— Ты ей веришь? — хотелось узнать, что об этом думает Пашка.
Сам я поверил Насте, или как она себя назвала, Насиме, сразу. Не может человек таклгать. А то, что она рассказала про нас, было жутко. Неужели и правда мы почти все исчезнем? Ну, может не мы, но наши потомки. И когда это случится, она не сказала. Может, через пятьсот лет, а может, через сто… Но про это сейчас думать было некогда.
— Я думаю, она не врёт. Ей без нас не выжить, получается. Давай побудем до завтра. Дослушаем её до конца, тогда можно будет подумать, как помочь. Только спать будем наверху. Я сюда, — он кивнул на закрытую дверь нашей клетки, — не хочу больше возвращаться. Ты согласен? Тёма, мы же…
Пашка своим горячим шёпотом щекотал мне ухо, крепко ухватившись рукой за шею. Непрошенные мурашки несмелой толпой пробрались под футболку и побежали по позвоночнику. Я взял его за плечи, чуть отстранил и, неожиданно для самого себя, чмокнул в тёплый нос. Пашка захлебнулся на полуслове и расширенными зрачками посмотрел на меня. Я смущённо улыбнулся:
— Ты мне ухо сейчас съешь, — и, протянув руку, убрал вихры с Пашкиного лба, которые тут же вернулись на место.
— Хорошо, останемся до завтра. Сейчас голова совершенно не работает — все мысли вразбег. Нужно всё это переварить.
Пашка смотрел на меня нечитаемым взглядом, и я не был уверен, что он сейчас вообще меня слышит. Но уже придя в себя, я будничным тоном продолжил:
— Надо сходить ещё раз за дровами, принести побольше. Ладно, пошли, надеюсь, мы потом не пожалеем.
Мы вернулись в комнату. Насти не было, но дверь в кладовую была открыта. Она появилась оттуда с корзиной.
— Я кое-что из продуктов взяла, чтобы потом не ходить.
Настя как-то жалко улыбнулась и суетливо прошла в сторону кухни, избегая пересечься с нами взглядом.
— Если хотите сейчас уйти, то идёмте. Я вас выведу, — она говорила это быстро, как будто сама торопилась поскорей нас выпроводить, и по-прежнему смотрела мимо нас.
— Настя, мы решили пока остаться, — сказал я.
Она резко остановилась на полдороге и, развернувшись, посмотрела на нас. Пальцы, державшие ручки корзины, разжались, и та с глухим стуком шмякнулась возле её ног и опрокинулась набок. Часть продуктов вывалилась на пол. Настино лицо вдруг сморщилось, и она опять разрыдалась, нервно вздрагивая всем телом, прикрыв рот обеими руками.
Когда нам не без труда удалось её успокоить, мы сходили за дровами. Пашку оставили разбирать продукты. К дому притащили целый воз дров, а Пашка складывал их на веранде. Таким образом проделали это трижды. Конечно, поленья набирал и тащил на брезенте я сам, Настя же просто шла позади, крепко держа меня за футболку. Теперь о дровах можно было не волноваться.
Растопив печку, мы с Пашкой принялись кашеварить. Оказалось, что Настя почти не умеет готовить. В их мире натуральные продукты стоят очень дорого, так как их на всех не хватает. Обычная еда — это концентрированная сбалансированная смесь питательных веществ в вакуумных упаковках на одну или несколько порций. Смеси имеют разные вкусы и запахи, напоминающие натуральные продукты.
Пресных водоёмов тоже мало. Они тщательно охраняются, чтобы не допустить их загрязнения. Поэтому морскую воду перерабатывают, отстаивая и пропуская множество раз через очистительные и нейтрализующие фильтры, чтобы её можно было использовать для питья.
Блюда, приготовленные из настоящих продуктов, в их семье бывали крайне редко: по праздникам или каким-то особым случаям — в дни рождения, или если кто-то, например, болел. Готовые блюда заказывали в специализированных фирмах. Дома никогда не готовили. Ещё выяснилось, что Настя — страшная сладкоежка. Особенно ей нравился молочный шоколад с орехами и изюмом. Я её предпочтений не разделял. В моём понимании шоколад должен быть горьким и без всяких наполнителей. Пашка же пожирал всё без разбору. Ну, на то он и Пашка!
