Ирен проснулась от ощущения чужого присутствия. Будто кто-то невидимый стоял над кроватью, изучающе глядя на безмятежно спящих мужчину и женщину.
Широко открыв глаза, некоторое время она лежала в темноте.
Когда забрезжил первый мутно-серый свет приближающегося нового дня, пошарила по тумбочке и посмотрела на часы. Было 03.50. Утро. В двух шагах на длинном столике рядом с телевизором мирно притулился белый чайничек. Женщина вздохнула и, опустив ноги на прохладный кафельный пол, поняла, что ей больше не суждено заснуть.
Остатки медленно испаряющегося лунного света и тёплый солоноватый вкусный морской ветерок умыли, прогнали все страхи и заставили почувствовать себя отдохнувшей. Шуметь, включая чайник, не хотелось, поэтому порывшись в чемодане, Ирен достала купальник и, надев его, смело шагнула в сумрак быстро исчезающей ночи.
Небо уже светлело, и звезды быстро гасил пришедший на смену тьме отдохнувший и бодрый день. Призрачно-пустынный ландшафт с серебряной луной, четко прорисованной в небе, исчезал, и она направилась по дорожке в сторону тихо мурчащего огромной велюровой кошкой океана.
Спортивная женская фигурка красиво двигалась по мощеной плитами дорожке через линии ещё не отключённых огоньков, к пляжу.
Там, бросив на песок вещи, она постояла, остужая тело, и спросила окружающее её пространство: «Для купания как-то рано?».
Затем, сделав шаг к прибою и попробовав пальцем ноги воду, ответила: «А мне не спится!» и смело окунулась в тёплые воды…
Вынырнув и сделав вдох, она обернулась и увидела стоящую у кромки воды мужскую фигуру:
— А я не осуждаю… — сказал мужчина и также смело шагнул в океан.
Их переполняли ощущения безвременья и свободы, они превратились в ту бесформенную субстанцию души, которая называется любовью.
Они с трудом различали запахи и звуки, кроме ласковых прикосновений и тихой музыки прибоя. Они снова были молоды и счастливы…
Наконец, через час мужчина фыркнул, когда маленькая волна ловко швырнула ему в лицо полную горсть капель, и произнёс:
— Ну что, вперед, покорим пару пещер!
— Конечно, только купим пару верёвок!
И они стремительно повернули к пляжу.
***
— Магазины чудесное средство от депрессии для женщин,— с тяжёлым вздохом по-немецки, сообщил мой благоверный, испаноязычной матроне на кассе, извлекая карточку из терминала.
— Да, — хихикнула я, — она считает так же, как ты, и одобряет действия. Смотри, как улыбается!
— Чертов Родригес, объявись он, не понадобились бы все эти крючки и веревки!
— Но он не объявился, а я не хочу ломать ноги, — возразила я и, положив в корзину два фонаря и обойму батареек, внесла свои пятьдесят евро в предстоящий (исключительно ради науки) поход.
Для разминки мы решили посетить Рано Рараку и Тонгарики, затем заглянуть в чрево Рано Кау, а ближе к полудню, после ленча, когда схлынет волна любопытствующих, обмотав себя для верности капроновым тросом, попробовать проникнуть на третий уровень и попробовать подземных банановых плодов…
Каменоломня Рано Рараку расположена в кратере потухшего вулкана. Именно здесь располагается самая большая коллекция. Истуканы, только появляющиеся из камня, истуканы лежащие, поднятые и… осторожно спускающиеся в сторону океана. Огромное множество разбросанных по склонам горы фигур.
Рано Рараку — гора, и истуканы должны быть каменными, но после их осмотра создаётся впечатление, что моаи сделаны из смеси песка, земли и разбитых вулканических камней.
Можно предположить, что эта смесь варилась или даже плавилась под высокой температурой, а потом была разлита по формам. Да и вся гора выглядит очень странно. У основания это обычная гора из массива желтой глины, а наверху — как выплавленная под камень заготовка.
С какой целью и кто сварил целый холм, из которого рождались истуканы?
Но под всеми этими слоями твёрдый камень, и каменотесам приходилось явно нелегко.
Ещё один интересный факт. Подобную обожженную смесь можно встретить ещё в Перу в Кахамарке, они также идентичны, как чрезвычайно похожие между собой стены Куско и Рапа Нуи, разделённые бескрайней гладью океана и тысячами морских миль…
Ходили мы долго и очнулись от удивительного дела познавания неведомого во втором часу пополудни. Поэтому, изменив план, махнули в Анакену, где искупались, позагорали и перекусили в маленьком, но очень приятном ресторанчике.
Наш путь лежал к кратеру вулкана и в отель. Лабиринты были отложены на утро следующего дня.
***
Кратер Рано Кау — маленький кусочек эко системы острова, питающий его пресной водой. Такую красоту почти невозможно передать словами. Красота непередаваема.
Увидев кратер вулкана, я и Хенрик первые полчаса беспорядочно прыгали вокруг с фотоаппаратом, а потом не сговариваясь тихо сидели, всматриваясь в удивительную круглую поверхность и слушая звуки сказочной природной оперы.
За частично разрушенной стеной кратера океан переходит в небо, а небо в бесконечность. Самая красивая картина из всех, когда-либо виденных мной…
Под занавес мы подъехали к пещере Ана Кай Тангата. Я уже хотела в город, но Хенрик, прочитавший все, что написано людьми про этот остров, настоял, и мы спустившись к берегу и, рассмотрев шустрых крабов в маленьких лужицах между нагромождением камней, почти на закате зашли под ее своды с целью осмотра петроглифов на сводах гигантского образования.
Мы хотели спуститься в районе пещер Ана о Кеке эт Пойке. Но, рассмотрев петроглифы и довольно большой круглый лаз, вполне широкий и покато-удобный для спуска, решили, что завтра вернёмся именно сюда.
***
В шесть часов утра двое одержимых тайнами возились у самой кромки воды, вбивая крючья в скальную породу.
Прозрачные воды бездонного синего океана осуждающе взирали на действия двух ничтожных человечков осмеливающихся рисковать своей судьбой ради глупого детского озорства.
Женщина сидела на краю выступа у самого входа и смеясь держала рукой толстую нейлоновую верёвку, которую она потихоньку вытаскивала из бобины. Мужчина, забив пару крюков привязывал к ним её конец.
Затем они как-то воровато оглянулись и, убедившись в отсутствии свидетелей, собрали разложенные вещи и, прикрепив на смешные красные шапочки фонари, приготовились к спуску.
Только каменный истукан на холме, единственный на острове поглядывающий не только вглубь, но и на морские дали, с тысячелетним равнодушием смотрел на копошившихся у пещеры людей. Он давно потерял счёт меняющимся где-то в мире временам года. На его острове редко портилась погода, и даже бушующий рядом океан не интересовал его. Что могли значить маленькие человечки в сравнении с вечным существованием?
Но тут женщина достала из сумки ключ и, переложив его к себе в карман, громко произнесла: «Ауф глюк!»
Мужчина угукнул и ответил: «Glück: Bier,Würstchen,Leder Hose!»
В этот момент под ногами у него зашатался камень и он, поскользнувшись и косо посмотрев на зажатый в руке у женщины предмет, добавил: « Фак!»
Истукан просканировал местность и убедился в произнесении части кодовой фразы.
Ключ в виде его собственной миниатюрной копии получил сигнал и активировался.
Женщина ойкнула, пол пещеры, заскрипев, зашатался и она, успев только схватиться за протянутую руку мужа, стремительно поехала вниз, вместе с мелким гравием и пожитками. Следом за ней, нелепо отставив свободную руку, полетел мужчина.
Створки приемной камеры вновь сошлись.
На холме перед пещерой сиротливо остался стоять взятый напрокат маленький джип с открытыми дверями.
***
Напавший на Ирен ступор медленно проходил.
Когда их отправили в полет, она по-детски зажмурилась и, сжав руку Хенрика, просто считала:
— Один, два, три, четыре… — гулко звучал голос в тишине тысячелетней горы.
На цифре семь ноги коснулись гладкой покатой поверхности и появившийся из ниоткуда встречный воздушный поток приступил к их торможению.
Женщина поежилась. Несмотря на сухой воздух, лёгкая одежда не защитила от озноба. Хенрик придвинулся и обнял её, защищая.
Они находились в крошечной камере из вулканического туфа. Перед ними были только гладкие чёрные стены и тишина. Помещение явно искусственного происхождения было освещено белым светом, льющимся непосредственно из стен.
— Ты цела? — разрушил тишину Хенрик, заставив вздрогнуть напряженную, как струна, жену.
— Вроде. Где мы?
— Вероятно, в какой-то ловушке, но есть надежда… С какой-то целью нам включили свет!
— Ты всегда был циником и логиком, — усмехнулась она.
— Мы в пещере Аладдина…
— Да, только сокровище осталось на высоте километра два и представляет собой наши паспорта и мой лифчик…
— Ты без него даже лучше. Посмотри, какая интересная выемка.
Они протянули руки и ощупали руками нишу в виде маленькой фигурки истукана. Ирен достала из кармана брелок, а Хенрик ловко вставил его в полость. Раздался щелчок. Люди замерли.
***
Ее покой был нарушен лишь единожды. Почти три сотни лет назад в закрытый мир вихрем ворвался примитивный кораблик, быстро уничтоженный патрулем. От него успела отделиться стасис-камера и с тех пор она регулярно наблюдала за процессом умирания существа, лежавшего в нем.
Ей было не интересно в этом мире и наблюдения за текущими событиями на планете не доставляли ей больше удовольствия.
Как то она провела себе экспертизу и пришла к выводу — ей было скучно. Кроме того, она жалела связанное в стасисе существо.
И вот теперь одновременно происходили невероятные события. Стасис был разрушен. Существо обрело хозяина. К ней пришли с ключом переноса и произнесли часть кодовой фразы. Она ждала оставшуюся половину. Но непонятливые существа молчали. И она сама приняла решение.
Надо же как-то развлекаться!
***
С трудом выкарабкиваясь из смертельного ступора DEX рассмотрел сбившихся в кучу людей, выставивших перед собой палку. Исходящий запах страха наполнил камеру, он сделал шаг в сторону хозяина, шатаясь от слабости, и упал. Люди смотрели с ужасом, но бить непутевую куклу не спешили.
— Ребят, да он живой.
— И дистрофик….
— Эй, парень, ты как?
В этот момент стена напротив стала прозрачной и из неё в пещеру выпали двое.
— Маза… твою ж, ты, в коромысло… фака, — громко повторили вместо Вани братья Лазаревы.
***
Она услышала кодовое слово. «Не ошиблась» подумала она и продолжила наблюдение…
Я оглядываю Марию и качаю головой. Мордашка перемазана, следы варварства повсюду – на переднике, на манжетах, даже в волосах. Видела бы нас сейчас Мадлен! Такого попустительства она бы мне не простила. Я всегда был снисходителен к девочке. Ее проказы меня больше веселили, чем вызывали раздражение. Да я и сам не раз принимал в них участие. Мадлен говорила, что я все еще ребенок. Что не сознаю своей роли отца. Отец должен служить примером. А если сам отец вот так неприхотливо, без участия ложки, поглощает сладкое блюдо, то у кого же малышу учиться хорошим манерам? Скорее всего, Мадлен была права. Я никогда не чувствовал себя взрослым, а уж отцовского долга и вовсе не сознавал. Да и что такое долг?
В чем он состоит?
Я знал только, что моя жена и дочь нуждаются во мне, в моей любви и защите. Я готов был сражаться за них со всем миром, только бы укрыть от невзгод. А что движет мной – долг или любовь, я не задавался вопросом.
Я смачиваю водой из графина салфетку и вытираю круглую раскрасневшуюся мордашку. Избавляюсь от улик и на темном сукне ее платьица. Кто же выбрал для маленького ребенка такую темную и жесткую ткань? Сукно из самых дешевых. Щедрая опекунша… Желает, чтобы дочь носила вечный траур по матери. Расплачивалась за грех. При мысли о Мадлен вновь подкатывает тоска. Нет, нельзя. Нельзя!
– А теперь гулять, – бодро говорю я, извлекая из-за стола слегка осоловевшую девочку.
Ей бы поспать. Может быть, у меня на руках? Но Мария сразу забывает про сон.
Да и как ей уснуть, если перед ней как будто взвился занавес, открывая новый сверкающий мир. Там, где мы жили прежде, и там, где ее поселили сейчас, не было ни цветов, ни деревьев.
Крыши почти смыкались над головой, дома слепо пялились друг на друга. Земля – под булыжной мостовой. Серое, одноцветное нагромождение.
Ни единого зеленого мазка. Дерзкая травинка, что рискнет протиснуться меж гладких булыжников, будет немедленно стерта лошадиным копытом или каблуком.
К епископскому дому, правда, примыкал крошечный садик. Но он, скорее, только так назывался. На самом деле это был крошечный кусочек земли с пожухлой травой и двумя старыми каштанами. Между ними порыжевшая от времени и непогоды скамья. Там отец Мартин часто принимал гостей, кто не желал быть услышанным и узнанным. Мадлен иногда спускалась туда, если духота под крышей становилась невыносимой, и брала с собой Марию, для которой расстилала на траве шерстяной плащ в заплатках. Но едва ли их пребывание там можно было назвать полноценной прогулкой. С трех сторон над этим кусочком зелени возвышались глухие стены: стена церкви Св. Стефана, стена епископского дома и стена монастыря бенедиктинцев.
С четвертой стороны под высокой аркой пряталась дверь, ведущая в ризницу. Это скорее походило на высохший колодец, где дно устлано опавшей листвой. Слишком слабое утешение для тех, кто лишен солнца и воздуха.
Как истинное дитя города, Мария пугается открывшегося ей простора. Противится тому, чтобы я спустил ее с рук, цепляется за меня. Так пугающе ярко вокруг. На нее обрушился настоящий водопад света, надвинулись зеленые громады деревьев, гигантскими мячами запрыгали краски. И все это шевелится, двигается, колышется. Я снова ее утешаю.
– Чего ты испугалась? Здесь никого нет. Никаких чудовищ и драконов. Это всего лишь деревья. Они большие, но они не кусаются. Не бойся. Посмотри. А еще здесь цветы. Таких ты еще не видела.
Истинная правда.
Единственные цветы, какие ей прежде доводилось видеть, это пара жалких кустиков герани, которые Мадлен выращивала на подоконнике. Они не шли в рост, но в ответ на ее заботу время от времени выбрасывали красно-белые кулачки. А здесь настоящая вакханалия роз. Всех цветов и оттенков, от нежно-розовых до пурпурных.
Герцогиня вправе гордиться своим садовником. Цветник великолепен. Розовые кусты высажены по цветам правильными геометрическими фигурами, которые, взаимодействуя, сливаются в единый рисунок, как громадная мозаика. Тщательно подстриженные, облагороженные кусты жимолости сияют в этом узоре как своеобразные островки. И между этими островками извиваются белые дорожки. С замершей девочкой на руках я не спеша прогуливаюсь от одного островка к другому. Она уже не прячется, а осторожно подглядывает. Почти точно так же, как делала это в комнате наверху. Любопытство, неутолимая страсть, вновь одерживает быструю и решительную победу.
Мария упирается мне в грудь и требует свободы. Я не смею препятствовать. Напротив, поспешно повинуюсь.
Она делает несколько шагов по гравиевой дорожке. Мраморные осколки чуть слышно похрустывают. Малышка изумленно таращится – по-другому и не скажешь – на тугие темно-красные полураскрытые чашечки и таинственные бутоны. Они великолепны. Я испытываю почти гордость за то, что благодаря невольному содействию, пусть довольно печальному, одарил свою девочку таким восхитительным зрелищем. Это сама божественная воля в действии, сама красота, и какая в том разница, по чьему распоряжению эта красота вызвана к жизни.
Девочка трогает пальчиком бутон, он прохладный и бархатистый. С соседнего цветка шумно снимается шмель. Гудит брюзгливо и низко, делает несколько кругов над нашими головами. Мария испуганно отступает. Следит за мохнатым раздосадованным чудищем.
– Не бойся, – шепчу я ей, – он сейчас улетит.
– Стласный, – в ответ шепчет девочка.
