бы уже не выдержала.
Лех только улыбнулся. Он уже привык к ее резким фразам, скрывающим под собой то, что она никак не хотела показывать, но которое было отлично видно ему, киборгу. Осталось только это скрываемое из нее вытащить. Не сразу, постепенно. Готовить, что ли, научиться?
В один из вечеров Энн, промокнув и замерзнув под ливнем, заснула рано, просто свернулась в клубочек и вырубилась под включенный фильм. Лех тихо выключил компьютер – если организм не выдержал нагрузки, надо дать ему отдохнуть, иначе сломается. В ту же ночь ему стало понятно, почему Энн старается так мало спать.
Посередине ночи она заметалась на спальнике и застонала. Лех проснулся при первом же тревожном звуке, просканировал девушку. Ей снилось что-то очень и очень нехорошее, страх и боль исходили от нее волнами. Рука ее метнулась к бедру, Лех знал этот жест выхватываемого оружия. Естественно, никакого ни бластера, ни плазмомета она не нашла и снова тихо мучительно застонала, заскрипела зубами в отчаянье. Лех не понимал, как помочь ей, а потом вспомнил, какое удивительное чувство уюта и спокойствия придала просто лежащая на плече рука Карела. Лех, не вставая, чтобы ростом не напугать еще больше, подполз к Энн, погладил по плечу, вырывая из липкой паутины кошмара. Энн мгновенно проснулась, развернулась, сбрасывая его руку, совершенно бодрым голосом послала его в далекое пешее путешествие и тут же, противореча самой себе, прижалась, приникла маленьким зверьком, затихла и заснула снова, уже без кошмаров.
Наутро Энн, пряча глаза, поблагодарила:
— Спасибо. Сон приснился страшный. Ничего, не первый раз, бывает.
Лех понял, что не может оставить ее вот так, без защиты, во власти прошлых страхов. Но что он может предпринять? Только уже испытанный способ совместного нахождения в одной кровати. С кроватью, правда, напряженка. Ничего, он что-нибудь придумает.
В выходной Лех пошел искать кровать. На карточке скопилась небольшая сумма и он мог ее вполне свободно потратить. Прошелся по мебельным магазинам, но увиденное ему не понравилось. Все представленные кровати были… неуютными, что ли? Громоздкие, светлых тонов, с завитушками по бокам и на спинках, они не вызывали никакого желания не только спать в них, но даже и поставить в аскетическую комнату Энн.
Проходив полдня бесцельно и уже возвращаясь, Лех совершенно случайно, без всякой логики заглянул в магазин садовой мебели. Садовая мебель – это же всякие пластиковые стулья, качели и прочая ему сейчас ненужная обстановка. Но среди ярких изделий он неожиданно увидел диван. Раскладной, с обивкой шоколадного цвета он понравился Леху, и даже не заскрипел, когда тот присел, пробуя на прочность.
Подошедший продавец тоже не вызвал отторжения, спросив:
— На дачку берете? Берите, не пожалеете, у меня самого такой стоит, только желтый, мы на нем скачем, а он как новенький, даже не шелохнется.
Лех не понял, зачем скакать на диване, но подтвердил, что на дачу, расплатился, сложил диван, закинул его на плечо и ушел, оставив продавца стоять с разинутым ртом.
Нести диван на плече было не тяжело, но неудобно, он выпирал и мешал обзору. Лех поперекладывал его туда-сюда, в охапку, под мышку, на бок, в конце концов взвалил на голову. Так было поудобнее, подпертый в точке равновесия диван качался, но не падал, спинка торчала вверх и не мешала, а за ножки оказалось удобно его придерживать. Закончив сражаться с непокорной мебелью, Лех понял, что на него странно оглядываются. Конечно же, люди обычно не носят диваны на голове. Они их вообще не носят, слишком тяжело. Но отступать было поздно, и Лех упрямо потащил приобретение домой.
Энн еще не вернулась с работы. Лех внес диван в комнату, еле пропихнув в двери, убрал спальник и установил на это место диван. Расположение ему не понравилось. Подумав, Лех даже понял, почему: одному из них придется спать у стенки, что замедлит реагирование на внешние события. Подвигал диван по комнате, наконец, установил его напротив окна, спинкой к стене, так, что с обеих сторон оставалось свободное место. Оставалось дождаться Энн.
Она увидела приобретение, как только пришла. И впервые на памяти Леха разозлилась. Зло прошипела, не поднимая голос:
— Какого хрена ты это припер? Убирай свой диван страхолюдский и сам убирайся к чертовой матери, слышишь, ты?
— Акустические сигналы приняты и распознаны, — Лех решил немного потупить, дать девушке выпустить пар.
— Ты меня не понимаешь? Ищи себе другую хату и волоки свое барахло куда хочешь! – Энн стукнула его маленьким кулачком в плечо. Оказалось неожиданно больно. Не травматично, просто больно.
Лех сгреб злую девушку в охапку, приподнял так, чтобы посмотреть в глаза:
— Мы будем спать на нем вместе. Я думаю, что у меня получится охранять твой сон.
Энн замолкла, высвободилась из рук Леха, впрочем, он и не удерживал, иначе бы не получилось, обошла кругом дивана, запрыгнула на него и уже оттуда ехидно поинтересовалась:
— А ты не боишься, что я тебя изнасилую?
— Когда соберешься это сделать, — с серьезным видом предупредил Лех, — сообщи мне заранее, пожалуйста. Я тогда поставлю себе специальные программы.
Энн округлила глаза:
— А что, без программ совсем нельзя?
— Не знаю, я не пробовал, — вежливо ответил Лех, — тема его совсем не интересовала.
Раньше, когда он наблюдал за людьми, ему было интересно, как это у людей происходит, зачем они занимаются сексом, что при этом испытывают? Фильмы оказались плохим источником информации, обнимающиеся люди на улицах немногим лучше. Немного прояснило наблюдение за Карелом и его гормональным фоном. В конце концов, Лех решил, что все слишком сложно и понять больше не пытался, да и не для этого совсем создана линейка DEX’ов. Теперь, живя по человеческим правилам, он мог бы и вернуться к вопросу, но продолжал привычно игнорировать. Неинтересно, и все. Энн, впрочем, тоже не испытала никакого волнения, так что тему можно было считать закрытой.
И этой ночью Энн спала спокойно, впервые за то время, что Лех живет у нее. Тихо дышала ему в ключицу. Лех прижимал к себе ее хрупкое человеческое тело, ощущая под пальцами неровный рубец на спине и окончательно осознавая, что люди, в общем-то очень непрочные создания. Иногда это полезно, как было в случаях с террористами, а иногда, вот как сейчас, за человека становится страшно.
Между тем тихо и незаметно наступило лето.
Проводя дни за мониторами, Лех почувствовал перемену времени года только по почти исчезнувшей одежде на посетительницах и по сладкому, кружащему голову запаху деревьев с белыми цветами, что сопровождал его по вечерам.
В начале июня позвонил Карел. Они общались нечасто и коротко, лишь давая знать, что живы и все в порядке. Но тут он был взволнован и встревожен.
— Лех, Василина тебе не звонила, случайно?
— Нет. А должна была?
— Не знаю. Она пропала. Оставила записку, типа, не ищи меня, вернусь сама завтра, надо подумать.
— Кто знает, куда она могла пойти?
— Никто. Подруг нет, на работе взяла отгул, Ульяна на месте.
— Отгул и Ульяна – это серьезно. Если бы что-то случилось, то это было бы неожиданно, и отгул не взяла бы. Если бы собиралась не вернуться – взяла бы Ульяну.
— Да? И правда… Что-то я от испуга совсем соображать перестал, — Карел слегка успокоился, — так что я, действительно, подожду.
Лех тоже встревожился. После прекращения разговора он попытался рассчитать, что могло послужить причиной странного поведения Василины, но для качественного анализа ситуации фактов было слишком мало.
Перезвонил Карел на следующий день, снова взволнованный, но радостный, сияющий, как начищенный курсантский значок:
— Вернулась Васька! Говорит, подумать надо было, не хотела меня затруднять, глупая девчонка!
— В чем же было дело? – у Леха тоже отлегло от сердца.
— Беременная она, переживала, как я восприму. Отлично же! У нас будет ребенок! Девочка! Дочка!
— Это хорошо?
— Конечно!
— Тогда я должен вас поздравить.
— Должен? – Карел посерьезнел, — Или хочешь?
Лех смутился:
— Хочу. Но, вроде же люди так говорят – должен…
— Понимаешь, поздравления приносят радость, когда идут от чистого сердца. Конечно, можно и по велению долга поздравить, например, нелюбимого начальника с пятидесятилетием, но тогда это должно быть официально, парадно и торжественно. А так ты ничего нам не должен. Впрочем, нет, должен жить и быть счастлив. Уяснил?
