— Все! Хватит с меня! Ухожу! Увольняюсь к едрене фене! — Гоша с раздражением попытался сорвать с груди жетон, но символ должности также оказался с подлым характером и не отдирался, разве что только с солидным куском почти новой, всего-то третий год ношеной, куртки.
— Почему именно ко мне? — возмутился откуда-то слева противный голос. — Я таких страданий не заслужил.
— Ай, да ну тебя, — обиженно махнул рукой Гоша, пальцем проверяя масштаб получившей дырки. — Все равно увольняюсь! Вот!
— Так что, тебя ко мне можно не ждать? — голос заметно обрадовался.
Гоша только сплюнул — главное уже было сказано, оставалось решить только некоторые формальности. В том числе и нанести визит вежливости своему шефу — впрочем, об увольнении тому уже точно доложили, но приличия следует соблюдать, особенно если дело касается нечистой силы.
Очевидно, что его решение никому не понравилось — и неприятности посыпались словно из дырявой торбы. У пристегнутого возле входа велосипеда намертво заело замок, так что не получилось открыть ни родным ключом, ни булавкой, ни одной отмычкой из универсального набора. Гоша перепробовал все и, убедившись, что даже уговоры бесполезны, куда-то в темноту скрутил из пальцев неприличный знак.
— Все равно ухожу!
Общественный транспорт в два часа ночи не ходил, на такси денег не было. Гоша замысловато выругался, поминая всех знакомых амбарников до десятого колена, и поплелся пешком. Буквально через пару минут хлынул дождь — узконаправленный. Гоша поднял голову — истекающая холодными струями туча висела в пяти метрах над ним и поливала территорию диаметром метра в два. Проклятие на эту пакость тоже не подействовало — без силы жетона простое слово, даже ругательное, уже не работало. Только и оставалось, что поднять воротник повыше, а шапку натянуть поглубже и пешкодралить до родимой квартиры. Тут же под ноги попалась огромная лужа — от прорвавшей канализации — и щедро поделилась ледяной водой с гошиными ботинками.
— Вот заболею и помру, а потом вернусь к вам и буду стращать, — в пустоту пригрозил Гоша.
До дома идти было примерно час, но январский морозец, шалости погодника и жалобно хлюпающая обувь стали отличным мотиватором для того, чтобы заняться спортом. Хорошо, что дистанция была не марафонской, да и пока бежал, немного даже согрелся — по крайней мере, когда залетал в подъезд, зубы хоть и клацали, но не слишком сильно.
— Тишка! Открывай! — проскулил Гоша перед дверью своей квартиры, искренне надеясь, что хотя бы собственный домовой по-прежнему будет слушаться.
— Раскомандовался, — донеслось привычное ворчание, но дверь все-таки открылась. — О святая печка и все ее сковородники, а зачем ты полез купаться, мороз ведь зверский?!
Объяснять, что не по своей воле, Гоша не стал: Тишка умный и сам сообразит считать следы остаточной магии, — и, раздеваясь на ходу, устремился в ванную. Домовой хлопнул в ладоши, и ванна стала быстро наполняться горячей водой. Бытовые трюки и особенности современной квартиры трехсотлетний домовой постигал долго, но когда наловчился, то все же сумел поладить и со стиральной машиной, и с кофеваркой, и с микроволновкой. Гоша простонал что-то благодарственное и забрался в ванну.
— И почему я думаю, что ты мне ничего хорошего не скажешь? — Тишка материализовался в ванной, заскочил на бортик и щелкнул пальцами. С полочки спустилась бутылка с хвойной пеной для ванн, крышечка сама собой открутилась, и в воду вылилась четко отмеренная порция пахнущей лесом жидкости. Тишка поморщился, не потому что запах неприятный, а, скорее, по памяти о древней вражде с лесовиками, и покрутил немного рукой в воздухе, взбивая пену.
— Скажу, — пробулькал Гоша. — Я больше не охотник за нечистью.
— Ох, батюшки-матушки и прочие порожные родственники, — расстроенно всплеснул руками Тишка. — А на что мы жить будем? Как хозяйство вести станем? Ты обо мне-то подумал? Как же я без сметанки свежей?
— Я пойду завтра искать другую работу, — виновато пробормотал Гоша. — Голодом тебя морить никто не будет.
Тишка принялся горестно вздыхать и жаловаться на жизнь. И Гоша пожалел, что под рукой нет наушников. Впрочем, стенал Тишка редко — с того момента, как Гоша случайно обнаружил полумертвого домового, привязанного к остаткам разрушенного дома, это было всего во второй раз. А первый — когда Гошу едва не сожрал утопленник. Бывает же такой вид нечисти, вместо того чтобы, как положено приличным топельцам, лезть с поцелуями, этот взялся кусаться. В общем принесли тогда Гошу домой сами призраки, сдали в лапки офигевшего домового и велели раны залечивать — вот тогда Тишка впервые и стал ругаться.
— Да кто ж тебя, придурка такого, на приличную работу возьмет? — справедливо удивился Тишка. — Эх, так и придется нам с голоду на пару подыхать.
— Ну, перестань, — жалобно попросил Гоша. — Тебе-то много и не надо, утром каша, вечером сметана с творогом или ватрушка — прокормлю тебя как-нибудь. Только щас… ну, чайку сделай горячего?
Тишка покачал головой, но чай заварил и даже откуда-то добыл малинового варенья и меда в блюдечко плеснул. И даже постель постелил и одеяло согрел. Гоша с благодарностью растянулся на диване, отхлебнул чаю.
— Это прошлогодний подарок от пущаника, которого ты от бешеного лесника спас, — благодушно пояснил Тишка. — Ты выкинуть хотел, а я запасливый, сохранил — видишь, вот и пригодилось.
— Спасибо, — раскашлялся Гоша. Поскорее дочерпал мед, запил чаем и, завернувшись в одеяло, уснул.
Выспался он прекрасно — Тишка не стал будить, поэтому Гоша проспал все, что можно и нельзя. Впрочем, с работы-то он ушел, так что можно было и не торопиться: спокойно доесть омлет, выпить чашку крепкого кофе и, одевшись в выстиранную и выглаженную одежду, отправиться в НЕЖОТДЕЛ. Почему-то когда доехал, то даже не удивился, увидев у входа собственный велосипед, который бросил вчера на вызове в строительную фирму, что базировалась на другом конце города.
Она позволила Анастази привезти девочку в замок. (далее…)
1.
Рыжая, словно солнечные лучи,
Девушка в парке Ривьера, Сочи.
Лето дремлет на пляжах, разнежилось и молчит.
Южное лето — не время для одиночеств.
Перед глазами — резной акации листья,
Девушка смотрит, сдерживая дыханье.
Рыжая гусеница, яркая и пушистая,
Движется. Концентрически движется Мирозданье.
Девушка не испугана, скорее — завороженА.
Не отрываясь, глядит — так глядят на Чудо.
Чувства Причастности захлёстывает волна,
Мгновение Вечности, всюду — и ниоткуда.
Девушка смотрит. Во взгляде её — мечты,
Сказок лианами по чугунным решёткам были.
Слеза скатилась. Неведомой, неземной красоты
Над загорелой спиной развернулись крылья.
Сказка даёт «добро». Свободны пути.
Бабочкам не нужна полоса для взлёта.
Делай же взмах, пока люди не знают, кто ты,
Делай же взмах, пока не заметил лишний,
Банальностью, пошлостью, насмешливостью циничной
Не опалил. День для бабочки равен Вечности.
Так лети!
2.
Женщина пахнет яблоками,
Утренней чистой росой,
Вишен цветущих облаком,
Летней шальной грозой…
Пряностями, фисташками:
В доме забот не счесть…
И, иногда, ромашками,
Если сомненья есть.
Вешней шафранной нежностью,
Если любовь крепка;
Горькой полынной свежестью —
Если печаль горька.
Солнцем, теплом и радугой,
Мягким ночным снежком,
Полем и спелой ягодой,
Мёдом и молоком.
Издревле ей завещано
Помнить, беречь, любить…
Быть благодарным Женщине —
Бога благодарить!
3.
*Обращение к спутнице*
Забудь о грустных мыслях, драгоценная,
Хранительница счастья моего!
Любовь не меркнет, ведь любовь — вселенная,
Вселенной бесконечно естество,
И вечности не ведомо старение,
Морён, но крепок мудрости ковчег!
Под парусом любви и вдохновения
Он в океане Юности навек
Затерян. Беспричинны ожидания
Утраты гибкой девичьей красы:
Любовь — царит! Бессильны расстояния,
Года, недели, месяцы, часы,
Все трудности — пустяк перед любовию!
Хрусталь, ковры и золото — не в счёт!
Я б прятал каждый вечер в изголовии
Жилетку, что со спиц твоих сойдёт,
Благославляю с благодарной нежностью
Твоё тепло, покой, уют и свет,
И наволочки, дышащие свежестью,
И каждый приготовленный обед.
Весь мир пройду — вкуснее не отведаю,
Ни чьим заботам славы не спою!
Тебя, как Символ Веры, исповедую,
Не прочьте Рай мне! Я — уже в Раю!
Прими же, актом скромной благодарности,
Задорное, простое волшебство:
Я заклинаю наш союз от старости!
Кроплю я Вечной Юностью его!
27 марта 2013г., Шепси.
4.
Юная дева… Чиста и крылата,
Обворожительна и нежна,
Феей, принцессой, богиней была ты,
И — никому ничего не должна.
Вуз, поступленье… Зачёты, экзамен…
Вечером, глядя на мир из окна,
Видишь его ты другими глазами.
Ты уже многое многим должна…
Трепет любви — как бальзам, как прозренье!
Девушка чья-то… Невеста… Жена.
Дети. Хозяйство. Заботы. Волненья.
Ты с каждым годом всё больше ДОЛЖНА…
С пасмурным взглядом, в халате не новом,
С осенью в мыслях и с пеплом в душЕ,
Бранью заученной снова и снова
Жёны встречают своих алкашей…
Женщина, пОлно! Опомнись! Послушай,
Выпрямись, взор оторви от земли,
Ветру шальному раскрой свою душу!
Жизнь продолжается! Тучи ушли!
Пусть ты давно потеряла надежду
Тех, чья должница, сочесть имена…
Только во веки, и ныне, и прежде —
Гордости ты НИКОМУ не должна!
5.
Есть женщины очень красивые —
Не сразу глаза отведёшь.
Есть добрые, тёплые, милые,
Приветят — как в Рай попадёшь.
Иные — горячие, страстные,
Иные — хладнее стуж,
Надменные, умные, властные,
Решительные к тому ж,
Шальные, неотразимые,
Кто — в скуфье, кто — на метле…
И только одна — Любимая —
Единственная на Земле.
— Может быть, все же передумаете? — спрашивает он. — Знаете, я, похоже, на редкость старомоден. Я как-то изначально рассчитывал, что это будет мужчина… Военный испытатель, например.
— У вас нет сейчас военного испытателя, — отвечаю я устало. — А по показателям я подхожу. Иначе меня бы не рекомендовали.
— Пожалуйста, подумайте еще раз… Если вам так уж хочется что-нибудь испытать, давайте определим вас к Петренко, у него новые разработки протезов. Никто не заметит, что у вас конечности не свои, я вам клянусь. Он вам такие ножки спроектирует, соглашайтесь! И пластика, конечно. Я смотрел ваши фото, вы красивая женщина. Так вот, вам полностью вернут лицо. Или изменят немного, если наскучило…
Он улыбается — качественно, ослепительно. Ухожен, благородно сед, само обаяние. Мне полагается растаять.
Осторожно улыбаюсь в ответ.
— Ну, вы согласны? — с надеждой переспрашивает он.
Мотаю головой.
Ослепительная улыбка тихо сползает с лица собеседника. Хорош все же, до чего хорош, даже без улыбки. Наверно, я сейчас должна жутко стесняться того, как выгляжу. Правой половины лица, которая вместе с пустой глазницей наскоро покрыта кукольно-розовой синтекожей. Всего ею же покрытого огрызка правой руки. Веселеньких розовых заплат — и по черепу, и по шее, и по плечам, и по месту, где раньше была правая грудь. На что похожа уцелевшая кожа, лучше не говорить. А ног, пожалуй, и стесняться нечего — нет их, по самые бедра.
Только мне уже все равно. Это ненадолго.
— Ирина, что же вы с собой делаете… И со мной… Уверяю вас, это не то, что нужно женщине, даже такой отчаянной.
Устало опускаю уцелевшее веко.
— Андрей Степанович, пожалуйста. Я уже решила. Вы можете отказаться от моей кандидатуры, вето там какое-нибудь наложить… Только знайте, что лишаете меня единственного варианта. А лучше сделайте все, что сможете, дайте мне шанс…
Сон и слабость наваливаются неодолимо, и я едва слышу его ответ. Кажется, это согласие.
***
Букет нарциссов, целая охапка… Белые, молочные, золотистые лепестки, нежные оранжевые венчики, алые каемки по гофрированным краям, холодные чистые капли в венчиках и на листьях. Роскошь какая… Наверное, еще и пахнут, тонко так, одурительно… А вот с обонянием у меня теперь неважно.
Сашке неуютно на больничном стуле, он не знает, куда деть руки и о чем говорить со мной.
— Да я в порядке, Саш. Насколько это теперь возможно — в порядке. И Семерищев согласился вроде бы. Так что уже недолго… Вот увидишь когда-нибудь, какая стану.
— Увижу, как же…
— Думаю, если все пройдет хорошо, все равно по теле покажут. Слушай, а вывези в сад? Здесь разрешают. Кресло вон за той дверкой.
Движемся по еще влажным от росы дорожкам. В саду свежо, и поверх рубашки я укутана в плед — голубой, с облаками и звездами. На меня не жалеют мощных анальгетиков, и боли практически нет, только острое тоскливое неудобство, но к нему я почти привыкла.
А хорошо, что Сашка пришел. Не забывают меня ребята.
— А ребята переживают за тебя, — говорит Сашка.
Я киваю. Как будто мысли подслушал.
— Особенно Рауль, — продолжает он. — Кажется, до сих пор виноватым себя считает.
— Я знаю. Он вчера после обеда приходил. Сашка, ну загоните вы его к психологу, ничем бы он не помог, ничем…
По щеке съезжает крупная слеза. Зачем я опять это вспомнила…
Сашка смотрит беспомощно, озирается вокруг, потом обламывает ветку цветущей черемухи и кладет мне на плед.
— Не плачь, Ир. Все у тебя будет как надо, меня на кучу жизней переживешь.
Всхлипываю, киваю снова.
— А Семерищев всю душу вынул, — жалуюсь сквозь слезы. — Протезы, говорит, новейшие, пластику, говорит, сделаем, вообще заметно не будет, только откажись… А как я откажусь?
— Ирин, — осторожно спрашивает Сашка, — а если вообще заметно не будет, так может, того? Не рисковать лишнего?
В голове быстренько складывается ответ — в четыре этажа, цензурны только пара предлогов и одно местоимение. Набираю воздуха…
Выдыхаю.
— Саш, ну что ты, будто сам не понимаешь. Будь эти протезы четырежды как родные, с Земли меня на них все равно не выпустят. Ну, может, туристкой лет через сорок.
— Может, тебя и так с Земли не выпустят.
— Это если все совсем косо пойдет. А вообще проект как раз под космос делался.
— Ирка, скажи, а не страшно тебе? Если все получится, это же… Тело практически вечное, знай меняй запчасти. Новый мозг тоже… чинится. Если какой-нибудь совсем убойной катастрофы не стрясется, сколько же ты проживешь! Я бы боялся. Боялся бы устать от всего, с ума сойти, еще чего-нибудь такого. А ты, вот честно?
На черемуховую гроздь садится бабочка, разводит и сводит пестрые крылья, замирает над облаками и звездами.
— Сколько они живут? — спрашиваю я тихонько, чтоб не спугнуть. — Хотя бы примерно?
— Эти — не знаю, — отвечает Сашка полушепотом. — Некоторые живут день. Эти, наверное, тоже недолго… Ишь ты, ранняя…
— А вот прикинь, бабочке предложили прожить целое лето? И спросили, не боится ли она? Она же просто не представляет, как это — целое лето. Как для нас — вечность, понимаешь? Я вот тоже не представляю. Нет, страшновато, конечно… Но до того интересно!
