Нужный дом Гоша нашел сразу — всего-то две остановки от офиса Нежотдела, но по морозу да с недосыпу прогулка показалась утомительной. Тем более, что пробираться пришлось по целине — дорожки несколько дней никто не чистил. Гоша немного потоптался перед подъездом: Аркашка, местный домовой, на зов не откликался, и, как назло, никто из жильцов не входил и не выходил, — вслушиваясь в рулады волчьего воя. Зверь начинал с низкой ноты, и постепенно поднимался вверх, даже не затягиваясь, а словно бы захлебываясь своей дикой песней. Нота за нотой, протяжные, бешеные, словно не в центре города, а где-то среди безбрежного снежного простора, где есть только бель без конца и края и тяжелая пелена серого зимнего неба.
— Ишь как выводит, — со смесью злости и восхищения пробормотала закутанная в заячью шубу до пят и пуховой платок старушка. — Уже который день воет, паскуда, без передыху: ни днем, ни ночью покоя нет.
— Ага, — машинально кивнул Гоша. Он так заслушался волколачьим пением, что проморгал момент появления старушки и едва успел всунуть ногу в закрывающуюся за ней дверь.
— А, ну, не хулигань, — старушка бодро пнула гошину ногу. — А то милицию вызову. Мало мне тут собак воющих, так еще всякие в дом лезут!
— Не надо милицию, — Гоша вежливо пытался отжать дверь, чтобы протиснуться в подъезд, а старушка бесцеремонно его выпихивала обратно на улицу. — Я как раз по поводу собачки, которая воет… из… из общества защиты животных!
— Документы покажь! — неподкупно потребовала старушка.
Гоша автоматически схватился за карман, где носил жетон. Надпись на нем была длинной и малопонятной — зато ее, при необходимости, можно было выдать за что угодно. Но беда в том, что зловредный шиш на дело его отправил, а жетон не выдал — и сам Гоша об этом только сейчас и подумал.
— Так я стажер еще… — не слишком убедительно, но сурово соврал Гоша. — Только на следующей неделе получу жетон. Но, впрочем, как хотите… не пустите меня — собаку у вас и дальше мучить будут, а она выть еще сильнее станет.
— Да ладно тебе, — старушка, очевидно прикинула, перспективы и последствия собачьих концертов. — Животину-то спасать надо.
— Ну, вот я и пришел, — Гоша наконец-то прощемился в подъезд и официальным тоном поблагодарил за содействие.
Недоверчивая бабка потопала за Гошей до дверей квартиры — благо номер шиш все-таки сообщил. Причем старуха так бодро скакала по ступенькам, что Гоша, которому хошь не хошь а приходилось заниматься спортом, причем всеми видами бега и поднятием разных тяжестей, невольно позавидовал бабушкиной дыхалке и крепости сердце. Сам он запыхался к шестому этажу, а старуха с небывалым энтузиазмом взбежала на одиннадцатый, не переставая бубнеть, причитать и критиковать местное домоуправление.
— Вот тут он, окаянный, и страдает, — обличительно ткнула пальцем старуха в потертую дерматиновую дверь. На фоне остальных металлических та смотрелась совсем убого. — Это ж надо… никогда бы не подумала!
— О чем? — Гоша нажал дверной звонок, но тот даже не пискнул.
— О том, что Луша на такое способен, — всплеснула руками старушка. — Он ведь всегда всех бродячих шавок подкармливал.
— Разберемся, — буркнул Гоша и постучал уже кулаком. Вой из-за двери стал громче и яростнее.
— Вот и разберись! — Старуха грозно помахала указательным пальцем. — Разберись! А то сегодня он животину безвинную мучает, а завтра по соседям пойдет маньячить! И совсем добрым людям от него житья не будет, а завтра…
Какие еще планы наметила алкашу бойкая старушенция Гоша слушать не стал, шепотом обматерив Аркашку — ведь как член нежотдела должен был бы содействовать, а не ныкаться шиш пойми где, — а пинком вышиб дверь. Хоть и целился он по замку, но умудрился поломать само дверное полотно — да так удачно, что через образовавшийся проем тут же высунулась агрессивно настроенная звериная морда и попыталась цапнуть взломщика. Гоша резво отпрыгнул в сторону, а старуха не менее шустро взбежала на двенадцатый этаж и уже оттуда продолжила свой монолог, опасно свесившись через лестничные перила, чтобы не упустить ничего из происходящего.
— Ну, тихо ты! — Гоша попробовал урезонить волколака, который норовил выдраться на площадку. И, судя по бешеному оскалу и грозному рычанию, что сгодилось бы для озвучивания среднестатистических ужастиков, намерения у него были отнюдь не миротворческие. Да и взгляд миролюбием не блистал. — Дай ошейник-то сниму! — Гоша потянулся к застежке и едва успел отдернуть руку — клыки цапнули воздух в миллиметре от пальцев. Еще бы чуть-чуть и волколак уже был бы не таким голодным. — Ах ты скотина неблагодарная!
— Сам ты скоти-ина! — огрызнулись из квартиры.
И Гоша ошеломленно уставился на вмиг примолкшего волколака — в зврекином обличье горло оборотней не приспособлено для человеческой речи, а тут так четко проговорил, да еще и с интонацией подходящей.
— А-а? Открывай! — Гоша покосился на старуху — та балансировала на грани немедленного падения, но упорно цеплялась за перила. — Немедленно открывай! А то проблемы будут!
За дверью поскреблись, смачно выругались и с сожалением взлдохнули.
— Не открою.
Гоша охренел еще больше — волколак говорил не двигая челюстями, лишь рот приоткрыл и язык чуть высунул, хрипло дыша.
— Слышь ты, чревовещатель, быстрой открыл дверь, а то шишу тебя сдам!
— Не пугай — пуганные, — недоваольно кашлянули в ответ и жалобно признались: — да не могу я открыть!
Гоша мысленно застонал и обозвал себя дураком — конечно же, у зверя лапы не предназначенные для человеческих замков.
— Башку убери, я сам открою! — великодушно предложил Гоша.
Звериная морда недружелюбно оскалилась и втянулась обратно в квартиру, а вместо нее высунулась лохматая человеческая голова с перекошенным выражением лица, недельной небритостью и смачным синяком на полщеки.
— Да хрен ты откроешь, придурок! — проговорила голова. — Заклинило ее! Ломать не надо было, козел! Как мне теперь выйти?
Вопрос был из категории то ли риторических, то ли философских. Пробитая дыра была подходящим выходом для собаки среднего размера, но человек бы в нее не протиснулся — ну разве что ребенок или девушка анорексичной модельности. И то с трудом. Ни взрослый мужик, ни здоровенный волколак в отверстие не пролезали. Гоша успел трижды извиниться: перед владельцем квартиры, перед так и не появившимся Аркашкой за порчу имущества и даже перед самой дверью — фиг пойми может в ней тоже какой-то дух застрял и теперь упирается со всей силой своего дурного норова, — но поломанное дверное полотно намертво застряло в дверном проеме и не желало открываться ни внутрь, ни наружу.
Старуха убедившись, что все безопасно и воющая псина затихла и даже не гавкает, спустилась на площадку и предложила взломать несговорчивую дверь самим гошей, топором и службой мчс. Гоша качественно расшиб об дверь оба плеча и одну ногу, второй решил уже не рисковать. Разбил старухин топор — у алкаша не нашлось даже лома. И в итоге послал саму старушку домой смотреть сериалы — ибо в инструкции специалистов нежотдела было красным по черному завещано не связываться с человеческими службами. Ни с какими, и ни при каких обстоятельствах.
— Слышь, мужик, а че ты как не родной? — в дырку снова выглянул хозяин квартиры. — Мало того, что меня забаррикадировал, собственность мне попортил, так еще и это… загубить меня решил!
— С чего бы? — Гоша лениво поднял голову. Утомившись, он присел на коврик перед пробитой дверью. Хотя пол на площадке выглядел почище этой тряпки, что некогда являлась дверным ковриком.
— Да загнусь я, — трагически сообщил хозяин квартиры. — Загнусь, вот увидишь.
— Ну, загибайся, — небрежно брякнул Гоша. — Я тебе не родственник, рыдать не буду. — Весь опыт общения с подобными типами утверждал, что алкаш снова потребует компенсации за свои убытки, притом теперь размер и объем этой самой компенсации будет преумножен.
— Ну будь ты человеком, — слезливо протянул алкаш.
— Если бы ты так по электричкам просил, то уже на джипе бы ездил, — проворчал Гоша. Проблема собственными силами не решалась, и за сорок минут под мольбы, перемежающиеся угрозами, ничего путного не придумалось.
— Сходи за поллитрой, — доверительно подмигнул алкаш, так наклоняя голову, что еще миллиметр и шейный позвонок хрустнул бы безвозвратно. — А я, так и быть, тебе двери открою.
Трансляция прошла на интернет-канале независимых новостей, и это лучший вариант, который нашел Элайджа. «Независимые новости» назывались так потому, что не получали регулярного финансирования, а следовательно и не поддерживали никакую политическую организацию или сторону — жили они тем, что национальные каналы и газеты перекупали у них право на использование информации. Стоило журналисту «Независимых» раскопать что-нибудь стоящее, как он записывал небюджетный сюжет и выпускал видео в сеть, где на него накидывались не только зрители, но и новостийщики, готовые платить за то, чтобы пользоваться исходными данными для собственных эфиров и журналистских расследований.
Главным плюсом «Независимых» было то, что им доверяли. За четыре года существования на канале не появилось ни одного фейка или проплаченного видео, и даже когда Элайджа предложил оплатить вертолет и съемку на лайнере, ему отказали:
— Это против наших принципов. Поговорим о расходах, когда лично убедимся, что там за события.
Обратись к ним кто угодно другой, и «Независимые» не поверили бы в состоятельность новости, но Элайджа Камски давно был известной личностью. Он не сообщил, что и сам не имеет понятия, чтопридется снимать, но пообещал — сюжет будет, стоит только отправить группу туда, куда он скажет. Вот группа и полетела.
А сам Элайджа остался ждать, раз за разом обновляя новостной канал.
Когда Гэвин только попросил организовать для него катер, Элайджа насторожился. На его памяти это был четвертый раз, когда Гэвин собирался выйти в море за последние несколько месяцев. О первых двух он тоже узнал из новостей: небольшие заметки о найденном мореплавателе на сломанной яхте, а потом о нем же, спасенном с острова посреди океана; они появлялись на день-два и потом бесследно исчезали. Каждую выловила Хлоя: она собирала для Элайджи всю информацию о людях, с которыми он контактировал, и до сих пор о Гэвине в прессе не было ни слова.
Потом Рид попросил о документах на аренду яхты, и Элайджа, следуя старому долгу, сделал их — Гэвину не нужны деньги, только небольшое участие, поэтому было несложно.
Но в последний раз, после которого Камски понял, что с Гэвином происходит что-то серьезное, ему гораздо труднее было действовать по привычной схеме. Брат сам потребовал не задавать вопросов, но Элайджа и не собирался — он с детства был умным мальчиком, привыкшим доходить до всего своим умом, без сторонней помощи.
Огромным соблазном было поставить на катер несколько скрытых камер, но Элайджа не стал: во-первых, это нарушение приватности, а во-вторых, чем меньше камера, тем слабее у нее передатчик. Из океана связь не дотянется, слишком плохой модуль, а на то, чтобы вмонтировать камеры в систему спутниковой связи катера, не хватало времени.
Он ждал, гадая, в какое дерьмо на этот раз вляпался брат, и сможет ли он из него выбраться. Ставил на браконьеров, которых Рид случайно обнаружил и решил поймать, чтобы его наконец повысили, потому что ни одна другая мысль не проходила отбраковку: Гэвин тоже не был идиотом, не стал бы соваться раз за разом к одним и тем же граблям, не будь на то причины.
И причина была. Вначале Элайджа в нее не поверил, но лицо Гэвина на экране выглядело убедительным и дьявольски серьезным. А уж когда в кадре появились тритоны, сразу трое, такие похожие на людей и одновременно чужие… Камски закрыл глаза, оставляя только речь, тембр голоса, слова, и глубоко вдохнул.