— Да. Я хочу вас поздравить. Мне действительно нравится, что у вас все хорошо.
— Вот то-то же, спасибо! Все, я побежал, пойдем на осмотр.
Сзади неслышно подошла Энн:
— Воспитывает?
— Воспитывает, — согласился Лех.
— Хороший мужик. И будет хорошим отцом.
Они немного помолчали, потом Энн встрепенулась:
— Я вот чего… У нас следующий выходной совпадает. Поедешь со мной?
— Поеду, — Лех согласился без раздумий.
Вечером перед выходным Энн попросила:
— Нарежь своих замечательных бутербродиков, я там чего-то съедобного принесла. Пока Лех нарезал хлеб, сыр и колбасу, Энн успела переодеться.
— Ну что, не передумал? Тогда поехали. Я веду.
Немного попетляв по окраинным улицам и промзоне, привыкнув к немалому весу седока сзади, Энн вывела байк на загородное шоссе. Тут Лех впервые почувствовал, что такое скорость. Не обездушенная скорость космических кораблей, не равнодушная скорость флаера, а живая, яростная и веселая скорость трассы, когда асфальт податливо ложится под колеса, и ветер рвет волосы, и мир принимает в себя, и ты становишься частью этого ревущего летящего мира.
Леху стало понятно, почему Энн каждый выходной с маниакальным упорством срывается в путь. Еще больше он проникся этой поездкой, когда в ночи они жгли костер, сидели молча и смотрели в живое ласковое пламя, думая каждый о своем. А может, вместе об одном и том же, кто поручится в этом? Когда вставало солнце и капли росы дрожали на тоненьких травинках, и в каждой капле отражались перевернутые они сами. Когда они плескались в лесном ручье и Энн ежилась от холодной воды и потом отогревалась на поляне в солнечных лучах. Когда потрошили шуршащий сверток с бутербродами и, смеясь, подбирали крошки.
Лех подумал, что готовить все-таки придется научиться. На курсы какие-нибудь записаться, что ли?
На обратную дорогу Энн уступила ему место за рулем. Когда кончились лесные тропы, и они выехали на шоссе, Энн убедилась, что Лех ведет ровно, устойчиво и неожиданно спросила:
— Ты можешь вести одной рукой?
— Да.
— Подними одну вверх, — Энн оперлась о его плечи, подтянулась, встала на одно колено, и поднялась в полный рост, держась только за вытянутую вверх ладонь.
Больше всего в этот момент Леху хотелось сдернуть чокнутую девчонку с высоты, перекинуть через плечо и увезти домой, но он сдержался, и лишь сжимал ее пальцы в своих, пока она кричала что-то радостное и ликующее.
Наутро на работе Энн рассказывала о поездке, и как там было страшно, и как быстро они ехали, и какие там комары…
Лех впервые подумал, что с этим болотом под названием «Банк Атлантис» пора прощаться.
Эпилог
В конце августа неожиданно позвонил по видеофону племянник, радостно и с энтузиазмом поздоровался и спросил:
— Слышал я краем уха, ты лицензию оформил на покупку двух DEX’ов? Да, это тетушка Мира проболталась.
— Ну, оформил. Тебе-то что за дело?
— Есть два кибера, как раз для тебя! Вчера ребятушки немного перетренировались от скуки, двух киберов слегка поломали, а тебе как раз охранники нужны! Прилетай сейчас, документы будут готовы, лучше тебе продать, чем утилизировать, хоть какая-то выручка. Рыбу коптишь ещё? Килограмм сто за обоих и забирай!
— Опять в таком же состоянии, как в тот раз?
— Немного хуже. Но и дешевле. И оба парня, возраст три года восемь месяцеводному и четыре года три месяца второму. Жду у проходной и встречу!
Дед покачал головой – и начал собираться в дорогу. Уже имея опыт привоза киборга, взял побольше еды и запас одежды, а также термос с горячим чаем, приготовленным женой, и обезболивающее лекарство – препарат ветеринарный, для людей использовать его запрещено, но для киборгов в самый раз.
Хотел лететь один, но Любава воспрепятствовала:
— Это опасно! Даже в состоянии полутрупа любой DEX опасен, а их двое, даже после тренировки солдат и избитые. Полетим вместе.
Любава находилась в отличной физической форме, была сыта и здорова, и уже временами спорила с дедом Иваном и бабушкой Мирой.
Вместе и полетели. Борис опять встретил у проходной, там же в комнате отдыха уже находились два еле живых киборга и программист, оставалось только сменить хозяина и поставить нужные деду программы.
Любава чувствовала волны ненависти, исходящие от парней, и вспомнила себя – она также когда-то стояла у стенки, и так же люто ненавидела всех – и вслед за словами хозяина, подавшего киборгам по ломтю хлеба с солью, отправила обоим сообщение: «Погостили, домой пошли! домой».
Дома их ждёт баня с горячей водой, комната на чердаке, которую Любава обустроила вообще-то для себя, но пусть пока там поживут – чердак большой, еще одну комнатку обустроить можно.
Уже во флайере дед запросил у обоих отчеты о состоянии, и дал молока и хлеба, по банке тушенки и пачке сахара. А Любава сделала обоим инъекции обезболивающего лекарства.
И полетели домой.
Воображала поднимает растерянное лицо от окошечка тонированного бронестекла, смотрит немного выше камеры:
— Но я ведь абсолютно ничего не знаю о… — щёлкает пальцами, пытаясь подыскать точное название, не находит, обводит быстрым движением кисти круг, — Обо всём этом… Чем же я могу им помочь?
— О, это как раз не проблема! — голос Дяди Гены полон энтузиазма и дружелюбия, — Почему бы тебе просто не вообразить, что у них получилось?
Камера (вслед за Воображалой) обводит взглядом лабораторию. Белые стены, шлюз вместо дверей, плазменная печь с боковыми окошечками из чёрного стекла, несколько человек в белых балахонах и защитных очках. Все заняты своими делами, лишь Алик смотрит на Воображалу жадно и неотрывно, как сладкоежка на большой кусок шоколадного торта.
Воображала поднимает взгляд на Дядю Гену (камера меняет фокусировку, чётко — Воображала, задний план лаборатории нерезок, смутные движения смутных теней).
— Вы полагаете — это может сработать?..
Фокусировка снова меняется, среди одетых в белое фигур возникает короткая суета. Бешено жестикулируя, они сбиваются в кучу у одного из тонированных окошек.
Все, кроме одной.
Алик по-прежнему стоит у белой стены и ест Воображалу голодным взглядом.
смена кадра
Воображала поднимает голову, во весь экран — её восторженная улыбка. Смотрит поверх камеры:
— Это так здорово! Я ещё ни разу не работала при таких температурах! Ужасно интересно. Но… — её улыбка становится виноватой, — Я ведь совсем не разбираюсь в доквантовой физике. И в генетике — не так, чтобы… Это же чёрт знает сколько времени пройти должно, пока я все это усвою и пойму наконец, чего же вы от меня хотите!
Камера даёт общую панораму лаборатории. Воображала сидит у рабочего терминала, на ней белый халатик (верхняя часть халатика отливает оранжевым). Дядя Гена и Алик, тоже в халатах. Дядя Гена пожимает плечом:
— Зачем торопиться? Это же… хм… не школа, домашних заданий с тебя никто не спрашивает. Было бы желание — пожалуйста, вникай, усваивай! Хоть год, хоть три — никто не торопит. А с «Эмили-35» сделай, как раньше, тебе же это нетрудно?
— Нетрудно… — улыбка Воображалы тускнеет. — Только я бы хотела и сама… ну хоть что-нибудь. Это ведь так интересно… Понимаете?.. – (к концу фразы голос почти жалобный).
— Как же не понять, — в голосе Дяди Гены сквозь общую доброжелательность проступает осуждение. — Конечно, тебе хочется поиграть, это вполне естественно. Но, видишь ли, детка, для остальных всё очень и очень серьезно. И в то время, когда ты будешь развлекаться, там, далеко, будут гибнуть люди. Из-за того, что у нас нет надёжной защиты. А защиты этой нет потому, что кое-кто не наигрался, — осуждение наливается холодом, превращаясь в праведное негодование. Воображала пристыженно втягивает голову в плечи, шепчет виновато:
— Я понимаю… — пытается снова улыбнуться, но это уже не та улыбка.
Появляется медсестра, катит перед собой на тележке приборы с кучей датчиков. Алик оживляется:
— Ты не возражаешь, если мы прикрепим к тебе вот это? Не бойся, больно не будет! — его доброжелательная улыбка плохо вяжется с выражением глаз.
смена кадра
Врач резко ставит полный стакан на стол, расплёскивая жидкость. Говорит зло:
— Я пьяный, да! Но — не дурак! Ничего я тебе не скажу.
