До конца моего вынужденного заточения оставалось каких-нибудь полчаса. Дом я уже весь осмотрел. Как и говорил Пашке, ничего интересного здесь не было: поломанная мебель, грязь, пыль, паутина. К шуму сквозняка и сумраку уже начал привыкать: человек я материальный и ни в призраков, ни в какие потусторонние силы не верю. Побродив без дела по комнате, опять уселся на шаткий табурет и незаметно для себя снова углубился в воспоминания…
***
Новый год мы с Ленкой встречали в компании одноклассников. Была у нас внутри класса тусовка из семи человек, включая нас. Пашка, как всегда, пропал ещё на католическое рождество. На звонки — «…вне зоны», дома — «недавно ушёл, не сказал, когда будет». Я, честно, психанул и после тридцатого связаться больше не пытался. Захочет — объявится сам.
На школьный Новогодний бал он тоже не пришёл. После бала мы с Ленкой немного посидели в её дворе, пока не стали замерзать, потом ещё минут пять постояли в подъезде и распрощались. Ленка видела, что я без настроения, но ничего не спрашивала: делала вид, что всё нормально. Домой я шёл злой: думал Новый год встретить вместе с другом в одной компании, с Ксюхой их свести поближе.
Она единственная была без пары и с давних пор влюблена в Пашку, хотя тщательно это скрывала. Ну, мы все тоже делали вид, что ничего не замечаем, но между собой посмеивались. Дело это было безнадёжное: Пашка вообще на девчонок не обращал внимания, и скажи ему кто про Ксюхину влюблённость, удивился бы страшно. Я так думаю, он пока ещё не дорос до каких бы то ни было «амурных» дел. Но попытаться стоило: Ксюха была без пары, и я планировал поработать свахой… хе-хе. Вдруг чего-то, да получится! Она ничё так девчонка, вполне компанейская. Мы в своей тусовке плохих не держали.
Хрен там! Птица обломинго! Пашка так и не объявился, даже с наступающим, гад, не поздравил!
После застолья, ора, танцев и всего прочего, что входит в полный список новогоднего мероприятия, мы пошли всей толпой на ёлку в парк. От выпитого шампанского, от настроения всеобщей любви и дружбы, от особого ощущения первой новогодней ночи в голове лопались воздушные шарики, горели бенгальские огни, и мир вокруг сиял счастьем.
Все наши сразу убежали на горку, а мы с Ленкой спрятались в ледяном домике и… жарко целовались. Я признался ей в любви, и она тоже мне призналась. В её глазах было такое, я не знаю… В её глазах я тогда прочитал согласие… на всё! Такое ощущение у меня было, как будто я и она — мы вместе… Мы пара… Очень близкие люди. Я для неё готов был на что угодно! Хоть в огонь, хоть звезду с неба!
Мы не стали никого дожидаться, взялись за руки и тихо вышли из парка. Пошли, конечно, по домам. Я проводил Лену, у подъезда приобнял и чмокнул в щёку; немного ещё постояли. Потом подождал, пока она зайдёт в квартиру на своём третьем этаже.
Домой вернулся ужасно счастливым! В тот момент мне казалось, что большего счастья и быть не может. Просто нереально!
Второго утром родаки, как и планировали, отчалили в Таиланд на две недели «погреть на солнышке старческие косточки». Ура! Файтинг, дорогие родители!
Меня же оставили на попечение нашей соседки, по совместительству детскому участковому педиатру, Татьяне Кимовне.
Женщиной она была жёсткой, хоть и детский врач. Мои с ней дружили по-соседски, и она лечила меня всё моё счастливое детство. С детьми она никогда не сюсюкала, считая их с трёх лет взрослыми людьми, просто маленького роста. Но это, как она говорила, дело наживное. Татьяна Кимовна сразу предъявила мне регламент наших с ней взаимоотношений: она меня кормит три раза в день — еду оптом забираю сам. Я же слежу за порядком в квартире, не включаю громко музыку, не гуляю позже одиннадцати. Загулы с друзьями и ночёвки вне дома даже не обсуждаются.