Шмель все еще кружит, выписывая зигзаги и петли, выбирает
более гостеприимный цветок и наконец грузно плюхается.
Выбранная роза негодует на подобную бесцеремонность – покачивается. Мария даже на цыпочки привстает, дабы уловить перемещение жуткого существа. Когда мы идем по дорожке дальше, она все еще с опаской косится, но скоро забывает мохнатого незнакомца.
Цветы меняют свои одежды, склоняются к ней. С визгом она прыгает через распростершуюся на дорожке тень. Это мы достигли первого зеленого островка. А дальше еще извивы и повороты. Простор для пряток и беготни.
Я невольно бросаю взгляд назад, на высокие окна замка. В них, ломаясь, отражается солнце, и оттого эти окна кажутся слепыми. Но это не так. Я чувствую взгляд. На нас смотрят. Кто? Любен, Анастази, любопытствующие слуги, а может быть, и сама герцогиня? Скрылась за одним из этих окон-соглядатаев. Белое лицо в узкой раме. Ровная линия век, высокомерный рот. Она позволяет своим игрушкам маленькие шалости. Это забавляет. Рот чуть кривится. Она отсыпала мне эти минуты от щедрот своих. Это маленькая ссуда, с которой мне придется выплачивать огромные проценты. Нет, сейчас не буду думать об этом. Придет еще время, часов и дней предостаточно. Сейчас только солнце, тень и моя дочь.
В руке снова зазвонил и забился телефон. Илья глянул на экранчик: звонил Сережка. Ой, как стыдно…
— Привет, сынок.
— Да, пап.
— Понимаешь, так получилось…
— Да ладно, пап, не надо. Не приехал — значит, не смог, я же понимаю.
У Ильи ком подкатился к горлу: кто еще его так любит, как Сережка? А он — действительно свинья.
— Прости, сынок, — еле-еле выговорил он.
— Да ты не слушай маму, она всегда тебе гадости говорит. Я чего звоню-то. Может, ты завтра свободен?
— Свободен, конечно свободен, — обрадовался Илья.
— Попроси маму, чтобы она меня к тебе отпустила. Ненавижу я эти театры. Лучше бы мы в лес сходили. Или на рыбалку.
— В лесу сейчас сыро, воды по колено. А на рыбалку можно. Да найдем, чем заняться.
— Отлично! Позвони маме, а то первый звонок звенит. Она сейчас нервничать начнет, ты ж ее знаешь.
— Уже звоню.
Да, насчет нервничать — это Сережка верно подметил. На поезд Лариса приходила за час, к назначенному сроку — за пятнадцать минут, а в театре с первым звонком должна была сидеть на своем месте, поминутно вскакивая, чтобы пропустить тех, кто пришел позже.
Илья набрал номер Ларисы — она долго не брала трубку, а потом наконец раздраженно спросила:
— Ну чего тебе?
Илья втянул голову в плечи — просить о чем-то Ларису в таком настроении было очень рискованно.
— Ларочка, послушай, давай вечером Сережка ко мне поедет. С ночевкой. Мы бы на рыбалку с ним с утра сходили…
— Нет. Никаких ночевок! Он уже ночевал у тебя однажды, я помню, что он мне рассказывал! Ребенку не место в твоем бомжатнике! Чтобы он дизентерию подхватил? Я уже не говорю про твое окружение! Чему хорошему его там научат? Сережа — очень впечатлительный мальчик, он все впитывает как губка. Ты бы слышал, каких он слов набрался там в прошлый раз!
Илья едва не выругался:
— А я слышал. Ты хочешь, чтобы парень всю жизнь плавал в твоих розовых соплях? Я живу не в бомжатнике, а в очень милой избушке. Когда работаешь за городом, о такой можно только мечтать. И не смей говорить ничего про мое окружение, ты этих людей не знаешь.
— В любом случае, это неподходящая компания для моего сына, — Илья знал, как, сказав это, она поджала губы.
— Это и мой сын тоже, и родительских прав меня никто не лишал. И не ты ли долбишь деткам в школе: все работы хороши, выбирай на вкус?
— Все это так, — почти согласилась Лариса, — но я не могу допустить, чтобы ребенок ночевал в антисанитарных условиях.
— Переночует один раз, ничего ему не сделается. И ты лучше меня знаешь, что для него такая ночевка будет настоящим праздником.
— Да, знаю, поэтому он не будет спать полночи, а в шесть утра ты его поднимешь и потащишь на холодную речку, где он застудит почки, сидя на земле.
— Не застудит. Лара, он парень, а не кисейная барышня! В кого ты хочешь его превратить? В ботаника, который без маминой помощи и шагу ступить не может?
— Не вижу ничего оскорбительного в слове «ботаник», — фыркнула Лариса, — и еще я хотела сказать: теперь ребенок снова будет думать, что папа в театры не ходит, поэтому и ему этого делать необязательно. А ты мог бы, между прочим, пойти мне навстречу.
— Мог бы, мог. Я уже извинился. В общем, позвоню перед выездом.
— Ты же сказал, что ты в городе!
— Мне надо на работу вернуться. Освобожусь и приеду.
— Только попробуй не приехать! Я не знаю, что я с тобой сделаю! — она уже не сердилась.
Илья отсоединился и вздохнул. Надо бы встать…
— Жена? — понимающе спросила девица.
Он кивнул.
— Стерва?
— Да нет, — он пожал плечами, — правильная слишком.
— А ты ничего, — девица бесстыдно потянулась, — симпатичный…
Он кивнул и подумал, что надо бы сказать ей что-нибудь аналогичное, но слов не подобрал.
— А я вспомнила! — она радостно улыбнулась. — Ты играл в бильярд! Я Наташке так и сказала тогда: если этот парень выиграет, я ему отдамся!
Илья смутился и опустил голову. Неплохую компанию он себе подобрал.
— Ты отдаешься всем, кто выигрывает на бильярде? — полюбопытствовал он с грустью.
— Не всем, конечно. Но я люблю победителей. И потом, ты мне понравился.
Илья поискал глазами одежду и нашел ее скомканной в углу кровати.
— Сколько тебе лет? — решился спросить он и потянулся за брюками.
— Женщину неприлично спрашивать о возрасте, — кокетливо улыбнулась девица. — Но мне-то скрывать нечего, мне уже девятнадцать.
Ох, какой кошмар! Илья оперся лобом на руку и сжал челку в кулаке. Он старше ее в два раза. Да она ему в дочери годится!
— А тебе? — спросила девушка.
— Мне сорок, — угрюмо бросил он и собрался натягивать штаны.
— Да чего ты стесняешься, как девушка? Иди в ванну так. Чего я, голых мужиков не видала?
Илья немного подумал, но советом так и не воспользовался.
Квартирка была точной копией той, которую при разводе он оставил Ларисе с Сережкой: однокомнатная хрущевка с совмещенным санузлом и пятиметровой кухней. Разменять такую сложно даже на две комнаты в коммуналке. Когда-то, когда они с Ларой только поженились, его родители поменяли свою трешку, чтобы не мешать молодым строить семью самостоятельно. И правильно сделали: Лара с мамой не могли долго быть вместе, маме все время казалось, что Лара несправедливо относится к Илье. Родителям досталась двухкомнатная квартира в Лодейном Поле, поскольку «молодые» учились в институте и из города уехать не могли. А когда они с Ларой все же разошлись, Илья решил, что в состоянии снимать себе комнату, чтобы Сережка мог жить в приличных условиях.
Холодный душ слегка успокоил дребезжащую голову, а горячий и вовсе привел в чувство. По крайней мере, каждое движение теперь не казалось невыносимой пыткой.
Панельный дом исключал звукоизоляцию: выключив воду, Илья услышал мужской голос и подумал, будто говорят в соседней квартире. Но, прислушавшись, заметил, что отвечает этому голосу его знакомая. Верней, незнакомка.
— Значит, если я уехал на несколько дней, ты можешь мужиков в дом толпами водить?
— Да говорю тебе, это мой дядя, мамин брат! Он из Норильска приехал, ему ночевать негде было.
— Ага! Я такой придурок!
— Конечно придурок! — рассмеялась девица. — Ему сорок лет, на хрена мне такой сдался? Отпусти меня, теперь две недели бланш не сойдет!
— Вот и хорошо, меньше по кабакам будешь шляться.
Час от часу не легче. Молодой Отелло, не отягощенный моральными принципами. Ну, дядя так дядя. Илья оделся, открыл дверь и вышел в коридор. Юноша, стоявший на пороге комнаты, был коренаст, приземист, и его лицо не выражало никаких добрых намерений.
— Ну что, дядя? — мрачно спросил он. — И какого черта ты здесь делаешь?
Быть вежливым с родственниками подруги не входило в моральный кодекс современного недоросля. Не учить же его хорошим манерам, тем более с похмелья. А у девчонки под глазом и вправду наливался здоровенный синяк. Нехорошо. Если бы Илья действительно был ее дядей, спустил бы щенка с лестницы.
— А какого черта здесь делаешь ты?
— Не, ну ничего себе! — парень хлопнул себя ладонью по боку. — Я… я…
Юноша и сам не мог толком сказать, что здесь делает. Отлично, значит, он здесь не живет, а только время от времени захаживает. И квартира, стало быть, не его. Это придало уверенности в себе.
— Вот и вали отсюда. Вернешься, когда я уйду. А если девку еще раз пальцем тронешь — накостыляю так, что мало не покажется. Все, свободен.
— Да я тебя… Я тебя… — задохнулся парень, сжимая кулаки.
Илья рассмеялся. Петушок был ниже его почти на полголовы и, несмотря на коренастую фигуру, внушительным не выглядел.
— Ты знаешь, какие у меня друзья? — наконец-то нашел аргумент юноша.
— Вот к друзьям и иди. Расскажи им, как тебя взрослый дяденька обидел, за то что ты девушке своей морду бьешь. И почему ты ей морду бьешь, тоже расскажи.
— А как с ней еще разговаривать? Если она, сучка, по-другому не понимает!
«Да она и так не поймет», — подумал Илья и немного пожалел парня.
— Друзьям своим рассказывай. Мне это неинтересно.
— А почему твои кроссовки у ее кровати стоят, а?
Ух ты, прямо Шерлок Холмс!
— Где снял, там и стоят. Не твое щенячье дело.
— Да никакой ты не дядя! Паспорт покажи! Вот я и посмотрю, из Норильска ты или нет!
— Из Норильска. Только я сюда надолго приехал, не беспокойся. За племянницей присматривать. У нас в Норильске, знаешь, мужики крутые живут, своих девчонок не дают в обиду. Если в другой раз сюда прийти захочешь, цветочек купи, конфеток коробочку. А потом права качай. Может, ей ласки не хватает, а ты сразу по морде, не разобравшись.
— Чего это я ей конфетки-то покупать должен, шалаве этой? — на лице юноши отразился сложный мыслительный процесс.
— Ну, если она шалава, то зачем ты вообще пришел? А если она тебе нужна, то у нас в Норильске так принято за девушками ухаживать. Давай, короче, дуй отсюда. За конфетами. Не видишь, девушка обиделась?
Парень повернулся к девице, которая сидела на кровати, прикрывшись полупрозрачным халатиком.
— Танька, ты чё, обиделась, что ли?
Ну наконец-то! Танька! Сразу стало легче. Не может же дядя не знать, как зовут племянницу.
— Конечно! — фыркнула девица. — Вали отсюда, видеть тебя не хочу.
— Не, ну я пошел тогда… — парень двинулся к двери, беспомощно оглядываясь на Таньку.
— Иди-иди, — кивнул Илья, — без конфет не возвращайся.
— И с конфетами тоже не возвращайся, — радостно крикнула ему вслед Татьяна.
Едва за ним захлопнулась дверь, она с хохотом повалилась на кровать, от чего на ней распахнулся халатик. Зрелище было бесстыжее. Впрочем, теперь такое поведение называется по-другому: без комплексов.
Илья опустил глаза и зашел на махонькую кухню. Надо бы выпить чаю покрепче, а то до электрички будет не добраться.
Кухонька насквозь просвечивалась солнцем. Илья глянул в окно: начинался чудесный апрельский день, похожий на вчерашний, — по-летнему теплый и ясный. Еле заметная ядовито-зеленая дымка обволакивала тополя за окном — прорезались первые липкие листочки. Даже в городе от радости надрывались птицы. А в Долине они наверняка поют еще громче. Только до Долины еще надо добраться. И сегодня ничего хорошего Илью там не ждет.
— Эй, Танюша, а чай у тебя есть?
— Есть, есть, щас! — она встала и босиком прошлепала в кухню. Халатик запахнуть она не удосужилась. — Слушай, а ты крутой! Мне понравилось! Жаль, конечно, что вы не подрались.
Илья кашлянул, покачал головой и включил чайник, стоявший на столе. Танька достала из буфета упаковку какой-то ароматизированной дряни в пакетиках.
— У меня вкусный чай, с ежевикой, — она кокетливо покрутила коробочкой.
— Это потрясающе, — пробормотал Илья.
— Слушай, а жаль, что ты не мой дядя… — Танька села за стол напротив него и подперла щеку кулаком. — Здорово, наверное, иметь такого дядю. И Леху можно не бояться. И вообще…
Илья приехал жить в Долину два года назад. Жирный подряд обернулся для Кольцова затянувшейся стройкой, но отказаться от этого проекта Кольцов не мог, да и других заказов у него не было. За два года бригада срубила два дома, один из которых вроде бы сдали под ключ. Дома, конечно, строились огромные, но два года возиться с ними не стоило. Второй сруб Илья почти закончил, за лето его собирались накрыть кровлей и окончательно отделать. Заказчики возили покупателей как на недостроенный дом, так и на остальные восемнадцать участков «Лунной долины».
Илья появился в Долине, когда работы только начинались, даже не успели раскорчевать пни. Сначала заказчики собирались застроить все участки, но постепенно, по мере того как деньги уходили в строительство дорог и прокладку коммуникаций, стали отказываться от этой мысли. Продать участок с водопроводом, канализацией, газом, отличными подъездами, рядом с рекой и закрытым пляжем можно было значительно выгодней, чем тот же участок с домом на нем. Решили построить три дома и посмотреть, что лучше будет продаваться. На любой вкус, так сказать.
А кроме того, при подводе коммуникаций постоянно возникали непредвиденные расходы. Стройку эту как будто кто-то сглазил. Уровень грунтовых вод оказался значительно выше, чем рассчитывала проектная организация, но заметили это только весной, в паводок, когда подмыло построенную дорогу — КамАЗ провалился под асфальт задними колесами. Аккуратные канавки с гнутыми мостиками над ними за две весны превратились в широкие овраги, мостики обвалились. Песок, привезенный на пляж, благополучно смыло первыми осенними дождями. Канализация не работала: не хватило перепада высот, чтобы сбрасывать сточные воды в реку. Коллектор пришлось полностью перестраивать.
Складывалось впечатление, будто люди, занимавшиеся инженерными сетями, делали их первый раз в жизни. Илья имел диплом инженера-механика, а не строителя, но и ему было очевидно: заправляют на стройке дилетанты, так как выбирали подрядчиков по принципу дешевизны. Ну что ж, скупой платит дважды. Да и Кольцова-то заказчики выбрали по той же причине, но тут им просто повезло. Потому как Илья привык делать свою работу на совесть — никто не жаловался на срубленные им дома. Кольцов понимал: без Ильи его предприятие попросту лопнет, поэтому ценил его и исполнял любые прихоти. Но и Илья без Кольцова не многого стоил: вышибать деньги из заказчика и обеспечивать себе нормальные условия труда он не умел.
Кольцов сразу забил для бригады заброшенный домик, стоявший на краю дороги. Домик был махоньким, но теплым. Это не вагончик с буржуйкой, который продувается со всех сторон и насквозь промерзает зимой. Илья сразу окрестил домик «избушкой», уж больно тот походил на пристанище Бабы-яги. Как будто поджала она, как курочка, свои курьи ножки под себя и уселась в траву. В избушке поместилась кухня-столовая, вытянутая на всю ее длину, бытовка, где складывали инструмент и рабочую одежду, и спаленка, куда больше трех человек не помещалось при всем желании. Поэтому, когда работали вшестером, трое спали в комнате, а остальные — в столовой, на лавках. Ребята у Кольцова собрались неприхотливые: двое хохлов из Донецка, Мишка-белорус (спившийся врач-невропатолог), узбек по прозвищу Саид и слесарь Володька.