— Хлоя, налей водки с тоником, на два пальца, — созерцая темноту, распорядился он. — Нет, лучше на один. И лимон.
Из прямоугольника Ютуба на Элайджу холодными глазами смотрело существо, назвавшееся Иаром, просило освободить своего брата и со всей серьезностью заявляло, будто Гэвин пришел на помощь тритонам. Тот самый Гэвин, который забывал, что Элайджа существует, ровно до момента, когда ему требуется помощь, зло подумал Камски, потирая переносицу.
Тот самый, который вступился за него перед тогда еще любимым папашей. Который потом свидетельствовал против отца, чтобы того лишили родительских прав и бросили за решетку на девять месяцев.
Который заставил Элайджу переехать из Миннесоты, чтобы этот психопат не сумел их найти, когда вернется.
Стакан стоял перед Элайджей пустым, и он не припоминал, когда успел влить в себя содержимое. На языке горчил лимон, в мыслях пульсировало «Гэвин»: Камски понимал, насколько серьезное это видео, как много оно за собой влечет, и, самое главное — что у Гэвина нет поддержки. Все, кого Рид смог собрать на своей стороне, сидят на катере посреди моря, люди вперемешку с тритонами, и ждут реакцию общественности. Элайджа знал, как это происходит обычно, и видел просчет — у Рида есть направленный вектор, но нет стержня для опоры. Он бросил людям новость, а того, кто покажет, что и как нужно с ней делать, не оставил.
— Все приходится делать за тебя, братец…
Элайджа потер пальцами края стакана и подвинул лэптоп поближе: нужно поторопиться, чтобы «Киберлайф» первой успела сделать официальное заявление. Остальные сразу подтянутся, главное правильно начать. Задать тон, как сам Элайджа любил выражаться, всему происходящему.
***
Запущенная с лайнера «Андреа» волна достигла полицейского департамента уже вечером, вместе с первыми выпусками новостей. Главный канал шел по настенной плазме беззвучно, но стоило знакомой физиономии попасть на периферию зрения Джеффри Фаулера, тот тут же взмахнул рукой, поднимая громкость на полную.
Голос Рида привлек к экрану всех, кто оставался в департаменте. Его слушали молча, а с появлением тритонов зашумели, перебрасываясь недоверчивыми вопросами: «Как это может быть?» и «Правда ли?», но ответа ни у кого не было, и потому смотрели дальше. Обращение показали полностью, затем прямоугольник с замершим на нем тритоном отвели в угол, а главное пространство занял диктор:
— Компания «Киберлайф» первой выступила в поддержку обращения, которое в социальных сетях уже называют «пактом Коннора». Следом за ней свои мнения озвучили «Дженерал Электрик», «Ай-Би-Эм», «Джонсон и Джонсон», «МетЛайф» и «Гугл» в лице директоров, вице-директоров и пресс-секретарей. В твиттере к настоящему моменту успело появиться больше четырех тысяч записей с хэштегом «спасите Коннора»…
Диктор без запинки перечислил крупные сайты, общественные организации и политиков, которые сделали посты в социальных сетях, выражая мнение насчет случившегося. Параллельно с ним показали электронную петицию в поддержку тритонов, которая уже собрала треть необходимых голосов, и такую же с требованием освободить плененного тритона немедленно — здесь голосов было меньше, но петиция набирала популярность.
Под конец он сказал, что к завтрашнему дню около офиса Национального управления океанических исследований ожидается народный митинг, и «Си-Эн-Эн», как и всегда, будет держать руку на пульсе.
Фраза о пульсе была любимой у большинства офицеров, над ней смеялись, как только могли — настолько часто по «Си-Эн-Эн» ее произносили, но сегодня никто даже не улыбнулся. Новости переключились на сгоревшую ферму в Техасе, Фаулер приглушил звук; все молчали, именно от капитана ожидая начала обсуждения, если оно вообще будет, но Джеффри только рукой махнул:
— Рид постоянно во что-то ввязывается. Постоянно. Как его только сюда приняли?
Развернувшись, он ушел в свой кабинет, поднял прозрачность окон и активировал терминал. Первым его запросом в поисковике было «петиция тритоны», но в департаменте этого не видели — там обсуждали новости вполголоса, так, будто закрывшийся у себя Фаулер или оставшийся на лайнере Гэвин могут их услышать.
Хэнк Андерсон не верил ничему, что видел и слышал по телевизору; обычно он готов был в пух и прах разнести очередную сенсацию, но ни с чем подобным до сих пор не сталкивался. В нем жила привычка, выработанная годами: критиковать, не доверять, опровергать — он слишком часто видел, как в новостях освещают крупные криминальные дела, подноготную которых хорошо знал. Но сегодня в голове Хэнка поселилось кое-что еще — сомнение, заставлявшее его помалкивать.
Тина не понимала, как Гэвин, ее товарищ и, если откровенно, малоприятный тип, оказался вмешанным в такую крупную историю. О его увлечении морем она знала, и даже о том, что Рид чуть не умер во время шторма, он ей рассказал. А теперь выяснилось, что спасся он совсем не по счастливой случайности, а благодаря чудесному существу, о котором и полсловом не обмолвился. Тину это восхищало — она бы не смогла молчать. Не вышло у нее и сейчас: через десять минут, успев подписать обе петиции и проверить, какие обновления по хэштегу, она вышла на улицу, чтобы позвонить семье и подругам. Нечасто случается, что твой знакомый становится главной новостью страны.
Другие чувствовали себя странно. Гэвина они недолюбливали, и потому, пересматривая видео на канале «Независимых», не узнавали его в человеке, держащем микрофон. Лицо вроде похоже, тот же шрам через нос, да и голос принадлежит ему, но вот то, что Рид говорит и делает, настолько не увязывалось с его обычным образом, что в сенсацию трудно было поверить.
Они искали подвох. Обман. Где-то он должен быть спрятан, и спрятан хорошо, ведь «Независимым» доверяли. Наконец, не найдя подвоха сегодня, решили вернуться к этому на следующий день, когда на «Андреа» отправят других журналистов, под Управление набежит толпа, а у действующего правительства появится еще одна точка зрения — возможно, именно она и расставит все по своим местам.
***
На вопрос, что сейчас начнется, Рид получил ответ довольно быстро. Съемочная группа «Независимых новостей» осталась на лайнере, чтобы следить за событиями — они всегда были жадными до эксклюзивов, — а капитан вывел лайнер на прежний курс, но снизил скорость, понимая, что чем дольше он удерживает тритонов и новостийщиков на борту, тем популярнее становится его судно.
Через несколько часов над лайнером закружили первые вертолеты телекомпаний. Тритонов звуки работающих винтов раздражали и отпугивали, так что в основном они прятались в шатре, но несколько раз Гэвин уговаривал их выйти и показаться на видео. Велика вероятность, что люди посчитали запись фейком, и их легко понять — Рид и сам бы не поверил, окажись он на их месте, — поэтому нужно побольше доказательств.
— Чего мы ждем, Гэвин? — спрашивал Иар каждый раз, стоило Риду появиться на пороге шатра.
— Реакцию. Мы свой шаг сделали, теперь их очередь.
— Чья?
— Ну, их. Людей. Общественных организаций. Правительства. Тех, кто держит Коннора — уж они-то теперь молчать не смогут. Просто немного потерпи.
Хотел бы он сейчас быть там, следить за всем лично! На лайнере новости можно получать только от съемочной группы, и к ним Рид отправил Криса, который проще контактировал с людьми. Жаль, Крис был только один; клонировать бы его и отправить на сушу в качестве парламентера…
Гэвин ободряюще похлопал Иара по плечу. Сложно вообразить себе, как он взволнован. Как обеспокоены все остальные — решается не только участь Коннора, но и судьба каждого из них. После долгих столетий уединенной жизни они вышли на свет, и от людей, которые раньше приносили им только боль, теперь зависит все их существование.
Нет, положим, не все, оборвал свои же мысли Гэвин. Всегда есть вариант снова исчезнуть в море, затеряться там, где люди не сумеют их найти, отвечать агрессией на агрессию. Но это — худший вариант. Тот самый, в котором тритоны перед уходом убивают и Гэвина, и Криса, и всех, кто есть на борту «Андреа», а с вертолетов все снимают, и начинается война.
Желудок от этих мыслей неприятно скрутило, и Гэвин оперся на обрамляющие борт перила, глубоко вдохнув соленый ветер, чтобы успокоиться. Пахло йодом и свежестью, вдалеке виднелось несколько темных точек — скорее всего, корабли с журналистами. Что ж, общественный интерес очень высокий, можно рассчитывать на лучшее.
Гэвин ухмыльнулся, поскреб щетину костяшками пальцев и вернулся в шатер: нужно было подготовить тритонов к тому, что вскоре им вновь придется разговаривать с людьми под прицелом камер.
День состоял полностью из интервью, съемок и перерывов, во время которых тритоны ныряли в воду и скрывались из виду — каждый раз Рид сомневался, что они вернутся, но они приплывали, то вместе, то по одному. А к вечеру «Андреа» пришвартовалась в порту Чарльстона, Гэвин наконец получил доступ к интернету и узнал о поддержке, петициях, публичных выступлениях, пикете около Управления, официальном обращении президента, и, самое главное, о том, что завтра утром Коннор окажется на свободе.
Его должны были привезти в Кейп-Мей и выпустить в полдень. «Си-Эн-Эн», естественно, собирались отправить группу для съемки, и Гэвин пересел на их корабль, чтобы тоже быть там. Крис захотел сойти в Чарльстоне и уехать домой, и Рид ему не препятствовал, а тритоны должны были плыть за кораблем — они могли двигаться и быстрее, но не знали, где находится Кейп-Мей.
Путь пролегал около побережья, так что у Гэвина был доступ к интернету и он без устали следил за тем, как развиваются события. У Коннора уже были «фан-клубы» — группы поддержки, как будто он не тритон, а солист бойз-бенда, и многие их члены тоже планировали приехать в Кейп-Мей. К полудню там обещала собраться нехилая толпа, наверняка полиции придется делать ограждения и перекрывать улицы вместе с портом…
Еще Гэвин просматривал видеообращения. Директора крупных организаций, не только из штатов, но и из Канады и Европы, высказывались в поддержку толерантного отношения к тритонам и обращались к правительству с просьбой освободить пленника. Гэвин посмотрел, что говорили от «Форд» и «Ай-Би-Эн», и помедлил перед вкладкой с «Киберлайф». Элайджа был первым, об этом часто повторяли в новостях. Ясно, что он не сказал ничего провокационного, относящегося к Гэвину лично, ведь и так его слова разбирают по кусочкам ради анализа и цитат. Но что вообще заставило Камски высказаться?..
— Захотел пропиариться, — неуверенно решил Гэвин, все-таки включив запись и подперев руками голову.
В собственное умозаключение он не верил. Пиариться «Киберлайф» было ни к чему, и так первые в своем сегменте; получается, Элайджа захотел его поддержать. И от мыслей насчет причин такого желания у Гэвина побаливала голова — брата он не понимал ни раньше, ни теперь.
Придется потом спросить. Когда все уляжется и у Гэвина будет время. К счастью, это еще нескоро, да и сейчас Риду есть о чем беспокоиться кроме того, что творится в гениальных мозгах.
В Кейп-Мей они не швартовались. Легли в дрейф на расстоянии в несколько миль от порта, получив специальное разрешение — другие корабли временно не могли ни заходить в порт, ни покидать его. Событие, которое вот-вот должно было здесь произойти, обещало принести Кейп-Мею большую, пусть и временную славу, и ради этого городские власти пошли на уступки.
За полчаса до назначенного времени Гэвин понял, что не может найти себе места. В голове бурлило от волнения, он расхаживал по палубе корабля, мешая телевизионщикам настраивать оборудование, и постоянно перегибался через борт, выискивая в воде Иара или Маркуса с Саймоном. Иногда кто-то из них появлялся, подплывал ближе и спрашивал:
— Когда уже, Гэвин?