Ровно в одиннадцать я должен к ней зайти с пожеланием «спокойной ночи». Никаких звонков по телефону — только лично! За нарушение любого пункта будет полный «аллес-капут» либо «трындец» — выбирай, что больше нравится.
Условия меня более чем устраивали! О, эти наивные одинокие женщины бальзаковского возраста! Это в каком возрасте? Ну, неважно. Я и не собирался нарушать этот «комендантский час». Потому что У МЕНЯ БЫЛА ЛЕНКА!!!
Она пришла ко мне вечером. Я готовился. Шампанское, тортик, фрукты — всё это было; я полдня искал ей подарок. Понятия не имел, что подарить. Мишек, зайчиков и прочую дребедень дарил каждый год. А сейчас хотелось что-то особенное, а что, я никак не мог придумать. Не идти же к Татьяне Кимовне за советом. Она у нас местный Штирлиц — сразу всё просечёт, и начнутся вопросы.
Нет. Не катило. Деньги у меня были: мои личные накопления. Ну, не совсем мои, я пока только учился: накопил понемногу, экономя карманные, родаки на Новый год и на проживание подкинули. В общем, можно было не скупиться. И я решил подарить ей кулончик. В ювелирке присмотрел: в кружке белого золота чёрный эмалевый знак зодиака — лев с изумрудным глазком — у неё день рождения в августе. И тоненькая резная цепочка. Мне это всё оформили в золотистую коробочку, завернули в красную упаковку с розовым бантиком. Я, правда, поморщился: розовый цвет ненавижу. Но мне возразили — девушкам нравится.
Вечером накрыл столик в гостиной: две свечи, хрустальные фужеры, белые розы в вазе, ну и весь остальной набор. Все необходимые «интимные прибамбасы» у меня были: мама предусмотрительно держала в верхнем ящике комода. Переложил к себе в тумбочку. Время приближалось к семи вечера, а Лены не было. Где носит, спрашивается? У меня уже руки вспотели от перенапряжения.
Начинал нервничать. Ведь предлагал встретить — отказалась. Ну я и олень! И чего послушал? Решил идти навстречу. Вышел в прихожую, и тут раздался звонок в дверь. Ждал ведь — а вздрогнул!
«Блин! Блин! Бли-и-ин! Это ж Лена… Моя Ленка! А я мандражирую, как первоклашка в кабинете стоматолога!»
Выдохнул… Пошёл… Открыл дверь. Она мне с порога:
— Почему не спрашиваешь — кто?
«Не, ты щас чё… серьёзно?» — а сам так вежливо:
— П-проходи, раздевайся!
И что вы думаете, было дальше? Она притянула меня к себе за шею и легонько поцеловала в губы… и всё! Мой мандраж сразу закончился!
Я прислонил Лену к стене, вдохнул одуряющий запах от шеи, волос и… покатилась душа в рай! Целовал, целовал, целовал… Ушко, за ушком, шею, глаза, щёки, прохладные от мороза, и губы. Мягкие, сладкие, податливые. Накрывал своими её полураскрытый рот и… пил, пил, пил её дыхание. Еле оторвались, задыхаясь.
И тут увидел, что она ещё в шубке и сапогах. Шапка давно валялась на полу. Я смущённо чмокнул Лену в нос и помог раздеться. Лена первая прошла в гостиную и, увидев мои приготовления, рассмеялась:
— Это всё нам одним или ещё кто-то будет?
Я стоял как дурак, засунув руки в карманы джинсов, пожал плечами:
— Ждал тебя!
Подошёл к столику, вытащил из пустой вазы цветы, протянул Лене:
— С Новым годом!
Она уткнулась носом в бутон (так делают все женщины), а потом приподнялась на носочки и поцеловала меня в щёку.