Кольцов Володьку ценил тоже, потому что кроме него никто не мог поставить на ход допотопный погрузчик, единственную кольцовскую частную собственность. Ребята же уважали Володьку за то, что не знали проблем с пилами и рубанками: Володька без дела сидеть не мог, и руки у него были золотые. Кольцов сам выводил Володьку из запоев, поскольку жена Володьку в таком виде принимать дома не желала. А после подшивки, также оплачиваемой Кольцовым, Володька полгода мог не притрагиваться к спиртному. Жена носила его на руках, поила полезными соками, откармливала шоколадом. Володька очень любил жену и особенно ценил ее за интеллигентность — она работала бухгалтером. Но больше полугода без выпивки продержаться не мог.
А вот Мишку не ценил никто, поскольку руки у него росли не оттуда, откуда следовало. Родом Мишка был из Гомеля и утверждал, будто пьет для вывода из организма радиации. И, пока его никто не гнал, радовался жизни в тепле. А Кольцов пользовался тем, что бездомный человек готов работать за кров и кормежку. Впрочем, на водку ему тоже хватало. Илья внимательно следил за тем, чтобы Мишка не покупал суррогатов и не пропивал инструменты.
Саидка, который и плотником-то не был — корил[1] бревна, — по гроб жизни был благодарен Кольцову за то, что тот его пригрел.
Поскольку за лето планировалось срубить только одну баню (правда, огромную и роскошную), с наступлением сезона Кольцов отпустил хохлов на вольные хлеба. А они забрали с собой Саидку, так как сами корить бревна не любили. Володька, поставленный на широкую дорогу трезвости всего месяц назад, повез детей к своим родителям, в Ставрополье. При таком объеме работ ему на стройке делать было нечего: поднять два бревна в день и раз в неделю наточить цепи для пил Илья мог и без него.
Илья на вольные хлеба не рвался, да и не пустил бы его Кольцов. Так что на все лето они с Мишкой остались вдвоем, и будущее виделось в розовых тонах: на двоих избушка была замечательным дачным домиком, а не бытовкой, заваленной грудами одежды, мусора и инструментов. Много работы не предвиделось, рядом была река, лес с грибами и ягодами — лето предстояло провести как на курорте.
Как ни странно, Илья очень прикипел к Долине. Это место тянуло его к себе магнитом, и он всерьез подумывал остаться тут насовсем. Стройка затянется еще на несколько лет, ведь на проданных участках тоже надо будет рубить дома. Илья нисколько не сомневался в том, что, посмотрев на его работу, никто не захочет нанимать другую бригаду. А когда Долина застроится и заселится, им потребуется охрана. Конечно, плотником работать веселей, чем охранником, но сойдет и это.
Избушку, правда, собирались снести со временем, а на ее место поставить дом для охраны, поскольку она якобы не вписывается в окружающий ландшафт. Но и тут Илья надеялся на лучшее: уж он-то сможет отделать ее так, что она впишется куда угодно. Это же дешевле, чем строить новый дом.
Странное это было место, загадочное. За два года Илья не раз в этом убеждался. С самого первого дня он непрерывно ощущал на себе чей-то взгляд. Поначалу взгляд был недоверчивым, строгим, навязчивым. Илья частенько оборачивался, нервничал, не мог избавиться от неприятного ощущения, будто за ним наблюдают. Потом привык, расслабился. Да и взгляд уже не был испытующим, стал снисходительным, а потом и дружелюбным, приветливым. Выходя утром на крыльцо избушки, Илья махал рукой в сторону леса, приветствуя невидимого наблюдателя. И чувствовал, что лес отвечает ему чем-то похожим.
Странности были и в самой избушке. Сначала Илья посчитал, что пьяный бред его сильно пьющих коллег получается неправдоподобно одинаковым. И Мишке, и Володьке, и Саидке являлся один и тот же персонаж, о котором заговорили в первую же зиму. Илья частенько просыпался в избушке от холода: Мишка запросто мог не закрыть на ночь дверь. Но в тот раз, за ночь выморозив избушку, бывший доктор стоял на пути к трезвой жизни — не пил уже двое суток, плохо спал и вечером должен был истопить печь. Утром недовольные, теплолюбивые хохлы наехали на несчастного трезвенника, и тот на полном серьезе сообщил, будто какой-то мужичок не дал ему затопить, и он всю ночь с незнакомцем боролся. Мишка говорил убедительно, и возмущенные хохлы собирались по-свойски с мужичком разобраться. Когда же выяснилось, что тот сидит в печке и ногами выталкивает дрова наружу, а сам маленький, ростом с кошку, измазанный сажей, Мишку очень жалели и даже предлагали съездить к врачу. Конечно, двое суток после запоя — самое время для «белки».
Но после этого Мишка видел мужичка не один раз, только печку топить он не мешал, сидел на столе и болтал ногами. А вскоре и Володька с ним повстречался, проговорил с полночи, а утром, сообразив, что произошло, испугался и на три месяца бросил пить без «шаманов[2]» и подшивок. Саидка же, встречаясь с Печником, как они его прозвали, не боялся, вежливо здоровался и рассказывал потом, будто мужичок травит смешные байки и никого обижать не собирается.
Хохлы и Илья Печника не видели, но слышали по ночам топот его маленьких ножек по полу и по столу в столовой. В конце концов, его появления перестали считать пьяным бредом и, оставляя на столе что-нибудь из еды, поговаривали, что Печник ночью придет полакомиться.
А еще Долина вела себя странно, стоило появиться кому-то из покупателей. Обязательно что-то да случалось. То оползет край дороги, когда гости проходят по ней, то балка с лесов сорвется, то штабель с бревнами поедет. Трижды ковш у экскаватора падал, и все три раза — когда приезжали покупатели (мужики, нагло нарушая правила техники безопасности, на выходные складывали вещи в ковш и поднимали его повыше, чтобы никто не стащил). Илья понимал, что это всего лишь совпадения, но где-то в глубине души подозревал, что они вовсе не случайны.
Он сошел с электрички около часу дня и сразу увидел машину Кольцова. Погода стояла отличная, Илья снял куртку и подумывал, не снять ли и свитер тоже: солнце жарило, как в июле. За сутки, что он провел в городе, набухшие почки на деревьях лопнули и выпустили на свет прозрачную зелень. По канавам распустилась мать-и-мачеха, а кое-где в низинках белела ветреница. В такую погоду он бы с удовольствием прогулялся по поселку пешком — до Долины от станции было минут сорок ходьбы.
Кольцов просигналил, увидев, как Илья оглядывается по сторонам. Илья махнул ему рукой с платформы. Вместо прогулки, такой желанной с похмелья, придется париться в пропахшей бензином «семерке», что не прибавит здоровья на ближайшие два-три часа.
— Ты понимаешь вообще, что произошло? — спросил Кольцов вместо приветствия.
— Здоро́во, — ответил Илья, усаживаясь в машину.
— Здоро́во, здоро́во, — согласился Кольцов и завел мотор. — Нас по стенке размажут! Как ты мог так положить балку, что она сорвалась?
— Вот посмотрю и скажу. Я не кладу балки так, что они срываются, — Илья не очень-то верил в то, что Кольцов хорошо понял, как это случилось, если вообще побывал на месте происшествия.
— Однако она сорвалась! Они открыли дверь, впустили кошку. Ну, типа, примета такая. А бревно упало и в лепешку ее раздавило. А если бы кто из людей зашел? Я бы сел лет на десять, не меньше!
— Да не могла она сорваться! Ты чего, совсем ничего не понимаешь? Балка опирается на две стены. Она врезана в стены и сверху стенами прижата. Как она может упасть?
— Ну я-то откуда знаю? — фыркнул Кольцов. — Но она упала! Ты рубил, не я!
— Приедем и посмотрим, — невозмутимо сказал Илья. Наверняка Кольцов что-то путает. Не падают бревна с потолка в новом, недавно срубленном доме!
Сверху мусорная свалка напоминает природное кладбище – прессованные в брикеты бытовые отходы укладываются огромными штабелями, похожими на туши издохших животных, облепленных деловито снующими насекомыми-падальщиками, роль коих выполняют мини-дройды на гусеничных платформах. Дройды собирают мелкий мусор и обеззараживают верхний слой грунта, тщательно зачищая окружающую территорию, но жители ближайшего к свалке микрорайона все равно постоянно жалуются на неприятные запахи и маслянистые выделения из открытых участков почвы.
Покалеченному армейскому DEX-у по имени Квазимодо подобные сравнения в голову не приходят – он методично осматривает с двадцатиметровой высоты окружающее пространство, отыскивая цель, и, зафиксировав, уверенным движением направляет туда синий ромбовидной формы флаер с оранжевой эмблемой единой муниципальной службы на обоих бортах.
Несмотря на новейшие технические разработки, утилизация мусора в условиях мегаполисов до сих пор головная боль для чиновников, и губернатор Пантеона не является исключением.
Планету освоили одной из первых, она входит в перечень пяти самых густонаселенных колоний. Методики терраформирования со временем совершенствовались, так что колонистам сравнительно недавно освоенных планет куда больше повезло с климатом и экологией, чем местным обитателям – колебания температур в пределах одного климатического сезона здесь порой достигают пятнадцати градусов по цельсию, а погода может кардинально меняться в течении дня.
Вот и сейчас местное светило, потихоньку проваливающееся за горизонт, становится похожим на мутно-розоватый сплющенный диск, а из стремительно сгустившихся облаков накрапывает дождь. Киборг не обращает внимание на погоду, сосредоточившись на поставленной задаче — в десяти метрах от него виднеется завалившаяся набок безжизненная тушка одного из дройдов.
Держа ящик с инструментами наперевес, Квазимодо движется вперед своей вихляющей походкой, перекосившись на правый бок, перебирается через несколько развалившихся мусорных брикетов, но вдруг замирает, уловив какой-то едва различимый звук.
Несколько стремительных шагов в нужном направлении и источник звука обнаружен – детеныш ящероптицы, одного из немногих видов исконных обитателей планеты, переживших терраформирование, слабо шевелится, придавленный горой отходов из рассыпавшегося брикета и издает жалобный писк, больше похожий на скрип.
Киборг пристраивает ящик на свободный от мусора кусочек пространства и аккуратно освобождает птенца, не обращая внимание за крошечные игольчатые зубки, впившиеся в ладонь. Взлететь найденыш и не пытается – его левое крыло перебито и безжизненно свисает вдоль тушки. Стянув с головы форменное кепи, Квазимодо бережно укладывает туда пострадавшего словно в гнездо, попутно запуская поиск в инфранете на предмет ближайшей ветеринарной лечебницы.
А потом DEX случайно поворачивает голову чуть влево и натыкается взглядом на объект, которому здесь точно не место – полностью обнаженное человеческое тело, валяющееся среди отходов в позе сломанной куклы. Согласно данным от его сенсоров стопроцентно мертвое.
Мы сидели, молча глядя друг на друга. Никто первым не решался высказать вслух свои опасения. Но мы и так прекрасно, без слов, понимали, о чём думает другой. Понимали, что попали в лапы этого урода — дяди Паши. Понимали, что просто так он, скорее всего, нас не отпустит. Единственное, что было непонятно — что ему от нас нужно. Думаю, скоро узнаем. Не помирать же он нас здесь бросил. Мог бы тогда не кормить. Нет, что-то здесь не так. И что за порезы у нас на руках? В голове была полная сумятица.
— Тём, принеси воды попить. Что-то мне не очень. Тошнит и голова кружится, — слабым голоском проблеял мой друг, отвлекая от невесёлых размышлений.
Я с тревогой взглянул на Пашку. Действительно, выглядел он неважно: лицо бледнее обычного, губы синюшные, тёмные круги под глазами. На ум полезли дурацкие сравнения: «мертвец», «зомби»… Но сейчас было не до шуток. Я зачерпнул воды из бачка и сам его напоил.
— Ты чего расклеился, Паш? — спросил я с тревогой. — Мы по-любому отсюда выберемся. Ты веришь мне?
— Верить-то я верю, Тём. Но что ты сможешь сделать, если…
Договорить Пашке я не дал, быстро накрыв ему ладонью рот.
— Так, давай не нагонять на себя страху! Если хочешь, можешь ещё поспать, пока этот не придёт. Тебе тогда станет лучше.
Опять раскатал один матрас и уложил Пашку, накрыв покрывалом.
— Дождёмся дядь Пашу, тогда узнаем, чего ему от нас нужно.
Пашка кивнул и тут же уснул, а я посидел ещё немного возле него, поправил покрывало, подоткнув со всех сторон, и подошёл к бачку с водой. Хотелось есть. Оставалось водой немного приглушить чувство голода. Зачерпнул воды и с кружкой присел на матрас, привалившись к стене. Не торопясь, попил и поставил пустую кружку рядом на пол. Вставать не хотелось, была какая-то вялость и в теле, и в мыслях.
Не знаю, сколько времени я просидел так, перед тем как опять провалиться в сон.
Проснулся от Пашкиного голоса:
— Тёма, Тём! Да проснись же ты! — Пашка явно плакал. Я резко поднял голову и тут же скатился с матраса — мои руки и ноги были крепко стянуты широкой лентой скотча. Пашка сидел на полу рядом с придвинутым к стене матрасом и тихонько подвывал. Он, как и я, был связан. Я кое-как поднялся, сел, привалившись к матрасу, и хмуро взглянул на Пашку. Понятия не имел, что ему сказать:
«Не переживай, Пашенька, всё обойдётся! Мы отсюда обязательно выберемся!»
Похоже — уже выбрались, твою мать!
— Ты давно проснулся?
— Нет, только что. Это он нас сонных связал. А меня ещё и с постели поднял. Я даже не проснулся — ничего не почувствовал. В воде, наверное, что-то было подмешано, — не прекращая шмыгать носом и поскуливать, поведал Пашка.
Мы ещё какое-то время посидели, приходя в себя. Пашка уже не плакал, но на лице, с покрасневшими от слёз, выпученными глазами, читался страх; во взгляде была паника.
Оба вздрогнули, когда послышался лязг отодвигаемой задвижки, и с испугом взглянули на дверь. Да! Мне, как и Пашке, было страшно! Нет ничего хуже неизвестности.
В комнату вошёл Урод… Это имя дяде Паше подходило больше.
В руках он держал низкую табуретку. Пашка судорожно отполз к стене, отталкиваясь от пола связанными ногами, и с испугом глядел на Урода. Я не двинулся с места. Связанный по рукам и ногам — что я мог сделать для нашей защиты? Убивать нас, похоже, он не собирался. Сделал бы это ещё ночью, когда мы спали.
— Утречко доброе! — почти пропел Урод с ласковой издёвкой, присаживаясь на табуретку возле бачка с водой.
Я резко привстал, насколько позволяли путы на руках и ногах.
— Что вам от нас нужно?
На вопрос он никак не отреагировал. Обвёл нас взглядом — глаза были холодные и бесстрастные.
— Вы у меня в гостях, ребятки. Погостите маленько, а потом вернётесь домой — целыми и невредимыми. Калечить или лишать вас жизни я не собираюсь, если, конечно, будете себя хорошо вести.
— Нас уже ищут и обязательно найдут! — перебил его я.
— Ты, парень, помолчи, когда старшие говорят. А я тебя намно-о-го старше. Вы, люди, живёте мало, быстро стареете и умираете.
— Люди? А ты кто? — снова перебил его я.
— Этого вам лучше не знать. Если перебьёшь ещё раз — накажу! — сверкнул он на меня недобрым взглядом, но голос по-прежнему был ласковым, даже приторным, и это было ещё хуже.
— Вам нужно уяснить несколько простых правил. Будете хорошо себя вести и не станете их нарушать — вернётесь домой. Вы у меня здесь не первые и не последние. Тут мно-о-го ваших сельчан перегостило, почти все домой назад вернулись — кто вёл себя тихо и мне не перечил. Живут дальше и помалкивают!
При этих его словах меня передёрнуло.
