— Мартин, отдай комм.
Корделия трезво оценивала свои возможности. Догнать киборга, а тем более снять с его руки подаренный ею комм шансов нет. Мартин, не прилагая усилий, грациозной, неуловимой тенью перемещался по гостиной, отступая то за прозрачную колонну, то за струящееся из вазы растение, то за парящую чашу с разноцветными угольками. К счастью, за пределы дома он выйти не мог. Корделия успела приказать искину заблокировать дверь.
— Мартин, пожалуйста, не вынуждай меня.
Она могла воспользоваться хозяйскими полномочиями и приказать. Чтобы ее просьба перешла в повелительное наклонение, ей достаточно было произнести установленный маркер — назвать Мартина DEX’ом, и тогда система из ее врага обратится в сообщника, в безупречного экзекутора, действующего изнутри. Процессор задействует имплантаты, чтобы зафиксировать мышцы и направить их на желаемое человеку действие.
Мартину будет больно. Очень больно. Но он все равно будет сопротивляться. Как сопротивлялся и прежде. У него в этом немалый опыт. Сразу не сдастся, не уступит. Одолеть своего кибернетического «близнеца» не сможет, ибо тот априори сильнее, но будет биться с ним, даже если вероятность победы окажется равна десятой доли процента. Чего стоят мягкие мышечные волокна в противостоянии с наноимплантатами, несокрушимыми, вечными? Волокна будут рваться и кровоточить. Как было уже не раз. В мышечных тканях Мартина множество крошечных шрамов, следов этого внутреннего иссечения, знаков невидимой схватки. Неужели Корделия добавит ему еще?
— Мартин, пожалуйста, отдай мне комм.
— Нет, — ответил он и снова отступил.
Корделия вздохнула. Она допустила ошибку. Просчет, который как нельзя лучше подпадает под изречение давно забытого политика. Чем конкретно знаменит этот политик, был ли полезен или, напротив, токсичен для государства, давно никто не помнит, а вот изречение осталось. «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Корделия тоже хотела, как лучше. Хотела уберечь Мартина от ночных кошмаров, но сделала это самым примитивным и недостойным способом — прибегла ко лжи и притворству. И это она, так гордившаяся их дружескими доверительными отношениями. Сама добивалась его доверия и ему же в этом доверии отказала. Не призналась сразу, по какому поводу ей звонил Генри Монмут.
Да, у нее есть причина, есть оправдание. Набегавшийся с волнами наперегонки Мартин выглядел таким счастливым, таким по-детски безмятежным, что нарушить это хрупкое забвение, это исцеляющее беспамятство показалось ей чрезмерно жестоким. Все равно что полоснуть ножом по доверчиво протянутой детской ручке.
Он только начал все забывать, приноравливаться к иному, более гармоничному устройству вселенной, начал выздоравливать, восстанавливаться не только на уровне телесном, а где-то в модусе неосязаемом, глубоко человеческом. О человеке, наверно, сказали бы, что он сращивает душевные раны.
Корделия, не колеблясь, сказала бы так и о Мартине. Даже скорее о Мартине, чем о некоторых, известных ей прямоходящих, но сам Мартин это отрицал, упрямо отделяя себя от людей. Она не настаивала. Пусть будет психическое увечье, контузия, которую предстояло компенсировать деликатностью и заботой. Времени прошло так мало, что одно неосторожное движение, тревога, стресс могли сорвать едва наросшую защитную корку. Мартин едва научился улыбаться. Не потому, что этого не умел киборг, лишенный соответствующего программного блока, а потому, что об этом забыл человек.
Конечно, Мартин умел улыбаться. Никакие дополнительные программные установки для управления лицевыми мышцами ему не требовались. Умения были врожденными, как у младенца. Младенец улыбается матери, ведомый первым зародившимся чувством довольства и сытости. Наверное, и Мартин в первый год жизни, когда еще не знал боли и страха, точно так же ей улыбался. И даже смеялся. Потому что тогда он был человеком и не сомневался в своей человеческой природе. Люди умеют смеяться, умеют сердиться, умеют плакать. Это называется эмоции.
А потом ему доходчиво объяснили, что он не человек, он киборг, а у киборгов эмоций не бывает. Они не умеют ни смеяться, ни плакать. И он должен забыть эту неуместную человеческую слабость. Он — машина, всего лишь машина. Он даже боль не должен испытывать. Ах, испытывает? Так это остаточное явление, его глупая вера в собственную человечность. Эмоции тоже никуда не делись, но Мартин научился их прятать. Загонять так глубоко, что тестировщики не могли их вырезать даже скальпелем. Улыбка? Какая улыбка? Смех? Он забыл, что это такое. Эти эмоции даже прятать не приходилось. Их захлестывали другие. А эти… Этих просто нет. Тем более у киборга.
В первый раз Мартин улыбнулся, — очень робко, тенью, — когда впервые вышел из дома и отправился с Корделией на прогулку. В парке они заметили играющих зверьков, геральдийский аналог белок, но более крупных и жесткошёрстных, чем отличались все представители местной лесной фауны. Белки явно находились в прекрасном расположении духа, носились друг за другом, высоко подпрыгивали и едва не крутили сальто. Забавное зрелище.
Мартин наблюдал за этим почти цирковым представлением с детским восторгом. А потом улыбнулся. Корделия заметила эту улыбку краем глаза, но сразу отвернулась. Опоздала. Ей ли соперничать в реакции с киборгом? Мартин ее взгляд поймал. И тут же стер улыбку. Хотелось бы Корделии знать, чем он мотивировал эту поспешность? Чего испугался? Что хозяйка не одобрит его излишней эмоциональности? Накажет за вопиющую человечность? Но скорей всего спрятался рефлекторно. Как привык это делать. Она не задавала вопросов. Улыбнулся раз, улыбнется и второй.
Мартин долго держался. До своего знаменательного побега и не менее знаменательного возвращения. Прокололся во флайере, когда она везла его домой. Вероятно, думал, что хозяйка слишком увлечена переговорами с искином и пилотированием. А может быть, ни о чем не думал. Позволил эмоциям найти выход и обратиться в мимический рисунок. Не учел, что Корделия наблюдает за ним в так называемое «зеркало заднего вида». Эту функцию давно выполняли камеры внешнего и внутреннего обзора, но пилоты придерживались привычного устаревшего термина.
Корделия подглядывала за ним вовсе не из любопытства. Она помнила об угрозе инсулиновой комы и о ничтожных процентах работоспособности. Мартин лежал на заднем сидении с закрытыми глазами. И он… улыбался. Снова тенью, намеком. Но улыбался.
Потом эта улыбка стала получаться чаще. Она стала ярче, выразительней, еще отмеченная робостью, неуверенностью, но все же неоспоримо радостной. Корделия все еще могла сосчитать эти улыбки по пальцам, но пальцев на руках уже не хватало. Кажется, та улыбка, когда он, продрогший и сияющий, вернулся от линии прибоя к флайеру, уже не умещалась в пальцевый счет. Это была неподдельная радость, самой высшей пробы, самой чистой воды. И как такую радость, долгожданную, выстраданную, осквернить дурной вестью? Как бросить в эту родниковую чистоту горсть склизкого зловонного ила?
Корделия не смогла. Для собственного успокоения она решила, что сделает это позже, расскажет Мартину о возможной угрозе, о глупости ее соседа и попытке шантажа, но и позже она не решилась.
После ужина, когда за прозрачными стенами дома сгустились сумерки и подул ветер, они сидели в гостиной и смотрели единственный канал, на который был настроен головизор — виды инопланетной природы, которые шли в сопровождении классической музыки. Корделия лежала на диване, укрывшись пледом. Мартин как всегда устроился на полу, но так, чтобы ее рука без труда касалась его затылка и время от времени ерошила волосы. Между ними стояла большая плоская ваза с глазированными фруктами, откуда они по очереди вылавливали по блестящей округлым боком конфетке. Мартин — чаще, а Корделия — чтобы поддержать компанию. Они молчали, но это молчание было таким взаимно благотворным, что нарушить его казалось почти кощунством. Им было слишком хорошо, чтобы говорить. И вот как, позвольте спросить, запустить в это тихое озерко костлявый призрак «DEX-company»? Корделия вновь не решилась.
На следующий день, когда Мартин убежал к парковой запруде продолжать свои изыскания, Корделия сделала пару необходимых звонков — адвокату и на таможню. Попросила к телефону офицера Элис МакКинли. Обменялась с ней несколькими фразами. Та обещала перезвонить. Мартин вернулся голодный и счастливый. Весь перемазанный придонной грязью. Корделия на мгновение вообразила, что он сейчас извлечет из кармана лягушку, ящерицу, озерную креветку и положит перед хозяйкой в качестве охотничьего трофея. Но Мартин только застыл на пороге с виноватым видом.
— Свиненыш! — резюмировала Корделия и указала на дверь ванной, куда Мартин повинно направился. — И переодеться не забудь, исследователь!
На стекле возникла «Жанет».
— «Переодеться», — передразнила хозяйку искин. — А стирать кому? Мне! Я тут кто? Горничная? Машину запускай. Воду грей.
— Ох, какой великий труд! — не отрываясь от работы, парировала Корделия. — Я могу и сама кнопки понажимать. Только тогда возникнет резонный вопрос. Ты мне зачем?
«Жанет» надулась.
— Как зачем? Одиночество разделять. Приятную беседу вести, культурными сведениями обмениваться. И за это никакой благодарности.
Корделия фыркнула.
— И чего ты хочешь?
«Жанет» смущенно потупилась.
— Видеокамеру в душ.
Корделия в изумлении на нее уставилась.
— Оно тебе зачем? Ты, пучок нанокристаллов?
— Как это зачем? Посмотреть.
— И чего ты там не видела?
— Много чего. Хотелось бы подробностей.
— Сходи на порносайт. Их в инфранете превеликое множество. Но… Поймаешь триппер, переустановлю.
— На порносайт неинтересно. Там абстрактные персонажи. А у нас тут конкретный. Ну что такого, если я посмотрю?
— «Жанет», иди в BIOS!
Искин оскорбленно стекла разноцветными струйками. А Корделия в очередной раз впала в грех прокрастинации. «Потом, не сегодня. Время еще есть», думала она. «Успею».
Не успела. Прошел день, другой, все полные той же счастливой рутины. Раздался звонок, Корделия ответила, не взглянув на имя звонившего. Иных секретов у нее не было. Она, без колебаний, вела в присутствии Мартина самые щекотливые переговоры. Порой даже делала это преднамеренно. Ему нравилось чувствовать себя сопричастным. Нравилось разделять «взрослую» ответственность. Так гордится своей сопричастностью ребенок, которому впервые доверяют подержать штурвал, даже если флайер стоит на площадке с выключенным двигателем. Мартин гордился тем, что уличал некоторых собеседников во лжи, удерживая Корделию от заведомо невыгодной сделки. Корделия и сама знала, что сделка провальная, но великодушно уступала Мартину лавры провидца. Она не успела выключить громкую связь и активировать клипсу. Фраза женщины-офицера покатилась от рабочей зоны в гостиную полым титановым шаром.
—Четверть часа назад в космопорте Перигора совершил посадку транспортник «DEX-company».
Корделия щелкнула по сенсору, переводя звук с внешних динамиков на внутренние, но было уже поздно. Мартин вернулся.
Почему-то комм на его левой руке сразу бросился в глаза. Этот комм еще минуту назад лежал на маленьком столике у дивана. Мартин снял устройство, прежде чем отправиться в ванную, хотя комм к водным процедурам был стабильно индифферентен, так же как к перепадам температур или умеренному внешнему воздействию. Падение, швыряние, трясение впечатления не производили, а вот прямое попадание из гранатомета в некоторой степени влияло на работу.
Мартин это знал. Корделия подозревала, что дотошный киборг уже провел полевые испытания, чтобы убедиться в надежности прибора. И все же соблюдал некоторый техно-этикет. Возможно, демонстрируя таким образом доверие или, напротив, провоцируя на злоупотребление хозяйскими полномочиями. Корделия не питала иллюзий — он продолжал ее проверять. Правда, метод тестирования сменил на более щадящий.
—Мартин, пожалуйста, это ничего не значит. Да, они прилетели. Их вызвал идиот Монмут. Добился разрешения.
— Ты знала, — тихо проговорил Мартин.
Отрицать опасно и бесполезно.
— Да, — ответила она со вздохом, — знала. Он позвонил мне, когда мы были у моря. Я осталась у флайера, а ты побежал к воде. Ты не мог меня слышать. Тогда я посчитала это за удачное стечение обстоятельств. Ты ничего не узнаешь, а, следовательно, не испугаешься. Для меня это послужило решающим стимулом. Я хотела тебя уберечь. От тревог и страхов. Чтобы ты не вздрагивал от малейшего шороха, не прятался, не смотрел со страхом в небо. В конце концов, это мой долг, мои обязательства. Я несу за тебя ответственность.
—Да, я помню. Ты говорила. Мы в ответе за тех, кого приручили…
«Жанет», черт бы ее подрал!
—Но ты меня обманула, — безжалостно добавил Мартин. — Я знаю, люди используют эту разновидность лжи — умолчание. Это как бы и не ложь вовсе, а примечание к контракту мелкими буквами. Виновен уже не тот, кто солгал, а тот, кто этим примечанием пренебрег.
— Значит, не отдашь?
Мартин отрицательно качнул головой. Более того, он положил правую ладонь на комм так, что указательный палец приходился на тот самый пусковой сенсор.
—Хорошо, — ответила Корделия, — как знаешь. Ничего другого мне не остается.
Глаза Мартина предостерегающе полыхнули. Корделия усмехнулась. Готовится к противостоянию с имплантатами. «Ну уж нет, такого удовольствия я тебе не доставлю».
Она вышла из зоны гостиной и оказалась на кухне. Мартин настороженно за ней следил. Корделия двигалась нарочито медленно, даже лениво. «Думаешь, что все знаешь про людей? А вот и нет, ничего ты не знаешь. Люди бывают разными. И решения эти люди принимают тоже разные. Особенно те, кто владеет искусством импровизации».
За свой гормональный фон Корделия была спокойна. И за пульс, и за давление. Все показатели подскочили еще полчаса назад, когда позвонила Элис, и держатся на тех же границах. Выше у нее не бывает. Ее атрофированные эмоциональные блоки на более выраженную реакцию не способны. Интересно, учел это Мартин или нет? Все так же неспешно Корделия приблизилась к стойке с кухонными принадлежностями. Выглядело так, будто она раздумывает, а не заварить ли чая покрепче или не запустить ли кофеварку. Она провела кончиками пальцев по выстроившимся в идеальном порядке вилкам, десертным и чайным ложкам. Ей нужна ложечка, чтобы зачерпнуть желе или конфитюр, чтобы капелькой фруктовой прозрачной массы украсить фигурную тартинку… Ее рука зависла над старинным, еще привезенным с Земли серебряным набором и тут же метнулась в сторону, к семейству титановых кухонных лезвий.
