Второй раунд прошел по всем правилам классического футбола: то есть без рук. Правда, под душем и довольно нервно (третий, если начистоту, тоже был именно там, но к тому времени Айвен уже слегка успокоился, решив, что доктор, конечно же, умница и профессионал, но вряд ли такой уж большой специалист по дрессировке отборных форратьеровских тараканов).
Бай, кусая губы и задыхаясь, все время твердил о том, что Айвен тут ни при чем. Совсем. Просто живот — его чувствительная зона, нечто вроде проклятой мужской точки «П», стоит его там потрогать — и все, пиздец котенку, Бай теряет над собой контроль и готов отдаться любому. «Потому что я шлюха. Айвен, слышишь?! Просто гребаная шлюха с гребаной кнопкой…» Он повторял это снова и снова. Со все нарастающим отчаяньем и, кажется, сам уже почти верил тому, что говорил.
Айвен не спорил. Ухмылялся, кивал, поддакивал — да-да, конечно-конечно, верю-верю. Один раз даже подумал: а не закатить ли глаза? Но решил, что это будет перебор, и без того выглядит достаточно фальшиво, чтобы даже в полной истерике эту фальшь не заметить оказалось бы невозможно. Бай мог врать что угодно и прятаться, прижимаясь, но Айвен отлично помнил синяки у него на животе — отчетливые такие и недвусмысленные следы пальцев. И теперь Бай мог врать что угодно и сколько угодно, но Айвен отлично знал: ему далеко не все равно, кто нажимает на его чертову кнопку.
Вторая кнопка оказалась у Бая во рту. Айвен сам ее обнаружил опытным путем, когда ему надоело слушать глупости и он захотел то ли сам отвлечься, то ли Бая отвлечь, и полез делать это — может, и не слишком ловко, но самым естественным на тот момент образом. Получилось не просто отвлечь и отвлечься, но и закрутить третий раунд. Бай затих. Перестал врать, сжиматься и стараться отодвинуться, просто дышал и молчал, словно растворяясь под горячими струями и руками. Глаза он больше не закрывал, смотрел на Айвена не отрываясь с каким-то странным выражением, словно со стороны.
Еще одна кнопка обнаружилась у него на шее. И на ключице тоже. И на ушах. И вообще создавалось впечатление, что он весь состоит из этих самых гребаных кнопок. Может, поэтому он и молчал, пока Айвен его вытирал, крепил на место плечевой фиксатор и помогал натянуть пижаму. А может быть, просто вымотался, или же Айвен опять неловко задел где не надо.
Бай молчал. Только смотрел тем самым странноватым взглядом, словно ждал чего-то, и это что-то ему уже заранее не нравилось. И оставалось только порадоваться, что Айвен заранее озаботился перестелить диван, именно диван, достаточно узкий в неразложенном виде, чтобы с первого взгляда было понятно: на нем нет места двоим.
Если Бай опасался, что его, такого отогретого, чистенького и умытого, теперь будут иметь еще и на диванчике, — он может успокоиться. Ничего не было. И не будет. Чисто дружеская услуга, не больше, было бы о чем вспоминать. Айвен сейчас уложит его на чистенькое, укутает одеялом, подоткнет как положено, пожелает спокойной ночи — и все. А, ну да, еще укольчик сделает. Но давить не станет. И утопает к себе в кроватку.
Айвен ведь не тупой и все отлично понимает: ничего не было. Действительно не было. Это не Бай его хотел, это наркотики, Бай и сам от них мучился. И повышенная чувствительность тоже от них, Бай и сам это поймет, когда оклемается. И перестанет смущаться и переживать. Все нормально.
Правда, Бай может начать загоняться в том смысле, что поимели и бросили одного после того, что в душе было. Да только вот загоняться так он может начать лишь в том случае, если там действительно что-то было — что-то, имеющее значение. Что-то вроде секса. А это не так. Во всяком случае — не для Бая. И, значит, Айвен не будет давить, потому и не разложил диван. Доктор предупреждал, что не надо, а значит, секса не будет.
Из двух зол следует выбрать то, которое точно не приведет к панической атаке.
***
Ошибочка вышла…
Айвен сидел на краю дивана, а ощущал себя так, словно у него под задницей не диванная подушка, а подушечка для иголок, ну или, скажем, гнездо ежей. Тянул время, нес какую-то чушь про Теж и малышек, а сам лихорадочно думал над тем, что же ему теперь делать.
Он ошибся. И, похоже, серьезно ошибся: Бай вовсе не горел желанием, чтобы его оставили тут одного. Настолько, что готов был поддерживать любой разговор, настолько, что сам заводит эти разговоры — о чем угодно, даже об айвеновской жене, хотя обычно о ней старался не заговаривать. Лишь бы не оставаться один на один с мыслями, страхами, болью.
Он, конечно же, ни о чем не попросит. Это же Бай, он привык никому не доверять и ни о чем никогда не просить. Более того — нельзя дать понять, что догадался, иначе он психанет и сделает назло, себе же хуже, из принципа. Это же Бай…
И что же теперь прикажете делать?