— Тоже мне, тайну нашёл! — Конти — без пиджака, в расстёгнутой рубашке — пытается поймать в прицел жужжащую вокруг лампочки муху. Стреляет. Звон разбитой лампочки, жужжание продолжается. — Наш родной комитет, как бы он сегодня не назывался. Больше-то некому!.. — Опять стреляет. Фарфоровый звон разбитой вазы, жужжание продолжается. — Этим и должно было кончиться. После того, как ты стал ею торговать… Эй, все сюда, хотите кусочек чуда?!..
— Э-э, минуточку! Я, по крайней мере, честен! Я корыстен? Да! И горжусь этим. И никогда не поверю тем, кто кричит о своей бескорыстности — у них наверняка есть какая-то своя корысть так кричать! А я честен. Да! Своя рубашка. А там — как масть ляжет. И не надо врать, вы такой же. Держать подобное чудо взаперти — это как называется?! Всё равно, что радугу спрятать в бутылку!..
смена кадра
Воображала в виртуальном шлеме увлечённо играет — руки дёргают манипуляторы, губы беззвучно шевелятся. (На шлеме — выливающаяся из бутылки радуга).
Алик и Дядя Гена наблюдают за ней с порога комнаты. Комната нарочито детская, обои с Микки Маусом, огромные мягкие игрушки на полу, на ногах у Воображалы — тапочки в виде голубых ушастых щенков.
— Видишь, как это просто? — Говорит Дядя Гена.
— Как и всё гениальное! —Алик подобострастно скалится.
— Как успехи?
— После того, как удалось выявить взаимосвязь с альфа-ритмом, остальное — дело техники. Сейчас моделируем различные способы как усиления, так и подавления через гипоталамус, результаты обнадёживающие. Правда, подавление негативно сказывается на её… э-э… возможностях, но…
Дядя Гена движением руки отметает возражения.
— Это не так страшно. Главное – обеспечить контроль, остальное потом наверстаем.
Воображала, доиграв, стягиевает шлем, сидит, тупоуставясь перед собой, глаза пустые. Дядя Гена надевает на лицо отеческую улыбку, голос приторно сладок:
— Тебе понравились игрушки?
Воображала поворачивает голову, её лицо становится осмысленным, расплывается в улыбке:
— О, да! Очень! Но я хотела бы ещё…
— Ну вот и отлично, детка, закажи всё, что хочешь.
— Эй, но послушайте, я хотела бы…
Слова повисают в пустоте — Дядя Гена и Алик уже вышли в коридор. Воображала, свирепея, смотрит им в след, лицо её перекашивается.
— ДЕТКА?!!
Во весь экран — её разъяренное лицо. Камера приближается — теперь видны лишь злые глаза. Она хочет сказать что-то ещё, но не успевает. Глаза округляются, вытаращиваются и скашиваются к кончику носа. Вернее (камера отступает), к огромной яркой соске-пустышке во рту…
Обалдение сменяется омерзением, прожевав вместе со скрипящей резинкой пару невнятных ругательств, Воображала сплёвывает пустышку и вскакивает на ноги.
— Эй, послушайте!..
Она бросается к двери, путаясь в тапочках, запинается об огромного розового пингвина, падает.
смена кадра
Коридор, по которому приближаются к камере Дядя Гена и Алик. Алик говорит, быстро и сбивчиво, жестикулируя и заглядывая Дяде Гене в лицо. Из открытой двери за их спинами выскакивает Воображала в одном тапочке, на ней — белые ползунки, оранжевая распашонка и белый слюнявчик с огромной оранжевой морковкой.
— Эй, послушайте! Спасибо за игрушки, конечно, но когда же мне наконец поставят настоящий рабочий комп и дадут доступ в…
Дядя Гена и Алик оборачиваются, дядя Гена (благожелательно):
— Детка, скажи Верочке, она всё запишет и сделает.
— Не ходи босиком, — авторитетно добавляет Алик. — Простынешь.
И они уходят за кадр.
— Дет-ка?.. Прос-ты-нешь?.. — повторяет Воображала скорее растерянно и обиженно, чем возмущённо, повторяет (уже не так уверенно):
— Эй, послушайте…
Замолкает. На лице — покорно-обречённое выражение, во рту опять бело-оранжевая соска.
смена кадра
Воображала сидит за лабораторным столом, голова опущена, руки безвольно лежат на белом стекле, у локтей и запястий видны расплывшиеся синяки. На ровный звуковой фон (гудение аппаратуры, ритмичные пощёлкивания, позвякивания и потрескивания) накладываются быстрые шаги, с шелестом на стол перед Воображалой шлёпается стопка распечаток. Голос Алика преувеличенно жизнерадостен:
— Ну-ка, детка, давай поработаем!
Воображала медленно поднимает голову. Вид у неё помятый, улыбка блёклая, на висках синяки, под глазами тени. Сквозь шумовой фон приближается, нарастая, неприятное пластмассовое постукивание и шорох резиновых шин по линолеуму. Становится неестественно, пугающе, громким. Воображала морщится. В кадре появляется медсестра с медсканером на тележке и кучей гремящих датчиков в руках, начинает умело и профессионально-быстро лепить их Воображале прямо на синяки. Воображала дёргается, срывает датчики, отшвыривает провода:
— Не хочу!..
Но как-то вяло, неубедительно. Больше похоже на детский каприз, чем на настоящий протест. Обиженно надув губы, трёт синяки. Берёт распечатку. Медсестра невозмутимо поднимает датчики с пола, быстро и профессионально крепит их на отмеченные синяками места.
Воображала морщится, но больше не сопротивляется. Улыбка вялая.
Смена кадра
Условно разумные оказались туповаты. К правильным действиям их пришлось подталкивать, вопросы и согласования заняли несколько дней. Бранч обнаружил, что метод «разделяй и властвуй» не так и хорош, как представляли Старейшие. Поэтому, когда Бранч вернулся на место последнего нападения, датчики скутера забастовали. Два дня лили дожди, потом трудилась местная живность. Улитки и черви, насекомые и другая беспозвоночная мелочь вычистили органику беглецов почти дочиста. Выбравшись из машины, Бранч пробежался по округе. Следы были, но слабые. Достаточно для его обоняния, но не по зубам приборам.
Смеркалось, стало прохладно. Осень… Антарктида осталась далеко, но Бранч решил не повторять глупых ошибок. Он потратил несколько минут и отрастил густую бурую шерсть. После выбрал самую заметную цепочку следов и пустился в погоню.
Это оказалось нелегко, гораздо труднее, чем в родной пустыне. Мешали обилие воды и жизнь. Разнообразные существа ежеминутно рождались и умирали, ели и испражнялись, сбивая чутьё.
Несколько раз Бранч терял след, тогда он замирал и долго стоял, отключив все чувства, кроме нюха, и фильтруя воздух. Он мог бы узнать и одну молекулу среди миллиардов похожих, но только градиент концентрации мог дать направление.
Потом он достиг мест, где дожди ещё не пролились. Стало легче, и Бранч отключил сознание. Древний варан преследовал жертву, несравненный хищник шёл по следу. Стремительный, неутомимый, смертоносный.
Медведь с рваным ухом пировал. Кабан, которого он задрал и прикопал в укромном месте, стал мягким и лакомым. Медведь отрывал кусок за куском и пожирал пахучее мясо.
Посторонний шум отвлёк его. Приближался кто-то большой. Медведь втянул воздух: запах был незнакомый, он не встречал раньше такого зверя. Медведь с рваным ухом боялся только двуногих. Даже не самих двуногих, они не опасны, если не пахнут железом… Этот зверь железом не пах.
Медведь заворчал и поднялся на задние лапы. Старый, умный и осторожный зверь, он наверняка уступил бы дорогу пришельцу, но кабан… Незнакомый зверь хотел отобрать его добычу!
Медведь с рваным ухом взревел и бросился вперёд. Зверь молча бежал ему навстречу, медведь изготовился отвесить тому оплеуху, но страшный удар бросил его на землю. Второе, целое ухо обожгла боль. Медведь закричал как заяц, взвился с земли и пустился наутёк!..
Бранч пришёл в себя. Вдалеке ломился сквозь кусты какой-то большой зверь, снизу несло тухлятиной, вкус крови в пасти дразнил язык. Бранч выплюнул шерстяной комок, и огляделся.
Впереди, среди груды валежника, лежал растерзанный труп какого-то животного. Сам того не ожидая, Бранч застал местного хищника за трапезой. Тот напал, защищая пищу, за что и поплатился.
До чего же богатая на живность планета!
