— Итак?
— За час до полудня на сигналку прошел вызов с полигона. Не от дежурного. Срочный. Но… не смотри так, Пало, мы не сразу смогли отправиться в Шаг, как раз в этот момент у Пилле Рубина шел очередной ритуал исцеления, ты же сам был в нем задействован! Вида морочил головы нашим дорогим покровителям в Круге, а Эвки Беригу только сменился и потребовалось время, чтобы…
— Это важно?
— Я объясняю, почему на срочный вызов мы прошли с такой задержкой. Не все из нас владеют Шагом.
— Не все — это ты? Освоить в три дня. Дальше.
— Я про местных говорил! Но… принято. Когда Эвки удалось разбудить, он переправил команду на полигон.
— Сколько времени прошло с момента вызова?
— Три пятерика.
— Гэрвин!
— Стечение обстоятельств…
— Если хоть кому-то из них удалось уйти, то стечение обстоятельств мы, возможно, будем обсуждать в подвалах Ной… в подвалах ренегатов. Нас банально отловят при таких вот обстоятельствах — заловят со спущенными штанами, Гэрвин, прости за грубость! — и мы пискнуть не успеем! Состав команды?
— Я, Савен из местных магов и Ти, он новичок, но способный. Пало…
— Характеристики потом. Что на полигоне. Что видели, что реконструировали, какие догадки — все.
— Полигон был практически пуст. Нехарактерно для этого времени суток. Утром там обычно много желающих избавиться от «излишков» дикой энергии, чтоб день спокойно провести. А здесь — ни движения. Поэтому группа первым делом замерила уровень энергии на тамошнем накопителе — хватит ли скопившихся «излишков» на ограничивающий купол, а если нет, то сколько добрать из наших и стоит ли. Стандартная процедура при обследовании подозрительных территорий…
— Гэр-вин. Не стоит сейчас излагать стандартные процедуры.
— Ты сам просил последовательно! Так вот, о накопителе. Это был сюрприз номер один — энергии там хватило бы накрыть полгорода, причем на двойной щит с перехлестом. Как накопитель не разнесло от перегруза — не понимаю, он не был рассчитан на такую мощность.
— Думаю, мы это выясним в более подходящее время. И в более подходящих… обстоятельствах. Не отвлекайся, Гэрвин.
— Хорошо, прости. Так вот, на такой энергии купол был активирован немедленно, на всякий случай бросили и «стазис», второго уровня, и активированную «сетку-проявитель»… И тут сюрприз номер два — чары «стазиса» вернулись, ни на кого не подействовав. А проявитель указал семерых. Шесть людей, одно животное. И при том ни одного существа в сознании.
— А без?
— Девочка обнаружена у хранилища копей. Одежды нет, сильные ушибы по всему телу, тяжелое переохлаждение и энергетическое истощение. И еще два чужака… это, кстати, сюрприз номер три. Оба мертвые.
— Так…
— Оба не зарегистрированы в городе — ни у нас, ни у местной сторожи. Оба, судя по всему, наши коллеги. Одежда вельхо, на руках присутствуют Знаки, хотя набор необычен: запретных почти половина.
— Что?!
Ренегаты? Настоящиеренегаты, не те, выдуманные, которыми вельхо прикрывались от действия Зароков?!
Ренегаты настолько обнаглели? Явились в закрытый город среди бела дня?
— Если ренегаты, то какие-то запредельно наглые: запретные Знаки даже не замаскированы. Причем среди их Знаков есть совершенно незнакомые, я потом посмотрю повнимательнее. Интересно, что по возрасту погибшие относятся к нашему поколению, но лично я не знаю ни того, ни другого. Самое интересное — причина смерти. Наши незваные гости сплошь покрыты тонким, но довольно прочным льдом, без всяких лакун и отверстий, закрыты даже нос и рот. Но смерть произошла не из-за недостатка воздуха и не под действием запретных знаков. Судя по некоторым признакам, они мгновенно замерзли — так быстро и качественно, что стали статуями, не успев упасть. Так и застыли…
Необычно. Заморозка не новость, но способ убийства и впрямь не самый распространенный — слишком много энергии тратится. Среди запретных чар полно менее емких. И менее… заметных… Кто же так подставился? И что с ним теперь делать.
— А что дежурный?
— Это сюрприз четвертый. И дежурный, и двое местных новичков найдены без сознания. Правда, с этими никаких загадок нет – все трое под банальными чарами маскировки и сонного знака. Судя по тому, как заботливо их уложили неподалеку — под навесом, на настиле, под еще не выстывшими до конца согревающими — убивать их не собирались.
— Отпускать тоже. Ты же не думаешь, что двое незваных гостей явились туда, чтобы позаботиться о тихом сне малознакомых магов. Диких магов, Гэрвин. Не принесших Зароки…
— Зато сильных и не подозревающих еще ни о своих возможностях, ни о запретности некоторых чар и областей магии, ни о грозящих карах за нарушения… — дураком молодой маг точно не был, так что разъяснять ему ничего не пришлось. — Ценность-то какая! Для не обремененных совестью. Кражи, наведение искажений, сотворение предметов из запретного списка, недозволенные составы… дикий может больше обычного вельхо.
— То есть у нас попытались украсть новичков, — Гэрвин зябко потер изрядно замерзшие руки. — Дивно.
— А что с девочкой? Ты ее обследовал.
— Спит. Ты хочешь ее расспросить?
— Хочу. Но это терпит. Просто спит?
— Не просто. Обморожение да еще с истощением! Сам знаешь, ей трудно будет восстановиться, ведь боли снять без участия ее собственной магии сложнее. Во сне она легче перенесет лечение.
— Тогда пусть спит. Ее родственнице сам сообщу. Только почему девочка в таком виде? Попытка изнасилования?
— Э-э… нет. Ей же всего семь. И никаких следов… э-э… нет. Просто избита и раздета… почему — непонятно. Может, нападавшие так странно развлекались?
— Может. А остальные? Тоже пострадали от «развлечений»?
— Нет.
Да что же это такое?
— Одежду ее нашли? Может, с ней что-то не так?
— Не уверен… в смысле нет, одежду не нашли, и обувь тоже пропала. Только лед. Рядом с девочкой какие-то необычные следы. Больше всего они похожи на драконьи, но размер не соответствует. Да и странные они какие-то.
— То есть?
— Их всего семь отпечатков. И все. Мы там весь лед исползали, так и не поняли, ни откуда они взялись, ни куда делись. Ни почему ребенок в таком виде. То есть получается, что оно, это существо, спустилось с неба, разок переступило лапами и тут же воспарило обратно. Успев при этом что-то такое сделать, от чего два мага превратились в ледяные статуи.
— И что за существо может заморозить двух вельхо?
— Причем вельхо довольно «емких». Я, конечно, полноценно их еще не обследовал, но, по некоторым признакам, их уровень не намного ниже нашего. Плотность Знаков на их руках довольно высокая, и среди них много энергоемких.
— То есть заморозить их мог только некто явно сильный.
— Ага.
— И кто это? Варианты есть?
— Это лучше Эвки Беригу спросить. Он у нас по живности. И естественной, и созданной. А я…
— А у тебя одни драконы на уме. Знаю, знаю… Ладно. Продолжай работу, распотроши эти «статуи» и выжми из них все. Главное — откуда они такие взялись. А вечером соберемся. Будем решать…
Я вновь считаю шаги. Приноравливаю к шагам дыхание.
«…Если я виновен, горе мне! если и прав, то не осмелюсь поднять головы моей. Я пресыщен унижением; взгляни на бедствие мое…»
На какое-то время мне это удается. Но сердце вновь замирает от предчувствия беды. Сколько это продлится? Сколько выдержу? Да и выдержу ли?
Отцы-инквизиторы называют эту пытку «бдение». Она считается мягкой, и признания, под ней полученные, судом не принимаются.
Но герцогиня не ждет от меня признаний. Ей нужна моя воля.
Стражи вновь сменяются.
Еще четыре часа. Я уже не мечусь, как зверь в клетке. Подолгу задерживаюсь у каждой стены. Теперь за мной наблюдают пристальней. Чтобы не задумал подремать стоя. Жаль, что не умею. Говорят, это умеют лошади. А волы даже спят на ходу. Вынужден передохнуть. Стражи не сводят с меня глаз. Но действовать им не пришлось. Я поднимаюсь и продолжаю свой путь.
Вновь шаги, счет, дыхание… Мадлен у окна, подглядывает. Приподнялась на цыпочки, белый лобик над подоконником. Я поднимаю голову, и она тут же ныряет вниз… Но я заметил. Мелькнул светлый локон. Я отворачиваюсь, пряча улыбку. Она не стерпит, выглянет… Придерживает на груди косынку, но плечико все равно голое. От усердия закусила губку. Я вновь делаю стремительный поворот, но она успевает юркнуть в свое убежище… Ветер раздувает кисею, как парус.
Снова шаги, угол, поворот. На этой стене трещины образуют узор, напоминает карту. Неведомый узник начертил ее, мечтая о побеге. Надо передохнуть…
На лестнице она как-то замешкалась, и тогда я впервые взял ее за руку. Она стояла очень близко. Нежная большеглазая девочка. Дышала коротко и часто, но руки не отнимала. Только в глазах изумление и мольба…
Я поцеловал ее, когда Арно оставил нас на чердаке одних и спустился за чернилами. Мадлен за минуту до этого принесла поднос с острым беарнским соусом, который любил Арно, и ломтики ветчины. Старший брат тут же посетовал на ее забывчивость и гусиную глупость. Отправился за чернилами сам.
Мы остались одни. Она смотрела на меня, будто ждала чего-то. Белокурая прядка выбилась из-под чепца, мягкий, еще детский, носик, тонкая шейка. Верхняя губка чуть приподнялась. Я сделал шаг и поцеловал эту губку. Она была влажной и теплой. Очень податливой. Я прикоснулся осторожно, стыдясь собственного страха. И тут же отступил, будто нарушил некий запрет. У нее на скулах сразу расцвел румянец, и она вскинула руки, хотела этот румянец скрыть… Отвернулась и пошла к двери.
Стражи сменились еще два раза.
Мысли путаются. Кажется, что ноги величиной с те молочные бидоны, которые по утрам сгружали на мостовую перед гостиницей на улице Шардонне. Устал бы я так, если бы шел пешком через лес? Пересек бы герцогство Орлеанское, Мэн и не вспомнил бы об усталости.
А в этой клетке мои силы уходят в камни. Сон безжалостно подступает. Я уже не могу поднять голову. Тяжесть невыносимая. Огромный жернов на шее. Вот меня и встряхивают в первый раз. Пока обошлось без тычков. Ребра целы. Я и сам прилагаю усилия, чтобы не упасть, не желаю, чтобы меня встряхивали, как мешок с брюквой.
К счастью, на ужин мне подают что-то острое, и это взбадривает. Соус обжигает язык и глотку. Что-то вроде шпоры для умирающего рассудка. Короткая вспышка. Меня уже валит с ног. Балки над головой плывут влево. Затем медленно поворачивают. Я хватаюсь за стену. Она пританцовывает. Издалека хохот, брань, стук игральных костей…
Два шкодливых послушника из монастыря Св. Женевьевы затеяли драку. За углом бродячие лицедеи. Непристойная сценка… Жирная циркачка в розовом трико… Деревенский парень глядит на нее, вытянув шею. Башмаки стрекочут по мостовой. Я у грифельной доски вывожу первые буквы… Мел противно скрипит, по спине дрожь, крошки на пальцах… Я осторожно пробую их на вкус. Сую пальцы в чернила. Шлеп. Огромное пятно на бумаге. Вожу пером, у пятна вырастают ноги. Затем рога и хвост. Отец Мартин, смеясь, грозит мне пальцем. Отбирает испачканный лист. Кладет передо мной новый. Скрип пера… А дальше… Дальше темно.
Если мой подсчет верен, то мои надсмотрщики сменились двенадцать или тринадцать раз.