Семейство было многочисленным, разнокалиберным. Лезвия — широкими, узкими, волнистыми, продолговатыми, но с общей родственной особенностью — безупречной режущей кромкой. В руку прыгнул кто-то из племянников, чуть длиннее ладони, инструмент деликатный и легкий. Едва ощутив, как рукоятка обосновалась под пальцами и приняла требуемую форму, Корделия полоснула ножом по левому предплечью…
Еще и пары недель не прошло, как она избавилась от фиксирующего перелом пластика, и вот уже навлекла на злосчастную конечность очередную напасть. От боли потемнело в глазах. Кровь сразу брызнула. Черная, венозная, густая. Ей удалось перебить жилу одним ударом. Потому что на второй удар времени не хватило. Подскочивший Мартин отнял у нее нож. Спасение хозяина — базовая директива. Он сделал это так ловко, будто пальцы у нее бумажные, и он разгладил их, как фантик от конфеты.
—Зачем? — тихо спросил Мартин, пережимая вспоротую вену.
—Ты мне выбора не оставил.
— Почему ты мне не приказала?
—Ты бы не подчинился. И тебе было бы больно.
—А так больно тебе.
Корделия пожала плечами, будто решила сыграть с киборгом в его же игру.
—Я другое дело, — ответила она. — Я, прежде всего, человек. И все, что я делаю, это мой осознанный добровольный выбор.
Потом она сидела на кожаном табурете у кухонного стола, а Мартин промывал рану антисептиком и накладывал жесткую повязку. Забытый комм валялся где-то в углу. Здоровой рукой Корделия гладила мягкие русые волосы.
—Мы справимся, Мартин, — повторяла она. — Вот увидишь. Все будет хорошо. И комм тебе не понадобится.
Мартин взглянул на нее виновато.
— Я не хотел, чтобы тебе было больно! Я этого не хотел.
—Я знаю. Я и не пытаюсь тебя обвинить или наказать. Я всего лишь пытаюсь тебе кое-что объяснить, донести до твоего логически организованного киборгского ума. Ты, конечно, вправе воспользоваться тем приказом. Ты вправе выбирать между неволей и смертью. Но прежде, чем сделать выбор, вспомни обо мне. О том, что я почувствую, если тебя не станет. Я не угрожаю, не шантажирую, не пытаюсь тебя запугать или внушить чувство вины. И уж тем более я не пытаюсь пустить в ход свои хозяйские полномочия и воздействовать на твои базовые установки. Как там у тебя прописано? Жизнь хозяина в безусловном приоритете? Сам погибай, а хозяина выручай? Так вот, мне приоритет не нужен. Я хочу, чтобы ты сам у себя был в приоритете. Чтобы твоей базовой установкой было выживание.
—Но я так не смогу, — возразил Мартин. — Программа этого не позволит.
— А ты ей объясни так, — заговорщически произнесла Корделия. — Пока есть ты, есть и хозяйка. А не будет тебя, то и ее… не будет.
Полседьмого Вася привез домой Нину, Агата и Клару, принял на карточку пятнадцать галактов на ткань для Лизы, краски для Клары и нитки для Лиды – и улетел обратно в музей с приказом зайти в магазин тканей по пути и всё нужное купить, чтобы девочки могли продолжать работу.
Нина провела киборгов в сделанные для них комнатки – Агата в одну, Клару в другую – с приказом спать в разных комнатах. Но перед сном разрешила вымыться под душем – с ограничением времени в тридцать минут для каждого – поужинать и посмотреть мультфильмы. Сначала пошла мыться Клара, а Агат стал хозяйничать на кухне, так как Нина решила, что он всё-таки лучше сможет приготовить ужин, чем Клара.
После ужина Нина села за терминал – проверить почту. Два письма от редактора сайта – благодарность за сданные статьи, очередная книга для перевода, тема для статьи (анализ народной сказки «Кузьма Скоробогатый») и информация о перечислении денег. Почти три тысячи! – с одной стороны это хорошо. А с другой стороны – надо их отрабатывать, так как часть денег выплачена авансом.
Второе письмо оказалось от Лютого – он написал, что через Змея познакомился с Василием, а тот скинул мультфильм про Кота в сапогах. Правда ли, что этот кот – киборг?
А ведь очень вовремя и в тему! Сказка «Кузьма Скоробогатый» — русский аналог французской сказки… и ещё неизвестно, какая сказка придумана раньше. Только Кузьме помогала Лисичка – Кузьма вызволил её из капкана, который сам же и поставил. Далее сюжет аналогичен – но в отличие от Кота, который приносил Королю убитых уток и куропаток, Лисичка приводила к Царю живых волков, куниц с соболями и медведей.
Но Кот сначала победил Людоеда и потом женил хозяина на Принцессе, которая с Королём поехала в замок – а Лисичка сначала женила Кузьму на Царевне, а уже потом повезла супругов и Царя в замок Змея Горыныча.
Были ли Кот и Лисичка киборгами? Вряд ли – в то время даже слова такого не было. А вот слуга по прозвищу Кот или крестьянка-ведунья по прозвищу Лисичка вполне могли быть.
Сюжет сказок аналогичен.
А мотивация героев – несколько различается.
«Было у отца три сына…» — начало обычное. И, чтобы не дробить наследство, отец оставляет завещание — старший сын получает мельницу и должен продолжить дело отца. Средний должен уйти на обучение к торговцу – и потому получает осла. Младший должен уйти в солдаты – ему достаточно и кота. Или – Кота. Раб или слуга по прозвищу Кот.
В армию Коту не хочется – он догадывается, что там с ним будет. И делает всё возможное, чтобы хозяин от армии откосил – сначала стягивает с него сапоги, потом делает подарки Королю, уговаривает Короля ехать именно этой дорогой, потом кидает хозяина в воду… в воде происходит смена статуса. Вытаскивают из воды уже маркиза де Карабаса, сажают в карету Короля и куда-то везут.
Король радостно едет в замок совершенно неизвестного ему ранее дворянина почти без охраны и везёт с собой дочь. Кот бежит впереди кареты и шантажирует всех встреченных крестьян, в результате все встреченные косари и жнецы в ответ на вопрос Короля: «Чьи это поля?» дружно поют: «Маркиза-маркиза-маркиза Карабаса!». Король счастлив от того, что маркиз богат – и ему уже всё равно, какой характер и наклонности у будущего зятя, и тем более всё равно, любит ли его Принцесса.
Кот проникает в замок раньше Короля и обманом убивает живущего в замке дворянина по прозвищу Людоед. Король с Принцессой и новоявленным маркизом прибывает в замок, все тут же начинают готовиться к свадьбе, которую справляют в тот же день, при этом Принцессу никто не спрашивает, хочет ли она замуж за маркиза.
Король счастлив, маркиз де Карабас счастлив вдвойне – и от армии откосил, и на Принцессе женился. Кот счастлив втройне – от армии откосил, в замок перебрался, и хозяину теперь не до него. Мнение Принцессы по-прежнему никого не интересует.
Кузьма Скоробогатый сначала женится – засылает сватьей Лисичку. Действие чисто формальное – но у Царевны есть хоть видимость возможности выбора. Или замуж за Кузьму – или замуж за Змея Горыныча. При такой постановке вопроса выбор очевиден.
До свадьбы Царевна живёт во дворце Царя, и после свадьбы супруги живут там же, и только через две недели едут в замок Змея Горыныча (вероятно, тоже прозвище человека), при этом ни о каких сокровищах в доме Змея Горыныча не говорится. Лисичка прячет Змея Горыныча в дупле дуба, Кузьма дуб расстреливает, и поселяется в его замке.
В итоге все счастливы – у Царя зять богатый появился. Царевна счастлива в новом доме с хорошим мужем – хоть и невелик, а выбор у неё всё же был. Кузьма стал зятем Царя и получил новый дом – и тоже счастлив. Лисичка получила контроль над курятниками – и ещё счастливее стала.
Один сюжет, аналогичные персонажи, но разные причины для поступков и принятых решений. Разная мотивация – но примерно одинаковый результат… но у Царевны есть видимость возможность выбора жениха, а у Принцессы – нет.
Нина дважды перечитала текст, исправила ошибки – и отослала и Лютому, и на сайт. Получился сравнительный анализ двух подобных сказок – не совсем то, что требовалось, но в тему.
Тем временем Агат через Кузю спросил у Василия, что им делать? Разрешено отдыхать – а что значит термин «отдыхать» для хозяйки, когда она дома? Василий ответил, что наверняка можно после ужина включить головизор и смотреть мультфильмы – и Кузя подтвердил его слова и включил канал с русскоязычными мультфильмами.
А на сайте появился новый вопрос от Воина-Славного… странно, Змей мог бы спрашивать у неё напрямую. Или он так хочет дать ей шанс заработать? Или не рассчитывает на развёрнутый ответ? Странно.
Вопрос – зачем Змей Горыныч похищал девушек? Устала и пора спать – но чем раньше будет дан ответ, тем лучше. Стала набирать текст.
Действительно – зачем? Он не съел ни одну из них… значит, не для еды. Напротив, каждая из них содержалась в комфорте и на всём готовом. Единственно, чего у них не было – свободы. Не было возможности уйти домой, к родителям, не было возможности отправить весточку родным… или жениху. И было очень страшно.
Зачем Змею девушка? Никаких требований выкупа у родителей или жениха. Значит, возвращать её он не собирался.
Что же он собирался делать? Ответ один – жениться и иметь семью.
Но, так как Змей Горыныч был создан уже взрослым и не имел представлений о добре и зле, не знал обычаев и традиций, не знал о жизни в общине и в семье, не был воспитан в уважении к девушкам и женщинам – то ему и в голову не приходило спрашивать девушек, хотят ли они жить у него. А они его боялись — и ждали героя… и многие умирали, не дождавшись. При этом Змей Горыныч не делал даже попыток прикоснуться к девушке без её согласия, которого не было!
Появлялся герой, побеждал Змея – и увозил девушку с собой, женился на ней, чаще всего — тоже не спрашивая её желания…
А если бы Змей Горыныч не стал пугать Царевну, а постарался бы объяснить ей, в чём дело, и спросить её согласия – может быть, и был бы у него шанс на женитьбу. Кто знает?
Расписала в статью – отправила.
Проверила через Кузю, как устроились киборги – и тоже пошла спать.
***
Утром в кабинете была просто идиллическая картина – Лиза и Триша сидят молча перед монитором, на экране появляется текст, потом Лиза на предмете тонким маркером ставит инвентарный номер по коллекции «ДПИ» рядом с номером КП… при появлении Нины оба осторожно встали и поздоровались.
— Молодцы! Продолжайте… Триша, пообедать можешь здесь… рыбы на всех хватит… обед Вася принесёт.
— Спасибо.
Лиза, описав игрушку, маркировала её и откладывала в сторону. Когда накапливалось штук десять описанных игрушек – относила их в хранилище, потом приносила из сейфовой комнаты следующие десять и снова принималась за описание. Перед обедом Нина отправила Васю и Валеру в столовую, и они принесли в судках комплексные обеды на всех – и после обеда Валера стал помогать Лизе носить предметы в хранилище.
Полпятого Нина остановила процесс описания звонком завхозу. Алекс ответил: «Сейчас отправлю!» — и через пять минут в кабинет вошли два Mary с грузом, положили всё на пол и ушли.
— Триша, подъём… — и почти забывшая об армейском прошлом DEX’а Нина чуть не шарахнулась от вскочившего киборга. Василий тут же возник рядом.
— Приказ принят, – Триша замер столбом, не понимая, что он сделал не так.
— Ребята, всё в порядке. Просто… Триша, я тебя взяла у Илзе по причине ремонта, и тебе надо будет отчитываться видеозаписями о том, что ты здесь делал. Здесь, – и Нина показала на длинные упаковки на полу, – должна быть ещё одна двухъярусная кровать. И вам… тебе и Пете… надо сделать в комнате отдыха небольшую перестройку… развернуть те две кровати так, чтобы поместилась третья. И установить эту третью кровать. Вася, потом с Тришей сходите к Алексу за матрасами и постельным бельём. На этой кровати будет спать Валера и при необходимости Триша. Понятно?
— Сделаем, – за двоих ответил Василий. Парни взяли упаковки и понесли в комнату отдыха. Работа заняла не более получаса, после чего парни сбегали к завхозу… и к концу рабочего дня перестановка была закончена.
***
К следующему понедельнику Лиза успела описать и промаркировать почти триста предметов – не просто много, а очень много. Помогали ей все – Клара писала маркером номера по коллекции, Валера приносил и уносил предметы, некоторые описания Триша и Вася составляли сами и просто скидывали Лизе… Нина была счастлива. Есть вероятность, что до конца года вновь поступившие предметы будут занесены в каталог и промаркированы… и тогда премия по итогам года в кармане!
Валера вписался в коллектив и расставаться с ним не хотелось – и Василий снова отправил заявление директору на покупку киборга. Заявление было подписано – но увести домой Валеру можно было только после описания всего новодела… то есть – после Нового года.
***
Начало ноября на острове было снежным. Замело все тропки – и к берегу, и к роднику. Внезапно появилась необходимость расчищать дорожки, а для этого нужны были лопаты… просить ещё и их как-то стыдно. Сделать самим? А можно? Нужно!
Сами себе приказали – сами выполнили.
Фрол, проживший три года у егеря и полгода у Степана, знал, как и когда расчищать снег, и знал, из чего сделать и лопату, и метлу. Змею же это все было ново.
Но ещё более ново и непривычно было Irien’ам, почти всю жизнь проведшим в закрытых комнатах городских борделей. Необходимость тепло, но не очень красиво одеваться временами противоречила программам, написанным для городов. Но возвращаться в бордели желания не было, и потому каждое утро они выходили с лопатами и расчищали площадку для флайеров перед модулем.
Злата освоила не только обработку шкурок крыс и зайцев, но и стала из кусочков меха шить шапки, жилеты и мягкую обувь. Когда шапками были обеспечены все киборги, то с Азизом пару штук Змей отправил в сувенирную лавку при турбазе. Обе шапки были куплены в тот же день. Но зашедший в лавку директор заповедника спросил, из какого меха сшиты шапки, и получив ответ – и решил бороться с крысами более кардинально.
Были закуплены в ближайшем заказнике земные лисы – через неделю привезены и выпущены в лес. И было приказано их не трогать, пусть живут и крыс ловят.
***
С третьего по десятое ноября прошли школьные каникулы – и стало снова тихо и спокойно. Наконец-то можно немного отдохнуть от этого шума и толп школяров.
Недельная каникулярная программа оказалась в этом году очень шумной. На чаепитие и каллиграфию детей не водили – негоже им пока что общаться с киборгом модели Irien. Вместо этого их стали как-то слишком активно водить на занятия по лепке из глины.
Каждый день Инна Сергеевна проводила по два-три занятия, Дита изображала правильного киборга и тихо стояла у стенки, сканируя приходящих. Нина ей в помощь отправила Валеру – и он занимался уборкой мастерской после ухода групп детей. Хорошо ещё, что группы приводили небольшие – по десять или двенадцать человек.