То немногое, что Настя могла приготовить — всему научилась у нас, в нашем мире: почистить и сварить картошку, пожарить яичницу и испечь оладьи. Мы это и сделали. Только вместо картошки сварили гречку на завтрак. В кладовой оставалось ещё несколько бутылок молока. Утром вполне сойдёт холодная гречка с молоком. И можно порезать овощи. Среди кухонной утвари я нашёл ещё один термос и заварил травяной сбор сразу в двух.
Мы поужинали и помыли посуду в ванной комнате, где для этого стоял тазик на невысоком столике. Слив был тут же — в полу. Вода в ванну набиралась с помощью насоса из подземной речки. К насосу был приставлен объёмный бачок, наполовину заполненный водой, сбоку висел алюминиевый ковшик.
Почти как у нас в деревне. Были, конечно, общие колонки на улицах, но у многих деревенских во дворе были установлены свои насосы, качавшие воду из подземных речек. При этом воспоминании опять тоскливо сжалось сердце. Домой хотелось ужасно! От деревни нас отделяли какие-нибудь 15-20 минут ходу, может, чуть больше. И мы дома! Это просто сводило с ума!
Но Настя… Как мы могли её бросить? И ещё я подумал: скорее всего, ей мало той крови, что она выпила. Ведь она, как и мы, «голодала» три дня. Просто не решается сама об этом сказать. Выходит, мне нужно ещё дать ей хоть немного. Пашке не позволю — пусть сам сил набирается. Когда мы опять устроились с Пашкой на диване, а Настя в кресле, я спросил её об этом.
— Да, для хорошего самочувствия моего малыша ещё порция крови нужна. Но как я могу? Вы же не…
— Настя, — перебил я её, — если нужно — я готов. Мы должны уйти отсюда вместе. Оставаться здесь мы с Пашкой не хотим ни одной минуты. Ты должна это понимать. Но бросить тебя одну тоже не можем. Другого выхода я не вижу, если ты сама что-то не предложишь. У меня есть семья — мои родители и бабушка. Они хорошие люди. Тебе нечего бояться. А как дальше быть с кровью… Думаю, мы это решим на месте. Ургорду, если он всё-таки вернётся, ты оставишь записку, где тебя найти.
Настя молчала, и я её не торопил. Пусть думает. Я понимал, как ей тяжело довериться, но другого выхода не видел. Она ведь нам не всё пока рассказала. Может, кроме Ургорда у неё ещё здесь кто-нибудь был. Лично я готов уйти прямо сейчас, после того, как дам ей ещё своей крови.
Пашка сидел рядом, попеременно смотрел то на меня, то на Настю, часто моргая своими светлыми пушистыми ресницами, и молчал. Для него это тоже был вопрос жизни…
— Тём, я себя нормально чувствую, возьми кровь у меня. Прям сейчас возьми. Потом я буду отдыхать, а Настя нам дальше про себя расскажет.
— Нет, Паш…
Он перебил:
— Да, Тём, не спорь. Вдруг ты опять отключишься. Я без тебя один боюсь оставаться, и мы тут ещё на дольше задержимся. Со мной всё хорошо, правда.
Я сидел на диване и молчал. Пашка и Настя выжидающе смотрели на меня… А я колебался. Просто не мог себе представить, каквсё это будет. Взять тонкую Пашкину руку и полоснуть по ней скальпелем… невозможно!
Я вдруг посмотрел на нас и всё происходящее со стороны. Мы нормальные, вообще? Сидим в каком-то Зазеркалье и спокойно режем руки, выкачивая кровь для полувампирки, как она себя называет, и её будущего ребёнка. Причем, добровольно! Может, это всё сон… или грандиозный обман? Ну не может этобыть правдой. Н Е М О Ж Е Т! Как и исчезновение нашей цивилизации. Блин! Тоже мне, Атлантида!
Тут я вспомнил, как молился. Как просил помощи у бога. Как давал обещание, что больше никому не причиню зла. А вдруг он меня услышал? Мы ведь вышли из клетки! А если мы не поможем Насте, выходит, я нарушу своё обещание, данное богу? Может, это ещё одно испытание? Тогда… надо идти до конца. Будь что будет!