А он не знал, когда. Мог только указывать на время и советовать ждать: у людей постоянно случаются форс-мажоры, которые так и называются — человеческий фактор.
— Когда увидите, что в небо поднялись вертолеты, значит, началось, — объяснял им Гэвин. — Все хотят снимать это, так что не пропустите. И лучше бы вам успокоиться, прямо сейчас они тоже снимают. Они обожают такие моменты.
Иар смотрел на него враждебно, будто Гэвин обманул его или подвел, но Рид в ответ только пожимал плечами: его положение было зависимым, и он тоже ненавидел ждать.
***
Проснувшись, Коннор прежде всего почувствовал голод, который изводил его на протяжении последней недели. Что бы ни добавляли в воду, организму этого не хватало, а плавающая вокруг рыба дразнила видом, запахом, даже вибрациями от работы плавников. Впрочем, на этот раз никакой рыбы рядом не ощущалось, у воды был иной привкус, а еще… Коннор открыл глаза и встрепенулся. Во сне он пропустил момент, когда его вновь укололи транквилизатором, но действие препарата закончилось, и он теперь был в маленьком аквариуме с высокими бортами, заполненном только наполовину. В темноте Коннор видел в трех цветах, но все равно не мог понять, случилось ли что-то еще, ведь сквозь непрозрачные борта наружность было не разглядеть.
Развернув хвост, Коннор на ощупь проверил каждый борт под водой. Гладкие, без стыков, ничего интересного или понятного. Он поднялся повыше, медленно высунулся над поверхностью, прошелся руками вдоль борта вверх, пока не наткнулся на его край, а одновременно и на частую сеть, накрывающую аквариум.
Осознав свое положение, Коннор испугался. Совершенно один, неизвестно где, вода странно покачивается, а снаружи, за пределами ограничивающей Коннора темноты, слышались частые рокочущие звуки. К тому же аквариум иногда встряхивало, по поверхности расходились волны, как во время землетрясения, а рядом не было никого, кто мог бы объяснить происходящее.
Прятаться в аквариуме было негде, и Коннор умостился в углу, подобрав хвост как можно ближе к себе, и стал ждать, сообразив, что однотипная неизвестность не продлится долго.
Он оказался прав. Вначале прекратились навязчивые громкие звуки, сменившись человеческими голосами, потом наверху немного посветлело, так что Коннор лучше разглядел сеть над собой. Еще через некоторое время света стало больше, и Коннор зажмурился, ведь глаза не привыкли к такой резкой смене освещения, а когда он вновь глянул вверх, там вместо темноты уже было голубое небо. Пахло морем — этот запах Коннор ни с чем бы не перепутал, и он взволнованно двинулся, поднимаясь на сгибе хвоста выше, к самой сетке, стараясь заглянуть за нее, за аквариум, туда, где лежала большая вода.
— Проверь, что там с ним, — голос прозвучал вблизи, и Коннор отпрянул от сетки, прильнул ко дну, повернувшись так, чтобы наблюдать за небесным прямоугольником над собой.
Шаги сквозь толщу воды отдавались только вибрацией, но голова человека, заглянувшего внутрь аквариума, хорошо просматривалась. Он окинул Коннора взглядом, немного выждал и ушел. Сетка осталась на месте, разбивая небо на сотню одинаковых ячеек, сквозь которые можно было пропустить только пальцы.
Страх так и не оставил Коннора. Он дал себе зарок не говорить людям ни слова, даже не реагировать на их собственную речь, но сейчас до зубовного скрипа хотелось хоть к кому-нибудь обратиться и узнать, что же произошло. Где он, кто это рядом, что с ним будет?..
Снова возобновилось движение. Вода над Коннором плавно покачивалась, за пределами видимости урчало и грохотало, потом в последний раз щелкнуло и умолкло. В небе закружила темная точка — не разобрать, птица или что-то другое. Коннор отслеживал ее взглядом, пока глаза не устали, потом рассредоточил зрение и поднялся к поверхности, нюхая пропитанный морем воздух. Океан звал его этим запахом, притягивал с невероятной силой, будил в сердце ту тоску, которую Коннору удалось усыпить, придавив чувством долга. Как же ему хотелось туда!.. Снова свободно плавать, ловить настоящую дикую рыбу, погружаться ко дну так, чтобы тело сдавливало до предела, а потом возвращаться к поверхности, к ветру и чаячьим крикам, к свободе…
Сетку стащили в два широких рывка. Точка в небе увеличилась, превратившись в жужжащую муху — человеческий вертолет. Никто ничего не объяснял Коннору, и он медленно приподнялся вдоль борта, одолеваемый любопытством, осторожно выглянул наружу.
С одной стороны от него было море. Точнее, была сперва платформа, где стоял аквариум, под ней полоска ровного камня, а уже за ним плескалась вода, сразу глубокая, грязная, но все равно такая родная!..
А по другую сторону сгрудились люди. От Коннора их отделяло больше двадцати метров и какое-то ограждение, но они казались ужасно близкими, и каждому будто нужно было что-то от Коннора. Они кричали, звали его по имени; они мерцали вспышками света, чем-то размахивали, не давая сосредоточиться, сбивая с толку.
— Коннор, — один из них вдруг оказался в полушаге от аквариума, и Коннор метнулся к противоположному борту, взмахнув хвостом и подняв целый каскад брызг. — Извини, не хотел тебя напугать. Я пришел сказать, что ты свободен. Твои братья ждут неподалеку… Тебе нужна какая-то помощь, чтобы отсюда выбраться?
Тритон оглянулся еще раз. Среди стоявших неподалеку людей могли быть ученые, ставящие над ним очередной эксперимент, но зрение не позволяло рассмотреть их подробнее. Все лица сливались в светлые пятна, цветная одежда рябила в глазах, волосы выглядели смазанными, а короткие белые вспышки, похожие на солнечные блики, мешали всматриваться.
Тот, кто с ним разговаривал, тоже не был знакомым. Его лицо Коннор хорошо видел, но не узнавал, и оснований доверять его словам не было, но море плескалось так близко, а сеть больше его не удерживала…
Коннор подумал, что там, под водой, его не достанут ни вспышки, ни гул вертолета. Может быть, у людей есть план заманить его из одной ловушки в другую, но соблазн оказаться в морской воде был сильнее страха и осторожности. Коннор подтянулся на руках, оттолкнулся хвостом и перебрался через высокий борт аквариума. Быстро сполз с платформы, в два крупных рывка преодолел шершавый каменный пирс и, не оборачиваясь, юркнул в воду головой вниз.
Дно оказалось совсем близко. Замусоренное, с запахом гнили и нефти; Коннору неприятно было здесь находиться, но он чувствовал направление, в котором вода становилась глубже и чище, и плыл туда в полуметре от этого мерзкого дна — лишь бы подальше от поверхности.
Следы людей на дне не уменьшались, место было полностью испорчено, к таким тритоны обычно не приближались. Коннор пытался ускориться, насколько позволяли оставшиеся силы, вперед его гнало чувство свободы и страх снова встретить людей, но вместо них он вначале почувствовал, а потом увидел впереди тритона.
Через несколько метров Коннор узнал его и остановился, но Иар приблизился сам.
«Следуй за мной», — в его жестах читалась настойчивость пополам с угрозой. — «Немедленно».
Не дожидаясь ответа, Иар поднялся вверх на пару метров и взял левее, и Коннор не нашел в себе решимости его ослушаться. Они плыли долго, миновали несколько кораблей, от которых по дну ползли обширные тени; по пути Коннор поймал рыбину, немного отстал, чтобы с ней расправиться, но снова нагнал Иара и пристроился на полхвоста позади него. Брат был зол, и в целом Коннор понимал его: похоже, Гэвину удалось не только связаться с тритонами, но и сделать нечто, заставившее людей его освободить.
И, судя по настроению Иара, братьям это не слишком нравилось.
Чем дольше они плыли, тем сильнее Коннор напрягался. Дошло уже до того, что он собирался остановить Иара и потребовать объяснений, но брат замедлился сам, взяв курс вверх, к свету и воздуху. Над поверхностью они поднялись одновременно, но пока Коннор осматривался, проверяя, нет ли кого рядом, Иар обернул хвост вокруг хвоста Коннора, сделав такой захват, из которого было не вырваться.
— Подружился, значит, с человеком? — в тон Иара просочились шипящие, змеиные ноты. — Спас его паршивую жизнь?..
— Вижу, ты очень рад меня видеть, брат. — Коннор понял, о чем будет разговор, но поддаваться и принимать роль виноватого не собирался. — Да, я спас его жизнь. Сделал то, на что ты никогда бы не решился.
Коннор не знал, как много известно Иару, но начал отталкиваться от его слов, не имея других подсказок.
— Ты понятия не имеешь, на что ярешился ради тебя. Думаешь, благодаря кому ты сейчас здесь, а не в аквариуме, как тупая рыбка? Твое идиотское поведение вынудило нас пойти на союз с людьми, и теперь все они знают, кто мы такие, Коннор! Весь мир, который мы строили сотни лет вдали от них, теперь ничего не стоит!
— Ты не обязан был помогать мне.
— Твой человек плавал туда-сюда с надписью «Это собственность Коннора», по-твоему, никто другой бы этого не заметил? Я уже жалею, что мы просто не прибили обоих, а стали с ними договариваться. Нужно было оставить тебя, раз ты сам сунулся в акулью пасть.
— Ты не мог меня оставить, — Коннор погрустнел. Хвост сжимал его сильно, до боли, но приходилось терпеть, иначе Иар никогда не успокоится. — Я понимаю, что ты меня не любишь, но ты не знал, что я рассказал о нас, поэтому не мог. Я тебя выучил. Ты всем можешь жертвовать, но не своей безопасностью.
— По-твоему, это не жертва безопасностью? Люди нас видели! Коннор, ты слышишь, что я говорю?! Люди! Нас! Видели! Разговаривали с нами! И это — ради тебя? Скажи, ты достоин этого? Или твой человек?! Что вообще было в твоей голове, если ты позволил емук себе прикасаться?!
Коннор вдруг почувствовал головокружение. Силы начали покидать его, будто Иар высасывал их своим присутствием; в мыслях все перемешалось — Коннор сразу понял, о чем говорит брат, но не смог сообразить, откуда ему известно.
— Ты… про что? — он понадеялся, что Иар все-таки о другом, но ответ был однозначным:
— О «свечении», Коннор. О твоем хвосте. Чем вы с ним занимались, если он знает такие подробности?!
— Это мое дело, чем я с ним занимался! — Коннор попытался вырваться из хватки, но хвост держал крепко, а Иар был сильнее. — Это личное!
— Про твое «личное» теперь знают все! Они из его уст слышали! Коннор, ты больной!
Какую болезнь имел в виду Иар, Коннор знать не хотел. Из-за этого разговора он завелся так сильно, что вместо головокружения уже ощущал пульсацию крови в шее и голове, и говорить с братом больше не хотелось. Хотелось другого.
Коннор ударил его первым, рассчитывая на эффект неожиданности, и не прогадал. Кулак попал Иару по переносице, костяшки тут же разболелись, но эта боль ни капли не отрезвляла. Он дернулся снова, но теперь Иар был готов — он перехватил руку Коннора и ударил другой рукой; Коннор успел повернуться, и кулак тяжело прошелся по уху. Вода замедляла их движения, но высвободиться не получалось, и Коннор не смог сопротивляться, когда Иар нырнул и потянул его за собой ко дну.
Напрягая все оставшиеся силы, Коннор пытался выскользнуть, но тщетно: брат сжимал его двумя кольцами, одно приходилось на место шрама от гарпуна, и хвост, слишком долго лишенный подвижности, не справлялся с нагрузкой.
Борьбу Коннор не прекращал: рвал на хвосте Иара гребни, пока тот не сложил их, царапал его шею, пытаясь добраться до жабр, и даже укусил плечо, из которого синим шлейфом начала расползаться кровь, а потом Иар развернулся, перехватил Коннора и впечатал спиной в скользкий от водорослей камень.