— Зачем вы мне нужны? Хи-хи-хи-хи-хи! — тоненько закатился Урод. — Вы мне не нужны, мне нужна ваша кровь. А кровь у вас молодая, здоровая. Я давно за вами наблюдаю. Не курите, не пьёте, наркотиками не балуетесь. Чистить кровь не нужно, как у других, — и глаза его вновь стали холодными и бесстрастными.
«Да он псих! — подумал я. — Сумасшедший сектант! И кровь ему, наверное, нужна для обрядов».
— Правило первое! Кровь буду брать у вас по очереди — через день. Немного… Живы останетесь!
Я слушал и не верил, что я этослышу. Какой-то сюр! Посмотрел на Пашку, и сердце сжалось. Кажется, он даже не совсем соображал, что тут нам впаривал этот ублюдок. Я поймал Пашкин взгляд и еле заметно кивнул, слегка подняв подбородок вверх, желая его подбодрить. Между нами произошёл беззвучный диалог: «Малыш, не дрейфь! Мы вместе!» — он тоже едва заметно дёрнул головой и на секунду прикрыл глаза, отвечая мне: «Не беспокойся. Я в порядке!»
— Вы ведёте себя тихо, — продолжил Урод сладким голосом, — кровь отдаёте спокойно. Это не больно. Шрамы заживут, на утро и следа не останется. Пластыри-то я уже у вас убрал. Ручки чистые!
Я скосил глаза на руку, но из-за широкой ленты, стянувшей запястья, ничего не увидел.
— Станете сопротивляться — накажу! Наказание вам не понравится.
Он помолчал, видимо, давая нам время осмыслить сказанное.
— Правило второе! Отвар, что буду вам приносить, весь выпиваете — сразу! Это вашу кровушку восстановит. Не станете пить — загнётесь тут у меня через неделю.
Он взглянул на Пашку. Тот, как загипнотизированный, смотрел Уроду в глаза и становился ещё бледнее, если такое вообще было возможно.
— Вот тебя особо касается. В тебе весу-то сколько? И кровь рыбья! Хи-хи-хи-хи-хи! — опять тоненько захихикал Урод.
Хотелось вцепиться в эту мерзкую рожу и бить башкой о стену, пока не сдохнет. Я ж за Пашку любого мог порвать, а тут сижу, связанный по рукам и ногам, и ничего не могу. Это бесило. Убил бы гада!
— А ты, парень, глазки–то прикрой. Вишь, как сверкают! Что? Убить, поди, меня мечтаешь? Хи-хи-хи-хи-хи! Не сможешь — я бессмертный!
«Бессмертный, значит? Ну точно псих! Не зря же он ни с кем в деревне не общался. Псих-одиночка! И племяша замочил!»
— Многие мечтали… Да, только где они сейчас? А я — вот он, перед вами сижу!
«А если он и правда не человек? Какой он настоящий? Может, похож на гигантского паука? Они тоже кровью питаются. Рожа у него точно паучья. И на Кощея Бессмертного немного похож. Но это — вымышленный герой. Ага… А этот придурок — настоящий! Всё! Кажется, моя крыша поехала! Это что — шутка такая? Называется — «В гостях у страшной сказки»?»
— Правило третье! За собой ведро выносите сами. Вот тут дверка есть… — он сделал шаг к стене, у которой я сидел, и провёл ладонью по гладкой поверхности. Из стены рельефом выступил прямоугольник двери.
«Фокусник хренов!»
— Потом посмотрите. Там ниша, а вместо пола глыбо-о-окий колодец: внизу речка подземная. Будете туда из ведра выплёскивать, а чего удумаете — я вас самих туда брошу, утоплю, как котят! — наклонился и посмотрел вниз. Из ниши раздался его глухой, как из трубы, голос:
— Да вы не уто-о-нете, раньше помрёте, хе-хе, или от страха, или расшибётесь!
Он закрыл дверь и опять сел на табуретку.
— Правило четвёртое! Э-к-о-н-о-м-и-я! Вода в бачке для питья — на неделю! Не хватит — будете сидеть без воды. На три дня буду давать ещё ведро воды для гигиены. Обтереться там, в комнате прибрать, ведро ваше сполоснуть…
«Он чё? Завхозом на зоне работал? Ка-азёл!»
— Правила ясны? Если чего не поняли — спрашивайте!
— Долго ты нас здесь держать собираешься? Нас уже сутки дома нет. Начнут искать — дойдут до твоей избушки на курьих ножках. Чё делать будешь? Ты-то сам давно уже в розыске и…
Он захихикал, не дав мне договорить.
— Так ты думаешь, что вы в лесу заблудились? Хи-хи-хи-хи-хи! Ошиба-а-а-ешься! Ладно, меньше знаешь — крепче спишь! Большего вам знать не положено! — сказал, сверкнув на нас безумными глазами.
Меня всего трясло от ненависти и бессилия.
— Ты упырь, который таскает к себе людей, чтобы пить их кровь? А Настя, она — такая же? Её ты куда дел?
— А вот это не вашего ума дело! Настя там, где ей надо быть! Лучше о своей жизни побеспокойтесь! Будете послушными — скоро отпущу вас. Вы мне тут без надобности. Лишняя забота! — он опять зло зыркнул. — Посидите пока связанные. Сейчас поесть принесу, тогда развяжу.
И вышел, прихватив с собой табуретку и бачок, прежде вылив из него воду в колодец.
Мы подавленно молчали. Пашка, не отрываясь, смотрел на меня. Потом его лицо сморщилось, и он опять заплакал, поскуливая и подвывая. Слёзы дорожками катились по лицу, и он их то и дело смахивал связанными руками. То ли от собственной беспомощности, то ли от клокочущей ненависти к Уроду, то ли от обиды на Пашку, который уже, похоже, отчаялся и сдался, меня разобрала злость. И я, не выдержав, обрушился на хлюпавшего носом, подвывающего друга:
— Паш, ты мужик, или кто? Прекрати реветь! Хочешь, чтобы этот упырь тебя пожалел и отпустил, маленького, бедненького мальчика? Он — не человек! И мы для него всего лишь дойные коровки! Мы должны думать о том, как нам отсюда выбраться, а не слёзы лить! Ты понял?
Пашка затих и с удивлением посмотрел на меня. Я никогда раньше такс ним не разговаривал. Но нужно было привести его в чувство, чтобы он держался. Я один ничего не смогу сделать — а я ещё надеялся найти какое-нибудь решение. Из любого положения должен быть выход, и я его найду! Нужно только, чтобы мой друган совсем не скис, не упал духом.
— Тём, ты правда думаешь, что мы сможем от него сбежать? — он ещё судорожно всхлипывал, но плакать перестал. — Мы даже не знаем, куда идти. И дверь он запирает всё время. Тём, мне очень страшно. Что нам делать? — по его лицу опять побежали слёзы.
— Не плачь, Паш. Я обязательно что-нибудь придумаю, — уже без злости сказал я. — Нам нужно понаблюдать за ним, изучить получше, тогда… — я не успел договорить.
Послышался звук отодвигаемой задвижки, и в комнату зашёл Урод. Он, кряхтя, поставил бачок на табурет, вышел и тут же вернулся с объёмной корзиной. Поставив корзину на пол, подошёл к Пашке и, вытащив из небольших ножен белого металла нож с синей прозрачной ручкой, быстрыми движениями разрезал скотч на руках и ногах.
Потом подошёл ко мне.
— Без глупостей, парень. Шутить со мной — тебе дороже выйдет. Вмиг без головы останешься, хе-хе! — гнусавил он, разрезая скотч на моих, порядком затёкших руках и ногах. — В корзине еда и отвар. Сначала выпейте отвар. Он кровь и силы восстановит. На еду сразу не кидайтесь. Отвар как выпьете, полежите немного. Потом можно есть. Посуду и мусор в корзину потом сложите и поставите к двери.
Урод наконец вышел. Опять послышался лязг задвижки. Пашка сидел, не шелохнувшись, даже не убрав с себя скотч, я освободился от ошмётков липкой ленты и осмотрел руку. Действительно, от пореза и следа не осталось. Я потёр место, где была ранка: кожа была совершенно гладкая.
«Алхимик, сука!»
Растёр руки, подвигал ногами. Помассировал, разогнав мурашки, и попробовал встать. На нетвёрдых ногах подошёл к Пашке. Присел возле него, убрал скотч и стал ему растирать сначала руки, затем ноги. Он сидел и равнодушно смотрел на мои действия. Понятно — после истерики наступила апатия.
Ничего, главное — перестал плакать. Смотреть на это было невыносимо. Я потеребил Пашкины белёсые вихры и слегка притянул его к себе. Нужно было его успокоить. Он обхватил меня за шею и носом уткнулся в плечо. Я обнял его, поглаживая по голове. Так мы и сидели, не чувствуя времени. В комнате по-прежнему был полумрак. Да и за окошком светлее не становилось. Всё тот же кусочек серого тумана.
Потом я осторожно отодвинулся.
— Паш, нужно выпить отвар и поесть. Ты, вон, совсем плох, еле дышишь.
Я пододвинул корзину поближе и достал термос. Рядом столбиком стояли два пластиковых стакана. Отвинтив крышку термоса, налил в стакан немного отвара. От него шёл дух мяты и ещё каких-то лесных трав.
Дал стакан Пашке в обе руки и, придерживая своей, стал потихоньку его поить. Отвар был горячим, и Пашка отпивал его маленькими глотками. Убедившись, что дальше он справится сам, налил себе. Вкус был горьковатый, но не противный, пить было можно. Я долил ещё и ему, и себе. Не торопясь, мы выпили по стакану терпкого напитка и вместе легли на Пашкин матрас.
Он опять уткнулся мне в плечо, положив голову на мою руку и перекинув свою мне поперёк живота. Я не видел в этом ничего необычного или стыдного. Мы оказались в беде и, как всегда, Пашка искал во мне защиту. А мне было спокойнее, когда он рядом.
Но надо было поесть. День, если можно эту полутьму назвать днём, перевалил уже за половину, но, раз за окном не стало темнее, значит вечер ещё не наступил. Я стал доставать из корзины содержимое. В кастрюльке без ручек было несколько варёных картофелин и две небольшие зажаренные тушки каких-то птичек. Я не знал, как выглядят приготовленные тушки рябчиков или перепёлок, но отчего-то подумал, это они и были. В полотенце были завёрнуты два куска хлеба, два огурца и несколько перьев зелёного лука.
Мы молча поели, обтёрли руки краем полотенца и сложили остатки обратно в корзину. Туда же я бросил оборванный скотч и отнёс корзину к двери. Сняв с гвоздя полотенце, намочил его водой из бачка и, слегка отжав, дал вытереть лицо и руки Пашке, затем намочил ещё раз и обтёрся сам. Мы опять легли на матрас. Пашка повернулся ко мне спиной и свернулся калачиком на самом краешке, а я, подтянув его к себе поближе, укрыл нас обоих покрывалом. Он повозился, натягивая покрывало повыше, и негромко спросил, не поворачиваясь:
— Завтра он начнёт брать у нас кровь? Зачем это ему, он что, вампир?
— Паш, ну какой вампир? Вампиров нет. Их фантасты придумали. Ты книжек начитался. А этот… Он просто сука… урод. Ты же сам утверждал, что он сектант, вот ему кровь и нужна, чтобы обряды проводить. Он просто псих! Сектанты — все сумасшедшие!
— Я уколов всегда боялся, а он же руку резать будет… — с тоской в голосе продолжал Пашка. — Тём, я, наверное, не выдержу.
— Не думай об этом! Я попрошу, чтоб он тебя не трогал, я здоровый и сильный — я выдержу!
Пашка долго молчал, потом тихо произнёс:
— Нет, Тём, я тоже буду сильным. Мы вместе — ты сам сказал, значит, будем вместе до конца, я за твоей спиной прятаться не стану. Во-первых — это нечестно… — и совсем неслышно добавил:
— И потом… ты для меня самый близкий… друг. Если что, умрём вместе.
Но я услышал и, резко схватив его за плечо, встряхнул:
— Тьфу на тебя, Пашка! Совсем… с дуба рухнул! Лично я помирать не собираюсь… Тем более, из-за этого говнюка! И вообще н-е-с-о-б-и-р-а-ю-с-ь! И тебе не позволю! Умирать он, бля, собрался!
Он повернулся ко мне, слегка погладил по голове, потом просунул руку под мою и затих.
По мне прошёл электрический ток. Я почувствовал, как тепло начало волнами расползаться по телу от того места, где его коснулась Пашкина рука, собираясь в комок где-то в области солнечного сплетения и скручиваясь в пульсирующий узел внизу живота.
«Что за хрень? Я возбудился на Пашку?! Или… это что сейчас было? Звиздец! Приехали!»
Дом напомнил Яромиру о приходе гостей за полчаса — надо было успеть повторить фокус с парадным костюмом, причесаться и вообще — превратиться в куклу.
Гости были странной семьей. Хотя на карнавале Яромир успел привыкнуть к странностям. Говорили быстро, смотрели порой сквозь собеседника, и ещё — могли поменять за секунду несколько выражений лица, будто примеряли маски. Много улыбались, вполне искренне и тепло, но совершенно непонятно, чему.
Их сын, на год или два младше Яромира, вёл себя точно так же.
Расселись по разные стороны стола, но дети только слушали, а разговор взрослых укатился в намёках и цитатах так далеко, что Яромир понимал с пятое на десятое. Это его очень злило.
— …что слышно в системе, Николай? — спросила мама.
— Европу, что возле Юпитера, терраформировали, но для гоминидов подходят только два клочка-резервации. Остальное заточили под электронику. Не фонтан. Если будут предлагать перевозку — не советую. Марс — ещё куда ни шло, но Европа…
— Думаете, зачистят?
— При первых колебаниях котировок, — кивнул гость. — Биржа неустойчива.
— У машин не было доказанных противостояний? — отцу тоже было интересно.
— Локальные конфликты по Морю Ясности, свечение можно было наблюдать в стандартный телескоп. Нет, не взрывы и ничего похожего. Затравочное перепрограммирование?
— Там были бы светлячки, они бы отжигали по двадцать пять ватт.
— Что Земля?
— Хомо-заповедники под контролем. Ни одна из сторон не размещает близко от поверхности сколько-нибудь ценные производства, — выдал скороговорку Николай.
— Или размещает, — улыбнулась его жена.
— Тот комплекс в Липках — это липа классическая.
— А в каждой классической липе сидит настоящий… — она не договорила, но гости синхронно кивнули хозяевам, дескать, если что-то там и есть, то мы этого не подтверждаем.
— Маргарита, появлялись крупные личности с человеческими чертами характера? — настала очередь матери спрашивать.
— Ни один из жестяных мозгов первого ранга на человека не похож. Совершенно. Тут мы можем быть спокойны, ревность исключена, только бизнес.
Николай на секунду прикрыл глаза. Бросил:
— Если вас не интересуют окна из колодца наверх, то чего же вы ищете?
— Они не будут расширять допустимый энергетический и технологический коридор возможностей, — холодно обронила Маргарита.
Чёрные глаза на её треугольном лице вдруг показались Яромиру парой чёрных тараканов, которых он когда-то держал в банке.
— Мы не так наивны, Марго, — улыбнулся отец. — Нас интересует демография и разнообразие человеческой комедии. Не собираются ли там, — он ткнул вилкой в сторону потолка, — прикрывать лавочку.
— Антропоморфизм сохранится в прежних девиационных рамках. Корреляция с эталонными образцами продолжится регрессивным способом.
Яромир закашлялся. Отец сделал вид, что не слышит, мать изогнула бровь.
— Это означает, что людям не будут позволять окончательно оскотиниваться или преображаться в машины, а карнавал останется главным событием семилетия, — пояснил сидящий напротив мальчишка.
Заметно было, что он не испытывает к хозяину тёплых чувств, но ясно, что и с кулаками на Яромира не набросится.
— Отбор семейств — вот в чём основной вопрос. Будут ли они снимать фигуры с доски? В ближайшее время? — как ни в чём ни бывало продолжил отец.
«Будут ли они убивать», — Яромир сам не понял, как додумал эту фразу.
— В эти отчёты я не заглядывал, да и заглянуть туда человеку весьма проблематично… А вот вы не пользуетесь церебральным каналом данных, не общаетесь с машиной в прямом режиме, — он постучал себя по виску. — Учёба по старинке, с дисплея. И меня всегда удивляло, что вы не следите за внешним миром.
