Дом напомнил Яромиру о приходе гостей за полчаса — надо было успеть повторить фокус с парадным костюмом, причесаться и вообще — превратиться в куклу.
Гости были странной семьей. Хотя на карнавале Яромир успел привыкнуть к странностям. Говорили быстро, смотрели порой сквозь собеседника, и ещё — могли поменять за секунду несколько выражений лица, будто примеряли маски. Много улыбались, вполне искренне и тепло, но совершенно непонятно, чему.
Их сын, на год или два младше Яромира, вёл себя точно так же.
Расселись по разные стороны стола, но дети только слушали, а разговор взрослых укатился в намёках и цитатах так далеко, что Яромир понимал с пятое на десятое. Это его очень злило.
— …что слышно в системе, Николай? — спросила мама.
— Европу, что возле Юпитера, терраформировали, но для гоминидов подходят только два клочка-резервации. Остальное заточили под электронику. Не фонтан. Если будут предлагать перевозку — не советую. Марс — ещё куда ни шло, но Европа…
— Думаете, зачистят?
— При первых колебаниях котировок, — кивнул гость. — Биржа неустойчива.
— У машин не было доказанных противостояний? — отцу тоже было интересно.
— Локальные конфликты по Морю Ясности, свечение можно было наблюдать в стандартный телескоп. Нет, не взрывы и ничего похожего. Затравочное перепрограммирование?
— Там были бы светлячки, они бы отжигали по двадцать пять ватт.
— Что Земля?
— Хомо-заповедники под контролем. Ни одна из сторон не размещает близко от поверхности сколько-нибудь ценные производства, — выдал скороговорку Николай.
— Или размещает, — улыбнулась его жена.
— Тот комплекс в Липках — это липа классическая.
— А в каждой классической липе сидит настоящий… — она не договорила, но гости синхронно кивнули хозяевам, дескать, если что-то там и есть, то мы этого не подтверждаем.
— Маргарита, появлялись крупные личности с человеческими чертами характера? — настала очередь матери спрашивать.
— Ни один из жестяных мозгов первого ранга на человека не похож. Совершенно. Тут мы можем быть спокойны, ревность исключена, только бизнес.
Николай на секунду прикрыл глаза. Бросил:
— Если вас не интересуют окна из колодца наверх, то чего же вы ищете?
— Они не будут расширять допустимый энергетический и технологический коридор возможностей, — холодно обронила Маргарита.
Чёрные глаза на её треугольном лице вдруг показались Яромиру парой чёрных тараканов, которых он когда-то держал в банке.
— Мы не так наивны, Марго, — улыбнулся отец. — Нас интересует демография и разнообразие человеческой комедии. Не собираются ли там, — он ткнул вилкой в сторону потолка, — прикрывать лавочку.
— Антропоморфизм сохранится в прежних девиационных рамках. Корреляция с эталонными образцами продолжится регрессивным способом.
Яромир закашлялся. Отец сделал вид, что не слышит, мать изогнула бровь.
— Это означает, что людям не будут позволять окончательно оскотиниваться или преображаться в машины, а карнавал останется главным событием семилетия, — пояснил сидящий напротив мальчишка.
Заметно было, что он не испытывает к хозяину тёплых чувств, но ясно, что и с кулаками на Яромира не набросится.
— Отбор семейств — вот в чём основной вопрос. Будут ли они снимать фигуры с доски? В ближайшее время? — как ни в чём ни бывало продолжил отец.
«Будут ли они убивать», — Яромир сам не понял, как додумал эту фразу.
— В эти отчёты я не заглядывал, да и заглянуть туда человеку весьма проблематично… А вот вы не пользуетесь церебральным каналом данных, не общаетесь с машиной в прямом режиме, — он постучал себя по виску. — Учёба по старинке, с дисплея. И меня всегда удивляло, что вы не следите за внешним миром.
— Тогда бы мы стали такими же как вы, а вернее, наполовину машинами, — улыбнулась мама.
— Но это наш единственный шанс хоть что-то понимать, знать, быть свободными, — ответила ей Маргарита.
— Не по плечу нам такая задача, надорвёмся мы от неё, — вздохнул отец. — И если опустить средние строчки в длинном решении уравнения, то я отвечу просто: среди вас многовато воплотившихся, тех, кто окончательно стал машинами.