Сашка передергивает плечами. Кажется, он ощутил ту же дрожь ожидания, что так часто охватывает меня в последние дни. Кажется, ему тоже страшно и интересно.
— Я такая же, как она, — повторяю я.
И добавляю, улыбаясь:
— Такая же пестрая…
Сашка не улыбается. Похоже, ему больно видеть, на что похоже мое тело.
— Саша, я устала, — шепчу я. — Я сейчас усну. Увези меня в палату…
Я пока очень быстро устаю.
***
Послеобеденное солнце щедро льется в раскрытое окно, ложится теплыми квадратами на кремовое покрытие пола. Сквозняк шевелит отдернутые тонкие занавески. Нарциссы горделиво цветут в пузатой прозрачной вазе на тумбочке, сбоку к ним неуверенно прижалась веточка черемухи. Бабочка улетела. Сашка ушел.
У меня все будет хорошо. Семерищев согласен, и скоро я буду обживать новое тело. Оно не слишком человекообразно, но каков там запас прочности! И конечности все на месте, а оторвутся, так можно другие прикрутить. А сколько у него новых возможностей… Я смогу видеть так, как не видел ни один человек, какими бы приборами ни пользовался. Я смогу ощущать столько и такого, о чем люди и не мечтали. Человек задействует свой мозг на жалобно малую часть, а я буду учиться использовать его всерьез.
И, наконец, — я смогу выходить в открытый космос. Без громоздких систем жизнеобеспечения, без неуклюжего скафандра, по-настоящему.
Я — бабочка. Мой кокон — мое тело, оно носило меня, питало и берегло положенный срок, а теперь я улетаю. Я благодарна ему, но расстаюсь без скорби.
Я — пестрая бабочка, и у меня все лето впереди. Я буду жить вечно.
1.06.07
Елена Шайкина
Родилась в 1975 году в селе Курчум Кировской области, там же окончила среднюю школу. После этого уехала учиться в Киров, поступила на филологический факультет Кировского государственного педагогического института. Позже перевелась в Казань, на факультет русской филологии Казанского государственного педагогического университета. В 2002 году переехала в Москву.
Рассказы публиковались в сборниках фантастики Ассоциации молодых писателей «Румата. Рассказ «Коротким путем» опубликован в литературном альманахе «Конец эпохи», № 2 за 2007 год.
Рассказ «Время для себя» вошел в сборник «Феминиум» (Антология феминистической фантастики), М., Снежный Ком М, 2011.
До конца моего вынужденного заточения оставалось каких-нибудь полчаса. Дом я уже весь осмотрел. Как и говорил Пашке, ничего интересного здесь не было: поломанная мебель, грязь, пыль, паутина. К шуму сквозняка и сумраку уже начал привыкать: человек я материальный и ни в призраков, ни в какие потусторонние силы не верю. Побродив без дела по комнате, опять уселся на шаткий табурет и незаметно для себя снова углубился в воспоминания…
***
Новый год мы с Ленкой встречали в компании одноклассников. Была у нас внутри класса тусовка из семи человек, включая нас. Пашка, как всегда, пропал ещё на католическое рождество. На звонки — «…вне зоны», дома — «недавно ушёл, не сказал, когда будет». Я, честно, психанул и после тридцатого связаться больше не пытался. Захочет — объявится сам.
На школьный Новогодний бал он тоже не пришёл. После бала мы с Ленкой немного посидели в её дворе, пока не стали замерзать, потом ещё минут пять постояли в подъезде и распрощались. Ленка видела, что я без настроения, но ничего не спрашивала: делала вид, что всё нормально. Домой я шёл злой: думал Новый год встретить вместе с другом в одной компании, с Ксюхой их свести поближе.
Она единственная была без пары и с давних пор влюблена в Пашку, хотя тщательно это скрывала. Ну, мы все тоже делали вид, что ничего не замечаем, но между собой посмеивались. Дело это было безнадёжное: Пашка вообще на девчонок не обращал внимания, и скажи ему кто про Ксюхину влюблённость, удивился бы страшно. Я так думаю, он пока ещё не дорос до каких бы то ни было «амурных» дел. Но попытаться стоило: Ксюха была без пары, и я планировал поработать свахой… хе-хе. Вдруг чего-то, да получится! Она ничё так девчонка, вполне компанейская. Мы в своей тусовке плохих не держали.
Хрен там! Птица обломинго! Пашка так и не объявился, даже с наступающим, гад, не поздравил!
После застолья, ора, танцев и всего прочего, что входит в полный список новогоднего мероприятия, мы пошли всей толпой на ёлку в парк. От выпитого шампанского, от настроения всеобщей любви и дружбы, от особого ощущения первой новогодней ночи в голове лопались воздушные шарики, горели бенгальские огни, и мир вокруг сиял счастьем.
Все наши сразу убежали на горку, а мы с Ленкой спрятались в ледяном домике и… жарко целовались. Я признался ей в любви, и она тоже мне призналась. В её глазах было такое, я не знаю… В её глазах я тогда прочитал согласие… на всё! Такое ощущение у меня было, как будто я и она — мы вместе… Мы пара… Очень близкие люди. Я для неё готов был на что угодно! Хоть в огонь, хоть звезду с неба!
Мы не стали никого дожидаться, взялись за руки и тихо вышли из парка. Пошли, конечно, по домам. Я проводил Лену, у подъезда приобнял и чмокнул в щёку; немного ещё постояли. Потом подождал, пока она зайдёт в квартиру на своём третьем этаже.
Домой вернулся ужасно счастливым! В тот момент мне казалось, что большего счастья и быть не может. Просто нереально!
Второго утром родаки, как и планировали, отчалили в Таиланд на две недели «погреть на солнышке старческие косточки». Ура! Файтинг, дорогие родители!
Меня же оставили на попечение нашей соседки, по совместительству детскому участковому педиатру, Татьяне Кимовне.
Женщиной она была жёсткой, хоть и детский врач. Мои с ней дружили по-соседски, и она лечила меня всё моё счастливое детство. С детьми она никогда не сюсюкала, считая их с трёх лет взрослыми людьми, просто маленького роста. Но это, как она говорила, дело наживное. Татьяна Кимовна сразу предъявила мне регламент наших с ней взаимоотношений: она меня кормит три раза в день — еду оптом забираю сам. Я же слежу за порядком в квартире, не включаю громко музыку, не гуляю позже одиннадцати. Загулы с друзьями и ночёвки вне дома даже не обсуждаются.
Ровно в одиннадцать я должен к ней зайти с пожеланием «спокойной ночи». Никаких звонков по телефону — только лично! За нарушение любого пункта будет полный «аллес-капут» либо «трындец» — выбирай, что больше нравится.
Условия меня более чем устраивали! О, эти наивные одинокие женщины бальзаковского возраста! Это в каком возрасте? Ну, неважно. Я и не собирался нарушать этот «комендантский час». Потому что У МЕНЯ БЫЛА ЛЕНКА!!!
Она пришла ко мне вечером. Я готовился. Шампанское, тортик, фрукты — всё это было; я полдня искал ей подарок. Понятия не имел, что подарить. Мишек, зайчиков и прочую дребедень дарил каждый год. А сейчас хотелось что-то особенное, а что, я никак не мог придумать. Не идти же к Татьяне Кимовне за советом. Она у нас местный Штирлиц — сразу всё просечёт, и начнутся вопросы.
Нет. Не катило. Деньги у меня были: мои личные накопления. Ну, не совсем мои, я пока только учился: накопил понемногу, экономя карманные, родаки на Новый год и на проживание подкинули. В общем, можно было не скупиться. И я решил подарить ей кулончик. В ювелирке присмотрел: в кружке белого золота чёрный эмалевый знак зодиака — лев с изумрудным глазком — у неё день рождения в августе. И тоненькая резная цепочка. Мне это всё оформили в золотистую коробочку, завернули в красную упаковку с розовым бантиком. Я, правда, поморщился: розовый цвет ненавижу. Но мне возразили — девушкам нравится.
Вечером накрыл столик в гостиной: две свечи, хрустальные фужеры, белые розы в вазе, ну и весь остальной набор. Все необходимые «интимные прибамбасы» у меня были: мама предусмотрительно держала в верхнем ящике комода. Переложил к себе в тумбочку. Время приближалось к семи вечера, а Лены не было. Где носит, спрашивается? У меня уже руки вспотели от перенапряжения.
Начинал нервничать. Ведь предлагал встретить — отказалась. Ну я и олень! И чего послушал? Решил идти навстречу. Вышел в прихожую, и тут раздался звонок в дверь. Ждал ведь — а вздрогнул!
«Блин! Блин! Бли-и-ин! Это ж Лена… Моя Ленка! А я мандражирую, как первоклашка в кабинете стоматолога!»
Выдохнул… Пошёл… Открыл дверь. Она мне с порога:
— Почему не спрашиваешь — кто?
«Не, ты щас чё… серьёзно?» — а сам так вежливо:
— П-проходи, раздевайся!
И что вы думаете, было дальше? Она притянула меня к себе за шею и легонько поцеловала в губы… и всё! Мой мандраж сразу закончился!
Я прислонил Лену к стене, вдохнул одуряющий запах от шеи, волос и… покатилась душа в рай! Целовал, целовал, целовал… Ушко, за ушком, шею, глаза, щёки, прохладные от мороза, и губы. Мягкие, сладкие, податливые. Накрывал своими её полураскрытый рот и… пил, пил, пил её дыхание. Еле оторвались, задыхаясь.
И тут увидел, что она ещё в шубке и сапогах. Шапка давно валялась на полу. Я смущённо чмокнул Лену в нос и помог раздеться. Лена первая прошла в гостиную и, увидев мои приготовления, рассмеялась:
— Это всё нам одним или ещё кто-то будет?
Я стоял как дурак, засунув руки в карманы джинсов, пожал плечами:
— Ждал тебя!
Подошёл к столику, вытащил из пустой вазы цветы, протянул Лене:
— С Новым годом!
Она уткнулась носом в бутон (так делают все женщины), а потом приподнялась на носочки и поцеловала меня в щёку.
— Спасибо. Тебя тоже… с Новым годом! Возьми шампанское, бокалы и пойдём. На ночь есть вредно.
Вот такая у меня моя Ленка! Без ломания, без выпендрёжа… Просто взяла меня за руку и увела за собой.
У меня уже был сексуальный опыт: встречался с девушкой на десять лет старше себя. Она, как мама-утка утёнка, учила меня «плавать». И я ей за это благодарен, хотя встречались мы совсем недолго: я для неё был «зелёный». Но я не в обиде: основы теперь знал не только в теории. Но всё равно время от времени по телу проходил озноб при мысли, что со мной моя Лена, что это её первый раз, и я должен с честью выдержать «экзамен» — не осрамиться и постараться не сильно её мучить. Хотя сам понятия не имел, как всё пройдёт, и очень волновался.
Мы зашли в комнату, я поставил шампанское и бокалы на тумбочку и, повернувшись, остановился. Мы молча смотрели друг на друга. Лена была в светлой блузке, которая очень ей шла, и голубых узких джинсах, подчёркивающих стройные ноги, неширокие, но и не узкие бёдра — такие, как надо. Даже в джинсах Лена была очень женственна. А сейчас она мне казалась особенно красива, просто божественно хороша!
Свет от фонаря на улице освещал её всю каким-то волшебным сиянием. Распущенные волосы казались атласными, лицо нежное и немного растерянное. Я забрал цветы: она всё ещё держала их в руках, положил букет на подоконник, затем подошёл и нежно притронулся губами к виску. Тут же поднял на руки охнувшую от неожиданности Ленку и осторожно положил на кровать. Лёг рядом.
Лена приподнялась на локте, посмотрела на меня и вдруг навалилась сверху, впившись поцелуем в губы. Время остановилось: мы жадно целовались, перекатываясь по кровати, пока я рывком не подмял её под себя, опершись руками с обеих сторон. Она улыбнулась, потянулась ко мне, легонько прикоснувшись губами к уголку моих, и, не отводя от меня взгляда, стала расстёгивать блузку. Это было бы долго, поэтому я просто снял её через верх и расстегнул застёжку лифчика, освободив белеющие в темноте полушария её небольших грудей с розовыми выпуклыми полукружьями и маленькими горошинками сосков.
Она глубоко вздохнула и прильнула ко мне, приподнявшись. От вида её обнажённого, светящегося в полутьме тела я совсем одурел: тыкался беспорядочно губами, как телёнок, целуя то туда, то сюда. Лена постанывала и тоже целовала меня то в глаза, то в щёки, то в шею, обнимая обеими руками и беспрестанно вороша мои волосы.
Я приподнялся и, быстро расстегнув, стянул с неё джинсы. Она осталась в слепящих белизной в неярком свете фонаря кружевных трусиках. Это было бесподобное зрелище!
От желания меня пробирал озноб: от затылка мурашки пробегали вдоль позвоночника и скручивались тягучими спазмами внизу живота. Лена тихонько постанывала, подаваясь вперёд всем телом.
Мы уже завелись оба не на шутку, но я всё ещё медлил, хотя всё моё естество требовало заканчивать скорее с этой подготовительной прелюдией. Ленка в ответ на мои не слишком умелые ласки металась и стонала уже в голос и вряд ли осознавала, что делает. Она не думала, она чувствовала — всем телом, каждой клеточкой своего возбуждённого организма. А он уже желал большего, желал разрядки. И мой организм, особенно стоящая колом его часть — тоже.
Я очень боялся сделать что-нибудь не так, но всё прошло как надо, и самое сложное осталось позади: я полностью был в Ленке, а она уже слегка отдышалась от боли, которую я ей причинил, руша последний Ленкин бастион — её девственность.
Перед глазами стояло красное марево. Мне хотелось врываться в неё бешеными толчками, сминая под собой тонкое тело, поднимать высоко бёдра руками, терзать плечи, шею, грудь. Но я сдерживал себя изо всех сил: для меня главным было то, что со мной она — моя Лена! И это была наша первая ночь! И это был её первый раз, который я не хотел омрачить своим нетерпением.
Мы приближались к пику. Ленка на каждый мой толчок стонала уже не сдерживаясь и беспорядочно мотала головой с полузакрытыми глазами. Я тоже был на пределе — ускорил темп, несколько сильных толчков, и мы оба, закричав, взорвались вместе и распались на крошечные космические пылинки.
Потом мы, немного отстранившись, лежали на боку и смотрели друг на друга. Шевелиться не хотелось. Я погладил её белеющее в темноте плечо.
— Ну, как ты? Больно было?
— Нет, совсем нет! Это было… это было прекрасно! — тихо проговорила она. — Я сегодня стала женщиной, твоей женщиной. И я очень счастлива. Она потянулась ко мне губами, ласково чмокнув в уголок носа.
— У меня такое чувство, будто я слетала в космос. Мы сейчас немного отдохнём, — она неспешно начала перебирать мои волосы, — и слетаем ещё.
— Нет-нет-нет! — я хмыкнул. — На сегодня полёты закончены. Младшему космонавту нужен отдых!
Я приподнялся на локте, наклонился и поцеловал Лену в ямку над ключицей, боднув под подбородок. Встал с постели и протянул руку:
— Идём в душ. Я хочу свою женщину помыть сам!
Она протянула мне обе руки, и я помог ей встать с кровати. К шампанскому мы так и не притронулись и про цветы забыли. Я потом, когда пришёл, проводив Лену, поставил уже слегка подвявший букет в воду. И вдруг — в башке взрыв!
«Вот я лох! Я ж ей кулончик не подарил!»
А может, и хорошо, что не подарил сразу, ещё бы подумала… невесть что!
Вручил потом, даже не на следующий день. Подошёл сзади и надел сам, только попросил её придержать волосы. И всё было к месту. Нас потом обоих так переклинило!
У меня наступила новая жизнь — жизнь, в которую вошла моя Лена!
Мы почти все родительские каникулы с утра до вечера не вылезали из кровати, прерывались только на еду и недолгий сон.