— Тогда бы мы стали такими же как вы, а вернее, наполовину машинами, — улыбнулась мама.
— Но это наш единственный шанс хоть что-то понимать, знать, быть свободными, — ответила ей Маргарита.
— Не по плечу нам такая задача, надорвёмся мы от неё, — вздохнул отец. — И если опустить средние строчки в длинном решении уравнения, то я отвечу просто: среди вас многовато воплотившихся, тех, кто окончательно стал машинами.
— Но и вы наш резерв, — Николай скопировал вздох отца. — Кто-то ведь жаждет знания, и регулярно оставляет расслабляющий досуг, чтобы окунуться в пену форвардных котировок на открытия в физике и, может быть, даже собрать немного настоящих денег.
— Такое редко бывает, — ответила ему мать. — У наших семьи крепкие.
— Но этот хилый поток позволяет нам закрыть недостаток в кадрах. Без вас мы бы зависели от лимита на клонирование, — парировала Маргарита.
Они говорили ещё долго. Уже пришли братья и сёстры Яромира, их спровадили наверх, а разговор всё длился. Наконец, гости собрались уходить. Родители задержались с ними на крыльце — договорить…
Яромир почувствовал, как его трясут за плечо.
— Дед, ты спустился? А мама? — он протёр глаза.
— Родителям сложнее, чем тебе. Детей и стариков карнавал почти никогда не забирает, так что говори пока со мной, — дед щёлкнул внука по носу.
— Что с твоими бакенбардами?
Тот посмотрелся в полированный бок сахарницы.
— Зеленею? Завтра последний день, ты тоже вот-вот начнешь меняться.
— Зачем? — внук сам побыстрей посмотрелся в кофейник.
Он хотел, чтобы у него отросли клыки и можно было прикинуться вампиром. Но вопрос из головы не исчез.
Дед сел на освободившийся стул, достал трубку, набил её и со вкусом прикурил от маленького свинцового дракончика, которого обыкновенно носил в жилетном кармане.
— Нам надо как-то оставаться людьми. Ещё когда всё начиналось, мы никак не могли решить, что отличает человека от машины или от животного. И что делать с двухголовыми младенцами? А таких начинали программировать и рожать едва ли не десятками.
Яромиру было грустно. Он понимал, что дед объясняет ему то самое главное, чего он не понял или не услышал в разговоре, но уж лучше объесться повидлом и просидеть весь день на унитазе…
— Вот так появился карнавал. Машины уже стали главнее нас, и те, кто стали машинами, не очень любили тех, что остались людьми. Нам оставили Землю(?), но запретили иметь города, самим летать в космос и много чего ещё. Телепорты вернули, да и то — лишь по большим праздникам. А в день карнавала мы не можем быть самими собой.
— Зачем?
— Чтобы быть искренними в хлопке одной ладонью, понять других людей, — он подмигнул внуку янтарно-жёлтым глазом с вертикальным зрачком. Веко тоже изменилось, стало тяжёлым и посерело. — Каждый понимает мир по-своему, а договариваться надо. Вот все барьеры и падают, абсолютно все.
— Но тогда для чего мне учиться, ведь всё только игра?
Дед выдохнул колечко дыма.
— Мелитон — отличный парень, за ним любой родич, как за каменной стеной. Но ему туго даётся учёба. А если мы перестанем разбираться в том, как работает дом, то рано или поздно станем очередными йоликами. Так что он всю жизнь будет играть и держать семью в кулаке, а ты — строить для него декорации и заниматься домом. Так оно лучше выйдет…
Ещё одно колечко уплыло…
— Иди спать, утро вечера мудренее.
Яромир взглянул на свои удлинившиеся когти и решил, что лучше ему заснуть…
Утро началось с визга Беллы. Запредельного, пронизывающего, истеричного — он сотрясал весь дом. А когда в спальню девочек прибежала мать, похожая на зеркальную куклу, визг только усилился. Девочку предупреждали о трансформации много раз, и она не боялась, но проснуться большой прямоходящей болонкой со злыми рубиновыми глазами в её планы совершенно не входило.
Каждый мог рассматривать себя перед зеркалом. Мелитон стал похож на медного голема, тяжёлого, основательного, с широким ступнями и ногами на шарнирах. Костя стал жуком-бронзовкой. Яромир — деревянной куклой, вроде как липовой, с длинным носом и блестящими никелевыми когтями. Наташа пошутила, что он теперь может не мечтать о татуировке, как полгода назад, а вырезать её себе. Сама она обернулась мраморной статуей, и всё бы хорошо, да к её руками пристало яблоко, тоже мраморное, от которого она никак не могла избавиться.
Отец почти не изменился, только иногда выдыхал из ноздрей синее пламя. Дед обернулся человеком-волком с одним выпавшим клыком. А бабушка — невероятной куклой из множества клочков материи и катушек с нитками. Дядя Михаил и тётя Настасья стали словно половинки человека: у каждого было по две ноги и по две руки, но вторые руки и ноги оказались прозрачными, и можно было, прижавшись срезами туловища, стать одним целым.
За вздохами, ахами и привыканием к новому облику прошло всё утро, и когда раздался первый удар часов на башне — в день маскарада от полудня до захода солнца их слышал весь город — сообразили, что ничего не ели с утра, и было бы неплохо подкрепиться.
Дел указал на дверь и первым спустился с крыльца.
На улицах — буйство перьев, шестерёнок, щупалец, локонов, игл, лап, языков, колёс, клыков, хвостов, гребней, манипуляторов и всего, что только может обрести при карнавальном превращении человек. Буйство умопомрачительных оттенков и расцветок, разнообразие запахов и непрестанные крики-разговоры-шёпот… Вся эта масса недавних соседей, приятелей, совершенно незнакомых людей и ближайших родственников ела, пила, что-то вдыхала, нюхала, кривлялась и приплясывала.
Не успела семья дойти до ближайшей харчевни, как Мелитон умудрился потеряться — наверное, он не хотел быть сейчас вместе с ними. Пообедали жареными осьминогами, орехами в масле и сливовым напитком.
Со следующего часа включилась музыка, и дом перестал отзываться. Наташа было заплакала, но отец сказал, что всё в порядке и к вечеру это закончится. Музыка становилась всё громче, существа вокруг будто торопились пить: в воздухе всё ощутимее пахло спиртом и носились какие-то странные запахи, от которых кружилась голова.
Толпа на улице танцевала, кто-то пел, иные пытались забраться на стены домов. Строения отрывались от земли и перемещались — очень медленно, чтобы никого не задеть, никому не переломать костей.
— Меня зовут Гладиус! — крикнул им в лицо бирюзовый попугай и растворился в хороводе.
— А меня — Тамара! — заорала багровая ящерица с глазами на длинных стебельках.
Все вокруг начали выкрикивать свои имена, закричал и Яромир…
Музыка гремела. Не было никакой усталости. Словно в чаду, не заметив, как, вся семья стала частью одного из хороводов. В центре круга стоял барабанщик с головой селезня, выдыхал большие мыльные пузыри, взрывавшиеся над головами танцующих. Перепончатые ладони заменяли ему палочки.
На стенах домов стали проступать неясные фигуры, а высоко в небе замелькали лазерные лучи.
Незаметно прошёл ещё час… и второй. Сознание перестало подчиняться — лишь хотелось всё больше веселья, плясок. Яромир заметил человека-улитку, странную брюхоногую тварь, на спине которой была сумка, вроде кенгуровой, откуда высовывалась ещё одна улитка — и как-то понял, что это мать с дочерью. Ноги сами плясали, руки прихлопывали — и иногда бросали в рот лакомства с проплывающих мимо лотков. А потом он вдруг оторвался от руки отца и умчался по улицам в хороводе созданий одного с ним роста.
В это время на соседних улицах так же неистово кричали и плясали его недавние знакомцы. Йоликам казалось, что лучше этого тёмного, дикого танца нет ничего на свете. А недавний их гость, мальчишка с нейрошунтом в голове (имя его Яромир так никогда и не узнал) старался проглотить побольше сомы, потому что вымуштрованное сознание подсказывало ему, где начинается иллюзия, каким образом обманывают жителей города-однодневки. И разгадать секрет ему нельзя даже в собственной голове, потому что вслед за знанием придет отвращение к людям, которые этим знанием не обладают…
Яромир не помнил, сколько прошло времени. Сколько он услышал имён и сколько раз выкрикнул своё собственное. Но вот заиграла самая быстрая, самая громкая и яростная мелодия, и танец стал похож на чечётку, только вместо щёлкающих каблуков хлопали ладоши. В такт, чтобы точнее попасть в щупальце, руку, или плавник соседа.
Первый удар курантов — и облик вернулся к старому, привычному, настоящему. Упали маски.
Второй удар — и память воскресла, будто её и не вытесняли животные страсти.
А музыка длилась, ладони хлопали, и было ещё целых пять ударов, чтобы подумать о собственной судьбе.
Яромир вдруг испугался, и левой рукой схватился, изо всех сил вцепился в соседскую ладонь, но правой промахивался, только хлопал ладонью в пустоту. Но вот, с очередным ударом курантов, девчушка справа сама схватила его за руку. Все вокруг лихорадочно пытались остановиться, прийти в себя и одновременно «заякориться», закрепиться на месте.
Последний удар.
Дома остановились, воздух стал чист и прозрачен. Вокруг всё больше улыбок и вздохов облегчения. Всё-таки был там одиночка — стоял у крыльца из тёмных перекрученных полос железа, держал руки в карманах и оглядывался на толпу.
Слишком презрительно?
Чересчур праведно?
Просто лениво?
Почти сразу вокруг возникла пустота: его сторонились как чумного.
— Дети, возвращайтесь домой, дети, возвращайтесь домой, быстрее возвращайтесь, — голос дома звучал в ушах со всё большей настойчивостью.
Яромир знал, что с закатом карнавала дети уходят с улиц, и это общее правило. Вокруг спешили разойтись маленькие силуэты. Навалилась страшная усталость, и ноги еле шли. Добрался лишь потому, что дом подсказывал, куда свернуть. На крыльце его ждал Мелитон, остальные уже вернулись и улеглись спать прямо в креслах и на стульях перед камином. Яромир решил, что ковёр тоже мягкий и об очередной загадке карнавала он подумает на нём, но сразу провалился в сон.
…Спустя два дня дом пролетал мимо старой угольной шахты. Дед вывел молодняк наружу — от города следовало отвыкать постепенно. Они вместе облазили все уцелевшие механизмы. Однако потом им пришлось рассчитывать, сколько угля эта шахта производила, сколько электричества потребляла и сколько людей там трудились. Хорошо, что считали все вместе, по задачнику — удалось справиться за полчаса. А после дед позвал отца. Вдвоём они притащили из дома настоящий страховочный трос, лебёдку, лямки, упоры, собрали катушку и стали осторожно, по одному, опускать детей в ствол шахты на минутную экскурсию — дом признал её безопасной, в ближайшие годы там ничего не могло обрушиться.
Когда спускали Костю, Яромир с отцом вертели ручки.
— Что с этим одиночкой? Его убьют компьютеры? Он теперь чужой?
— Чужой — это почти наверняка. Насчёт убийства сказать не могу. Но что-то неприятное с ним случится. Можешь мне поверить, — отец следил за скоростью спуска и не забывал прислушиваться к обрывкам весёлых криков из шахты, чтобы не пропустить момент, когда троюродному племяннику станет страшно. — Считай, что это единственная примета, в которую я верю.
— А что нам делать?
— То же, что и всегда. Учиться. Знать математику и технику настолько, чтобы приказывать дому, а не просто слушаться его советов. Иногда оглядываться на мир, узнавать, что делают сейчас компьютеры. И оставаться людьми. Не дикими и не заученными. Это занятие на всю жизнь…
Да, Да!! Уже тянем!!!
Подошла очередь Яромира, он с любопытством вертел головой, представляя, как надоедливо и тяжело было спускаться сюда каждый день. Но глупых шуточек с тросом и заевшим механизмом он не боялся — верил семье. Ещё — ухал, как филин, чтобы услышать эхо. Кинул камень в темноту. Рассмотрел записи на стенах, но не успел прочитать. Было интересно.
Из глубин шёл еле слышный гул. Машины работали.
Станислав Бескаравайный
Родился и живу в Днепропетоовске.
В 2000-м, работая на трубном заводе, видимо под воздействием окружающих индустриальных пейзажей и древних промышленных установок, начал писать фантастику.
Почти одновременно — в 2001-м — ушел с завода в аспирантуру. Философия. Сейчас преподаю в Металлургической академии.
Опубликовал сколько-то десятков рассказов, еще больше критических статей (именно за критику получил единственную свою премию — «Бронзовый Кадуцей»). Публиковался в журналах: «Полдень XXI век», «Реальность фантастики», «Меридиан», «Очевидное и невероятное», «Уральский следопыт», «Млечный путь», «Дніпро», «Порог». Был в нескольких сборниках: «Иду на мы», «Я и Я», «Трудный путь».
Вышел роман «Жажда всевластия», написал еще несколько, однако же с крупной формой все идет не так бойко.
А тем временем генерал Райбек мучительно краснел за своих племянников.
С Максимом Кобариным он не был на короткой ноге, но они много раз общались по делам. Правая рука нового владельца компании, один из тех, с кем компанию подняли на ноги после двухлетнего перерыва, Кобарин был легким на подъем человеком, понимающим и, что самое главное, хорошо знающим, с кем стоит поддерживать дружеские отношения, а с кем нет. Анатолий Волков называл это чутьем нужных людей.
Через генерала Райбека “DEX-Company” получала новые заказы на боевых киборгов и он же, в общем и целом, представлял заказчика в лице ВПК. Один из самых полезных знакомых.
Поэтому обратиться он мог с любым вопросом и ему никто не отказал бы. Но пришлось обратиться именно по семейному делу.
Кобарин выслушал, попросил посмотреть материалы дела — собственно, они с Майклом Бартоном разминулись всего-то на час по времени приезда в Управление полиции.
— Стесняюсь спросить, вашей племяннице что, понадобился киборг определенной внешности? – попробовал подвести логическую базу под произошедшую девичью причуду Максим.
— Нет. Она почему-то хотела спасти самого неспасаемого!
— И выбрала этого?! Мало того что убитого в хлам, так еще и зараженного?
— Синдром спасителя. И ведь, идиотка великовозрастная, вместо того чтобы поспрашивать у старших, может, есть способ надавить на ее начальство, чтобы разрешили все сделать, как ей хочется, такое вот выдумала!
— Да, очень глупый поступок, — — согласился Кобарин. — Хотел бы я знать, почему она не догадалась нажаловаться на жестокое обращение с киборгом в ОЗК? Раз к нам не захотела.
— Откуда мне знать?! Максим, у меня Руслана и этот обормот Никита — единственные родственники. То есть своих детей у меня нет, но… Давайте как-то договоримся о претензиях со стороны вашей компании?
— Мы бы из дела конфетку сделали! А ей бы сваяли такого же или вообще разумного дали бесплатно. А теперь выход только один – объявлять, что они действовали с нашего ведома и согласия.
— И? – постарался не торопить Кобарина Райбек. — Что от меня нужно, чтобы компания это подтвердила?
Максим подавил недостойное желание потребовать уменьшения скидок на оптовые партии. Хотя очень хотелось.
— Чтобы это подтвердить, они должны числиться нашими сотрудниками.
— К вам перейти работать?
— Да.
— Перейдут, — уверенно сказал генерал, — готовьте документы, подпишут.
— А вы уверены? – Максим как раз сомневался, что решившиеся на подобную авантюру молодые люди безропотно подчинятся приказу дяди. Брат и сестра Михайловы выросли в условиях неограниченных возможностей и практически вседозволенности. Уверенные в собственной исключительности и в том, что законы писаны не для них, а глубина проступка измеряется величиной штрафа. Может быть, девушка немного сознательнее брата, но именно немного.
— Или я лично выпишу обоим направление в действующую армию, — — процедил генерал — И не в горячую точку, а на какую-нибудь забытую всеми богами и ангелами дыру, копаться в гангренах и вшах. Даже участковыми терапевтами ни на одну планету десять лет их не возьмут! Элитные врачи, черт их возьми! Позор на старости лет.