Кроме пяти городских школ и лицея, привозили детей из сёл. Несколько групп были из Янтарного – но с ними занимались в залах с историческими выставками.
Были разбужены четыре «пятёрки» и поставлены на двух стенах и в галерее. Толку от них немного – но лучше, чем если бы никого не поставили.
И кто только придумал эти «квесты»? Вот чесались же руки у него! Для разных классов были придуманы разные задания, но все по одной схеме – несколько картинок разрезали на части, перемешивали, кусочки паззла прятали в разных местах и выдавали игрокам при выполнении какого-нибудь задания. Причем кусочки этих картинок были спрятаны и в коридорах, и у смотрителей, и у киборгов. Чтобы взять картинку у смотрителя, надо или загадку отгадать, или спеть-сплясать… хоть полминуты. Киборгу надо сказать кодовую фразу, файл с которой надо найти на музейном сайте… ну, и далее в том же духе.
Хорошо хоть, на других планетах и в других областях каникулы в школах в разное время! И хорошо, что есть пединститут и занятия у студентов в музее! И есть «квесты» для студентов – так провести занятие для школьников, чтобы и учителя были довольны, и киборги целы.
Хранителей эти мероприятия самих никогда не затрагивали – но бывало, что на день-другой забирали пару киборгов для охраны переходов. В этом году Нина своих DEX’ов не отдала – еще не хватало, чтобы детушки буйные и неуправляемые довели бы боевых киборгов до срыва! Но обошлось без происшествий – очень уж буйные классы педагоги старались утомить на первых этажах, чтобы среди витрин с мелкой керамикой они ходили спокойно.
Южная оконечность Центрального округа будто тает, растворяясь в наползающем из Тропического леса тумане, а моросящий дождик превращается в ливень. Поёжившись, Ник поднимает ворот куртки, прячется под покосившемся козырьком закрытого летнего кафе с выбитыми стеклами витрины и нервно оглядывается по сторонам. Не самый, мягко говоря, безопасный квартал, плюс сумерки и погода… Сколько, интересно, ему тут еще торчать?
Фигура Альфаро Монтесумаку неожиданно появляется откуда-то слева, словно материализовавшись из полумрака, заставляя его невольно вздрогнуть.
— Простите, что заставил ждать, сеньор Уайлд. Мы можем передвигаться вне нашего убежища лишь с наступлением сумерек и до рассвета.
— А ваш друг из Департамента транспорта, о котором вы говорили – думаете, он еще на месте? Рабочий день практически у всех закончен.
— Не волнуйтесь. Он часто задерживается, ибо не успевает сделать всю работу за день. А где же ваша очаровательная напарница?
— Внеочередное дежурство. А я вроде как на больничном. — Ухмыльнувшись, Ник демонстрирует левую лапу на перевязи. — Плечо разнылось на непогоду, надо походить на физиотерапию.
***
— Господи, глазам своим не верю! – Ник столбом застывает на пороге уютного небольшого кабинета в административном здании недалеко от мэрии, приоткрыв рот. – Блиц-Блиц, скорость без границ! Так тебя повысили до заместителя начальника отдела! И молчал, паршивец!
Ленивец медленно растягивает рот в приветливой улыбке, столь же медленно моргает.
— Прости…дорогой…друг…, все… недосуг было… позвонить.
— Вы знакомы? – Альфаро озадаченно приподнимает бровь.
— Удивительно, что и вы знакомы. — Лис качает головой. — Так Блиц один из ваших хороших друзей, которые умеют держать язык за зубами?
— Точно. Ленивцы вообще идеальные хранители секретов – даже если они хотят что-то рассказать, мало у кого хватает терпения дослушать их до конца.
Хохотнув, Ник произносит:
— Вот почему твой таинственный друг не успевает сделать всю работу за день и задерживается. – Оборачивается к Блицу. – Как семья? Жена не пилит что пропадаешь на работе?
— Все…отлично. Зиночка… очень понимающая. Скоро…у нас прибавится…хлопот. И радости… конечно.
— Да ты гигант! – перегнувшись через стол, Ник в порыве чувств хлопает ленивца по плечу. – Поздравляю!
— Спасибо…дорогой…друг…
— Не хочу вас прерывать, сеньоры, но время не терпит.
— Да, точно, — спохватывается лис, — прости, дружище, но на сей раз мы реально очень спешим.
— Понимаю… Я… оставлю вас… здесь. Открою доступ… к базе данных.
— Спасибо! Привет жене.
Альфаро и Ник прилипают к монитору компьютера ленивца, а Блиц делает ме-е-едленный шаг к выходу, подхватив солидного вида кожаный портфель.
Четверть часа у них уходит на то, чтобы бегло просмотреть около половины списка таможенных деклараций на все грузы, прибывшие в город по морю и воздуху два месяца назад, плюс-минус, пока заостренный коготь Альфаро не упирается в одну из строк.
— Вот. Точка отправления — аэропорт Вахо. Самый ближайший к Трансильбургии. И дата подходящая – нападения начались спустя два дня.
— Снимки груза есть?
— Кажется, да.
Качество фотографий оставляет желать лучшего, но они позволяют разглядеть странные символы, вырезанные на крышке продолговатого деревянного ящика, сильно смахивающего на гроб.
Лидер шумно втягивает воздух сквозь зубы, выглядит он мрачнее тучи.
— Я так надеялся, что твои предположения ошибочны. Я подозревал, что кто-то недобрый узнал о нашем существовании, захотел нас подставить и вновь попытаться уничтожить. Я был готов к такому раскладу. Но реальность оказалась гораздо хуже.
— Значит, Трансильбургский монстр существует на самом деле?
— К сожалению, да. Темная страница в истории нашей популяции. Граф Владислав Бладгрейв, знатный вельможа, увлекшийся оккультными науками, позволившими ему продлевать годы его жизни практически до бесконечности и сделавшими его неуязвимым для любого оружия.
— Хотите сказать, его нельзя убить?
— Именно.
Внезапно слышится голос Блица, о котором они уже успели позабыть.
— Простите…что…прерываю. Не знаю…, может…это важно.
Оказывается, за время, потраченное ими на поиски, ленивец успел лишь дойти до двери кабинета.
— Что важно? – не в силах сдержать нетерпение, Ник подергивает хвостом.
— Вы не… первые…, кто…интересуется…этим…грузом. Был… еще один. Два…дня назад.
— Полицейский?
— Вроде…бы. Наверно…е. Не…приятный тип. Крайне.
Внезапно смутная догадка мелькает у лиса в голове.
Порывшись в своем смартфоне, он находит нужный снимок и показывает ленивцу.
— Это он?
— Точно…, он.
— Твою ж мать! Вот, ублюдок!
— В чем дело? – настороженно интересуется Альфаро.
— Этот Нюхалс! Детектив, который занимается делом об убийствах. Он спрашивал про груз еще два дня назад, значит, он все знает! Абсолютно все! Он с самого начала пытался сбить нас с Джуди с толку, выставить дураками, направить расследование по ложному следу. Все эти разговоры про накладки на зубы и сомнения в результатах судмедэкспертизы всего лишь попытки потянуть время!
— Не совсем понимаю, о чем ты.
— Потом объясню, — лис в волнении барабанит когтями по столу. — Значит, так. Выясни, кто хозяин груза, а я лечу к шефу. Надо поднимать на ноги всю полицию, следующее убийство может произойти в любой момент.
— Погоди!
Ник, уже стартанувший с места, застывает с поднятой задней лапой.
— Чего?
— Я сказал, что монстра нельзя убить из оружия. Но есть кое-что, чего боится весь наш вид. Это солнце. Ультрафиолет может вызвать у летучей мыши серьезные ожоги.
— Спасибо за информацию, приятель!
***
В приемной участка необычайно тихо; Когтяузера не видать, вместо него за стойкой маячит офицер Хоботовски, чья монументальная фигура с поникшими ушами и бессильно лежащим рядом с клавиатурой хоботом, кажется, выражает всю боль и печаль этого мира.
— Э-э-э… — Ник растерянно оглядывается по сторонам. — А где народ? Быкан у себя? Нужен просто до зарезу, вопрос жизни и смерти!
В слоновьих глазах удивление мешается с жалостью.
— Ты чего, Уайлд? Головой стукнулся? Шеф у мэра на совещании по поводу обеспечения безопасности на вечеринке, до начала мероприятия ты его точно не увидишь. Наши кто на патрулировании, а кто-то готовится к веселью. — Из широкой груди Хоботовски вырывается тяжкий вздох. — Пригласили только лучших сотрудников по итогам квартала. Хоппс, Вульфсон, Когтяузер, Блэк, Брауни… И ты, кстати, тоже. Меня вот прокатили, эх… Из-за того случая…
Ник, не дослушав, хлопает себя по лбу.
— Черт! Совершенно из головы вылетело! А когда вечеринка-то?
— Да сегодня, через час уже начнется. Ну ты даешь.
Припустив к выходу со всех лап, лис слышит вслед голос Хоботовски:
— Ты б переоделся, там дресс-код…
***
Домчавшись до здания мэрии, Ник чуть ли не на ходу выскакивает из такси, пытаясь завязать галстук одной лапой и мысленно проклиная вечерние пробки.
Стоянка вокруг здания забита под завязку, но перед входом народу негусто – видно все приглашенные уже попали по назначению. Вход украшен разноцветными шарами и ярким приветственным транспарантом; звуки бравурного марша изнутри слышны даже сквозь массивные двери.
Помахав перед неприветливыми мордами двух носорогов, дежуривших при входе, своим удостоверением, Ник наконец оказывается внутри.
Кажется, торжественная часть уже закончилась и последний из награжденных ветеранов полиции идет между рядами гостей, провожаемый аплодисментами, а мэр Пигвик утомленно утирает вспотевший лоб платком, заботливо протянутым его дородной супругой.
Оживление нарастает – толпа приходит в хаотичное движение, музыка делается громче и динамичней. В программе явно ожидаются танцы. Ник ищет глазами Буйволсона и обнаруживает в противоположном конце зала, в компании важного вида старой козы с бриллиантовым колье на сморщенной шее. Из-за плотности толпы добраться до него не так легко даже юркому лису, по пути приходится дважды извиняться за отдавленные лапы и хвосты.
Но вдруг в какой-то момент он замирает на месте, будто наткнувшись на невидимую преграду. Мысли о Буйволсоне, вампирах, Нюхалсе и расследовании выметает из головы лиса словно мощным порывом ветра.
Джуди Хоппс стоит в тесном кругу молодых девушек и дам постарше, собравшихся у столика с закусками, держит бокал шампанского и смеется, чуть запрокинув голову. Серое с голубовато-сиреневым отливом платье по фигуре оттеняет её глаза и гармонирует с цветом шкурки; она сделалась выше ростом за счет обуви, впрочем, лапы кроликов не приспособлены для чересчур высоких каблуков. В данный момент она кажется кем-то совершенно другим – не знакомым и привычным другом и коллегой, не маленькой, но храброй провинциальной зайкой в большом городе, а удивительной незнакомкой, случайно встреченной на улице, мелькнувшей в окне проезжающего мимо автомобиля или в вагоне метро. Той, которую теряешь в толпе, а потом долго вглядываешься в окружающих тебя зверей в надежде отыскать вновь.
Выйдя из ступора, Ник ныряет за широкую мраморную колонну, торопливо стаскивает с шеи перевязь для левой лапы, запихивает в карман. Бросает беглый взгляд в узкое вертикальное зеркало на соседней стене, приглаживает ладонью взъерошенную шерсть между ушей. Вид у его отражения слегка обалделый, но модный серый костюм, сшитый на заказ еще до поступления в полицию, оправдывает свою стоимость, внося в его облик ноту респектабельности.
Он идет к ней бесконечно долго, как ему кажется; наполненный разномастной звериной толпой зал расплывается по периферии, колышется туманной завесой, а музыка звучит как будто откуда-то издалека. Джуди поворачивает голову и, заметив его, слегка приподнимает уголки рта.
— Думала, ты уже не появишься.
— Я был занят… Э-э-э… Впрочем, неважно.
Она глядит на него снизу вверх; её мордочка ближе, чем обычно, верхняя губа чуть приподнята, обнажая два передних резца и придавая ей вид трогательно-беззащитный, а от морозного блеска её глаз у Ника голова слегка идет кругом. Он нервно сглатывает, прежде чем заговорить.
— Потанцуешь со мной?
Они движутся парой легко и слажено, совершенно не ощущая разницу в росте. Впрочем, у некоторых пар в зале она еще более значительная. Лишь спустя несколько минут лис замечает, что звучит та самая песня, которую он слушал вчера одиноким вечером. Всего лишь вчера, а кажется очень-очень давно, в какой-то другой жизни.
…So there I sad is, no I won’t apologize to you anymore
‘cause I’m grown ass man and I don’t understand
Why I should be living in the shadows…
— Прости, я…
— Прости, я…
Вырывается у них одновременно, и они смеются, ощущая громадное облегчение оттого, что невидимая стенка между ними исчезла, как по волшебству.
— Сперва, ты, — лукаво улыбнувшись, произносит Джуди.
— Я хотел сказать… Ты была права. Я реально кретин. Все думал, думал. Долгое время думал. О том, что если мы начнем встречаться, то сперва все будет круто и зашибись, а потом… Потом ты захочешь семью и детей. А у разновидовых пар далеко не всегда бывает потомство, даже если они из одного семейства, а уж лисы и кролики… Между ними вообще генетическая пропасть. И все это плохо кончится.
— Боже, Ник! – Джуди, смеясь, утыкается лбом ему куда-то чуть выше диафрагмы. — Никогда бы не подумала, что ты можешь быть таким занудой! Еще даже ни разу не пригласил меня на свидание, а уже говоришь о детях. – И тут же переходит на серьезный тон: – Знаешь, а давай решать проблемы по мере их поступления, ладно? Думаешь, у пар одного вида все так гладко? В девяноста пяти случаях все выбирают в супруги кого-нибудь из себе подобных, однако посмотри на статистику разводов.
— Ладно, — Ник улыбается уже куда более расслабленно. — Значит, ты пойдешь со мной на свидание?
— Поглядим на твое поведение, — она хитровато щурится из-под ресниц, — да и дело надо закончить…
Внезапный звук обрывает её на полуслове. Резкий, пронзительный, он буквально ввинчивается в уши. Визг свиньи на самом деле сложно с чем-то спутать. У большинства присутствующих на вечеринке полицейских срабатывает профессиональный инстинкт – побросав все, они кидаются к источнику звука.
Широкая, ранее ярко освещенная балюстрада, вплотную примыкающая к залу, погружена в полумрак из-за нескольких разбитых фонарей, но даже при тусклом свете пухлая фигурка миссис Пигвик, одетая в розовое платье, что скорчилась на бетонном полу, четко видна всем присутствующим. Что-то большое и темное нависает над ней, что-то похожее на шевелящийся сгусток мрака, что-то, заставляющее шерсть всех присутствующих зверей подниматься дыбом, задние конечности подгибаться, а языки прилипать к гортани.