— Ладно, Паш. Давай я попробую взять кровь у тебя. Но не уверен, что у меня получится. Иди ложись в той комнате на диван.
Не хочу вспоминать, как это всё происходило. Пашка держался молодцом, в отличие от меня. Я был весь мокрый, с дрожащими руками. Хорошо, что Настя мне помогала, один я бы точно не справился. С горем пополам, но мы это сделали.
Я тут же стал поить Пашку отваром. А Настя вышла из комнаты, перед нами пить кровь не стала. Не думаю, что мы смогли бы на это смотреть спокойно. Потом она унесла контейнер в ванную, чтобы всё помыть и почистить, а я притащил из клетки один матрас. Мы решили, что Пашка будет спать на диване, а я рядом — на полу. Но пока мы настроились слушать дальше Настин рассказ.
И она продолжила:
— Из-за катаклизмов, происходивших на Земле; из-за того, что все силы были брошены на спасение планеты и оставшихся в живых людей, мы потеряли связь с прошлым. Борьба за выживание шла не одно столетие. Очень многое из научных достижений прошлого было утеряно.
Мир строился заново. По этой причине не смогли возродить почву в том виде, какой она была до катастрофы. То же было с животным и растительным миром, населявшим раньше планету. И даже микромир изменился. Люди по своей генетике мало походили на своих предков из прошлого, то есть на вас. Изменился состав крови, тканей.
Высшим советом учёных по восстановлению экологии планеты, сокращённо ВСУВЭП, было принято решение отправить человека из нашего мира в прошлое. Не просто человека, а ребёнка. Чтобы он рос вместе с другими детьми, прошёл обучение в школе, а затем поступил в университет и закончил его.
Этим человеком выбрали меня. Выбор пал по многим причинам. В то время мне было сорок пять лет. Я была подростком, почти взрослой девушкой, ведь нельзя же в чужой мир на самом деле отправить малолетнего несмышлёныша. А я была худышкой невысокого роста, вполне могла сойти за девятилетнюю девочку из вашего мира. К тому же я из семьи учёных высшего состава: мой дед один из членов совета ВСУВЭП.
Отпадала необходимость искать кого-то со стороны, тем более это всё-таки был огромный риск. Но всё равно предложение, выдвинутое моим дедом, долго обсуждалось и было принято не сразу. Многие сомневались и были против. Вторгаться в миры прошлого было под запретом, слишком хрупок был наш, с таким трудом восстановленный, мир.
За время пребывания в вашем мире я должна была изучить историю прошлых поколений, «вырасти» среди людей, познакомиться с их жизнью, собирать вместе с Ургордом и передавать необходимые материалы для исследований, и ещё многое другое. Ну, это в общих чертах.
Мы с Ургордом вошли в Безвременье, где для нас уже был установлен дом с подворьем. Это даже не дом, а заключённое в оболочку временное пространство — территория с жилыми помещениями. Если не иметь ориентира — вот такую восьмиконечную звезду, можно затеряться в пространстве и во времени. Именно поэтому вам одним никуда выходить нельзя. Даже Ургорд, случись такое, смог бы вас обнаружить не сразу, а, возможно, вы к тому времени уже не были… живыми. Это всё равно, что оказаться одному в открытом космосе. Правда в тумане есть кислород, но Безвременье бесконечно и не имеет выхода. Ориентироваться в нём могут только проводники. Они умеют создавать оболочки с закрытыми зонами внутри, как наша. Войти в эту зону и выйти из неё тоже можно только с проводником или по специальному наноустройству в виде звезды.
Мы с Пашкой при этом Настином замечании переглянулись и… оба поёжились, представив такое. Она же раньше ничего не объясняла, ссылаясь на то, что нет времени на это. А ведь мы могли и не послушать. Я — не знаю, а вот Пашка точно мог, просто из вредности.
Настя тем временем продолжала:
— Когда мы наконец вышли из Безвременья в ваш мир, то увидели заброшенный дом и вдалеке вашу деревню.
Вот так мы и стали деревенскими жителями. Я закончила школу и поступила в прошлом году в МГУ на два факультета — микробиологии и почвоведения. И если бы не моя беременность, через шесть лет, став специалистом, я бы вернулась назад с теми знаниями, в которых так нуждается мой мир.
