Наблюдая за Пашкой через мутное окно, я не заметил, как задремал. Как можно задремать, сидя на шатающемся под тобой, издающем скрипучие звуки табурете в заброшенном, полусгоревшем доме? Я смог!
***
Вокруг меня заросли какого-то кустарника, почти не видные из-за густого тумана. Сквозь него чернеют стволы деревьев с ветвями без листьев. Ветви похожи на огромные чёрные уродливые руки, тянущиеся к небу. Как будто лес мёртвый. Нужно выбираться отсюда, и я почти на ощупь делаю несколько несмелых шагов. Впереди из тумана показалась фигура человека, который медленно движется мне навстречу. Я жду, пока он подойдёт ближе. Изо всех сил напрягаю зрение, чтобы разглядеть размытые очертания, но из-за тумана всё расплывается. Видит он меня или нет — непонятно. Вдруг человек остановился, махнул мне рукой и негромко позвал по имени.
***
Я вздрогнул и проснулся. В первую секунду не понял, где я, и тут же всё вспомнил:
«Дом!»
В комнате было темно.
«Сколько времени? Это что: уже ночь, а я ещё в доме? А Пашка где?» — достал из кармана джинсов мобильник, он не работал.
«Что за?..»
С улицы раздался голос Пашки:
— Тёма! Тимур!
Я вскочил с табурета, грохнув его на пол: нихрена же не видно. Пошёл с протянутой вперёд рукой на Пашкин голос. Наконец добрался до выхода. На улице темнело, но это были не сумерки: так небо темнеет перед грозой. Вокруг же было тихо: ни раскатов грома, ни порывов ветра, ни шума листвы… И всё заволокло густым молоком тумана, видимости — ноль. Я сразу вспомнил сон. Что за совпадения такие, блин?! Тут я наконец увидел вынырнувшего из тумана Пашку. Фух! Сразу полегчало, ушло неприятное чувство, когда один находишься в малознакомом месте.
— Тём, ты чё там завис? Я тебя зову-зову, а ты молчишь, — жалобным голосом проблеял он.
— Да ничего я не завис, задремал немного. А что за хрень на улице? Я, вроде, недолго спал, светло же было.
Спустившись с крыльца, подошёл, встал рядом и не смог удержаться от ехидства в адрес Пашки:
— Ну что? В погреб лезть не передумал?
— Тём, идём в деревню. Не нравится мне всё это. Сейчас не больше пяти часов, а темно, как вечером, да ещё туман этот… Затянуло всё за несколько минут, я и опомниться не успел. Тебя зову — ты молчишь…
— Говорю же, задремал. Ладно, пошли.
— У тебя канаты вместо нервов? Как можно в таком месте спать? — уже бодрым голосом сказал Пашка, несильно толкнув меня в бок.
Я хмыкнул, но промолчал. Говорить не хотелось, нужно было поскорей выбраться на дорогу, там уже блудить будет негде. Но мы шли, а дороги всё не было, только туман становился ещё гуще. Пашка семенил следом за мной, то и дело спотыкаясь. Дорога была неровная, я и сам часто спотыкался о какие-то бугры, напоминающие плети корней больших деревьев. По лицу ударила ветка. Я остановился, и Пашка по инерции влетел мне в спину. Пошарил вокруг рукой — какие-то кустарники.
— Мы куда-то не туда идём, откуда здесь деревья? — услышал я Пашкин голос: самого его не было видно.
— Ты от меня, Паш, не отходи никуда, а лучше дай мне руку, — из тумана показалась рука, и я крепко сжал её своей. — Похоже, мы не в ту сторону повернули и вместо дороги вышли к лесу.
— И чё теперь делать? Тём, у тебя фонарь где?
— Паш, у меня фонарь — у тебя! Ты ведь его не забыл? — ядовитым голосом спросил я, уже зная, что он ответит.
— Бли-и-ин! Он же у пенька остался! Я про него даже не вспомнил! Темнеть-то сразу начало, и туман этот… Я к тебе, то есть к крыльцу, сразу пошёл. Тебя звать начал. Чего теперь делать-то будем, а? Ничего же не видно, непонятно, в какую сторону идти. Во, бля, попали!