Первый удар темноты. Голова закружилась. Она кружилась и прежде, но я как-то удерживал равновесие. Падал на колени, ждал, когда пол под ногами перестанет вращаться, и вновь поднимался. А тут уже не нашел опоры, провалился. Всплеск и рывок. На лице вода. Я падал, а веревка застряла и рванула меня вверх. Мгновенное удушье – и снова свет. Меня держат под руки.
Знакомая фигура… Черный балахон. Я отчетливо вижу какие-то желтоватые пятна на воротнике. Лекарь… Холодные, пергаментные пальцы. Твердые, ловкие. Трогают запястье, тянут вниз веки.
Покачав головой, Оливье уходит.
Я жив, пытка продолжается.
Теперь моим надсмотрщикам есть чем себя занять. Встать я не могу. Я забыл, что у меня есть кости, лишь раздавленная мякоть. Спина тряпичная. Голова болтается, как чугунный шар. Как только не оторвется… Меня вынуждают сидеть прямо, держат за волосы. Если ресницы залипают – в лицо ледяной кулак. Под веками – резь. Трудно дышать. Злобные окрики, тычки. А где-то в уголке, в утомленном разложившемся разуме черные и белые пятна, точки, штрихи, треугольники. Они вращаются, смешиваются… Улыбка Мадлен, над белыми зубками розовая десна… Свекла? Нет, что-то гладкое. Яблоки? Сливы? Сломанное колесо… Раздавленные очистки на мостовой… Грязный фартук торговца… Вскрытый желудок овцы… Все кружится, рассыпается, дурман, ужас. Потом все сжимается в точку.
Снова обморок. И снова вода. Много воды. Куртка Любена промокла насквозь.
Оливье… Встревожен, прислушивается дольше. Он что-то говорит, обращается ко мне, но я не понимаю. Вижу, как двигается челюсть, за тонкими губами желтые зубы, один сломан.
Стражи все время меняются. Дверь невыносимо грохочет. Стены содрогаются. Зачем же так громко? Каждый звук, шаг, скрип – все это внутри меня. А что это справа? Виноградная лоза! Прорастает в стену. Разворачивается, как пружина, ветвится, зеленеет… И на ней огромные кроваво-красные плоды. Прозрачные, налитые. В сердцевине – косточка. Гладко поблескивает. Я тянусь к спелым гроздям, хочу ухватить губами. Там сок, сладкий, прохладный… Но откуда ни возьмись – Мадлен, отводит побеги, взмахивает юбками, убегает. Я хочу ее догнать, делаю шаг и снова падаю…
Оливье бьет меня по щекам. Резкий запах уксуса. Мое тело вязкое, как желе. Почему мне не дают умереть? Я уже умер. Оставьте меня.
Оливье возвращается с тюфяком и подушкой. Я уже и забыл о существовании подобных предметов. Мне их назначение неизвестно.
Еще один обморок? Я проваливаюсь в тот миг, когда мои соглядатаи укладывают меня на этот тюфяк. И обратно я возвращаюсь сам, без понуканий.
Я спал? Неужели я спал? То же помещение с низким потолком. Свет от огня в очаге. За столом кто-то сидит. В ответ на мое движение – скрип скамьи.
– Чего тебе? Есть? Пить?
Я действительно хочу пить. Моя «сиделка» подносит прохладную глиняную кружку к самым губам. Я приподнимаюсь с трудом. Тело разбитое, но слушается. Ломота в кистях рук. Пытаюсь прикоснуться к кружке. Пальцы матерчатые, пустые. После трех глотков падаю и проваливаюсь вновь. Всего лишь короткий миг. И снова голоса, толчки, свет. За веками красное зарево. Я с трудом осознаю, где я. Их опять трое. Один из них поднимает меня и толкает к стене.
Жиль сворачивает тюфяк и уносит.
Нет! Нет! Опять все сначала. Меня охватывает ужас. Изнутри рвется крик. Я готов кинуться к двери и молотить в нее руками и ногами. Нет, только не это. Не оставляйте меня здесь! Не надо. Меня даже швыряет к двери. Истошная мольба тела. До боли сжимаю кулаки. Сердце бешено колотится, воздуха не хватает. Я падаю на колени и закрываю лицо руками. Я не умру, я всего лишь сойду с ума.
Судя по лицам, они считали это великолепной идеей.
— Зачем он вам? — опомнился первым Геннадий.
— Он спас нам жизнь, понимаете? Мы теперь обязаны заботиться о нем, отплатить ему.
— Все четверо?
— Ну, киборг стоит дорого. Но мы посчитали, вскладчину нам хватит! Он будет жить у нас в доме, как член семьи! Своя комната, постель, одежда как у человека, а не только рабочий комбинезон!
Геннадий чуть прищурился. Эти разгильдяи что, думают, что до этого Жека у него в сарае стоял, как трактор?!
Он вдруг представил эту жизнь. Город, асфальтированные улицы, облагороженные парки, ленивые вечера перед головизором или экраном, прогулки.
Целый день.
Жизнь на пенсии. Или тупое однообразное существование домашнего киборга.
Его передернуло.
Он искренне верил, что праздная жизнь скучна и тосклива для любого существа и участи однажды подаренной кофеварки, стоящей в углу, и используемой только когда приезжают гости или даритель, для Жеки не хотел. А так и будет. Несколько дней (может, недель) они будут прыгать вокруг него, радостно тыкая пальцами в многочисленные городские витрины и достопримечательности, а потом он превратится в часть обстановки. Затем на него перевалят домашние дела, мол, надо же как-то отбивать еду, — почему бы не используя как домработницу.
— А еще в вашем спасении использовали две пожарные машины, флайер и пожарный тент, — подал голос Леша, — их вы тоже забираете?
Геннадий изумленно уставился на второго киборга. Тот по-прежнему сидел на подоконнике, качал ногой и имел вид расслабленный и чуть насмешливый. Не так чтобы Геннадия потрясало то, что киборг способен на иронию или шутки, все-таки разумный, значит разумный, но пока это было ему все еще в новинку. И каждый раз он мысленно задавался вопросом «А Жека так сможет?» Без уточнения, когда сможет и может ли вообще.
— Да как ты сравнивать можешь?
— А в чем разница? Жека — киборг. Оборудование. Почему флайер, чтобы его полировать и заправлять высококачественным топливом, вы не хотите купить? Из благодарности за спасение — он вас до больницы довез. .
Геннадия покоробило сравнение. Но он тоже понимал, что эта четверка очеловечивает киборга и выражает ему благодарность как человеку. Не такая редкая форма благодарности, кстати. Некоторые военные, уходя в отставку, выкупали киборгов, спасших им жизнь. Но выкупали из ситуации, где киборгу реально угрожала опасность быть убитым. Они ему именно другую жизнь давали, открывали ее. А тут его хотят забрать, просто чтобы самим себе стать хорошими.
Так как вразумительного объяснения, кроме эмоционального «мы обязаны ему жизнью», добиться не удалось, Геннадий подхватил нить разговора. Он был очень сейчас Леше признателен, что тот нашел такой простой и убийственный в своей наглядности пример.
— Вы бы сказали спасибо пожарным и спасателям.
— Мы думали это сделать сразу после выписки!
— Часть из них тоже в этой больнице. Не говорите, что не знали. Но не подумали об этом.
— Слушайте, не надо делать из нас неблагодарных эгоистов!
— Я не делаю. Но взять к себе кого-то — это серьезное решение. Вы на улицах много бродячих животных видите, кого-то в дом взяли? Вижу по глазам, что нет. В ваших паспортных карточках отметки о полетах на две планеты, как мне рассказали в полиции. На одной из них низкий уровень жизни, живут за счет туризма. Вы кого-то взяли к себе из них? Нет, потому что трезво оценивали проблемы, которые это принесет. Заботиться, учить, развивать, воспитывать. Деньги давать. Благородный поступок такого рода будет вам стоить очень дорого. А вот если киборга купить, то быть хорошим гораздо легче.
— Неправда, — обиделись туристы. — И почему это полиция интересовалась историей наших полетов?!
Геннадий покачал головой.
— Потому, что когда не нашли вас на базе, искали родственников, на случай, если не спасут — куда сообщать. Вы оказались еще теми нарушителями правил. В машину сели впятером, маршрут в базе не зафиксировали. Но это не самое важное. Важно, что сейчас у вас стресс. Лекарства в крови бродят. Юность, прекрасные порывы ударяют в голову и печень. Идите отлеживайтесь, поправляйтесь, радуйтесь, что живы остались.
— Мы все равно обратимся к вашему начальству.
— На здоровье. А я снова про пожарную машину повторю. Гражданскому лицу ее не выкупить. Потому как это спецоборудование. И специализированного DEX’а вам тоже никто не продаст. Все, народ, идите. Моему парню лекарство дали, он должен спать.
Немного обескураженные туристы покинули палату, Геннадий обернулся к Жеке.
— Спи. Не отдам я тебя этим восторженным идеалистам. Будешь жить как прежде.
Жека кивнул и закрыл глаза. Весь разговор он был в страшном напряжении. И только когда хозяин выпроводил посетителей, его немного отпустило.
Но если бы он согласился его отдать, он был готов признаваться в разумности. Если это единственный способ остаться у Геннадия.
Геннадий же, если молодые люди будут упорствовать, надеялся на товарища Огуречникова. Который умел так отказать, что проситель или жалобщик уходил, чувствуя себя виноватым за свои порывы или требования.
К счастью, больше вопрос не поднимался. Они еще раз приходили, но больше уже разговора о выкупе не было.
Жека долго думал. Мысль, что он не до конца честен с хозяином, грызла. Но ведь хозяин не отдал его, значит, он его такой устраивает. Так зачем что-то менять? Узнав, что он разумный, Геннадий будет относиться к нему по-другому. Наверняка! А Жеку все устраивало. От и до. Нет. Ничего не нужно говорить.
Только почему-то жизнь постоянно была с этим не согласна!
***
После пожара прошел месяц, загорелый, отдохнувший и счастливый Вовка уехал домой. С собой Геннадий собрал ему целый контейнер гостинцев. Грибные заготовки, замороженные ягоды, варенье, в общем, все дары леса. До космопорта они довезли их сами, проводили и неспешно вернулись домой.
Ближе к обеду следующего дня Геннадий услышал звук двигателя подлетавшего флайера и вышел навстречу гостям.
Жека с утра ушел на обход, а он остался на хозяйстве. Как ни старайся быть аккуратным, все равно беспорядок образуется. Но у DEX’а наводить порядок получалось отвратительно, поэтому эту обязанность Геннадий целиком взял на себя. Дом был уже прибран, обед пыхтел на плите, осталось по мелочи кое-что доделать. Так что гостей в дом было пригласить не стыдно.
Из флайера выбрались мужчина и женщина.
В костюмах, с планшетами. всем своим видом производя впечатление инспекторов, чем разом убавили радушное настроение Геннадия.
— Приветствую. Какими судьбами и кто вы?
— Мы сотрудники ОЗК, — на удивление мирно начал мужчина. — Общество защиты киборгов. Вы о нас слышали?
— А-а-а, припоминаю. Хорошее дело. А к нам зачем?
— По нашим данным, вы являетесь владельцем киборга шестой модели.
— Жека-то? Да, есть такой. Только дома его нет.
Гости переглянулись.
— А где он?
— На обходе. Часам к семи вернется. Или вам срочно что-то? Можем по рации связаться.
— Мы хотели бы сначала переговорить с вами.
— Проходите.
Гости с любопытством осмотрелись и стали приставать с вопросами: где живет киборг, какие обязанности выполняет. И они стали нравиться Смирнову еще меньше.
— Слушайте, это мой дом. И нечего совать везде нос. Жека — помощник лесника. Какая должность, такие и обязанности.
— Не надо нервничать, — примирительно сказала девушка, — меня, кстати, Дорис зовут. А это мой коллега Джек.
— Будем знакомы, — буркнул Смирнов, — Геннадий Викторович Смирнов.