— А Ургорд? Он человек или, как ты — полувампир? — прервал Настю Пашка, поёрзав на диване, устраиваясь поудобнее.
— Он ни то и ни другое. Он проводник — так мы их называем. Ургорд — житель другой планеты и даже другой галактики. Как он выглядит сейчас — это всего лишь оболочка. А настоящее его обличье я и сама не видела ни разу. Проводники уже в образе человека выходят в мир из лабораторий института Возрождения. Они могут перемещаться в пространстве и во времени, чего не умеем делать мы. И они могут провести нас в другой мир. Правда, это можно сделать только с разрешения Совета. «Бегать» самовольно по разным мирам нам не позволено. Но с ними у нас налажен контакт. Многие проводники, переместившись в наш мир, так и остались жить в нём. В том числе и Ургорд. Он живёт в нашей семье более четырехсот лет, как член семьи. Меня он, можно сказать, вырастил. И это было ещё одной причиной, чтобы в ваш мир отправить именно меня: Ургорд мне как заботливый отец, с ним я всегда была в безопасности.
Ургорд на протяжение этих лет объездил всю Россию, собирая образцы почвы, воды, воздуха. В питомниках и ботанических садах он покупал семена и саженцы растений, деревьев — всё то, что давно исчезло с планеты. Даже сумел передать несколько видов животных — детёнышей. Например, в нашем мире не было собак и кошек. Теперь же каждая семья мечтает завести домашнего питомца. Правда, пока для всех это недоступно: этих животных ещё очень мало, и они на особом контроле у нашего государства. Я, конечно, всё это узнала из рассказов Ургорда. Когда он рассказывал о том, как в нашем мире приживаются и начинают расти, давать плоды новые виды растений, деревьев, а у животных, перенесённых Ургордом из вашего мира в наш, появляется потомство, мы радовались, как дети, и были счастливы.
Ваша деревня — очень хорошее место. Просто рай на земле. Очень много образцов почвы, спор грибов, семян лесных ягод, растений было собрано именно в вашем лесу.
И всё шло хорошо, пока я не познакомилась в городе с одним парнем. Это был Марк. Я сразу поняла, что он опасный для нас человек, и прекратила с ним всякое общение. Но он не отставал: стал меня преследовать, подкарауливал после лекций, ждал у общежития. Мы с Ургордом просто не знали, что нам делать. Мы не можем вторгаться в жизнь других людей. Это нам не позволено. Мы даже не можем защитить себя, если это причинит вред кому-то из людей.
Поэтому мы и в деревне старались жить обособленно. Ведь большую часть времени проводили не в том доме, а здесь, где у нас было всё для жизни. А Ургорд, когда я была в городе, вообще зачастую или переходил с образцами в наш мир, или колесил по стране. Нам нельзя было с кем-то тесно сближаться. Это помешало бы нашей миссии.
И вот Марк выяснил, где мы живём, и приехал следом за мной в деревню. В доме я была одна: Ургорд ушёл в Безвременье, чтобы переместиться в наш мир ненадолго — передать собранную им коллекцию минералов и пополнить наши продукты. Я только что его проводила и сама собиралась пойти на остановку. Это было в конце октября в воскресенье, и мне нужно было на следующий день с утра на лекции. Когда я уже выходила из дома, подъехал Марк. Я забежала назад в дом, но закрыться не успела. Он ворвался следом за мной и, схватив, прижал к стене. Вырваться я не сумела — он был сильнее.
Да и что я могла сделать? Причинять вам вред мы не можем — нам это не позволено. Вы — наши предки. Если по нашей вине кто-то лишится жизни, неизвестно, как это отразится на будущем. Может исчезнуть целое поколение людей в нашем мире.
Он утащил меня в другую комнату, бросил на кровать и взял силой. При этом в перерывах, когда ненадолго давал мне передохнуть, прикладывался к бутылке, которую принёс с собой, потом рассказывал о себе.
Он родился на Сахалине в тюремном бараке. Его мать была заключённой, а об отце он ничего не знал. Мать не рассказывала. Свои первые пять лет жизни он провёл в тюрьме за колючей проволокой. Потом мать освободили, но идти им было некуда. Один из охранников, возможно даже, он и был отцом, дал ей адрес своей родственницы. Это была пожилая, больная женщина. Жила тут же — в посёлке рядом с зоной. Приняла она их неприветливо. Мать её боялась и делала всё, что та скажет. А Марка старуха полюбила, проводила с ним много времени, баловала.
