— Почему ты его отпустил?
Иногда Теж до жути напоминала Айвену его собственную матушку — например, когда задавала такие вот странные вопросы, на которые не знаешь, что и ответить. Впрочем, правильному обращению с леди Элис и ей подобными Айвен научился еще в пятилетнем возрасте: тут главное — ни в коем случае не спорить в открытую (максимум — выражать осторожное сомнение) и как можно чаще интересоваться их собственным мнением по рассматриваемому вопросу. Лет с шестнадцати он стал еще и заменять любое обращение на «дорогая» — так уж точно никогда не попадешь в неприятную ситуацию, случайно попутав имя.
— Хм… дорогая… а ты считаешь, что я был не должен?
Теж нахмурилась. Уточнила:
— Ну… Мне казалось, Айвен Ксав, что Байерли для тебя представляет все же нечто немножко большее, чем просто красивая задница и бойкий член для разнообразия сексуального релакса. Я не права?
А иногда она просто до ужаса походила на тетю Корделию…
Айвен закашлялся, подавившись чаем. Выдавил:
— Дорогая… не при детях же…
— Дети спят. А ты так и не ответил на мой вопрос. Я что-то неправильно поняла?
Отвлечь Теж от очередной крайне заинтересовавшей ее барраярской непонятности иногда бывало не так-то и легко. Во всяком случае не тогда, когда у самого башка совсем не варит и так надеялся прийти домой и просто отдохнуть в тишине от того колесования вкупе с четвертованием, кое вежливые ребятки Аллегре называют «сбором свидетельских показаний» («нет-нет, не извольте волноваться, это вовсе не допрос, просто небольшое уточнение…»). Странные, если уж на то пошло, у них понятия о свидетельских показаниях, да и время странное, два месяца с той ночи прошло, а они опомнились! Впрочем, СБ им судья.
Айвен отставил кружку на кухонный стол, вскинул руки и обезоруживающе улыбнулся:
— Сдаюсь, солнышко! Наверное, я действительно был не прав. Устал и вообще чурбан бесчувственный. Конечно же, Бай для меня нечто большее, чем… хм… Как и ты, солнышко. Даже если я такой идиот, что забываю вам об этом говорить. Вот вернется Бай — и вы с ним мне в четыре руки настучите по шее за это, договорились?
Вопреки его ожиданиям, Теж не улыбнулась в ответ, не успокоилась, а почему-то стала выглядеть совсем несчастной, у нее даже глаза сделались чуть ли не вертикально-овальными, словно у бездомного котенка:
— Но ведь он не вернется, Айвен Ксав…
И тут до Айвена дошло, хоть и с запозданием: она назвала его двойным именем. Уже второй раз подряд. Она давно так его не называла. Ну разве лишь только когда очень волновалась.
— Так. Солнышко… А с этого момента можно поподробнее? Что случилось? Почему ты решила, что Бай не вернется? Он тебе сам сказал?
— Да нет же, ничего он не говорил, это же и так видно, зачем говорить… Ох… — Она виновато уставилась на Айвена и прижала стиснутый кулачок к губам: — Прости. Я все время забываю, что вы не чувствуете, если без слов…
— Да, мы такие… ущербные. Нам все словами обязательно… — несколько принужденно улыбнулся Айвен, лихорадочно прокручивая в памяти сегодняшнее утро и те вечерние пятнадцать минут, когда они буквально столкнулись с Баем в дверях: Айвен только что вернулся, злой, взвинченный и усталый, а Байерли как раз собирался уходить на тот самый «нет-нет, конечно же не допрос».