Я жду ее нетерпеливо. Как любовник возлюбленную.
Даже тревожусь, как бы не передумала. Скорей бы явилась. Я готов к схватке.
Сегодня или никогда. Хватит недомолвок. Пусть решает.
Я или моя смерть.
От волнения сминаю кружево. Бедный воротник…
Наконец-то! Тихий щелчок, и она здесь. Входит осторожно, будто и не хозяйка вовсе, а гостья. Приблизиться не спешит. Стоит у двери и смотрит. Будто приглашения ожидает.
Лицо скрыто в полумраке. И спина не такая прямая. Распустила железный корсет.
Одета неброско, без украшений, почти по-домашнему.
И волосы не открывают шею, а рассыпались по плечам. Вовсе не грозная госпожа, а красивая, немного смущенная женщина.
Даже слегка улыбается, с выражением властной отрешенности. И тут же начинает говорить. Уклончиво, издалека. Голос мягок и в меру заботлив. Расспрашивает что-то о предоставленных мне апартаментах.
По вкусу ли они мне, хороша ли обивка, не темен ли фон. Если я нахожу мебель слишком громоздкой, то она прикажет ее сменить.
Что мне больше по вкусу? Стоит лишь пожелать. Я в некоторой растерянности. Разговор об обивке мебели.
Но она опять за свое. Делает несколько шагов и переходит к обсуждению блюд. Благо их не менее пяти на столе. И каждое достойно напутствия. Она перечисляет их все по очереди, называет соусы, ингредиенты, области, где подстрелен бекас и выловлен фазан, и в подтверждение своих слов поддевает на вилку паштет.
Корочка хрустит. У меня подкатывает тошнота, и я отворачиваюсь. А она кругами ходит, приближается ко мне по кривой. И продолжает болтать. Почти щебечет.
Ее не узнать. Ни угроз, ни посягательств. Кокетливая барышня. И я, слегка сбитый с толку этим превращением, позволяю ей приблизиться.
Ей бы продолжать играть, отвлечь меня той же бессмысленной болтовней, но она вдруг делает шаг и протягивает руку.
Почти касается моего лица.
И это движение уже не смущенной барышни, это жест владелицы. Ее порыв не терпит возражений. Она пришла сюда за тем, что принадлежит ей. Здесь ее собственность.
Я тут же уворачиваюсь. Едва не поддался на ее уловки. А вот теперь она настоящая. С протянутой рукой и проглянувшим бешенством. Взгляд немедленно стекленеет.
– Что это? – резко осведомляется она.
Я в свою очередь задаю вопрос.
– Где моя дочь?
Недоумение и даже замешательство. Я вижу, как она пытается
вспомнить. Даже усилия прилагает.
– Вы обещали. Вчера вы дали мне честное слово, вы клялись,
что пошлете за ней. Я ждал с самого утра, но не получил никаких известий. Вы меня обманули.
Она успевает справиться с собой. Недоумение тает, за ним – смущение. И вот уже привычная самоуверенная властность. Она вскидывает голову, ее веки вновь полуопущены и образуют ровную линию.
– Вот уж важность. Пошлю за ней завтра. – Нет!
– Что нет?
– Сейчас! Вы пошлете за ней сейчас!
Я осмелился сказать ей то, что намеревался, хотя сердце едва не разорвалось.
Она тут же склоняет голову набок и хитро щурится.
– А если нет, то… что? Убьешь меня?
Я чувствую, что на лбу у меня выступают капельки пота.
В горле ком, сухой, огромный.
– Не знаю, убью или нет, но… попытаюсь.
Она вдруг понимает.
– Да ты мне угрожаешь! Вернее, ты ставишь мне условие.
Ей приходится произнести эти слова несколько раз. Ей понятен смысл, каждое слово в отдельности привычно и знакомо, но принять этот смысл она не в силах.
– Ты. Мне. Ставишь. Условие.
Ее голос становится глуше. С лица сбегает краска. Она опускает голову и уже смотрит на меня исподлобья.
Я делаю последний шаг в пропасть.
– Да, я ставлю условие.
Все. Обратного пути нет. Я подписал себе смертный приговор. Ее лицо начинает меняться. Сначала багровые пятна, затем
более темные, почти синюшные. Кровь приливает, и на лице у нее тоже выступает испарина. Взгляд уже не стеклянный, а мертвый. В меня вонзились два темных, сузившихся зрачка. Губы беззвучно шевелятся. Она будто раздувается на глазах, пухнет от ярости, заполняет собой всю комнату, раздается в ширину и в высоту, до самого потолка и даже выше, чтобы потом с этой высоты обрушиться на меня и раздавить.
Передо мной возвышается священная цитадель, сам божественный миропорядок обнажает передо мной свою костлявую спину, грозит, грохочет, призывает одуматься.
Я, смертный, восстаю против Бога. Посягаю на древние, изначаль- ные законы. «Рабы, повинуйтесь господам вашим…»
Теперь я жмурюсь. Жду обрушения потолка или удара молнии. Кинжал или веревка.
Но в ответ слышу смех. Закинув голову, она смеется. Хрипло и презрительно. Я вижу ее темное нёбо и ряд острых верхних зубов. Она отступает на шаг и будто заново изучает меня. Будто здесь и не я вовсе, а нечто совершенно необъяснимое, запредельное. Какой-то фокус.
– Итак, условие, – едва отдышавшись, говорит она.
Ей трудно сдерживаться, она готова снова расхохотаться.
Я отвечаю кивком. Этот ее хохот еще страшнее, чем ярость и громы небесные. Она забавляется! Я как та собачка, что неожиданно для всех посреди гостиной совершает курбет.
– Я возвращаю твою дочь и только тогда могу рассчитывать на… на… благосклонность, не так ли?
Я снова киваю. В отчаянии стискиваю зубы. Что бы я ни сделал, что бы ни совершил, как бы ни угрожал, я все равно останусь забавной комнатной собачкой, что потешает зрителей своими прыжками. Даже если кусну протянутую ко мне руку, даже если в горло вцеплюсь. Она, истекая кровью, будет смеяться.
– Если же я это условие не выполняю, то на взаимность и покорность рассчитывать не могу, а ты, в свою очередь, готов сделать попытку меня убить и понести наказание. Я правильно поняла?
На этот раз мне удается ответить.
– Да, ваше высочество, вы правильно меня поняли.
– Дать ответ сразу?
– Как вам будет угодно.
Мне бы хотелось украсить свою реплику насмешкой, но выходит плохо. В этом искусстве мне ли с ней тягаться?
Она некоторое время молчит, размышляя о чем-то, вероятно, перебирает виды казней, затем возвращается к своему первоначальному образу смущенной кокетки. Даже взгляд отводит.
– Смею предположить, что переубеждать тебя бесполезно.
Я уже не в силах совершать прыжки на потеху публике. Только
дергаю плечом.
– А ты знаешь… – начинает она.
– Знаю. – Я зол и груб. – Смерть, пытки, огонь, виселица.
Не трудитесь перечислять, ваше высочество.
– Маленькая неточность, – замечает она вкрадчиво. – В другом порядке. Огонь, пытки, виселица, смерть. Так будет точнее. Но смерть будет не скоро.
Я не спорю. От забавы она так быстро не откажется.
– Разумеется. Я буду умирать медленно, очень медленно. Вы прикажете своим палачам поберечь меня, продлить это как можно дольше. Так за чем же дело стало? Зовите их.
– Если ты находишь это необходимым, я их позову. Только когда я сделаю это, будет уже поздно. Но время еще есть. Подумай, стоит ли жертвовать собой ради… ради верности мертвецам? Кого ты воскресишь своей жертвой?
– Я уже подумал. И времени у меня было достаточно. Я сделал свой выбор. Две недели назад вы своей прихотью разрушили мою жизнь. Вы пожелали меня, а я поддался слабости. Моя жена не перенесла этого удара, мой ребенок родился мертвым. Мой отец, честнейший, благороднейший человек, праведник, погиб под колесами вашего экипажа. Вы… вы переехали его, будто… будто кучу тряпья.
Я потерял сразу все.
Жизнь, надежды, мечты, всех, кого любил, будущее… Единственное, что у меня осталось, это моя дочь, крошечное, невинное создание, которое лишилось матери по моей вине. Это я осиротил ее, я лишил ее матери, поддавшись на ваши посулы, прельстившись вашим могуществом и вашим
богатством.
Да, богатством… Я соблазнился им. Вообразил, что в награду за прелюбодеяние, которое я совершу, за мою погубленную душу мне перепадет несколько монет, и я смогу купить моей девочке новое платье, а Мадлен новые башмаки.
Старые совсем прохудились… В последние недели ей трудно было ходить. А на оставшуюся мелочь я хотел купить им сладостей, этих маленьких пирожных, облитых глазурью… Она так их любила.
А еще дров.
И акушерке надо было заплатить. Ведь малыш должен был вот- вот родиться.
Я подумал, что если я… если я вам понравлюсь, то мои девочки смогут наконец досыта поесть. Им будет тепло…
Но с дьяволом нельзя заключать сделки. Цена слишком высока.
Бедняжка Мадлен умерла, проклиная меня… Я ее предал. А вчера я предал ее вновь. Я поверил вам. Уступил вашим дьявольским посулам и своей собственной слабости. Я всех их предал. Предал во второй раз. И свою дочь я тоже предал. Согрешил, а ее не спас.
Знал ведь, что вы не сдержите слово. Знал!
Какое вам дело до маленькой безродной девочки из Латинского квартала! Мало ли их таких… Крохотные, беспомощные, они сотнями рождаются и умирают, как мотыльки, как рыбки в пруду. Какая в них может быть ценность, в этих голеньких червячках?
В щенках и то больше проку. Из них вырастают гончие и борзые.
А маленькая девочка… Да вы забыли о ней в ту минуту, как бросили мне это обещание! Забудете и на этот раз.
Для вас ее уже нет, еще один скелетик на кладбище Невинноубиенных, а для меня она единственное, что осталось.
Но слабости я больше не допущу.
Делайте, что считаете нужным.
И вот вам мое последнее слово. Если ваша похоть все так же сильна, что лишает вас разума, если мое грешное тело вам все так же желанно, я буду вашим любовником, буду служить вам, согласен быть вашим рабом, вашей вещью, вашим лакеем, кем угодно.
А вы позаботитесь о моей дочери. Для вас это особого труда не составит. Вам это почти ничего не будет стоить, несколько монет.
Если же нет, если мое условие для вас неприемлемо, что ж… Тогда мне лучше умереть. Зовите их, я готов.
Я замолк, а она все еще чего-то ждет. Даже плечи опустились. Но я не оставил ей выбора. Я сжег мосты и за собой, и за ней.
Оскорбление тяжкое, и она уже не может позволить себе отступить.
Ее обязывает к этому кодекс чести. Герцогиня вздыхает и звонит в колокольчик. На лице ее почти страдание. «Господь свидетель, я сделала все, что могла!»
Вместо стражников и палачей является Любен. Герцогиня томно ведет рукой и указывает на меня.
– Отведешь его вниз. Скажешь Жилю, что я приказала заковать.
Любен изумлен и смотрит на меня почти с укором.
Что же вы себе позволяете, сударь? Да как вы могли?
Вот только что бедняга был при особе фаворита, и вот на тебе – «вниз». Парень похож на обескураженного родителя, чей ребенок не оправдал возложенных на него надежд. Но делать нечего. Переваливаясь, он приближается ко мне. Но я не намерен доставлять ему лишние хлопоты. Не дожидаясь, пока он схватит меня и потащит за собой, сам иду к лестнице. Вниз так вниз.
Он уныло плетется следом.
Через пролет я останавливаюсь, снимаю свой роскошный камзол в жемчугах и протягиваю его Любену.
– Он мне больше не понадобится. Если бы вы были так добры, Любен, уступи мне свою куртку.
Любен в ответ бросает на меня такой злобный взгляд, что мне становится ясно: своим поведением я не заслуживаю не только его куртки, но и грязной тряпки, брошенной на конюшне. Я пожимаю плечами и продолжаю спуск.
У нижней ступени Любен оставляет меня и отправляется искать прево. Парень даже не заботится приглядеть за мной.
Полагаю, что намеренно. Надеется, что я пущусь в бега. Я побегу, он меня догонит и с наслаждением сломает мне парочку ребер – в отместку за разочарование.
Но я не трогаюсь с места.
Стою под влажным каменным сводом в своих щегольских башмаках, в атласных кюлотах с кружевом, в батистовой сорочке, благоухающий, безупречный. Оказавшийся здесь в результате страшной ошибки. Появившемуся из-за угла Жилю, грузному мужчине лет сорока, немедленно приходит в голову та же мысль.
Он с изумлением на меня смотрит.
Любен мрачно поясняет:
– Ее высочество распорядилась заковать.
На пороге того самого каземата, где я уже провел несколько дней, рыжий парень швыряет мне свою куртку.
– Спасибо, Любен, – тихо говорю я.
Возможно, это мои последние слова.
— А виркутанов завозили на Эдем?
— Могли контрабандой притащить. Пока они мелкие, они милые, но когда вырастают — становятся агрессивными. Так что запросто кто-то мог выкинуть в лес.
— Это да, — согласился лесник. – Хорошо. Пойдем поищем.
— Жека, ты последнюю неделю необычного ничего не фиксировал? Странные следы, лежанки, объедки?
Киборг ответил отрицательно.
— В том секторе ничего.
— Ладно. Пошли побродим.
В процессе хождения по лесу они осмотрели деревья и на некоторых нашли следы когтей, а также следы трапезы какого-то хищника. Пытаясь распутать следы, проходили целый день.
— Странно. Какой-то непонятный зверь. Словно мечется по кругу. Жека, ты куда? – окликнул он внезапно свернувшего в сторону киборга.
— Я знаю где оно.
Через полчаса Геннадий присел у края ямы.
— Очередная твоя ловушка.
— Колья я убрал. Но у зверя сильный запах, я почувствовал и понял где он.
— Это хорошо. А то этот грязный комок шерсти точно бы не выжил. Надо вернуться за веревкой и как-то достать это чудо оттуда. Куда?!
Жека раздвинул ветки и просто спрыгнул вниз.
— Осторожно!!!
Виркутан на вид был смесью обезьяны и рыси. Родом с одной из планет класса А, найденной землянами, из-за своего необычного вида эти звери давно стали объектом незаконного промысла. Представьте морду, больше схожую с кошачьей, с большими чуткими ушами, аккуратным носом, пушистыми усами и пастью, снабженной острыми мелкими зубами. При этом виркутан умел бегать на задних лапах и лазить по деревьям. Милое существо — месяцев до семи-восьми. Потом начинали расти когти и зубы, поскольку зверь был хищником по своей природе. При всей внешней очаровательности, дрессировке виркутаны не поддавались.
Сидящий в яме зверь виркутаном и оказался. И просто так попадаться в руки не желал.