Мать устроилась уборщицей в столовую. Зарплата была крохотная, но иногда она приносила с работы какие-то продукты: суп в бидоне, котлеты с гарниром или ещё что-то съестное. Это помогало им хоть как-то выживать. А вот сверстники над ним издевались. Он был худым из-за недоедания, одежды хорошей у них сроду не было. Одевались в то, что приносили соседи, видя их нищую жизнь. Его часто били и обзывали уголовником.
Бабка умерла, когда ему было десять лет. С матерью отношения были прохладные: она мало о нём заботилась и редко бывала с ним ласкова, да и он особой привязанности к ней не испытывал. Поэтому детство он вспоминать не любил. Единственным светлым пятном была бабка, да и той рано не стало. А в четырнадцать лет он попал в колонию. В драке кто-то пырнул ножом одного из нападавших на Марка, а обвинили его. Защитить было некому. Его недруги, такие же мальчишки, как и он, были из обеспеченных семей, хотя те ещё отморозки избалованные, как он их называл.
У родителей были связи — у пацанов адвокаты. И его, как несовершеннолетнего, отправили в колонию на пять лет. Так началась его другая жизнь. После колонии он к матери не вернулся: отправился в Москву, по адресу, который дал ему друг. Тому оставалось сидеть ещё год. В Москве он попал в одну из бандитских группировок. Жить, как он говорил, было опасно, но весело. Его настоящее имя — Семён. Как и почему стал Марком — не рассказывал. И лет ему на самом деле двадцать пять, а не девятнадцать, как я думала вначале. Он выглядел совсем юным, и был очень красив. Но жесток и безжалостен.
Он мучил меня до самого вечера. Я была вся в крови, в синяках и ссадинах. Наконец он уснул, а я потихоньку выбралась из-под него и встала. Успела только сделать два шага от кровати, как он проснулся. Схватил меня за руку, но я вырвалась и выбежала в соседнюю комнату, прижавшись к стене за открытым погребом. Я очень устала и была вся изранена, и мне уже было всё равно. Марк стал приближаться, пошатываясь и грязно ругаясь, и случайно упал в яму погреба.
Я слышала, что он там стонет, но ничего не сделала, а полуголая убежала в наш домик в Безвременье. На следующий день вернулся Ургорд. Выкупал меня, залечил раны, накормил, и я, наплакавшись на его плече, уснула. А он вернулся в тот дом. Марк уже был мёртв. Он, когда падал, напоролся на жердь, стоявшую у лестницы и сильно ободрал о ступеньки лицо.
Не знаю, что нашло на Ургорда, видимо, он был очень зол, что не уберёг меня. А может, от досады на то, что по нашей вине погиб человек вашего мира. И он выхватил свой нож и начал в ярости рубить им всё вокруг. А нож этот непростой, он служит только одному хозяину и в его руках может трансформироваться в меч-молнию.
Я видела такое лишь однажды. Когда мы гуляли с Ургордом в лесу, я убежала от него и упала в овраг, растянув ногу. Ургорд вытаскивал меня потом, всаживая меч в стенку оврага, подтягивая себя и меня. Стена была почти отвесной, и выбраться было непросто. Если бы не его меч, мы бы выбирались намного дольше. К тому же рукоять меча светилась, как фонарик, освещая нам дорогу.
Так вот, выхватив свой нож-меч, он начал крушить всё в доме. Порубил всю мебель. Меч до того раскалился, что вещи стали гореть. Так начался пожар. А Ургорд вернулся ко мне. Мы не собирались больше здесь оставаться, а решили сразу перейти в наш мир. Из-за нас погиб человек, а это тяжёлое преступление. Хоть мы его и пальцем не трогали, но косвенно были виноваты. Из-за этого в нашем мире уже могла произойти катастрофа — исчезнуть его потомки, если они у него были. Мы должны были вернуться, прервав свою миссию.