Да нет, вроде не было ни сказано, ни сделано ничего особенного, все как обычно. Хотя Бай — это Бай, попробуй угадай, где и на чем его переклинит. Разве что… Айвен нахмурился, мысленно прокручивая сценку в прихожей еще раз. Ну да, он ушел без косынки, и это было не совсем обычно. Фиксатор Байерли перестал носить почти месяц назад, а вот косынку таскал постоянно и руку на нее подвешивал даже чаще, чем того требовала усталость (во всяком случае, так казалось Айвену). И платок подобрал эпатажный, с розовато-лиловыми разводами, вроде и не яркие цвета, а аж глаза скручивает! И болезненностью своею преувеличенной чуть ли не бравировал, насмешливо так, ну это же Бай…
А сегодня розовато-лиловый платок так и остался висеть на вешалке.
Айвен посмотрел на Теж. На платок. Потом снова на Теж. Спросил осторожно:
— Солнышко… А когда он это решил? Ну то есть — когда это стало отчетливо видно… с твоей точки зрения?
Теж беспомощно пожала плечами.
— Да сразу, наверное. Как только повестку получил. — Она подумала еще, нахмурилась и решительно кивнула, окончательно утвердившись в своей правоте: — Ну да. Сразу. От него такой обреченностью и однозначностью шарахнуло, что тут никакой ошибки.
Все страньше и страньше. Конечно, вызов на ментальное потрошение в имперскую СБ (а это все-таки именно оно самое, что бы там вежливые ребятки ни утверждали) никого не обрадует, но не настолько же, чтобы сразу лезть в бутылку! К тому же для Бая это часть работы, неприятная, да, но неотъемлемая и давно уже вошедшая в привычку, да и эсбешники были корректны и вежливы, несколько раз подчеркивали, что это просто дача свидетельских показаний и ничего более. Нейтральная повестка, в меру вежливая и, даже можно сказать, удивительно деликатная для СБ.
Во всяком случае — та, что пришла самому Айвену. Но с какой стати она была бы иной для Бая…
— Это был вызов для допроса по протоколу шесть Б-Прим.
— Что?..
— Он сразу свернул экран, но я успела увидеть, его повестка выглядела иначе, чем твоя, вот и запомнила.
Нет, она не читала мысли. А вот эмоции ловила влет и уже по ним делала выводы. Да и слишком хорошо знала своего мужа. Обоих своих мужей.
— Я потом посмотрела в информобазе и не поняла. Ты знаешь, что Б-прим — это медикаментозное, когда под сывороткой?
— Я… знаю, что такое шестой протокол. И примечание Б. Тоже.
Губы слушались плохо. На кухне вдруг резко стало холодно и неуютно, а чай показался приторно горьким. Зато все сразу вставало на свои места.
То-то Айвену с самого начала показалось, что вопросы у эсбешников были какими-то странными. Мало того что опрашивали с таким чудовищным запозданием, так еще и не о том. Свидетельские показания, как же! Сбор компрометирующих сведений с условно нейтрального, но потенциально враждебного объекта, вот на что это больше всего было похоже. Вот почему и показалось таким… странным. Не привык как-то Айвен в родной СБ чувствовать себя всего лишь объектом, к тому же потенциально враждебным, вот не сразу и догадался.
— Но тогда я вообще не понимаю! Ему же нельзя фастпенту… Для него это смерть! Ты же сам говорил про специальную аллергию, ну которую всем агентам делают, чтобы не проболтались! Что они просто умирают, и все!
Ну да. Всем обычным агентам, конечно же, делают. Но чтобы хитрый ушлый Байерли, всегда и от всего ускребающийся, не ускребся от столь неприятной прививки, хоть и обязательной по штату? Шутить изволите. Конечно же, он от нее увернулся, насочинял что-то вроде аллергии на аллергию и даже справку раздобыл, пройдоха… И очень гордился этим.
Вот и догордился.
— А Бай же тоже агент… А ты отпустил. Почему? И они… Они что, не знают, что он агент? Но как они могут не знать? Тогда что же получается? Они специально, да? Они хотят его убить?
— Специально, да. Хотят. Но не его, — ответил Айвен немного невпопад. — И не совсем убить.