— Понимаете, мы посещаем всех киборгов и их хозяев. Мы хотим помочь, если киборг разумен. Они боятся в этом признаваться, помня о том, как жестоко расправлялись с ними в “DEX-Company”. Растеряны, может, и рады бы открыться хозяину, но не знают, как те отреагируют. Не знают, что могут сами выбирать как им жить, что они могут получить гражданство, учиться, найти работу какую захотят. Вы не замечали ничего такого за… вашим киборгом?
Геннадий почесал затылок.
— Кто его знает. Вроде нет. Все по программе. А кстати, как вы отличаете разумного от хорошей самообучалки? Ну, если он сам не признается.
— По результатам тестирования. И по уровню мозговой активности. Внешним осмотром и расспросами это не установить. Особенно, если киборг скрывает свои способности. У вашего Жеки не бывает внезапных нарушений координации? Словно он забывает, как что-то делать?
— Вот чего нет, того нет! — Смирнов припомнил четкие действия Жеки на пожаре или при ловле виркутана.
— Любимые блюда? Может быть, втихаря конфеты или какие-то лакомства берет.
— Не следил я за конфетами, вот еще! Раз берет, значит надо ему. Лишнего никогда не брал и не объедался, — усмехнулся лесник.
— Эмоции? Может быть, вы замечали улыбку, испуг, радость, любопытство?
— Этому я его сам научил. Когда мы словарь переделывали, он просканировал выражение лица, чтобы понимать реакцию людей.
— Не распознает, а у него самого эти выражения появляются.
— Не смотрел. Я думал, он то, что сосканировал, то и воспроизводит. Думаю, только сам Жека вам может ответить. Мне так все равно, разумный или обычный. Он хороший парень, остальное меня, если честно, не очень волнует.
— Вам безразлично?
— Сам он думает или программа? Однозначно.
— А если он вас обманывает? Притворяется, а на самом деле боится?
Геннадий помолчал.
— Это было бы неприятно. Но простительно.
— Но вы приняли бы его такого?
— Да. Оттого, что я буду это знать, сам-то он не поменяется?
— Возможно, что изменится. Живой киборг — это как и человек. Свой характер, свои привычки.
— Он и так с характером. Черт с вами, сидите ждите.
***
Жека возвращался домой в обед, не мог объяснить причину, заставившую его пробежать, не останавливаясь, двадцать семь километров. Человек сказал бы — сердцем беду чую. И DEX услышал разговор хозяина и гостей.
Так страшно ему не было с того дня, как он проходил тестирование в мобильной лаборатории! Что за напасть?! То туристы хотят его выкупить, теперь какая-то инспекция?
Он слушал, но совершенно не верил этим людям, хотя процент искренности в их словах был очень высоким. Больше семидесяти шести процентов. Но не верил. Они тестируют киборгов. Этим все сказано.
Пусть они называются по-другому, и выявленных бракованных не убивают, зато они заставляют их жить по каким-то правилам. Просто называют это тоже по-другому. Они же отбирают киборга у хозяина, значит, заставляют жить другой жизнью. И не факт, что это действительно лучшая судьба.
Самому назначать задание, самому искать способы решения, а что еще хуже — выбирать варианты решения задачи, основываясь на нематериальных данных, сгруппированных интуитивно и не логично. Нет. Спасибо, пользуйтесь сами. У него хорошая работа, дом, один нормальный заботливый хозяин. Понимающий, профессионал своего дела, рядом с ним DEX использовал свои возможности и был максимально полезен. И никаким чувством неудовлетворенности он не страдает!
А еще эти люди настраивают против него хозяина!
Обвиняют во лжи, пугают, говорят, что Жека может хотеть уйти, и что, может быть, даже хочет этого! Так и хотелось ворваться, схватить за горло и закричать: «Убирайтесь!» Вышвырнуть, уничтожить, прогнать! Они отнимают у него жизнь! За что?!
Киборг окинул взглядом флайер, но быстро сообразил, что его взрыв на пути из лесничества быстро расследуют.
Хм… испортить автопилот? Вычисляется в три шага.
Разбить так, чтобы повредился «черный ящик»? Не получится незаметно.
Просто прикончить, встав на дороге? Как вариант подойдет, но…
Жека заставил себя отвлечься от разработки планов по уничтожению опасных объектов. Все они требуют подготовки и, в любом случае, убитых будут искать. Что же делать? Как спастись? А если… если в самом деле признаться хозяину? Если попросить защитить? Забрать киборга у хозяина без его на то желания не мог даже производитель. Значит, если показать себя правильным, полезным оборудованием, есть шанс остаться? Насколько велик этот шанс?
В первые минуты две Джуди не видит и не слышит, что происходит, ибо у нее есть задача более актуальная – не позволить себя затоптать. Именно в таких ситуациях она жалеет о том, что всего лишь кролик, а не кто-то покрупнее. Когда начинается всеобщая паника и толпа устремляется к выходу, её тут же увлекают в сторону от Ника, тщетно попытавшегося поймать её за лапу, и почти сразу сбивают с ног. Платье и каблуки отнюдь не облегчают крольчихе жизнь, и, едва увернувшись о чьих-то копыт, Джуди стряхивает с ног туфли, разрывает узкий подол платья и, откатившись чуть влево, совершает один из самых мощных в своей жизни прыжков. Прыгать по головам крупных зверей ей не привыкать, так что довольно скоро она оказывается в стороне от толпы, у одной из мраморных колонн ограждения, откуда ей открывается хороший обзор на эпицентр всего происходящего.
Сгусток тьмы, нависший над миссис Пигвик, медленно распрямляется и обретает форму, превращаясь в огромную летучую мышь, закутанную в темное ветхое тряпье, с глазами, светящимися кроваво-алым. Несмотря на то, что среди гостей вечеринки есть звери и покрупнее, эта зловещая фигура внушает всем такой непреодолимый ужас, что никто не осмеливается кинуться на помощь несчастной жертве, которая уже не визжит и не подает признаков жизни.
Капитан Буйволсон, похожий на гранитный утес в потоке бегущих, пятящихся и пытающихся уползти участников празднества, первым пытается предпринять какие-то действия, однако, как и все гости, он безоружен, а вооруженных секьюрити, ответственных за безопасность на мероприятии, нигде не видать. Взревев, бесстрашный шеф полиции устремляется в бой, выставив перед собой рога. Джуди замирает, ожидая, что монстр увернется от мощного удара, уйдет с линии атаки, ибо никто в здравом уме не встанет на пути разъяренного буйвола, но тот остается неподвижен, вытянув вперед переднюю лапу с отвратительного вида длинными загнутыми когтями. Одно мановение этой лапы — и Буйволсон, весящий не меньше нескольких центнеров, с легкостью пушинки отлетает в сторону, отброшенный с какой-то страшной, сверхзвериной силой.
Джуди слышит свой голос будто со стороны – кажется, она что-то кричит, и её крик сливается с другими криками и выстрелами. Служба безопасности наконец-то прибыла. Следом происходит нечто, не укладывающееся в понимание даже тех, кто прослужил в полиции по нескольку десятков лет — двум тиграм, одетым в черные смокинги, приходится израсходовать по целой обойме, чтобы всего лишь привлечь к себе внимание чудовища. А затем монстр атакует стрелявших, перемещаясь так быстро, что глаз едва успевает за ним уследить. Один из секьюрити падает, окрасив кровью белоснежный мрамор резных перил, второй пытается отползти, волоча левую лапу, но тщетно. В последнюю секунду между ним и монстром оказывается Даниэль Блэк – она стреляет из совсем крошечного пистолета, зато в упор, с близкого расстояния. Пантера невероятно быстра, но сейчас её скорости оказывается недостаточно – она успевает увернуться, но лапа монстра оставляет три глубокие борозды на её боку, разодрав и окрасив алым серебристое нарядное платье.
А следом сердце Джуди Хоппс пропускает удар, замерев от ужаса – она видит за спиной неуязвимого убийцы знакомый рыжий хвост. Ник помогает Вульфсону оттащить миссис Пигвик в относительно безопасное место, а потом, вместо того чтобы держаться на расстоянии, что-то выкрикивает, привлекая к себе внимание. Видя, как лапа монстра смыкается на горле лиса, Джуди давится воплем и рвется вперед, но кто-то её удерживает. Она дерется и кусается всерьез, но хватка держащих её лап не ослабевает. Каким-то смутным проблеском здравого рассудка Джуди все же надеется, что напарник не решил покончить с собой, что у него есть план.
— Ближе… — сипло бормочет Ник, тщетно пытаясь хоть немного ослабить стальную хватку на своем горле и урвать глоток воздуха. — Еще ближе, упырь ты корявый!
Если летучие мыши в катакомбах показались ему довольно страшненькими на вид, то по сравнению с их древним сородичем они выглядели просто милашками – иссохшая, покрытая гниющими струпьями кожа, огромные клыки и красные глаза без тени мысли навевают воспоминания о самых жутких кошмарах, приснившихся после тяжелого ужина.
Остатками сознания Ник понимает, что медлить больше нельзя – вынув из кармана небольшой фонарик, он вытягивает лапу и направляет луч прямо в немигающие глаза монстра. Результат превосходит все его самые смелые надежды – хватка на горле мгновенно исчезает, а оглушающий пронзительный замогильный вой заставляет его и всех, кто остался поблизости, невольно скорчится, зажав уши лапами. Спустя пару секунд некоторые осмеливаются поднять головы. И обнаруживают, что убийцы и след простыл.
***
После некоторых событий, вроде тех, что произошли нынче вечером – оглушающих, ослепляющих, посылающих в кровь волны адреналина – окружающий мир кажется медленным, будто ленивец. Он проползает мимо — санитары, толкающие впереди себя носилки; ошеломленные и потрясенные гости вечеринки, что разбредаются в разные стороны, мигающие огоньки полицейских, скорых и пожарных машин, словно припорошенные дождевой моросью, повисшей в воздухе сплошной пеленой, пропитывая одежду и шерсть.
Джуди движется вперед, медленно переставляя лапы, или это мир медленно движется мимо неё – кто знает. Она бредет к одной из скорых, к лежащему на носилках Буйволсону, которому накладывают шину на сломанную заднюю ногу. Их капитан будто яркий светильник, а все они – офицеры, оказавшиеся на этом злополучном мероприятии – подобно мотылькам, слетаются на его свет.
Шеф внимательно слушает склонившегося над ним Ника, периодически досадливо отмахиваясь от молоденькой овечки-медсестры со шприцом.
— … маникюрный салон, они стерилизуют инструменты ультрафиолетом. Я выкрутил лампочку из стерилизатора и ввинтил в свой фонарик. Свет слишком слаб, на расстоянии он бесполезен. А вот вблизи другое дело. Думаю, ожог сетчатки я ему обеспечил.
Лис оборачивается к напарнице, улыбается одними глазами. Вид у него потрепанный и нездоровый; пиджак куда-то делся, рукав рубашки порван, а сама рубашка покрыта пятнами. Джуди не может отделаться от мысли, что это Ник мог быть в том черном брезентовом мешке для трупов, который повезли мимо нее санитары минуту назад. Да, у них опасная работа. И да – она привыкла. И он привык. Наверное. Но… Вот они смеются танцуют, говорят о свидании и вдруг, в один миг все рушится, возникает хаос, кровь, смерть… Это слишком страшно. Это, черт подери, уже чересчур для её психики.
Если бы не находчивость Ника, жертв могло быть гораздо больше, а так погиб лишь один из охранников. Второго увезли в больницу, а еще миссис Пигвик, Даниэль Блэк и нескольких зверей, пострадавших в давке. В числе пострадавших оказался и бедолага Когтяузер, что удерживал Джуди от безрассудного порыва кинуться на выручку напарнику – крольчиха подбила ему глаз и чуть не откусила палец.