Мы узнавали друг друга, мы вместе постигали науку наслаждения. Даже смотрели эротику, чтобы перенять что-то новое в сексе. Ржали, краснея, до слёз, и… ужасно заводились! Вечером я провожал Лену домой. Зацелованные, мы просто пожимали друг другу руки, и с улыбкой, не торопясь разомкнуть их, прощались до завтра. У нас была тайна — одна на двоих. Мы несли эту тайну вместе.
Я возвращался домой, хватал какой-нибудь бутерброд, запивал молоком и падал, засыпая на лету, на незаправленную, пахнущую нашими телами кровать. Спал без снов как убитый. Как-то Татьяна Кимовна, когда я пришёл за очередным «пайком», быстро оглядела мой замученный любовью вид и задала вопрос:
— Предохраняетесь? — я поперхнулся оладьей, не вовремя засунутой в рот.
— Фто?
— Предохраняетесь, спрашиваю?
— Д-да…
— Ну, иди.
Это было за день до приезда мамы и отчима.
Лена больше не приходила. И на звонки не отвечала. В школе я узнал, что родители забрали её документы.
Я чуть не умер! Что мы такого сделали? Мы же просто любим, разве это преступление? Я пошёл к ней домой. Открыл мне отец.
— Проходи, — сказал и, развернувшись, ушёл в комнату.
— Здрасьте, — запоздало поздоровался. — Я пришёл к Лене, где она?
Отец глянул на меня недобро:
— Уехала Лена. Будет жить и доучиваться в другом городе. А теперь ты мне скажи…
У него ходили желваки, похоже, он едва сдерживался, чтобы не наброситься на меня.
— Давай, расскажи, как ты до такого додумался? Ты что с девочкой сделал, подонок?
— Подонок? А можно без оскорблений? Я к вам не ругаться пришёл. Что я сделал? Вам известно такое слово — любовь? Зачем ВЫ это с нами сделали? Вы же о нас не думали, думали о своей репутации, или о чём там ещё?
— Да, ты… Да как ты смеешь, сопляк? Ты Ленку опозорил, отца своего позоришь! Любовь… Я вам покажу любовь! — он пыхтел, как паровоз, а его бычья шея наливалась малиновым цветом. Глаза мутные, навыкате, фейс красный.
«Не, Ленка точно не на него похожа!» — не к месту прилетела мысль.
— Любовь у них! Школу закончите, институт… А потом про любовь думайте, любовнички, мать вашу! Не вздумай пытаться с ней связаться. Узнаю — пожалеешь!
Вдруг до меня дошло: он же пьяный в зюзю! А я стою, как дурак, распинаюсь! Надо валить! Но всё-таки не вытерпел:
— О, как! А вот это уже угроза! Под суд отдадите? За изнасилование? Так мы всё вместе с Ленкой решали. Я люблю её, она любит меня. И дружим мы с ней с одиннадцати лет. Я не насильник из подворотни… и не п о д о н о к!
Он маленько прихерел, наверное вспомнил, что мой отчим — его начальник.
«Хотя… это скорее минус, чем плюс, — подумал вдруг я. — Захочет подгадить, а удобный повод — вот он — тут как тут! Опа! Сын — насильник! Дочку родную снасильничал!»
Пока я стоял, размышляя, Ленкин отец совсем поплохел. Делать мне тут больше было нечего. И я, не попрощавшись, вышел.
«Надо сначала со своими поговорить. Может, отчим даже поможет — побеседует с этим… папой».
***
Сейчас уже июль. Мы не виделись с Леной почти полгода. Правда, отчим сумел узнать, куда уехала Лена, и дал мне её адрес с номером домашнего телефона. Оказалось, что её отправили в Челябинск — город на Урале. Отчим ничего мне не рассказал о том, какой разговор произошёл у него с Лениным отцом. Да я и не спрашивал. Не та тема! Но я видел — родители за меня переживают.
Мама только сказала, погладив мои вихры:
— Если у вас всё серьёзно — всё обязательно наладится. Вот увидишь. Нужно просто подождать. Ведь родители ей не враги. Их тоже понять можно — они сделали это из лучших побуждений. А жизнь, сын, всё расставит по своим местам. Может, это и к лучшему, что вы расстались на время. Будет возможность проверить ваши чувства. Вы ведь только вступили во взрослую жизнь. А жизнь — она, сынок, долгая. И очень непредсказуемая.
По моей просьбе она набрала Ленкин номер, то есть, её родственников, а потом передала трубку мне. Ленка так обрадовалась, услышав мой голос! А потом заплакала. Она хлюпала носом, а я чего-то говорил, пытался её успокоить и чувствовал, что сейчас разревусь сам. Прям детский сад какой-то! Но всё же мы потом поговорили. Договорились, что будем общаться каждый день — по мобильному и в скайпе. Так и было. По скайпу говорили часа по два. Я слушал, а она рассказывала: как ей живётся, про школу, где учится, как скучает по мне, как любит… И я тоже скучал и любил… И говорил ей об этом.
В августе мы должны встретиться: Лена наконец возвращается домой из своей «ссылки». Скорей бы август!
***
Торчать в этом дурацком доме оставалось не так много времени, но и его нужно было как-то дотерпеть. Я пододвинул табурет ближе к центру — так мне было видно Пашку через мутное окно. Уже не так скучно. За ним всегда интересно наблюдать. Как за обезьянкой в зоопарке. Он пару минут не мог спокойно усидеть на одном месте, если только не читал про свои затерянные миры и зелёных человечков, инкогнито осваивающих нашу планету. Вот тогда его с нами уже не было: можно было бить в барабаны рядом с ним; плести узбекские косички на его голове из отросших до плеч, выцветших под жарким июльским солнцем белёсых вихров; зайти в квартиру и выйти, прихватив с собой телик — он бы не заметил!
С Пашкой мы учились в одной школе в параллельных классах и жили в одном дворе в соседних домах. И каждый год во время каникул недели на три приезжали в село Новожилово, что в трёх часах езды от города, к своим бабулям: он — к бабе Липе, а я — к Вере Петровне, бывшей учительнице начальных классов, переучившей всех взрослых жителей этого самого села.
Дружили мы всегда, сколько себя помню. Тщедушный, бледнокожий, с тонкими, подвижными чертами лица, так и не набравший к шестнадцати годам ни роста, ни веса, с белыми, вечно торчащими во все стороны вихрами — он был первым задирой и во дворе, и в школе. Правда, в школе его не трогали: знали, что я потом поймаю по одному и накостыляю — мало не покажется. Терпели и не связывались.
Его острый язычок и вечные подъёбки заставляли меня не раз ходить с побитой рожей и содранными костяшками пальцев: защищал этого задиристого птенца от зверевшей из-за его подколов и провокаций местной босоты, считавшей себя пупами если не земли, то нашего городка — точно.
Если честно, первыми начинали всегда они, оседлав сколоченные вокруг доминошного стола скамейки во дворе: пиво, семечки, бычки, харчки — атрибуты «взрослости» в их понимании, постоянно сопровождавшие эту гоп-компанию.
Вечная наша дворничиха тётя Тася, женщина без возраста, завидев налетевшую во двор стаю — не орлов — мартышек, безуспешно начинала выводить на весь двор «соло» своим меццо-сопрано. «Босота» только посмеивалась и уходить не спешила. На зов выходил Пашка — защитник справедливости, обиженных и убогих!
Марлезонский балет, фигура первая.
Когда страсти достигали запредельного накала, и Пашкина жизнь исчислялась уже не часами, а минутами, появлялся я. Прям удачно подгадывал, как чувствовал: торопился домой с тренировки. Увидев развернувшуюся «битву под Москвой», бросал через плечо в кусты спортивную сумку Reebok и…
Марлезонский балет, соответственно, фигура вторая, она же последняя.
Я не раз говорил Пашке, чтобы на рожон сам не лез. Но на мои речи, щедро пересыпанные портовым матом, да на лёгкие подзатыльники он обращал внимание, как на жужжание и укусы комара. Либо отмахивался, строя умильную рожу — кы-ак бы дал щас! — либо валил на диван, траву, пол и прочие плоские поверхности и начинал щипать и щекотать…
Щекотку я не выношу с детства. А мой тяжёлый хук справа для этого задохлика был бы последней песней…
И вот я сидел и прикалывался, глядя на своего друга.
Поскольку читать ему сейчас было нечего — Паша думал… А все мысли отпечатывались на его подвижном лице. То он хмурил свои выцветшие брови, то кривил в сторону рот, при этом запрокидывая голову вверх и щуря один глаз, то чему-то лыбился, то опять хмурился… Руки тоже жили своей жизнью: то почёсывали Пашкин затылок, то бок, то принимались за хозяйские сандалеты, выколупывая из них что-то обломанной веткой, то ей же отгоняли от хозяина назойливых мух. Уверен, Пашины мозговые извилины во всех оных действиях участия не принимали. Руки сами знали, чего и когда им делать… хе-хе… Паша в это время думал, меняя выражение подвижной своей мордахи каждую секунду. Что тут скажешь? Одно слово — мартышка!
Я опять глянул в мобильник — ещё пятнадцать, минут и я свободен!
Но всё оказалось совсем не так…
Наконец-то это случилось! Три года прошло с тех пор, как Ника впервые увидела это чудесное место, которое вскоре, с ее легкой руки, получило официальное имя: «Лунная долина». Столько времени она мечтала о собственном загородном доме!
И вот теперь «рено», плавно покачиваясь, крался по узкой грунтовой дороге между лесом и рекой.
За окном тянулся непритязательный апрельский пейзаж: совсем еще голый лес, в глубине которого прятался снег, а по канаве, с ее южной стороны, уже пробивались первые желтые цветы мать-и-мачехи. День обещал быть по-летнему теплым, сквозь тонированное стекло пекло солнце, хотя не было и десяти утра.
Ника скептически поджимала губы, слушая свою приятельницу Люську, которая сидела рядом с ней и прижимала к себе корзинку с любимым котом Фродо. Рта Люська не закрывала всю дорогу, возбужденная предстоящим мероприятием. Будто это она, а не Ника вселялась сегодня в новый дом — мечту всей своей жизни. Хотя надо отдать Люське должное — она была преданной подругой и всегда воспринимала Никины успехи и неудачи как свои собственные. Правда, особых поражений в жизни Ники пока не случалось: весь ее жизненный путь, с самого рождения и до тридцати пяти лет, представлял собой череду больших и маленьких побед.
Высокая и стройная, Ника любила, когда ее сравнивали с породистой лошадью, хотя многие побаивались таких смелых параллелей. Рассматривая себя в зеркале, она, как правило, оставалась довольной, но ей хватало честности замечать свои недостатки, чтобы вовремя их маскировать. С самого детства, когда ее ровесницы утопали в комплексах и сомнениях, она считала себя эталоном. Мальчишки пробовали дразнить ее дылдой, но она только едко смеялась — если они не доросли ей до подбородка, это не значит, что у нее что-то не в порядке. Пробовали ей в вину поставить и рыжие волосы, но тоже не преуспели: мать не забывала повторять ей, что она Златовласка.
Не будь она столь высокого о себе мнения, ее судьба, несомненно, сложилась бы иначе. Ника же шла по жизни, уверенная в своей исключительности, за которую к ее ногам должны падать успехи, удачи и легкие победы. Она гордилась собой, своими достижениями и образом жизни. Муж ее Алексей — состоятельный, рослый мужчина приятной наружности, дочери — умницы и красавицы, в доме царят уют и достаток, а она не сидит на шее у мужа, а имеет интересную, творческую работу — переводит художественную литературу, и у нее нет отбоя от заказов в трех издательствах. И, в отличие от загнанных бытом и безденежьем однокурсниц, она может себе позволить не спешить, работать не перенапрягаясь.
Подруг Ника не любила: они или завидовали ей, или сходились с ней из корысти. И только Люська, с которой они дружили еще с филфака, была ей предана по-настоящему, без зависти. Ведь, вопреки известной истине, утверждающей, будто друг познается в беде, разделить чужую радость бывает куда труднее, чем горе.
Вот и сейчас подруга от чистого сердца предложила помощь в обустройстве Никиного «особняка», и та недолго думая согласилась: ее домработница Надежда Васильевна нескоро управится с трудностями переезда. Самой же Нике никогда не нравились домашние хлопоты, несмотря на обилие в доме бытовой техники. Она с пренебрежением относилась к любому физическому труду, справедливо полагая, что рождена не для этого. И, сравнивая руки женщин, вынужденных вести хозяйство, со своими, всегда брезгливо морщилась: не приведи бог довести руки до такого уродства! Красоту рук она тоже считала своей личной заслугой.
Надежда Васильевна, дальняя родственница Алексея, уже несколько лет существенно облегчала Никину жизнь, а Люськино предложение сейчас, во время переселения, пришлось весьма кстати.
Идея привезти с собой кота принадлежала Люське, а Надежда Васильевна с радостью эту мысль подхватила. Видите ли, прежде чем самим переступить порог нового дома, надо сначала запустить туда кота или кошку; лучше, конечно, собственного, но если уж своего нет, то ради такого дела животное можно взять взаймы у соседа. Якобы коты отпугивают злых духов, если таковые в доме имеются, в отличие от собак, которых не любит домовой.
Эту чушь Люська поведала по дороге, на полном серьезе убеждая Нику непременно завести кота. Она вообще была неравнодушна к разного рода мистике. Эту особенность подруги, а также ее неумеренную привязанность к животным Ника считала следствием одинокой жизни и относилась к этому снисходительно, учитывая множество прочих ее достоинств и их давнюю дружбу. Но окажись на Люськином месте кто-нибудь другой, она не позволила бы проповедовать себе всю эту белиберду.
Она не собиралась пускать собак в дом, но вовсе не потому, что боялась гнева домового: два ее азиата, злобные и опасные твари, в доме оказались бы неуместны. Да и Надежда Васильевна их боялась: хотя они были еще щенками, выглядели весьма внушительно.
Дорога вышла на открытое пространство — впереди показался огромный рекламный щит, установленный на въезде в Долину. Грунтовая дорога бежала дальше, в Долине же подъезды к участкам были асфальтированы и отсыпаны по бокам красным гравием.
— Приехали? — радостно спросила Люська.
Ника кивнула. Конечно, Долина еще не приобрела своего окончательного, задуманного дизайнерами вида. У дороги притулились два строительных вагончика, а в двух шагах от рекламного щита, как бельмо на глазу, торчал ветхий, почерневший от времени домик, который рабочие использовали в качестве теплой бытовки. Ника в который раз подумала, насколько он здесь, в зоне элитной застройки, неуместен. Вагончики и то выглядели приличней. Такие домишки еще встречаются в заброшенных деревнях на севере России, но откуда он мог взяться тут и кто мог его построить?
— Ой, а это что за избушка? — Люська недоверчиво посмотрела на неказистое строение.
Ника поморщилась: она не раз говорила Алексею, что эта избушка портит первое впечатление от въезда в Долину. Подруга всего лишь подтвердила ее правоту.
— Слушай, ей только куриной ноги не хватает, — сказала Люська, — знаешь, такой коричневой и чешуйчатой, как у доисторического птеродактиля.
Ника недовольно кивнула.
— А что, давай подойдем и посмотрим — вдруг когти из земли торчат? — Люська хихикнула.
— Не говори ерунды, — улыбнулась Ника, но внезапно как наяву представила, что когти и вправду торчат из земли и их можно увидеть из-под нижнего венца сруба, как будто до времени придавленное чудовище не оставило надежд выбраться когда-нибудь на свободу. Ждет своего часа, а пока время от времени лишь ворочает по ночам землю под полом, нагоняя страх на обитателей этого жалкого и нелепого жилища. Ника тряхнула головой: придет же в голову такая чушь! Но строение уж больно мерзкое, его надо снести как можно скорей. Алексей когда-то уступил рабочим — в домике, даже таком отвратительном, зимой живется лучше, чем в вагончике. Но теперь, когда со дня на день покупатели начнут осматривать участки, больше нельзя с этим тянуть.
Ника свернула на асфальт и покатила к своему участку, самому крайнему, за забором которого стеной поднимался темный лес.