Чем больше Айвен думал, тем меньше нравилась ему ситуация. Особенно если учесть начатое неделю назад офисом Десплена негласное расследование участившихся технических накладок на третьей космоверфи. Все сбои и отсрочки в ее работе вроде бы носили совершенно случайный характер и имели вполне себе технически оправданные обоснования, убедительно исключавшие малейшие подозрения.
<i>Чрезвычайно</i> убедительно исключавшие.
Наверное, именно эта избыточная убедительность и показалась подозрительной кому-то из штабных аналитиков. Впрочем, как и самому Айвену, неделю назад переложившему эту «змею» в корзинку наиболее срочных, требующих немедленной оценки и реакции начальства. И генерал отреагировал, инициировав расследование, негласное, скрытое и считавшееся вроде как секретным. Секретным, ну да… Но какие могут быть секреты для Службы Безопасности?
Мысли стремительно щелкали, словно круглые костяшки старинного абака — в греческой диаспоре до сих пор кое-где такими пользовались, наряду с арифмометрами и коммами. Традиция.
Значит, интуиция не подвела никого: ни аналитика, ни Айвена, ни его начальника генерала Десплена. Их интерес вызвал беспокойство. И эти, которые забеспокоились, попытались сработать на опережение. Заранее и пристрастно проверить самих проверяльщиков. Накопать чего-нибудь на тех, кто копает. И сразу становится логичным, что засуетились только сейчас: два месяца назад никакого расследования не было еще и в проекте. Чего им было тогда суетиться?
И это значит сразу две вещи: во-первых, такие люди действительно есть и все те накладки с недопоставками и путаница документов не были случайностью. И во-вторых, что у забеспокоившихся есть свой человечек в СБ.
Вряд ли там что-то серьезное на уровне предательства интересов империи и все такое, Аллегре не настолько не ловит мышей, чтобы подобное допустить. Скорее — замазка по мелочи: тебе помогли — и ты помогаешь в ответ, в рамках опять же пресловутой традиции, небольшие уступки по-родственному, дружеские услуги, никаких взяток, никакого криминала, что вы, чисто по дружбе… Но все равно неприятно, если вскроется. Объясняйся потом. Лучше заранее накопать какой-нибудь дурно пахнущей грязи на оппонента — опять-таки не для серьезного политического шантажа или (упаси, император!) публичного расплескивания на площади перед дворцом, а вроде как для сохранения равновесия грязи в природе. Скрытой грязи. Все мы люди, всем нам присущи мелкие человеческие слабости. Один пошел навстречу запутавшемуся племяннику жены троюродного брата — пожалел глупого мальчишку, закрыл глаза на мелкое нарушение сроков поставки и пропущенное несоблюдение технологии (проштрафился пацан, с кем не бывает, но ведь никто не пострадал). А другой корчит из себя примерного семьянина, но при этом регулярно изменяет жене, да и вообще предпочитает мальчиков или овечек. И вы это знаете, и мы это знаем, что же теперь, осуждать человека за его маленькие слабости? Все мы люди, не судите и не судимы будете, рука руку моет, а ворон ворону…
Понятно становится и то, почему их куда больше интересовали подробности происходившего после той полуночной встречи под дождем, а вовсе не до нее. И эти их деликатные полунамеки и осторожные сомнения в том, была ли эта встреча так уж случайна. И это их «нет-нет, мы не подвергаем сомнению ваши утверждения, но всегда ли вы возвращаетесь с работы именно таким путем и именно в такой час? Нет? Как интересно… А не уточните ли, что заставило вас именно в тот вечер нарушить свои привычки? И для чего вам потребовалось взять внеочередной отпуск как раз именно с той ночи, когда вы так случайно — конечно же случайно! мы в этом не сомневаемся! — встретили вашего… хм… приятеля? Вы утверждаете, что заявление на отпуск было вами отправлено позже? Мы вам верим, конечно же, но были бы очень благодарны, если бы вы предоставили нашему технику доступ к вашему комму для устранения малейших сомнений… Кстати, а что побудило вас в столь критической ситуации обратиться в имперский военный госпиталь, а не в обычную клинику? Укоренившаяся привычка, сомнения в уровне квалификации штатского персонала или имелись другие причины? Предположим — о, только предположим! — что вы подумали о том, что гражданские врачи не подчиняются военной субординации и обязаны сообщать в полицию о всех ранениях криминального характера… Так вот, в таком чисто предположительном и исключительно гипотетическом случае — повлияли бы подобные мысли на ваше решение? И если повлияли бы, то в чем бы это выразилось?.. Нет-нет, конечно же, мы не подвергаем сомнению ваше решение забрать внештатного сотрудника вообще-то не вашей конторы из вообще-то не положенного ему медицинского учреждения, но… но все-таки, почему вы его оттуда забрали и какими соображениями при этом руководствовались?»