Они были у самого дна.
***
За тем, как освобождают Коннора, наблюдало полмира — приехавшие в Кейп-Мей заливали прямые трансляции со смартфонов в интернет, «Независимые новости» наряду с десятком других телеканалов снимали с вертолета и вышек в порту, а на катере ждали, пока можно будет сделать сюжет о встрече Коннора с братьями или Гэвином.
Гэвин ждал тоже. Он не хотел сниматься, ему нужно было только увидеть Коннора живым и здоровым… поговорить, конечно, тоже, но Рид мог подождать до момента, когда рядом не будет лишних свидетелей и тем более камер. Увидев на небольшом экране планшета, как тритон выбирается из аквариума и исчезает в воде, Гэвин прикусил губу. Совсем скоро Коннор будет здесь; Иар обещал встретить его и уже уплыл, а Маркус, Саймон и несколько других тритонов оставались неподалеку, в таком же ожидании, как и люди.
Прошло сначала пять минут, потом десять, а Коннор не появился. Гэвин помнил, как быстро он перемещается под водой, и начал подозревать, что Иар решил не выставлять брата на всеобщее обозрение, и забрал его куда-нибудь подальше, чтобы ни всевидящие камеры, ни люди, ни даже Гэвин не могли его обнаружить.
— Эй, Маркус! — Рид крикнул погромче, чтобы тритоны услышали, но вместе с ними к Гэвину обернулись и журналисты, от присутствия которых его подташнивало.
Говорить при всех не хотелось, и Гэвин попробовал изобразить жестами: «Где они?» В ответ Маркус немного помедлил, вглядываясь в катер единственным глазом, а потом все-таки поднял над водой руки ради ответа, который Рида не устраивал: «Не знаю».
— О чем вы разговариваете, Гэвин? — один из журналистов оказался рядом без камеры, но со смартфоном в цепких руках. — Вам сообщили местонахождения Коннора? Он собирается дать интервью?
— Ни он, ни я, никто не собирается давать интервью, — держать маску приятного в общении человека Риду становилось все труднее. — Коннор вернулся домой, можно оставить его наконец в покое. Я тоже задолбался тут торчать.
Попросив Маркуса подождать — его жесты сняли на видео, но больше ничего не спросили, — Гэвин отправился на корму: ему нужно было пересесть на свой катер, пришвартованный за пределами бухты, и отплыть так, чтобы не потащить за собой ораву журналистов, ждущих продолжения спектакля.
Чтобы все это проделать, Гэвину пришлось на моторной лодке добираться до порта и протискиваться сквозь толпу там — со всех сторон сыпались десятки вопросов, словно Рид был всезнающим или лично отвечал за тритонов, — а потом на случайном такси объезжать половину Кейп-Мея. Водитель заломил цену, за которую в другое время Рид бы ему врезал, но ехал быстро, а как только Гэвин вышел, машина сразу развернулась и уехала обратно. Рассудив, что до момента, когда газетчики пронюхают где он, есть еще немного времени, Рид нашел в старом порту свой катер, убедил смотрителя в том, что имеет полное право находиться на его борту, и наконец оказался в открытом море.
Один.
Как в старые-добрые, хмыкнув, подумал он.
Куда плыть, Гэвин не знал. Возвращаться в Кейп-Мей нельзя, его тут же заметят с вертолета и возьмут под прицел очередной видеокамеры. А он ведь просил Маркуса остаться там — видимо, тритон его возвращения не дождется… Как же теперь Гэвину узнать, где Коннор с Иаром, или хотя бы один тритон, сумевший бы их найти?..
Голова понемногу начинала болеть. Накатывала усталость, Гэвин смотрел в точку, где волнующееся море сходилось со светлым небом, и заставлял себя соображать. Он может снова плавать с полотном на штормовом якоре, нужно только достать его и снова повесить, но сколько такое плавание займет? И кто, после всеобщей огласки, захочет к нему подниматься и разговаривать?..
Значит, нужно что-то другое.
Проверить прежнее место? Навестить скалу?.. Просто ждать?..
Достав телефон, Рид проверил последние новости — может быть, Коннор уже и так появился в порту, а он здесь зря мерзнет и штаны просиживает; но нет, тритонов там больше не было. В новостях по-прежнему крутили кадры освобождения Коннора, потом ушлые журналисты пытались пробиться в офис Управления, чтобы взять интервью… им ничего не удавалось, но Гэвин вдруг вспомнил, что у него есть то, чего нет у журналистов.
Номер телефона немецкой крысы. Как его звали, Герберт, Гилберт?.. Не важно! Главное, что Рид записал его и оставил, потому что он редко удаляет что-то из телефона.
Поднявшись на ноги, Рид схватился за леер — катер встал поперек волн и сильно раскачивался, — и позвонил. Связь могла не дотянуться, абонент мог оказаться недоступным, или, запуганный ажиотажем вокруг Управления, мог просто игнорировать вызов, но немец все-таки ответил:
— Да, Гэвин? Вы тоже хотите получить интервью?
Рид помедлил, разом вспомнив, как крупно кинул ученых, чтобы заварить всю ту кашу, которую сам теперь расхлебывал. Должно быть, в Управлении хотели бы получить его труп, нанизанный на мачту — уж очень много проблем свалилось на них именно его стараниями.
Черт. Не лучшее подспорье для звонка.
— А вы хотите получить право на изучение тритонов с их добровольного согласия? — Гэвин зашел с козыря, который сам же и придумал, вдохновленный тем, что сказал в первом обращении Иар.
В разговоре повисла пауза, и Рид не понимал, поверил ему немец или нет. Ответил он коротко и логично, так, как Гэвин и ждал:
— Конечно, я этого хочу.
— Тогда скажите, что додумались повесить на тритона трекер, прежде чем отпустить его.
Потому что если нет — Коннора можно будет искать в Атлантическом океане до скончания веков.
Шериф округа Грикваленд, что в юго-восточной части единственного на Мине заселенного материка, Эзра Ванхольм неторопливо прихлебывает из объемной кружки горячий чай, топорща усы и обильно потея, несмотря на работающие в офисе кондиционеры. Потом все также неторопливо и тщательно протирает матерчатым платком в клеточку свою лоснящуюся лысину, вызывая у Данди плохо контролируемое желание вылить на оную остатки чая, а потом об нее же разбить чашку.
«Нет никого страшнее бюрократа» — так говорила Мэй, и теперь Данди начал понимать что она имела в виду. Многие люди, как оказалось, вовсе не стремились добросовестно выполнять работу, за которую им платили, а тратили огромное количество времени и сил на то, чтобы сделать вид, что они выполняют ее добросовестно.
— Сотрудничать, говорите, — хмыкнув, произносит шериф, пряча платок в карман. – А вы кто, собственно? Полицейский? Да вы ж дилетант. Вы тут мне так нарасследуете, что я потом разгребать за вами буду незнамо сколько.
Данди пожимает плечами.
— Ну что же мне остается, если вы не собираетесь искать настоящего убийцу? Придется мне делать за вас вашу работу. Но без доступа в лабораторию и к полицейским базам…
Шериф машет на него руками.
— Ишь, чего удумал! То же мне, детектив, доморощенный. Все вы в вашем ОЗК такие борзые. Не-е-ет, здесь я устанавливаю порядки.
Данди делает глубокий вдох, потом выдыхает. Интересно, каково приходится при общении с чиновниками и полицией не-киборгам, обычным людям, которые не умеют регулировать гормональный фон? Той же Кире, или Мэй? Явно несладко.
— Шериф, вы меня не поняли. Я действую в наших общих интересах. Вам не выгодно иметь в послужном списке нераскрытое дело, которое, вдобавок, будет освещаться в СМИ и вызовет общественный резонанс.
— С чего бы оно осталось нераскрытым? Дело проще пареной репы – кроме киборга в доме никого не было. И точка. Что тут еще гадать? Я его под вашу опеку отдал только чтоб чертовы репортеры потом не цеплялись, вы ж ему кто-то вроде адвоката, да и тюрьмы для киборгов у меня нету. У вас же работа такая – жестянок защищать. Вот и защищайте. А дело все равно решенное.
— А как же орудие убийства? А мотив?
Шериф морщится.
— Орудие киборг мог спрятать, а мотив… На кой им, сорванным, мотив? Мозги набекрень и вперед, людей крошить направо и налево.
Данди со снисходительным видом качает головой.
— Вы явно незнакомы с последними публикациями ОЗК и судебными прецедентами по делам, связанным с киборгами. Агрессия по отношению к хозяевам в девяноста восьми процентах случаев становилась результатом жестокого обращения. Киборги просто не выдерживали издевательств. Это не наш случай – никаких следов жестокого обращения с Верзилой не зафиксировано, физическое состояние киборга свидетельствует о достаточном питании и отдыхе. У него полностью отсутствует мотив. Мало того – он должен был понимать, что станет единственным подозреваемым.
Шериф фыркает.
— Да я вас умоляю! Что они там понимают?!
— Как любит выражаться Сара Соломоновна, наш юрист – «вы, яхонтовый мой, или крестик снимите, или трусы наденьте». Или вы признаете данного конкретного киборга разумным существом, в таком случае ему нужен мотив для убийства, или вы признаете его тупой машиной, но тогда он не способен управлять данными в своей цифровой памяти, соответственно, и стереть запись совершенного им убийства, что доказывает его невиновность. Выбор за вами.
Около минуты шериф сидит молча, сверля собеседника недобрым взглядом светлых навыкате глаз. Потом протягивает руку к пульту на левой половине стола, нажимает кнопку вызова.
— Быковски на связи, шеф! – тут же откликается из динамика бодрый молодой голос.
— Бык, тут сейчас к тебе подойдет наш… гость. Оформи его как гражданского консультанта, ну, все как полагается. Дай доступ в лабораторию и к базам, покажи результаты вскрытия.
Спустя час Данди озадаченно замирает перед снимком скуластого чернявого типа с густыми бровями и узким подбородком, высветившимся на голографическом мониторе в кабинете помощника шерифа, который тот любезно уступил новому гражданскому консультанту.
Спектральный анализатор считал с глушилки все отпечатки пальцев, даже почти стертые. И все они принадлежат одному человеку, но этот человек не Габриэль Жарден.
Системный поисковик единой галактической полицейской базы долго не раздумывал, выдав результат за четыре минуты. Нет, в привязке к предмету, с которого снимались отпечатки, этот результат как раз не кажется удивительным – Бруно Скайлер уже почти год как в розыске за кибер-воровство. Что известный кибер-вор делал на ферме тоже можно легко предположить – многие фермеры используют труд киборгов, почти все здешние киборги в хорошей физической форме, на черном рынке их можно выгодно сбыть. Но как он связан с убийством? Связан ли? Знаком ли с Габриэлем?
Данди запускает пятерню в отросшую челку, ерошит волосы. Даааа, а в детективных фильмах все так просто. Сейчас он располагает довольно большим количество важной информации, но она похожа на рассыпанные кубики, из которых никак не складывается цельный рисунок.
***
— Эй….!
Оглянувшись на знакомый голос, Данди видит сквозь стеклянную витрину Ренату, сидящую за столиком в кафе. Улыбнувшись, она приглашающе машет ему рукой, и он, помахав в ответ, переступает порог заведения.
— Как здорово, что мы встретились! Как раз собиралась заглянуть к тебе, вернуть твою майку. – Вынув из сумки пакет, она протягивает его Данди и только теперь обращает внимание на его хмуро-задумчивую физиономию. – У тебя все в порядке?
Мотнув головой, он чуть приподнимает уголки губ.
— Да так… Сложные рабочие вопросы. Ерунда.
Она понимающе кивает.
— Я знаю, чем помочь. Здесь пекут лучшие в округе пироги – попробуй, и тут же настроение поднимется. Особенно орехово-ягодный, м-м-м-м…
Рената перечисляет достоинства пирогов, они делают заказ; она улыбается ясно и открыто, и Данди невольно улыбается в ответ. Судя по ее гормональном фону, он ей нравится. Нет, это конечно не та буря, которую вызывал в женских организмах бывший спецагент Стэнли Баскин одним своим присутствием, но он ей, определенно, нравится. И это… приятно. Можно даже напрячь фантазию и представить, что они на свидании. О свиданиях Данди знает лишь в теории, так что не отказывает себе в удовольствии помечтать на эту тему.