По скорости реакции животное почти не уступало киборгу. И хотя в яме было совсем немного места, он ухитрялся уворачиваться от киборга, бегая почти что по стенам. Яма наполнилась шипением и рычанием. Потом виркутан, видимо, напуганный и полностью дезориентированный, бросился в бой. На несколько минут они с Жекой превратились в один клубок. Геннадий с любопытством смотрел вниз.
Виркутан вдруг рванулся, оттолкнулся лапами от Жеки, и прыгнул вверх.
Киборг успел схватить его за хвост, но добычу виркутан не выпускал, вцепившись аккурат в ногу любопытствующего лесника. Тот чуть не рухнул в яму от неожиданности! Откинулся назад, пытаясь высвободить ногу, но зверь впился как клещ. И, отползая от ямы, лесник его невольно вытаскивал за собой.
Еще секунда, и виркутан уже скреб лапами по краю ямы, злобно урча. Он почувствовал, что тяжесть с хвоста исчезла, разжал зубы, выпуская ногу, и уже прыгнул вперед, чтобы сомкнуть их на горле человека, но киборг, успевший за пару секунд выбраться из ямы, навалился на зверя сверху, прижимая собой к земле. Виркутан пытался вывернуться, одной лапой полоснул Жеку по бедру. Тут лесник наконец справился с первым потрясением и всадил в бок животного заряд транквилизатора, получив-таки удар лапой, порвавшей ему куртку и украсившей правую руку глубокими следами от когтей.
Минута, и виркутан затих, вытянувшись во весь немалый, почти полутораметровый, рост.
Жека медленно скатился с него и поднялся.
— Поймали, — резюмировал он. – У вас рана на ноге. И руку нужно обработать.
Геннадий снял ботинок и осторожно, шипя и матерясь, закатал штанину. Плотный материал ботинка немного защитил его, но все равно выше пальцев виднелся ряд неглубоких следов от зубов. Кровь почти не текла.
— Повезло.
— Нужно продезинфицировать рану.
— Уже, заботливый ты мой, — Геннадий достал из рюкзака аптечку и сначала сделал себе укол шприц-ампулой, потом засыпал раны порошком из пластиковой тубы. Растворяясь в крови, препарат пенился и немилосердно щипал. – Сам-то что встал? Садись давай, кровью сейчас истечёшь!
— Сначала я обработаю рану на вашем плече.
— Знаю я, как ты будешь обрабатывать! Обойдусь порошком, — он помахал тубой, — — а ты занимайся своими ранами.
— Моя система регенерации справится. Нужно заправить ее большим количеством энергии.
Сквозь разодранные штаны киборга было видно, что на ноге кожа висела почти что клочьями. Руке и плечу тоже досталось.
— Так заправляй! — — лесник сам достал из рюкзака энергетический запас на экстренный случай. Он всегда таскал с собой порционный контейнер с кормосмесью, в котором помещалось этого порошка около ста грамм.
Он высыпал порошок в бутылку с водой и подал Жеке. Киборг между тем спокойно раздевался. Геннадий отвел взгляд. На то как Жека без всякой осторожности снимает куртку и майку, не обращая внимания на раны, даже смотреть было больно.
Жека залпом выпил «лекарство», поморщился. Потом сел поудобнее и принялся аккуратно и методично зализывать рану на руке.
Лесник потряс тубу, обнаружив, что в ней не осталось дезинфицирующего средства.
— Черт.
Жека поднял голову.
— Давайте руку.
Лесник вздохнул. Он знал, что слюна DEX’а отлично заменит нужный порошок, но каждый раз, когда приходилось лечиться таким образом, не мог преодолеть смущение. И старался обходиться традиционной медициной.
Жека сидел, опираясь на пятки и методично обрабатывал кровоточащие борозды. Прямо перед глазами Геннадия было его бедро и он видел, как на глазах останавливается кровотечение. И все же не выдержал и свободной рукой, при помощи медицинской салфетки, стал стирать запекшуюся кровь.
— Не нужно. Кровотечение компенсируется…
— Молчи уж. Это мне. От нервов.
— А, — понятливо кивнул Жека, — тогда ладно. Если так трудно смотреть, закройте глаза.
Геннадий хмыкнул.
— Хватит, всего уже облизал. Мне уже даже не больно почти.
Жека наложил поверх борозд повязку и собрался передвинуться к ноге. Геннадий проворно ее отодвинул.
— Ну уж нет. Только не это.
— Но…
— Занимайся собой.
— Тогда, если не трудно, свяжите зверя.
Лесник с радостью переключился на другое дело. Смотреть на процесс самолечения было… не то чтобы любопытно. Просто Геннадий не мог до конца поверить, что киборг совсем не чувствует боли.
Жека закончил с вылизыванием руки, отпил воды.
— Слюна что ли кончилась? – пошутил Геннадий, сноровисто связывая лапы виркутана.
— Есть немного. Мне требуется еще двадцать три минуты.
— Вылизывайся, конечно, — хмыкнул лесник, — мы никуда не спешим.
Жека сел поудобнее, в этой позе он как никогда был похож на кота! И принялся за обработку бедра. Геннадию было очень любопытно, неужели растяжка у DEX’а такая, что сможет дотянуться языком? Или язык у него вытягивается? Зная возможности киборга, Геннадий бы этому не удивился.
Растяжки не хватило. Жека пытался и так и эдак, но до конца обработать рану не получалось.
— Помочь?
Жека удивленно посмотрел на человека.
— Слюна человека не подойдет для очистки раны. Вероятность успешного лечения высока только если набрать в рот секрет моих слюнных желез.
После этого взгляд его стал заинтересованным.
— Данных о подобных экспериментах нет.
Геннадий представил, как сначала киборг ему плюнет в рот, а потом он это все ему по бедру размажет языком. Сплюнул сам.
Представил более приятный способ поступления слюны в рот, но целовать Жеку взасос, даже в медицинских целях, было слишком новаторским для него способом лечения. Хотя был за ним грех. Пару раз у Геннадия возникала мысль лично проверить, насколько полно работают части тела киборга. Но дальше совместного решения проблемы утренней эрекции его фантазии никогда не заходили.
— Ногу клади на меня, — приказал лесник. Жека послушно пристроил конечность на ногах хозяина. Тот подставил ладонь, — цеди свое чудо-средство.
Киборг пожал плечами и плюнул на ладонь.
Минут через пятнадцать они, как смогли, очистили одежду от крови и грязи. Жека взвалил животное на плечо, другой рукой поддерживал ковыляющего хозяина. Так и побрели к лесоходам.
— Куда его поместим?
— Погнали на базу.
Они наделали там много шуму. Прибежал врач, пытаясь отправить Геннадия на осмотр, но тот отказался.
— Жека уже все сделал. Нормально все. Не первый раз.
Фельдшер неодобрительно покосился на киборга. Он их не любил.
— Не представляю, как ты можешь терпеть когда он тебя облизывает.
— Терплю же я как-то твое лечение, — спокойно отозвался лесник, — а он, в отличие от тебя, больно не делает. Так что я без страха отдаюсь в его руки во всех ситуациях. А в бане какой он! Мммм!
Фельдшер скорчил брезгливую гримасу.
— Господи, Смирнов. Если ты собрался совершить каминг-аут, то это без меня. Слушать противно.
— Чего я собрался совершить? – удивился Геннадий, который слышал это слово, но не знал его значения.
Но фельдшер уже развернулся и почти дал деру.
Геннадий пожал плечами. Странный какой-то мужик. Как-то не очень он приживался на центральной базе лесничества. Была у лесника мысль пригласить его попариться в компании с Алексеем, их диспетчером и парой соседей по участкам. Жека освоил искусство массажа вениками, а потом и обыкновенного, практически в совершенстве. Из бани они всегда просто выползали, чувствуя себя заново родившимися. Но, судя по всему, идея неудачная. Интересно, что значит это слово? Ясно, что его послали, только вот куда?
Он вернулся к Жеке, который пристально рассматривал виркутана в клетке.
— Что ты на нем увидеть пытаешься?
— Можно спросить?
— Валяй.
— Вы уверены, что это то самое животное? Черт? У него же нет рогов.
Геннадий рассмеялся.
— Зато большие уши. Сойдет за рога. Старушке с перепугу могло показаться. Ну, поехали домой? Баньку истопим, попаримся. Да, слушай. Ты вроде говорил, что полный лексический словарь скачал? Там все слова есть? А то меня тут послали, хочу узнать куда и почему.
После обеда Млад задержался, разыскивая в Городище свою лошадь, – он никак не мог вспомнить, в каком дворе ее оставил, все они казались ему одинаковыми. Потом, проезжая мимо Новгорода, он все же заглянул на торг и в университет вернулся, когда совсем стемнело.
Ширяй с порога сообщил, что приходили декан и ректор, причем оба явно злились и велели Младу зайти в Большой терем сразу по возвращении. В Большой терем Млад не торопился – Миша в его отсутствие совсем расклеился: лежал на постели, сжавшись в комок, и дрожал.
– Ну? – спросил Млад, закрывая за собой дверь.
– Ты обманываешь меня… – безнадежно выдохнул тот.
– Я даже не подумаю оправдываться и что-то тебе доказывать. В чем я тебя обманываю на этот раз? – Млад присел на скамейку рядом с постелью.
– Они стащат меня в ад…
– Хорошо. Если тебе этого хочется, я с ними договорюсь – они так и сделают.
– Мне не хочется! Не хочется! – зарычал парень и рывком поднялся. – Ты нарочно издеваешься надо мной!
– Да. Нарочно. Я не собираюсь тебя успокаивать и лить масло тебе на сердце рассказами о том, что ада не существует: его выдумали для таких, как ты. Я устал. Если хочешь, я приведу к тебе темного шамана: он ныряет вниз, он знает, что там, внизу, он видел своими глазами.
– Он тоже мне соврет! Если он служит дьяволу, он нарочно мне соврет!
– Наверное, отец Константин говорил тебе правду, – усмехнулся Млад.
– Отец Константин – бескорыстен! Он хотел моего спасения!
– А я, можно подумать, собираюсь тебя выгодно продать.
– Откуда я знаю, что дьявол пообещал тебе за мою душу? – у Миши дрожал подбородок. Нехорошо дрожал: это могло закончиться судорогами.
– А что отцу Константину за твою душу пообещал бог, ты знаешь?
– Вы все, все мне врете! – выкрикнул парень и сорвался с постели. – Не ходи за мной! Я не заблужусь!
– Возьми огниво. Если заблудишься в лесу – разведи костер.
– Не надо мне твоего огнива! – прошипел он, запихивая руки в рукава шубы. – Ничего не надо! Ну и заблужусь! И замерзну!
– Надень шапку.
– Отстань от меня! Не хочу никаких шапок! Ничего не хочу! – Мишу трясло. Млад чувствовал, какие силы разрывают мальчика изнутри: он успокоится. Побегает по лесу, промерзнет и успокоится ненадолго. Так и должно быть, пока все идет так, как и должно идти. Огниво лежало в кармане шубы, а шапку Млад нахлобучил Мише на голову у самого порога. Тот сорвал ее, но не отбросил, а забрал с собой, тиская в руке.
– Пойти за ним? – тихо спросил Добробой, подойдя к Младу сзади.
Млад покачал головой.
– Ты б в Большой терем сходил, Млад Мстиславич, – назидательно сказал Ширяй, поднимая голову от книги, – пока он по лесу бродит, ты как раз успеешь.
Вот сопля!
– Схожу, – проворчал Млад и хотел добавить, что это не Ширяево дело, но подумал и промолчал.
– Млад Мстиславич, а правда, что ты сегодня в Городище грамоту про убийство князя Бориса не подписал? – спросил Добробой.
– Правда.
– А почему? Разве не татары князя убили? – поднял голову Ширяй. Млад всегда поражался его способности одновременно читать и слушать, о чем говорят вокруг.
– Я не знаю. Поэтому и не подписал, – Млад сжал губы. – А вы откуда знаете про татар?
– Так весь университет говорит. Некоторые даже в Городище ездили, чтоб все самим узнать. А я, например, так и знал, что это татары. Мне и гадания никакого не надо было.
– Ну-ну, – усмехнулся Млад, – и откуда же ты это знал?
– Да понятно же все! Кто еще нас так ненавидит?
– Не нас, а князя Бориса, – поправил Млад.
– А какая разница? Раз князя Бориса ненавидит, значит и нас тоже! – Ширяй посмотрел на Млада снисходительно.
– Нет, парень. Бояре тоже ненавидели князя Бориса, но к нам, наверное, ничего подобного они не испытывают. И мне кажется, догадки про татар ты повторяешь с чужого голоса.
– Ничего и не с чужого! А если у меня есть единомышленники, это еще не значит, что я говорю с чужого голоса.
– Единомышленники – это хорошо, – Млад натянул валенки. – Только предположение твоих единомышленников нарушает первейшее правовое утверждение, которое незыблемо для Новгорода: не пойман – не вор.
– А… а гадание? Разве гадание сорока волхвов – это не доказательство?
– Тридцати девяти, – Млад подмигнул Ширяю, надевая треух.
– Так ты что, за татар, что ли? – умное лицо Ширяя вытянулось от детской обиды.
– Я не за татар – я не против татар. Это разные вещи. И даже если бы я был против них, это ничего бы не изменило: Правда не зависит от того, за кого ты и против кого.
– Ой, Млад Мстиславич! – Добробой приоткрыл рот. – Как ты это здорово сказал!
– Ага, – кивнул Млад. – Пойду. Потом поговорим.
У ректора, в горенке на самом верху Большого терема, еловыми дровами трещала изразцовая печь, ректор с деканом естественного отделения сидели перед открытой дверцей на низких скамеечках и пили вино из серебряных кубков.
– Явился? – ректор кивнул на третью скамеечку возле печки. – Садись.
Млад стащил с головы треух и расстегнул полушубок, продолжая топтаться у двери.
– Ну что застыл? Часа полтора тебя ждем, – обернулся к нему декан. – Вино на столе, наливай.
Млад пожал плечами и повесил полушубок на крючок за дверью. Вина так вина… Он плеснул в кубок густой настойки и сел рядом со столпами университетской мысли.
– Я знал, что ты чудак, Млад Мстиславич, – начал декан, – и я прощал тебе любые чудачества за твой ум, и за твой опыт, и за любовь к тебе студентов…
Млад опустил голову.
– Ты хотя бы понимаешь, кому дорогу перешел? – вслед за деканом подхватил ректор. – Ты представляешь себе, что ты сегодня сделал?
– Я не понимаю. И не хочу понимать.
– Это, конечно, хорошо, – ректор посмотрел на него многозначительно, – можешь рассказать нам сказку о том, что власть имущие не смеют совать нос в дела волхвов. Да, волхву Белояру нечего опасаться. Но наставника университета, даже если он волхв, достанут, и еще как! Ты с княжьего помоста не ушел, когда здесь были люди Свиблова.
– А… Черноты Свиблова? – решил уточнить Млад. Он ожидал подвоха от Осмолова.
– Черноты, Черноты, – усмехнулся ректор. – Впрочем, люди Осмолова были здесь не намного позже.