— Можно предположить, — кашлянув, произносит Буйволсон, — что убийца ослеп или, по крайне мере, хотя бы частично утратил зрение. Это наш шанс. Надо устроить облаву, не дожидаясь утра, нельзя позволить ему затаиться и восстановить силы!
— Мудрая стратегия, капитан.
Все полицейские, собравшиеся вокруг носилок, дружно оборачиваются. Инспектор Шерлок Нюхалс, стоящий в паре метров от них, внезапно кажется Джуди старым и ужасно усталым; его глаза потускнели, мокрая пегая шерсть слиплась комками, а клетчатое полупальто и странного вида кепка потемнели от влаги.
— Простите, что опоздал.
Нюхалс делает шаг вперед и тут же невольно пятится – кинувшись к нему, Ник хватает его за грудки и встряхивает. Джуди уже и не помнит, когда видела его таким разъяренным.
— «Простите, что опоздал»! Ах ты, мразь! Еще хватило наглости сюда заявиться!
— Офицер Уайлд! – в голосе шефа ощутимо прорезается металл. — Немедленно прекратить!
Ник отступает на шаг, нервно одернув подол рубашки.
— Простите, сэр. Этот… я даже не знаю, как его назвать. Предатель самое мягкое слово. Он знал, кто убийца, еще как минимум пару дней назад. И молчал. Если бы он все рассказал еще тогда… Всего этого можно было бы избежать.
Словно судорога боли на миг искажает закаменелые черты знаменитого сыщика.
— Я… виноват. Я могу объяснить.
— У нас, черт тебя дери, нет на это времени! – Ник почти кричит.
— Мы выслушаем его. – Мотнув массивной рогатой головой, Буйволсон садится на носилках, спустив здоровую ногу вниз. – Наши ребята ввяжутся в рискованную операцию, нельзя допустить, чтобы они действовали вслепую. Мы его выслушаем.
***
В одном из офисов мэрии, предоставленном Пигвиком под временный оперативный штаб, тепло, уютно и вкусно пахнет свежезаваренным кофе. Нюхалс остается на ногах, стоя посреди кабинета, Буйволсон занимает солидного вида начальничье кресло, Ник и Джуди пристраиваются на широком подоконнике, а Вульфсон, Когтяузер и еще трое офицеров их отдела рассаживаются кто куда.
Нюхалс с минуту молчит, гипнотизируя взглядом содержимое своей чашки, потом прерывисто вздыхает.
— Я не знаю с чего начать. Если начинать с самого начала, то придется обратиться к событиям вековой давности.
— Мне хотелось бы услышать все, имеющее отношение к личности убийцы. — Буйволсон пристраивает сломанную ногу на табурет, стараясь не морщиться от боли; пара костылей маячат рядом с его креслом, свидетельствуя о том, что капитан отнюдь не собирается отсиживаться на месте.
— Значит, с самого начала. Та история, что поведали вам офицеры Хоппс и Уайлд… Это не сказка. Все случилось на самом деле. — Проигнорировав укоризненный взгляд Джуди и негодующее фырканье Ника, он продолжает. – Граф Владислав Бладгрейв на самом деле наводил ужас на всю округу. И селяне действительно наняли вольных охотников для его поимки. Одним из них был мой предок – Арчибальд Патрик Нюхалс. Согласно легенде, никто из охотников не вернулся назад. Но это не так. Мой предок выжил и посвятил остаток жизни поискам сбежавшего монстра. Он умер, так и не достигнув цели, зато он собрал множество записей, касающихся как Бладгрейва, так и его менее агрессивных сородичей. Согласно этим записям, Трансильбургский монстр, пострадавший при пожаре, сбежал куда-то на север, опустошив по пути целую деревню. Вдоволь напившись крови, он укрылся в безопасном месте и впал в длительную спячку. Несмотря на годы, затраченные на поиски, Арчибальду так и не удалось отыскать его убежище. Спячка вампира может длиться невероятно долго, а стандартный звериный век короток.
— То есть, — Буйволсон скептически выгибает бровь, — — вы хотите сказать, что наш убийца — это древний вампир из легенды? Вы ведь не всерьез? Ни одно живое существо не способно прожить несколько столетий.
Сардоническая усмешка мелькает на губах Нюхалса.
— При всем уважении, капитан, но я сомневаюсь, что за всю свою богатую карьеру вы сталкивались с созданием, хотя бы отдаленно похожим на нашего сегодняшнего гостя. С кем-то, способным повергнуть вас за долю секунды и неуязвимым для пуль девятого калибра. Впрочем, калибр тут ни при чем. Совершив магический ритуал, Бладгрейв заключил сделку с потусторонними силами, и теперь убить его можно только этим. – Вынув из-за пояса видавший виды револьвер старого образца, Нюхалс вытряхивает на ладонь две серебристые пули с причудливой гравировкой. – Это серебро, закаленное на крови Бладгрейва в день лунного затмения с соблюдением сложного магического ритуала. Раньше их было пять, теперь осталось только две, увы. Проблема в том, что попасть нужно прямо в сердце, а учитывая сверхзвериную скорость, с которой он передвигается, задача не из легких. Я выслеживал его с того момента, как вернулся в город. Я обратился к вам, капитан, ибо полицейские информационные каналы и доступ к камерам наблюдения здорово облегчают поиски. Я не раскрывал вам всей правды, ибо ваши люди не располагают средствами, чтобы остановить монстра, и если бы вы кинули их на активные поиски, многие могли бы пострадать.
— Угу, заботливый вы наш, — ворчит Ник, — прям пропали бы без вашей заботы.
Джуди успокаивающе сжимает его лапу, а он отвечает на пожатие, не снижая, впрочем, градуса враждебности:
. – Не забудьте упомянуть о том типе, который привез гроб с вампиром в наш город. Он явно играет не последнюю роль в этом спектакле. Дж. Дэмпси, так было указано в таможенной декларации, — многозначительно глянув на Джуди, лис поясняет, — — Четверть часа назад я получил сообщение от нашего… гм… информатора. Так кто же этот загадочный Дж. Дэмпси, а, инспектор?
Нюхалс пристально, с прищуром глядит на него несколько секунд. Потом медленно произносит:
— Знаете, мне казалось что лис — это не особенно удачное приобретение для департамента полиции. Простите, я довольно часто сталкивался по долгу службы с представителями вашего вида, и мое предубеждение сложилось не на пустом месте. Но, признаться, вы заставили меня изменить свою точку зрения, мистер Уайлд. Вы хороший детектив, вдобавок очень находчивый и изобретательный зверь.
Ник не остается равнодушным к комплименту, хотя всячески пытается это скрыть.
— Не заговаривайте нам зубы. У нас слишком мало времени.
Плечи знаменитого детектива опускаются, словно под тяжестью груза; он прижимает уши и опускает глаза, пристально рассматривая рисунок на боку своей кружки.
— Эта часть моего рассказа относится уже не к старым временам и забытым легендам, вдобавок она куда более личная. Я… постараюсь быть краток и изложить лишь суть.
Прошло уже… около тридцати лет, да. Тогда я только получил свое звание, став самым молодым инспектором Зверополиса за всю историю полиции. У меня был друг, очень близкий. Не полицейский, нет. Он периодически выступал частным консультантом в некоторых довольно специфических расследованиях. Я был самым молодым инспектором, а он самым молодым профессором в своем университете на факультете психологии и психиатрии. Яркий талант, блестящий ум. Мне казалось, я, наконец, нашел кого-то равного себе среди скопища унылых посредственностей, и он разделял эту точку зрения. Двое высокомерных юнцов, возомнивших себя кем-то исключительным. – Горькая усмешка мелькает на губах Нюхалса. – Однако, как выяснилось впоследствии, между нами была существенная разница. Кто-то может ставить себя выше других, но удерживаться в рамках закона и морали, а кто-то считает, что собственная исключительность дает ему право попирать любые правила, установленные обществом. То, что мой лучший друг — один из самых опасных преступников современности, стало для меня ужасающим открытием. Наше противостояние длилось около восьми лет. Он то скрывался, то вновь появлялся в поле моего зрения, неизменно оставляя за собой кровавый след. Наконец между нами произошла финальная стычка, завершившаяся его гибелью. Так я думал, по крайней мере.
— Я знаю о ком вы! – звонкий голос Джуди внезапно развеивает гнетущую атмосферу. Крольчиха чуть ли не подпрыгивает от возбуждения. – Я читала в газете, когда мне было тринадцать! Его имя Джеймс Клыкарти, верно?
Нюхалс морщится, машет лапой в её сторону.
— Ради Бога, не надо мне про газеты! То, что газетчики тогда не переврали, они приукрасили до неузнаваемости, превратив в сюжет для низкопробного боевика.
— Ну… — Джуди смущенно пожимает плечамию — Я была в восторге от этой истории. Простите, наверное, это неуместно прозвучало.
— Не стоит извиняться. Для юной впечатлительной особы история в самый раз. Но реальность всегда куда более прозаична. Итак, я был полностью уверен, что Клыкарти мертв. Вплоть до недавнего времени, когда в прессе замелькали новости об обескровленных трупах со специфическими укусами на шее. Дело в том, что Клыкарти был единственным, кому я поведал историю моего предка. С юности она будоражила мое воображение, мы с ним просиживали долгие часы над дневниками Арчибальда Нюхалса и даже планировали урвать совместный отпуск и отправиться на поиски убежища Трансильбургского монстра. Если он хотел привлечь мое внимание и вновь начать игру, то это был просто идеальный способ.
— Хотите сказать, он заключил союз с вампиром? – тон Ника уже почти утратил враждебность.
Нюхалс озабочено хмурится, качает головой.
— Не думаю. Союз – это не для Клыкарти, ибо любой союз подразумевает определенную степень доверия. А вот заняться оккультными науками, овладеть ритуалами, отыскать с их помощью убежище вампира и поднять его из гроба, оставив значительную часть его сознания в спящем состоянии – это на него похоже. И времени на подготовку у него было предостаточно.
— Когда я близко увидел лицо монстра, — задумчиво произносит Ник, — его глаза показались мне какими-то неживыми. Они не были глазами разумного существа и не были похожи на глаза потерявших разум одичалых зверей. Он был похож… на марионетку.
— Ваши слова подтверждают мою догадку. Монстр — это всего лишь кукла. Но нашу задачу это не облегчает, ибо у куклы есть хитроумный кукловод.
Стремления нет, замирает жизнь
Теченье реки замедляет свой бег
Отчаяния вир близок так, не сорвись
В черные воды падает снег
Пелена ледяная крепкою цепью
Сковала, сковала журчанье воды
Оковы так крепки, так цепки
Прозрачные нити тонкой слюды
Ветер в поле мчит без узды
И оброть на него не найти
Ой, беда будет, будет беды
Коли вольный собьется с пути
Оковы стальные руце сжимают
Двинуться всяк не дают
Каждый себе по нутру выбирает
Печиво либо же кнут
Кто в яме годами света не видел
По спросам чел коловрот
На шкуре спознал всю меру обиде
За правду стоял не в черед
Тонка все же грань
Меж землею и небом
Да всякий берет свою дань
Кто рудою, кто хлебом
Милости нет, пощады не сыщешь
А кривду до дна не испить
Как волк одинокий, ветер засвищет
Зверя напрасно дразнить
Стремленья нет, замирает жизнь
Теченье реки замедляет свой бег
Отчаяния вир близок так, не сорвись
В черные воды падает снег
Толпа отхлынула по приказу незнакомца, Младу никто не держал даже рук, – впрочем, сбежать он бы не смог, да и не стремился. С высокого крыльца хорошо просматривалась вся наставничья слобода: наставников, поспешивших на помощь татарчатам, остановили: кто-то, не добежав до толпы, повернул к дому; кто-то так и не перешагнул собственного порога.
Ширяя, который сопротивлялся, хотели скинуть вниз, но Млад успел сказать:
– Не рыпайся. Стой спокойно. Может, пригодишься.