Кобарин пожал плечами.
— Если вы гарантируете их согласие, то вопрос можно считать решенным. Юраса Томсона тоже заставить сможете? Признаться, для нас он куда более желанное приобретение, чем ваши племянники.
— Они его и убедят. А ему скажу, что сплавлю паршивцев в глушь, если будет упорствовать.
— Можете рассориться с племянниками в таком случае. И Юрас вас за шантаж любить тоже не будет.
— Мне его любовь не нужна. Если дело принципиальное, то я прошу только за племянников. И мой зять тоже обещает за ними присматривать. А то так и погон лишиться можно! Гоните всех сюда, разберемся на месте.
Максим утихомирил генерала, сказав, что сейчас закончатся беседы со следователями и они все решат.
— Киборга заберем, — добавил напоследок Кобарин. – Уж простите, придется вашей племяннице обойтись без него.
— Согласен, — — генералу совершенно не хотелось, чтобы хоть что-то напоминало о случившемся.
Максим связался с Бартоном, уточняя, когда можно переговорить с тремя почти сотрудниками.
— Доктор Михайлова осталась думать о своем поведении, ее брат ждет адвоката, наш клиент отправлен взвешивать свои шансы на счастливое будущее.
— Прекрасно. Пусть всех приведут сюда, адвокат прибыл. С киборгом что? Команду отлова зовем? Они уже тут, сигнала ждут. Ринат просил не пытаться взять парня силой, говорит, сможет с ним договориться.
— Всей бандой?
— Конечно, — — улыбнулся Кобарин,
Ринат Кобарин, его подопечный разумный DEX-6, один из старших администраторов в Центре реабилитации, возглавлял добровольную команду таких же как сам нестандартных киборгов. Они хорошо сработались, вместе ездили и искать разумных и выручать их, и учили потом.
— Остальных, видимо, для подтверждения благих намерений.
—
Или огневой поддержки.
С Ринатом и его командой Томас был знаком, а вот остальные сотрудники таких киборгов видели впервые. Нет, сотнями пестрых косичек или неформальной одеждой эти DEX’ы публику не эпатировали, но от людей их отличали исключительно эмблемы DEX на одежде. И если честно, они смотрелись как эмблема какого-то армейского подразделения, а не идентификационная метка. Или надпись на одежде, в смысл которой никто не вчитывается.
Первый раз Томас удивился, что у киборгов фамилия Кобарина. Но оказалось, что он их официальный опекун.
— У господина Волкова тоже есть подопечные? – спросил он тогда.
— Нет. Он у нас метит выше, — буркнул Кобарин, — — собрался дать фамилию тому с кем в брак вступит.
— Киборгу?
— Да.
— И есть кандидат?
— Ринат.
— А как опекуну, — съехидничал тогда Томас, — вам не кажется, что ваш потенциальный зять слишком стар для Рината?
— Не кажется. Я надеюсь, что из этого просто ничего не выйдет!
Высокий темноволосый Ринат Кобарин, такого же роста Ник Кроль. Внешность третьего киборга, Тома Кобарина, видимо, составлялась по фенотипу среднестатистического европейца. Светловолосый, чуть коренастый, светлоглазый.
— Максим Сергеевич, — коротко кивнул Кобарину Ринат, — мы готовы.
— А Ву где потеряли?
— Ву на Маску уехал. Сегодня мы взяли в команду Ганса.
Кобарин не стал это комментировать. Раз Борис Кроль, директор реабилитационного центра “DEX-Company”, разрешил «семерке» выйти на задание, значит все в порядке. Может, это даже его экзамен, а Ринат и его бан… команда то есть (но на язык упорно лезло именно слово банда) выступают в роли экзаменаторов. Как новенький отреагирует на нестандартную ситуацию, какой способ решения выберет.
— Наша задача?
— DEX-6, — начал рассказывать Кобарин вслух, исключительно для многочисленных зрителей, так как все файлы киборгам он уже переслал, — — восстановлен из комы. Несколько лет был в полной изоляции. Несколько недель или месяцев использовался как подопытный.
— Недель? Или месяцев? – уточнил Ринат, не понимая, почему такой разброс. — База данных повреждена?
— Хакер поработал. Степень разумности неизвестна, уровень работоспособности тоже.
— Хакера нам можно допросить?
Максим нахмурился, и Ринат поспешил убавить уровень сарказма.
— Постарайтесь договориться. Силу используйте только если попытается прорваться
— Сделаем.
***
Сказать, в какой момент он пришел в сознание, Антон не мог. Запись в цифровой памяти имела протяженность больше десяти суток с момента включения, но именно себя он осознал только сейчас.
Были несколько отрывочных осознанных фрагмента за эти 247 часов — и все.
Чувствовал он себя плохо, слабость во всем теле. Система работала в режиме ускоренной регенерации. Процесс был запущен не киборгом, а командой извне. Но контроль над системой легко удалось восстановить.
Человек бы ужаснулся, но боевые киборги выкарабкивались и из ситуаций с куда большим уровнем повреждений. Каждое в отдельности уже не критично, но требует длительного восстановления. Без активации имплантатов он едва может двигать ногами. Нижняя часть живота неприятно ныла, датчики много чего еще фиксировали.
Больно. Тяжело. Но он живой.
— Ему нужно серьезное лечение. Покой, лекарства, сон. Сегодня я его осматривал, он может выдержать перевозку. А там, дома, мы его на ноги поднимем.
— В транспортировочный модуль уложим? – Юрас, как и раньше, занимался организацией всего, что не было связано с лечением.
— Я бы не советовал, — после паузы произнес Никита, — но только если не будет перегрузок.
— Не будет. Это хорошо, полетим налегке.
— А криокамеру?
— Зачем?
— Ее вернуть надо. Это дорогое оборудование.
— Да эта бандура три метра в длину!
— Еще скажи, что она в корабль не влезет!
Юрас не так чтобы хотел оставить камеру себе, у него она была и даже классом повыше, но не просто так ее нужно тащить, ее ведь на место как-то потребуется водрузить. Но главное сейчас — попасть на планету, а там он придумает как осуществить возврат имущества.
— Я думала, киборги поправляются быстрее, — задумчиво произнесла Руслана. — А Антон все еще очень слаб, и воспаление только начало спадать.
— Киборг-то здоров, — объяснил Юрас, — — а органическая его часть — — нет. Регенерация -— это хорошо, но не мгновенно.
— Насколько он быстрее поправляется?
— Среднего человека? Именно заживление в двадцать раз быстрее. Восстановление же в одиннадцать раз.
Руслана попробовала перевести это в более понятные ей сроки.
— То есть глубокий порез или ожог…
— Вместо пары недель заживут за сутки. С поправкой на уровень энергии, может быть, двое. Такая операция на человеке — это несколько недель постельного режима, то есть сейчас он в состоянии, когда прооперированный первый раз встает с койки.
— И тогда расчетный восстановительный период займет около полутора-двух месяцев, — подсчитала Руслана. – Но… говорят же, что киборги встают в строй через несколько дней.
— А сколько они потом в этом строю стоят — не говорят? – иронично спросил Юрас. — Не смешивай работающие имплантаты и тело без их подключения. Имплантаты его могут сейчас поднять, и он даже в бой пойдёт.
Руслана невольно поежилась, представляя, какую боль испытывал бы отправленный на такую пытку человек. И весь перелет обратно она не разрешала Антону вставать, разве что только до санузла. Они с братом долго спорили, не оставить ли пациента полностью на постельном режиме, но Никита убедил ее, что движение положительно скажется на выздоровлении. Это же не километр идти. Да и парню будет неудобно. Он же в сознании, а лежать с катетером и прочими трубками очень дискомфортно.
Антон слышал, как они в подробностях обсудили план возвращения и лечения. И был все в большей растерянности.
Кто эти люди? По некоторым словам и плану, как они будут проникать в помещения, обходя камеры и охрану, он понял, что они его, оказывается, украли. Но откуда? Со станции? Как они там оказались?!
Он не понимал их и поэтому не доверял. Украли, перепрограммировали, плюс — у нового хозяина навыки очень специфичные. Он явно был специалистом по киборгам, и у киборга нет ни единого шанса скрыть бракованность. Стоит запустить тест…
Тут Антон снова терялся в догадках. Система хранила данные о запуске сервисных тестов, они должны были показать, что он неисправен. Но он по-прежнему у хозяина.
Так тот специалист “DEX-Company” или хакер? Если не вор, почему пробирается на планету тайком? Не мог же неправильно расшифровать результаты?! Или мог?
Конечно, не мог. Он узнал, понял. Рассказал остальным. И теперь люди задавали очень странные вопросы. Словно человеку. Антон был в постоянном напряжении, боясь себя выдать. В каждом вопросе подозревал скрытую проверку.
Он полностью передал управление процессору, отвечал только машинными фразами. И твердил себе, как заведенный: «не думать — не думать — не думать», реагировать должна только программа. Если они его восстановили, значит, знают, где он сломался. Раз знают где, знают и что произошло. Исправная машина не могла сделать того, что он сделал. Тогда? Что тогда? Антон пошел в своих вопросах по сотому кругу, так и не решив, что делать. Он все еще был слишком дезориентирован происходящим, травмой, восстановлением. Настолько, что даже не испытывал благодарности за спасение, потому что не знал, для чего он им.
Странно. Если о его состоянии известно, то почему его молчание и малоподвижность люди считают нормальным, но при этом пытаются провести коммуникационный тест? И так ведь поняли, что сломан, так зачем? Это пугало киборга еще больше, заставляя чуть ли не дышать под счет.
Да, воспоминания о медцентре были слишком свежими, ведь для него не было больше двух лет в криокамере, он отключился в разгромленном зале и включился на стенде.
Но все-таки он не мог не думать, то и дело возвращаясь мыслями к вопросу — кто эти люди?
Может быть, это конкуренты владельцев станции? Выкрали, чтобы воспользоваться результатами экспериментов? И что его ждет? Может, стоит подумать о том, чтобы повторить бой. В прошлый раз он не выиграл, но тут нет киборгов, а людей всего трое. Надо только накопить сил. В таком состоянии он не выдержит больше десяти секунд боевого режима. Этого на всех не хватит.
Что киберворы стараются проникать на планеты нелегально, это он мог понять. С прежними хозяевами он прибывал в космопорт на частной яхте, на лайнере, в транспортировочном модуле, но чтобы их высадили посреди леса? Сначала он подумал, что следует предупредить всех о своей биологической опасности. Но вспомнил, откуда его похитили, и что двое из его похитителей врачи. Значит – угроза нейтрализована. И выбросил это из головы, сосредоточившись на просмотре записи того, что обсуждали люди.
— Криокамеру закатим, как и выкатили. Время будет. — Его хозяин расписал хронометраж действий, но логика их от киборга ускользала. Люди полагали, что им запросто удастся в течение нескольких недель нелегально держать его в человеческой больнице. Гражданский телохранитель, конечно, не был профессиональным охранником на территориях общественного пользования, но вероятность успеха, по его расчетам, не поднималась выше семи процентов. Но зато это согласовывалось с его собственными планами. Так как людям придется соблюдать режим секретности, в его палату они будут заходить нечасто. И у него будет достаточно времени без присмотра, чтобы сбежать. Поэтому он изображал спящего со всей старательностью.
Люди выкатили флайер, расселись и взяли курс на город.
Когда подлетели к большому комплексу построек, уже начало смеркаться. Оставили флайер довольно далеко от ограды — кстати, это уже был третий флайер. Почему они пересаживались, киборг понимал, – заметали следы. Он молча следовал за людьми, стараясь расходовать силы максимально эффективно. Хозяин отдал абсолютно однозначный приказ, которому киборг не мог сопротивляться – иди строго за ними и ни звука. А хотелось, и не раз, рвануть в сторону и скрыться. Только вот задача-минимум была сейчас не грохнуться.
Они прошли через совсем узкую калитку по газону, обходя камеры (для чего приходилось прятаться и почти на четвереньках ползти за кустами), добрались наконец до здания и встали перед входом. Не центральным, а запасным.
— Переодеваемся. — Хозяин открыл рюкзак, доставая четыре пакета с медицинскими халатами. — У нас тридцать секунд.
Все сняли брюки, под ними уже были надеты штаны от медицинской формы, быстро скинули все в пакет, так же быстро натянули халаты. Хозяин раздал бейджики с именами, женщина поправила на Антоне халат, одернула полы и провела по плечам, разглаживая складки, пока третий человек возился с карточкой и замком.
— Готово. Антон, за дверью кто-то есть?
— Никаких объектов в радиусе тридцати пяти метров не зафиксировано.
— Отлично. По коридору, направо, по лестнице и на второй этаж.
Они прошли еще несколько помещений и, наконец, оказались в небольшой двухместной палате.
— Ну вот, мы и на месте, — женщина сама откинула одеяло с койки, — ложись, Антон.
Второй мужчина тем временем быстро включал оборудование, подкатил из угла штатив для капельниц, куда-то вышел и вернулся с пачкой лекарств и ампул. Хозяин сидел на соседней койке и что-то делал на планшете.
— Так. Палата изолирована от общей сети. Ее словно нет ни для камер, ни для другой электроники. Все.
— Отлично!
Женщина улыбнулась, как показывали датчики, с огромным облегчением.
Потом села на край постели.
— Как ты себя чувствуешь? – спросила она.
После того как ему поставили капельницу, а перед этим ввели сразу три ампулы лекарств, ему стало полегче, а приняв горизонтальное положение, он почувствовал почти счастье. Антон никогда не был в больнице, врачи к его прежним хозяевам приезжали домой сами. И он с некоторой настороженностью ждал прибытия.
И понял, почему болеть нужно в больнице. Там можно лежать.
— Идет регенерация. Ориентировочный…
— Антон, успокойся. — Руслана ошибочно решила, что киборг оправдывается. — Теперь твоя задача — поправляться. Завтра мы обязательно поговорим.
***
Первого декабря позвонила Лина и пригласила в гости – через два дня Стефану исполнялось восемь лет, и она решила отпраздновать это событие со всей возможной пышностью, и потому пригласила всех подруг, считающих нормальным отмечать день рождения… то есть день выпуска… киборга. Таких подруг оказалось немного… а точнее – только Нина.
Нина попросила перенести с пятницы на субботу – законный выходной, и даже экскурсий в этот день не планировалось, Лина согласилась.
В пятницу Нина наконец решила, какой купит подарок, взяла с собой Васю и в свой законный обеденный перерыв полетела в универмаг. Восемь лет! – для киборга целая жизнь. А если бы он был человеком? – ему нужны были бы игрушки. А Стефан еще и изучением птиц занимается… значит, нужна игрушка-птица… а поскольку времени на выбор мало, то и выбирать должен был Василий. Он и выбрал – и Нина от его выбора с минуту находилась в ступоре. Ярко-фиолетовое нечто на двух лапах и с пятью глазами! Причём Василий утверждал, что это – лиса и почти птица (лап-то две, как у птицы!)!
Нина твёрдо была уверена, что у птицы должны быть клюв и крылья – у этого нечто ни того, ни другого не было, потому Василию отказала и выбрала сине-белого страуса, его забраковал Василий за отсутствие искина… потом Нина увидела плюшевого пони, но Василий заявил, что пони не птица, и потому он был оставлен в магазине…
Время обеденного перерыва заканчивалось, в результате Нина схватила поданного продавцом огромного серо-полосатого филина с простеньким искином, который в режиме дрона мог недалеко и недолго летать… Василий филина одобрил, но с «лисой» расставаться не захотел, поэтому пришлось купить и её – и подарить Василию.
***
Вечером позвонила Зосе и озадачила вопросом:
— Есть что-нибудь нарядное на парня двух метров ростом? Парню восемь лет… и он Irien. Ну… и ещё что-нибудь… для DEX’ов, парней и девушек… спортивные костюмы и платья… понаряднее.
Зося в состоянии шока притащила домой к Нина полный огромный баул вещей на гравитележке – от белья и домашних платьев до плотных рубашек и свитеров – и Нина купила всё. Пригодится. Потом попросила принести ещё чего-нибудь из платьев-рубашек-футболок-белья – и тоже взяла все вещи вместе с сумкой.