Вот же паскудство…
— Нет у него аллергии, солнышко.
— Это хорошо?
— Это плохо. Очень.
Лучше бы была. Быстрее бы было. И чище. Чертов Бай! Чертовы эсбешники!
Они будут копать. Рьяно, дотошно, скрупулезно. Причем даже не под самого Айвена, кому он нужен, этот Айвен?! Тут он не цель, а средство, копать будут под Десплена, по принципу «скажи, кто твой подчиненный» и «все же знают, что рыба гниет с головы». То есть любое пятно на репутации Айвена автоматически как бы дискредитирует и его начальника. И Айвен, как правильный подчиненный, должен всеми силами стараться быть безупречным или хотя бы казаться таковым. Даже не ради блюдения собственной чести — ради чести начальника, которого уважает. И если они будут знать что-то, что Айвен хотел бы скрыть… Самого Айвена допросить под фастпентой они не рискнут, не тот случай и руки коротковаты. А вот Бая… Бая они наизнанку вывернут.
Ах ты ж черт.
Они же его убьют. Неспециально, не со зла, просто от излишней дотошности, даже не понимая, что делают. Они же не знают, что Бай до сих пор вздрагивает во сне и там же, во сне, все время старается подлезть Айвену под руку и прижаться поплотнее, словно спрятаться. И успокаивается, только если его обхватить и прижать, крепко-крепко. Еще лучше, если ему ужом удается ввернуться между Айвеном и Теж, причем идеально, чтобы они при этом обнимались, и чтобы плотно-плотно, с обеих сторон — вот тогда он замирает, расслабляется и спит совершенно спокойно, а по утрам потом жутко этого стесняется и делает вид, что ничего не было и вообще пчелы тоже фигня. Но у ночи свои правила, во сне человек не врет и не притворяется.
Они же не знают, каким он был в ту ночь, они его не видели. А Айвен видел. И потом тоже видел. И знает. Бай же только-только забывать начал, а тут все по новой. Одно дело — надиктовать кратенькую (и, как подозревал Айвен, сильно урезанную) версию для леди Элис — на диктофон, в гордом одиночестве (Айвен тогда свалил, прикрывшись глубоким пиететом перед соображениями секретности). И совсем другое — под протокол, под любопытными жадными взглядами, под фастпентой… Рассказывать все, полностью, от начала и до конца, не имея ни малейшей возможности что-либо скрыть, смягчить, обойти, даже просто остановиться и сказать, что об этом ты говорить не хочешь, потому что, в конце концов, это никого не касается и вообще не ваше дело…
Самое паршивое, что им не нужны те показания. Совсем. Но они их выбьют, прогонят ту ночь поминутно, заставят Бая снова вспомнить и пережить, снова и снова, от начала и до конца. Только лишь затем, чтобы иметь обоснованную возможность точно так же допрашивать и о происходившем дальше — о том, что их интересует на самом деле. О личной жизни Айвена в отсутствие законной супруги и о его маленьких грязных секретиках.