— Красота! Никуся, красота! — воскликнула Люська, увидев «особняк».
Рубленый терем поднимался высоко над деревянным забором — причудливое переплетение голубых скатов крыши, башенки, балконы, мансарды, крылечки, объемная резьба столбиков и кружевные наличники на окнах.
— Погоди, ты его еще изнутри увидишь, — улыбнулась Ника. — Ты не представляешь, чего мне стоило сделать все, как я хочу!
Она подрулила к воротам, опустила стекло и посигналила — Алексей, который ехал впереди и вез Надежду Васильевну, должен был запереть собак в вольере, иначе они заживо сожрали бы Люську и ее кота вместе с корзинкой.
— Погодите! — крикнул Алексей из-за ворот.
Люська вылезла из машины, отошла на несколько шагов и привстала на цыпочки, пытаясь разглядеть дом, скрытый двухметровым забором.
— Слушай, и кто ж построил такую красоту? — спросила она у Ники, приоткрывшей дверцу: в машине было душно, солнце прогрело ее, как в летний день. А ведь еще две недели назад лежал снег!
— Да работяги построили, много ли надо ума, чтобы по чертежам это сложить? — Ника дернула плечом.
— Э, не скажи, — ворота открылись, и Алексей вышел им навстречу, — не так-то это просто. Между прочим, срублен дом по европейским стандартам: без единого гвоздя. Нам очень повезло с подрядчиком, такие дома две или три фирмы в городе умеют делать, и денег дерут столько, что дешевле из камня строить. А наши плотники не зарываются, а рубят не хуже финнов, а может и лучше.
— Эти строительные подробности нам ни к чему, — Ника махнула рукой и улыбнулась. — Построили и построили.
Люська подхватила с сиденья корзинку с котом и подошла к воротам. Собаки, запертые в вольере, с грозным рыком кинулись к проволочному ограждению, в надежде до полусмерти напугать непрошеную гостью, чтобы та по доброй воле убралась с вверенной им территории. Азат показал такие зубы, при одном взгляде на которые хотелось умереть на месте, не дожидаясь, пока они сомкнутся на твоей шее.
Люська, онемев, прижала к себе корзинку с Фродо и замерла у ворот, не осмеливаясь сделать ни шагу.
— Проходи, Людочка, не бойся, они оттуда не выпрыгнут! Сейчас побесятся и перестанут, самим надоест гавкать! — прокричала Надежда Васильевна, вылезая из джипа. Она тоже не решалась ступить на участок, пока Алексей запирал собак.
Люська бочком просочилась мимо вольера и остановилась поближе к Надежде Васильевне, надеясь на ее заступничество. Отпустить кота на волю она пока не решалась, аккуратно пристроив корзинку у своих ног.
— Они и меня не признаю́т, что ты думаешь! — пожаловалась Люське домработница.
Надежда Васильевна приходилась Алексею троюродной теткой, и причисляли ее к прислуге с натяжкой. Кроме того, она искренне любила и Нику, и ее дочек-близнецов, которые вскоре должны были прилететь из Англии, где учились в закрытой частной школе. И заботилась домработница о Лешиной семье так, как станет заботиться не всякая родная бабушка. А как готовила Надежда Васильевна! Поэтому на некоторые ее вольности Ника смотрела сквозь пальцы. Например, называть себя Верой Ника никогда и никому не позволяла, а если кто-то пробовал, нарочно или по ошибке, — попросту не откликалась. Но для деревенского уха Надежды Васильевны имя «Ника» звучало непривычно, и переучить ее никак не удавалось. Ника в итоге оставила это бесполезное и неблагодарное занятие.
— Ну, как тебе наша усадьба, впечатляет? — спросил Алексей Люську. — Потянет на звание будущего родового гнезда помещиков Залесских?
Та, обведя окрестности восторженным взглядом, мечтательно закатила глаза:
— С ума сойти! Красиво, тихо, а лес какой — будто в сказку попала. Даже не верится, что поселок где-то рядом, такое чувство, что мы одни на тысячу километров, и вокруг — никого! А дом — ну просто чудо! Терем сказочный!
— Пошли, я тебе его изнутри покажу! — подмигнул ей Алексей. Он не меньше Ники был доволен свои детищем — Долиной и домом.
Нике дорого стоило уговорить его ввязаться в этот проект, но другого способа построить дом в этом замечательном, уединенном месте у них не было. Строительство одного коттеджа обошлось бы чересчур дорого, а продажей участков планировалось окупить все затраты. Ника нисколько не сомневалась: инвесторы, вложившие в Долину деньги, ничего не потеряют; Алексей же поначалу настроен был скептически, но чем ближе дело шло к продажам, тем сильней верил в успех.
— Нет-нет-нет! — Надежда Васильевна замахала руками. — Сначала надо кошечку впустить! Кошечка должна первой порог переступить! Примета такая, чтобы жилось в доме хорошо, чтоб хозяева были счастливы, здоровы и богаты!
— Так вот для чего нам кот! — Алексей со смехом повернулся к Люське. — А я-то подумал, ты хочешь животинку на свежий воздух вывезти, на травке его попасти! Нет, Людмила, ты неисправима!
Ника намеренно посмотрела в сторону, давая понять, что она тут ни при чем.
— Может, я и неисправима, но раз уж я Фродьку сюда притащила, то пусть первым войдет, — не уступила Люська и открыла корзинку. — Ой ты мой сладенький! Устал ехать, радость моя! Выходи, мой маленький, не бойся.
Огромный серый кот осторожно высунул голову из корзинки и осмотрелся по сторонам: выходить он не торопился.
— Ну? Что-то ваша кошечка не спешит, — усмехнулся Алексей.
Ника посмотрела на корзину и так и не решила, фыркнуть от возмущения или рассмеяться над Люськиными суевериями.
— Погоди, ему надо освоиться, — Люська глянула на Нику и сложила губки бантиком, заметив ее нетерпеливый взгляд. — Фродечка, выходи, не бойся. Никто тебя не обидит.
Кот посмотрел на хозяйку жалобно и испуганно, как будто хотел сказать, что совершенно в этом не уверен. Пауза затягивалась, Алексей нетерпеливо постукивал носком ботинка по земле, Ника отвернулась и уставилась на узкие окна цокольного этажа — не нужно ли забрать их решетками? Вентиляция — это хорошо, но ведь кто-нибудь может залезть в дом. Впрочем, они такие узкие, что взрослому в них не протиснуться…
Люська, понимая, что все ждут только ее, решилась вытащить несчастного зверя из корзинки, чего бы никогда не сделала в обычной ситуации.
— Пойдем, киска, пойдем, — она подхватила его задние лапы снизу и потерлась щекой о пушистую шерстку.
Но кот неожиданно мявкнул, рванулся из Люськиных рук, извернувшись спрыгнул на землю и понесся в сторону леса.
— Фродечка! — Люська кинулась за своим любимцем. — Погоди, мой котик!
Алексей расхохотался и хотел подняться на крыльцо, но Надежда Васильевна его остановила:
— Ну что ты, Леша, пять минут подождать не можешь? Дай котику опомниться, привыкнуть.
Ника недовольно покачала головой и направилась вслед за Люськой. Надежда Васильевна переживет, а вот Люська обидится, если план с котом потерпит крах. Придется помочь ей ловить животное, иначе они до вечера в дом не попадут!
Кота она увидела сразу же: тот сидел возле самой ограды спиной к дому, застыв на месте. На ласковый Люськин оклик он не оглянулся, даже ухом не повел. Ника подобралась к Люське сбоку. Фродо неотрывно смотрел в темный лес, непроглядной стеной подступивший вплотную к участку, и при этом утробно урчал, как будто угрожал тому, кого он видел, а Ника и Люська — нет.
Остановившись всего в двух шагах от него, Ника проследила глазами направление его взгляда, пытаясь понять, что ж такое там, в лесу, могло кота заинтересовать. Ничего особенного или необычного она не заметила, и лишь на мгновение пронеслось у нее в голове воспоминание о стоящей на въезде в Долину избушке на несуществующих курьих ножках. Ника попыталась ухватить мелькнувшую и ни с чем как будто не связанную неясную ассоциацию, но тут одна деталь поразила ее воображение: в лесу за забором не было ни одной тропинки. Странно.
Где-то на задворках сознания Джуди Хоппс понимает, что ей снится сон. А возможно, ей просто хочется, чтобы происходящее было сном – слишком остро и болезненно сидит в ней интуитивное ощущение, что вот сейчас случится что-то плохое. Пока все похоже просто на очередную рутинную полицейскую операцию – они с Ником идут по длинному обшарпанному коридору, стучатся в двери, задают вопросы. Лица зверей, с которыми они общаются, будто в тумане, лишь одного Ника она видит четко.
Очередная дверь открывается перед ней, и сердце Джуди стремительно ухает куда-то вниз – фигура хозяина квартиры расплывается в полумраке, зато темные дула двустволки, кажется, глядят крольчихе прямо в душу. Она набирает в грудь воздух, намереваясь что-то сказать, но сильный толчок вдруг сбивает её с ног, отбрасывая в сторону. Как в замедленной съемке Джуди видит Ника на том самом месте, где секунду назад стояла она – нелепо взмахнув передними лапами, её напарник отлетает к противоположной стенке, словно вынесенный вылетевшим из стволов огненным вихрем.
Следующие кадры прокручиваются с разной скоростью – то несутся курьерским поездом, то тянутся бесконечно жвачкой, но все они одинаково припорошены отчаянием и безнадегой.
Близко-близко Джуди видит свои трясущиеся, измазанные в крови передние лапы; кто-то обнимает её за плечи, тянет назад, подальше от каталки, где молодой козел в форме врача скорой помощи аккуратно поднимает свесившуюся с носилок лапу, покрытую рыжей шерстью, кладет вдоль тела и медленно тянет вверх застежку черного брезентового мешка для трупов.
Вокруг шаги и голоса; кто-то говорит, что у неё шок, кто-то сует ей под нос стакан с чаем, а Джуди видит лишь Ника с выражением удивления на морде и зелеными глазами, подергивающимися предсмертной поволокой; видит, как темное пятно медленно расползается по его груди, окрашивая бордовым ткань темно-синей форменной рубашки.
Но четкое и ясное осознание его смерти приходит позже. На одном из смазанных обрывочных кадров — с накрытым флагом гробом, траурным салютом и капитаном Буйволсоном, который говорит что-то о посмертной награде за мужество; столиком с замызганной скатертью в каком-то кафе; струящимися по стеклу потоками воды и серой мутью за окном; рабочим столом Ника, который занимает кто-то другой…
Очнувшись, Джуди Хоппс жадно ловит ртом воздух с запахом дыма и подгнивших фруктов. Свет лампы на потолке кажется бесконечно далеким, тусклым и будто припорошенным трупиками прилипших изнутри к светильнику насекомых. От невероятной силы облегчения ей хочется смеяться, и она едва сдерживает этот неуместный порыв. Пусть онемели связанные передние лапы, затекла спина, пересохло в горле, а в голову как будто закачали свинец – зато вся эта квинтэссенция её потаенных страхов была лишь сном. Пусть она в лапах опасного преступника, зато Ник жив и непременно найдет её. Не стоит в этом сомневаться ни секунды.
Знакомая волчья морда склоняется над ней с весьма озадаченным выражением, и Джуди понимает почему – она улыбается во весь рот, что в её положении выглядит довольно странно.
Она, единственная из их группы, дислоцированной в канализации прямо под зданием склада, заметила Клыкарти в тот момент, когда все завороженно наблюдали за рассыпающимся в прах неуязвимым Трансильбургским монстром. На какой-то миг их взгляды скрестились, а потом волк, как по волшебству, оказался к ней вплотную и зажал ей рот, чтобы она не смогла позвать на помощь. Следом Джуди ощутила стальной захват на своем горле и провалилась во тьму.
— Можно предположить, что вы рады встрече со мной, юная леди, но у меня есть все основания в этом усомниться.
Низковатый, с хрипотцой и довольно приятный голос Крыкарти рождает ощущение уюта – таким голосом хорошо рассказывать сказки вечером у камина. Или читать лекции в Университете, тут же приходит Джуди на ум.
Она пытается ответить, но из пересохшего горла вырывается лишь сипение. Похититель берет её за плечи, сажает, прислонив к стене, и сует между зубов металлическую флягу. Крольчиха послушно делает глоток и тут же принимается судорожно кашлять – во фляге не вода, а скотч или что-то похожее. Крепкий алкоголь тем не менее согревает голосовые связки, и Джуди вновь обретает возможность говорить.
— Смею вас разочаровать профессор, но моя радость не имеет к вам ни малейшего отношения. Просто мне приснился кошмар, и я была рада проснуться.
Он склоняет голову набок, пристально рассматривая её, будто любопытную диковинку. Потом кивает, явно сделав для себя определенные выводы.
— Что ж… Чтобы стать первым кроликом в полиции, нужно быть неординарной личностью. Я рад, что мы обойдемся без глупых вопросов вроде «что вы собираетесь со мной делать» или просьб отпустить вас, ибо вы тут совершенно ни при чем.
Джуди пожимает плечами, насколько позволяют связанные лапы.
— Ну, говорить, что я тут ни при чем, было бы, на самом деле, глупо – я полицейский, а не невинная жертва, а вы преступник. Я непременно арестую вас при первой же возможности. Я тут однозначно при чем. Но вот что я тут делаю… В конце концов, вы могли меня убить еще там, в тоннеле, разве нет?
Клыкарти морщится.
— Не разочаровывайте меня, дитя. Ваш труп могли обнаружить гораздо раньше, чем ваше исчезновение. Вдобавок, заложник всегда может быть полезен.
Она усмехается уголком рта, облизывает губы, ощущая на языке солоноватый привкус крови.
— Если вы таким вот образом решили воздействовать на инспектора Нюхалса, то напрасно – насколько я успела его узнать, он не особо заботится о побочных потерях, его волнует лишь конечная цель.
Что-то неуловимо меняется на морде Клыкарти, словно судорога боли искажает черты, и светлые холодные глаза на миг вспыхивают голубоватым сиянием.
— Да уж… Он умеет произвести именно это впечатление. В какой-то момент ему удалось обмануть даже меня, хотя мы были так близки… Я подумал, что мы одинаковые. Но оказалось, мы совершенно разные.
Сердце Джуди ускоряет ритм, в голове калейдоскопом прокручиваются заголовки, факты, снимки из любовно собираемых ею в отрочестве газетных вырезок про этих двоих. То, что она впоследствии сочла плодом своего богатого юношеского воображения, на самом деле могло быть правдой. Эти двое… Теперь она увидела их воочию – легендарного сыщика и легендарного преступника. Сложно было не заметить прочную связь между ними. Такую же прочную, как смерть. И как любовь.
— Вы любили его, — медленно произносит она вслух, совершенно позабыв об осторожности. – Вы любили его, а он вас отверг. Вернее, не вас, а ваш путь. Что, по сути, одно и то же.
Клыкарти несколько секунд глядит на нее с выражением недоумения, недоверия и даже чего-то, похожего на страх. А потом его черты искажает неприкрытая совершенно животная ярость.
***
Николас Пибериус Уайлд, без сомнения, был хорошим детективом. Он знал преступный мир изнутри, у него было бессчетное количество знакомых зверей в городе; он обладал природной дипломатией, изворотливым умом и незаурядным актерским талантом.
В настоящий момент его цель и алгоритм действий лежали перед ним как на ладони – единственным зверем, который по-настоящему интересовал Клыкарти, был Нюхалс. Ради Нюхалса тот устроил все это представление с участием древнего вампира и ради их личных счетов он наверняка собирался использовать Джуди в качестве заложника, или разменной монеты. Иначе он просто убил бы её на месте. Стоило приклеиться, присосаться к бывшему инспектору, не выпускать его из виду ни на миг – и через какое-то время Клыкарти на него непременно выйдет. Ник не погнушался бы использовать установленную на его смартфоне хакерскую программу, позволяющую подключаться к любому другому смартфону и получать все данные с него, включая содержимое разговоров, сообщений и посещаемых интернет ресурсов, хотя это было незаконно и недостойно звания сотрудника полиции. Но чертов старпер не пользовался смартфоном и интернетом – у него была примитивная допотопная кнопочная раскладушка, а всю рабочую информацию он скрупулезно записывал в потрепанный блокнот с кожаным переплетом. При чем записывал с помощью какого-то шифра, в чем Ник не преминул убедиться, пойдя на невероятные ухищрения, чтобы хотя бы на короткое время заполучить в свои лапы искомый предмет.