След тоже был тут. Яркий, широкий. Посчитав, что ушли от погони, бандиты объединились и двигались большой группой. Значит, их логово близко. Бранч побежал вперёд, стараясь снова не упасть в дикость. Не хватало съесть кого-нибудь ненароком и отравиться…
Погоня отстала, и бойцы решили, что их залп всё-таки повредил корабль попечителей. Потому к пещерам возвращались хоть и скрытно, но быстро и не слишком таясь. Привели себя в порядок, помянули Иржи и занялись повседневными делами.
Передав на время отряд в руки Луиджи, Ивась напросился к Мустафе, на ферму. Хромой свинарь давно нашёл себе нового подручного, но отказывать не стал. Лишние руки — всегда облегчение.
В свинарне пахло, но Ивась хотел этого запаха. Таскать тележки с навозом, менять подгнившие доски в загоне, чистить сливной жёлоб, – что угодно, лишь бы забыть, перебить тошнотворный дух горелой человеческой плоти.
Поздним вечером третьего дня, после помывки, он отправился к Джанкарло, поговорить. Разговора могло не получиться, стояла ночь, но Ивасю повезло, вожак не спал.
Джанкарло сдал. Несмотря на жар, исходивший от печи, он кутался в тёплую куртку, а ноги сунул в широкие округлые сапоги. В руках старик держал парящую жестяную кружку.
– Болею я, парень, – сказал он, когда Ивась показался в дверях. – Спасибо Луиджи, притащил откуда-то валенки, – он показал бровями вниз, на ноги. – Проходи, чай наливай. Хороший чай, с травами. Да ты знаешь, у меня плохого не бывает.
– Ивасю за валенки спасибо скажи, – усмехнулся сидевший рядом Луиджи. – Это из его запасов.
– Как это?
Ивась сел рядом, налил чай: действительно, очень вкусно!
– Просто, – сказал Луиджи. – Склад, который ты нам показал, не один был. Ещё вещевые, продовольственные.
– Я помню, ну и что?
– Валенки оттуда, – сказал Луиджи. – Раньше почему-то считали, что…
– Он не про валенки говорить пришёл, – прервал его Джанкарло.
Они замолчали, обернувшись к Ивасю.
Все мысли, которые одолевали Ивася последние дни, вдруг вылетели у него из головы. Жалкие обрывки, хвостики, как на интернатском экране. Как давно это было!
Луиджи и Джанкарло ждали.
– Зря мы его отпустили! – заявил Ивась первое, что пришло в голову.
Экипаж сбитого винтокрыла состоял из двух человек, пилота и стрелка. Смерть Иржи ожесточила бойцов, они жаждали мести, но стрелку повезло, он погиб при падении. Смерть его была мгновенна и страшна: рванули аккумуляторы, снабжавшие энергией орудия винтокрыла. Синего размазало по стенам стрелковой капсулы, превратило в фарш. Эта картина охладила партизан, поэтому пилот отделался десятком тумаков и зуботычин.
Его оставили на временной базе, вызнав предварительно всё, что возможно.
– Во-первых, – рассудительно сказал Джанкарло, – это твоё решение, командовал-то ты! А во-вторых… что мы должны были сделать с ним?
– Убить!
– Что?! – Джанкарло чуть не выронил кружку. – Что значит убить? Это же…
– Тихо!
Луиджи вскинул руку и прошептал: – Там, снаружи… Никто не слышал?
Ивась помотал головой.
Луиджи пружинисто поднялся и загасил лампу. Теперь келью освещал только огонь в печи. Луиджи осторожно открыл дверь и вышел. Ивась, стараясь ступать так же бесшумно, последовал за ним.
В пещере тускло светили дежурные лампы. Они не разгоняли тень, но делали её серой и плоской. Дальние концы пещеры потеряли глубину и словно выцвели.
– Здесь что-то есть… – одними губами произнёс Луиджи.
Ивась прислушался. Где-то стучали по камням капли воды, похрюкивали и ворчали во сне свиньи через закрытую дверь фермы. Этот звук Ивась заметил только потому, что знал: он должен быть, свиньи не умеют молчать. Ещё он услыхал собственное дыхание — и это всё. Ивась посмотрел на Луиджи: тот стоял зажмурившись, с недовольной гримасой на лице.
– Показалось, – сказал Луиджи, открывая глаза. – Ночью тут такая тишина…
Они вернулись. Джанкарло успел достать заветную бутылку и разлить самогонку.
– По чуть-чуть совсем, – виновато сказал он, – а то холодно, знобит.
– Я не вовремя, наверное? – спохватился Ивась. – Тебе отдыхать надо, лечиться…
– Ты сказал, убить пилота, – напомнил Джанкарло. – Почему? Пленного, не в бою… Я не понимаю. Он человек, как ты или я!
– Он служит попечителям, – ответил Ивась. – Он сам всё равно что они, но если против попечителей мы пока бессильны… – он замолчал, вспоминая бесшабашную и тщетную атаку, – то с людьми мы бороться можем! Не только бороться, побеждать!
– Со всеми? – Джанкарло скептически приподнял бровь.
– С пособниками, – твёрдо сказал Ивась. – Синими и серыми.
– А интернаты? – спросил Луиджи.
– А какой смысл? – возразил Ивась. – Нет, ты объясни мне… Мы делаем засады, громим транспорты, но кому от этого легче? Интернаты прикрыты полем, на них не напасть, детей как убивали, так и убивают!
Луиджи посмотрел на Джанкарло, тот пожал плечами:
– Это так, но что ты предлагаешь?
– Бить их везде, где возможно. Пусть знают: служишь попечителям? Умрешь!
Ивась схватил стакан и быстро выпил самогон. Захватило дыхание, но прояснилось в голове.
– Террор! – выдохнул он, вытирая слёзы. – Чтобы боялись служить, чтобы боялись надевать свою форму! И старые боялись, и новые не шли!..
– Позволь, – с недоумением сказал Джанкарло. – Синие, это да, это я понимаю, но серые тут при чем?
– У них один начальник, – ответил Ивась. – Как сказал этот ваш… пилот… – следущее слово Ивась выплюнул, словно и не слово это было, а гнилой кусок, случайно попавший в суп. – Гауляйтер! Потом найдём его и тоже убьём.
– А попечители? – произнёс Джанкарло.
– Они отстанут, – убеждённо сказал Ивась. – Поймут, что на них перестали работать, и отстанут!
Сидели, молчали. Луиджи баюкал в ладони стакан с алкоголем, Джанкарло задумчиво жевал.
– Ты понимаешь… – начал он.
В пещере пронзительно завизжала свинья, хлопнула дверь!
– Ну сейчас-то! – крикнул Луиджи, хватая автомат.
По главной пещере бродили испуганные, полуодетые изгои.
– Что это было?! – Луиджи схватил за рукав озабоченного Мустафу. – Что ты видел?
– Свинью утащили!
– Кто?
– Поклялся бы, что это медведь! – ответил Мустафа. – Ворвался, схватил из загона, и выскочил! Да, точно медведь, только…
– Что? Что, говори!
– Не умеют медведи замки отпирать. Понимаешь, Луиджи? – растерянно сказал Мустафа. – У меня закрыто было.
Выбравшись из горы, Бранч первым делом проколол шею похищенному зверю. На редкость громкое животное. Смешно, он прятался от условно разумных, которые на самом деле прятались от него! Но это было забавно и свежо – красться и таиться во мраке…
Очень хотелось есть. Многочасовой бег утомил, заставил искать пищу. Он мог вызвать скутер, который сопровождал его во время погони, сгонять в город, но азарт охоты захватил! А раз так, то почему и добычу не употребить?
Зверь пах помётом. Бранч издал громкий ультразвуковой крик, и через минуту, невидимый и неслышимый, пока автоповар скутера готовил животное, уже смотрел на бандитское гнездо с высоты.
Временами Рудольфу казалось, что его обманули. Не так представлял он повышение в ранге и переезд в город, в главное управление. Место заместителя не грело, Марика совершенно заездила, загрузила его делами, а ещё визит попечителя!.. Иногда, оставаясь один, он ругал себя последними словами: дурак, идиот, зачем отпустил мальчишку?! Кто же мог предположить, что он не только выживет, но займёт заметное место среди беглецов-маргиналов? Подвигнет их на борьбу?
Бранч пока не проявлял интереса к личностям бандитов, но стоит ему вспомнить про них, наружу непременно выплывет пресловутый Ивась! Поручение Марики найти мальчишку он пока не выполнил, и это мешало и грызло. Самое обидное, Рудольф не представлял, что, собственно, делать? Своих поисковиков у Департамента не было, совсем другие задачи стояли: вырастить продукт, обработать, доставить до челнока. Точно и в срок, на этом всё. Он запускал кибержуков – попытка провалилась. Назад не вернулся ни один, а от полученных отчётов не было толку.
Сыскари имелись у серых, но просить помощи Дитмара-Эдуарда запретила Марика. Она вела игру против Департамента, тайную и непонятную. Политика, раздери её попечители.