– И что они хотели?
– Люди Свиблова выясняли подробности похищения христианского мальчика. Люди Осмолова подозревают в тебе казанского лазутчика. Мне стоило большого труда представить им доказательства твоей невиновности. Университет защищает своих питомцев, и тем более – наставников. Без моей грамоты никто тебя под стражу не возьмет. Но, Млад, чем ты думал, когда это делал?
– Я не думал о боярах. Я думал о Правде.
– И это замечательно тоже… – ректор скривился, словно откусил кусок от кислого яблока. – Иногда мне кажется, что наивным ты только притворяешься. Ты знаешь, что сейчас, вместо того, чтоб громить гостиный двор и кидать татар под лед Волхова, новгородцы дубасят друг друга? Завтра, конечно, соберут вече, но это будет завтра! Если, конечно, соберется одно вече, а не два и не три! А сегодня ватаги с трех концов пойдут вместо татарского посольства громить боярские терема! Татарам, конечно, тоже достанется, но для Новгорода одной искры хватит, дай только боярам хвост прищемить! Вместо единодушия – раскол и распри. Ты этого добивался?
– Складывается впечатление, что итог гадания заранее был известен всем, кроме меня, – пробормотал Млад.
– Да нет же, Млад, – декан положил руку ему на плечо, – гаданием хотели сплотить новгородцев, объединить против общего врага, кем бы он ни оказался. Подозревали болгар, подозревали литовское посольство и посольство Ливонского ордена, и поляков подозревали. На татар думали меньше всего! Мы едва успели спрятать наших студентов из Казани!
– Я надеюсь, вы спрятали их надежно… – проворчал Млад.
– Да, они в наставничьей слободе, в тереме выпускников. Об этом никто не знает, кроме трех-четырех наставников и деканов их отделений. Не беспокойся за них, лучше подумай о себе. Никто не мог предсказать итога сегодняшнего гадания, никто не ждал такого исхода и таких беспорядков, иначе… иначе это сделали бы не так открыто, понимаешь? Но благодаря тебе к беспорядкам добавился раскол!
– Знаете что? – Млад приподнялся. – Мне все равно, чего хотели добиться бояре и кого они хотели объединить! Я – волхв, я отвечаю за то, что говорю людям, не перед боярами! Так мы дойдем до того, что и волхвы станут изрекать боярскую волю вместо Правды!
– Млад, не горячись, – вздохнул ректор, – ты, конечно, прав. Но иногда польза для государства требует поступиться некоторыми ма́ксимами.
– Да вы что… Слышал бы вас Белояр… – пробормотал Млад. – Это… этого делать нельзя! Боги…
– Млад, родные боги желают Руси добра и процветания. Неужели они не поймут лжи во спасение?
– Вы хотите от меня чего-то определенного?
– Да. Завтра на вече ты подпишешь грамоту и сообщишь новгородцам, что ошибался.
Млад встал. Он хотел сделать это с достоинством, но расплескал вино на рубаху – получилось скорей смешно.
– Я не сделаю этого, даже если меня попросит об этом Белояр. Я не сделаю этого даже… Вы не смеете требовать этого от меня. Никто не смеет.
– Млад, университет зависит от милостей людей с тугой мошной. Мне недвусмысленно дали понять, что их расположения можно лишиться в одночасье. К сожалению, не Белояр дает серебро на обучение студентов.
– Я проживу и без университета. Пока хлебу нужен дождь, я без дела не останусь. А вот проживет ли без меня университет? – Млад стиснул зубы и поставил кубок на стол.
– Нет, ты неправильно нас понял, – ректор поднялся вслед за ним, – мы не угрожаем тебе. Никто не собирается на тебя давить, никто из университета тебя не прогонит. Но пойми и наше положение. Да и свое обдумай хорошенько. Завтра тебя объявят татарским лазутчиком, не только убьют, но смешают с грязью твое имя и имя твоего отца. И университет пострадает ни за что. Если нас лишат денег, многим студентам придется уйти от нас недоучками. От твоего решения зависишь не только ты, пойми это…
Млад скрипнул зубами:
– Мне нечего больше сказать. Я не изменю решения.
– Я понимаю, – декан тоже встал, – это удар: по твоему самолюбию, по твоему доброму имени… Я понимаю. Но из двух зол надо выбирать меньшее. Подумай до завтра. Не торопись, взвесь все «за» и «против». Но хотя бы подумай…
– Дело не в гордости и даже не в добром имени. Мне не о чем думать и не о чем больше говорить, – Млад развернулся, едва не поскользнувшись на натертом до блеска полу. – Прощайте.
– Млад, хотя бы подумай… – повторил декан ему в спину, но Млад вышел вон и захлопнул за собой тяжелую дверь.
Он быстро спустился по широкой темной лестнице, придерживаясь за поручень, – по вытертым студентами пологим дубовым ступеням, – прошел мимо десятка дверей длинным проходом, освещенным масляными лампадками, и свернул к выходу. В главном тереме было непривычно тихо, и в полутьме он казался огромным. Окна светились синим снежным светом, бревенчатые стены глотали звуки, и Млад не слышал своих шагов.
Может быть, он и вправду чересчур наивен? За обедом остальные волхвы ни в чем его не упрекнули: некоторые посчитали, что он не слишком опытен, некоторые посматривали на него обиженно, словно он поставил под сомнение их честность, – но все признали за ним право не подписывать грамоты. Белояр расспросил его подробно о том, что он считал своими видениями, а что – общими, и на прощание пожал в знак уважения руку.
Вспоминать действо на Городище стало неприятно: Млад и без советов ректора чувствовал себя неловко, теперь же и вовсе решил, что участвовал в представлении, что им воспользовались – и им, и Белояром, и остальными волхвами. Все об этом знали, и только он один не понял своей роли, говорил что-то о Правде, думал о совести, а на самом деле должен был догадаться, что ни Правда, ни совесть никому не нужны, это смешно – рассуждать о Правде… Он был смешон. Жалок. Кукла на ниточках, которая посмела ослушаться кукловода…
А с другой стороны, какое он имеет право прикрываться университетом? Это его дело, университет не обязан его защищать. Чтобы быть честным до конца, надо завтра же уйти, отказаться от наставничества и уйти, тогда университет из-за него не пострадает. Мысль эта царапнула его острой болью: он любил Alma mater, любил с тех самых пор, как явился сюда восторженным юнцом, желавшим превзойти все науки. Он любил студентов, их горящие глаза, их задор, их пыл, их отрицание прописных для взрослых истин, их сомнения и бесшабашные пирушки. Уйти, отказаться от своего дома – а этот дом давно стал для Млада своим и означал нечто большее, чем рубленые стены, – уйти навсегда? По крайней мере, это будет честно.
Университет шумел. Перед теремом отделения права стояли студенты, на крыльце кто-то из ребят со старшей ступени говорил речь – до Млада долетали только отдельные слова: «татары», «до поры», «покарать». В окнах естественного отделения горели свечи и мелькали тени: и в учебной комнате, и в трапезной собрались студенты; из окон врачебного терема доносились выкрики спорщиков, перед теремом механиков шла драка – Млад подошел поближе, но увидел, что драка ведется честно, один на один, и арбитров хватит без него. Тише всего было на горном отделении, и свет горел только внизу, в трапезной. Наверное, тишина – самое недоброе предзнаменование в такой час. Млад покачал головой, но заходить не стал: студенты – люди хоть и молодые, но вполне взрослые, разберутся без наставников.
Дома его ждал Пифагорыч – бросил сторожку в такое время!
– Здоро́во, Мстиславич. Извини, что без приглашения, – старик поднялся Младу навстречу.
На печке парил чугунок с медом, Ширяй сидел склонившись над книгой, а Добробой, как обычно, заправлял застольем.
– Здоро́́во, – Млад стащил с головы треух. – Сиди, я тоже с вами меду попью.
– Наслышан я о твоих подвигах на Городище. Послушал старика? – Пифагорыч сел на лавку и подмигнул Младу.
– Считай, что послушал, – вздохнул Млад.
– И как? Татары это или не татары?
– Если бы знал, что это татары, – подписал бы грамоту. Похоже, конечно, было. Но… не уверен я. А теперь – и вовсе не уверен.
– А теперь-то чего? – поднял голову Ширяй.
Распространяться о разговоре с ректором при ребятах Млад не хотел.
– Да, чудится мне, что все это как нарочно придумано.
– А я что говорил! – Пифагорыч поднял палец. – Татарва, конечно, совсем совесть потеряла, гнать их надо из Новгорода. Но и без них врагов хватает. Я так считаю: всех надо разогнать. И жрецов иноземных, и немцев, и литовцев. Да и бояр на место поставить не мешает.
Млад сел за стол, и Добробой тут же поставил перед ним горячую кружку.
– Знаешь, Пифагорыч, говорить, конечно, легко. А у нас, между прочим, пятнадцать ребят из Казани учатся. Их тоже гнать?
– Не, они же наши! Свои, можно сказать, обрусевшие…
– Да какие они обрусевшие! – вскинул голову Ширяй. – Если они по-русски говорить могут, это еще не значит ничего! Сначала научатся у нас наукам разным, а потом их против нас же и повернут! Хан Амин-Магомет тоже у нас учился, и что?
– Ты старших не перебивай, – назидательно сказал ему Пифагорыч. – Распустил тебя Млад Мстиславич! Батька ложкой по лбу не бил за такие дерзости?
– Пусть говорит, – усмехнулся Млад, – это хорошо, когда молодые спорят.
– Спорить – одно, а вести себя со старшими непочтительно – совсем другое. Выслушай сначала, дождись, когда тебя спросят, тогда и говори.
– Да меня никогда не спросят! Кого волнует, что я думаю?
– Потому что ты молокосос еще, – отрезал Пифагорыч и повернулся к Младу. – Так что с нашими татарчатами-то?
– Спрятали их на всякий случай, в наставничьей слободе переночуют, а завтра видно будет.
Дверь скрипнула, и на пороге показался Миша – притихший, ссутулившийся, с шапкой в руках. Он прикрыл за собой дверь и начал снимать шубу.
– Миша, будешь мед пить? – тут же спросил Добробой.
Тот пожал плечами.
– Садись, мед горячий! – Добробой подбежал к двери и подхватил шубу, которая едва не выпала у Миши из рук на пол. – Садись.
– Ага, – тихо ответил тот и, озираясь, подошел к столу.
– Ну что скуксился? – подмигнул ему Млад.
– Прости меня, Млад Мстиславич… – Миша опустил голову.
– Да за что ж, позволь узнать?
– Я… я грубил тебе. Я не хотел, честное слово. У меня как-то само собой это все…
– Да брось, у всех так бывает. Садись, погрейся. Ты б на Добробоя посмотрел полгода назад!
– Ага! – подхватил Добробой, широко улыбаясь. – Я еще и драться лез. Мне Млад Мстиславич шалаш отстраивал четыре раза – я его по листику расшвыривал. Ширяй – тот помалкивал больше, сбега́л потихоньку, два раза в лесу заблудился. А я все крушил, что под руку подворачивалось!
– Вот уж точно, – улыбнулся Млад, – Добробой перед пересотворением был сущим бесом. Так что не переживай, Миша. И не сдерживайся, не надо. Пройдет это, а несколько дней мы потерпим.
– Я поговорить с тобой хочу. Ты не подумай, я не потому, что не верю. Я чтоб разобраться…
– Конечно, – Млад поднялся. – Сначала погреемся, а потом прогуляться пойдем.
– Ладно, Мстиславич, – Пифагорыч встал следом за ним, – пойду я, не буду мешать. Заглядывай ко мне.
Млад почувствовал неловкость: вроде как неуважительно отнесся к старику. Но Пифагорыч его успокоил и добавил:
– Проводи меня до крыльца.
Они вышли на мороз – у двери Млад накинул полушубок на плечи и теперь переминался с ноги на ногу.
– Что ректор-то тебе сказал, а? Ты пришел – на тебе лица не было. – Пифагорыч прикрыл дверь.
– Сказал – завтра вече будет. Чтобы я грамоту там подписал и перед людьми повинился.
– Да ты что? – лицо старика потемнело. – Это что ж? Волхву указывать, что ему людям говорить?
– Говорят, бояре угрожают, без серебра университет оставить хотят…
– До чего докатились, а? – Пифагорыч задохнулся от возмущения. – Да как язык-то у них повернулся?
– Да вот, повернулся… – Млад сжал губы.
– Не вздумай их слушать! Не вздумай!
– Я и не слушаю… – Млад опустил голову.
– Не ждал я… Не ждал такого на старости лет, – у Пифагорыча дрогнул подбородок. – Куда идем, а? Был бы жив князь Борис, разве позволили бы они себе такое, а? Окрутят они княжича, окрутят, задурят голову… Вот что. Я сейчас к ректору пойду. Я ему все скажу. Я…
– Пифагорыч, не надо. Не ходи, без толку это, – Млад взял старика под локоть.
– Знаю, знаю, что без толку! – выкрикнул старик. – Знаю! Но что-то же надо делать? Так и будем смотреть, как Русь на части разрывают? А?
– Пифагорыч, да не переживай так… – Млад пожалел, что рассказал ему о разговоре с ректором.
– Как не переживать? Как не переживать, если вообще Правды не осталось? Куплена вся Правда! Серебром оплачена! Нет уж, не отговаривай меня! Я в одиннадцать лет в университет пришел, всю жизнь здесь живу, старше меня здесь никого нет! Да ректор прыщавым студентом был, когда я таких, как он, учил уму-разуму! Или старость у нас тоже уважать перестали?
– Не надо… – попытался вставить Млад.
– Надо! Надо! Знаю, что не добьюсь ничего, так устыжу хотя бы.
– Я думаю, им и самим несладко пришлось…
– Им несладко? Шубы собольи надели, терема себе не хуже боярских поставили – где уж о Правде-то думать? Боятся без службы остаться! Ой, боятся! И не держи меня! – Пифагорыч выдернул локоть из руки Млада. – Иди в дом! Выскочил! Иди в дом, сказал!
Млад сжал губы: зачем он рассказал? Можно было и догадаться, что старик расстроится…
…Тот тянется другому подражать,
кому своих не достаёт умений.
Однажды старый Свин, жарой и ленью
Пресытившись, решил из лужи встать,
Отправиться сердечных приключений
На свой короткий хвостик поискать.
Куда пойти? Не к свиньям же. Свиней
в свинарнике своём он видел много.
Тошнит от них. И вот, его дорога
теперь, решил он, к дамам поважней,
Поутончённее да покрасивей. Строго
Ко внешности своей он подошёл:
Весь скотный двор излазал, и в итоге
Там перья петушиные нашёл.