В конце концов пришлось идти к Буйволсону. То, что капитан выслушал его аргументы и, на свой страх и риск, обошел кучу бюрократических проволочек, чтобы немедленно поставить телефон Нюхалса на прослушку и отслеживать с его помощью передвижения бывшего инспектора, несомненно, свидетельствовало о тайной слабости, питаемой их суровым шефом к Джуди Хоппс. Оставалось лишь ждать.
Ждать пришлось недолго – около суток. В полученной Нюхалсом от неизвестного отправителя смс оказалось множество неясностей, но обозначенные в сообщении координаты совпали с адресом крошечного поселка на окраине Тропического леса, где в сезон жили сборщики фруктов, и который нынче пустовал. Буйволсон взял с Ника клятвенное обещание не делать глупостей, однако когда дело касалось Джуди, все обещания шли побоку – лис рванул по указанным координатам, не дожидаясь подкрепления и проигнорировав суматошные вопли Когтяузера ему вслед.
***
Насторожив уши, Джуди нервно переступает задними лапами и потирает затекшие запястья. Над её головой ясное ночное небо, усыпанное звездами, а идеально ровный диск полной Луны похож на драгоценную монету. Когда сидишь взаперти, ощущение времени теряется. По её примерным подсчетам, она провела в плену чуть больше суток. С небольшого пригорка хорошо просматривается апельсиновая роща и маленькие домишки рабочего поселка с потухшими окнами, а открытое пространство вокруг рождает обманчивое ощущение свободы.
Фигура Клыкарти маячит поблизости – волк неторопливо снимает куртку и закатывает рукава рубахи. Джуди настороженно косится в его сторону: вкрадчиво мягкие интеллигентные манеры профессора уже не вводят её в заблуждение – он едва не убил её в тот момент, когда она имела неосторожность заикнуться о его чувствах к Нюхалсу. При воспоминании об этом по спине крольчихи ползут мурашки – из всех опасных ситуаций, в которых ей довелось побывать, наверное, именно тогда она оказалась ближе всего к перспективе быстрой и безвременной кончины.
Клыкарти приближается упругой походкой, разминая кисти передних лап, словно перед тренировкой. Улыбается, поймав напряженно-настороженный взгляд Джуди.
— Вы еще здесь, дорогуша? А я надеялся, что вы воспользуетесь возможностью сбежать. Точнее, я на это рассчитывал.
— Чего вы добиваетесь?
Он шумно принюхивается, жадно втягивая ноздрями её запах, облизывает языком чуть приподнятую верхнюю губу и полуобнаженные клыки; его действия отчего-то заставляют уши Джуди прижаться к затылку, нос задергаться, а задние лапы напрячься.
— Слыхали когда-нибудь о «дикой охоте»?
Она машинально кивает, ощущая, как из самой глубины её нутра медленно поднимается и расползается по жилам слепая удушающая паника. Произносит, с трудом заставляя свой голос не дрожать.
— Последний случай «дикой охоты» был зафиксирован год назад. Молодая олениха была загнана и жестоко убита шакалами из банды последователей «Зова природы». Преступники получили пожизненный срок. Но зачем это вам? Вы ведь хотели использовать меня в качестве заложника.
— Хотел. Но теперь мои планы изменились, и необходимость в заложнике отпала.
— Собираетесь убить меня?
Он небрежно пожимает плечами.
— Не то чтобы ваша смерть была моей конечной целью.
— Я понимаю. Ваша конечная цель сделать ему как можно больнее. Дать увидеть, во что вы превратились. Превратились по его вине, это вы хотите доказать. Дать ему ощутить сожаление за те убийства, которые вы совершили, ощутить сопричастность ко всем вашим преступлениям…
— Довольно! — Клыкарти вновь словно бы сбрасывает маску интеллигентного профессора, выпуская наружу темную сторону своей натуры. Он стоит на четвереньках, напрягшись и вздыбив шерсть на загривке; его глаза словно бы полыхают холодным пламенем, а клыки полностью обнажены. – Вы знаете, что вам следует делать.
Джуди качает головой.
— Я ни за что не стану играть по вашим правилам!
— Тогда я просто разорву вам горло и выпотрошу вас прямо здесь, на этом месте. Ну же! Я дам вам фору. Пользуйтесь возможностью продлить вашу никчемную кроличью жизнь еще хотя бы на четверть часа!
Джуди закрывает глаза и сжимает кулаки, повторяя про себя, что, во что бы то ни стало, останется на месте. Но когда Клыкарти делает рывок в её сторону, её задние лапы начинают двигаться сами по себе. И она бежит, несется что есть мочи вперед, во мрак.
***
Ник яростно давит на газ, но передние колеса полицейского авто еще глубже увязают в размытом дождями грунте. Он с силой бьет кулаком по рулевому колесу, проклиная на чем свет стоит свое решение срезать путь, свернув на грунтовую дорогу, долбучую погоду, чертов Тропический лес и все, что приходит на ум. Какой-то звук вдруг достигает его ушей, заставив поперхнуться очередным ругательством. Волки воют по-разному. Современные, в основном, от скуки — лишь бы горло подрать на луну, Ник запамятовал, кто произнес эту фразу еще во времена их с Джуди первого дела об одичавших животных. Но этот вой звучит совершенно иначе. Вой зверя, вышедшего на охоту, в нем ощущается жестокое и непреклонное намерение настичь и убить свою жертву.
Заглушив двигатель, Ник торопливо открывает бардачок, вываливая на пассажирское сидение все его содержимое. Коробка от ланча, промасленные бумажки, фонарик, табельный шокер, резиновая дубинка… Ему запоздало приходит на ум, что только полный кретин может ломануться на поимку опасного преступника один и без оружия. Прихватив фонарик и шокер, лис открывает дверцу авто, но тут внезапно оживает рация, вызывая его на всех частотах. Последние остатки здравого смысла заставляют Ника задержаться и сообщить свои координаты.
***
Увязая в жидкой грязи, Джуди с трудом выбирается на берег и падает навзничь, ощущая бешеное биение сердца в груди. Нет, это просто нереально. Благодаря тому, что она двигалась по руслу ручья, сбивая волка со следа, «дикая охота» длится уже куда дольше, чем четверть часа. Но из-за дождей ручей превратился в почти полноводную реку с быстрым течением, и это стало проблемой. Хотя, наверное, предпочтительнее утонуть, чем быть разорванной на части.
Она с трудом заставляет себя разлепить тяжелые веки и приподнять голову. Боже, как она устала. Уснула бы прямо здесь, в грязи, не вставая с места. Но остановиться значит умереть, это древний инстинкт, заложенный в каждом, на чьих предков раньше постоянно охотились. С трудом поднявшись, Джуди делает шаг вперед, потом еще один и еще… И вдруг замирает, ощутив холодок под сердцем. Медленно, очень медленно она оборачивается.
Фигура волка, застывшая над невысоким обрывом, припав животом к земле, почти незаметна, лишь глаза в полумраке мерцают голубым. Клыкарти ловит её взгляд, обнажает зубы в торжествующей ухмылке.
Отчего-то в этот момент Джуди чувствует, что почти совсем не боится, словно все запасы страха в организме вдруг иссякли. Крольчиха, не мигая, глядит прямо в глаза неторопливо приближающемуся хищнику. В её голове лишь одна мысль – ни за что она не поддастся инстинктам, предписывающим ей вести себя как жертва. Ни за что на свете. Когда она становится на четвереньки, вздыбив шерсть на загривке, и скалит зубы, Клыкарти даже притормаживает на миг, удивленно мотнув лобастой головой, но затем наращивает темп, неумолимо приближаясь. Джуди ждет, гигантским усилием воли заставляя себя не зажмуриться и не сжаться в комок.
Словно рыжая молния, мелькнув, устремляется волку наперерез, врезается в его бок, и два сплетенных тела клубком катятся вниз со склона, к самой воде. Джуди видит, как шокер, выбитый из лапы напарника, с плеском падает в воду; как Ник отскакивает в сторону, и словно бы зеркалит её позу – позу зверя, готового к бою насмерть. Во время их первого дела он здорово изобразил одичание. Слов нет, Ник всегда был хорошим актером. Однако теперь все выглядит иначе, потому что теперь все по-настоящему. Ярость древнего хищника, готового отстаивать свою добычу, логово и потомство, помноженная на осознанное стремление разумного существа защищать то, что ему дорого – все это сквозит в каждом движении лиса. Клыкарти атакует и Ник встречает его прямо в воздухе; попытка сомкнуть челюсти на горле волка не завершается успехом, однако удар рукоятью фонарика по почкам выходит чувствительным, вызывая у противника сдавленный хрип. Это драка без правил – в ход идут зубы, когти, природная ловкость, выучка, опыт и все подручные средства. Лис моложе и ловчее; волк, несмотря на возраст, все так же силен, вдобавок вдвое крупнее и мощнее. Ник успешно уворачивается от смертельных атак, однако ему не хватает сил самому нанести противнику существенную травму – лисы не особо приспособлены для драк, в отличие от волков. Сделав кувырок назад, через плечо, он приземляется на одно колено и, незаметно подобрав с земли камень, с размаху припечатывает им левую ступню Клыкарти, вызвав у того яростный, полный боли вой. Потом, не теряя времени, пинает противника в пах, заставляя согнуться и почти свалиться ничком. К несчастью, Ник не успевает откатиться в сторону от падающего врага – когтистая волчья лапа мертвой хваткой смыкается на его злосчастном левом плече, царапает и давит, вгоняя в состояние, близкое к болевому шоку.
Джуди в ужасе кричит, видя, как отброшенное мощным ударом безвольное тело напарника взлетает в воздух, словно пушинка, и приземляется прямо на камни в нескольких метрах от нее, оставшись лежать неподвижно. Её задние лапы словно прирастают к земле; онемев и окаменев она смотрит, как Клыкарти, сильно хромая, приближается к Нику и ставит здоровую заднюю лапу ему на грудь. Ловит взгляд Джуди, с сокрушенным видом качает головой.
— Ну, вот. Вы, молодые, никогда не продумываете всего наперед. И зачем, скажите на милость, все это было, а? Сейчас я убью его у тебя на глазах, и тебе от этого уж точно не станет легче. А ведь он хотел помочь. Глупый мальчишка.
— Я надеялся, ты уже закончил со всеми посторонними делами, Джеймс.
Крольчиха и волк синхронно поворачивают головы вправо. Шерлок Нюхалс неторопливо, с невозмутимым видом вышагивает вниз по склону, заложив руки за спину; создается впечатление, что он спускается по лестнице к завтраку. Остановившись в нескольких метрах, пристально смотрит прямо в глаза Крыкарти, словно не замечая Ника и Джуди.
— Ты опоздал, — прищурившись и подобравшись, волк тянет ноздрями воздух, явно вынюхивая поблизости кого-то еще, и чуть расслабляется, не уловив иных запахов. – Позволил лисенышу тебя опередить.
Нюхалс лишь пожимает плечами.
— Прости. Куда уж мне, старику, угнаться за молодым горячим кавалером, спасающим свою подружку.
— Не прибедняйся. Выглядишь вполне бодрым.
— Да и ты не сильно изменился, Джеймс. Я искал тебя.
Клыкарти усмехается.
— Не сомневаюсь.
— Хотел сказать тебе кое-что… Нечто важное. Но ты все не давал мне шанса.
— Что ж… Можешь сказать теперь.
Украдкой добравшись до Ника, Джуди прикасается к нему трясущимися лапами и с облегчением ощущает уверенное биение его сердца и движения грудной клетки. В целом лис выглядит довольно паршиво – изодранная грязная одежда, кровоточащий укус на правом боку, следы от когтей на плече, растрепанная, свалявшаяся шерсть, покрытая слоем грязи. Словно наяву она слышит его голос – «не бойся, Морковка, я не собираюсь здесь подыхать!». Глубоко дышит через нос, стремясь успокоиться, прислушивается к разговору двух старых друзей. Отчего-то появление Нюхалса рождает в ней уверенность в благополучном разрешении ситуации, хотя бывший инспектор ведет себя довольно странно. Помимо произнесенных вслух фраз, эти двое как будто ведут гораздо более красочный невербальный диалог.
— Я хотел сказать, Джеймс… Я долгое время полагал, что ты мертв. То было время, бедное событиями, но богатое размышлениями. И выводы в результате этих размышлений я сделал неутешительные – я вел себя как последний болван.
Клыкарти озадаченно поднимает бровь.
— Поясни.
— Просто… — тряхнув головой, Нюхалс на мгновение разрывает их зрительный контакт, — с возрастом начинаешь понимать, что на самом деле важно, а что лишь казалось таковым. Законы, мораль… Они меняются каждое столетие, они призрачны и эфемерны. Одно лишь вечно и неизменно – быть рядом с тем, кто тебе дорог. Особенно после того как едва его не потерял.
Волк смеется отрывистым лающим смехом.
— Ты полагаешь, я тебе поверю?
Нюхалс кивает, ни капли не смутившись.
— Поверишь. Я докажу. Я знаю о еще одном сюрпризе, который ты для меня готовил. О бомбе в торговом центре «Темпо». Я знаю о ней, но я ничего не сказал полиции. Потому что, как я уже говорил — есть вещи, которые важнее всего на свете.
Джуди замирает, забыв дышать, неверяще глядит во все глаза на того, кто так долго был для неё кумиром и примером для подражания.
Клыкарти делает шаг, припадая на раненую ногу, потом еще один и еще. На его морде целая гамма эмоций – надежда смешивается с недоверием, настороженность с яростным, всепоглощающим влечением. Медленно, очень медленно он протягивает правую лапу вперед и смыкает пальцы на вытянутой ему навстречу ладони Нюхалса, прерывисто выдыхает. И… внезапно начинает судорожно дергаться всем телом; его глаза закатываются, изо рта течет слюна и, в конце концов, он заваливается назад, запрокинув голову. Нюхалс бережно подхватывает его, аккуратно опускает на землю. Отстегивает спрятанный в рукаве шокер и, достав две пары наручников, сковывает передние и задние лапы волка. Выпрямившись, делает шаг в сторону Джуди и Ника, опускается на колени. Бегло осмотрев лиса, удовлетворенно кивает.
— Жить будет.
Ник вдруг открывает глаза, слабо улыбается.
— Как говорится – не дождетесь. Здорово вы его обдурили, инспектор.
Тот хмурится, нервно дергает уголком рта.
— Простите, что задержался – надо было прежде отыскать бомбу. И я так и не смог… Не смог его убить.
Джуди качает головой.
— Вы не убийца!
— Скажите это родственникам его уже состоявшихся жертв и тех, кого он еще убьет.
— Вряд ли он когда-либо выйдет из тюрьмы.
— Вы плохо знаете Джеймса. Пройдет пара лет, и он приберет к рукам всю тюрьму, от заключенных до администрации. Будет строить козни из-за решетки, потом сбежит… — Не договорив, Нюхалс машет лапой. – Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления. Как самочувствие, офицер Уайлд?
Ник пытается ухмыльнутся, но тут же морщится.
— Чувствую себя так, словно я заснул у нас в приемной на кушетке во время ночного дежурства, и на меня случайно уселся Хоботовски.
Джуди Хоппс смеется сквозь слезы, прислушиваясь к нарастающему звуку полицейских сирен. Кажется, теперь-то все закончилось.
Жизнь во всем ее многообразии в самом начале зарождается из одной единственной клетки. Она делится, получаются несколько десятков так называемых нулевых клеток, которые через несколько дней, достигнув числом 258 штук, разделяются в три зародышевых листа, из которых потом сформируются кожные покровы, внутренние органы и кости с кровеносной системой.