Скрипнула дверь. Рудольф поднял взгляд – и тут же вскочил, набирая в грудь воздуха – рапортовать!
– Сиди и не кричи, человек, – сказал попечитель Бранч. – Я помню твоё имя.
Рудольф выдохнул, но сесть не рискнул.
– Усилить охрану ферм, – попечитель остановился напротив Рудольфа.
– Да, попечитель!
Бранч посмотрел на него левым, а потом правым глазом. Рудольф, не подавая вида, злорадно усмехнулся про себя: можешь сколь угодно переделывать себя, а всё равно ты курица и смотришь так, как привык!
– Бандиты, – продолжил попечитель, – не будут нападать на транспорты. Они будут нападать на опорные пункты власти.
– Откуда… – начал Рудольф.
– Есть сведения, – отрезал Бранч. – Сообщи, кому следует, человек Рудольф.
– Да, совершенный! – ответил Рудольф. Мысль, заманчивая и не оформившаяся до конца, зародилась в голове: – Прости, совершенный…
– Что?
– Достойный Дитмар-Эдуард знает?
– Нет, – Бранч щёлкнул зубами. – Сообщить?
– Я сам сообщу всем, кому положено, совершенный! – вытянулся Рудольф.
– Хорошо, – сказал Бранч. – Моя резиденция готова?
– Да, попечитель Бранч.
Ящер кивнул и величаво покинул кабинет. Ну и образина, достойные, тьфу… попечители!
Рудольф упал в кресло, посидел минуту, отдуваясь, потом выстучал модный ритм ладонями на крышке стола. Удача! Неизвестно, что именно не поделила Марика с Дитмаром-Эдуардом, но она будет довольна. Лишь бы попечитель не зашёл и к серому. Впрочем, зачем ему это? А сейчас…
Он коснулся сенсора на селекторе. Над столом раскрылся виртуальный экран, оттуда глянула испуганная Матильда, секретарша.
– Как тебе ящер, детка? – спросил Рудольф и, не дожидаясь ответа, распорядился: – Вызови-ка мне…
Секс угоден попечителям.
Костян очень хотел секса, но женщины, эти похотливые кошки, обходили его стороной. В старшей школе им брезговали одноклассницы, на фабрике, куда он устроился после учёбы, воротили носы молоденькие работницы. Он записался в синие мундиры и заработал первый ранг, но даже еженедельные оргии не приносили радости.
Его не хотел никто, от самой начальницы Марики и до последней курьерши без ранга! Поразмыслив, Костян понял: всё дело в ранге. Даже на второй ранг женщины смотрели куда как благосклоннее, а на семиранговом Рудольфе вообще висли! При мысли о Рудольфе Костяна передёрнуло. Ну, старик же, а туда же…
Как бы продвинуться? Как бы заработать второй, а ещё лучше, третий ранг? Тогда они заговорят иначе, тогда он им покажет! Они сделают ему всё, что он прикажет, они… От перспектив захватывало дух. Женщина может доставить наслаждение, особенно если ей это правильно объяснить. Собственно, на что она ещё нужна? А уж объяснить он сумеет.
– Константин! – крик дежурного прервал грёзы. – В Департамент вызывают, к самому господину Рудольфу! Срочно! Двигай, попечитель тебе в зад!
Зло зыркнув на дежурного, Костян выскочил из подразделения. Ишь, раскомандовался, с хилым своим вторым рангом. Выскочка! Ничего, мужчины тоже могут доставить наслаждение. Ему бы только ранг повыше, а настоять он сумеет.
Двенадцать этажей на скоростном лифте – не великое расстояние. Через семь минут Костян предстал.
– Хочешь иметь третий ранг? – спросил его господин Рудольф, уважительно пожимая руку.
– Хочу, господин, – честно ответил Костян.
– Это хорошо, – сказал господин Рудольф. – Да ты садись, Константин.
Костян послушно сел на краешек кресла. Кто их знает, начальников. Выставит потом счёт за обивку, если что не срастётся…
– Сейчас ты пойдёшь к своему начальнику, – начал объяснять господин Рудольф, – и напишешь рапорт на увольнение.
– Но я…
– Не перебивай! – приказал Рудольф и добавил с улыбкой: – Это секретная операция. Подумай сам, чудак, как я смогу дать тебе третий ранг, если ты уволишься по-настоящему?
– Я понял, господин, – кивнул Костян.
Он ничего не понял, но спорить с самим господином Рудольфом?
Господин Рудольф пристально посмотрел на него. Костян сделал самое честное лицо, которое мог. Рудольф вздохнул и продолжил:
– Потом ты пойдёшь к серым. Скажешь, что тебя притесняли. Скажешь, что начальники придирались к тебе, и что ты теперь боишься мести. Можешь ругать нас любыми словами, разрешаю.
– Любыми? – переспросил Костян.
– Конечно, – сказал господин Рудольф. – Иначе они не поверят. Дальше… – он помолчал. – Дальше ты попросишь, чтобы тебя отправили подальше от города, в самый мелкий, самый захудалый опорный пункт. Они так и сделают. Там ты будешь на виду, а они обязательно захотят проверить тебя. Будь честен, рассказывай обо всём – кроме этого нашего разговора. Ты понял?
– Да, господин….
Дверь за Костяном захлопнулась, Рудольф тщательно вытер руки, салфетку швырнул в корзину. Потом налил себе стакан тоника, сидел, пил маленькими глотками. Ломило виски. До чего неприятный тип! Даже попечитель Бранч после него кажется человеком.
Однако, не время отдыхать. Если его идея сработает, то проблема по имени Ивась потеряет остроту. Рудольф активировал селектор и сказал:
– Матильда, милая! Зови следующего.
Идея должна сработать. А даже если не выгорит, то хотя бы шлака в рядах останется меньше.
Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.
Абэсверт, Мах-ми
– Бак пафшкииц! Щамурафц! (Этот Бак, да он же сумасшедший!)
Я слушал и наслаждался. Пфайфики прозвали меня Бак, что по-ихнему означало – большой. И это не только за рост. Я вообще оказался слишком «большим» для здешних гуманоидов, потому что нес в себе много чужого и непонятного.
До моего появления на астероиде пфайфиков жизнь текла по бинарному принципу: есть топливо – бери, нет топлива – отваливай.
И тут нарисовался я.
– Топлива нет! – заранее просигналили мне со старенькой, покореженной метеоритами базы.
– Ну и ладно, – сказал я и стал заходить на посадку.
– Топлива нет! – думая, что человекообразный плохо понимает стандарт, пфайфик стал показывать мне отсутствие горючки жестами.
Я энергично кивнул ему пару раз и… сел.
Сел против неписаных местных правил. Но и стрелять в меня пфайфики не решились: топлива-то не завезли, а значит – и защищать нечего.
В обшарпанной проржавевшей забегаловке ко мне тут же подошел один, самый смелый, и, косясь на трех других, подпирающих головами сделанную под человека стойку, спросил на стандарте (их чириканье я понимал с большой натяжкой):
– Топливо ждать будешь?
– Нет, – сказал я и стал пить авт – местное слабоалкогольное пойло.
Пфайфик онемел. Удлинившимися от удивления глазами он влез, практически, в мою кружку, а пальцы сложил коробочкой, словно изготовился молиться.
Я пил.
– Так не будешь ждать топливо? – переспросил пфайфик, очумело таращась на меня.
– Не буду, – согласился я, равнодушно глядя, как мой зеленокожий собеседник бочком, точно краб, пятится к своим.
Конечно, на астероиде сейчас только и разговоров, что о моей персоне. Но передатчик тут маломощный, и дальше информация не уйдет.
Горючка меня действительно не интересовала. И то, что я официально числился штрафником, никак не мешало работать непосредственно на Мериса. А Мерис велел на недельку сдохнуть. Ну я и сдох.
Какой-то хороший, наверное, парень валялся сейчас под обломками рефлекторной башни с моим личным браслетом на руке. (Маячок из плеча я тоже на всякий случай вырезал – дохнуть, так дохнуть).
Выпил за этого безымянного парня, по весу похожего на экзотианца (больше о нем ничего нельзя было сказать с уверенностью – слишком обгорел). Щас он еще полежит, бедняга, денька три. Потом его откопает Келли, он видел, куда я его сунул. Потом сочинят рапорт. Потом пошлют в Главное управление армады материалы для генетического анализа. Потом потеряют их по дороге, война же. Родители получат армейскую пенсию за «пропавшего без вести», и будет им, наконец, от меня, беспутного, хоть какая-то польза.
А может, Келли и пять дней промаринует «меня» в развалинах – лето не самое ядреное в центральной части третьего континента Мах-ми. Нет, как ни крути – неделя. И неделю я должен пропить. На то она и «неделя», чтобы ничего не делать.