— Я смотрю, ты ценительница местной кухни, можно с тобой советоваться.
— В каком-то смысле да. Я ужасная обжора и лакомка, хотя пока по мне и не скажешь, но лет через десять точно превращусь в толстуху.
— А что тебе здесь еще нравится? В смысле, почему вы с мужем выбрали Мин?
Она пожимает плечами.
— Как-то так получилось… Габриэль искал место где бы начать свой бизнес, а тут у него были кое-какие связи, да и ниша по садовому инвентарю в тот момент была свободна, торговля поначалу шла хорошо.
— А теперь?
Рената невесело усмехается.
— Муж делает вид, что все идет неплохо, но, боюсь, скоро бизнес придется сворачивать. Но ничего. Есть еще масса интересных занятий и способов заработать на жизнь.
— Фермерство?
— Ну уж нет! У меня терпения не хватит ковыряться в земле, думать о погоде, об удобрениях и выгребать навоз за скотом. Но – не будем о грустном. Как пирог?
Данди, который как раз подцепил вилкой очередной кусок и сунул в рот, изображает на лице такую запредельную степень блаженства, что Рената заливисто смеется.
Увлекшаяся разговором парочка не замечает потрепанного вида флаер, припарковавшийся на противоположной стороне улицы, откуда за ними наблюдают двое мужчин – оба темноволосые, один постарше, с угловатой скуластой физиономией и густыми бровями, второй помоложе с правильными приятными чертами лица и легкой небритостью, делающей его мужественнее.
Молодой нервно барабанит пальцами по приборной панели, во всей его позе и в выражении лица сквозит раздражение и даже гнев.
— Нет, ты это видишь?! Чертов ОЗК-шник клеится к моей жене! Я же говорил, что он что-то пронюхал, я говорил! Если он узнает…
— Заткнись. Даже если так, мы свалим из этой дыры раньше, чем легавые кинутся нас искать. Я же обещал тебе новые документы и жизнь с чистого листа, не парься.
— Я никуда не поеду без дочки! Она для меня все, она…
Его собеседник морщится.
— Избавь меня от этой сентиментальной хрени! Заберешь свою мелкую с собой если захочешь.
— Но Рената…
— Ты же сам говорил, что она не захочет жить с преступником. Значит вопрос закрыт.
У молодого вырывается нечто похожее на всхлип.
— Ты меня втянул в это дерьмо, теперь я потеряю семью!
— Заткнись! Сейчас для нас самое главное – тот киборг. Если мы не доставим его заказчику, то ты потеряешь не только семью. Ты потеряешь сперва пальцы левой руки, следом правой. Потом тебе отрежут уши и выколют глаза. А закончишь ты свои дни на помойке в виде частей тела, которые опознавать будет некому, потому что части тела твоей жены и дочери будут валяться рядом с твоими. Такой вот человек наш заказчик, его ни в коем случае нельзя подвести. Так что подбери сопли и приготовься – сегодня ночью мы наведаемся в гостиницу.
Она все же придумала, как обезопасить себя от последующих соблазнов. Наиболее тягостным было видеть его с дочерью, сияющим и беззаботно счастливым. Зрелище для самолюбия непереносимое. Именно тогда, страдая от ревности, она желала его смерти.
Чтобы избежать искушения, ей не следует на них смотреть. Проще уподобиться простаку-мужу, который, во избежание потрясений, предпочитает не замечать измен юной супруги. Его жена время от времени куда-то отлучается под благовидным предлогом, а он, беззаботный рогоносец, в этот предлог верит.
Вот и она будет точно так же пребывать в неведении. Пусть отправляется на эту чертову улицу Сен-Дени и там возится со своей девчонкой, а здесь она не желает ее видеть.
***
Я вновь читаю Монтеня и думаю о дочери. Герцогиня запретила привозить ее в замок, и следующее наше свидание состоится в доме мадам Аджани. Я вспомнил разоренную комнату Мадлен и подумал, что каким-то образом надо это исправить. Эта комната совсем не похожа на детскую, скорее на монастырскую келью, место покаяния. Но Мария еще ребенок, ей нужны игрушки – кирпичики, из которых она будет строить свой собственный мир. Они станут ее друзьями, пусть безмолвными, неподвижными, но все же верными хранителями ее тайн. Она придумает маленьким существам имена, наделит их талантами и привычками, распределит роли и там с ними будет мечтать и любить. В ее мире добро точно так же будет сражаться со злом, злые драконы будут похищать принцесс, жестокие мачехи изгонять в лес кротких падчериц, а добрые феи будут укрывать изгнанниц своими чарами и указывать дорогу храбрым принцам. В своих играх моя девочка будет учиться жить. Она будет взрослеть. Но как ей помочь? Мадлен шила ей кукол и зверушек из разноцветных лоскутков, но я шить не умею. Я вырезал ей однажды дракона из пожелтевшей бумаги, а из старого мотка шерсти соорудил невиданную птицу, пожерт- вовав дюжиной гусиных перьев. Пытался даже сделать ей куклу вроде марионетки из деревянных колышков, но так и забросил это занятие. Я не бог весть какой мастер.
Брат Шарло, привратник церкви Св. Стефана, одно время учил меня, когда я был еще подростком, обращаться со стамеской, но я был слишком непоседлив, чтобы свободное от зубрежки время тратить на такую кропотливую работу. Я предпочитал работать ногами – залезать на церковную колокольню, бродить по улицам, глазеть на товары в лавках и вскакивать на запятки проезжающих экипажей. Но смотреть, как работает брат Шарло, мне нравилось. Он реставрировал деревянную резьбу на хорах, вынимал потемневшие, подгнившие фрагменты и заменял их на новые, уже искусно им вырезанные. В миру у него была когда-то целая мастерская и несколько подмастерьев, он состоял почетным членом гильдии резчиков. Потом случился пожар, и некогда успешный мастер потерял все. Жена умерла, сын погиб во время войн короля с регентшей, и мастер, сочтя обрушившиеся на него несчастья за знак свыше, ушел в монастырь. Скитался по стране, просил милостыню, затем поселился в Париже. Отец Мартин взял его плотником. Брат Шарло чинил мебель, вырезал фигурки святых – особенно достоверно у него выходила Дева Мария с младенцем, – украшал деревянной резьбой исповедальни и хоры. Я любил смотреть, как он работает, как дерево меняет форму в его руках, как из волокнистой древесной мякоти возникает рука, головка младенца или святой лик. Мне это казалось настоящим волшебством. Заметив мое восхищение, брат Шарло однажды предложил мне взять отбракованную им березовую чурку и превратить ее в луковицу. У меня, само собой, ничего не вышло, но занятие мне понравилось. В руке преобразующая тяжесть стамески, и дерево под ней податливо и одновременно упруго. Бывать в его мастерской мне случалось нечасто, но то, что я успел усвоить, мой скудный опыт доставил мне немало радости. Настало время вспомнить его уроки.
Я прошу у Любена перочинный нож. Он смотрит на меня с опаской.
– Нет, Любен, – спешу его успокоить. – Я не собираюсь резать себе горло. Хочу сделать для дочери игрушку. Вырезать из дерева. Вот смотри.
Я показываю ему выбранное мной кленовое поленце, из тех, что были сложены у камина.
– Когда-то я этим уже занимался, хочу попробовать снова. Но мне нужны инструменты. Нож, стамеска, долото, циркуль. Ты можешь мне помочь?
Любен в ужасе отступает к двери. Названные мною предметы звучат для него, будто имена верховных демонов. Любой из них я могу обратить в оружие, могу ранить им себя или нанести удар кому-то другому. По выражению на его лице я понимаю, что он уже в красках представляет это. Вот я хватаю длинную тонкую стамеску и заношу ее, как боевой кинжал. А вот выставляю иглу циркуля, как шпагу. Нож, само собой, я использую по назначе- нию. Любен решительно качает головой. Что ж, сам виноват. Не следовало обращать зеркало в меч сарацина. После долгих уговоров и торжественных клятв Любен доставляет мне маленькую стамеску. Всю предварительную работу он выполняет сам. Вновь берет с меня слово, что я не попытаюсь продырявить себе шкуру. Я охотно даю это слово. Но он словом не довольствуется и сторожит меня, как стоокий аргус, шумно дышит за спиной, но некото- рое время спустя все же убеждается в моих добрых намерениях. Самым действенным доказательством оказывается мое пренебре- жение дарами Бахуса. Если я не прошу вина, следовательно, не схожу с ума от отчаяния. Даже Оливье с удовлетворением отмечает мои порозовевшие губы и блеск в глазах. Герцогиня загадочно молчит, но мне уже не так страшно.
Второй месяц ожидания я переношу гораздо легче, чем первый. Устал бояться, боль притупилась. И многое понял. Герцогиня не лишит меня встреч с дочерью. Она может отсрочить наше свидание, может сократить, но окончательно его не отменит. Ей это не нужно. Лишившись дочери, я быстро обращусь в одного из тех мертвецов, которые ее окружают. Душа моя иссохнет, тело потеряет чувствительность. Я уподоблюсь восковой кукле, и ни- какой пыткой ей уже не извлечь из меня тех страданий, которые служат ей излюбленной пищей. И того наслаждения, что она по- знала, опоив меня и обнажив мое сердце, ей также не испытать. Без девочки заклинание утратит силу.
Моя упорная возня с деревом постепенно дает плоды. Из потемневшего куска клена получается нечто среднее между лошадью и собакой. Даже Любен почти избавился от подозрительности. Он принес мне не только столярный нож, но и набор угловых и радиусных стамесок. Купил их у проезжего мастера. Или украл. В углу кабинета соорудил нечто похожее на верстак. Это рабочее место легко было скрыть от посторонних глаз, набросив на него портьеру. Впрочем, какой смысл делать из моих занятий тайну, если мой сообщник состоит при мне соглядатаем? Герцогине все сразу становится известно. Но я пытаюсь эту тайну соблюсти. Это мой маленький запретный сад, мое убежище. Там я прячу свои воспоминания и надежды. Я не хочу, чтобы она видела, не хочу допускать ее туда. Все равно что позволить врагу нарушить таинство молитвы.
Первые мои поделки грубы и неуклюжи, но пару из них я все-таки оставляю в качестве подарка – ту самую собаку-лошадь, ставшую с нитяной гривой больше напоминать вторую, и пира- мидку из разноцветных окружностей разной величины. Эти круги можно было последовательно нанизывать на гладкий колышек и превращать их в колеса для кукольной тележки. Марии всегда нравилось что-нибудь катать по полу и гоняться следом. Теперь у нее простор для импровизаций.
Снова приходится беспокоить мадам Аджани. На этот раз мой визит начинается утром, и ей уже нечего возразить. Мария бросается ко мне без всяких колебаний. И снова целый час уходит у нас на безмолвные жалобы друг другу. Прижавшись ко мне, она согревается, а я врачую свои недуги. Мы похожи на одну огромную рану, которой не дают зарубцеваться. Мы тянемся друг к другу, соединяем наши души и ткани, образуется тонкая живая корочка, но нас снова разделяют. Вместе мы обретаем кратковременный покой. Крошечная девочка избавляется от страхов, будто птенец, возвратившийся в гнездо и укрытый от непогоды родительским крылом, а я возвращаю себе способность любить. Но очень скоро Мария требует игр и движений. Она требует то, что помнит, – без- заботных и рискованных забав. Ей становится совершенно необходимо повисеть на моей руке, взлететь к потолку, перевернуться вверх ногами и в довершение всего походить на руках, изображая тачку. Подаренную ей игрушку она тут же пробует на зуб, пыта- ется открутить ногу, но затем водружает ее, как завершающий камень, на пирамидку. Колесики от нее катятся во все стороны, и она с визгом бросается за ними. Я чувствую, что сам готов принять участие в их поисках. Сбрасываю свой щегольской камзол и ползаю за составными частями на четвереньках. На шерстяном половике, который, вероятно, помнит еще царствование короля Франциска Первого, я выкладываю их ромбом, и Мария устраивает прыжки через воображаемую преграду. В середину фигуры и обратно. Затем мы собираем из разноцветных колесиков змею и ставим во главе нее нашу лошадь.