На первоначальном этапе развития нулевые клетки, которые в двадцатом веке назывались несколько иначе, можно было извлечь только непосредственно из эмбриона, что существенно затрудняло исследования. Ранее эти клетки получались инвитро из генетического материала доноров и нужно было успеть их выделить, пока зигота не поделилась на 258 клеток. После этого деления нулевые клетки теряют способность трансформироваться в необходимый орган, и все зависело от того, в какую группу они переместятся при делении, так как теперь они были пригодны для формирования уже только конкретного органа или конечности.
Вечным и неразрешимым вопросом всегда было определение — с какого момента эта группа клеток перестает быть биоматериалом и считается человеком. Кто-то считал, что это происходит с первой секунды, кто-то, что с третьей недели, когда успешно сформировалась нервная трубка, как основа будущей нервной системы и мозга.
Однако это все не означало, что нулевые клетки существуют только в первые тридцать дней жизни эмбриона. Просто в этот период зародыш состоит из них практически полностью.
Стволовые клетки содержатся и в теле взрослого человека, в основном в его мозге, печени и селезенке. Но процесс их выделения в двадцатом веке был крайне сложным.
Со временем все изменилось. Современная трансплантология двадцать второго века базировалась на выращивании нужного органа как раз на базе нулевых клеток, выделенных из тканей человека, обратившегося за трансплантацией.
Выделив контрольное число необходимых нулевых клеток, врачи трансплантологического центра начинали процедуру их клонирования. Делалось это при помощи методов генетического конструирования.
Двадцать первый век подарил миру технологию создания пустых клеточных оболочек, в которые можно было вложить все, что только вздумается. Начало двадцать первого века было богато на создание всевозможных химерных организмов с использованием этой технологии. Тогда ученые с энтузиазмом детей соединяли генетические цепочки, перетасовывая аминокислоты, получая в результате таких существ, которые, если бы сумели выжить, истребили создателей под корень. К счастью, природа не терпела экстремальных комбинаций, человечеству повезло, что не выжил ни один результат военного или медицинского эксперимента до того, как человечество образумилось и эти самые эксперименты упорядочило. Однако именно это изобретение стало первым шагом клонирования. Создавалась пустая оболочка и далее собиралась точная копия нулевой клетки. После чего выращивался нужный орган.
Похожий принцип, как удалось докопаться до истоков технологии производства киберматерии, был положен в основу формирования специализированных имплантатов. Имелся первичный набор имплантатов, число их для одной биомашины было точно вычислено. Как только биозаготовка заканчивала формирование, набор первичных имплантатов вводился в тело и запускался следующий цикл производства. Вливались сложные растворы, выдерживался режим облучения. Под действием этих процессов первичные нулевые имплантаты, как и первичные клетки, трансформировались в специализированные. Процесс сложный, до конца процедуры погибало от двух до пяти заготовок из десяти. Как пошутил однажды один из воспитанников Центра ОЗК, большая часть их везения ушла на то, чтобы появиться на свет.
Также удалось выяснить, что программа разбита на несколько блоков. И талантливые программисты сумели найти способ их изолировать и запускать с какой-то определенной точки. Тогда получалось, что, заготовив нулевые клетки и имплантаты, можно было вырастить любую часть киборга, при этом полностью функциональную, а не протезы, как это обычно делалось. Что крайне сурово каралось “DEX-Company”, настаивающей, чтобы владелец оплатил полную стоимость всего цикла. И со времен начала выпуска линейки DEX-ов “DEX-Company” вела бой насмерть с хакерами и подпольными биотехнологами.
***
С Юрасом брат и сестра Михайловы жили в одном дворе. Он был их старше, но дружить им это не мешало. Он рано увлекся биотехнологиями, работал сначала в известной лаборатории, потом устроился в “DEX-Company”.
По-своему он любил киборгов. И знал, что практически любую поломку можно устранить. Но в сервисных центрах предпочитали менять поломанных на новых, а расценки на починку были астрономические. Юрас понимал, почему так делается, но знал и то, что себестоимость ремонта не такая и высокая. С его точки зрения, из оборота выбивался большой объем кибертехники, вполне еще пригодной для бытового, и не только, использования. Бывшие в употреблении киборги прекрасно могли оказывать помощь людям не один год. И позволить себе такого помощника могло больше людей.
Он это понимал, но занялся ремонтом не потому, что хотел поменять устоявшееся положение вещей, а из желания заработать. Плюс Юрас был увлекающимся человеком, любил сложные задачи, бросающие вызов его мастерству. А правила, установленные производителем для большей выгоды, ему на пути собственного самосовершенствования нисколько не мешали. Поэтому, увидев клиента, отказавшегося от починки из-за стоимости, он связался с ним сам и предложил выполнить работу за полцены.
Потом “DEX-Company” исчезла с рынка на два года. И Юрас понял, что наступило его золотое время. Так как киборгов больше не выпускали, менять стало не на что, вопрос о ремонте встал особенно остро. Не растерявшись, Юрас перекупил оборудование из нескольких сервисных центров, которые оказались разграблены антидексистами. Организовал настоящую мастерскую, и все два года дело его процветало.
Но “DEX-Company” возродилась, и пришлось срочно делать ноги, так как компания стала безжалостно выслеживать тех, кто безвозмездно пользовался ее наработками!
Юрас уехал, даже не дожидаясь официального открытия. По своим каналам он узнал о восстановлении почти за полгода до него. И обосновался на Джек Поте. Космическая Тортуга приняла специалиста по киборгам с распростёртыми объятьями. Юрас был известен в своих кругах, смело вел собственный сайт, понимая, что на Джек Пот пробраться не сможет ни космофлот, ни галаполиция, ни даже “DEX-Company”.
А с Русланой и Никитой он по-прежнему поддерживали связь, поэтому, когда двойняшки обратились у нему за консультацией, он тут же заинтересовался этой идеей.
— Сможем, — просмотрев пересланный пакет данных, уверенно отозвался Юрас. — Но надо доставить сюда.
Двойняшки приуныли.
— Как мы его вывезем? Это не пакетик наркотиков.
Юрас рассмеялся.
— Как все делают. Проще некуда – вылететь с планеты не через космопорт. Я, короче, начинаю работу, через месяц скажу, что получается, и будем решать вопрос доставки.
Захваченный перспективой покопаться в процессоре и базе разумного киборга, Юрас сразу после того, как в его мастерской запустился процесс внедрения имплантатов в тело-заготовку, развил интенсивную деятельность. Первым делом он организовал прилет транспортника на Малую Ягодку, его посадку за пределами космопорта, чтобы друзьям не нужно было проходить таможню, потом сам привел флайер к месту встречи, чтобы никто не смог проследить дорогу к нелегальному месту парковки.
Большой проблемой было прохождение таможни и кольца слежения орбитальной обороны.
На самом деле только кажется, что сесть можно в любой точке планеты. Это совершенно не так. На посадку влияет множество факторов. Скорость вращения планеты, наличие и траектория спутников, естественных и искусственных, рельеф местности, заход к планете со стороны солнца или со стороны границы солнечной системы, и так далее. Для обеспечения безопасности вокруг планеты подвешивались спутники на стационарной орбите, зона охвата которых позволяла наблюдать за всей поверхностью. А станция, на которой располагалась таможня, висела обычно над зоной космопорта.
Нелегальному кораблю предстояло нырнуть в атомосферу в местах слепых зон спутников, а потом лететь какое-то время до места посадки. Но нанятый Юрасом пилот был профессионалом своего дела, всю жизнь пробираясь на планеты с черного хода. Поэтому все, что в итоге смогли получить полицейские, это изображения корабля на очень большом удалении от планеты. Засекли его вообще уже в момент входа в червоточину, так как при этом генерировался специфический сигнал, улавливаемый аппаратурой спутников. Им феноменально повезло – нелегальный визитер подгадал старт прыжка одновременно с входящим в гиперпереход пассажирским лайнером. Его сигнал должен был замаскировать скачок транспортника. Ошибка в несколько секунд его выдала, но мало чем помогла в поисках. Тип судна распространенный. Ни опознавательных знаков, ни названия. Найти практически невозможно.
Транспортник летел на Джек Пот через автоматические станции гашения, хотя это удлиняло время в пути на двое суток. Зато следов нет.
***
— Итак, уважаемый Юрас Томсон… — Бартон пристально рассматривал сидящего перед ним мужчину, — рад, что наша встреча состоялась.
— Не взаимно, — спокойно отозвался Юрас.
— Понимаю. Ваш бизнес, доходный для вас, приносит нам убытки. Общий размер ущерба мы вычислим, но сейчас меня интересует, каким образом вы завладели специализированным оборудованием нашей компании.
Юрас сложил руки на груди.
— У меня есть право не свидетельствовать против самого себя. Но на этот вопрос я отвечу. Я купил его. Точнее, нашел на свалке.
— Где можно найти такие специфические помойки?
— В любом месте, где пару лет назад разгромили сервисный центр, — честно ответил Юрас. Он действительно самый первый прибор нашел на свалке, куда коммунальные службы вывезли мусор с места разгромленного сервисного центра. Он его долго чинил, и именно тогда его осенило, что можно найти и гораздо более ценное оборудование. Тестовый стенд, анализаторы, установку для сканирования. Предметами его особой гордости были портативный репликатор и, восстановленная им почти из руин, криокамера с несколькими отсеками.
— Допустим, — согласился Бартон с таким объяснением, — но для вашей так называемой работы нужны специфические комплектующие.
Юрас неопределенно кивнул.
— Купить можно все.
— Где именно вы приобрели нулевые имплантаты?
— Не помню. По объявлению в сети. Я не помню ни имени, ни номера.
— С какой целью?
— Ностальгия. Я работал раньше в одном из центров.
— Мистер Томсон, вы использовали имплантаты.
— Каюсь. Было. Друзьям по мелочи чиню, по дружбе. Это не запрещено законом.
— Больше тысячи людей ваши друзья?
— Почему нет?
— Ваш сайт рекламирует совершенно определенные услуги, мистер Томсон.
— Я его поддерживаю, — кивнул Юрас, — но поддержка ресурса это тоже не преступление.
— Сайты определенного содержания – преступление.
— Вы правы, тема неоднозначная. И правы, что сайт надо закрыть. Сделаю, как только освобожусь.
— На основании показаний Русланы Михайловой именно вы провели восстановительные работы с DEX-6, которого она привезла.
— Для друзей я чиню их киборгов.
— Она украла его из своей больницы.
— Правда? – настолько правдоподобно изобразил искреннее удивление Юрас, что Бартон чуть ему не поверил.
— Вас не удивило, что у нее не было документов на киборга?
— Я не спрашивал. Вы, когда у друзей что-то берете, что, чек на оплату приобретения требуете?
Бартон хмыкнул.
— И вас не удивило, что у законопослушной подруги киборг с повреждениями от боевого бластера?
— Мало ли где он мог так повредиться? Мне было интересно именно работать и чинить, а не кто его так и где. Киборг старый, явно бывший военный, наверняка списанный. К тому же Руся сказала, что он пару лет был заморожен. Я думал, он ей бесплатно достался, или она его на какой-то помойке нашла, — улыбнулся Юрас.
В разговор вмешалась Валери.
— Можно технический вопрос?
— Попробую ответить.
Биотехнолог углубилась в технические термины, Юрас спокойно отвечал. Минут через десять женщина покачала головой.
— Вы врете. Таким способом этого сделать нельзя.
— Это рекомендованный способ.
— Но вы-то использовали другой.
— Доктор, ответ не изменится.
— А как вы устранили рассинхронизацию? Как перенастроили процессор?
— Само получилось.
Юраса спрашивали и так и эдак, но поймать на слове не могли. Все, что ему можно было инкриминировать, это работа без лицензии и въезд на Малую Ягодку нелегально. А так – доказательств связи с пилотом транспортника нет, лаборатория не конфискована, нелегальные работы выполнены, но коммерческой выгоды не извлекал.
Еще немного пообщавшись, Бартон кивнул сам себе.
— Хорошо. По-хорошему не получается, сделаем по-правильному.
Юрас чуть приподнял брови.
— Итак. Начнем со скупки краденого. Оборудование, расходные материалы. Все это отсутствует в свободной продаже, значит, краденное. Украдена очень дорогая, специфическая, опасная технология. Использование ее может привести к угрозе не только безопасности людей, но к угрозе государству.
— Факт скупки надо еще доказать.
— Совершенно не надо – мы не продаем это, а раз у вас эти предметы есть, вы их украли. Вы не извлекали выгоды, с ваших слов, но использовали краденое. Вы получили образование и навыки в нашем Сервисном Центре и использовали их, несмотря на подписанное соглашение о неразглашении. Вы имели определенный уровень допуска, судя по вашему досье, а уровень ваших знаний доказывает, что пользовались материалами секретными. И никаким самообразованием этого не объяснить. Ваши оправдания подошли бы в случае обновления ПО киборгов или если бы вы пришивали им синтетические протезы. Но вы создаете в репликаторе части тела с внедренными имплантатами. Значит, вы не только знакомы с производственной программой, а вскрыли ее и используете в своих дружеских целях. Я все верно говорю, Валери?
— Да, — кивнула биотехнолог, — я согласна.
— Замечательно. Все это вместе гарантирует вам, господин Томсон, как минимум тридцать лет тюрьмы. И это только потому, что вы помогли приятелям. Если будет доказан факт коммерческой деятельности, — широко улыбнулся Майкл, — срок удвоится. Не волнуйтесь, это мы сможем доказать. Даже несмотря на то, что вы пытаетесь скрыться на Джек Поте. Не нужно быть так уверенным в полной безопасности этого места. Купить можно любого, особенно в той специфической среде, где вы обитаете.
Юрас выдержал эту угрозу. Не запаниковал, не показал, что испуган. Ждал продолжения.
— Это, так сказать, ваши индивидуальные заслуги. Но вы объединились с еще одной преступницей. Госпоже Михайловой будет предъявлено обвинение в хищении собственности эпидемиологического центра, нарушении режима пересечения таможни, разглашении служебной информации и, наконец, обвинение в нарушении прав киборгов путем проведения насильственной операции.
— Чего? – не удержался после последней фразы Юрас. — Интересно, как именно она их нарушила, пришив ему половину тела? Да она ему жизнь спасла!
— А где согласие киборга или его хозяина на подобное вмешательство? – ухмыльнулся Бартон.
— Слушайте, это откровенная фабрикация.
— Согласен. Но факт остается фактом. Украли, вывезли, сами выехали. Даже без учета несогласия киборга с собственным воскрешением это тянет на очень приличный срок. А ее брат пойдет как соучастник. Так что по десять лет им каждому светит.
Юрас нахмурился.
— Это все еще вам потребуется доказать.
— Докажем. Но это еще не самое тяжкое ее преступление. Вы в курсе, что это за киборг?
Юрас отлично умел понимать, когда слова собеседника нельзя игнорировать.
— В каком смысле? – осторожно уточнил он.
— Вам рассказали, как он оказался в Эпидемиологическом центре?
Юрас кивнул, не вдаваясь в подробности.
— Вы в курсе, что организм, перенесший заболевание, является заразным для окружающих?
— Да, — уже не так уверенно отозвался он.
— То есть вы сознательно вскрыли криокамеру с законсервированным носителем вируса, смертельно опасного не только для киборгов, но и для людей? Вы не спрашивали у доктора Михайловой о том, где киборг получил такие повреждения, но своих мыслей у вас на эту тему не было? Для чего было уничтожать биомашину? Что он такое сделал, что его удалось остановить настолько радикальным способом?
Юрас помедлили секунду. Он просто не знал, что сказать. Руслана рассказала ему историю Антона, но сказала и то, что он безопасен. Работали они в респираторах с первой секунды расконсервации киборга, в подготовленную для переливания кровь Руслана влила какие-то лекарства или добавки, в это Юрас не вникал. Но рассудил, что раз вокруг них не поднято изолирующее поле и дексовики сидят с ним в комнате не то что без костюмов бактериологической защиты, но даже без масок, это говорит о том, что угрозы нет. И речь не идет об угрозе заражения и распространения.
— Не надумали говорить?
— Нет. Доказывайте, а я посмотрю.