Тоска-то какая, Беспамятные боги!
Нужно было пить, чтобы не думать. Не думать о том, что будет дальше. Не думать о смерти Дьюпа. Она все еще была со мной, когда я останавливался. Стоит замереть и умирание нащупывает в тебе родные корни. И ты снова набираешь скорость, бросаешься в зону Метью, без навигации, без расчетов, вперед, в безвременье, чтобы и мысли не смогли догнать тебя. Но нет ничего быстрее мыслей.
Зря меня после истории с расстрелом террористов кинули в штрафбат. Это был тактический проигрыш военного министерства. Меня нужно было сразу вешать. Зачем пытаться переиграть Мериса в его же фантики? Уже через три месяца из штрафбата меня перевели в группу зачистки, в подразделение смертников, которое документально еще существовало, а на деле – практически нет. Потом с уголовниками я оказался на Мах-ми, где шли уличные бои, «сливы», биоэвакуация… Самая подходящая обстановка, чтобы тихо стать безымянным куском мяса.
Мерис подтянул на Мах-ми Келли, который временно командовал нашей ЭМ-17, и теперь оставалось всего лишь тихо похоронить бывшего капитана Верена и зачислить к Келли какого-нибудь другого двухметрового болвана. Вот этого самого Бака, например. Нужно-то всего лишь недельку подождать.
Мерис предполагал нанять меня тут же, на Мах-ми. В таких случаях предельная наглость снимает все подозрения. Моей задачей было – отсидеться на астероиде, а потом свалиться на голову Келли.
Пояс астероидов, окружающий Мах-ми, мало пострадал от обстрела. Да здесь и до нас было спокойнее некуда. Мах-ми – это тебе не приграничный наногигант Аннхелл, где только ленивый не играет в политику. Тут ловить нечего. Ни высоких технологий, ни сырьевых ресурсов, ни особенных культурных ценностей.
Мах-ми – исконно экзотианская территория, но население преимущественно «наше». Так сложилось. И южное крыло армады слопало этот маленький мир, даже ни разу не икнув.
Особого сражения за Мах-ми, кстати, не было. Экзотианские корабли отступили к Гране, там есть что защищать – урановые рудники, серебро и палладий. А вот на грунте нам повоевать пришлось: часть населения небезуспешно оборонялась. Плюс мародеры, которым все равно, кого грабить. Ну и наши головотяпы.
Я взял еще кружку авта. Какой вообще бандак придумал такой слабый, никчемный алкоголь? Утопиться ж проще, чем напиться!
Напиться я безуспешно пытался двое суток. На третьи уснул и проспал часов десять. Когда проснулся, выяснил, что пфайфики освоились с моим телом и почитают его за мебель. Возле головы лежала какая-то рекламная снедь, строем стояли полные кружки… Похоже, я украшал своей персоной местное заведение и привлекал посетителей.
Астероид тряхнуло. То ли садился корабль, то ли… Тряхнуло снова, и других «то ли» не осталось. Садился корабль. Судя по вибрации – не самый маленький. Топливо привезли? Я зевнул. Пфайфики уже не замечали меня особо – привыкли. На вибрацию они тоже не отреагировали, значит, посадка была делом ожидаемым и банальным. Точно – топливо. Теперь пфайфики начнут продавать его мелким леталам, типа меня, которые крутятся в системе, выживая спекуляцией и контрабандой, купят себе немного кислорода. Ну и я, может, как-нибудь убью тут шесть, ой, нет – семь дней.
Я еще раз зевнул. Чуть челюсть не вывернул.
В обжитый мною бар вошел пилот с новоприбывшего корабля. Похоже, гуманоид – рост, телосложение и все такое. Лицо закрывал шлем – за двойным шлюзом дверей воздуха не было.
Шлем аккуратно лег на стойку…
Человек. Совсем молодой парень. Наверное, в космосе начал пахать, как я на ферме – сначала за пульт, потом в школу. Хорошая осанка, ровная походка. В движениях что-то экзотианское, но костяк средний. Полукровка? Пфайфики защебетали с ним по-своему. Какой-то – я их не различал – показал на меня. Парень обернулся. Странные у него были глаза. Длинные, теплые, похожие на серебряных рыбок. Мне как-то не попадались такие раньше.
Он сел за соседний столик. Я кивнул, предлагая поделиться своим кружечным изобилием. Он по экзотиански склонил голову набок, отказываясь. Точно – полукровка. Тонкие черты, темно-рыжие волосы. Красавец. Бабы от него, поди, без ума.
Мой собственный опыт общения с противоположным полом все еще бродил вокруг борделя. Я никогда не знал, о чем с дамами можно говорить, чего от них особенного хотеть и все прочее. Моя мать… Я не был любимым сыном. Им был мой старший брат Брен. Родных сестер не случилось. Погодки двоюродные росли слишком девочками и сторонились мальчишек. Мы с Бреном подглядывали за их глупыми играми.
Я помотал тяжелой ото сна башкой, и полукровка нервно оглянулся. Война и гражданским психику попортила…
Надо пойти размяться хоть как-то, а то уже задница приросла к стулу.
Я полез наверх по ржавой лестнице – в барах такого типа автоматически предполагается зал для отдыха.
Зал нашелся. Пустой. И из всех развлечений досталась мне родная физкультура. Хорошо хоть пфайфики не видели, каким способом я перевожу кислород. Вот бы оскорбились.
Я увлекся. Вернее, слышал мерный скрип лестницы и видел проекцию одинокой человеческой фигуры на экранчике спецбраслета, но не отреагировал – это же не личное помещение. Да и кто мог закашлять за моей спиной, если не новоприбывший пилот?
– Чего тебе? – спросил я, не оборачиваясь: так скрутился растяжкой, что фиг обернешься.
– Мне стрелок нужен. Ты, часом, не стрелок?
Голос мягкий, приятный.
Я продолжал растяжку, размышляя, надо ли мне вообще с кем бы то ни было разговаривать? Но мысль о семи днях на астероиде победила. Разговор – тоже развлечение.
– Я часом занят. Сильно.
Полукровка недоверчиво хмыкнул. Видно, пфайфики уже рассказали, как «сильно» занят их гость. Однако комментировать я не собирался.
Он подождал.
– Могу заплатить горючим.
Я, наконец, выпутался из своего узла и развернулся к нему.
А парень-то озабочен: глаза-рыбки прищурены, под ними залегли тени, красивый рот кривится. В полутьме бара я этого не заметил, но тут он встал в аккурат под «лампочкой».
– Я не на стандарте сказал? – спросил с ма-ленькой угрозой в голосе (большая моему росту не полагалась). – Я занят. И деньги мне не нужны.
Полукровка круто развернулся и затопал вниз по лестнице. А мне сразу расхотелось заниматься – тоска встала перед глазами во всей своей зеленой красе.
– Эй, ты, – сказал я в удаляющуюся спину. – На сколько дней тебе нужен стрелок?
Он остановился. Кажется, вздохнул – лопатки дернулись. Снова полез вверх.
Я еще раз смерил его взглядом – нет, не экзотианец, но что же в нем не так?
Парень хмуро смотрел на меня, прикидывая что-то.
– Дня на два, – буркнул он, наконец. – Ну, может, на три.
– Ну, если только на три, – усмехнулся я. И спросил в лоб. – Ты кого собрался убить?
Секунды две полукровка непонимающе хлопал глазами, потом на скулах у него проступили пятна, и он схватился за сенсор.
«Майстер-34» был укреплен у него на голени. Это же надо согнуться, правильно положить ладонь, чтобы разблокировалось крепление…
Через две третьих секунды я сидел на этом чудике. Мне было весело – оружие парень вытащить так и не успел.
Да, мне было именно весело. Лерон вынес мне мозг своим спасательством. И смех немного защищал меня от меня же. Иначе бы уже наспасался. Дураков кругом паслось как никогда много. Но этот мне еще и приглянулся чем-то. Хотя… скука тоже имеет право голоса.
Я встал с полукровки. Как-то неловко оказалось на нем сидеть. Потом скрестил руки и, улыбаясь, наблюдал: вот он подскакивает, выхватывает-таки тяжеловатое для его руки оружие… Тем более, сенсорное вполне можно было подобрать и полегче.
От неловких движений полукровки маячок бионаведения «майстера» сдвинулся. Забавно. Сенсором со сбитой наводкой лучше просто махать – больше шансов, что попадешь хоть куда-то.
Однако парень разочаровал – не стал стрелять в мою ухмыляющуюся рожу. С интеллектом у него, к сожалению, все оказалось в норме. Где он найдет здесь другого стрелка? То, что мы сошлись – уже редкая удача. А на Мах-ми стоят части регулярной армии и спецона, там ему вообще ничего не светит. Кроме виселицы. В целях экономии энергии. Там не будут долго разбираться: полукровка он или нет.