Диван довольно узкий; даже если разложить, на нем придется лежать чуть ли не вплотную друг к дружке, не далее чем на расстоянии вытянутой руки (рукой подать, ага!), а это чревато. Лучше бы не рисковать. Но и тащить Бая в спальню тоже не выход. Да, кровать там роскошная, на ней хоть впятером можно развалиться, хоть вдоль, хоть поперек, хоть вообще по диагонали, и ни разу за ночь не встретиться. Но там как раз-таки все будет напоминать о сексе, что совсем лишнее в свете сказанного доктором. И вообще, если на то пошло, это чужая для Бая территория, даже не нейтральная. Совсем не нейтральная, если уж начистоту, вряд ли он сможет там расслабиться.
Значит, все же диван.
Ладно. Бай вроде подуспокоился, да и химия та, наверное, подвыветрилась, может, и обойдется. А если и нет… Тоже ладно. Секса не будет. И точка! А дружеская услуга… Ее Айвен всегда готов оказать, ему несложно. Одной меньше, одной больше.
Главное — помнить, что все это исключительно по дружбе!
— Бай, не злись, ладно, но я рядом лягу. Я очень устал, ты меня просто не дозовешься, если вдруг что. Не надейся, приставать не стану. Спокойной ночи.
Вот так. И теперь можешь ругаться, сколько тебе хочется. А Айвен сделает вид, что вовсе не слышит в твоем голосе облегчения.
***
Проснулся Айвен как от толчка, вскинул голову над подушкой и не сразу понял, что его разбудило. Дождь стучал по стеклу по-прежнему, шуршал, убаюкивал. Вряд ли Айвена разбудил дождь. Ночник он выключил, когда ложился, но глаза привыкли, да и света из окна как раз хватало, чтобы не заметить ничего необычного — ну, если, конечно, не считать необычным спящего рядом Форратьера. Хм… Спящего? Ну вроде да, дыхание поверхностное, но в меру спокойное, без нарочитости, лежит не шелохнувшись, спина ровная, неподвижная…
Спина?
Айвен хмуро уставился на прикрытое одеялом нечто, что покоилось на соседней подушке, — и это нечто явно не было головой. Бай по-прежнему лежал на правом боку, поврежденным плечом вверх, но теперь он лежал спиной к Айвену и носом в спинку дивана, с ногами на подушке. Вот же зараза! И чего ему не лежалось? Или плечо разболелось, пока Айвен дрых, а он будить постеснялся?
Айвену стало стыдно. Он протянул было руку, собираясь осторожно потеребить Бая на предмет выяснения, не надо ли ему чего — например, анальгетика, — но тут же опустил ее обратно. Не за ногу же хватать! И не за задницу тем более. Лучше просто спросить, тихо, шепотом, позволяя самому решать, стоит ли откликаться или же лучше и дальше спящего изображать.
— Бай, ты спишь?
После короткой паузы Бай вздохнул и слегка шевельнулся. Ответил, хотя и не очень охотно:
— Нет.
— Больно?
— Нет! — сквозь зубы, на выдохе.
И в этом коротком втором «Нет!» было столько злого смущения, что Айвен сразу все понял. Не обошлось. И нечего тут вздыхать, тебе никто не обещал, что быть настоящим другом будет легко.
Одеяло тут лишнее, только мешается. Осторожно рукой под него, стараясь не задеть ни фиксатор, ни заклеенный бок, вперед и дальше, под задравшуюся пижамную куртку, на живот. Там уже можно прижать пальцы и посильнее, погладить, надавить…
Бай отреагировал мгновенно, словно давно ждал именно этого, — выгнулся со стоном, задышал быстро и рвано, взбрыкнул ногами, путаясь в одеяле, и почти перевернулся на живот, навалился всем весом на айвеновскую руку, пытаясь придавить ее к дивану. Пришлось сесть и второй рукой опереться о спинку, чтобы не наваливаться самому на его поврежденное плечо. Бай явно хотел побыстрее, поскуливал на выдохах совсем уж непристойно и возбуждающе до чертиков (Айвена аж в пот бросило), тыкался напряженным членом ему в ладонь сквозь тонкую пижамную ткань.
Перегибаться через дергающееся тело, пытаться подлезть под него рукой с противоположной от себя стороны, но при этом его же и не задеть ничем более — дело сложное. Но Айвен старался. Дотянулся, накрыл ладонью пах, придавил, сжал, лаская, — и был вознагражден тем, что стиснувший бедра и крутанувшийся Бай попытался намотать его на себя и чуть не выдрал уже айвеновскую руку из плечевого сустава.