Теж права: после такого Бай действительно не вернется. После такого нет смысла куда-либо возвращаться, особенно такому, как Бай. И это понятно любому, кто его знает — его настоящего, а не ту вечную маску гаера и пижона, что для большинства и является собственно Баем. Но много ли знают его настоящего?
Круглые костяшки сломанного абака прыгают по гранитным ступеням. Звонко и стремительно, отсчитывая секунды. Кто-то выше по лестнице с размаху расколотил счеты о мраморную колонну. Кто-то, наверное, был очень зол.
Перехватить. Сам он не вернется, никогда уже не вернется, а значит, единственный выход — перехватить. Разбитого, выпотрошенного, сгоревшего от стыда, готового застрелиться. Встряхнуть как следует. Надавать по морде, если понадобится. Обнять и няшить, не выпуская и пресекая всякие глупости — а он их будет пытаться, эти самые глупости, тут и гадать не надо. Главное, крепко держать. Дать выреветься, если получится.
Перехватить, легко сказать… Где? У нового здания тараканника десятки выходов, в том числе и подземных, а пропуск у Айвена был временным, на проходной забрали. Да и сумей он проникнуть внутрь каким-то чудом — дальше что? Вряд ли Бая будут допрашивать в том же изящно обставленном кабинете, в котором беседовали с самим Айвеном. Вряд ли Баю положены мебель мореного клена, предупредительная секретарша и кофе в тонких фарфоровых чашечках. Но даже если и да…
Нет. Перехватывать потом, когда все уже случится, — не выход. А значит что? Значит, надо иначе. Мы пойдем иным путем — как сказал когда-то один древний герой. Греческий, кажется. Умные люди, эти древние греки.
В отличие от своего мелкого и гиперактивного кузена Айвен редко проявлял торопливость в действиях. Но это не значило, что он не умел быстро думать. Скорее даже наоборот, срабатывал закон компенсации, и думал он очень быстро и сразу о многом. И именно поэтому в подавляющем большинстве случаев успевал продумать все возможные варианты развития событий, вытекающих из того или иного его возможного действия, ходов на десять вперед. Оценить последствия. Взвесить плюсы и минусы. И в который уже раз убедиться, что самым правильным, выгодным и конструктивным действием с его стороны будет полное отсутствие каких-либо действий. В большинстве случаев так оно и выходило, в подавляющем большинстве случаев.
Но у каждого правила есть свои исключения.
Хорошо, что некоторые номера забиты в быстрый набор и не надо даже лезть за карточкой. Хорошо, что номеров этих мало и он помнит их все наизусть.
Три долгих гудка, потом на экране возникла удивленно недовольная и до зубовного скрежета знакомая физиономия:
— Айвен? Чего тебе…
Айвен оскалился:
— И тебе доброго вечера, братец милорд аудитор! Давно не виделись!
Настороженное молчание в ответ, настороженный взгляд. И после небольшой паузы — не менее осторожное уточнение:
— Сорок три минуты, если быть точным. Я только что вошел, даже переодеться не успел. Что-то случилось?
— Пока нет. И надеюсь, что и не случится. Если ты мне поможешь.
***
Немного позже.
— Айвен! Ты с ума сошел…
— Скажи что-нибудь, чего я не знаю.
— Я не могу вмешиваться!
— А ты и не вмешивайся. Просто присутствуй. Молча.
— Ты просишь о невозможном!
— Ну да, чтобы ты — и молчал? Ладно, снимаю просьбу насчет молча. Просто присутствуй. Я тебя никогда ни о чем не просил. И сейчас бы не стал, если бы был хоть какой-то иной выход. Просто приди. И будь собой. Неужели это так сложно?
На этот раз пауза была дольше. Сопение. Вздох. И наконец:
— Ладно. Через пятнадцать минут встречаемся у центрального входа. И не надейся, братец, что я стану твоим карманным аудитором! У меня есть идея получше.