По-видимому, незнакомец, разглядев в Младе волхва, не заметил в нем шамана. А узнав, что Млад всего лишь волхв-гадатель, и вовсе перестал его бояться, хотя и осторожничал.
– Свяжите им руки, обоим.
Млад молча оглядывал студентов, смотревших на него снизу, и мучительно соображал, какие слова вернут им разум. Он не сопротивлялся, когда ему связывали руки за спиной – ременной опояской. Он так хотел оказаться перед толпой, чуть над ней, что ради этого стоило смириться со всем остальным. Ширяй же, отчаявшись победить сотню своих товарищей, решил прибегнуть к увещеваниям.
– Ребята, вы что! Это же Млад Мстиславич! Он же наставник! Ребята, он не за татар, я вам точно говорю! Отпустите его! Млад Мстиславич наш, он не за татар!
Ширяй тоже был шаманом. Конечно, он еще ни разу не поднимался наверх один, ни разу не пробовал объединять силу людей, смотрящих на него, но от природы владел этим даром, прошел испытание. Он тоже чего-то стоил. И Млад с удивлением заметил, что жалкие выкрики Ширяя упали в толпу, как набухшие ростками зерна падают в теплую землю. Студентов не коснулись слова о татарах, напротив, это их только подзадорило, а вот слово «наставник» и обращение по отчеству задело что-то в их головах.
– Ветров недаром прибежал сюда защищать татарву от нашего гнева. И недаром не подписал обвиняющей татар грамоты! – обратился к толпе незнакомец. И Млад отметил: Ветров. Не Млад Мстиславич и не наставник. И дважды «татар».
Толпа взорвалась криками, среди которых ясней всего выделялись «смерть» и «в огонь».
– Мы не палачи, мы мстители! – выкрикнул чужак. – Мы стоим за Правду и за Русь! И наша Правда – путь силы! Доколе враги будут топтать нашу землю? Доколе подкупленные ими предатели будут покрывать их бесчинства? Смерть врагам и смерть предателям!
Студенты ответили восторженными воплями и кинулись к стенам терема, размахивая воющими факелами.
– Смерть врагам и предателям! Зажигайте огонь!
Из распахнутого окна наверху разнесся тонкий мелодичный крик, висящий на одной ноте, из которого Млад расслышал только слово «Алла». И этому крику эхом ответил хор, повторивший фразу: татары молились своему магометанскому богу. Только молитва их походила более на крики о помощи и мольбу о пощаде.
Сено, политое маслом, вспыхнуло дымным пламенем, и языки огня поползли на заиндевевшие стены, слизывая иней, как сахар с пряника.
И в этот миг Млад увидел Дану. Она надела шубу и соболью шапку, в которой так походила на боярыню, и бежала к терему выпускников, неловко подбирая тяжелые меховые полы. Млад никогда не видел, чтобы Дана бегала на глазах студентов, напротив, она ходила красивой поступью княгини, и студенты замирали и склоняли головы, заметив ее издали.
Зачем он дал связать себе руки? Зачем не запер ее дом снаружи? Неужели не найдется никого, кто ее остановит? Что она делает?
Дым поднимался в небо – морозное безветрие не раздувало огня, но и не чинило ему препятствий. Крыльцо осветилось поднявшимся пламенем, и Млад понял, что должен сделать что-то немедленно, пока Дану не заметила толпа, сейчас же: времени на раздумья и подбор слов не осталось! Как жаль, что связаны руки! Он и не подозревал, как руки помогают ему говорить! Пусть поможет хотя бы огонь.
– Я защищал Русь в бою, с оружием в руках! – Млад вскинул лицо и обвел глазами студентов: они замолчали и повернули головы на звук его голоса. – Я воевал против копий и сабель, которые татары обрушили на мою землю! Как же жалко выглядят те, кто нападает на безоружных! Кто не силой, а числом берет победу над зажатой в угол горсткой бывших товарищей!
Вслед за Даной, то ли желая ее остановить, то ли пристыженные ее примером, к терему бросилось десятка два наставников. Даже те, кто до сих пор не решался высунуть носа из своих домов!
– Их надо давить, как крыс! Потому что они, словно крысы, заполоняют нашу землю! – немедленно отозвался незнакомец, отталкивая Млада в тень и закрывая его от студентов. – Татары не пойдут в открытый бой! Татары боятся открытого боя! Татары прячутся от нас, прикрываясь слабостью и малым числом, но мы не позволим себя обмануть! Кубок с ядом – не копье и не сабля! Смерть за смерть!
Чужак поздно понял, что напрасно позволил Младу открыть рот. И дело было не в словах, которые говорил каждый из них… Ширяй пригнулся и с воплем толкнул чужака головой в поясницу: стоявшие рядом студенты не успели остановить шаманенка и подхватили его за плечи слишком поздно, Млад успел шагнуть вперед, из тени под свет огня.
– Вам станет стыдно завтра! Завтра вы проснетесь на пепелище Alma mater и ужаснетесь тому, что сделали! Не кажется ли вам странным, что со всех сторон к вам бегут предатели и прихвостни врагов? Ваши наставники стали вашими врагами! Вы готовы убить каждого, кто с вами не согласен? Это вы называете путем силы? Вам придется убить сотню наставников, но устоите ли вы против тысячи своих товарищей?
Теперь чужак не мог заткнуть ему рот: он бы опустился в глазах студентов, несмотря на свою potentia sacra и умение звать за собой.
– Обманутые, запуганные люди! – незнакомец не посмел оттолкнуть Млада. – Они не ведают, что творят. Наставники не враги нам, а лишь те, кто не успел разобраться, понять, кто враг, а кто друг! И наше дело донести до них нашу Правду!
– Млад Мстиславич – тоже наставник! Слушайте Млада Мстиславича! – прокричал Ширяй, но его уронили на пол и заткнули рот.
Млад впивался глазами в толпу и чувствовал каждого, кто смотрел сейчас на него. Рук не хватало, бубна не хватало, но огонь, освещавший его лицо, делал свое дело.
– Правда – одна на всех! Нет Правды моей и вашей! Тушите огонь! Завтра мы соберем вече и решим – по-честному решим, – что нам делать. Вы пришли сюда ночью не от силы, а от слабости! Что же это за сила, которая действует исподтишка? Тушите огонь! Завтра вы донесете до всего университета то, что хотите сказать, завтра вам дадут слово и вы в открытую скажете, что надо делать. Тушите огонь!
– Тушите огонь, ребята! – выкрикнули сзади: наставники подоспели вовремя. – Скорей! Пока не разгорелось, тушите огонь!
– Тушите огонь, безобразники!
– Пока стены не занялись, тушите! Снегом, снегом!
Дана остановилась чуть в стороне – в ее осанке снова появилось что-то от княгини: она сверху вниз смотрела на суету и не двигалась с места, и Младу показалось, что он видит легкую улыбку, играющую на ее губах.
Студенты растерянно смотрели друг на друга: толпа исчезла, они перестали быть единым целым, стоило только посеять в их душах легкое сомнение в правоте.
– Смерть татарам! – неуверенно прозвучало перед крыльцом.
– Да что ж вы стоите! – крикнул кто-то из наставников сзади. – Шевелитесь! Займутся стены – не остановите!
– Быстрей, ребята! – двое наставников протиснулись вперед, подталкивая студентов, и первыми принялись забрасывать пламя снегом.
А Млад смотрел студентам в глаза и боялся моргнуть, чтобы не потерять с ними связи. Огонь начинал припекать с обеих сторон, клуб дыма влетел под крышу крыльца, и двое студентов за его спиной закашлялись. Млад привык к дыму, и слезы, выступившие на глазах, лишь придали его взгляду силы: дрожащая, прозрачная пелена смешала всех вместе – и студентов, и наставников. Он словно смотрел на всех одновременно и чувствовал всех одновременно, единым целым, и это было совсем не то единое целое, что двигалось к терему выпускников. Только одна тень отделилась от остальных и ушла в сторону: мимо охваченных огнем стен, мимо домов наставничьей слободы, по глубокому снегу – в лес.
А от коллежских теремов к ним бежали студенты, тысяча студентов: с лопатами и ведрами.
Пока не потушили занимавшийся пожар, Млад стоял на крыльце, хотя в этом не было необходимости. Он и сам не знал, боится ли чего, не слишком ли осторожничает, и не хотел признаваться самому себе, что не может выйти из того состояния, в котором оказался, – а это губительно для шамана. Шаман должен уметь войти и выйти из любого состояния сам, по своей воле. Этому он и учил Ширяя с Добробоем.
Запах гари еще стелился по земле, когда Млад сел на ступеньки крыльца и прислонился головой к перилам, ощутив, что связанные руки затекли и не чувствуют мороза. Люди потихоньку начали расходиться, татарчата так и не осмелились отпереть дверь. После битвы с огнем наступало умиротворение – голоса стали тише, спокойней.
– Младик? – услышал он голос Даны и тут же почувствовал ее прикосновение к волосам.
Глаза открывать не хотелось – даже на то, чтобы поднять веки, не осталось сил. Но это была Дана, и перед ней Млад не мог показаться слабым и беспомощным. Ему вдруг стало неловко из-за связанных за спиной рук. Он поднял голову и хотел встать, но Дана присела на корточки за его спиной и начала возиться с кожаным ремешком, стягивавшим его запястья.
– Руки отморозил, – проворчала она, нагибаясь еще ниже и хватая узел зубами, – и без шапки…
– Я… я сам…
– Что «ты сам»? – засмеялась она. – Руки себе развяжешь? Сиди! Чудушко…
Узел ослаб, и скоро Млад уже тер затекшие запястья негнувшимися пальцами.
– Ты идти-то можешь? – спросила Дана, накрывая теплыми руками его уши.
– Могу, – Млад схватился рукой за перила, но замерзшие, распухшие пальцы соскользнули, и от напряжения внутри все затряслось и разъехалось.
– Давай-ка я тебе помогу, герой… – Дана закинула его руку себе на плечо, – а то ты совсем замерзнешь.
Млад не чувствовал холода, – наверное, и вправду начал замерзать. И только поднявшись на дрожавшие ноги, вдруг подумал: а где же Ширяй? У него ведь тоже связаны руки! Млад оглянулся по сторонам, но шаманенка нигде не заметил.
– О твоем подвиге кощуны сложат песню, – Дана обхватила его за пояс, не давая осесть на землю.
– Ты опять шутишь? – Млад не хотел опираться на нее всей тяжестью, но подгибались колени, и земля уходила из-под ног.
– Почему я обязательно должна шутить? Ну ты хотя бы ноги переставляй!
– Да, я стараюсь, – Млад улыбнулся.
– И ты еще удивляешься тому, что студенты тебя боготворят? Если ты вкладываешь в лекции хотя бы сотую долю своей силы, они должны испытывать священный трепет! Я сама едва не кинулась тушить огонь вместе со всеми!
– Я не смог выйти из этого по своей воле… Мой дед вздул бы меня за это. Это напрасная трата сил.
– Ты поэтому не можешь идти? – спросила Дана, и Младу послышалась нежность в ее голосе.
– Так бывает всегда. Мне надо настойки глотнуть, и все пройдет. Если бы не гадание в Городище, я бы не так устал. Так часто нельзя, нужно время на восстановление.
– Сейчас дойдем до тебя, ты глотнешь своей настойки, и я уложу тебя спать, хорошо?
Дана умывала Младу лицо. Драка со студентами не прошла даром: кроме ссадин и синяков, в тепле у него пошла кровь носом. Прикосновения ее пальцев – нежные и осторожные – Млад находил необыкновенно приятными. Он перестал испытывать неловкость, настолько хорошо ему было в ее руках. И усталость сменилась расслабленностью и успокоением.
Дана разогрела мед, и это оказалось как нельзя кстати: Ширяй вернулся без шапки, промерзший до костей и весь в снегу.
– Ушел он от меня… – выдохнул шаманенок с порога.
– Кто? – не понял Млад.
– Кто-кто! Градята!