— Спасибо. Тебя тоже… с Новым годом! Возьми шампанское, бокалы и пойдём. На ночь есть вредно.
Вот такая у меня моя Ленка! Без ломания, без выпендрёжа… Просто взяла меня за руку и увела за собой.
У меня уже был сексуальный опыт: встречался с девушкой на десять лет старше себя. Она, как мама-утка утёнка, учила меня «плавать». И я ей за это благодарен, хотя встречались мы совсем недолго: я для неё был «зелёный». Но я не в обиде: основы теперь знал не только в теории. Но всё равно время от времени по телу проходил озноб при мысли, что со мной моя Лена, что это её первый раз, и я должен с честью выдержать «экзамен» — не осрамиться и постараться не сильно её мучить. Хотя сам понятия не имел, как всё пройдёт, и очень волновался.
Мы зашли в комнату, я поставил шампанское и бокалы на тумбочку и, повернувшись, остановился. Мы молча смотрели друг на друга. Лена была в светлой блузке, которая очень ей шла, и голубых узких джинсах, подчёркивающих стройные ноги, неширокие, но и не узкие бёдра — такие, как надо. Даже в джинсах Лена была очень женственна. А сейчас она мне казалась особенно красива, просто божественно хороша!
Свет от фонаря на улице освещал её всю каким-то волшебным сиянием. Распущенные волосы казались атласными, лицо нежное и немного растерянное. Я забрал цветы: она всё ещё держала их в руках, положил букет на подоконник, затем подошёл и нежно притронулся губами к виску. Тут же поднял на руки охнувшую от неожиданности Ленку и осторожно положил на кровать. Лёг рядом.
Лена приподнялась на локте, посмотрела на меня и вдруг навалилась сверху, впившись поцелуем в губы. Время остановилось: мы жадно целовались, перекатываясь по кровати, пока я рывком не подмял её под себя, опершись руками с обеих сторон. Она улыбнулась, потянулась ко мне, легонько прикоснувшись губами к уголку моих, и, не отводя от меня взгляда, стала расстёгивать блузку. Это было бы долго, поэтому я просто снял её через верх и расстегнул застёжку лифчика, освободив белеющие в темноте полушария её небольших грудей с розовыми выпуклыми полукружьями и маленькими горошинками сосков.
Она глубоко вздохнула и прильнула ко мне, приподнявшись. От вида её обнажённого, светящегося в полутьме тела я совсем одурел: тыкался беспорядочно губами, как телёнок, целуя то туда, то сюда. Лена постанывала и тоже целовала меня то в глаза, то в щёки, то в шею, обнимая обеими руками и беспрестанно вороша мои волосы.
Я приподнялся и, быстро расстегнув, стянул с неё джинсы. Она осталась в слепящих белизной в неярком свете фонаря кружевных трусиках. Это было бесподобное зрелище!
От желания меня пробирал озноб: от затылка мурашки пробегали вдоль позвоночника и скручивались тягучими спазмами внизу живота. Лена тихонько постанывала, подаваясь вперёд всем телом.
Мы уже завелись оба не на шутку, но я всё ещё медлил, хотя всё моё естество требовало заканчивать скорее с этой подготовительной прелюдией. Ленка в ответ на мои не слишком умелые ласки металась и стонала уже в голос и вряд ли осознавала, что делает. Она не думала, она чувствовала — всем телом, каждой клеточкой своего возбуждённого организма. А он уже желал большего, желал разрядки. И мой организм, особенно стоящая колом его часть — тоже.
Я очень боялся сделать что-нибудь не так, но всё прошло как надо, и самое сложное осталось позади: я полностью был в Ленке, а она уже слегка отдышалась от боли, которую я ей причинил, руша последний Ленкин бастион — её девственность.