— Но и вы наш резерв, — Николай скопировал вздох отца. — Кто-то ведь жаждет знания, и регулярно оставляет расслабляющий досуг, чтобы окунуться в пену форвардных котировок на открытия в физике и, может быть, даже собрать немного настоящих денег.
— Такое редко бывает, — ответила ему мать. — У наших семьи крепкие.
— Но этот хилый поток позволяет нам закрыть недостаток в кадрах. Без вас мы бы зависели от лимита на клонирование, — парировала Маргарита.
Они говорили ещё долго. Уже пришли братья и сёстры Яромира, их спровадили наверх, а разговор всё длился. Наконец, гости собрались уходить. Родители задержались с ними на крыльце — договорить…
Яромир почувствовал, как его трясут за плечо.
— Дед, ты спустился? А мама? — он протёр глаза.
— Родителям сложнее, чем тебе. Детей и стариков карнавал почти никогда не забирает, так что говори пока со мной, — дед щёлкнул внука по носу.
— Что с твоими бакенбардами?
Тот посмотрелся в полированный бок сахарницы.
— Зеленею? Завтра последний день, ты тоже вот-вот начнешь меняться.
— Зачем? — внук сам побыстрей посмотрелся в кофейник.
Он хотел, чтобы у него отросли клыки и можно было прикинуться вампиром. Но вопрос из головы не исчез.
Дед сел на освободившийся стул, достал трубку, набил её и со вкусом прикурил от маленького свинцового дракончика, которого обыкновенно носил в жилетном кармане.
— Нам надо как-то оставаться людьми. Ещё когда всё начиналось, мы никак не могли решить, что отличает человека от машины или от животного. И что делать с двухголовыми младенцами? А таких начинали программировать и рожать едва ли не десятками.
Яромиру было грустно. Он понимал, что дед объясняет ему то самое главное, чего он не понял или не услышал в разговоре, но уж лучше объесться повидлом и просидеть весь день на унитазе…
— Вот так появился карнавал. Машины уже стали главнее нас, и те, кто стали машинами, не очень любили тех, что остались людьми. Нам оставили Землю(?), но запретили иметь города, самим летать в космос и много чего ещё. Телепорты вернули, да и то — лишь по большим праздникам. А в день карнавала мы не можем быть самими собой.
— Зачем?
— Чтобы быть искренними в хлопке одной ладонью, понять других людей, — он подмигнул внуку янтарно-жёлтым глазом с вертикальным зрачком. Веко тоже изменилось, стало тяжёлым и посерело. — Каждый понимает мир по-своему, а договариваться надо. Вот все барьеры и падают, абсолютно все.
— Но тогда для чего мне учиться, ведь всё только игра?
Дед выдохнул колечко дыма.
— Мелитон — отличный парень, за ним любой родич, как за каменной стеной. Но ему туго даётся учёба. А если мы перестанем разбираться в том, как работает дом, то рано или поздно станем очередными йоликами. Так что он всю жизнь будет играть и держать семью в кулаке, а ты — строить для него декорации и заниматься домом. Так оно лучше выйдет…
Ещё одно колечко уплыло…
— Иди спать, утро вечера мудренее.
Яромир взглянул на свои удлинившиеся когти и решил, что лучше ему заснуть…
Утро началось с визга Беллы. Запредельного, пронизывающего, истеричного — он сотрясал весь дом. А когда в спальню девочек прибежала мать, похожая на зеркальную куклу, визг только усилился. Девочку предупреждали о трансформации много раз, и она не боялась, но проснуться большой прямоходящей болонкой со злыми рубиновыми глазами в её планы совершенно не входило.
Каждый мог рассматривать себя перед зеркалом. Мелитон стал похож на медного голема, тяжёлого, основательного, с широким ступнями и ногами на шарнирах. Костя стал жуком-бронзовкой. Яромир — деревянной куклой, вроде как липовой, с длинным носом и блестящими никелевыми когтями. Наташа пошутила, что он теперь может не мечтать о татуировке, как полгода назад, а вырезать её себе. Сама она обернулась мраморной статуей, и всё бы хорошо, да к её руками пристало яблоко, тоже мраморное, от которого она никак не могла избавиться.