Млад сидел на лавке запрокинув голову, с подушкой под спиной, а Дана суетилась вокруг него с мокрым полотенцем в руках.
– Градята – это ваш верховод? – спросил Млад, скосив глаза на Ширяя.
– Да, – буркнул тот, снимая обледеневший полушубок.
– Откуда он взялся?
– Я не знаю… Он давно приходит. Я думал, он в Сычёвке живет, хотел узнать, у кого, – Ширяй повесил полушубок на гвоздь и скинул валенки, зябко поводя плечами, – а он через лес ушел, по тропинке…
Дана покачала головой, положила мокрое полотенце Младу на переносицу и подошла к двери: встряхнуть полушубок Ширяя. Млад вспомнил, что так делала его мама, когда он в детстве возвращался домой весь в снегу.
– В темноте я его быстро потерял, – продолжил Ширяй, – не увидел, где он сошел с тропинки… А может, он на Волхов вышел сразу. А может, и затаился где.
– Погоди, – сообразил Млад, опустив запрокинутую голову, – ты что, ходил за ним по лесу? Следил за ним?
– Ну да, – Ширяй сел за стол и придвинул руки к горячему чугунку с медом, как к печке.
– Младик, голову подними, – строго сказала Дана, – сейчас я снег приложу.
– Знаешь, мне показалось, что этот человек опасен… – Млад испугался, представив себе жесткое лицо незнакомца и семнадцатилетнего юнца, вздумавшего за ним следить. – Зачем тебе это понадобилось?
– Ну… Я захотел понять, кто он на самом деле.
– Лучше бы ты захотел это понять вчера. А еще лучше – неделю назад, – проворчал Млад.
Дана вернулась с крыльца, зачерпнув пригоршню снега, и сказала Ширяю, прикладывая смятую ледышку Младу к переносице:
– Стыдно должно быть.
– Млад Мстиславич уже дал мне в зубы, – Ширяй налил себе меду и раскрыл книгу.
– Мало дал, – покачала головой Дана.
Ширяй посмотрел на нее недовольно, словно надеялся, что она поскорей уйдет, уткнулся в книгу, но не выдержал и спросил:
– Млад Мстиславич, а я, когда научусь сам шаманить, так смогу, как ты?
Млад пожал плечами: он на самом деле не очень хорошо понял, что с ним произошло и как у него это получилось.
– Во всяком случае, ты мне очень помог.
– Да ну? – Ширяй приоткрыл рот.
– Конечно. Твои слова посеяли первые сомнения. И у меня появилось время подумать.
– Это было так здорово! Ты когда заговорил, они все обалдели, у них рожи вытянулись! А Градята как испугался! Я сначала не верил, я думал – сожгут нас сейчас вместе с татарами! А Млад Мстиславич стоит и ничего не делает! Как дурак!
– Язык придержи! – фыркнула Дана. – Ты с кем разговариваешь, а? Кто это у тебя «как дурак»?
Ширяй ничуть не смутился:
– А что еще я должен был думать? Если честно, я испугался. А ты, Млад Мстиславич?
Млад снова пожал плечами и глянул на Дану:
– Я испугался, когда Дану Глебовну увидел. Я просто не понял сначала, что она задумала, и испугался.
– Задумала? Ничего я не задумывала, – проворчала вполголоса Дана, – я тебя бежала спасать. Стоял, действительно, как дурак…
– Вот! Сама говоришь «как дурак», а на меня шипишь! – кивнул ей Ширяй.
– Меня спасать? – Млад поднял брови.
– Конечно тебя, чудушко мое, кого же еще?
– Чипы к опознанию, господа управленцы! – раздался сварливый голос.
К месту драки подходил патруль смотрителей. За деревьями, на улице, мигала синими и красными огнями их машина.
– Вы… Вы… Вы…
Синий второго ранга, старший патруля, прошёлся со сканером вдоль ряда серых. Не забыл он и нападавших.
– Что произошло, совершенный? – остановился он возле Жана.
– Нападение, – стараясь говорить спокойно, ответил Жан. – Вот эти напали. Я их связал.
– Ловко, совершенный, – покачал головой синий, – умело. Проверим. Три дня города не покидайте, хорошо?
– А эти? – спросил Сергей-Первый. – Злоумышленники?
– Проверим, – повторил синий. – Умышляли — отправятся в загон. Невиновны — отпустим. Вы свидетель?
– Да.
– Тоже не покидайте, – сказал синий. – Это всех касается! Начальству вашему сообщили уже. Так что отдыхайте, господа управленцы. Отпуск у вас, три дня в городе. Хорошо!..
Подхватив под локти нападавших, патруль удалился. Серые тоже разошлись, сквер опустел.
Попечитель Бранч выдвинулся из частокола побегов бамбука. Он не успел, но игрушка справилась сама… У неё оказались остренькие зубки. Интересно будет их обломать, когда придёт время.
Дитмар-Эдуард выглядел плохо, Алёна даже не узнала его с первого взгляда. Сухая кожа плотно обтянула череп, брови совсем побелели и превратились в прозрачный пушок. Чашка с чаем заметно дрожала в руке. Дитмар-Эдуард заметил её взгляд и осторожно поставил чашку на стол. Слишком осторожно, пожалуй.
– Вам плохо, шеф?
– Глупый вопрос, растущая, – сварливо ответил Дитмар-Эдуард.
– Уфф, – обрадовалась Алёна, – испугали вы меня, шеф! Так я начинаю?
– Начинай уж.
– Люди с таким геномом не поступали ни в один из загонов. Мало того, людей с таким геномом нет ни в одной базе, шеф, – доложила Алёна. – Ни в открытой базе синих, ни среди ушедших в отставку. В закрытой базе они тоже не числятся, – предупредила она вопрос Дитмара-Эдуарда, – как и наших собственных списках!
– Не тяни попечителя за хвост, девочка! – рассердился старик. – Где они есть? Я же вижу, ты нашла их.
– Ну, не я…
Дитмар-Эдуард скорчил страдальческую гримасу…
– Простите ещё раз, шеф, – сказала Алёна. – По документам это Станислав триста двенадцать – двадцать четвёртый и Игорь пять пятёрок два. Оба синие, оба погибли два с половиной года назад, во время первого налёта на транспорт синих!
– Версии?
– Разные, шеф. Вариант, что «пастухи» научились оживлять мёртвых, мы отбросили сразу…
– Редкой силы проницательность, – желчно сказал Дитмар-Эдуард.
Алёна покраснела.
– Также это не андроиды, – сказала она. – Технология под запретом, причин её открывать я за Бранча не вижу.
– Не его это уровень – разрешать технологию… – пробормотал директор.
– Остаётся простое и наиболее вероятное предположение, – закончила Алёна. – Синие тоже умеют играть с генным ответом.
– Да, – произнёс Дитмар-Эдуард. – Продолжай.
– Я прикрепила к Жану двух сыскарей, – сказала Алёна. – Для сопровождения вне Департамента. Так что он вне опасности.
– А внутри?
– Шеф! – удивилась Алёна. – Вы думаете, они посмеют? Устроить нападение прямо здесь?
– Прямо здесь… – задумчиво повторил директор. – Может, и нет. Ты присмотри за своим парнем, на всякий случай.
– Не спущу глаз, шеф! – сказала, поднимаясь из кресла, Алёна. – Так я пойду?
– Сядь.
Дитмар-Эдуард отпил из чашки, покачал головой.
– Водичка, – сокрушённо сказал он. – Запретили мне крепкий чай…
– Медики? – Алёна кивнула. – Вам надо в отпуск, шеф. Вы устали.
– На море? – прищурился директор. – Ерунда… Ты знаешь, ведь я помню жизнь до Встречи.
– Я никогда не думала…
– Помню, – повторил Дитмар-Эдуард. – Я болен старостью, девочка, это не лечится.
– Шеф!
– Всё, хватит! – приказал Дитмар-Эдуард. – Не нужно меня жалеть и уговаривать. Молчи и слушай. Надеюсь, он не следит за нами сейчас. Не может же он следить всегда и за всеми?..
Любой ли секс угоден попечителям? Генрих-Анатолий не знал этого точно. Он любил как умел, и чтобы любовь продолжалась, «кошечки» должны были молчать, а молчание требовало жетонов…
Рудольф дал ему вдоволь жетонов и обещал дать ещё больше, но Генрих-Анатолий всё равно нервничал. Нервничал до бузы в животе, до рези в кишках, настолько, что боялся обделаться не добравшись до проходной.
Всё прошло как нельзя лучше. Сканер на входе безропотно пропустил его в Департамент. Генрих-Анатолий на миг замер посредине холла, будто в неуверенности – специально для случайных свидетелей, синие малого ранга очень редко появлялись в этих стенах! – и выбрал третий слева лифт.
В кабине было пусто, и Генрих-Анатолий уверился в успехе. От площадки лифта до кабинета неизвестного ему Жана оставалось не более полусотни шагов, и не по галерее, где есть риск повстречать любопытного серого, а по летнему саду. Не такой, получается, важный человек этот Жан, чтобы прятаться в лабиринте коридоров. Чем он смог заинтересовать почти всесильного Рудольфа?
Неважно. Генрих-Анатолий тронул нагрудный карман: в нём лежал простой конверт с формальным письмом внутри. Рудольф дал ему прочесть: ничего особенного, то ли извещение, то ли напоминание, адресованное совсем другому человеку. Ошибка, всякое бывает… Надо вручить его Жану и уйти. Возможно, выслушать несколько злых или удивлённых слов, потом извиниться и уйти. Главное — уйти, чтобы получить у Рудольфа заветные жетоны.
В тени монстер кто-то тронул Генриха-Анатолия за плечо. Синий оглянулся и потерял дар речи…
– Ааа… Га… – захотел, но не смог доложиться он. – Ох…
– Не бойся, человек, – ласково сказал попечитель Бранч. – Дай мне то, что у тебя в кармане.
– Д-д-да, – залепетал Генрих-Анатолий, протягивая конверт.
– Пу! – произнёс попечитель и легонько сжал плечо Генриха-Анатолия.
Того как ветром сдуло. Он забыл испросить разрешения удалиться, он забыл про конверт и почти всесильного Рудольфа. Ему не было стыдно. Диарея взялась за него всерьёз, внутренности готовы были взорваться. Бывают в жизни такие моменты…
Бранч открыл конверт, вынул лист бумаги, лизнул его, с любопытством прислушался к ощущениям… Условно-разумные были те ещё затейники: бумагу пропитывал сложный полимер, безвредный для всех живых существ, кроме Жана-Ивася. Ему, чтобы умереть, хватило бы одной молекулы. Умереть не сразу, но обязательно.
Попечитель понюхал воздух. К счастью, полимер оказался нелетуч, и прогулка по саду не грозила Жану гибелью.
Бранч съел письмо вместе с конвертом и скрылся среди тёмно-зелёных кожистых листьев…
– Зачем я ему нужен, равный? – спросил Жан.
Секретарь пожал плечами:
– Не знаю, коллега. Твоего визита не было в расписании. Иди, чай будет тебя ждать.
Жан проскользнул в кабинет.
Мизансцена ничуть не изменилась с прошлого раза, только не было рядом Алёны, чтобы объяснить и поддержать.
– Жан шестнадцать… – начал он.
– Не надо, – сказал Бранч. – Подойди.
Всё повторилось. Шерстяная накидка, голый парень, обнявший ящера. Во взгляде, который он кинул на Бранча перед уходом, не было ничего, кроме восхищения. Жан настолько удивился, что заговорил первым:
– Зачем тебе это, совершенный?
Попечитель вмиг оказался рядом с ним:
– Тебе неприятна нагота самцов собственного вида?
– Нет, но…
– Мне холодно, я так греюсь, глупое существо!
– Разве нет других способов?
Бранч с любопытством разглядывал его одним глазом. Несмотря на жару кабинета, Жана бросило в дрожь: он потерял осторожность… Он допрашивал попечителя, как будто это обычный человек, а не огромная рептилия с зубами в палец длиной!