Перед глазами стояло красное марево. Мне хотелось врываться в неё бешеными толчками, сминая под собой тонкое тело, поднимать высоко бёдра руками, терзать плечи, шею, грудь. Но я сдерживал себя изо всех сил: для меня главным было то, что со мной она — моя Лена! И это была наша первая ночь! И это был её первый раз, который я не хотел омрачить своим нетерпением.
Мы приближались к пику. Ленка на каждый мой толчок стонала уже не сдерживаясь и беспорядочно мотала головой с полузакрытыми глазами. Я тоже был на пределе — ускорил темп, несколько сильных толчков, и мы оба, закричав, взорвались вместе и распались на крошечные космические пылинки.
Потом мы, немного отстранившись, лежали на боку и смотрели друг на друга. Шевелиться не хотелось. Я погладил её белеющее в темноте плечо.
— Ну, как ты? Больно было?
— Нет, совсем нет! Это было… это было прекрасно! — тихо проговорила она. — Я сегодня стала женщиной, твоей женщиной. И я очень счастлива. Она потянулась ко мне губами, ласково чмокнув в уголок носа.
— У меня такое чувство, будто я слетала в космос. Мы сейчас немного отдохнём, — она неспешно начала перебирать мои волосы, — и слетаем ещё.
— Нет-нет-нет! — я хмыкнул. — На сегодня полёты закончены. Младшему космонавту нужен отдых!
Я приподнялся на локте, наклонился и поцеловал Лену в ямку над ключицей, боднув под подбородок. Встал с постели и протянул руку:
— Идём в душ. Я хочу свою женщину помыть сам!
Она протянула мне обе руки, и я помог ей встать с кровати. К шампанскому мы так и не притронулись и про цветы забыли. Я потом, когда пришёл, проводив Лену, поставил уже слегка подвявший букет в воду. И вдруг — в башке взрыв!
«Вот я лох! Я ж ей кулончик не подарил!»
А может, и хорошо, что не подарил сразу, ещё бы подумала… невесть что!
Вручил потом, даже не на следующий день. Подошёл сзади и надел сам, только попросил её придержать волосы. И всё было к месту. Нас потом обоих так переклинило!
У меня наступила новая жизнь — жизнь, в которую вошла моя Лена!
Мы почти все родительские каникулы с утра до вечера не вылезали из кровати, прерывались только на еду и недолгий сон.
Мы узнавали друг друга, мы вместе постигали науку наслаждения. Даже смотрели эротику, чтобы перенять что-то новое в сексе. Ржали, краснея, до слёз, и… ужасно заводились! Вечером я провожал Лену домой. Зацелованные, мы просто пожимали друг другу руки, и с улыбкой, не торопясь разомкнуть их, прощались до завтра. У нас была тайна — одна на двоих. Мы несли эту тайну вместе.
Я возвращался домой, хватал какой-нибудь бутерброд, запивал молоком и падал, засыпая на лету, на незаправленную, пахнущую нашими телами кровать. Спал без снов как убитый. Как-то Татьяна Кимовна, когда я пришёл за очередным «пайком», быстро оглядела мой замученный любовью вид и задала вопрос:
— Предохраняетесь? — я поперхнулся оладьей, не вовремя засунутой в рот.
— Фто?
— Предохраняетесь, спрашиваю?
— Д-да…
— Ну, иди.
Это было за день до приезда мамы и отчима.
Лена больше не приходила. И на звонки не отвечала. В школе я узнал, что родители забрали её документы.
Я чуть не умер! Что мы такого сделали? Мы же просто любим, разве это преступление? Я пошёл к ней домой. Открыл мне отец.
— Проходи, — сказал и, развернувшись, ушёл в комнату.
— Здрасьте, — запоздало поздоровался. — Я пришёл к Лене, где она?
Отец глянул на меня недобро:
— Уехала Лена. Будет жить и доучиваться в другом городе. А теперь ты мне скажи…
У него ходили желваки, похоже, он едва сдерживался, чтобы не наброситься на меня.