По голосу было слышно, что он щас расплачется. Ну, это я загнул, но похоже, Пашка на самом деле был напуган, ругнулся даже, что делал крайне редко, и голосок дребезжал от волнения.
Моя досада на его полоротость сразу пропала. Пашка был Пашкой! Что выросло — то выросло. Я тоже хорош — ни разу про фонарь не вспомнил, поэтому сказал как можно спокойней:
— Ладно, не дрейфь — прорвёмся. Мы ж не на Мозамбике — деревня рядом!
«При чём здесь Мозамбик?»
— Подумаешь, немного с дороги сбились. Туман сейчас пройдёт, и выберемся. Ну, чё ты скис?
Я снял с себя рубашку, у меня под ней ещё футболка была, и сам надел её на Пашкино худое тело. Он, как канадский сфинкс, не переносит холод. Чуть градус тепла на улице понижается — сразу начинает мёрзнуть.
— Ух… хорошо! — сразу повеселел Пашка. — После тебя она ещё тёплая!
— Я вот что думаю, Паш, — начал я осторожно, — пока туман не рассеется, нам лучше переждать. Давай где-нибудь место с травой поищем и пересидим.
Он угукнул и слегка сжал мои пальцы в знак согласия. Я на ощупь обогнул кусты, придерживая ветки, чтобы Пашку не задело, и через несколько шагов упёрся рукой в ствол большого дерева. Под ним мы и приземлились, примяв высокую траву. Было даже удобно на этой импровизированной лежанке. Я спиной прислонился к стволу и притянул поближе к себе Пашку. Он, как маленький, подлёг ко мне под руку, поворочался немного, пободал меня своей головой, устраиваясь поудобнее, и затих. Немного погодя раздался его полушёпот:
— Тём, ты это… извини, что я такой дебил. Я ведь в шутку сначала… ну… про два часа в доме, думал, ты откажешься, а я поприкалываюсь, — он вздохнул. — Из-за меня всё так получилось!
— Ладно, забей! Лучше поспи. Туман уйдёт — разбужу.
Пашка ещё поворочался, и вскоре я услышал его мерное дыхание.
«Заснул… следопыт недоделанный!»
Я лежал и прислушивался. Деревня должна быть где-то рядом, так почему ничего не слышно? Шуму-то у нас хватает, особенно вечером. Дачники вечеринки себе с шашлыками устраивают. Собаки лают. Бабы громко смеются или ругаются, что и в соседней деревне должно быть слышно. А тут… И лес какой-то странный — ни звука, ни шороха. Наверное, из-за тумана. А мы ведь и бабуль своих не предупредили, счас состыкуются и начнут нас по деревне искать. Оба получим, как вернёмся. Под эти мысли я не заметил, как провалился в глубокий сон.
Проснулся от резкого звука — кричала какая-то птица. Я в орнитологии не очень: может, выпь, а может, сова. Туман ещё был, но уже более прозрачный. Вокруг стояли высокие деревья, островки кустарников. За кустарниками я заметил какое-то светлое пятно. Пригляделся — похоже на строение. Тихонько толкнул Пашку:
— Паш, просыпайся, — он завозился, что-то промычал и, сонно щурясь, глянул на меня.
— Чё, пора уже? Можно идти?
— Пошли, тут недалеко, похоже, чей-то дом. Из-за тумана плохо видно, пойдём поближе посмотрим.
Пашка зябко ёжился спросонья, хотя было не холодно. В июле ночи тёплые, под утро только начинает холодать. Мы медленно шли вперёд. Кустарник рос часто, переплетённые между собой ветки не пускали, цеплялись за одежду, царапали кожу — приходилось отвоёвывать каждый шаг. Но всё же, порядком потрёпанные и исцарапанные, мы выбрались из этой чащи.
Сразу за кустарником зеленела широкая лужайка, а на другом её конце стоял бревенчатый дом с небольшой верандой и крыльцом. Дверь и стенки веранды были выкрашены белой краской — они-то и были тем светлым пятном, которое я увидел сквозь кустарник. Рядом с дверью и с боковой стороны дома тускло светились два окошка: значит, здесь живут!