— Майкл, хватит тянуть, — произнесла биотехнолог, — говорите уже. Всего этого можно избежать.
— Всего этого можно избежать, — послушно повторил бывший ликвидатор, ухмыляясь.
Резко похолодало. Настолько, что через неделю лёд стал твёрдым и плотным достаточно, чтобы круглосуточно можно было уже не патрулировать, а только время от времени просматривать поверхность озера. В лесу на тропах были установлены ещё несколько камер видеонаблюдения, но на поверхности озера нет такой возможности – и поэтому надежда была только на киборгов.
И поэтому всем киборгам срочно нужна была тёплая одежда и обувь! Все заработанные Ниной деньги уходили на содержание «коллекции» — от оплаты за аренду острова до покупки ниток для вышивания. Деньги за то, что Фрол продавал на острове и в ближайшей деревне, шли на его электронный кошелёк, и Нина честно его не трогала. Примерно треть заработанных денег откладывалась на двух счетах в банке – надо и о будущем думать, если всё пойдёт… так, как надо… то года через три можно будет покупать лицензию на строительство настоящего дома. Всё упирается в деньги! Где ж их взять-то столько, чтоб на всё хватило и ещё немного осталось?
А ещё нужно покупать станок деревообрабатывающий, нужна глиномялка, новая печь для обжига, инструменты для резьбы по кости и рогу, ювелирные инструменты… серьги Агнии Ворон сделал… но хватило серебра только на маленькие гвоздики и к тому же знак Семаргла совсем простой. Для более сложных изделий нужны и более тонкие инструменты… и серебро.
Где же взять денег? Просить у богов? Но у местных крестьян не принято что-то просить у богов, они не просят бога сделать что-то вместо них… они говорят богу: «Я сделаю сам, а ты просто будь рядом… сделаем вместе!»
И Нина сама не заметила, как положила перед фигурками идолов кусок хлеба… и пошла спать.
***
Утро девятнадцатого ноября началось в семь часов с появлением Кузи в спальне:
— Звонок от Фрола. С острова.
— Подожди… оденусь. И переведи звонок на терминал. Только собралась поспать вволю… ладно, поговорю… передай Агату, пусть готовит завтрак.
Через пару минут на экране терминала появилось совершенно счастливое лицо киборга, рядом маячил Клим. В дверях мелькнул прошедший на кухню Агат.
— Фрол! Что случилось! Ты знаешь, сколько времени сейчас?
— Утро доброе! Уже почти светло! И то звоню не сразу… еле дождались рассвета… Клим нашел целую колонию моллюсков с чёрным жемчугом! Два часа назад! Он плавал у крайнего южного острова архипелага. Мы уже огородили участок от хищников, восемнадцать штук самых крупных жемчужин достал… диаметр от двенадцати до двадцати пяти миллиметров! Это же… целое состояние! Там ещё полсотни чёрных жемчужин до сантиметра в диаметре! И почти столько же розовых! Собрать или доращивать?
— Молодцы! – изумлённая новостью Нина только и могла сказать: – Молодцы! Это же… замечательно! Это здорово! Уже обработали?
— Клим проглотил… обработка производится. Ворон с ним поделился опытом, но Климу нужна программа, она платная и дорогая, а денег нет… то есть, лишних денег нет.
— У меня тоже… не излишек. Хотела начать откладывать на будущее… но раз нужна программа… озадачил! У Клима же бухгалтерская программа! Встанет ли на него ещё одна? Может, на другого кого-нибудь поставить? Подожди… добавлю в звонок Степана… и Змея. Доброе утро, Степан, ребята ещё жемчуг нашли! Змей, утро доброе!
— Утро доброе, коли так! Молодцы! Сколько и где? Когда за ним приехать? – Степан выслушал отчёт Фрола и комментарий Нины и довольно сказал: – Хватит купить свой транспортник для заповедника… а то всё время арендовать дороже получается.
— Но… с продажи этого жемчуга мы могли бы зиму прожить… без проблем, – тихо сказал Клим, – нам одежда нужна тёплая, лекарства… инструменты медицинские и криокамеру бы купить… и станки…
Змей поздоровался, но более ничего не сказал – ему тоже нужен и станок для обработки дерева, и инструменты… но на том острове киборгов больше, и им всё это нужнее.
— Без проблем? – Нина задумалась. — Не получится без проблем. Одна проблема уже есть. Программа. Проблема вторая… кто еще из людей об этом знает? Никто? Значит, так. Фрол, сегодня вечером… или… когда жемчуг будет полностью обработан, привези Клима… или другого киборга, я приглашу Райво… или Лёню. Программа будет. По пути остановишься в деревне и готовый жемчуг отдашь Степану лично в руки.
— Понял. Сделаем. Но… может быть, в доме Степана Ивановича это удобнее будет сделать?
— Когда будет готов жемчуг, позвони мне. Договоримся… тут условия ставить будет программист… если программа тяжёлая, то лучше ставить в городе, здесь Инфранет лучше работает.
— Понял. Спасибо!
Значит, есть боги на свете! Нина, уже отключившись, увидела забытый с вечера кусок хлеба перед идолами – и взяла его в руки:
— Благодарю! Подношение вам стало подарком от вас… просто будьте рядом.
После этого разломила кусок хлеба на три части – и это уже подношение людям и киборгам от богов – один кусочек съела сама, два других подала Кларе и Агату.
***
В четыре часа пополудни Степан сам полетел на Жемчужный остров за жемчугом – Фрол, предупреждённый им, уже ждал. Лёне пока решили не сообщать о найденном жемчуге – чем меньше людей знает, тем пока лучше – но сообщили о необходимости ещё на одного киборга поставить новую программу по обработке жемчуга. Лёня сослался на необходимость писать звонарскую программу и лететь отказался, но связался с местным программистом и… отправил свой флайер с термосумками для крови – Саня должен был произвести внеочередной забор биоматериалов у близнецов в счёт оплаты за программу.
Поэтому вместо Лёни на остров был привезен Боголеп, чуть позже прилетел Драган – и два сельских программиста смогли поставить на Квинто привезенную на флешке программу.
На обратном пути Степан забрал подготовленный Климом жемчуг, остановился на Домашнем острове и взял жемчуг, собранный Вороном – всего получилось на сумму около полумиллиона галактов!
Утром следующего дня на остров, как и было обещано директором заповедника, завхоз привёз тёплые комбинезоны, перчатки, куртки и шапки для имеющихся в наличии шестнадцати киборгов, термобельё с запасом (двадцать комплектов), крепкие ботинки для всех, запчасти для найденного в озере флайера и набор столярных инструментов. Сергей Иванович прошёлся по модулю, походил вокруг него – и заявил Фролу, чтобы тот расчистил площадку рядом с гаражом:
— Отправлю ещё один крытый гараж… поставите сами. Остальное привезу, когда деньги поступят. Жемчуг ещё продать надо.
Фрол согласился – и завхоз улетел, довольный увиденным.
***
Раз в неделю Змей отвозил изготовленную посуду и игрушки в лавку – пока там не отказались брать. Зимний туристический сезон уже наступил, но туристов ещё было мало. И тогда в понедельник днём Змей привез ещё две коробки с игрушками Нине, для сдачи в музейную лавку. Нина осмотрела привезённые игрушки – две сотни небольших свистулек, полсотни лошадок и почти сотня собачек – и сдала на реализацию. Стоимость небольшая – но есть надежда, что раскупят быстро.
Обратно отправила Ворону новую коробку с гуашевыми красками, альбомы и кисточки. И новый справочник по выращиванию цитрусовых. Клара отправила брату – с разрешения хозяйки – сшитую ею рубашку.
Змей привез список запчастей для окончательного ремонта байка, которые нужно было купить – но для оплаты не хватило денег, и потому заявка была разделена на две части. Вася помог заказать и сам встретил два дрона, после чего оплатил и помог погрузить в багажник флайера.
Нина накормила Змея и отправила обратно.
***
Для Нины следующая неделя прошла спокойно, незаметно и тихо – инвентаризация плюс сверка коллекции… Лиза с Васей описывали предметы, Триша подключался к ним по музейной сети, когда была возможность, Петя охранял кабинет, а Нина с Валерой сверяли описи. Лида занималась уборкой.
Клара и Агат уходили к просветителям сразу после обеда и возвращались полшестого – что они там делали, Нина не спрашивала, но Вася чисто на всякий случай копировал для себя записи с обоих киборгов и просматривал их вечерами. К занятиям по каллиграфии и приготовлению чая добавились вечера японской поэзии, а потом и дни японской культуры, ещё раз прилетал фермер-самурай… но Светлана была совершенно не готова бросить всё и улететь с ним на его плантацию.
В пятницу вечером Нина снова позвонила Илзе и выпросила Тришу на субботу и воскресенье – план гнать надо, а он не только на Шебе был… и не только шебских зверюшек видел.
Ей даже в ум не пришло, какой праздник получился у Лизы – целых два дня рядом с любимым! Лиза и так могла подключаться к нему и общаться, но тут… можно просто сидеть рядом перед терминалом, и можно вместе пить чай, и можно вместе есть торт, купленный Василием… и ещё попросить Тришу помочь в раскрое ткани… и видеть, как он совсем-совсем не смотрит на Клару… а она красивее Лизы… почти двое суток вместе. И только на ночь Триша уходил в свой отдел.
***
Утром в понедельник позвонила Илона:
— Можно прийти? Только я не одна… с Мраком. Ездила на вызов, есть время… заодно у Вас давление померяем.
— Приезжай… — Нина посмотрела на часы, – ты уже на работе? Полвосьмого! Заходи… но… у меня нет проблем с давлением… но… если нужна причина, чтобы привезти ко мне Мрака… можешь оформить вызов.
Илона примчалась через пять минут, встревоженная и растрёпанная:
— Здравствуйте! Можно… Мрак зайдет?
— Здравствуй! Не только можно, но и нужно. Право управления дашь?
— Да. Мрак, третий уровень Нине Павловне… на время, пока мы здесь… и когда сам приходить будешь на вызов… тоже.
Киборг подтвердил запись нового лица с правом управления и застыл у стенки. Илона сняла куртку и прошла следом за Ниной в гостиную. Навстречу ей вышел Кузя.
— Ой… а это… кто? Какой хорошенький!
— Искин. Кузя… разве ты его не видела у меня? Это мне его Змей заказал и установил. Хотела кота, он хотел пони… в результате у меня пони-кот… Кузя, это Илона. Она может входить в мой дом в мое отсутствие.
— Информация сохранена, – важно сообщил Кузя и направился на кухню.
— Значит, это он сделал заявку на приезд к Вам врача? Мрак принял сообщение, мы были в этом посёлке… вот и зашли… давление в пределах нормы… но следует поберечься. А… раз мы уже здесь… можно спросить? Это недолго… Фому в сборную принят… и Олимпиада всего через два месяца… а у него сплошные тренировки… и на сборы ехать через десять дней… он уже отпуск взял для этого. Его же скоро из больницы уволят! Что он будет делать… если вдруг…
— Не уволят. Успокойся… у него такой график, что он с тренировками вполне справляется и на работу успевать. Он занимается с Петром два раза в неделю, по утрам в музейном парке, и вполне успевает и в школу, и в больницу… чай будешь? Раз уж вы здесь… проходи на кухню… у меня нет проблем с сердцем… у меня проблемы на работе. Позови киборга, ему тоже не помешает поесть… и тебе не кажется, что он слишком легко одет?
— Есть у него куртка. И шапка есть! – возразила Илона. – В флайере… мы быстро и ненадолго.
Нина дала киборгу банку варенья и налила молока. И постаралась успокоить девушку. Минут через десять гости ушли.
А Нина стала собираться на работу. Настроение было испорчено. Фома, конечно, спортсмен первоклассный, но потерять такую работу… было бы слишком глупо. Он на скорую устроился из-за удобного графика работы – и возможности совмещать работу с тренировками. А сейчас его взяли в сборную, и скоро отъезд на сборы… ему будет не до работы в больнице.
Надо подумать, может, в музее нашлась бы работа для него… а нашлась бы! Коллектив почти чисто женский… а проводить занятия с детьми надо… мысль следует обдумать сначала… и узнать у просветителей, кто из них проводит со школьниками занятия по народным подвижным играм… Фома всё-таки по образованию учитель физкультуры. И мог бы без проблем тренироваться в любом музейном дворике с любым музейным киборгом… надо обдумать всё это поосновательнее.
***
Полдевятого позвонил Степан, Нина уже привычно добавила в разговор Змея и Фрола – и все узнали, что на деньги от продажи жемчуга директор заповедника приобрёл транспортник и дал название «Водник», и сейчас на нём будут возить на продажу изделия народных мастеров, грибы-ягоды-рыбу от местного отделения заготконторы… и всё-всё будет просто здорово… когда-нибудь. Возможна сдача транспортника в аренду… или просто катание туристов вокруг планеты…
— …когда ещё такая возможность будет…
— Вы же хотели конюшню строить? Или я что-то путаю?
— Будет и конюшня… и кони будут! Но сначала поставим на Жемчужном острове ещё один модуль… не смотри так! Не жилой! А гараж и цех по обработке и переработке древесины… и пусть твои орлы зарабатывают на жизнь… и на свободу.
— Благодарю! – больше других слов у Нины не нашлось. Если и не было проблем с сердцем ранее… то теперь они точно будут.
— Почему ты его отпустил?
Иногда Теж до жути напоминала Айвену его собственную матушку — например, когда задавала такие вот странные вопросы, на которые не знаешь, что и ответить. Впрочем, правильному обращению с леди Элис и ей подобными Айвен научился еще в пятилетнем возрасте: тут главное — ни в коем случае не спорить в открытую (максимум — выражать осторожное сомнение) и как можно чаще интересоваться их собственным мнением по рассматриваемому вопросу. Лет с шестнадцати он стал еще и заменять любое обращение на «дорогая» — так уж точно никогда не попадешь в неприятную ситуацию, случайно попутав имя.
— Хм… дорогая… а ты считаешь, что я был не должен?
Теж нахмурилась. Уточнила:
— Ну… Мне казалось, Айвен Ксав, что Байерли для тебя представляет все же нечто немножко большее, чем просто красивая задница и бойкий член для разнообразия сексуального релакса. Я не права?
А иногда она просто до ужаса походила на тетю Корделию…
Айвен закашлялся, подавившись чаем. Выдавил:
— Дорогая… не при детях же…
— Дети спят. А ты так и не ответил на мой вопрос. Я что-то неправильно поняла?
Отвлечь Теж от очередной крайне заинтересовавшей ее барраярской непонятности иногда бывало не так-то и легко. Во всяком случае не тогда, когда у самого башка совсем не варит и так надеялся прийти домой и просто отдохнуть в тишине от того колесования вкупе с четвертованием, кое вежливые ребятки Аллегре называют «сбором свидетельских показаний» («нет-нет, не извольте волноваться, это вовсе не допрос, просто небольшое уточнение…»). Странные, если уж на то пошло, у них понятия о свидетельских показаниях, да и время странное, два месяца с той ночи прошло, а они опомнились! Впрочем, СБ им судья.
Айвен отставил кружку на кухонный стол, вскинул руки и обезоруживающе улыбнулся:
— Сдаюсь, солнышко! Наверное, я действительно был не прав. Устал и вообще чурбан бесчувственный. Конечно же, Бай для меня нечто большее, чем… хм… Как и ты, солнышко. Даже если я такой идиот, что забываю вам об этом говорить. Вот вернется Бай — и вы с ним мне в четыре руки настучите по шее за это, договорились?
Вопреки его ожиданиям, Теж не улыбнулась в ответ, не успокоилась, а почему-то стала выглядеть совсем несчастной, у нее даже глаза сделались чуть ли не вертикально-овальными, словно у бездомного котенка:
— Но ведь он не вернется, Айвен Ксав…
И тут до Айвена дошло, хоть и с запозданием: она назвала его двойным именем. Уже второй раз подряд. Она давно так его не называла. Ну разве лишь только когда очень волновалась.
— Так. Солнышко… А с этого момента можно поподробнее? Что случилось? Почему ты решила, что Бай не вернется? Он тебе сам сказал?