Я зевнул. И, обогнув парня, пошел к лестнице.
С полдороги окликнул:
– Пошли, что ли, наниматель? Тебя зовут-то как?
– Влан, – почти не разжимая зубов, выдавил он.
Последнюю букву полукровка произнес вообще с закрытым ртом. Я с трудом понял. Была, кажется, птица в здешней системе – влан. Кличка значит. Только что придумал, поди. Ну-ну. И я для тебя – Бак. Впрочем, я вообще сейчас Бак. Агжей – три дня как умер.
Мне снова стало смешно, и я затопал к выходу из бара, минуя суетящихся на уровне моего пресса пфайфиков. Они, наверное, пытались понять наш с Вланом разговор. Вот только знание стандарта не дает никаких ключей к пониманию намерений гуманоидов другого вида. Мы для них – темный лес, как, впрочем, и они для нас.
Влан, прихрамывая, тащился сзади. Видно, упал неловко. Но я и так видел, куда идти. Корабль на стоянке маячил один-одинешенек. «Партнерский», совместного производства, класс «эль», межсекторные грузоперевозки. Управление у него символическое. Делов-то: реактор антивещества, марш-форсаж, один разгонный и два маневровых двигателя (для которых, собственно, и нужна горючка). Потому что при входе в стратосферу реактор антивещества блокируют в целях безопасности. Считается, если атомного реактора на судне нет, такая блокировка вполне надёжна.
Влан отключил защитное поле, и я вошел первым. По привычке сел в кресло первого пилота, проверил системы управления. Полукровка не мешал, но и не садился рядом.
– Куда полетим, птица? – спросил я весело.
– На Мах-ми, – сквозь зубы процедил Влан.
– Ты что, обалдел? – поинтересовался я сдержанно. – Или это какая-то новая местная шутка?
Полукровка молчал.
Я развернулся к нему вместе с креслом. Нет, он не шутил. Это было видно по глазам, по сжатым челюстям.
– Ты чем треснутый? – спросил я, не повышая голоса. – Нас срежут еще до входа в атмосферу. Это ты понимаешь?
– Я – хороший пилот, – упрямо сказал он.
– Ты? – ему удалось меня удивить. – С твоей реакцией?
У Влана на скулах опять расцвели пятна.
– На меня просто никто никогда не прыгал! – сердито сказал он.
– У тебя теперь много чего будет «как никогда», – парировал я. – Кто у тебя остался на Мах-ми? Подружка?
Скулы вспыхнули сильней. Чего же мы так краснеем-то?
– У меня там семья!
– И?
– Они – экзотианцы! Пока я… – он запнулся, не желая посвящать меня в подробности личной жизни, – …был в соседней системе, там такое началось! Мне нужно их оттуда вывезти, понимаешь, ты, большой… – он не решился-таки меня оскорбить.
– Они – экзотианцы, а ты значит – нет? – усмехнулся я.
– Я – нет. Кровь есть, но это неважно совершенно.
– Что ж, может и неважно… Ну, пошли тогда.
Я встал.
– Куда пошли? – румянец пропал и глаза расширились.
– В мою шлюпку пошли, дурак. На корабле мы никак не проскочим. Слишком большая мишень. Каким бы кто пилотом себя ни возомнил, есть характеристики систем наведения. А на шлюпке, если повезет, сядем по-тихому. Большое у тебя семейство?
– Двое.
– Войдут.
– Как я потом с тобой рассчитаюсь?
– Ты? – удивился я. Ни какого «расчета» я не планировал. С моей стороны затеянное являлось чисто гуманистическим актом. – Ну, подумай. Только в процессе думай, когда ногами двигать будешь. Времени у меня – не вагон. Да и у тебя, учитывая, что на Мах-ми творится – тоже.
В своей посудине я демонстративно переключил второй пульт в режим дубля. Пусть сначала эта птичка докажет мне, что вообще умеет летать. Пусть и моталась на «грузовом» без напарника.
Влан не сказал ничего. Молча сел, надел шлем. Движения скупые, привычные. И то ладно.
Я резко дернул шлюпку свечкой, потому что горючего и так достаточно, а тут еще и навязывать его же, видимо, будут. Зато мы легли на курс, едва оторвавшись.
– Сам стрелять умеешь? – спросил я чудного своего напарника.
– Практики не имел по людям стрелять, – буркнул он.
– Ты, поди, из «этих»? – развеселился я. И проблеял голосом расчувствовавшегося проповедника. – «Право на жизнь и право на смерть даются человеку богом…»
– Да, из этих! И что?! – взвился он.
– Да ничего, пожалуйста, – я понял, что дразню его.
Мне нравилось его дразнить. Он так охотно заводился. Нам бы таких парочку в подразделение – жизнь стала бы светлее и ярче.
Настроение мое улучшалось с каждой минутой. В космосе я вообще чувствую себя увереннее, чем на грунте.
– Сам-то откуда родом? – весело спросил я Влана, предвкушая его шипение, вранье и прочие редкие в солдатской жизни прелести. Далее я намеревался спросить его о первом сексуальном опыте.
Ждал, что полукровка начнет с песни «Не твое дело, право». (Был такой свежий шлягер.) И даже приготовился ему подпеть. Но Влан неожиданно нахмурился и буркнул, что не знает.
– Как это? – удивился я. – В наш век электронных номеров?
– А вот так, – пожал плечами Влан. – И вообще на территориях экзотианского подчинения с номерами не так уж строго. – Может, я даже на Мах-ми и родился, только карточки рождения нет.
– Так ты, получается, всю жизнь работаешь нелегально? Торговля на астероидах и все такое?
Влан коротко кивнул уже по-нашему, наклонив голову к ямочке на шее. Шея у него была длинная, кивок вышел долгий, не по уставу.
– А почему не легализовался?
– А твое какое?
Я фыркнул. Заводился он с полуоборота.
– Как же ты, голубь, (местные орлы питаются, в основном, этой птицей), вообще мне доверился?
Влан нахмурился. Я-то понимал, что у него просто не было выхода. Но сам-то он в это въехал?
Полукровка покосился на меня. Я улыбался своим мыслям, одновременно посматривая на него и выполняя не самый простой маневр – уклонение от двух встречных астероидов и одного движущегося поперек курса. Маневр базовый, руки двигались механически. Я отмечал, что Влан следит за моими движениями, повторяя их не на автомате, как было бы привычно мне, а копируя и примеряясь. Похоже – стопроцентный самоучка. Не отработаны реакции на гипномашинах и тренажерах, но котелок варит – движения не так уж и запаздывали.
Влан перехватил мой взгляд и снова покраснел.
Я не выдержал, захохотал. К его чести он не бросил пульт и не полез на меня с кулаками. Секунды три полукровка сидел, закусив губу, а потом засмеялся вместе со мной. Кое-чему его жизнь, значит, уже научила. Я тоже знал это правило – если над тобой смеются, а ты не можешь дать в морду – тоже посмейся. Над собой.
Впрочем, смех не мешал мне смотреть в оба – не хотелось бы за забавами проворонить большой камушек.
Не доверяй Лжи.
Гадатели, иначе говоря, предсказатели либо пророки встречаются на Уровнях не реже, чем у Стражей. И способы их гадания чрезвычайно разнообразны и результативны, но небезопасны(зачастую результативность возрастает пропорционально опасности)
Разные в подземном мире были пещеры. Ох, какие разные. Были нижние Уровни, куда совались только больные на голову – то, что там ползало и бегало, было неразумным, но зубастым и очень голодным. Матери как-то перепал заказ, когда клиент требовал подбросить потенциальной жертве такого «зверька», но даже она тогда еле ноги унесла…
Были торжественные и величественные залы горных ведьм, где даже наглые демоны вели себя прилично. Были очень похожи на человечьи (по роскоши обстановки) места, где можно было неплохо оторваться и расслабиться….
А вот аспидно-черные стены и черепа развлечений не обещали. Пещеру мадам Фраус, по слухам полукровки, (полуведьмы, полудемонессы), посещали, если имели достаточно сложные проблемы. И если были достаточно сильны, чтобы уйти от нее.
— О… чему обязана такой чести – видеть в моем жилище феникса?
Лина сдержала просившееся на язык ругательное словцо. Ни мантия, ни искажающий амулет не помогли. Фраус узнала в ней феникса.
Соберись.
— У меня к вам дело, мадам.
— Дело.. – почти пропел насмешливый голос, — Ко мне?
— Да.
— Что ж… проходи… — фигура хозяйки отделилась от черного камня стены. С короны волос упал капюшон, открывая лицо. Белое.. очень белое… Карие глаза казались на этом фоне агатовыми. – Значит, дело… открой лицо, феникс.