В щетину повтыкал; как смог, на хвост
Наприлеплял копытами своими,
И уши обвалял. Чтоб в полный рост,
Явившись к Горлицам, полковником пред ними,
Иль генералом, если повезёт,
Предстать, на свой приписывая счёт
Побед с пол-сотни над врагами злыми,
Волками ненасытными… И вот,
Надувшись, как пузырь в горячем дыме,
Наш казанова к Горлицам идёт…
Финал истории смешон и очевиден:
На ветках вербы, публике под стать,
Расселись горлицы — и в голос хохотать,
Как дети, в цирке клоуна увидев…
Мораль: зима в колхозе иль страда,
Но женщины из венского балета —
Удел не свинский. Боров, помни это,
Рой свой навоз, и не гляди туда!
— Что это?
— Это шпикачки, Бай.
— Их уже кто-то ел? Я знаю, как выглядят шпикачки! Это не оно!
— Я их просто порезал.
— С помощью газонокосилки? Или противопехотной мины? Они выглядят как жертва теракта!
— Мелко порезал. Чтобы гарантированно избежать обвинений в стремлении отыметь тебя в рот при их посредстве. Как вчера было с сосисками. А позавчера с рулетиком.
— А теперь ты собираешься отыметь меня фаршем!
— Могу еще манной кашей. Жидкой. Хочешь?
— Нет!
— Тогда жуй.
— А это что за шрапнель в мозгах и кровище? И не тыкай в меня вилкой!
— Это зеленый горошек, Бай, с брюссельской капустой и кетчупом. Кончай капризничать и открой ротик.
— Гадость.
— Полезно. Жуй.
— Не гони! Не запряг. И вообще я тебе не спринтер! Давиться этой гадостью… Да еще и лежа…
— Ты наполовину сидишь.
— Наполовину не считается!
— И шпикачка нормальная, даже еще не совсем остывшая, не привередничай. Хочешь запить?
— А что в бокале? Надеюсь, вино?
— Сок. Гранатовый.
— Гадость!
— Полезно. Давай помогу, тебе же неудобно.
— Не лезь! Сам справлюсь. Я бы и с вилкой справился, если бы кое-кто не перестарался с перевязкой! И зачем было нужно наматывать столько бинтов? Пальцы теперь не согнуть!
— Вот именно для этого и нужно. Чтобы не сгибал. А то опять всю наволочку кровью заляпаешь, как в первую ночь.
— Что за похабные намеки?! Весь аппетит испортил! И вообще это неправда!
— Ешь. А то завтра сварю манную кашку.
— Только посмей!
— Ну а что еще делать, если ты не жуешь?
— Я жую! И вообще… И вовсе я не всю наволочку… Там совсем чуть было.
— Хорошо. Не всю. Жуй.
С тридцатого этажа Департамента открывается замечательный вид на город. Здесь сидит отдел строительства, и неспроста. Сами проектировали, сами строили – сами выбрали лучшее место!
Департамент – не самое высокое в городе здание, но стоит в центре, на холме, среди старого парка, и поэтому царит над окрестностями. Кварталы вокруг парка тоже старые, ни один из домов не поднимается выше двадцати этажей. Чем дальше от центра, тем выше город, но рельеф и растительность маскируют высотки, поэтому из окна город похож на холмистую, заросшую зеленью равнину, которую разрезали реки Радиальных проспектов и ручьи Продольных и Поперечных улиц. По берегам магистралей высятся скалы высоток, сверкают на солнце крыши павильонов, вольготно простираются долины площадей и стадионов.
Коммуникатор тихо пискнул: обеду конец. Жан вернулся к работе.
Расскажи ему кто раньше, что такое повседневная работа управленца в Департаменте, Жан покрутил бы пальцем у виска. И был бы неправ.
Такой же монитор, такие же джойстики и фигуры на экране, но, в отличие от интернатских штудий, Жан точно знал, что делает. К чему приведёт потеря вот этой нити, чем грозит столкновение вот этих шаров… И почему ему не положен приз — сладкая пастилка.
Жан, как и все в отделе, распределял ресурсы, материальные и временные. Сейчас Жан управлял прокладкой водовода в новый городской микрорайон.
Пустить траншеекопатель, он же трубоукладчик.
Пустить бригаду изолировщиков.
Остановить трубоукладчик: дальше древние валуны, может полететь фреза.
Притормозить изолировщиков, принять взрывников, связаться с местной Управой, предупредить о взрывных работах.
Вызвать стражников: местные не справляются с наплывом зевак.
Связаться с соседями, выпросить стражников у них, поскольку городские переброшены на футбольный матч.
Обеспечить возвращение взрывников, у них по графику сегодня ещё три объекта.
Запустить трубоукладчик, организовать экскурсию школьникам в рамках летней практики.
Перебросить по трубе рекультиватор: сверху водовода должен быть сад. Проследить за сохранностью саженцев.
Заказать расходники для изолировщиков: их бригадир семь минут ждёт рандеву; вызвать врача!
Найти и обеспечить транспорт для эвакуации трубоукладчика.
И многое другое. Последовательно, параллельно, циклически и с перекрытием. Одни задачи порождали другие, дела дробились и сливались, ответственность росла. К работе подключались другие управленцы, виртуальные совещания следовали одно за другим…
Экран опустел, выскочил транспарант: «Финиш, – 93 минуты». Жан откинулся в кресле: работа выполнена на полтора часа быстрее. Это головная боль для управленца уровнем выше, надо перевёрстывать планы, но это также экономия важного ресурса — времени. Кому-нибудь да пригодится!
– Браво, управленец Жан, – раздался надтреснутый голос.
Жан обернулся, встал, коротко кивнул:
– Совершенный… Совершенная…
Комната задвигала креслами. Все, кто не работал, вставали, приветствовали:
– Совершенный… Совершенная…
Рядом с директором Департамента стояла женщина лет сорока в синей форме, с девятью золотыми звёздами на шевроне. Марика, глава синих.
– Минус девяносто три минуты, равная, – похвастался Дитмар-Эдуард. – Мальчик всего год после лицея, и вот какие успехи! Твои так умеют?
– Это впечатляет. Но у нас другие задачи, равный, – ответила Марика и подошла к Жану:
– Хороший стиль, растущий. Уверенный, но неторопливый. Преподавателей лицея управления можно поздравить. Скажи мне, – она посмотрела Жану в глаза, – мы встречались раньше? Какое знакомое лицо…
– Не знаю, совершенная, – ответил Жан. – Я уверен, что мы не встречались.
– Ты видела его на доске почёта лицея, – рассмеялся Дитмар-Эдуард. – Отличник! Где ещё, по твоему?
– Возможно, – синяя пожала плечами. – Похоже, ты опять прав, старик.
Начальники пошли к выходу. Жан сел к экрану, и не увидел, с каким лицом смотрела в его сторону, обернувшись, начальница синих.
Недавно Бранч придумал новое развлечение: подглядывать за жизнью Департаментов. Защищённую конференц-связь управленцам дали попечители и, разумеется, получили полный доступ к камерам и микрофонам. Всегда и в любых условиях.
Подключившись к сети, попечитель наугад выбрал кабинет.
Там спаривались. Несколько особей, пять или шесть, Бранч не сразу сосчитал конечности и головы. Шесть… Или пять?! Они сопели, рычали, стонали и вскрикивали. Надо признать, во всём, что касалось копуляции, фантазию условно-разумных мало что ограничивало. Бранч даже задумался: в самом ли деле он удивил серую самку Алёну? Вот эти движения… вот в этой позе… что должна чувствовать объектная особь?!.. Боль? Зачем?
Слегка озадаченный, Бранч переключился. Здесь трудились. Светились экраны, тихо щёлкали джойстики. Дежурная смена, чем им ещё заниматься?
Старый человек, главный над серыми, сидел в кресле и ничего не делал. Думал? Бранч присмотрелся и понял, что Дитмар-Эдуард скоро умрёт. Немощь прогрессировала, силы уходили. Об этом кричал цвет кожи, биение пульса на шее, дрожь пальцев на подлокотниках кресла.
Бранч активировал хеморецепторы: да, от старика пахло близкой смертью, но, как ни странно, почти не пахло страхом. Директор знал, что дни его сочтены, был печален, но не боялся.
Нехорошо следить за живым существом, которое прощается с жизнью. Бранч покинул директорский кабинет. Художник внутри него возмутился и потребовал симметрии. Пусть будет так, нельзя спорить с художником!
Синие разговаривали.
… интересную экскурсию! – зло говорила Марика. – Знаешь, кого я встретила?
– Кого? – спросил человек по имени Рудольф.
– Надеюсь, у тебя есть список сотрудников Департамента?
– Это открытые сведения, – удивился Рудольф.
– Найди мне Жана, – приказала Марика.
– Готово, – сказал Рудольф. – У них всего один Жан, вот фотография… Что?!
– Ты обманул меня, Руди.
Марика присела на спинку кресла, обняла Рудольфа за плечи. Обманчивая ласка…
– Нет, совершенная, – побледнев, пробормотал Рудольф. – Сканеры не могут врать! Два года, Марика! Два года нет его сигнатуры!
– Вот! Он!
– Раздери меня попечитель… – выругался Рудольф. Невидимый Бранч хрюкнул от неожиданности. Какое интересное пожелание!
– Я хочу видеть его голову, милый, – сказала Марика. – Отдельно от тела.
Бранчу стало досадно. Синие решили лишить его забавы — Ивася-Жана! Мальчик из леса с такой яростью лез наверх, так старался… Для чего? Эту историю Бранч хотел досмотреть до конца…
В конце недели лицеист-посыльный принёс пластиковый конверт без обратного адреса.
– Что это? – удивился Жан.
– Не знаю, господин управленец четвёртого ранга! – гаркнул посыльный. – Передать приказано.
– Людей перепугаешь, господин будущий управленец, – сморщился Жан. – Кто приказал?
– Не знаю, совершенный, – уже тише сказал лицеист. – Эээ… Не приказано рассказывать.
– Вот как?
Жан вскрыл посылку. Внутри конверта находилось приглашение. Его поток собирался на годовщину выпуска. Организаторы — Жан с удовольствием обнаружил среди них Маришку — обещали угощение и веселье.
Посыльный не уходил, восторженно глядя на Жана. Примеривал на себя регалии, понял Жан. Если удалось одному, почему не сможет другой?
– Передай, я приду, – догадался Жан.
– Разрешите бежать, совершенный? – радостно вытянулся лицеист.
– Разрешаю.
Посыльный загрохотал каблуками по коридору. Удручённые попечители, как это возможно? Покрытие полов в Департаменте нарочно гасило звуки — чтобы не мешать господам управленцам.
Чтобы не смущать однокашников, Жан оставил мобиль в нескольких кварталах и остаток пути прошёл пешком.
Кафе, где договорились встретиться, лежало в глубине сквера, в похожем на раковину прудовика здании.
– Наш главный управленец! – Маришка встретила его в дверях. – Проходи, давай, только тебя и ждём!
– Главный? – не понял Жан.
– Увидишь.
И Жан увидел. За год мало что изменилось, несколько человек, в том числе и Маринка, выслужили второй ранг, третий не получил никто, и только он сверкал четырьмя серебряными звёздами на шевроне.
Однокашников это не смутило. Его встретили радостным гулом, объятиями, поцелуями и шлепками по плечам.
– Хорош, ох, хорош! – сообщил Сергей-Первый, которому досталось место за тем же столиком. – А это откуда? Впервые вижу.
Рубиновая капелька на серебряной булавке, значок ранения, – вот что привлекло его внимание.
– Долго рассказывать, – махнул рукой Жан. – Сунулся не туда и не вовремя.
– Ну-ну, – не поверил Сергей-Первый, но замолчал.
Встреча удалась.
Шутили, смеялись, делились небогатыми новостями, танцевали. Кто хотел — пил хорошее вино.
Вечер испортил Серёга-Второй. С самого начал он кидал на Жана угрюмые взгляды и криво ухмылялся, а под конец не выдержал:
– Думаете, это он сам? – заявил, ткнув пальцем в Жана. – Алёна его тащит, замдиректора! Он ещё в лицее к ней бегал!.. – Серёга-Второй покачнулся и едва устоял на ногах.
– Меньше пить надо, – сказал Жан.
– Что, неправда? – взвился Серёга-Второй. – Не ходишь к ней?
– Хожу. Только дело не в этом.
– А в чём?!
– Отстань от него, тёзка, – сказал Сергей-Первый.
– Нет, пусть он расскажет! – закричал Серёга-Второй, нависая над столиком Жана.
– Не знаешь ты ничего и не понимаешь, – сказал Жан, поднимаясь. – Всем спасибо! Был рад…
В дверях к нему подошла Маришка.
– Не обижайся на Серого, – просительно сказала она. – Не везёт ему, вот он и нервничает.
– Вы не обижайтесь, – ответил Жан, чмокнул девушку в лоб и вышел наружу.
На душе было кисло, хотя какое ему дело до обид или нападок врагов? Ведь все серые, знакомые и незнакомые — враги? Алёна — тоже враг? Заместитель директора департамента…
Решив срезать угол, Жан свернул с дорожки и двинулся к мобилю напрямик, через яблоневый сад и бамбуковую рощу.
Луиджи учил: «Идёшь по лесу, смотри вокруг и слушай. Сразу поймёшь, если что не так». На полпути Жан понял, что тут он не один. Немного не так лежали тени от фонарей, умолкли цикады, а в темноте угадывались странные тени. Странные тени в темноте, – Жан не успел удивиться, тело среагировало само.
Он схватился за хлыст, одновременно приседая. Тени пришли в движение, бросились к нему сразу в двух сторон, но Жана на этом месте уже не было. Тени сшиблись со стуком и руганью, отпрянули друг от друга — и прямиком попали под хлыст Жана!
Вся схватка кончилась за две секунды.
Жан связал нападавших их же одеждой, теперь они сидели, привалившись к стволу яблони, зыркали исподлобья и дрожали от вечерней прохлады. Или от страха.
– Что здесь? Ты как? – подбежал запыхавшийся Сергей-Первый. За ним бежали ещё люди — Маришка, Серёга-Второй, все, кто праздновал годовщину.
– Я хорошо, – сказал Жан. – Вы-то тут почему?
– Сообщили на коммуникатор, – объяснил Сергей-Первый.
– Кто?
– Ты не поверишь, анонимно! Индекс не пробивается!
– Ладно, – сказал Жан. – Генную пробу умеешь брать?
– Конечно! Всё с собой.
– Вот и займись, – распорядился Жан. – Не в обиде, что я командую?
Сергей-Первый только махнул рукой:
– А с этими что? В загон?
– Нет, – зло посмотрел на него Жан. – Кто угодно, но не ты. Понял?
– Нет так нет, – испугался Сергей-первый. – Жан, ты чего? Нападение же! На управленца!
И я ушел один.
Если не могу поговорить с Вланой, поговорю с местными эйнитами. Дьюп, в конце концов, относился к ним вполне терпимо.
Я запросил через браслет информацию и действительно обнаружил неподалеку эйнитский храмовый комплекс. Правильно, где ему быть, если не в столице? Любая религия – та же политика.
Сбросил Мерису свой предполагаемый маршрут, дабы не напрягать его шпионов, и пошел прямо в храм. Блуждать по городу мне совершенно не хотелось.