— Да нет же, ничего он не говорил, это же и так видно, зачем говорить… Ох… — Она виновато уставилась на Айвена и прижала стиснутый кулачок к губам: — Прости. Я все время забываю, что вы не чувствуете, если без слов…
— Да, мы такие… ущербные. Нам все словами обязательно… — несколько принужденно улыбнулся Айвен, лихорадочно прокручивая в памяти сегодняшнее утро и те вечерние пятнадцать минут, когда они буквально столкнулись с Баем в дверях: Айвен только что вернулся, злой, взвинченный и усталый, а Байерли как раз собирался уходить на тот самый «нет-нет, конечно же не допрос».
Да нет, вроде не было ни сказано, ни сделано ничего особенного, все как обычно. Хотя Бай — это Бай, попробуй угадай, где и на чем его переклинит. Разве что… Айвен нахмурился, мысленно прокручивая сценку в прихожей еще раз. Ну да, он ушел без косынки, и это было не совсем обычно. Фиксатор Байерли перестал носить почти месяц назад, а вот косынку таскал постоянно и руку на нее подвешивал даже чаще, чем того требовала усталость (во всяком случае, так казалось Айвену). И платок подобрал эпатажный, с розовато-лиловыми разводами, вроде и не яркие цвета, а аж глаза скручивает! И болезненностью своею преувеличенной чуть ли не бравировал, насмешливо так, ну это же Бай…
А сегодня розовато-лиловый платок так и остался висеть на вешалке.
Айвен посмотрел на Теж. На платок. Потом снова на Теж. Спросил осторожно:
— Солнышко… А когда он это решил? Ну то есть — когда это стало отчетливо видно… с твоей точки зрения?
Теж беспомощно пожала плечами.
— Да сразу, наверное. Как только повестку получил. — Она подумала еще, нахмурилась и решительно кивнула, окончательно утвердившись в своей правоте: — Ну да. Сразу. От него такой обреченностью и однозначностью шарахнуло, что тут никакой ошибки.
Все страньше и страньше. Конечно, вызов на ментальное потрошение в имперскую СБ (а это все-таки именно оно самое, что бы там вежливые ребятки ни утверждали) никого не обрадует, но не настолько же, чтобы сразу лезть в бутылку! К тому же для Бая это часть работы, неприятная, да, но неотъемлемая и давно уже вошедшая в привычку, да и эсбешники были корректны и вежливы, несколько раз подчеркивали, что это просто дача свидетельских показаний и ничего более. Нейтральная повестка, в меру вежливая и, даже можно сказать, удивительно деликатная для СБ.
Во всяком случае — та, что пришла самому Айвену. Но с какой стати она была бы иной для Бая…
— Это был вызов для допроса по протоколу шесть Б-Прим.
— Что?..
— Он сразу свернул экран, но я успела увидеть, его повестка выглядела иначе, чем твоя, вот и запомнила.
Нет, она не читала мысли. А вот эмоции ловила влет и уже по ним делала выводы. Да и слишком хорошо знала своего мужа. Обоих своих мужей.
— Я потом посмотрела в информобазе и не поняла. Ты знаешь, что Б-прим — это медикаментозное, когда под сывороткой?
— Я… знаю, что такое шестой протокол. И примечание Б. Тоже.
Губы слушались плохо. На кухне вдруг резко стало холодно и неуютно, а чай показался приторно горьким. Зато все сразу вставало на свои места.
То-то Айвену с самого начала показалось, что вопросы у эсбешников были какими-то странными. Мало того что опрашивали с таким чудовищным запозданием, так еще и не о том. Свидетельские показания, как же! Сбор компрометирующих сведений с условно нейтрального, но потенциально враждебного объекта, вот на что это больше всего было похоже. Вот почему и показалось таким… странным. Не привык как-то Айвен в родной СБ чувствовать себя всего лишь объектом, к тому же потенциально враждебным, вот не сразу и догадался.
— Но тогда я вообще не понимаю! Ему же нельзя фастпенту… Для него это смерть! Ты же сам говорил про специальную аллергию, ну которую всем агентам делают, чтобы не проболтались! Что они просто умирают, и все!
Ну да. Всем обычным агентам, конечно же, делают. Но чтобы хитрый ушлый Байерли, всегда и от всего ускребающийся, не ускребся от столь неприятной прививки, хоть и обязательной по штату? Шутить изволите. Конечно же, он от нее увернулся, насочинял что-то вроде аллергии на аллергию и даже справку раздобыл, пройдоха… И очень гордился этим.
Вот и догордился.
— А Бай же тоже агент… А ты отпустил. Почему? И они… Они что, не знают, что он агент? Но как они могут не знать? Тогда что же получается? Они специально, да? Они хотят его убить?
— Специально, да. Хотят. Но не его, — ответил Айвен немного невпопад. — И не совсем убить.
Чем больше Айвен думал, тем меньше нравилась ему ситуация. Особенно если учесть начатое неделю назад офисом Десплена негласное расследование участившихся технических накладок на третьей космоверфи. Все сбои и отсрочки в ее работе вроде бы носили совершенно случайный характер и имели вполне себе технически оправданные обоснования, убедительно исключавшие малейшие подозрения.
<i>Чрезвычайно</i> убедительно исключавшие.
Наверное, именно эта избыточная убедительность и показалась подозрительной кому-то из штабных аналитиков. Впрочем, как и самому Айвену, неделю назад переложившему эту «змею» в корзинку наиболее срочных, требующих немедленной оценки и реакции начальства. И генерал отреагировал, инициировав расследование, негласное, скрытое и считавшееся вроде как секретным. Секретным, ну да… Но какие могут быть секреты для Службы Безопасности?
Мысли стремительно щелкали, словно круглые костяшки старинного абака — в греческой диаспоре до сих пор кое-где такими пользовались, наряду с арифмометрами и коммами. Традиция.
Значит, интуиция не подвела никого: ни аналитика, ни Айвена, ни его начальника генерала Десплена. Их интерес вызвал беспокойство. И эти, которые забеспокоились, попытались сработать на опережение. Заранее и пристрастно проверить самих проверяльщиков. Накопать чего-нибудь на тех, кто копает. И сразу становится логичным, что засуетились только сейчас: два месяца назад никакого расследования не было еще и в проекте. Чего им было тогда суетиться?
И это значит сразу две вещи: во-первых, такие люди действительно есть и все те накладки с недопоставками и путаница документов не были случайностью. И во-вторых, что у забеспокоившихся есть свой человечек в СБ.
Вряд ли там что-то серьезное на уровне предательства интересов империи и все такое, Аллегре не настолько не ловит мышей, чтобы подобное допустить. Скорее — замазка по мелочи: тебе помогли — и ты помогаешь в ответ, в рамках опять же пресловутой традиции, небольшие уступки по-родственному, дружеские услуги, никаких взяток, никакого криминала, что вы, чисто по дружбе… Но все равно неприятно, если вскроется. Объясняйся потом. Лучше заранее накопать какой-нибудь дурно пахнущей грязи на оппонента — опять-таки не для серьезного политического шантажа или (упаси, император!) публичного расплескивания на площади перед дворцом, а вроде как для сохранения равновесия грязи в природе. Скрытой грязи. Все мы люди, всем нам присущи мелкие человеческие слабости. Один пошел навстречу запутавшемуся племяннику жены троюродного брата — пожалел глупого мальчишку, закрыл глаза на мелкое нарушение сроков поставки и пропущенное несоблюдение технологии (проштрафился пацан, с кем не бывает, но ведь никто не пострадал). А другой корчит из себя примерного семьянина, но при этом регулярно изменяет жене, да и вообще предпочитает мальчиков или овечек. И вы это знаете, и мы это знаем, что же теперь, осуждать человека за его маленькие слабости? Все мы люди, не судите и не судимы будете, рука руку моет, а ворон ворону…
Понятно становится и то, почему их куда больше интересовали подробности происходившего после той полуночной встречи под дождем, а вовсе не до нее. И эти их деликатные полунамеки и осторожные сомнения в том, была ли эта встреча так уж случайна. И это их «нет-нет, мы не подвергаем сомнению ваши утверждения, но всегда ли вы возвращаетесь с работы именно таким путем и именно в такой час? Нет? Как интересно… А не уточните ли, что заставило вас именно в тот вечер нарушить свои привычки? И для чего вам потребовалось взять внеочередной отпуск как раз именно с той ночи, когда вы так случайно — конечно же случайно! мы в этом не сомневаемся! — встретили вашего… хм… приятеля? Вы утверждаете, что заявление на отпуск было вами отправлено позже? Мы вам верим, конечно же, но были бы очень благодарны, если бы вы предоставили нашему технику доступ к вашему комму для устранения малейших сомнений… Кстати, а что побудило вас в столь критической ситуации обратиться в имперский военный госпиталь, а не в обычную клинику? Укоренившаяся привычка, сомнения в уровне квалификации штатского персонала или имелись другие причины? Предположим — о, только предположим! — что вы подумали о том, что гражданские врачи не подчиняются военной субординации и обязаны сообщать в полицию о всех ранениях криминального характера… Так вот, в таком чисто предположительном и исключительно гипотетическом случае — повлияли бы подобные мысли на ваше решение? И если повлияли бы, то в чем бы это выразилось?.. Нет-нет, конечно же, мы не подвергаем сомнению ваше решение забрать внештатного сотрудника вообще-то не вашей конторы из вообще-то не положенного ему медицинского учреждения, но… но все-таки, почему вы его оттуда забрали и какими соображениями при этом руководствовались?»
Вот же паскудство…
— Нет у него аллергии, солнышко.
— Это хорошо?
— Это плохо. Очень.
Лучше бы была. Быстрее бы было. И чище. Чертов Бай! Чертовы эсбешники!
Они будут копать. Рьяно, дотошно, скрупулезно. Причем даже не под самого Айвена, кому он нужен, этот Айвен?! Тут он не цель, а средство, копать будут под Десплена, по принципу «скажи, кто твой подчиненный» и «все же знают, что рыба гниет с головы». То есть любое пятно на репутации Айвена автоматически как бы дискредитирует и его начальника. И Айвен, как правильный подчиненный, должен всеми силами стараться быть безупречным или хотя бы казаться таковым. Даже не ради блюдения собственной чести — ради чести начальника, которого уважает. И если они будут знать что-то, что Айвен хотел бы скрыть… Самого Айвена допросить под фастпентой они не рискнут, не тот случай и руки коротковаты. А вот Бая… Бая они наизнанку вывернут.
Ах ты ж черт.
Они же его убьют. Неспециально, не со зла, просто от излишней дотошности, даже не понимая, что делают. Они же не знают, что Бай до сих пор вздрагивает во сне и там же, во сне, все время старается подлезть Айвену под руку и прижаться поплотнее, словно спрятаться. И успокаивается, только если его обхватить и прижать, крепко-крепко. Еще лучше, если ему ужом удается ввернуться между Айвеном и Теж, причем идеально, чтобы они при этом обнимались, и чтобы плотно-плотно, с обеих сторон — вот тогда он замирает, расслабляется и спит совершенно спокойно, а по утрам потом жутко этого стесняется и делает вид, что ничего не было и вообще пчелы тоже фигня. Но у ночи свои правила, во сне человек не врет и не притворяется.
Они же не знают, каким он был в ту ночь, они его не видели. А Айвен видел. И потом тоже видел. И знает. Бай же только-только забывать начал, а тут все по новой. Одно дело — надиктовать кратенькую (и, как подозревал Айвен, сильно урезанную) версию для леди Элис — на диктофон, в гордом одиночестве (Айвен тогда свалил, прикрывшись глубоким пиететом перед соображениями секретности). И совсем другое — под протокол, под любопытными жадными взглядами, под фастпентой… Рассказывать все, полностью, от начала и до конца, не имея ни малейшей возможности что-либо скрыть, смягчить, обойти, даже просто остановиться и сказать, что об этом ты говорить не хочешь, потому что, в конце концов, это никого не касается и вообще не ваше дело…
Самое паршивое, что им не нужны те показания. Совсем. Но они их выбьют, прогонят ту ночь поминутно, заставят Бая снова вспомнить и пережить, снова и снова, от начала и до конца. Только лишь затем, чтобы иметь обоснованную возможность точно так же допрашивать и о происходившем дальше — о том, что их интересует на самом деле. О личной жизни Айвена в отсутствие законной супруги и о его маленьких грязных секретиках.
Теж права: после такого Бай действительно не вернется. После такого нет смысла куда-либо возвращаться, особенно такому, как Бай. И это понятно любому, кто его знает — его настоящего, а не ту вечную маску гаера и пижона, что для большинства и является собственно Баем. Но много ли знают его настоящего?
Круглые костяшки сломанного абака прыгают по гранитным ступеням. Звонко и стремительно, отсчитывая секунды. Кто-то выше по лестнице с размаху расколотил счеты о мраморную колонну. Кто-то, наверное, был очень зол.
Перехватить. Сам он не вернется, никогда уже не вернется, а значит, единственный выход — перехватить. Разбитого, выпотрошенного, сгоревшего от стыда, готового застрелиться. Встряхнуть как следует. Надавать по морде, если понадобится. Обнять и няшить, не выпуская и пресекая всякие глупости — а он их будет пытаться, эти самые глупости, тут и гадать не надо. Главное, крепко держать. Дать выреветься, если получится.
Перехватить, легко сказать… Где? У нового здания тараканника десятки выходов, в том числе и подземных, а пропуск у Айвена был временным, на проходной забрали. Да и сумей он проникнуть внутрь каким-то чудом — дальше что? Вряд ли Бая будут допрашивать в том же изящно обставленном кабинете, в котором беседовали с самим Айвеном. Вряд ли Баю положены мебель мореного клена, предупредительная секретарша и кофе в тонких фарфоровых чашечках. Но даже если и да…
Нет. Перехватывать потом, когда все уже случится, — не выход. А значит что? Значит, надо иначе. Мы пойдем иным путем — как сказал когда-то один древний герой. Греческий, кажется. Умные люди, эти древние греки.
В отличие от своего мелкого и гиперактивного кузена Айвен редко проявлял торопливость в действиях. Но это не значило, что он не умел быстро думать. Скорее даже наоборот, срабатывал закон компенсации, и думал он очень быстро и сразу о многом. И именно поэтому в подавляющем большинстве случаев успевал продумать все возможные варианты развития событий, вытекающих из того или иного его возможного действия, ходов на десять вперед. Оценить последствия. Взвесить плюсы и минусы. И в который уже раз убедиться, что самым правильным, выгодным и конструктивным действием с его стороны будет полное отсутствие каких-либо действий. В большинстве случаев так оно и выходило, в подавляющем большинстве случаев.
Но у каждого правила есть свои исключения.
Хорошо, что некоторые номера забиты в быстрый набор и не надо даже лезть за карточкой. Хорошо, что номеров этих мало и он помнит их все наизусть.
Три долгих гудка, потом на экране возникла удивленно недовольная и до зубовного скрежета знакомая физиономия:
— Айвен? Чего тебе…
Айвен оскалился:
— И тебе доброго вечера, братец милорд аудитор! Давно не виделись!
Настороженное молчание в ответ, настороженный взгляд. И после небольшой паузы — не менее осторожное уточнение:
— Сорок три минуты, если быть точным. Я только что вошел, даже переодеться не успел. Что-то случилось?
— Пока нет. И надеюсь, что и не случится. Если ты мне поможешь.
***
Немного позже.
— Айвен! Ты с ума сошел…
— Скажи что-нибудь, чего я не знаю.
— Я не могу вмешиваться!
— А ты и не вмешивайся. Просто присутствуй. Молча.
— Ты просишь о невозможном!
— Ну да, чтобы ты — и молчал? Ладно, снимаю просьбу насчет молча. Просто присутствуй. Я тебя никогда ни о чем не просил. И сейчас бы не стал, если бы был хоть какой-то иной выход. Просто приди. И будь собой. Неужели это так сложно?
На этот раз пауза была дольше. Сопение. Вздох. И наконец:
— Ладно. Через пятнадцать минут встречаемся у центрального входа. И не надейся, братец, что я стану твоим карманным аудитором! У меня есть идея получше.