— Давай, расскажи, как ты до такого додумался? Ты что с девочкой сделал, подонок?
— Подонок? А можно без оскорблений? Я к вам не ругаться пришёл. Что я сделал? Вам известно такое слово — любовь? Зачем ВЫ это с нами сделали? Вы же о нас не думали, думали о своей репутации, или о чём там ещё?
— Да, ты… Да как ты смеешь, сопляк? Ты Ленку опозорил, отца своего позоришь! Любовь… Я вам покажу любовь! — он пыхтел, как паровоз, а его бычья шея наливалась малиновым цветом. Глаза мутные, навыкате, фейс красный.
«Не, Ленка точно не на него похожа!» — не к месту прилетела мысль.
— Любовь у них! Школу закончите, институт… А потом про любовь думайте, любовнички, мать вашу! Не вздумай пытаться с ней связаться. Узнаю — пожалеешь!
Вдруг до меня дошло: он же пьяный в зюзю! А я стою, как дурак, распинаюсь! Надо валить! Но всё-таки не вытерпел:
— О, как! А вот это уже угроза! Под суд отдадите? За изнасилование? Так мы всё вместе с Ленкой решали. Я люблю её, она любит меня. И дружим мы с ней с одиннадцати лет. Я не насильник из подворотни… и не п о д о н о к!
Он маленько прихерел, наверное вспомнил, что мой отчим — его начальник.
«Хотя… это скорее минус, чем плюс, — подумал вдруг я. — Захочет подгадить, а удобный повод — вот он — тут как тут! Опа! Сын — насильник! Дочку родную снасильничал!»
Пока я стоял, размышляя, Ленкин отец совсем поплохел. Делать мне тут больше было нечего. И я, не попрощавшись, вышел.
«Надо сначала со своими поговорить. Может, отчим даже поможет — побеседует с этим… папой».
***
Сейчас уже июль. Мы не виделись с Леной почти полгода. Правда, отчим сумел узнать, куда уехала Лена, и дал мне её адрес с номером домашнего телефона. Оказалось, что её отправили в Челябинск — город на Урале. Отчим ничего мне не рассказал о том, какой разговор произошёл у него с Лениным отцом. Да я и не спрашивал. Не та тема! Но я видел — родители за меня переживают.
Мама только сказала, погладив мои вихры:
— Если у вас всё серьёзно — всё обязательно наладится. Вот увидишь. Нужно просто подождать. Ведь родители ей не враги. Их тоже понять можно — они сделали это из лучших побуждений. А жизнь, сын, всё расставит по своим местам. Может, это и к лучшему, что вы расстались на время. Будет возможность проверить ваши чувства. Вы ведь только вступили во взрослую жизнь. А жизнь — она, сынок, долгая. И очень непредсказуемая.
По моей просьбе она набрала Ленкин номер, то есть, её родственников, а потом передала трубку мне. Ленка так обрадовалась, услышав мой голос! А потом заплакала. Она хлюпала носом, а я чего-то говорил, пытался её успокоить и чувствовал, что сейчас разревусь сам. Прям детский сад какой-то! Но всё же мы потом поговорили. Договорились, что будем общаться каждый день — по мобильному и в скайпе. Так и было. По скайпу говорили часа по два. Я слушал, а она рассказывала: как ей живётся, про школу, где учится, как скучает по мне, как любит… И я тоже скучал и любил… И говорил ей об этом.
В августе мы должны встретиться: Лена наконец возвращается домой из своей «ссылки». Скорей бы август!