– Есть другие способы, – ответил Бранч, и это удивило Жана ещё больше. Всесильный попечитель снизошёл до объяснений!
– Можно сделать тепло, как я привык, – продолжал Бранч. – Но для вас это жарко, ты не сможешь отвечать на мои вопросы.
– Я понял, совершенный, – сказал Жан. – Прости, совершенный. Я готов отвечать, совершенный.
Попечитель молчал. Сегодня от него пахло иначе, к аромату минерального масла прибавился чуть заметный химический запах. Что-то резкое, но не противное.
– Ты ответил, – сказал наконец Бранч. – Иди.
– Выскочка невесть что возомнил о себе, совершенный, – сказал Ники, устраиваясь на животе попечителя.
Бранч захрюкал и заперхал.
– Ты тоже заметил это, Ники? – отсмеявшись, произнёс он. – Молчи, грелка, молчи.
Да, условно-разумный дерзил ему, но так интереснее. Сегодня ночью игрушке будет не до сна, её будет мучить жар и головная боль, от которой нет лекарств. Зато отныне она защищена от генетических ядов. Смешно: человечек никогда не узнает, какой опасности избежал. Может, стоило намекнуть? Нет, ни к чему нарушать гармонию полотна…
Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.
Абэсверт, Аннхелл
Оглянулся по сторонам в поисках такси. Оно появилось, словно я взмахнул волшебной палочкой.
Упал на заднее сиденье и прикрыл глаза. Водитель – точно человек Мериса, он знает куда лететь, а мне надо подумать.
Чего генерал так испугался? В сети я ничего особенного про эйнитов не нашел. Ни политических «хвостов», ни… Да ничего такого!
Единственная зацепившая меня мысль, содержалась в дневнике Дьюпа: «Эйнитов свои бомбить никогда не станут, да и наши побоятся». Я ни тогда не понял, чего их бояться, ни теперь. Секта как секта. Не особенно многочисленная, судя по всему. Женщины красивые…
Нет, я сейчас совершенно не мог думать серьезно. Настроение постоянно зашкаливало, мысли в голову лезли самые глупые. Я словно бы помолодел лет на десять.
Такси опустилось у парадного входа в резиденцию спецона, но я зачем-то обошел здание, увидел открытое окно на втором этаже и влез.
Девушка-секретарша хотела кричать. Я предъявил ей личную карточку, сказал, что мечтаю сделать сюрприз начальству. Про сюрприз соврал: в здании и камеры, и сенсоры, так что Мерис уже знал, что я здесь. Но мне вот так захотелось вдруг.
На этаже столкнулся с порученцем Мериса и подмигнул ему. Тот схватился за оружие. Я посмотрел на двух охранников у дверей генерала, которых там раньше сроду не стояло…
В кабинет ввалился с дурашливо поднятыми руками. Там уже сидел медик, разложив на плавающем столике свои пыточные инструменты.
Я завел руки за голову, но… непроизвольно зевнул и потянулся.
– Обыскивать-то будете? – оглядел кабинет. Больше – никого лишнего.
Мерис молча смотрел, как я валяю дурака. Медик сидел мышкой.
– Ты зачем в окно полез? – спросил, наконец, генерал.
– Не знаю, – сказал я честно. И пошутил. – Может, у тебя лестница заминирована.
Однако Мерис шутки не понял. Он тут же вызвал дежурного и велел проверить лестницу.
Медик продолжал пялиться на меня, и я решил закончить хотя бы с ним. Взял стул, сел рядом. Весело спросил:
– Вам какие части тела от меня нужны?
– Р-руку…
Сегодня со мной все решили заикаться.
Я положил руку на столик. Обернулся и посмотрел на Мериса. Тот молчал, пока брали кровь. Потом спросил медика:
– Сколько времени нужно на анализ?
– Па-па-полчаса.
– Идите.
Дверь закрылась, и генерал снова уставился на меня.
– Ты меня пристрели уже сразу или поговорим сначала? – спросил я, разыскивая глазами кулер. Хотелось пить. Но чая у Мериса не допросишься.
Генерал с сомнением покачал головой, открыл бар, вытащил воду со льдом, анку (что-то типа пива, слабый алкоголь я иногда употреблял). Себе он не достал ничего. Сел напротив меня за стол и продолжал смотреть.
Воды я выпил. Чтобы удобнее было созерцать Мериса, положил руки на столешницу, а на них – подбородок.
– Убил бы, – выдавил он, наконец. – Ты зачем вообще туда пошел?
– Ну убей. Только не мучай. Пошел и пошел. Ты сам меня отправил.
– Но почему именно туда?! – генерал повысил голос.
– Я же сказал: лучше убей. Орать на меня не надо. У Дьюпа про эйнитов прочитал кое-что сегодня. И Влана рассказала. Вроде они могут предчувствовать события. Мне показалось, что если бы эйниты согласились как-то сотрудничать с нами… Пусть не всегда, но в каких-то критических случаях, это бы нам пригодилось. Как я понял, Проводящие сохраняют нейтралитет. Хотя храмы есть и у нас, и на Экзотике.
– Правильнее сказать, к нам они ползут с Экзотики, – разжал губы Мерис. – И что, эйниты согласились?
– Я не понял. Но и не отказались наотрез…
Мериса кто-то вызвал. Я не улавливал, что ему пищали в ухо, но видел – замполич слушает.
– Ты как узнал, что лестница заминирована?! – генерал поднялся и глядел на меня в упор.
– Никак. Я пошутил насчет лестницы.
– А в окно почему полез?!!
– Я же сказал – не-зна-ю. Дурака повалять захотелось.
– Лестница действительно заминирована, – буркнул Мерис и сел.
Стало тихо. Генерал молчал, и я молчал. Заминировать лестницу в главном здании спецона, на виду у охраны, камер слежения и еще бог весть чего…
– Какого типа минирование-то? – спросил я.
– Через двадцать минут скажу. Может быть.
– А, медика ждем-с, – съязвил я. – Ну, давай про погоду поговорим?
Мерис молчал. Я начал от скуки изучать кабинет. Там, к сожалению, ничего существенно не изменилось: та же коробка без окон, бар, стол, сейф. Интерактивная карта на стене выключена, как и экран общей связи. Настроение мое постепенно опускалось до нормы, я сам не понимал уже, чего так развеселился.
Наконец зашел медик. Без стука. Видимо дверь ему открыл охранник.
Медик по широкой дуге миновал меня и положил перед Мерисом три распечатки.
Тот посмотрел, сдвинул брови:
– Ну и что? Ты считаешь, я в этом понимаю что-то? Язык-то у тебя есть?
– Па-па-параметры, – медик, оказывается, боялся не только меня, – со-со-впадают, – родил он, наконец. – Но и с-сияние присутствует.
– Как это? – удивился Мерис.
– То есть объект идентичен, но сияние присутствует. В-вот смотрите. Вот параметры…
– Да не понимаю я это ваше! – раздраженно отшвырнул пластиковые листы генерал. – Ты мне скажи, он это или не он?
– П-по биологическим показателям – он.
– Тест нельзя подделать?
– Клонировать за два часа невозможно.
– Если клонировали раньше? Потом заменили одно на другое?
– Н-на этот случай есть биометрия. Определения запаса деления клеток и фа-актического возраста. С биологической точки зрения все чисто. Т-только сияние.
– Заразился, значит, – обернулся ко мне Мерис. – Ладно, идите, – отпустил он медика и подошел ко мне вплотную.
Я встал.
– Да сядь ты уже! До инфаркта ты меня доведешь когда-нибудь, Агжей.
– Что за сияние такое? – спросил я.
– Если бы кто-нибудь знал…
Мерис сел на стол, рядом со мной. Лицо его сразу сделалось усталым и даже болезненным. Печень, наверное, подумалось мне почему-то.
Генерал налил воды, глотнул, поморщился. Забыл, что в графине вода?
– Можешь рассказать мне максимально подробно и по порядку, что ты там делал? Все, что помнишь? – он поискал глазами емкость с чем-нибудь покрепче, не нашел, но вставать не стал.
– Да могу, конечно, – я задумался. – Вошел в храм. Там было полутемно, только линии эти светились…
– Испугался?
– Ну… немного совсем. Даже не испугался, а как будто под грудью что-то толкнулось. Словно за грудиной есть такой орган, который на это изображение реагирует. Вот когда Влана мне сегодня показывала эти линии – было страшно. Но и тогда «толчок» был.
– Влана показывала?
– Ну да, – я вздохнул. Приходилось рассказывать Мерису то, что вообще никому не хотелось бы говорить. – Я ее спросил, потому что она похожа на женщину из дневника Колина, эйнитку, – я замялся. – И она мне показала линии. Сказала, что это не страшно на самом деле. Ну и раз женщине не страшно…
– Агжей, – перебил меня Мерис. – Ты мне в каком-то месте врешь. Такие разговоры ни с того ни с сего не заводятся. Я попросил, она показала… Ты больше ничего у нее показать не просил?
– Ну так тащи детектор и допрашивай! – вырвалось у меня. Я и так рассказал слишком много. – Ни одного слова я тебе еще не соврал. Просто…
– Просто не договариваешь.
– Да, не договариваю!
– Между вами что-то было?
Я встал и отвернулся к бару. Мерису удалось-таки меня завести.
– Ладно, – сказал он мне в спину. – По каким-то неведомым причинам Влана тебе показала эти линии. Ты испугался. Но раз девушка не боится, ты решил, что и тебе не должно быть страшно. Так?
– Я не просто решил. Даже упражнения делал на релаксацию. Потому что ощущение довольно поганое. Может, тебе покажется смешным, что человек с моим послужным списком способен бояться полосочек на стене, но это действительно страшно!
– Хочешь рюмку бальзама на твою гордость?
Мерис тоже встал, отодвинул меня от бара и открыл его.
– Ты лучше свою печень пожалей, у тебя что – есть время на обновление?
– А ты откуда знаешь про печень?
– Не знаю откуда. Знаю и все, – буркнул я все еще сердито.
– Да… – Мерис с сомнением покачал головой, но налил себе «поющей крови». Она слабее, чем черет, к которому генерал потянулся было. Черет – зараза с эффектом абсолютной крепости больше классических ста градусов. – Твои «слабые ощущения», Аг, над которыми я якобы должен посмеяться, убивают примерно каждого второго из случайно попавших в этот самый паршивенький внешний храм. В комнатушку с линиями на стене. Бывали случаи, когда в такие комнатушки влетали террористы, например, полиция, группа захвата. Половина бойцов в ужасе выскакивала обратно, половина оставалась лежать там. Как правило – остановка сердца от сильного страха. Поверишь?
Я задумался.
– Ну… В первый момент мне показалось, что это – как в открытом космосе. Когда ты ощущаешь себя потерянным в пространстве. На кораблях от такого иногда с ума сходят. Но я же не сошел.
– Так ты и в храм сумел ввалиться. Как тебя капитан звал? Андроид безбашенный?
– Но там были две женщины!
– Я и не говорю, что не было! Я говорю про случайных людей, неподготовленных. Когда ты в храм вошел, мои наблюдатели посчитали, что нервы у тебя крепкие, и сейчас ты оттуда выскочишь. Через пять минут они начали беспокоиться. Через семь доложили мне. Пока мы нашли человека, который смог бы безболезненно войти в этот поганый храм – прошло минут сорок. Никаких твоих следов, разумеется, наш человек не нашел. Ну, давай теперь дальше ты.
Он налил себе еще.
– Дальше… В храме я не увидел никаких дверей. Да вообще ничего не увидел: ни алтаря, ни предметов культа. Но входить-то куда-то служители храма должны? Стал искать проход. Кроме любопытства я уже ничего не испытывал. Нашел, в общем-то. Мне открыли. Побоялись, наверное, что дверь сломаю?
– Кто их поймет, эйнитов этих. Дальше.
– Мы прошли во внутренний храм. Точно такой же, но побольше. И камень там другой. Черная вулканическая лава. Линии ярче.