И тут появляется мадам Аджани. Она не произносит ни слова, только замирает на пороге. Но Мария тут же все понимает. Я сам еще не понял, еще не осознал. Возможно, она пришла сказать, что здесь у нас слишком шумно, что я выгляжу непристойно в одной сорочке с закатанными по локоть рукавами, но Мария уже кричит. Кричит дико, по-звериному, отчаянно, как не кричала еще никогда. Она совершает бросок и прыгает на меня. Охватывает ручонками мою шею и сцепляет их намертво. Она держится так крепко, будто желает прирасти, стать моей частью. Я пытаюсь ее успокоить, глажу мгновенно повлажневшие волосы.
– Мария, девочка моя, маленькая моя, родная, тише, успокойся. Я вернусь к тебе, я скоро вернусь.
Мне на помощь приходит Наннет, и нам вместе удается оторвать девочку от меня. Чувствуя себя непрощенным иудой, я выскальзываю за дверь, пока Наннет пытается отвлечь девочку серебряным колокольчиком и разноцветными лентами. Мадам Аджани бросает мне вслед проклятие.
В карете мне долго не удается выровнять дыхание и унять рвущееся из груди сердце. Анастази со мной нет, только Любен на козлах рядом с кучером и два лакея на запятках. Обхватив голову руками, я вою и мычу, как раненый зверь. Предатель! Предатель! Господи, как же она кричала! Как кричала! А я, трус, бежал.
Я не вижу улиц, не слышу шума, не замечаю ворот Сент-Антуан, у которых в это время драки и сутолока, я почти в лихорадке. Когда во дворе замка надо спуститься с подножки, я шатаюсь. И лицо, видимо, такое, что Любен осведомляется, не нужен ли мне врач. Я не отвечаю. Мне все равно, я не хочу жить. Герцогини, к счастью, нет в замке. Оливье дает мне макового настоя, и я засыпаю. Но сплю недолго. Сон у меня рваный, в заплатах. Из забытья слышу собственный стон. Анастази права. Права! Я мучаю себя и ее. Малышка не понимает, почему отец вынужден ее покинуть. Я поступаю жестоко, дарю надежду и тут же отнимаю. Наношу удар той, единственной, кого люблю. Она будет звать меня, будет кричать, потом охрипнет, детские силы иссякнут. Мадам Аджани будет меня проклинать. Мэтр Аджани будет с раздражением требовать тишины. А Наннет будет ходить из угла в угол с девочкой на руках и беспомощно шептать молитвы.
— Да, мама, — Джуди крутанулась на месте и плюхнулась в чемодан, оставив Ника озадаченно смотреть на подругу с дурацким коричневым свитером в лапах. Он-то надеялся подложить любимую вещицу в чемодан незаметно, но какое там незаметно, если кто-то разлёгся страдать от гиперопеки именно в чемодане?.. — Нет, пап, тёплые вещи там не нужны, — крольчиха закатила глаза, но звери на экране видеофона сдаваться не спешили:
— Дорогая, ты, главное, звони нам каждый вечер, ладно? Нам бы только знать, что ты жива и здорова! — Бонни сложила перед собой лапки, обеспокоенно нахмурившись на разнервничавшегося Стью, уже успевшего насоветовать Джуди кучу всего: от правильного питания при космических перелётах до общения с этими безумными учёными, которые пытаются обмануть природу. Миссис Хоппс, конечно, тоже волновалась за дочурку, но основным её общим с мужем опасением был и оставался рыжий хищник, нежданно-негаданно поселившийся с Джуди уже почти год назад.
— Если будет связь, то разумеется, мам, — крольчиха натянуто улыбнулась. — Нам пока ничего толком не сказали, а Ник вчера вычитал, что конкретно на той планете… как её… а, R118 F, не всегда есть связь: иногда то метеоритный пояс, то ремонтная станция фонят, — Джуди нейтрально поименовала «ремонтной станцией» развалины бывшей военной базы Альянса, которые стали бельмом на глазу всех зверей планеты: разбирать оказалось долго и дорого, ценную техническую начинку давно выгребли мародёры, а в правительстве то и дело обещали устроить там музей военной истории. Музей всё не появлялся, а копы — и галактические, и планетарные — угрюмо терпели в звёздной системе эту точку сбора пиратов, контрабандистов и прочего лихого зверья. Не стала упоминать Джуди и о прикидках Ника, который, изучив статью по R118 F, заключил, что скорее всего они окажутся отрезаны от связи с разумным космосом на какое-то время. Джуди просто не любила заранее расстраивать.
— А кто ещё едет, говоришь? — как бы между делом спросил Стью, и Джуди сразу поняла подтекст: «А едет ли этот рыжий с тобой?».
— Ну, Буйволсон едет, он начальник, а дело крупное. Ещё детектив Фурнье и Ник. А, ещё от галактической полиции кто-то будет, но мы пока не особо в курсе, — крольчиха задумчиво пожала плечами.
Хоппсы на экране видеофона нахмурились, и Стью строго уточнил:
— Джуд, может, всё-таки возьмёшь с собой хоть пару банок наших заготовок? В Зверополисе ты хоть что-то натуральное, да ела, а на этой базе наверняка одна химия!
Крольчиха покосилась на хитро заухмылявшегося напарника, всё ещё стоявшего рядом с чемоданом, и отчаянно замотала головой:
— Нет-нет-нет, и не уговаривайте! Туда не пустят со своей едой, я уверена!
— А может… — Стью развёл лапками.
— Нет, папа! И… и да, мы уже опаздываем, на самом деле, ух, — Джуди вскочила и принялась изображать бурную деятельность: выхватила свитер из лап Ника и торопливо запихнула его в чемодан, даже не подумав, что это. — Как бы чего не забыть?! Ладно, мам, пап, всех целую, созвонимся как-нибудь, когда будет возможность!
Джуди тут же нажала кнопку отбоя и грозно наставила палец на ухмыляющегося лиса:
— Ни слова! Ни слова об этом! Никому и никогда!
Ник только улыбнулся во все клыки, изображая очень послушного друга, отчего Джуди осталось только устало закатить глаза. Крольчиха со вздохом открыла пришедшее вдогонку сообщение с пожеланиями удачной командировки и отправила в ответ смайлик.
Ник взял с дивана стопку одежды напарницы и, пока она не заметила, прикрыл провокационно лежащий на дне свитер. Задумчиво посидел на корточках у раскрытого чемодана, поднял голову и устало заключил:
— А вообще, мы действительно опаздываем.
***
С приближением космопорта Джуди улыбалась всё шире, а Ник щурился всё настороженнее, словно крольчиха перетягивала радостный настрой напарника на себя. Они добирались на таксофлайере, и Хоппс ничто не отвлекало от восхищённого разглядывания пока что крошечного, похожего на макет, космодрома. Третий космопорт Зверополиса на деле был небольшим, популярностью не пользовался и ранним утром почти пустовал. Опытные космолётчики обозвали бы его скучнейшей дырой в галактике.
Джуди пребывала в полном восторге. Её очаровывало всё: взлётная площадка с несколькими грузовыми кораблями и потёртым транспортником, три совсем крошечных флайера и похожее на стеклянный бублик сооружение — здание самого космопорта. По мере приближения Джуди рассмотрела ещё несколько совершенно удивительных для неё деталей, а именно — причудливо разрисованные кобайки с не менее колоритными хозяевами — волками с местами выкрашенной в яркие цвета шерстью. Кобайкеры что-то радостно обсуждали, распивая пиво и разглядывая снижающийся таксофлайер.
Напарники выскочили из таксофлайера, и Ник великодушно взял один на двоих чемодан, пока Джуди продолжила озираться.
Светло-серое поддернутое мутноватой дымкой небо мягко освещало всё вокруг, мешая выбеленные участки с тенями. В гранённых витражных стенах отражались незатухающие огни Зверополиса и мухами снующих туда-сюда флайеров и катеров.
Ник и Джуди, одетые в рабочие полицейские комбезы с нашивками и жетонами на груди, молча пошли внутрь космопорта: Ник был не в восторге от минувшей бессонной ночки и предстоящего полёта, но грузить подругу своим недовольством не собирался, задумчиво наблюдая за тем, как крольчиху бросает из одного конца зала в другой, со слабой надеждой, что мелкая ушастая непоседа не потеряет его из виду — хоть на улице и было пусто, в самом здании космопорта всё-таки собралось достаточно разнообразных зверей и не только, чтобы затеряться в толпе.
У одной из стоек регистрации Ник почти сразу заметил знакомую фигуру начальника, уткнувшегося в видеофон и мрачно зевавшего в копытце. Буйволсон подчинённых пока не заметил, но лис задумчиво проследил за траекторией неугомонной крольчихи и ловко выловил её за плечи одним быстрым выпадом:
— Морковка, думаю, экскурсию пора прерывать. Как бы я ни хотел оттянуть встречу с нашим любимым капитаном… — Ник деланно вздохнул и заработал тычок локтем от хихикнувшей Джуди. — Эй, морковная душа, попридержи пыл для расследования!
— У меня, — Джуди пошла спиной вперед и нравоучительно наставила палец на длинный лисий нос, — пыла на всё хватит: и на дорогу, и на расследования, и на тебя, Уайлд!
Ник только усмехнулся, приподняв брови:
— О, не сомневаюсь…
Ник замолчал, с хитринкой в зелёных глазах наблюдая за всё ещё прыгающей вперёд спиной Джуди, пока та не уткнулась во что-то непредвиденное. Крольчиха, ойкнув, подняла голову на скептически хмыкнувшего Буйволсона и бросила недовольный, полный осуждения взгляд на напарника: ну видел же и ни слова не сказал!
— Рад, что вы в таком хорошем расположении духа, офицер Хоппс. Надеюсь, всю свою энергию вы сумеете направить на расследование, верно? — Буйволсон приподнял бровь и дождался кивка Джуди. Хмуро глянул на лиса: — Доброе утро, офицер Уайлд.
— Доброе утро, сэр, — почти без эмоций ответил Ник и заработал ещё один взгляд, на этот раз удивлённый, в свою сторону: обычно лис не упускал возможности сострить, но, пришёл к выводу Буйволсон, гиперактивные кролики уже успели вымотать бедолагу.
— Что ж, пока нас не забрали представители «PredGenetics», представлю вам нашего коллегу от галактической полиции, который тоже входит в состав следственной группы, — Буйволсон отступил в сторону, открывая напарникам вид на Фурнье и незнакомого зверя: соболя с уставшей мордой и золотисто-песочным густым мехом, не уступавшим по пушистости рыжему меху Уайлда. Рост и хвост, конечно, заметно уступали лисьему, но поглядеть тем не менее было на что.
Соболь задумчиво поправил тёмно-синий китель с бледно-жёлтыми нашивками и поприветствовал напарников лапопожатием:
— Офицер Роджер Накомото, галактическая полиция, — на острой мордочке соболя показалась дружелюбная, но усталая улыбка.
— Ник Уайлд, — лис едва заметно улыбнулся: у планетарных копов тоже была парадная форма с кителем, рубашкой и выглаженными брюками, но в их департаменте в рабочее время почти все предпочитали повседневные комбезы или хотя бы ограничивались фирменными неброскими тёмно-синими рубашками, оставив китель в шкафу до торжественных мероприятий.
Крольчиха с готовностью пожала протянутую ей лапу и улыбнулась:
— Очень приятно познакомиться, офицер Накомото! Джуди Хоппс.
Соболь вежливо кивнул и добавил:
— Да, слышал о вас. Кажется… вы недавно вели дело группировки «Ночные горлодёры», верно? — из уст Накомото это прозвучало скорее как утверждение: видимо, галактический коллега успел хоть мельком просмотреть помимо материалов дела ещё и данные на всю следственную группу.