Потом метнулась в кулинарию – и даже успела до закрытия купить почти двухкилограммовый ванильно-шоколадный торт с ягодами. Десерт обошёлся недёшево – но ведь не каждый день приглашают на день выпуска киборга! Который, к тому же, названный брат!
В субботу пятого декабря Нина встала в шесть, привычно проверила почту, ответила на пару вопросов редактора сайта, получила его уверение: «В понедельник уж точно авторские инфокристаллы будут у Вас!», получила сообщение о перечислении денег за переводы – тут же перевела всю сумму в банк на неснимаемый счёт, позавтракала, выдала ЦУ Кузе – и полвосьмого полетела в гости.
В посёлке останавливаться не стала, остановилась на Домашнем острове и разрешила Злате, Змею и Ворону взять из баулов рубашки-носки-футболки… что подойдёт по размеру, но только четверть от всех вещей. Надо и тем ребятам что-то привезти! Змей, узнав, куда именно направляется хозяйка, пожелал её сопровождать – ведь там на двоих человек четыре киборга! Нина была не против – и далее полетели вместе.
На Жемчужном острове Нина выгрузила половину вещей из баулов – всем досталось по подарку, вместо вынутых вещей Фрол нагрузил флайер банками клюквы в мёде, Нина прошлась по модулю и всем сказала что-то хорошее – Irien’ы при её появлении перестали вскакивать с мест и шарахаться, и её это очень обрадовало, наконец-то они смогут забыть прошлое существование и начать жить.
***
Метеостанция сияла чистотой! Вокруг лежали сугробы – но площадка для флайера была расчищена и обозначена. Лина пригласила гостей в модуль, по пути крикнув куда-то вдаль: «Игорь! Иди сюда!»
— Кто такой Игорь? – чисто на автомате спросила Нина, поздоровавшись и думая о чем-то другом. Змей вынес из флайера коробку с тортом и подал Лине, затем достал из багажника подарок и понёс его сам.
— Твой киборг… или вы оба только про девочек помните? Он на кухне работает… в основном. Так уж получилось… девочки по сменам охраняют остров, а парень делает женскую работу.
— Ну… раз девочки DEX’ы, а парень развлекательной линейки… так и получается. Это Змей… тоже DEX… и так получилось, что для местных крестьян он значится как мой приёмный сын. Змей, Лина для тебя охраняемый объект.
— Принято. Куда поставить?
— Вот сюда, – Лина показала рукой на дверь в кладовку, куда следовало положить коробку с филином до начала праздника, чтобы именинник не начал играть раньше времени.
Гости вошли, Карп Нежданович встретил Нину, как родную, а Змею даже пожал руку – и показал на заставленный угощениями стол, приглашая садиться.
В модуль вошел довольный огромный Стефан, неся полную корзину рыбы, вслед за ним в модуль проскользнул худощавый Игорь и потащил улов на кухню – чистить и готовить. Стефан сел рядом с Линой.
«Он ведет себя с ней, как равный!» — мелькнула у Нины мысль. Но осталась не озвученной. Она тоже старается вести себя с киборгами на равных, но… с учётом возраста и уровня знаний… потому как они все ей в дети годятся, и обращается она с ними… если не как мать, то как тётя уж точно. Но Стефан ведёт себя с Линой как брат! Причём брат, равный ей по статусу! И вот это удивило больше всего.
Тем временем Игорь нажарил рыбы и принёс на большом блюде на стол, пришли девочки – и когда все… почему-то кроме Игоря… уселись за столом, Лина торжественно поздравила Стефана и вручила толстый свитер («Явно не первый в его коллекции свитеров» — догадалась Нина по его реакции) и сказала поздравительную речь. Потом встал её отец и скомкано, но также радостно, поведал собравшимся, что была у него только дочь, а теперь и сын есть… и ничего, что он киборг… Потом Нина вручила свой свитер – парень взял подарок только с разрешения Лины, так как гостью, прибывшую с DEX’ом, он немного опасался.
Нина постаралась незаметно дать знак Змею, и тот через несколько секунд внёс коробку с подарком. Стефан уставился на DEX’а… потом на коробку… потом на Нину… потом на Лину… и тихо сказал:
— Это всё… мне? Можно? Благодарю… я никогда не был так счастлив! У меня есть семья!
— Не только у тебя есть семья. Теперь и у нас есть ты… — Нина задумчиво и медленно стала перечислять Стефану его новых родственников. — Если ты названный брат Лине, а мы с Линой стали названными сёстрами, значит ты и мне названный брат… а поскольку Змей мне как приёмный сын… то ты ему теперь приёмный дядя, а Змей тебе названный племянник… значит, братья и сёстры Змея… названные или из одной партии… тебе тоже названные племянники… а Irien’ы из твоей партии будут тебе братьями… и дядями по отношению к Змею… а если Змей ещё кого-то назовёт братом или сестрой, это будут тебе приёмные племянники…
Змей слушал эти рассуждения хозяйки в состоянии шока – он, конечно, всегда мечтал иметь семью! – но это уже явный перебор! Чтобы Irien был его братом и равным по статусу – он принял спокойно и даже радостно. Но чтобы Irien стал дядей! – это уже слишком! Змей с радостью принял в качестве брата Кроу-Ворона, потом… Злата, Фрол, Агния, Аглая… Клара… сестра его брата – его сестра… да, и этот Василий… но все они были в статусе братьев и сестёр. Равные с ним! А тут – дядя!
Отправил новоявленному родственничку запрос, получил доступ и ответ:
/Теперь мы родня! И можем вместе ходить на рыбалку. А охоту я не люблю… хотя меня на охоту брали… но мне не нравится убивать…
/Ты… и на охоту? Какой смысл брать на охоту Irien’а?
В ответ Стефан скинул Змею несколько сохранённых им видеозаписей – как его голым выбрасывают с флайера в лесок на берегу моря и охотятся… на него.
Змей молча открыл коробку с филином.
— Это мне? Всегда мечтал… о своей птице! Она поможет наблюдать за медведями… стрелять в них нельзя, их мы только отпугиваем… а филин близко подлететь сможет!
Лина нарезала торт, Игорю даже в этот момент не было предложено сесть за стол. На вопрос Нины: «Почему?» Лина только густо покраснела и тихо попросила отдать ей Игоря совсем. «Будущего мужа нельзя сажать за один стол с роднёй невесты?» — тихо спросила Нина у старика, он только кивнул. И Нина ответила:
— В день вашей свадьбы я привезу программиста, и он всё пропишет так, как надо.
Лина покраснела ещё гуще.
Потом был торт и чай с листьями земляники, Змей принёс банки с клюквой в мёде… потом прогулялись по острову… потом Стефан решил лепить снеговиков, и остальные присоединились к веселью… филин летал вокруг и весело ухал.
Домой Нина засобиралась уже в шестом часу – и ей нагрузили полный багажник мороженой рыбы. День прошёл так хорошо и радостно, как давно не было. На пути домой высадила Змея, зашла в дом – Ворон в широкой блузе лепил игрушки, Злата раскрашивала готовые миски. Неожиданно для себя Нина попросила Ворона показать крылья – Irien удивился, но блузу снял, повернулся спиной и расправил оба крыла.
— Белых перьев всё больше и больше! Скоро ты станешь Светлым Ангелом! Это просто здорово! Одевайся. Ты молодец!
Домой попала только к ночи. День прожит не зря! Новые родственники… приёмные, но и это хорошо. Новые друзья… киборги, свои же, но… уже в статусе племянников… жизнь всё-таки полна чудес!
***
В музее вовсю готовились к новому году – в деревнях его встречают на зимнее солнцестояние, и потому каникулы в сельских школах сдвинуты относительно графика городских школ. Музею нужны были новые декорации и украшения. И новые программы по чаю и самоварам. Завхоз смог найти мастеров, и они сделали по образцам три самовара разных размеров. И потому для проведения чайной церемонии по-русски Агату и Кларе были сшиты костюмы в русском стиле. Кларе – чтобы скрыть крылья – к сарафану добавили небольшую широкую безрукавку, укороченную спереди и удлиненную со сборками сзади.
Работа в предновогодние… то есть в предпраздничные дни… радости особой не доставила, но для Нины это была только экскурсионка, и деньги были совсем не лишними. Пришлось брать по две или три группы в день – верный Василий был рядом и мог подсказать, если вдруг что-то забудется.
Вообще-то Вася мог бы и сам проводить экскурсии… текст знает и даже в нескольких вариантах (для детей, для взрослых, для местных, для приезжих…) и говорить может нормально… а это мысль!
— Васенька… а проведи-ка за меня экскурсию… ты справишься.
DEX в полнейшем недоумении уставился на хозяйку:
— Экскурсию? Могу. Но… ведь киборги не проводят экскурсий… а если в группе будет дексист? Тогда что?
— Скажем, что отработка новой программы… я на стуле посижу, послушаю… если что, помогу… ты справишься.
— Попробую.
Группа небольшая, всего семь человек, но Вася опознал в одном из них DEX’а и послал запрос. Тот ответил стандартным пакетом – ничего необычного и странного в этом Василий не усмотрел. И начал тематическую экскурсию на выставке по народной игрушке. Нина села на диванчик недалеко от входа в зал и стала слушать, готовясь в любой момент прийти на помощь.
Василий встретил группу у входа в зал на третьем этаже, поздоровался с группой, и начал говорить:
— Здесь вы увидите часть коллекции народных игрушек… вот здесь игрушки из глины…
Просто приятно смотреть, как киборг спокойно рассказывает о видах игрушек, способах лепки и обжига… как плавно сменил тему и переместился с группой к витрине с деревянными игрушками… просто радостно на душе.
В конце экскурсии Вася подвел группу к витрине с обварными игрушками:
— …а это полкан. Называется так потому, что половина коня и половина человека. Образ труженика… человеческая часть всегда мужская и с бородой и часто в шляпе, часть конская чаще всего в упряжи… обварка производится в кипящем молоке, только что обожжённую игрушку опускают в горшок с молоком и обваривают…
Просто сердце радуется!
Теперь и Василия можно привлекать водить экскурсии… еще бы зарплату ему давали за это… а это мысль.
Открыть ему карточку и часть выручки переводить на неё. Карточка будет… так уже есть одна карточка… та, которая была открыта для Сани. И она оставлена дома… или она у Васи? Есть ли на ней хоть сколько-нибудь денег?
Тем временем экскурсия закончилась, Вася передал группу групповоду и сел рядом с Ниной.
— Ты молодец! Вполне можешь вместо меня экскурсии проводить… иногда.
— В группе был киборг. DEX. Он может сказать своим, что я киборг.
— Может. Но только если его спросят. А если спрашивать не станут, то сам не скажет. Пойдем в кабинет, отметим твою первую экскурсию.
— Тортик купить? Шоколадный!
— Деньги есть? Я вроде когда-то давала тебе карточку… она у тебя?
— У меня. И деньги на ней есть. Сорок восемь с половиной галактов! На торт хватит. Не смотрите так! А то страшно. Я игрушки Агата и Клары в лавку сдал, а деньги попросил на эту карточку переводить. Вы ведь не против?
— Я… не против. А раньше не мог сказать?
— Думал, Вы знаете. Так я пошёл за тортом? И Вам шоколадку?
— Ладно, иди.
Вот это было неожиданно. Странное чувство – непонятно, то ли радоваться, то ли ругаться. Приятно, что сам догадался найти источник заработка. И грустно, что не сообщил об этом.
Торт был шоколадный с ягодами – почти такой же, какой отвозила Стефану… и почему Василий заказал именно такой?
Но он молодец! Просто молодец.
Волот долго переживал происшедшее на вече. Испуганный тем, насколько его собственные не решения даже – стремления! – отзываются на судьбе всей Руси, больше всего он хотел спрятаться, затаиться и никогда больше не высовываться: не видеть никаких снов, не говорить с волхвами, не появляться в думе, не смотреть в глаза новгородцам. Он боялся говорить вслух: чем отзовется его слово? Какую волну поднимет?
И вместе с тем… Кто должен найти убийц Белояра? Кто должен наказать Сову Осмолова за оговор честного волхва? Кто должен собирать ополчение? Кто должен писать грамоты князьям-соседям?
Грамоты соседям написал Смеян Тушич – ему ли не знать, как правильно составить бумагу? Ополчение собирал Ивор Черепанов – на то он и тысяцкий.
Волот надеялся, что оболганный волхв прибегнет к княжьему суду, но тот почему-то промолчал: до Волота и слухов о нем не доходило. Затевать же дело о том, что Сова Осмолов хотел обмануть вече, Волот побоялся. Печать на грамоте оказалась подлинной, хотя ни один человек не усомнился в правоте волхва и лжи Совы Осмолова: волхвы подтвердили это, но их слово для суда ничего не значило. Осмолов опять вышел сухим из воды!
Князь не мог понять, почему волхв оставил Осмолова безнаказанным. Если бы кто-то посмел обвинить Волота в измене, обвинить голословно и только для того, чтобы перетянуть вече на свою сторону, он бы вызвал лгуна на поединок. Даже не для того, чтобы доказать свою невиновность, а из мести, чтоб никому и никогда не пришло в голову, будто с ним можно поступить подобным образом! А если не поединок, то справедливый суд. Чтобы все поняли: ложь обязательно будет наказана! Так или иначе! А впрочем… кто же знает этих волхвов…
Смерть Белояра напугала князя больше, чем возмутила. Он помнил отчаянные слова оболганного волхва: «Неподвластная нам сила сумела заморочить нас, выдавая чужие видения за Правду. Странные люди встретились мне: люди, по силе равные волхвам, но не боящиеся лжи и предательств». Волот не мог не верить волхву, потому что волхв не может лгать. Но и не хотел верить, потому что слова эти слишком не похожи были на правду. Лишившись Белояра, он не знал, у кого спросить совета. Волхв не может лгать, но он может ошибаться.
Князь со всей горячностью взялся за поиск убийц, но и тут его поджидала неприятность: выяснилось, что у него в руках нет никакой действительной власти. Кроме дядьки и челяди, не нашлось ни одного человека, которому он мог бы отдать приказ. Верно сказал Ивор: князь только символ для новгородцев. Да, выйди он на торг и крикни, что ему нужна помощь, – новгородцы сбегутся и выполнят любую его прихоть. Но что они при этом подумают? Что у князя нет своих людей? А дружина?
Дружина слушала Ивора. А Ивор собирал ополчение и готовился к походу, ему было не до «прихотей» малолетнего княжича. Волот от злости скрежетал зубами, сжимал кулаки, орал на дядьку, но сделать ничего не мог. Не умел.
Княжий суд, который собирался раз в неделю, при близком рассмотрении оказался судом посадника. И судебные приставы, и писари, и дознаватели – все состояли в распоряжении посадника и все несли службу в детинце, а не в Городище. Волот никогда не задумывался об этом, принимая как должное свое присутствие на суде. И только теперь начал понимать: в суде он тоже был всего лишь символом, ни одного решения против Смеяна Тушича не принял, да и не всегда понимал, почему тот выносит постановление в пользу вдовы, а не сына, или в пользу младшего брата, а не старшего. Он доверял посаднику! И напрасно, потому что земельные тяжбы, коих в суде рассматривали больше всего, – это серебро, и зачастую много серебра. Кто знает, брал посадник мзду или нет? Кто знает, приходились ему родственниками эти люди или нет? А Волоту было так скучно на судебных разбирательствах! Он едва не засыпал, краем уха прислушиваясь к взаимным обвинениям, к прилюдным склокам и громким оскорблениям. Единственное, что он судил с легкостью, – это поединки. И Смеян Тушич, словно в насмешку над князем (это теперь Волот понял, что в насмешку), всегда доверял ему судить бои. И даже больше: доверял решать, кто может выставить вместо себя наймита, а кто не может.
Через пять дней после веча, скрежеща зубами, Волот отправился к посаднику на поклон. Он долго колебался, долго искал другой выход, но так и не нашел. Смерть Белояра должна быть отмщена, силы, стоявшие за его убийством, надо распознать и вывести на чистую воду, – и Волот поступился гордостью. После заседания думы он не сразу решился обратиться к посаднику, подбирал слова, поднимаясь с места, и едва не упустил нужное время: Воецкий-Караваев выходил из палаты, обсуждая что-то с думным писарем.