Отец почти не изменился, только иногда выдыхал из ноздрей синее пламя. Дед обернулся человеком-волком с одним выпавшим клыком. А бабушка — невероятной куклой из множества клочков материи и катушек с нитками. Дядя Михаил и тётя Настасья стали словно половинки человека: у каждого было по две ноги и по две руки, но вторые руки и ноги оказались прозрачными, и можно было, прижавшись срезами туловища, стать одним целым.
За вздохами, ахами и привыканием к новому облику прошло всё утро, и когда раздался первый удар часов на башне — в день маскарада от полудня до захода солнца их слышал весь город — сообразили, что ничего не ели с утра, и было бы неплохо подкрепиться.
Дел указал на дверь и первым спустился с крыльца.
На улицах — буйство перьев, шестерёнок, щупалец, локонов, игл, лап, языков, колёс, клыков, хвостов, гребней, манипуляторов и всего, что только может обрести при карнавальном превращении человек. Буйство умопомрачительных оттенков и расцветок, разнообразие запахов и непрестанные крики-разговоры-шёпот… Вся эта масса недавних соседей, приятелей, совершенно незнакомых людей и ближайших родственников ела, пила, что-то вдыхала, нюхала, кривлялась и приплясывала.
Не успела семья дойти до ближайшей харчевни, как Мелитон умудрился потеряться — наверное, он не хотел быть сейчас вместе с ними. Пообедали жареными осьминогами, орехами в масле и сливовым напитком.
Со следующего часа включилась музыка, и дом перестал отзываться. Наташа было заплакала, но отец сказал, что всё в порядке и к вечеру это закончится. Музыка становилась всё громче, существа вокруг будто торопились пить: в воздухе всё ощутимее пахло спиртом и носились какие-то странные запахи, от которых кружилась голова.
Толпа на улице танцевала, кто-то пел, иные пытались забраться на стены домов. Строения отрывались от земли и перемещались — очень медленно, чтобы никого не задеть, никому не переломать костей.
— Меня зовут Гладиус! — крикнул им в лицо бирюзовый попугай и растворился в хороводе.
— А меня — Тамара! — заорала багровая ящерица с глазами на длинных стебельках.
Все вокруг начали выкрикивать свои имена, закричал и Яромир…
Музыка гремела. Не было никакой усталости. Словно в чаду, не заметив, как, вся семья стала частью одного из хороводов. В центре круга стоял барабанщик с головой селезня, выдыхал большие мыльные пузыри, взрывавшиеся над головами танцующих. Перепончатые ладони заменяли ему палочки.
На стенах домов стали проступать неясные фигуры, а высоко в небе замелькали лазерные лучи.
Незаметно прошёл ещё час… и второй. Сознание перестало подчиняться — лишь хотелось всё больше веселья, плясок. Яромир заметил человека-улитку, странную брюхоногую тварь, на спине которой была сумка, вроде кенгуровой, откуда высовывалась ещё одна улитка — и как-то понял, что это мать с дочерью. Ноги сами плясали, руки прихлопывали — и иногда бросали в рот лакомства с проплывающих мимо лотков. А потом он вдруг оторвался от руки отца и умчался по улицам в хороводе созданий одного с ним роста.
В это время на соседних улицах так же неистово кричали и плясали его недавние знакомцы. Йоликам казалось, что лучше этого тёмного, дикого танца нет ничего на свете. А недавний их гость, мальчишка с нейрошунтом в голове (имя его Яромир так никогда и не узнал) старался проглотить побольше сомы, потому что вымуштрованное сознание подсказывало ему, где начинается иллюзия, каким образом обманывают жителей города-однодневки. И разгадать секрет ему нельзя даже в собственной голове, потому что вслед за знанием придет отвращение к людям, которые этим знанием не обладают…
Яромир не помнил, сколько прошло времени. Сколько он услышал имён и сколько раз выкрикнул своё собственное. Но вот заиграла самая быстрая, самая громкая и яростная мелодия, и танец стал похож на чечётку, только вместо щёлкающих каблуков хлопали ладоши. В такт, чтобы точнее попасть в щупальце, руку, или плавник соседа.
Первый удар курантов — и облик вернулся к старому, привычному, настоящему. Упали маски.
Второй удар — и память воскресла, будто её и не вытесняли животные страсти.
А музыка длилась, ладони хлопали, и было ещё целых пять ударов, чтобы подумать о собственной судьбе.