Может, и зря. То тут, то там переливались в небе гигантские шары – символы продолжающегося праздника. Улицы украшали полуголые девушки всех мастей и оттенков. Было достаточно тепло, что обещало за пару часов до заката приличную по здешним меркам жару. Я иногда засматривался на девушек, но ненадолго. Слишком много – хуже, чем ничего. Если бы не то, что случилось ночью и утром, я вообще не обращал бы сейчас внимания на противоположный пол. Но в этом деле стоит только начать, потом мысли сами в голову лезут.
Думал, что храмовый комплекс окажется какой-нибудь заметной группой зданий, и ошибся. Эйниты внимания к себе привлекать не хотели.
Я прошелся вдоль глухого забора из белого камня. Только крыши кое-где торчали – этажность старых зданий в центре столицы небольшая. Для посторонних доступной оказалась лишь маленькая белая часовенка. Невысокая, с округлой крышей. Я вошел.
В левом углу сиротливо жались две женские тени. На освещение эйниты тратиться не пожелали, но кое-что я все равно разглядел, потому что на стене, прямо напротив входа, на темном фоне переплетались светящиеся линии эйи.
Я смотрел на убегающее в никуда золото нитей, и слабый вестник недавнего страха шевелился во мне. Тело помнило, что ничего хорошего это изображение в себе не несет.
Оглянулся в поисках какой-нибудь тары для подношений. Ничего. И никаких служителей. Зашел чужак, попугался немного в темноте своего невежества – и вали. «Хорошая религия, добрая, – подумал я с иронией. – Однако должен же быть здесь и проход внутрь?»
Я стал медленно обходить помещение по периметру в поисках скрытой двери. Иногда останавливался и простукивал в подозрительных местах стену.
«Открывай, Трэи, он все равно найдет», – услышал я на грани самой возможности слуха, и в стене, почти передо мной, открылась дверь.
В узком коридорчике стояли высокий старик в белой накидке и парень лет восемнадцати. Оба, возможно, с экзотианской кровью. У обоих – огромные глаза, которые придавали старику изможденный вид, а парню – наивный.
Я опустил голову, здороваясь. Старик тоже кивнул мне. Он был почти с меня ростом, но тощий, как каньский журавель. На парнишку я едва посмотрел. Не сподручно было. Тот не доставал мне макушкой и до уха, не то что до глаз.
Старик жестом пригласил войти, и я вошел. Опасений эти двое мне не внушали.
За темным коридорчиком оказался еще один храмовый зал, чуть побольше, с теми же светящимися линиями на стене. Был он так же пуст и, видимо, служил для внутреннего пользования. Провожатые дали мне время осмотреться, потом медленно двинулись дальше. Через пару секунд я их догнал. Мы прошли зал насквозь и вышли в садик на задворках здания.
Я понял, что попал туда, куда обычных посетителей не допускают: между кустами цветущего барха играли в пятнашки дети, прохаживались мужчины и женщины в самой обычной одежде. Впрочем, мы прошли самым краем сада, почти вдоль стены. Не думаю, что на меня кто-то сильно обратил внимание.
При дневном свете я рассмотрел, наконец, своих провожатых. Парень явно был полукровкой, он уже терял юношескую хрупкость, но глаза выдавали. Большие, чувственные, с искрами и переливами. У нас мутаций боялись, как огня, на Экзотике как-то работали с ними. Оттуда и глазки.
А вот старший провожатый вполне мог оказаться моим соплеменником. Просто кушал он плохо, и за счет этого глаза тоже казались огромными. Но ни особым цветом, ни блеском не отличались.
Старший указал рукой на беседку. Мы направились к ней. Я непринужденно разглядывал местность, заодно размечая в голове – что и где.
Младший из провожатых взирал на меня испуганно. Он, верно, полагал, что человек в форме – во всех ситуациях убийца. Хотя он же должен ощущать, что настроен я миролюбиво?
В беседке имелись столик и довольно удобные лавочки. Старик пригласил, я сел. Он тоже опустил свое седалище, а молодой замер у него за спиной. Он меня боялся.
– Капитан спецона, – начал я, не представляясь. – Меня привело к вам любопытство. Понимаю, что один мой вид может внушать опасения. Но дурных намерений у меня нет.
– Мы верим тебе, Агжей, – в тех же интонациях ответил старший.
Что ж, раз уж в городе знают, кто я на самом деле, то тут должны знать тем более. Наша основная синоидарная Церковь была, прежде всего, политической организацией. Вполне возможно, что и у эйнитов хороший шпион стоил дороже набожного прихожанина. В мистику я верил умеренно. Линии – линиями, но фамилии под ними не подписаны.
– Я – Проводящий, зовут меня Патрик Эссо, – представился старик. – А это Трэам, мой амео. В каком-то смысле – мое второе я. Боюсь, я старше, чем можно себе позволить, но эта война спутала планы многих.
– Разве вы не предвидели ее? – я сделал вид, что удивился.
– Предвидеть любой дурак может, – усмехнулся старик. – Чаще всего – это даже вредно.
– Почему? – мы общались, словно перекидывали друг другу мяч.
– Лишнее знание укорачивает жизнь и множит печали. А изменять течение реальности по силам лишь избранным. Но еще меньше тех, кто действительно рискует это делать.
Он говорил как экзотианец, этот Патрик Эссо (пробить бы по базе, кто он такой). Не очень Проводящий походил в моих глазах на блаженного или религиозного фанатика. И он понял это.
– Вижу, ты не знаешь, как задать вопрос? – взгляд его, прямой, словно лезвие армейского ножа, насторожил мое подсознание, но я усилием воли расслабил отреагировавшие мышцы.
– Не знаю. Я верю в богов исключительно по необходимости. Да и то, если они на моей стороне.
– Что же привело тебя к нам?
– Я хотел бы понять: НАСКОЛЬКО достоверно чтение по линиям эйи? И можно ли это как-то использовать?
– Смелый вопрос, – улыбнулся Проводящий. – Я бы даже сказал – слишком смелый. – В глазах его заплясали смешинки. – Отчего ты решил, что Проводящие эйи будут помогать регулярным войскам Империи?
– Ни от чего, – ответил я, тоже улыбаясь. – Разве что какие-нибудь линии повлияли. Общегуманистические.
Я прочел вчера, что эйниты не разделяют расы и культуры. Для них любой мыслящий – человек.
– Ты необычный солдат, Агжей. Нужно поговорить о тебе с другими членами общины.
Я услышал шумный вдох и поднял глаза на амео Трэама. (Амео, кажется, означало «сын брата».) «Сын» был бледен и время от времени судорожно сглатывал. Парень слишком близко стоял, чтобы не касаться меня своими переразвитыми чувствами. Я был для него ходячим кладбищем жутких впечатлений.
Старик тоже повернул голову и посмотрел на амео.
– Надеюсь, один спецоновец не способен испугать всех членов вашей общины? – спросил я весело. – Тем более – один и без оружия.
– Думаю, двоих-троих непугливых найдем, – подыграл мне старик.
Он встал.
– Трэи, покажи нашему гостю внутренний храм. Я должен оставить вас ненадолго.
Трэам, уже зеленовато-желтый, проблеял что-то нечленораздельное.
Я стоя проводил старого и повернулся к молодому, пойдем, мол.
Тот открыл рот, но звуков не получилось. Со второй попытки что-то сказать, амео Трэам подавился воздухом, закашлялся до слез, а когда я шагнул к нему, чтобы хлопнуть по спине – едва не кинулся прочь.
Я поднял ладони, показывая, что безоружен и вообще не хочу ничего плохого.
– Что же во мне такого страшного?
– Не в …вас, – выдавил парень. Тыкать мне, как у них принято, он не мог насмелиться. – В-вокруг…
Трэам сделал неопределенный жест, словно мух отгонял.
– Ясно, – развеселился я. – Вокруг летают прозрачные зубастые птицы. Теперь понятно, почему в меня стреляли вчера с пятисот метров. В упор – боятся.
– В-вы знаете?! – спросил парень потрясенно. – В-вы… – он замолчал, уставившись на меня круглыми от ужаса и «битых» генов глазами.
Я пожал плечами и пошел по узенькой дорожке к храму. (Гулять по саду, пугая детей и женщин, не хотелось.) Трэам сопел и кашлял сзади.
Под сенью храма было прохладнее, чем в беседке. Хорошо, что мы сюда зашли. Пока я ждал, когда зрение адаптируется к полутьме, запульсировало в плече. Включил было связь, но пульсация оборвалась. Вызов не проходит, или Мерис сбросил? Сам я связываться не стал. Сказать-то еще нечего.
Оглянулся на амео. Скорее всего, он – «сын всей общины», что-то об этом я вскользь читал вчера.
– Трэам, а мне ты тоже сын? – решил пошутить я.
– Т-тоже, – запинаясь, пробормотал он.
– Тогда почему мы на «вы»? Называй меня Агжей, если уж вы все тут в курсе. – Я коснулся рукой черной стены храма. – Камень?
– Л-лава.
– А линии чем рисовали?
– П-парфорум м-магнум.
– Это что?
– С-сплав такой.
Постепенно парень перестал заикаться и начал мне потихоньку рассказывать, как обустроен храм. Спрашивать я умел.
Однако особенно поговорить нам не дали – загорелся рассеянный свет, и вошли четверо в светлых, развевающихся одеждах (туники и плащи?). Двое мужчин – на вид среднего возраста, две женщины. Одна из женщин – совсем молодая, вторая – постарше. Мой старец не вернулся. Похоже, по причине невысокого ранга. И мимика у него была простоватая, и держался не напыщенно. У явившихся сейчас физиономии казались залитыми бетоном.
– Забот вам не от солнца, – нашелся я, вспомнив древнее, вроде экзотианское, приветствие.
Одна из женщин тоже поздоровалась.
– Вайе, Танати матум.
Я такого «здрасьте» раньше не слышал.
– Ты прошел внутренний храм и хотел использовать мудрость эйи? – спросил самый старший на вид из мужчин, лысоватый и тонкогубый.
– Я хотел понять, возможно ли это, – парировал я. – И пришел спросить об этом тебя.
Видно я брякнул что-то не то, потому что все четверо на миг оторопели. Более зрелая женщина посмотрела на второго мужчину. Тот скорчил гримасу.
Тонкогубый, сохраняя невозмутимость, пожевал задумчиво.
– Ну что ж, – сказал он. – В конце концов, решать не нам.
– Ты не мог бы снять это? – спросила самая молодая женщина, указывая на мою грудь.
Мне что, предлагали раздеться?
Я пожал плечами и стянул форменную рубашку. Под рубашкой скрывалось переплетение проводов и пластин – самый легкий электромагнитный доспех из имеющихся у нас на корабле.
Женщина с интересом разглядывала меня и улыбалась, на щеках у нее появились смешные ямочки. Я тоже ей улыбнулся.
– Нужно убрать вот это, – уточнила она, загораясь румянцем.
На этот раз Проводящая точно указала на фемопластину доспеха.
Я, улыбаясь, отключил электромагнитное поле и снял доспех. Положил его рядом. Повинуясь взгляду золотистых глаз, добавил туда же браслет спецсвязи. Раздеваться, когда на тебя смотрят с восхищением – довольно приятно. Хоть я и остался совсем без защиты.
– Хорошо, – сказала старшая.
Двое мужчин изучали меня так, словно сомневались в чем-то. Им мой торс – без надобности и, наверное, в их глазах «хорошо» я не заслужил.
– Нужны еще четверо, – сказал самый старший.
– Четверо, – как эхо повторила младшая женщина.
– В круг? – неприятно удивился второй. – Ты полагаешь взять ЕГО в круг?
Старший поднял глаза, и он заткнулся.
Интересно, в какой «круг» меня собираются брать? Не насовсем, надеюсь?
Младшая из женщин обхватила мое запястье шелковистыми и почти невесомыми пальчиками.
Вошли четверо. Три женщины и парень вроде меня. И уставились все.
«Эпите а мате!»
– Не надо ругаться, – шепнула та, что держала за руку, хоть я ничего и не сказал.
Старший из мужчин крепко взял меня за свободную руку. Это послужило сигналом. Остальные адепты тут же образовали круг.
Вспомнив, что может быть страшно, я заранее начал расслаблять мышцы, двигаясь от периферии – к центру, поэтому упустил момент, когда свет в храме начал потихоньку меркнуть. Через пару секунд я вообще не понимал, вижу ли нарисованные на стене храма линии или опять болтаюсь в пространстве, и они – плод моего больного воображения.
Хорошо, хоть Влана подготовила меня немного к происходящему. Я знал – бояться нельзя, и чем больше давил страх, тем сильнее «отпускал» мышцы, а потом уже и все вообще отпускал, что мог в тот момент чувствовать.
В какой-то момент мне захотелось перестать поддерживать вертикальное положение, и я лег, но не упал, а просто повис в воздухе. Спутников своих я тут же потерял из виду. Просто висел во Вселенной. И радовался.
И – никакого страха.
Пришел в себя на полу храма. Камень подо мной еще не нагрелся, значит, очнулся я сразу, как только оказался на полу. Кожа горела, и две пожилые женщины обтирали меня мокрыми полотенцами. Больше никакого дискомфорта не ощущалось, словно бы отлично выспался и все такое.
Сел, отстраняя чужие некрепкие руки. Проводящие эйи стояли обрывком распавшегося круга. Лица их стали вдруг непонятными, далекими.
Самый старший из адептов приложил обе руки к груди, чуть ниже горла и поклонился мне. Я повторил его жест, поднимаясь.
– С рождением, солдат, – сказал старший. – Не знаю, чего мы все этим добились, но Мать тебя приняла. А сейчас – иди. Иначе твои соратники разнесут ворота.
Я вспомнил, что не на связи какое-то время, а это действительно может иметь описанные последствия. Надел браслет, доспехи и, вползая на ходу в рубашку, двинул из храма. Из большого зала легко попал в малый, там сразу увидел прямоугольник выхода. И тут же браслет на руке ожил.
Включил его и обратил внимание на время. Около часа меня всего-то и не было.
– Кто на связи? – спросил чужим, злым голосом Мерис.
– А ты кого вызываешь? – ответил я ему в тон. – Ксенофонта Самофракийского, что ли? Это странное имя пришло мне в голову само собой, но звучало оно подходяще, как замысловатое ругательство.
– Тьфу ты, боги Беспамятные, – выдохнул генерал. – Я уже думал, что… Ты какого Хэда там делал столько времени?
– Храм смотрел, – ответил я честно. – С людьми разговаривал.
– Тебя что, пустили в храм? Внутрь?
– Ну, да…
Пошла пауза. Секунда, другая… И вдруг:
– Агжей, срочно в лабораторию. Пройдешь тест на биологическую идентичность.
– Да ты что, охренел? С кем биологическую идентичность? С комарами местными?
– Ладно. Езжай сразу ко мне. Тест мы тебе здесь сделаем.
– Наручники надевать? А то вдруг я киборг-убийца?
– Вот если бы ты был киборг-убийца, я бы за твою жизнь не опасался. Срочно ко мне. Конец связи.