— Я так не могу, Бай… Ну правда! Можешь лечь на спину? Так удобнее будет…
Чуть помедлив, Бай откинулся на спину. Запрокинул голову, отвернувшись к спинке дивана так, что Айвену был виден только край скулы и ухо. Похоже, лицо он старательно прятал. Удачно. Значит, и сам ничего не увидит лишнего, того, что вовсе не нужно ему видеть. Например, того, что у Айвена у самого железный стояк, и остается надеяться только на темноту и то, что Бай предпочел рассматривать обивку дивана, а не…
Дышал Бай тяжело, но Айвен не был уверен — от возбуждения или от боли, а потому предпочел быть как можно более осторожным. Никакого давления, никакого насилия, никаких ласк, аккуратно и деловито. Это не секс, просто дружеская услуга по оказанию необходимой помощи. Можно сказать, почти медицинская процедура, меры по облегчению состояния пациента. И все.
Осторожно пристроиться между раздвинутых бедер, осторожно помассировать напряженный живот со стороны здорового бока, чувствуя, как покрывается мурашками кожа под пальцами (это не ласка, не ласка, просто массаж!), осторожно поддеть резинку пижамных штанов… Бай сначала рефлекторно дернулся и потянулся правой рукой, словно желая остановить, но тут же обмяк, втянул воздух сквозь стиснутые зубы и снова отвернулся, да еще и вскинутым локтем лицо закрыл, окончательно отгораживаясь.
Айвен чуть ерзнул, стараясь выбрать более удобную позу, и потянул пижамные штаны Бая вниз, выпуская на волю его возбужденный член. Бай резко вздохнул, но больше не отреагировал никак. Айвен и сам с трудом удержался от ответного вздоха, то ли восхищенного, то ли завистливого — и даже не потому, что собственные и вроде бы мягкие штаны казались сейчас невыносимо узкими и жесткими и доставляли массу болезненных ощущений. Просто член Бая был на редкость красив.
Ровный, аккуратный, обвитый тонкими венками — они смотрелись на нем дополнительным изящным украшением, этакой ажурной драгоценной оправой, но не холодной и металлической, а живой и горячей, и от этого еще более прекрасной. Головка, чуть вздрагивающая и упругая, напоминала то ли ранетку, то ли крупную сливу с тонкой глянцевой кожицей, распираемой сладким соком. Баевский член был сродни своему хозяину, так же бесстыдно и восхитительно прекрасен, смущенно нагл и безупречно великолепен, им можно было любоваться бесконечно, Айвен даже забыл о собственном возбуждении, настолько его заворожило это зрелище.
Бай засопел и дернул бедрами, великолепный член его осуждающе качнул совершенной головкой. И Айвен сам не понял, как это все произошло, но…
Поначалу он не планировал ничего такого, просто дружеская помощь, просто медицинская процедура, как доктор велел. Ладно, ладно, сам Айвен тоже при совершении этой процедуры намеревался получить довольно существенное удовольствие, но ведь это не главная цель, и вообще не секс, доктор сказал, что никакого секса, вот и не будем. Просто помочь, просто рукой, чисто по дружбе. Делая нейтральную морду.
Но делать морду оказалось не для кого — Бай предпочел разглядывать обивку дивана. И даже локтем отгородился, чтобы совсем уж. И это придало Айвену смелости, толкнув на мелкое хулиганство, тем более что баевский член был так прекрасен, что так и хотелось наклониться и тронуть его губами.
Ощутить, каково это, когда такое великолепие, глянцевое, упругое, нежное — не под пальцами, а под губами. И языком. Бай не смотрит, он не увидит и не узнает. И никто не узнает. Никогда.
Искушение было слишком велико, чтобы ему можно было не поддаться. И все получилось.
Ну почти…
Кто же мог предположить, что от простого легкого прикосновения полуоткрытых в хитрой предвкушающей улыбке айвеновских губ Бая шарахнет, словно от удара электрическим током?! Что с коротким полустоном-полувскриком Бай буквально выгнется дугой, резко вскинув бедра вверх — а Айвен не успеет отшатнуться? А потом — рефлекторно, конечно же, исключительно от оторопи и неожиданности! — сомкнет губы и несколько раз сглотнет, всасывая еще глубже то, что оказалось у него во рту… ну так, чисто случайно… и практически целиком.
Бай ахнул. Он уже не отворачивался, смотрел на Айвена в упор широко открытыми глазами, и взгляд у него был такой, что Айвен еще раз сглотнул, уже вполне сознательно, видя, как от малейшего движения его языка по телу Бая прокатываются волны дрожи.
Бай сжался, попытался отстраниться, выдернуться, — и Айвен снова качнулся вслед, лишь плотнее смыкая губы. Вполне уже сознательно качнулся, не имея ни малейшего желания прерывать так успешно — пусть и совершенно случайно! — начатое.
***
Позже, когда они уже засыпали, — вымотанные, счастливые, растерзанные и довольные, уже ничего не соображающие, но не желающие оторваться друг от друга даже на миг, — Айвен подумал, что с диваном это он правильно решил. Кровать слишком мягкая, на ней бы так не получилось.
А главное — никакого секса.
Потому что, конечно же, это был вовсе не секс. Это было что-то намного большее, да и какая разница, в сущности, что это было, если у Бая такие глаза — безумные, жадные, сияющие, перепуганные, счастливые, неверящие и доверчивые одновременно, глаза, ради которых можно пойти на что угодно.
А доктор… доктор пусть идет лесом!