Яромир вдруг испугался, и левой рукой схватился, изо всех сил вцепился в соседскую ладонь, но правой промахивался, только хлопал ладонью в пустоту. Но вот, с очередным ударом курантов, девчушка справа сама схватила его за руку. Все вокруг лихорадочно пытались остановиться, прийти в себя и одновременно «заякориться», закрепиться на месте.
Последний удар.
Дома остановились, воздух стал чист и прозрачен. Вокруг всё больше улыбок и вздохов облегчения. Всё-таки был там одиночка — стоял у крыльца из тёмных перекрученных полос железа, держал руки в карманах и оглядывался на толпу.
Слишком презрительно?
Чересчур праведно?
Просто лениво?
Почти сразу вокруг возникла пустота: его сторонились как чумного.
— Дети, возвращайтесь домой, дети, возвращайтесь домой, быстрее возвращайтесь, — голос дома звучал в ушах со всё большей настойчивостью.
Яромир знал, что с закатом карнавала дети уходят с улиц, и это общее правило. Вокруг спешили разойтись маленькие силуэты. Навалилась страшная усталость, и ноги еле шли. Добрался лишь потому, что дом подсказывал, куда свернуть. На крыльце его ждал Мелитон, остальные уже вернулись и улеглись спать прямо в креслах и на стульях перед камином. Яромир решил, что ковёр тоже мягкий и об очередной загадке карнавала он подумает на нём, но сразу провалился в сон.
…Спустя два дня дом пролетал мимо старой угольной шахты. Дед вывел молодняк наружу — от города следовало отвыкать постепенно. Они вместе облазили все уцелевшие механизмы. Однако потом им пришлось рассчитывать, сколько угля эта шахта производила, сколько электричества потребляла и сколько людей там трудились. Хорошо, что считали все вместе, по задачнику — удалось справиться за полчаса. А после дед позвал отца. Вдвоём они притащили из дома настоящий страховочный трос, лебёдку, лямки, упоры, собрали катушку и стали осторожно, по одному, опускать детей в ствол шахты на минутную экскурсию — дом признал её безопасной, в ближайшие годы там ничего не могло обрушиться.
Когда спускали Костю, Яромир с отцом вертели ручки.
— Что с этим одиночкой? Его убьют компьютеры? Он теперь чужой?
— Чужой — это почти наверняка. Насчёт убийства сказать не могу. Но что-то неприятное с ним случится. Можешь мне поверить, — отец следил за скоростью спуска и не забывал прислушиваться к обрывкам весёлых криков из шахты, чтобы не пропустить момент, когда троюродному племяннику станет страшно. — Считай, что это единственная примета, в которую я верю.
— А что нам делать?
— То же, что и всегда. Учиться. Знать математику и технику настолько, чтобы приказывать дому, а не просто слушаться его советов. Иногда оглядываться на мир, узнавать, что делают сейчас компьютеры. И оставаться людьми. Не дикими и не заученными. Это занятие на всю жизнь…
Да, Да!! Уже тянем!!!
Подошла очередь Яромира, он с любопытством вертел головой, представляя, как надоедливо и тяжело было спускаться сюда каждый день. Но глупых шуточек с тросом и заевшим механизмом он не боялся — верил семье. Ещё — ухал, как филин, чтобы услышать эхо. Кинул камень в темноту. Рассмотрел записи на стенах, но не успел прочитать. Было интересно.
Из глубин шёл еле слышный гул. Машины работали.
Станислав Бескаравайный
Родился и живу в Днепропетоовске.
В 2000-м, работая на трубном заводе, видимо под воздействием окружающих индустриальных пейзажей и древних промышленных установок, начал писать фантастику.
Почти одновременно — в 2001-м — ушел с завода в аспирантуру. Философия. Сейчас преподаю в Металлургической академии.
Опубликовал сколько-то десятков рассказов, еще больше критических статей (именно за критику получил единственную свою премию — «Бронзовый Кадуцей»). Публиковался в журналах: «Полдень XXI век», «Реальность фантастики», «Меридиан», «Очевидное и невероятное», «Уральский следопыт», «Млечный путь», «Дніпро», «Порог». Был в нескольких сборниках: «Иду на мы», «Я и Я», «Трудный путь».
Вышел роман «Жажда всевластия», написал еще несколько, однако же с крупной формой все идет не так бойко.