***
Торчать в этом дурацком доме оставалось не так много времени, но и его нужно было как-то дотерпеть. Я пододвинул табурет ближе к центру — так мне было видно Пашку через мутное окно. Уже не так скучно. За ним всегда интересно наблюдать. Как за обезьянкой в зоопарке. Он пару минут не мог спокойно усидеть на одном месте, если только не читал про свои затерянные миры и зелёных человечков, инкогнито осваивающих нашу планету. Вот тогда его с нами уже не было: можно было бить в барабаны рядом с ним; плести узбекские косички на его голове из отросших до плеч, выцветших под жарким июльским солнцем белёсых вихров; зайти в квартиру и выйти, прихватив с собой телик — он бы не заметил!
С Пашкой мы учились в одной школе в параллельных классах и жили в одном дворе в соседних домах. И каждый год во время каникул недели на три приезжали в село Новожилово, что в трёх часах езды от города, к своим бабулям: он — к бабе Липе, а я — к Вере Петровне, бывшей учительнице начальных классов, переучившей всех взрослых жителей этого самого села.
Дружили мы всегда, сколько себя помню. Тщедушный, бледнокожий, с тонкими, подвижными чертами лица, так и не набравший к шестнадцати годам ни роста, ни веса, с белыми, вечно торчащими во все стороны вихрами — он был первым задирой и во дворе, и в школе. Правда, в школе его не трогали: знали, что я потом поймаю по одному и накостыляю — мало не покажется. Терпели и не связывались.
Его острый язычок и вечные подъёбки заставляли меня не раз ходить с побитой рожей и содранными костяшками пальцев: защищал этого задиристого птенца от зверевшей из-за его подколов и провокаций местной босоты, считавшей себя пупами если не земли, то нашего городка — точно.
Если честно, первыми начинали всегда они, оседлав сколоченные вокруг доминошного стола скамейки во дворе: пиво, семечки, бычки, харчки — атрибуты «взрослости» в их понимании, постоянно сопровождавшие эту гоп-компанию.
Вечная наша дворничиха тётя Тася, женщина без возраста, завидев налетевшую во двор стаю — не орлов — мартышек, безуспешно начинала выводить на весь двор «соло» своим меццо-сопрано. «Босота» только посмеивалась и уходить не спешила. На зов выходил Пашка — защитник справедливости, обиженных и убогих!
Марлезонский балет, фигура первая.
Когда страсти достигали запредельного накала, и Пашкина жизнь исчислялась уже не часами, а минутами, появлялся я. Прям удачно подгадывал, как чувствовал: торопился домой с тренировки. Увидев развернувшуюся «битву под Москвой», бросал через плечо в кусты спортивную сумку Reebok и…
Марлезонский балет, соответственно, фигура вторая, она же последняя.
Я не раз говорил Пашке, чтобы на рожон сам не лез. Но на мои речи, щедро пересыпанные портовым матом, да на лёгкие подзатыльники он обращал внимание, как на жужжание и укусы комара. Либо отмахивался, строя умильную рожу — кы-ак бы дал щас! — либо валил на диван, траву, пол и прочие плоские поверхности и начинал щипать и щекотать…
Щекотку я не выношу с детства. А мой тяжёлый хук справа для этого задохлика был бы последней песней…
И вот я сидел и прикалывался, глядя на своего друга.
Поскольку читать ему сейчас было нечего — Паша думал… А все мысли отпечатывались на его подвижном лице. То он хмурил свои выцветшие брови, то кривил в сторону рот, при этом запрокидывая голову вверх и щуря один глаз, то чему-то лыбился, то опять хмурился… Руки тоже жили своей жизнью: то почёсывали Пашкин затылок, то бок, то принимались за хозяйские сандалеты, выколупывая из них что-то обломанной веткой, то ей же отгоняли от хозяина назойливых мух. Уверен, Пашины мозговые извилины во всех оных действиях участия не принимали. Руки сами знали, чего и когда им делать… хе-хе… Паша в это время думал, меняя выражение подвижной своей мордахи каждую секунду. Что тут скажешь? Одно слово — мартышка!
Я опять глянул в мобильник — ещё пятнадцать, минут и я свободен!
Но всё оказалось совсем не так…