– Смеян Тушич, – Волот попытался вложить в голос властность и серьезность. На его слова оглянулась вся дума, некоторые даже остановились и недоуменно смотрели на князя, словно он нарушил неписаный закон.
Посадник замер, пробормотал что-то писарю и оглянулся.
– Я слушаю тебя, князь, – он улыбнулся Волоту. По-доброму улыбнулся, по-отечески. Но князь устал от их отеческих улыбок!
– Подойди сюда. Я хочу говорить с тобой.
Посадник снова что-то сказал писарю и вернулся. Бояре навострили уши: казалось, никто не спешил выйти из палаты. В дверях образовался затор – как будто случайно!
Волот не хотел устраивать балагана. Он уже раскаивался, что обратился к Смеяну Тушичу при всех, поэтому встал и пошел посаднику навстречу, забыв о гордости и властности.
– Пусть они уйдут, – Волот упрямо сжал губы и посмотрел на толпившихся у выхода бояр.
– У тебя ко мне серьезное дело? – спросил посадник. – Может быть, лучше поговорить в другом месте? Где нас никто не услышит?
– Да, дело у меня серьезное, но в нем нет никакой тайны, – Волот подождал, когда за последним боярином закроется дверь. – Я хотел спросить, почему суд называется княжьим, но в моем распоряжении нет ни одного человека? Почему я своей властью не могу готовить к суду некоторые дела?
Смеян Тушич снова улыбнулся и предложил Волоту сесть.
– Мне казалось, суд для тебя – скучная обязанность, князь. Что волнует юношу? Войны, поединки, дружина, охота… Казна твоя ничего не теряет, весь доход мы делим ровно пополам: половина князю, половина Новгороду.
– Это не скучная обязанность! – жестко сказал Волот. – Это обязанность. И я не хочу более полагаться на тебя. Суд должен быть нашим общим делом.
– Что ж, я не смею возражать. И, если хочешь, помогу тебе в этом.
Волот хотел сказать, что помогать ему не надо, что он разберется сам, но вдруг вспомнил, зачем все это затеял, и опустил голову. Он даже не знал, с какого конца к этому подступиться!
– Скажи, есть ли в твоем окружении люди, которым ты мог бы это доверить? – спросил посадник. – Только учти, это должны быть честные люди, которые не запятнают имени князя и справедливости его суда.
Волот задумался, а потом покачал головой.
– Я не хотел бы тебе советовать. Ты не доверяешь мне, ведь так? Иначе бы ты не завел этого разговора. Тебе надо найти только одного человека. Не столько разбирающегося в вопросах права, сколько умеющего искать людей и обращаться с казной. Возьми его на службу, дай ему серебра и позволь набирать людей, которые обеспечат работу твоего суда. Но помни, это должен быть честный, проницательный и деятельный человек.
– Где ж я такого возьму? – растерянно пробормотал Волот.
– Я же сказал, что не хочу тебе советовать. Но… У твоего отца был такой человек. И княжий суд при твоем отце не ограничивался присутствием князя на его заседаниях.
– А где же он сейчас? И почему, как это получилось? Он что, ушел?
– Да, он ушел. Через три месяца после смерти твоего отца. Ушел сам, но, думаю, не по своей воле. Он сейчас в университете, на отделении права, и доволен своей судьбой. Его зовут Родомил Вернигора. Но тебе придется поклониться ему в пояс и просить вернуться. И доказывать, что ты нуждаешься в нем, а не он в тебе. Понимаешь?
– Его обидели в Городище? Кто?
– Этого я говорить не стану. Если он захочет – расскажет сам. Это честный и верный человек. Во всяком случае, так считал твой отец.
Волот подумал, что Ивор тоже был верным человеком для отца, иначе тот не сделал бы его тысяцким пожизненно.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – Смеян Тушич положил руку на плечо князя, – тут совсем другое. Вернигора не ищет ни серебра, ни власти. Иначе он бы давно их получил. Впрочем… ты решишь сам. Но сейчас у тебя все равно никого больше нет. Суд – это место обогащения. Место, где берут мзду, где помогают родственникам, где сводят счеты. Даже жалкий писарь может обогатиться, что уж говорить о дознавателях и приставах! Ты думаешь, откуда взялся суд новгородских докладчиков? Бояре создали его нарочно, в этом они единодушны. Я думаю, при твоем отце он бы не появился. Это суд больших людей против малых. Это суд, где не Правда, а мошна решает вопрос. Вернигора приложил немало усилий, чтобы вече не согласилось на создание суда докладчиков. Но он ушел, а суд докладчиков существует, процветает и богатеет.
– А если он не согласится? Что тогда? – спросил Волот.
– Ну, тогда мы поговорим снова. А теперь, если это не тайна, не можешь ли ты сказать мне, почему вдруг решил не доверять мне и моему суду?
– Это не тайна, – Волот вдруг улыбнулся, настолько лицо Смеяна Тушича показалось ему доверчивым и приятным. – Я хочу узнать, кто убил Белояра. А оказалось, что у меня для этого никого нет.
– Вот как? – посадник удивленно покачал головой. – Я мог бы догадаться… Старый я дурак… Пойдем. Суд все же наш общий, посадника и князя. И пока у тебя нет своих людей, поговори с моими. Дело о смерти Белояра – государственное дело, и среди моих многочисленных родственников убийц нет. Мои люди от убийц мзды не возьмут, да и не заплатит никто. Так что можешь поверить – они ищут убийц не за страх, а за совесть.
– Ты уже ищешь, кто убил Белояра?
– Конечно, сынок, – Смеян Тушич смутился и тут же поправился: – князь. Я начал искать их, не дожидаясь, когда закончится вече. Пойдем. Пусть мои люди сами расскажут тебе о том, что успели выяснить.
В судебные палаты посадник провел Волота коротким ходом, о существовании которого князь и не подозревал. Десятки людей корпели там над бумагами, десятки столов стояли вдоль окон, множество книг пылилось на полках, и вороха грамот, свернутых в свитки, лежали в раскрытых сундуках. Простые беленые стены и сводчатые потолки – без росписи и резьбы – удивили князя: он привык видеть только парадную сторону посадничьего двора.
Конечно, дознание показалось Волоту скучнейшим делом, когда он взглянул на него поближе. И, как выяснилось, делом, которое стоит немалых денег! Он никогда не задумывался о том, во что обходится Новгороду защита горожан.
Призраки попрятались за деревья и, вторя ветру, волками подвывали из кустов, тявкали лисицами, ухали совами и вопили выпью. Невидимые ведьмы иногда проносились прямо перед лицом, обдавая холодом, иногда дышали в затылок, иногда нашептывали что-то в уши. Маленькие белые бесенята комариками порхали вокруг головы — метель шла по верхам, лес густел и успокаивался. Может, скоро утро? Может, непогоде конец? Зимин подумал, что перебьется без костра.
Пригорок, бегущий вдоль оврага, вдруг круто ушел вниз; в темноте Зимин не сразу это заметил. А может, кто-то из шутников-призраков подтолкнул его в спину? Носок из верблюжьей шерсти скользнул по обледеневшей тропинке, с которой ветер услужливо сдул снег, канистра помешала сохранить равновесие, и Зимин со всей дури хлопнулся затылком на мерзлую землю.
Нет, он никогда в жизни не терял сознания. И теперь тоже — просто на минуту ослеп от боли, а по телу вмиг разлилась ватная слабость, не давая шевельнуться. Шарф не смягчил удара — он был намотан на уши, а не на затылок. Наверное, так чувствует себя боксер в нокауте, когда рефери отсчитывает положенные секунды.
Невидимые ведьмы бросили аукаться и сгрудились вокруг Зимина. Самая смелая из них даже провела невидимым пальцем по его щеке. А потом они вспорхнули вверх, словно испуганные стрекозы. Зимин поморщился и с трудом приоткрыл один глаз, со свистом втягивая в себя воздух, — над ним склонилось лицо старика. Так низко, что Зимин разглядел его пустые и черные зрачки: в них отражался вакуум безмолвной вселенной — бездумной силы, что раскручивает планеты вокруг звезд.
— Не дождешься, — процедил Зимин сквозь зубы и грубо толкнул старика ладонью в подбородок.
— Я терпеливый, — старик мотнул головой и начал подниматься. — И я никуда не тороплюсь.
Вставать не хотелось. Острая боль в затылке разлилась по всей голове и давила на глаза. Еще бы минутку подождать! Или две… Старик посмотрел на него сверху вниз и снова присел на корточки.
— Не дождешься, — повторил Зимин и попытался поднять голову, но шея налилась тяжестью — что там свинец, такой тяжелой может быть только внутренность черных дыр… Гравитация, черт бы ее побрал! Сила, укорачивающая день, прижимала голову к земле, как мощный электромагнит притягивает легкий обойный гвоздик. Зимин подложил руку под голову, нащупал наливавшуюся шишку и сел рывком — ну словно Мюнхгаузен, выдернувший себя из болота за косичку. Голова едва не лопнула, в глазах комариками заплясали белые бесенята с маленькими фонариками в руках. Фонарики выжигали на сетчатке кружевной угольно-черный узор.
Зимин слепил из снега ледяной комок и приложил к шишке. Как же он, оказывается, устал! А не надо, не надо сидеть в снегу — старик так и не поднялся, так и пялится ему в лицо и глотает слюнки. Невидимые ведьмы притихли, а призраки посмеивались…
— Не смешно… — сказал им Зимин, встал на ноги, поднял лопату с канистрой и побрел дальше вдоль оврага. Только пригорка больше не было, и ноги проваливались в глубокий снег. И овраг становился все мельче — снег засы́пал его полностью.
Узкие ботинки давили на ноги — Зимин заметил это, когда сделал первые несколько шагов. Сколько времени он идет? Часа три? Четыре? Неудивительно, что сил не осталось. Какая длинная ночь! И метель вовсе не кончается, просто лес становится гуще и гуще!
Старик подобрался сзади так близко, что Зимин ощущал шедший от него холод. Того и гляди вцепится в шею длинным и острым клыком… Зимин остановился и повернулся к нему лицом:
— Слушай, вот не надо этого, а? Что ты мне на пятки наступаешь? Боишься, убегу?
— От меня не убежишь…
— Вот и иди чуть-чуть подальше. Давишь только на психику.
Старик не ответил, но немного отстал.
Ведьмы резвились над лесом, на просторе, призраки выли в верхушках деревьев, а подлесок становился чаще — в нем прятались совсем другие сущности, не веселые и бесшабашные, а молчаливые, наблюдательные и опасные. Лешие, одно слово: кто же еще живет в лесу? Их взгляды, как прожектора ПВО, просекали лес, скрещивались, сплетались в сплошную паутину, и спрятаться от них было некуда.
Каждый шаг требовал усилия воли: Зимин не привык ходить пешком, да еще и по лесу. А тут приходилось перебираться через упавшие деревья и продираться сквозь кусты. Лешие выставляли сучки в самых неподходящих местах: то цепляли Зимина за мушкетерский плащ, то подкладывали их под ноги, то совали прямо в лицо. Голова побаливала, но больше кружилась от голода и усталости: Зимина шатало во все стороны, и иногда он едва не падал на ровном месте.
Он не сразу заметил, что чернота леса вокруг потихоньку сереет, наливается тусклой бледностью. А когда понял, что это рассвет, едва не подпрыгнул от радости и оглянулся на старика:
— Ну? Что, взял? Все! Третий петух! Тебе пора!
— Мне нет дела до петухов, — старика нисколько не огорчило наступление утра.
— Да ну? Все равно! Скоро овраг выйдет к реке, а там можно будет оглядеться. И пойти по льду.
— Какой овраг? — невозмутимо спросил старик.
Зимин осекся. Как какой? Он же шел вдоль оврага… Он все время шел вдоль оврага! Вот же… Вот кустики торчат… Снег гладкий… Он ступил ногой на то, что считал оврагом, — под снегом была твердая, нахоженная тропинка.
Старик посмотрел на Зимина снисходительно:
— Ты, наверное, забыл, и я напомню: вслед за самой длинной ночью начинается самый короткий в году день.
— Значит, мне надо поторопиться, — со злостью ответил Зимин и встал на тропинку.
Свет начинавшегося дня придал ему и сил, и оптимизма. Здесь нет бесконечных лесов! Километров десять в поперечнике, не больше! Если все время идти прямо… Десять километров в ту минуту представлялись Зимину двумя сантиметрами на пятиверстке. Ну или пятью минутами за рулем «девятки».
— Никогда не слышал, как людей по лесу кружит леший? — издевательски спросил старик. Пусть издевается, раз его игра проиграна! Кончилась самая длинная в году ночь!
Часа через три, когда ноги уже отказывались подниматься, а Зимин то и дело останавливался, опираясь на стволы деревьев, серенький свет так и не стал ярче. Метель не кончалась, иногда врывалась в лес с развеселым визгом ведьм и воем призраков, и Зимин верил, что где-то рядом опушка, и шел навстречу ветру, но тот, подразнив, снова поднимался вверх — ломать сучья.
То и дело за деревьями мерещился просвет, и Зимин забывал, что идти надо прямо, — сворачивал туда, где немного расступались деревья. Впрочем, в лесу невозможно было угадать направление: он был изотропным.
Старик не отставал ни на шаг, при свете Зимин хорошо его рассмотрел: обычный такой старик. Встретишь на улице в нормальной одежде — и не узнаешь. У него не было даже бороды, как положено былинным старцам. Только рубище. И ноги — синеватые, худые. И руки большие, костистые. Ухватит за горло — не выпустит.
Зимин прислонился к дереву, равнодушно разглядывая своего преследователя.
— Тебе нужно отдохнуть, — решительно сказал тот.
— Отстань, — коротко бросил Зимин: на разговоры сил не осталось.
— Посиди немного, вон дерево поваленное.
— Отвяжись, — Зимин широко зевнул. — Нашелся тоже… искуситель…
— Половина самого короткого дня уже прошла. На что ты надеешься?
— На вторую половину.
Лешие смотрели из спрятанных в снегу нор — мрачно и удовлетворенно. Призраки на их месте посмеялись бы, посвистели — молчание же пугало больше воя и хохота.
У леса должен быть край! Он не бесконечен! Зимин закурил и с трудом оторвался от дерева: надо двигаться вперед. Осталось совсем немного. Может, где-то рядом жилье? Садоводство какое-нибудь или деревня… Тут же полно жилья! Тут железная дорога где-то рядом!
— А ты размотай шарф, может, что-нибудь услышишь… — посоветовал старик.
Казавшийся мягким кашемир давно натер шею и подбородок, и снять его с себя хотелось почти так же сильно, как узкие ботинки.
— Может, мне совсем раздеться и мешок из-под сахара на себя напялить?
— Я не обидчивый, — усмехнулся старик. Они давно шли рядом, иногда Зимина покачивало, и он ударялся плечом о плечо старика — и не падал.
Зимину казалось, что время тянется, тащится бесконечно долго — с той же скоростью, с какой он передвигается по лесу, волоча ноги и загребая ими снег. Он ошибался: оно летело невидимой ведьмой на невидимой метле. А то и еще быстрей.
— Зачем тебе канистра? — спросил старик как бы между прочим.
— Это жидкий огонь, — ответил Зимин. Плечо, на котором лежала лопата, болело с каждым часом все сильней. — Огонь — это жизнь.
— Зачем тебе огонь, если ты боишься сесть возле костра? Огонь — это смерть. Ты уснешь, а он погаснет.
— Отстань. Моя канистра — куда хочу, туда несу.
— Да неси, кто ж не дает…
Зимин оступился и машинально схватился за плечо старика — тот не стал отстраняться. Зимин поспешно убрал руку — еще не хватало!
— Гордый, что ли? — старик усмехнулся.
— Тоже не любишь гордых?
Черт возьми, как же болели ноги! А может, в этом есть сермяжная правда — разгуливать по лесу в рубище и босиком? И ведь не устает, шагает себе… Ни спать не хочет, ни есть… Зимин снова зевнул и сунул в рот немного снега. Зайцы вот грызут кору деревьев. А лисы — зайцев, сырьем…
— Отчего же? Мне, собственно, все равно, гордый ты или нет. Мне важно другое.
— Что?