Лина потянулась к капюшону… И внезапное чувство опасности, возникшее где-то внутри, у сердца, укололо остро и зло. Вскинулся феникс, мгновенно наливая ее руки упругой сталью – вмиг похолодели ладони, готовясь принять кинжал..
Опасность! Опасность!
В чем де.. о..
Она еще успела поднять руку, и стремительно холодеющие пальцы нащупали на затылке заостренный тоненький выступ… она даже успела его вытащить и рассмотреть… Шип. Обычный шип для духовой трубки.
А вот перенестись уже не успела.
Точно бескостное, тело мягко опускается на чернокаменный неровный пол… Темнота.
— Открывай глаза. Открывай. Открывай!
Голос сверлил голову не хуже кранкуса… крикливого колючего создания из нижних уровней… и почему-то напомнил о Лиз.. Совершенно инстинктивно Лина расслабила мускулы и не позволила измениться ритму дыхания. Такая тактика иногда позволяла выиграть немного времени, чтоб в себя прийти… Проверенный метод. Много раз проверенный, когда на тренировках просто падаешь от перенапряжения… Затихнуть. Расслабиться. Не показывать, что уже пришла в себя.
Вот так…
А теперь – что случилось?
Пещера. Мадам Ложь… Феникс… И шип в затылок.
Ах вот что… Мадам Фраус решила поохотиться на феникса? Зря она так… Ох, зря.
— Открой глаза, мерзавка! Ты должна перед смертью сказать, кто тебя нанял!
Что-о? Лина и правда чуть не открыла – спросить, какого черта пришло в голову демонессе? Но что б там не было, на этом паршивом шипе, так его и разэтак, но растворялось оно медленней, чем хотелось бы. Слабость еще оставалась..
Нет, я еще полежу..
И послушаю.
Полезно.
— Гаркус… Как хорошо, что ты тут оказался…
— И кто тобой заинтересовался? – спросил второй голос, мужской.
— Не знаю.
— А почему ты посчитала эту девочку наемницей по твою милую шейку? М?
— Ну, во-первых, потому что девочка явилась «по делу»… А с каким делом может явиться феникс? Во-вторых, милый, мне давно хотелось поэкспериментировать с новым материалом. Ясно?
— Да, но…
— Что?
— Она ж феникс…
Шелест шелка рядом.. Бесцеремонная рука на щеке. Голосок с предвкушением:
— Хороша… Никто еще не препарировал феникса. Говорят, у них кровь с необычайным эффектом… и колоссальная завязка на энергии.
— Только, видишь ли…
— А потом тело продам.. Есть у меня один собиратель чучел, — уверенные пальцы расстегивают жилет…
Ну-ну…
— Ну… да, но…
— Что?
— А она того… не вырвется?
— Нет-нет, наручники железные и ведьмные, да притом ты ж сам ей яд вколол!
— Это верно, но справочник… — мужчина был явно из Верхних уровней, а может, даже из Старых кланов – только те топили всех в патоке вежливости. Как он еще шип метнул без предварительных извинений?
— Да что? – терпение Фраус тоже было не беспредельным.
— Да ведь она феникс. Справочник говорит, они металл растворяют.
— Но… — руки, рванувшие с плеч жилет, вдруг замерли… — А … а яд?
— А яд нам по фигу, — сообщила девушка, распахивая ресницы.
Больше говорить ничего не потребовалось. Да и вряд ли получилось бы. Феникс расправил крылья…
Боевой режим?
Из-за этих двоих? Феникс, ты меня обижаешь!
Яд сгорел в крови бездымной жаркой вспышкой, напоследок плеснув ударной дозой адреналина. Губы раздвинулись в злой усмешке… темноволосая голова слегка склонилась в едва уловимом поклоне…и тонкая рука отвела в сторону разорванную мантию, как платок для греческого танца…
А потом все сорвалось и понеслось, как в карнавальной пляске, стремительно и неудержимо.
Блокиратор переноса – точно в лоб демонессе. Чтоб никуда не делась, пока не поговорим о «деле». И парализующий дротик – ей же. На всякий случай, а то мало ли какая пакость придет в голову этой… озабоченной манией преследования даме. Что, много врагов завела? Нечего клиентов накалывать!
И со спокойным сердцем – в разминку с ее дружком. Потанцуем, парень? Ну-ну, не дергайся так, я ведь еще и ножи не вызывала. Сначала разомнемся, вместо утренней зарядочки. Что там у тебя? Огненные шары? Умница. Хоррроший атрибут для танца, зрелищный, надо будет попро..
Оп-па! Молодец, почти попал. И опять – почти. И еще раз. Правильно, мне мышцы размять надо, давай-давай, порезвей. Лина таки материализовала нож, и движения демона стали куда суматошней.
Вот теперь веселей пошло!
И раз, и два, и… о, целая тучка шипов! Круто. Но без толку. Если целят не в спину, то уйти легко…
Ну что, все? Правда? Что-что? Кто я?
Ну и дурак. И куда вся вежливость делась?
А вот про клан ты зря, демон. Теперь я не имею права оставить тебя в живых.
Лина не вытирала нож – кровь демонов недолго остается на клинке, она превращается в пепел, как и тело… И убирать не стала. Пригодится.
Фраус.
Глаза демонессы пылали ненавистью. И страхом.
— Кто тебя нанял? Кто? Я… я дам больше!
Каждый раз одно и то же.
— Никто. Я действительно пришла к тебе только по делу. Своему.
— Врешь!
— Как скажешь, — Лина раздумчиво покачала нож. Придется искать другого… консультанта. Эту недаром прозвали Фраус. На латыни – «ложь», верно? Где гарантия, что она правильно проведет сканирование чар? И где гарантия, что скажет правду? И не попытается навредить?
И не разболтает.
Никогда не убивала просто так, для себя… Никогда еще.
Но кажется, у меня не такой уж большой выбор.
Девушка шагнула вперед. Что ж, не я это начала.
— Ты… ты что хочешь сделать? – женщина попробовала отдернуться. Вблизи ее красивое лицо оказалось не таким уж безупречным – белый крем-гламор скрывал похоже, немало морщин.. Что-то рано, ведь Фраус не более тридцати. Она еще и некромантка? Это они платят здоровьем за использование мертвой энергии. Значит, в любом случае ей осталось недолго.
— Что ты хочешь сделать?!
Не хочу. Но лучше тебя, чем кого-то еще…
Опуститься на колено. Прижать к груди демонессы ладонь.
Контакт. Долгая секунда…Пальцы привычно растворяются в чужом теле. Теперь поймать точку средоточья сил, и потянуть на себя…. Впитать…
Стоп!
Что это?…
Я не понимаю…
Феникс!
Она полгода экономила силы и тянула время, она растягивала скудный запас, заранее ненавидя ту минуту, когда снова придется согласиться на выполнение заказа… Почти семь месяцев! Фениксу полагалось с жадностью наброситься на предложенную «еду», пусть даже демонскую, пусть некромантией подпорченную.. Ведь полгода прошло, больше, последние четыре недели на грани… А Феникс брезгливо отвернулся от демонессы, едва коснувшись.
Что происходит?
Эй!
Полное молчание в ответ. И… что-то вроде сытого курлыканья. Или мурлыканья? ****, что творится? Лина на миг прикрыла глаза, сражаясь с чувством полного и дикого непонимания…
Кто здесь спятил, я или он? Бред, бред…
Полудемонесса зашипела, и Лина отняла руку. Растворила кинжал…И встала.
Что ж, так и быть.
— Ты… ты…
— У меня нет на тебя контракта, Фраус. Я не стану тебя убивать. Просто оставлю тебя здесь.
— ЧТО?! Освободи ме…
— Нет. Лежи. И жди следующего, кто придет сюда. Будем надеяться, что он не из тех, кто имеет на тебя зуб.
В перенос она вошла не сразу. Нет, не потому, что ощущала слабость, с силами как раз был полный порядок, даже слишком, черт бы побрал все эти непонятки.
Вопрос был в том, куда переноситься. Лина терпеть не могла Уровни со всеми их пакостями, поэтому старалась после каждой вылазки в пещеры заскочить во владения клана и выкупаться в пламени…
Но сегодня не получится.
Во-первых, завтра снова к подземникам, потому что вопрос о чарах так и не решен. Во-вторых, мать явно не упустит случая высказать свое неудовольствие, а сейчас это очень не вовремя… В-третьих, соваться в клан с такими.. отклонениями в своем состоянии и поведении Феникса может только полная идиотка! Сначала надо попытаться самой выяснить, в чем дело. А потом спросить совета Хранительниицы. Время есть.
Так что… домой.
И, кстати… пора прояснить ситуацию. Лина подхватила телефон… помедлила, быстро натянула вместо кожаного жилета легкую светлую майку и только тогда нажала кнопку.
— Лёш?