– Там не страшно?
– В первые доли секунды толкнулось что-то в груди. Потом… Ну что ты на меня так смотришь?!
Мерис хмыкнул, прошелся по комнате. Начал проверять аппаратуру слежения. Боялся, что нас могут подслушать?
– А то, – сказал он, наконец, – что во внутренний храм, кроме Проводящих эйи, вообще никто никогда не заходит. А тут простой парень из спецона ввалился, можно сказать, с улицы. И что я должен думать? Что я сошел с ума, ты сошел с ума? ГДЕ тебя тогда носило? Никто, Агжей. Понимаешь, ни-кто.
– Но я-то зашел. И ничего особенного там нет. Точно такой же храм.
– Допустим, я поверил. Дальше?
– Дальше мы вышли в сад за храмом. Там ребятишки играют, женщины. Сели. Меня провожали двое – старик и парень. Старика звали Патрик Эссо, парня – Трэам. Парень смотрел на меня, как на… Как ты. И боялся до заикания. А старик – ничего. Я сказал, что пришел познакомиться и понять, можем ли мы сотрудничать. Он ответил, что сейчас своим скажет. Просил парня развлечь меня. Мы с малым опять зашли во внутренний храм, но практически не говорили. Не успели. Пришли четверо адептов: два мужика и две женщины. Женщины красивые, особенно молодая. Попросили снять доспехи и браслет. Я снял.
– Женщины попросили? – съязвил Мерис.
– Ну да. Не привязывайся. Потом… – я потер виски, произошедшее все дальше отодвигалось в туман. – Старший из адептов велел позвать еще четверых. Второй мужик попытался возразить, но старший сказал, что не им решать. Пришли еще четверо. Встали в круг и взялись за руки.
– А ты?
– И я тоже. Потом… Совсем плохо помню. Я опять ощутил себя в открытом космосе, среди линий этих. Мне захотелось лечь. Я лег, но не упал. Очнулся на полу. Вот, в общем, и все.
– И сразу ушел?
– Когда я встал, старший сказал, что вы сейчас будете двери ломать. И я быстро пошел на выход. Даже одевался по дороге. Вышел во внешний храм – передатчик на браслете заработал. А, нет, он сказал еще, что «мать меня приняла».
– Ах, тебя и мать приняла? – картинно всплеснул руками Мерис. – И все, безотцовщина?
Я подумал.
– Еще он сказал: «С рождением тебя».
— Что ему ночью на улице делать? — спросил человек в синем свитере.
— Мало ли. Он все-таки сторож. Может, услышал что-нибудь. А может, ему положено время от времени обходить двор.
— Зачем он тогда возвращался?
— Что-то забыл, наверное, — пожал плечами психиатр.
— А может, ему что-то за окном привиделось? Ты не допускаешь такого? Он в окно смотрел.
— Ему положено смотреть в окно. Не вижу в этом ничего странного. И я не заметил никакой тревоги или страха. Может, он вышел по нужде.
— Его слишком долго нет.
— Не слишком.
Дымов собирался выбросить из головы кошмар, достойный пионерского лагеря, и вернуться в сторожку. Он уже протянул руку к двери, но тут в глубине дома раздался тихий стон со всхлипом, а потом детский голос:
— Вадик?.. Вадик, это ты?
— Кирилл? — переспросил Дымов. Мальчишку волкодавы ни за что не тронули бы, на охрану детей собак натаскивали специально приглашенные инструктора. Но как он тут оказался? И откуда у него ключи? Впрочем, ключи Кирилл мог стащить у отца.
Ответа не последовало, и Дымов пересек гостиную, направляясь к кухне, откуда, скорей всего, и слышался голос.
— Кирилл! — позвал он на всякий случай.
Но вместо ответа услышал отвратительное чавканье, которое тоже было ни с чем не перепутать: с таким звуком собаки едят мясо, Дымов слышал это ежедневно.
— Кирилл? — чуть громче окликнул он мальчишку, но ответа не получил.
Гостиная худо-бедно освещалась и уличным фонарем, и лампой над крыльцом, впереди же маячила лишь полная темнота. Дом строили в новомодной манере, на первом этаже не было дверей, только арки, и Дымов помедлил, прежде чем повернуть в кухню — надеялся, что глаза привыкнут к темноте.
Сначала тьма показалась ему непроглядной, лишь посреди кухни, на полу, угадывалось какое-то движение. Чавканье смолкло вдруг, и вверх, словно умоляя о помощи, взметнулась детская ладонь, светлая и от того видимая в темноте. А потом хаски подняла голову: сверкнули маленькие глазки, сквозь мрак проступил белый рисунок на ее морде — совсем как на картинке. Она поглядела на Дымова и улыбнулась. Победно.
Дымов не подумал, как нелепо происходящее, как похоже на кошмарный сон. На его глазах собака загрызла ребенка, а он не успел ничего сделать, даже не попытался его спасти. Медлил и чего-то ждал. Может быть, еще не поздно? Но, ударив хаски кулаком в нос, он предполагал, что рука провалится в темноту. Или наделся на это. Потому что лучше бы происходящему быть сном или видением…
Рука в темноту не провалилась. Костяшки пальцев врезались во что-то холодное и влажное, скользнули по зубам, обдирая кожу, — странно-податливое, расслабленное тело собаки беззвучно отлетело к мойке и шмякнулось на пол. Будто это была мертвая собака. И снова пахнуло дохлым хомячком.
Дымов присел на одно колено и пошарил рукой по полу — там было пусто. Но тут же из угла раздался голос Кирилла:
— Вадик, ты прости. Мне хаска так велела. Я не мог ее не послушать.
Бледное неподвижное лицо выступило из темноты.
— Она… ничего тебе не сделала? — спросил Дымов, отступая в сторону не столько от собаки, сколько от мальчика.
В кармане психиатра заиграл телефон, он снял трубку, долго кивал, повторяя: «Понятно», а потом сказал:
— Дай им по полтаблетки родедорма и оставь в комнате ночник. Можешь посидеть с ними, пока они не заснут… Ничего страшного нет, уверяю.
Он выслушал ответ и сказал раздраженно:
— Ну и убери свою Жульетту, раз дети ее боятся.
Он отсоединился и ответил на вопросительный взгляд человека в синем свитере:
— Дети не могут уснуть, мать беспокоится. Кирилл собирался поехать на дачу, но его вовремя отправили обратно в постель.
Человек в свитере взглянул на собеседника неуверенно, если не сказать — удивленно.
— При том, что я не верю в смертельные файлы, мне кажется, это как-то… рискованно… После того, что произошло с братьями Радченко… Есть же не только внушение, но и самовнушение, а ты предлагаешь лишь оставить им ночник… Может, матери от них лучше не уходить?
— Братья Радченко — редчайший случай в моей практике, если не сказать — единственный. И произошедшее с ними вовсе не говорит, что с братьями Витковскими произойдет то же самое. К тому же я наблюдал за ними всю прошлую ночь — ничего экстраординарного. И… — психиатр улыбнулся, — Они же выполнили условие — распространили, так сказать, картинку…
— Ты это серьезно? Про условие?
— Что значит «серьезно»? Выполненное условие должно успокоить их, а не меня. — Он зевнул. — Интернет-легенда гласит, что хаски из окна выбросил ее хозяин. При падении ее морда разбилась об асфальт и приобрела эту чудовищную улыбку. Теперь хаски мстит людям за свою смерть. Это полароидное фото найдено в квартире хозяина после его смерти. Кто его сделал — неизвестно.
— Таких историй о бедных несправедливо убитых призраках я слышал сотни, от «Черного кота» до «Звонка». — проворчал человек в синем свитере. — Да, еще «Медведь — липовая нога». Жаль, фотографий не осталось.
— Она перегрызла мне горло, — спокойно ответил Кирилл. — И тебе тоже перегрызет.
Дымов не успел задуматься над его ответом — возле мойки зашевелилась собака. Наверное, надо было бежать с этого места. Хотя бы в гостиную, где хоть немного света. Но, оглянувшись, Дымов увидел в проходе бледное лицо мальчика.
— Верней, не совсем она, — продолжил тот, делая шаг навстречу Дымову. — Хаска может вселяться в кого угодно. Мне, например, перегрыз горло мой младший брат. Ночью, когда все спали.
— Сережка? — задохнулся Дымов.
— Почему Сережка? Моего брата зовут Андрей. Это за то, что мы никому не послали smile dog.
Это не Кирилл. Соображал Дымов плохо, видел в темноте еще хуже. Мальчик только напоминал Кирилла, но не более.
Хаски села возле мойки и широко улыбнулась. На секунду Дымов почувствовал себя загнанным в угол, одиноким и беспомощным, безоружным. Мальчик сделал два шага назад и сел на пол, на его лицо упал тусклый свет, и Дымов увидел еще одну улыбку хаски — на его шее.
Нельзя поворачиваться к собаке спиной, тем более нельзя от нее убегать. Пусть это ненастоящая, несуществующая, нарисованная, выдуманная собака — нельзя подставлять ей шею. И лучше бы у выхода в гостиную сидела она, потому что ударить ощерившуюся собаку можно, а ребенка… Нет, Дымов не мог ударить ребенка, не мог даже оттолкнуть.
— А тебя загрызут волкодавы. За то, что ты сжег картинку, — сказал мальчик. — Хаска им велит, и они тебя загрызут.
Хаски кивнула с улыбкой.
Дымов не любил, когда его пугают. Это вызывало в нем раздражение, а не страх. Он пожал плечами, пробормотал «посмотрим» и шагнул к выходу из кухни. Мальчик не шевельнулся, лишь приподнял подбородок, отчего улыбка на его шее стала еще шире. Но хаски движение Дымова не понравилось — он услышал угрожающий рык и резко оглянулся.
Эта нарисованная тварь не давала ему покоя в самый долгожданный из вечеров! Она еще в сторожке надоела ему так, что он сжег ее изображение!
— Ты еще и рычать на меня будешь? — спросил Дымов, глядя в маленькие дурные глазки.
Пожалуй, он не мог точно сказать, на что злиться сильней: на нарисованную собаку или на свой собственный страх перед ней. Он натянул рукава ватника на пальцы и двинулся на хаски. Настоящая, живая собака отступила бы, испугалась, хаски же только подалась вперед. И улыбка ее перестала быть улыбкой, превратившись в жуткий оскал. Не злостью — холодной яростью дохнуло на Дымова, волнами покатилась спокойная уверенность зверя в своей непобедимости. Но и Дымову было не занимать спокойствия и уверенности.
Он ударил сверху вниз в тот миг, когда хаски прыгнула вверх, целясь зубами в горло. Собака мешком свалилась к его ногам… Дымов не ожидал столь легкой победы, но решил ее закрепить, ухватив хаски за загривок, — под рукой разъехалась покрытая шерстью плоть, это была не собака, а гнилой вонючий труп собаки…
— Думаешь, испугаюсь и отпущу? — процедил Дымов сквозь зубы. — Не дождешься…
От входа вдруг раздался шум ветра, потянуло холодом — будто открылась дверь. Дымов глянул в сторону гостиной — мальчика не было в проеме, зато по паркету осторожно клацнули собачьи когти. Волкодавы…
Они шли через гостиную медленно и неуверенно, не привыкли к такой бесцеремонности — разгуливать по хозяйским апартаментам. Но Дымов словно видел их опущенные к полу головы, взгляды исподлобья — они не просто приближались, они подкрадывались к добыче. И добычей их был он, Дымов.
Расползающаяся плоть выскользнула из захвата, тело собаки шлепнулось под ноги, и Дымов отступил на два шага, задохнувшись запахом тухлятины.
— Это я открыл им дверь, — сказал мальчик, снова появляясь в проеме. — Мне так велела хаска.
— А своей головы у тебя нет? Ты только и можешь, что слушаться хаски? — проворчал Дымов, не думая о том, с кем (или с чем) разговаривает.
— Однажды я ее уже не послушался…