Но на следующий день, когда я проснулась и вышла к нему на кухню… Он посмотрел на меня и понял, что я беременна, и перемещение из одного мира в другой не перенесу — погибну при переходе. Новая жизнь во мне только начала зарождаться, и моей крови было вполне достаточно для развития плода. Ургорд переместился один и быстро вернулся назад.
В нашем мире всё было спокойно. Значит, у Марка либо не было детей, либо его ветвь была прервана ещё раньше. Ургорд ничего не рассказал о моём положении и о том, что с нами случилось. Может, и зря, ведь тогда он бы мог приносить мне кровь из нашего мира. Но он решил по-своему. Не хотел рушить покой в нашей семье и сказал, что сделаем это потом, когда вернёмся все вместе, с ребёнком.
Я взяла академический в университете. Мы решили, что когда родится малыш — вернёмся домой. Ребёнок останется в семье, а мы, если это будет нам позволено, продолжим свою миссию. В деревне нам появляться было нельзя, так как нас искали. Ургорд изредка переходил в наш мир за продуктами.
Так мы жили до тех пор, пока не наступил момент, когда я стала нуждаться в крови. Я начала слабеть и уже перестала вставать с постели. Тогда Ургорд и привёл к нам первого человека. Он поселил его внизу и тем же вечером принёс мне первую кружку. Я, конечно, сразу догадалась, откуда кровь, хотя и не слышала, как они пришли: из-за закрытых дверей ничего не слышно. Но мы это не обсуждали.
Оба понимали, что другого выхода просто не существует. К тому же ощутимого вреда мы людям не приносили. Человек, зашедший в Безвременье, выходит из него в тот же момент, в который вошёл, то есть для него время как бы останавливается. И ещё мы можем, если это необходимо, стирать память про Безвременье.
Этот человек пробыл у нас двое суток. Ургорд отпустил его с одним условием: он должен через каждые три дня приносить для нас продукты в сгоревший дом и оставлять их там. Конечно, тайно и не за бесплатно. Ургорд за продукты платил, как за золотые слитки. Ваши деньги для нас не имеют никакой цены.
Вот так мы и жили, ожидая рождения ребёнка. Ургорд ненадолго приводил новых людей, потом возвращал их обратно. То, что они здесь побывали, забывали в ту же минуту, как только выходили из тумана. И так мы прожили почти год. Пока не исчез Ургорд. Он отправился в сгоревший дом за продуктами и не вернулся. Я ждала его три дня, а когда поняла, что дольше тянуть уже не могу, пошла вниз. Решила — или уговорю человека дать мне немного крови… или хотя бы выведу его из Безвременья. Дальше вы знаете…
На дворе стало темнее, была уже глубокая ночь. Мы начали укладываться спать. Настя в своей комнате на кровати, а мы, прикрыв дверь, вышли в «прихожую-гостиную-кухню», как назвал её Пашка. Он улёгся на диване, а я рядом — на матрасе. Правда, он предлагал принести сюда и второй матрас, чтобы спать вместе. Ему, видите ли, без меня спать непривычно. Но я не хотел устраивать здесь тарарам. Да и, честно сказать, побаивался Пашки и… себя самого. После того чмока в нос в себе был точно не уверен. Решил в этом потом разобраться, сейчас было не время.
Но нам с Пашкой не спалось. Он крутился на своём диване, как волчок, то дёргая покрывало, то изо всех сил лупя подушку.
«Вот шут гороховый! Нифига у тебя, дорогой, не выйдет! Я сплю и ничего не слышу! Мелкий вымогатель! На диване сегодня поспишь! Завтра домой вернёмся — привыкай!»
А у меня из головы не выходила Настя. То, что она о себе рассказала, было совершенно невероятно и не вписывалось ни в какие рамки нашей обычной жизни. Просто в голове не укладывалось, что существует другой мир, и этот самый мир — наше далёкое будущее. Эта информация напрочь срывала крышу. Всё равно, что думать про Вселенную и её бесконечность… мозги начинают плавиться. Ведь должна же эта бесконечность где-то заканчиваться… А что дальше? Мозг просто отказывался усваивать это понятие — б е с к о н е ч н о с т ь! Так и про Настин мир.