Джуди смущённо улыбнулась и пригладила опущенные уши лапкой:
— Ну, верно, но… вообще-то без Ника я тогда бы не справилась!
Роджер Накамото задумчиво посмотрел на лиса, видимо мысленно добавив новую информацию к официальному досье, в котором было преступно мало информации. Закончил ускоренный курс в академии по рекомендации капитана Буйволсона из первого департамента полиции Зверополиса, заступил на службу, несколько выговоров по мелочи — прогулы и задержка отчётов — и совершенно ничего примечательного. Арест «Ночных горлодёров» был произведён раньше, чем Уайлда зачислили в полицейскую академию, и теперь Роджер знал, за какие заслуги ему выдали исключительную рекомендацию.
Хищники обменялись настороженными взглядами: Ник — насмешливо-гордым, Роджер — уважительно-задумчивым, — но промолчали.
Роджер встрепенулся первым: комм на запястье призывно замигал, и коп поспешил отойти, прежде чем открыть сообщение. Коллеги коллегами, но текущими делами Накамото предпочитал не делиться.
Повернувшийся спиной к напарникам соболь недовольно махнул хвостом, и Джуди, не удержавшись, привстала на цыпочки и прошептала покорно наклонившемуся Нику на ухо:
— Какой у него пушистый хвост! И рыжий такой!
Лис оскорблённо покосился на собственный хвост и фыркнул:
— Пф… Морковка, мой лучше!
Джуди оглядела хвост Уайлда с видом эксперта и заключила:
— Главное в хищниках — хвост, и чем больше, тем лучше!
— Тогда нас всех уверенно заткнёт за пояс какая-нибудь девятихвостая кицунэ, а в соревновании с этим мифическим существом я предпочту не ввязываться. — Ник усмехнулся, глядя, как к ним подошли пилоты-волки в форме с логотипом «PredGenetics». Джуди хихикнула и прошла поближе к Буйволсону, потянув за собой и напарника.
Мельком покосилась на рыжий уайлдовский хвост. Хм…
Может и лучше. Но только не с её нетипичной кроличьей слабостью к рыжим пушистым комкам меха. Для Хоппс эта гордость хищников представляла собой особую эстетику.
А значит, чем больше, тем лучше.
На место происшествия Мальцев и его команда прибыли первыми.
Дом полыхал, словно был пропитан нефтью.
Джек выпрыгнул первым, за ним Вася, чтобы проверить местность на предмет угроз, кроме пожара, которые могут угрожать людям, только потом дав выбраться пожарным. Радиус сканирования был не больше трехсот метров, а расстояние, с которого можно запустить некоторые портативные ракеты, бывает и больше. Но киборги не обнаружили прямого участка, чтобы с него можно было такую ракету запустить, и сочли территорию условно безопасной.
— Возгорание от применения боеприпаса подтверждается, — — едва Степан шагнул от машины, отчитался Вася.
— Как узнал? – уточнил Мальцев.
— Анализ формы пробоины, объема и интенсивности возгорания. Место запуска… — Вася медленно обвел взглядом пожар, и указал на переулок.
— Ясно. Разворачиваем шланги! Здание не потушить – локализовать пожар.
Что здание не спасти — это видели все. Ракета пробила дом практически насквозь, сквозняк через эту «арку» только раздувал пламя. Пожарные направили потоки пожарогасительной смеси так, чтобы стены рухнули внутрь строения. Через десять минут огонь, сожрав постройку и все близлежащие деревья, пошел на убыль. Вооружившись портативными огнетушителями, киборги приступили к тушению последних его остатков.
К этому моменту к зданию съехались еще один пожарный расчет, три флайера полицейских и столько же от спецслужб. Пожарные и полиция успокаивали взволнованных соседей. Зеваки из соседнего микрорайона, чьи окна выходили на другую сторону, прибежали полюбоваться пожаром и разгромом. Все спрашивали, как обычно, а кто погиб, а чей дом, а что теперь будет с этим участком, а хозяин жив, а то, а это…
Вася сначала отфильтровывал голоса людей, потом прислушался и снова растерялся. Люди, в соответствии с данными его базы, должны испытывать сочувствие к потерпевшим или погибшим. Но общий анализ показывал, что эмоции больше отрицательные. Почему? Джек тоже не знал. Просить его спрашивать хозяина Вася пока не стал. Сделает это позже, когда отчет будут составлять.
Киборги привычно выполняли свою работу. Тушили, сканировали развалины на максимально возможную для их оснащения глубину, при необходимости сдвигали остатки мебели.
При такой температуре ничего живого здесь остаться не могло. Даже на глубине семьдесят сантиметров, где обычная микрофлора почвы сохранялась, сейчас выявлялось превышение, губительное для всего живого. Но программа есть программа.
Хозяину дома очень повезло, что его не было дома. Но, оказалось, что все не так просто. В помещении кто-то все-таки был.
— Мы ненадолго отлучились, – услышали киборги, подходя ближе, но дожидаясь, пока Мальцев закончит расспросы.
— С ребенком находился киборг модели Mary?
— Нет. DEX-6.
— Вы оставили чужого ребенка на боевого киборга? – задавший вопросы полицейский нахмурился.
— Он необычный киборг.
— А какой?!
Это заинтересовало всех, кто стоял рядом. Джек и Вася даже запись включили. Что значит необычный киборг? Специализированный? Или…
— Ланс – элитный гражданский телохранитель… он умеет… умел обращаться с детьми.
Мальцев наконец заметил своих подчиненных.
Джек отрапортовал, что никаких останков не найдено. Мертвые биологические формы животного мира он не учитывал.
— Ты уверен? Эти люди говорят, что должны были быть тела ребенка и киборга.
Киборга они точно не искали, а останков людей не обнаружили. Но все трое отправились перепроверять участок. Ни останков киберматерии, ни костей или живых тканей снова не нашли.
— Хорошо. Идите, сворачивайте оборудование да поедем уже.
Джек развернулся. За спиной раздался вопрос, от которого боевой DEX чуть не споткнулся.
— Они разумные?
— Вроде нет, — — ответил хозяин, — но кто его знает?
Что хозяин говорил дальше — Джек записал, однако сам постарался побыстрее уйти из зоны видимости женской особи, знающей так много о разумности киборгов. Может быть, он допустил оплошность? Чем-то себя выдал? Иначе с чего она заинтересовалась? А если она, будучи знакома со спецагентом, обладает специфическими знаниями киберпрограммиста? И про такие состояния, как у Василия, оказывается, хозяин и другие люди знают. Джек постарался стать невидимым, чтобы хозяин, увидев его, не задумался над словами незнакомки.
О том, что Мальцев подозревает, что с ними что-то не в порядке, киборги знали. На их счастье сам Мальцев не догадывался, что если бы спросил в лоб, то соврать Джек бы не смог. Но, так как никто не задавал вопрос: «Можешь ли ты думать сам?», киборг виртуозно скрывал свое состояние. А на тестировании в ОЗК полностью копировал поведение Васи.
— Почему, характеризуя киборга, использовано слово «необычный»? – сам Джек никак не мог до конца отбросить мысли о киборге, который смог увернуться от прямого попадания ракеты.
— Комплектация индивидуальная, — предположил Вася.
— Обычно используют слово «особенный» или «специальный».
— Считаешь, «особенный» в текущей ситуации значит «бракованный»?
— Вероятность незначительная, но выбор киборга для пребывания с ребенком, его характеристика и эмоциональная реакция женщины позволяют допустить это.
— Я бы хотел с ним встретиться, — если бы Вася мог изображать эмоции, то вздохнул бы, — вдруг он такой как ты?
— Если хозяйка его так характеризует, то она знает о его состоянии. Но в ОЗК не сдала. Странно.
— Может быть, не обязательно сдавать? – с надеждой спросил Вася.
— Не знаю. Проверять на себе не хочу.
Хотя Вася был лишен возможности как-то контролировать свое тело и у него не было возможности развивать мозг быстрее (как это бывает, если мозг получает информацию по нескольким каналам, таким как осязание, например), как личность он развивался. Медленно, ведь общаться он мог только с Джеком, но вполне гармонично.
На первый взгляд возможность мыслить при нарушении связи между всеми отделами головного мозга была исключена. Однако некоторые связи были не материальны, а, говоря упрощенным языком, возникали подобно току в электромагнитном поле. А поле создает живой мозг. Один из дефектов процессора заключался как раз в том, что он «пропускал» эти токи. И как только возникал такой «пробой», процесс развития мозга уже было не остановить, ведь процессор и имплантаты этого не делали. Они «замораживали» развитие и только.
У киборга мозг нормального размера и структуры. Так как он выполняет роль управляющего физиологического центра, большая часть нужных связей была сформирована, их не нужно было формировать заново, лишь «подключиться». Поэтому киборг и развивался не совсем как ребенок и гораздо быстрее ребенка.
Однако это не давало возможности изнутри увеличить доступный диапазон мозгового излучения. Поэтому мозг не имел власти над мышцами, сухожилиями и нервами. Речь, любые движения — все это было недоступно.
Но «не совсем как ребенок» — не значит взрослый. Джек и Вася были в какой-то мере детьми, а дети не знают, что если они парализованы или неполноценны, значит, не должны пробовать все новое. Не знали, что обычно не получается. Но они и людьми не были. И пробовали. И пытались. И испытывали чувства. И хотели жить и общаться с подобными себе. И поэтому их грызло любопытство. И они осторожно попробовали разузнать о загадочном необычном киборге.
Точнее, Джек попытался.
Ничего сложного. Доступ к отчетам Мальцева у него был. Имена свидетелей, капитана галаполиции Роджера Сакаи и медсестры с частного транспортника Полины Родионовой, он узнал быстро. Но это все, что удалось выяснить. Данные по сотруднику галаполиции были вообще информацией закрытой, а Полина Родионова не числилась владельцем киборга.
Тут Джек хлопнул себя по лбу, сообразив, что если не удается разузнать что-то о владельце, есть же данные по киборгам. И с нетерпением ждал визита в ОЗК.
Снова не повезло. В базе местного филиала киборг с именем Ланс не значился, Джек однажды увидел открытый файл на экране. Что среди них нет ни одного в статусе разумного, он услышал из разговора Мальцева с психологом. Наташа говорила, что у них всего зарегистрировано несколько десятков киборгов, но ни одного разумного. Или те хорошо шифровались.
Мальцев свой компьютер от Джека никогда не закрывал. И киборг просмотрел все данные, которые собрал хозяин. Его поразила информация, что таких как он во всем мире гораздо меньше сотни. Во всем мире?! На стольких планетах и среди стольких миллионов единиц?! Это и расстроило и успокоило. Значит, в их филиале его поведение сравнить ни с чьим другим нельзя, промахи не бросаются в глаза. Он ничего не смог найти о таких, как Вася. Слишком мало достоверной информации, пригодной для анализа. Намеки, маловразумительные объяснения, эмоциональные дискуссии. И еще — ему нужно больше уделять внимание безопасности Васи. Если он снова поломается, как после пожара на заводе, то может погибнуть, и Джек останется во всем мире один одинешенек. От этой мысли становилось очень страшно. Нет, он должен защитить Васю. Раз ему так «повезло» с браком, а напарнику нет, он должен это сделать.
Он просматривал многочисленные форумы, читал человеческие дискуссии и думал, почему нет такого же ресурса для таких, как он. Где они могли бы поделиться информацией, просить совета. Помощи. Для входа достаточно было бы стандартного пакета данных. Человек не смог бы ничего обнаружить, ведь для того, чтобы зависнуть на форуме, киборгу не нужно было сидеть, уткнувшись в планшет.
Может быть, подобная идея приходила уже в голову кому-то из тех восьми десятков? Надо попробовать поискать. Правда, по какому запросу это сделать, он пока не представлял. Что не мешало ему методично перебирать все приходящие ему в голову варианты. Кто знает, может быть, у кого-то из разумных тоже есть такой же «брат»? И он нашел способ усугубить брак процессора настолько, чтобы тот перестал так хорошо работать.