Мы пересекали лужайку, когда дверь отворилась. На крыльцо вышел мужчина и остановился, глядя на нас. Это был дядя Паша.
На нём был странный наряд: тёмно-серое, из плотной ткани, широкое платье, доходившее почти до щиколоток, было стянуто на талии чёрным кожаным ремнём с блестящей квадратной пряжкой из белого металла. На пряжке был выгравирован рисунок — расположенная в центре окружности чёрная восьмиконечная звезда. Справа висели небольшие, из такой же кожи, ножны, прикреплённые к ремню двумя металлическими цепочками. Из ножен торчала синяя рукоятка ножа, искусно выточенная из какого-то прозрачного материала.
В другой раз я чего-нибудь бы сморозил про себя на эту тему, типа: «Цирк уехал, а клоуны остались!» — но сейчас было не до шуток. У меня мороз прошёл по коже! Первая мысль была — схватить Пашку за руку и ломануться отсюда куда-подальше, но я по инерции шёл вперёд.
Пашка толкнул меня в бок и замер. Я оглянулся на него и сказал вполголоса:
— Идём, Паш. И хватит таращиться с таким ужасом, он живой — не покойник. И он нас уже увидел. Пошли!
Мы подошли и поздоровались. Пашка еле шевелил губами и смотрел немигающим взглядом.
— Что, ребятишки, заплутали? Проходите в дом, ночь уже, давно по лесу-то ходите… устали, поди? — изобразил подобие улыбки дядя Паша и открыл дверь, пропуская нас в дом.
Мы зашли и остановились, осматриваясь по сторонам. Просторная комната была похожа на терем: стены обшиты деревянной планкой, на окнах светло-серые льняные шторы с вышитыми по низу красными цветами. В центре стол, накрытый скатертью в цвет штор с длинными кистями по краям. Стена слева занята под кухонные шкафчики и столешницы. В углу небольшая печка с выведенной через стену на улицу трубой. Справа у стены диван, накрытый плюшем зелёного цвета, а рядом, ближе к двери, тумбочка с раковиной и рукомойник.
В стене напротив входа были едва заметны две двери с прозрачными шариками вместо ручек, обшитые такой же, как и стены, деревянной планкой. В проёме между дверями висело белое полотно в рамке, испещрённое какими-то непонятными знаками, похожими на иероглифы. Над столом, неярко освещая комнату, горела одинокая лампа с оранжевым абажуром.
Пахло душицей и ещё чем-то домашним: какой-то выпечкой. Сразу захотелось есть. Я глянул на Пашку — он тоже сглотнул. Мы были уставшие и жутко голодные. Дядя Паша легонько подтолкнул нас сзади.
— Проходите, чего встали? Вон умывальник в углу и полотенце. Умойтесь и садитесь за стол. Голодные, поди?
Я кивнул и слегка улыбнулся:
— Спасибо!
Мы почти не разговаривали. Он ни о чём не спрашивал, а нам вообще было не до разговоров. Про Настю я спросить не решался, а про племянника старался не думать — но только о нём и думал!
Дядя Паша застелил стол короткой прозрачной клеёнкой, поставил на дощечку сковороду с яичницей, тарелку с оладьями, запах которых мы учуяли, ещё стоя в дверях, пиалу с деревенской сметаной и две большие керамические кружки с травяным чаем. Запах у чая был очень приятный — медово-мятный. Мне, потом Пашке, протянул по ложке и по большому ломтю хлеба.
— Ешьте. У меня наверху негде — внизу будете спать. Комнатка без мебели, на полу вам постелю.
Он зашёл в одну из дверей и начал спускаться вниз по лестнице, а мы набросились на еду. Пашка хотел мне что-то сказать, но я знаком его остановил: «Молчи… потом», — и покосился на дверь, за которой скрылся дядя Паша. У меня самого в голове был буран вопросов, и спокойным я себя не чувствовал. Вот уж поистине — всё было, как в тумане, чертовщина какая-то! Пашка чувствовал себя ещё хуже, я это видел. Он совсем сник и на меня старался не смотреть, однако ел с аппетитом, я тоже не отставал. Наевшись, мы молча сидели, ждали дядю Пашу и потихоньку клевали носом: спать хотелось ужасно, и уже ни о чём не думалось. Завтра… всё завтра!