Вот было бы здорово хоть ненадолго туда сходить! Увидеть всё своими глазами и, может быть, маленький кусочек того мира — пусть хоть мелкий камешек — забрать с собой! Ха! Размечтался! Сходить! Кто же нас туда пустит? И потом, сейчас нужно было думать, что нам делать с Настей. Выходит, раз мы выйдем отсюда в тот же момент, как зашли, значит, нас никто и не терял. Ура-ура! Какое облегчение! Слава тебе, Господи! Ты — есть! И ты меня услышал! Как выйду отсюда, обязательно схожу в церковь в соседнее село и поставлю свечку за наше освобождение!
Но как же быть с Настей? Придётся всё рассказать своей бабуле. Вот только она у меня коммунистка. Компартии давно нет, а моя бабуля-коммунистка — есть! И не верит она ни в бога, ни в потусторонние миры, ни в прочие чудеса. Она материалист. И всегда мне говорила, что все чудеса человек создаёт для себя сам — своим упорством и трудом. Я тоже так думал, пока моя жизнь круто не изменилась.
И всё-таки я уснул.
***
Пашка никак не мог уснуть… Он долго крутился на диване: то мешала пылинка, попавшая в нос; то подушка жгла ухо; то сползало покрывало, оголяя ноги. Всё раздражало и гнало сон. А ещё в голову лезли, не давая успокоиться, разные мысли… И Пашка понимал, что не неудобная постель была причиной бессонницы. Он уж давно привык спать на полу, на жёстком матрасе. Причиной были ЭТИ САМЫЕ мысли…
«Он меня поцеловал… и по голове погладил… и глаза у него в этот момент были т а к и е…
Уй-й! Флаги, транспаранты — сюда!
«Кричали женщины: ура! И в воздух чепчики бросали!» Ага! Женщины! Причём тут женщины-то? Ебанат!
Может, он тоже… что-то ко мне почувствовал? Тогда же — было… Он же тогда меня тоже…
Вообще-то, нет! Это был не поцелуй, так, в нос чмокнул… И не погладил, а слегка притронулся… А я, придурок, чуть слюнями не захлебнулся! Размечта-а-ался, блин! Нет, это ничего для него не значило. Просто он был рад, что я думаю так же, как и он.
Щас вернёмся домой, начнёт опять своей Ленке названивать, этой козе выпендрёжной. Хоть бы она там, в своём Челябинске, замуж, что ли, выскочила… За какого-нибудь шахтёра. Или кто там у них, металлурги? Ну, значит за металлурга… И чего он в ней нашёл? Подружка, блин! А я — друг! Хах! Друг! Друг вдруг оказался… не друг! Ненавижу это слово… дэ-рэ-уг!
И сейчас вон, лежит, как тупое бревно. Раз уже вышли, то можно обо мне и не думать? Отвернулся даже…
«Эй! Ты там спишь?»
Наверное, уснул уже.
Чё же делать-то нам с Настькой? Домой её к себе не потащишь: бабы сразу по деревне разнесут такую уебенную новость — Настька беременная откуда-то взялась. И чего это мы к себе домой её притащили, раньше, вроде, не общались? Ещё скажут, что это Тёмка ей заделал! Фублядь! Даже думать об этом тошно! Нафиг-нафиг!
Их же ищут, бля-я-а!
Может, Тёмка её сразу в город к своим увезти хочет? Вот какого хрена, спрашивается, уснул? Мог бы хоть поговорить: чё сам про всё это думает. У меня тут мозги плавятся, а этот дрыхнет! Как будто с нами ничего такого особенного не случилось. В лес, ёпт, погулять сходили! Ага! А вернулись, блин, с Красной шапочкой-вампиркой! Лесорубы, бля! Пиздец… не могу! Оборжаться! А Волк на Марс улетел, в хрензнаеткакой будущий мир!
Свалить бы отсюда поскорее! Страшно! Одному спать страшно! К Тёмке, что ли, лечь? Не, не пойду! Ну его — ещё рассердится… Да и хрен с ним, не могу один спать!»
— Тё-ёём, подвинься немного…
— А? Паш, ты чего? Чё тебе не спится… ещё же рано…
И притянув Пашку к себе поближе, уткнувшись в его затылок, Тёмка опять уснул. Пашка, немного поворочавшись, завернулся потуже в покрывало и, зевнув, тоже провалился в сладкий предутренний сон.