В проёме двери показался дядя Паша и махнул рукой, чтобы шли за ним. Мы спустились вниз в небольшой коридорчик, освещённый тусклым светом потолочной лампы, по узкой, между двумя стенами, лесенке. Дверь в комнату напротив была открыта. На полу лежали сдвоенными два матраса, сверху накрытые одним большим покрывалом. Такое же лежало свёрнутое рядом на подушках. Сбоку у двери ведро с крышкой, а рядом на табуретке небольшой бачок для воды. Всё это я успел разглядеть благодаря свету от лампы из коридорчика. Комнатка была небольшая и едва освещалась через маленькое подслеповатое окошко под самым потолком.
— Ночью, если приспичит, в ведро сходите. — он поставил кружку на бачок. — Здесь вода, если что. И полотенце вот, — он повесил на гвоздь, вбитый рядом с дверью, кусок белой ткани. — Света нет. Да вам и не надо, — и кивнул, бросив на нас с Пашкой угрюмый взгляд:
— Ну, отдыхайте.
Мы быстро разделись, юркнули под покрывало и тотчас же уснули.
***
Не знаю, сколько я проспал, но проснулся вполне отдохнувшим. Пашка ещё сопел под боком, уткнувшись носом мне в плечо. В комнате стоял сумрак, света от окна явно недоставало. В окошко сквозь завесу тумана ничего не было видно.
«Странно, вчера была ясная, солнечная погода, на небе ни облачка. Что за резкие перепады температуры?»
В голову внезапно ударило — бабуля! Они с Пашкиной бабой Липой, наверное, уже с ума сходят! Я сел на постели, потом поднялся, и меня качнуло. В глазах на миг потемнело. Откуда слабость? Может, простыл? Но нет, ничего такого не ощущал. Не стал углубляться в раздумья и, немного постояв, пока не исчезли круги перед глазами, быстро оделся. Пашка по-прежнему спал сном младенца.
Тут меня что-то кольнуло в запястье левой руки; я инстинктивно дёрнулся и посмотрел, что там. Не поняв, поднёс ближе к глазам: на запястье небольшой полоской виднелся прямоугольник пластыря зелёного цвета, в том месте, где кольнуло.
«Что за хрень?»
Я сорвал ппластырь, и из тонкого поперечного надреза сразу выступила кровь. Пока я тупо смотрел на это, тоненькая тёмная струйка прочертила на коже дорожку и закапала на пол. Я резко обхватил запястье и крепко прижал порез большим пальцем, лихорадочно соображая, когда успел пораниться.
«И откуда пластырь? Дядя Паша заходил и позаботился? Чушь какая-то!»
Я склонился над Пашкой: на его правой руке в том же месте, что и у меня на левой, был такой же пластырь. Я оху… обалдел! Стоял и оцепенело таращился на Пашкину руку. Пашка завозился и открыл глаза. Потянулся всем телом и, взглянув на меня, заулыбался.
— О! Ты уже встал? Ещё темно — рано! — и тут увидел мою окровавленную руку. — Ты чё, поранился? Чем это ты так?
Я стоял и переводил взгляд то на свою руку, то на Пашкину. Видимо, моё выражение лица ему не понравилось.
— Тёма, что случилось? — он порывисто сел и тут же, ойкнув, закрыл лицо руками.
— Паш, что?
Пашка посидел так с минуту, потом опустил руки и, встряхнув головой, открыл глаза.
— Да нормально всё, просто голова закружилась, — он попытался встать, но покачнулся. Я, плюнув на бежавшую из ранки кровь, подскочил и поддержал его за плечи.
— Что, опять кружится?
— Ага. В глазах потемнело и звон в ушах. Щас пройдёт… уже проходит.
— Так, ты пока сядь! — Я усадил Пашку назад на постель, а сам, откинув покрывало, быстро скатал свой матрас и пододвинул к стене. Потом помог ему подняться и усадил на скатанный валик, укрыв голые ноги покрывалом. Пашка подтянул его выше, до самой шеи. Я совсем забыл про порез на руке, из него по-прежнему текла кровь, порядком перемазав мои джинсы и закапав кругом пол. Опять обхватив запястье, плотно прижал большой палец к порезу, и глазами поискал на полу пластырь.
— Чем ты так? Надо перевязать, у тебя кровь с руки капает. — Пашка снял свою футболку и протянул мне. — Обмотай пока, я в твоей рубашке похожу, — сам закутался в покрывало и вопросительно посмотрел на меня: — Тём, ты чё молчишь? Больно, да?
Я кивком указал на его руку:
— Посмотри у себя.
Пашка вытащил из-под покрывала правую руку и, как и я, так же тупо уставился на наклеенный пластырь, и тут же попытался его сорвать.
— Стой! Не трогай!
Он испуганно посмотрел на меня, не отнимая пальцев от пластыря:
— Эт-то что т-такое? Ч-чё за хрень?
Кровь бежать уже перестала, и я, наконец увидев брошенный кусочек пластыря, поднял и заклеил ранку, с силой проведя по полоске большим пальцем.
— Пока не знаю. Не трогай, у тебя там порез, как и у меня. Отлепишь — пойдёт кровь!
Я, как можно спокойней, посмотрел на его удивлённо-испуганное лицо:
— Паш, только не нервничай! Одевайся! — и протянул ему рубашку со штанами. — Нам надо быстро отсюда линять, дома там с ума сходят, давай в темпе вальса. Потом будем думать и гадать.
Паша кивнул и на автомате, как робот, с тем же выражением лица, начал молча натягивать свою одежду. Я подошёл к двери и осторожно дёрнул за ручку: дверь была закрыта снаружи. Растерянно обернулся и натолкнулся на его вопросительный взгляд. Шумно вздохнув, опустился вдоль стены на корточки, уставившись в пространство перед собой.
«Ясно, что нас заперли. Неясно только, зачем?»
У меня крыша ехала от абсурдности ситуации, а ещё от того, что всё это происходит со мной. Не могло со мной случиться ничего подобного! Это какой-то бред! До вчерашнего дня в моей жизни всегда было всё просто и понятно. Сейчас мой мозг отказывался что-либо понимать, а Пашка стоял напротив в выжидательной позе и продолжал буравить меня вопрошающим взглядом. Я поднялся и опять негромко постучал в дверь. Подождал и постучал ещё, уже громче. Ни звука! В душе ещё теплилась надежда, что это всё ничего не значит.
— Паш, давай просто сядем и подождём, постель вон убрать надо. Ничего ещё не случилось! Может он из предосторожности дверь закрыл. Мало ли, мы же всё-таки для него посторонние, — и продолжил с коротким смешком, хотя смеяться совсем не хотелось, просто выдавил через силу для Пашкиного успокоения: — Мож подумал, что мы ночью выйдем и стибрим чего-нибудь.
Пашка кивнул и ничего не ответил, только скептически хмыкнул и, сев на пол, привалился спиной к матрасу. Мы умылись, из кружки поливая друг другу, и «отлили» в ведро: проза жизни, никуда не денешься. Зато голова сразу стала работать лучше, когда организм получил облегчение. Я свернул второй матрас, придвинув его к противоположной стене, накрыл сверху покрывалом и сел напротив хмурого друга.
Пашка тоже изо всех сил делал вид, что ничего особенного не происходит, но изредка бросал на меня настороженные взгляды. Я же делал вид, что не замечаю его поглядок. В комнате царила атмосфера напряженного ожидания, а на душе было… сказать, что тревожно — ничего не сказать! Пипец, как тревожно! Но я всё же пытался себя успокоить:
«В принципе, волноваться нечего, придёт дядя Паша, выпустит нас, и всё встанет на свои места».
Только вот порезы на руках и закрытая дверь никак не вписывались в стройный ход моих мысленных рассуждений.