***
После пожара в частном секторе прошло довольно много времени.
Приближался период повышенной пожароопасности в крупных городах – празднование Нового года и Рождества.
Крупные корпорации начинали соревнования, кто кого превзойдет в зрелищности.
Климат на планете был очень теплым, осадки в виде снега выпадали не каждый год, а этот праздник ассоциировался у людей именно с сугробами, медленно падающими с неба кристалликами воды и играми с этими кристаллами.
Создавались фееричные лазерные шоу: объемные, красочные, завладевающие вниманием людей. Последнюю неделю перед наступлением Нового года люди то и дело останавливались, рассматривая очередное представление.
Много лет лидерство удерживал холдинг, специализирующийся на строительстве. Нефтевладельцы уступали им, ведь именно холдинг заполучил талантливого постановщика лазерных шоу с самой Земли.
За час до наступления Нового года приглашенные на праздничный банкет собрались у окон на сто седьмом этаже небоскреба. Семь башен, высотой от семидесяти до ста двадцати этажей, были символом Нового Эдема-11. По голографии этих высоток практически все узнавали планету. Мало того, небоскребы соединялись переходами, образующими сложный узор. Это был целый город в городе. Воздушный, парящий, искрящийся.
Так вот, в этом году решено было устроить подарок всем в виде настоящего снега.
МЧС изначально не разрешало полеты вокруг второй башни из-за ожидаемых порывов ветра и конструкционных особенностей постройки, создававших вихри в воздухе. Предупреждение МЧС все получили, но… холдинг был щедр.
***
В вихре снежинок красивая юная девушка поднималась с поверхности планеты и шла по звездам, окутанная шлейфом метеоров. Путь ее освещали своим светом звезды, они сплетались в нити жемчужин, опускаясь ожерельем на шею красавицы. Завораживающее, прекрасное зрелище.
Пока на стенах всех семи высоток разворачивалась феерия красок, с аэродрома на окраине города поднялись в воздух полтора десятка флайеров, несущих на тросах снегогенераторы. Их по специальному заказу собрали как раз к празднику и загрузили под завязку полиакрилатом натрия. Для создания максимального эффекта натуральности снегопада контейнеры выкрасили в серый цвет, точно такой же покрывал флайеры. Они выстроились в два ряда на высоте в пару сотен метров, и с земли их вообще не было видно.
Флайеры двигались по строго выверенному маршруту. В самом начале шоу прошли первые два, выпуская едва заметные облачка. С крыш башен начали запускать фейерверки. Казалось, вспыхнув, искры превращались в снежинки. Пошел второй поток флайеров. Четыре шутки.
Люди внизу обратили внимание на сыплющийся «снег», стали задирать головы, протягивать руки. Третий заход был самым массовым. Полтора десятка машин медленно плыли над городом, засыпая его ворохом белоснежных снежинок. На тротуарах, кустах и деревьях скопился уже слой в несколько сантиметров. При этом совсем не было холодно.
Праздник и сюрприз удался.
***
Новый Эдем -11 славился нестабильной погодой и ветрами.
Когда флайеры уже практически завершили круг вокруг высоток, случилось то, из-за чего МЧС не давало разрешения проводить воздушную часть церемонии (по сути, шоу было сделано вопреки этому запрету).
Налетел резкий порыв ветра. Контейнер на тросе дернулся, несущую его машину бросило на соседнюю. Порыв ветра закрутил тросы и… флайер, не справившись с управлением, гонимый порывом неожиданно сильного ветра, не смог уклониться и его швырнуло прямо на небоскреб.
— Мэйдэй! Мэйдэй!!! Мы падаем!! – разорвало эфир.
Это была самая трагическая ночь для Второй башни и тех, кто в тот момент в ней оказался.
***
Предметом гордости ресторана Второй башни был так называемый этнический ресторан, где готовили из натуральных продуктов на открытом огне.
Подобная практика требовала специальной вытяжки и дополнительных пожарных спринклеров. Все это установили, но из расчета, что ресторан будет экзотическим местом. Однако за пару лет он стал местом еще и модным. Штат увеличился, количество готовящихся блюд тоже. То и дело вспыхивало масло, и на кухне периодически срабатывала сигнализация.
Так получилось, что с утра у управляющего было отвратительное настроение. Один из помощников прозевал вспышку масла, второй перевернул другую сковородку. Система неумолимо выливала на место возгорания воду и уже дважды пришлось начинать приготовление одного из блюд. И разозленный управляющий просто отключил тревогу.
— Мэйдэй! Мэйдэй!!! Мы падаем!! – разорвало эфир. – Авария! Мы потеряли управление!!!!!
В эфире раздался грохот.
Пилот отчаянно пытался выровнять машину, но следующий порыв ветра бросил к Башне не только саму машину, но и снегогенератор. Его поволокло тросом, он выбивал стекла, ломал перемычки между ними, пока не застрял, как якорь, и флайеры были обречены. Один врезался двумя этажами ниже банкетного зала, а тот, с которым он столкнулся, пропахал рамы тремя этажами ниже.
Лишь через несколько минут кто-то, снимающий видеофоном происходящее, чтобы поделиться с друзьями, с удивлением заметил, что из небоскреба валит дым, а потом вырвалось пламя и, вместе с остатками снежинок, на землю посыпался град осколков. Сорвавшийся с троса снегогенератор проломил стеклянный переход между башнями, и рухнул вниз, на парковку.
***
— 911. Всем участкам города. Красная тревога. Горит Вторая башня бизнес-центра. — голос диспетчера раскатился волной тревоги по всем частотам, заставляя вздрогнуть. — Всем участкам города. Горит Вторая башня!!
— Что горит? – с изумлением переглядывались спасатели, облачаясь в защитные костюмы. — Как она гореть может? Там в принципе гореть нечему. Там система стоит круче установленной в наблюдательной вышке космопорта!
Спасатели немного похохмили на тему выдумок организаторов. Устроить массовый выезд пожарных как продолжение общего шоу, на их взгляд было чересчур, но, зная возможности сильных мира сего, такой вариант никто не исключал. И, честно говоря, каждый надеялся, что так оно и есть. Потому что если в башне в самом деле пожар…
Вторым негативным фактором стал плановый ремонт. Трубы, в соответствии с требованиями безопасности, нужно было периодически поверять. Чтобы система ни на миг не отключалась, воду и пеногасительную смесь пускали по специальной дублирующей системе, проложенной прямо вдоль внешней стены. А так как ее рассчитывали использовать только в течении двух-трех суток, никто особенно не проверял ее герметичность и уровень давления.
Если бы в этот момент сработала хоть одна сигнализация, о проблеме недостаточного давления стало бы известно пораньше. Но сегодня был выходной, а жители верхних этажей, в большинстве своем, бегали по магазинам или подтягивались на вечеринки.
Все было бы не так фатально, если бы врезавшиеся флайер и снегогенератор, кроме многочисленных перемычек, не перебили ту самую дублирующую, едва живую систему, подающую воду в пеногаситель. Из-за этого начался пожар на кухне, где хранились горючие материалы для этнической печи. Они полыхнули, и пламя за секунды затянуло в вытяжку и выбросило в техническую шахту. Мгновенный напор огня и взрыв выбил стекла на всем этаже, где располагался ресторан.
Вторая башня заполыхала, как факел.
В башне, в разных местах, оказались блокированы сотни людей.
Молодой человек пригласил свою девушку прокатиться во внешнем лифте. Поднявшись на самый верх, сквозь стеклянные стены кабины они смотрели на город. И в момент, когда пошел «снег», он опустился на колено, предлагая девушке выйти за него замуж. Ответить та не успела – внешняя кабина стала скользить вниз, так как оборвался один из тросов.
— Видишь их? – Мальцев указал Глебу на раскачивающийся на одном тросе лифт. – Надо их оттуда достать.
— Приказ принят, — киборг быстро побежал к запасным лестницам.
— Лифты! Отключайте лифты! Пламя в шахтах!! – закричал Мальцев, увидевший, как стали стремительно бежать цифры на чудом не отключившейся панели над лифтом. — Остановите лифт!! Свяжитесь с людьми в нем, чтобы быстрее покинули его!!!
Прямо на глазах пожарных лифт рухнул.
— Пожары такого типа нельзя тушить, — произнес один из командиров бригады, — только устранять источник возгорания и выводить людей. И перезапускать систему пожаротушения, чтобы она все залила.
— Что там горит? – спросил Мальцев. — Там же должно быть все негорючее.
Остальные не знали. Архитектор и хозяин Башни были заперты в банкетном зале. Времени узнавать, как вышло, что для внутренней отделки использованы хоть и тугоплавкие, но все-таки горючие материалы, не было. Горела обстановка шикарных апартаментов, от нее занимались стены и проводка.
— Главное, чтобы этот чертов гроб, — — процедил Мальцев, глядя на остатки рухнувшего генератора, — не проломил слишком много опор.
— Он ломал внешние. Каркас держит внутренняя конструкция.
— Которая как раз гораздо уязвимее всего. Эти небоскребы могут выдерживать землетрясения, но они устойчивы именно к удару снизу, когда вектор удара идет от фундамента к крыше. Но не когда удар нанесен сбоку! А тут в него несколько тонн врезалось на полном ходу! Поднимаемся.
Путь преградил обвал на тридцать седьмом этаже. Поднявшийся ветер не давал пожарным флайерам приблизиться к башне, чтобы разбить окно и через проломы начать тушение. Оставалось только одно — эвакуировать людей, запертых выше места аварии, через крышу. На нее десантировали несколько отрядов спасателей и пожарных, вооруженных домкратами и портативными огнетушителями. Они искали людей, выводили наверх или помогали спуститься, и снова возвращались обратно.
Киборги работали отдельно. Глеб через пылающую лестницу пробрался к висящей над бездной кабине, раздвинул створки.
— Руку!
Парень подсадил подругу. Глеб, насколько смог, раздвинул створки — щель была довольно узкой.
— Ты же говорила, что у тебя сорок второй размер, — — пыхтел парень, подсаживая девушку и помогая протиснуться боком, — а весишь на полный сорок восьмой!
Девушка выбралась, киборг уперся ногами в створки, опустил обе руки, протягивая человеку. И рванул парня вверх так, что тот ободрал живот. Кабина оборвалась, скользнув по подошвам ботинок, а правый каблук даже сорвала.
— Нам нужно двигаться, — помогая подняться парню, произнес киборг, — здесь небезопасно. Следуйте за мной.
Вернуться тем же путем они не могли. Люди не пройдут задымленное помещение, где температура была уже выше ста градусов. И они стали подниматься в банкетный зал.
Чтобы встретить пытающихся выбраться оттуда людей.
— Туда нельзя идти! – Глеб встал поперек дороги, поднимая руки. — Внизу огонь. Через ресторан не пройти!
— Что же делать?!
— Глебкааааа! – киборг нашел взглядом хозяйку голоса. Девочка восьми лет, дочь пилота их флайера. Киборг извлек из памяти запись разговора сегодня утром. Пилот хвастался, что ему улыбнулась невероятная удача – смог добыть билет на смотровую площадку дочери и сестре. Девочка часто бывала в участке, знала всех и никогда не боялась киборгов. – Глебкаааа!!! Там тетя Лилу! Помоги!
Киборг бросился за ребенком, лавируя между людьми.
— Тетя Лилу! Это Глебка!! Наш киборг!! Папин.
Глеб с усилием поднял край колонны. Она опрокинула стол и часть декоративной отделки, зажав ногу молодой беременной женщины.
Киборг быстро просканировал ногу.
— Повреждения незначительные. Плод не поврежден. Держитесь за меня.
— Ты один? Где спасатели? – вытирая слезы, просила Лилу.
— Пробиваются.
Глеб сканировал помещение, пытаясь найти выход, и заметил свисающие за окном тросы. Люлька для мытья окон.
— Чтобы покинуть это место, мы должны в нее перебраться. Все.
— А мы влезем?
— Ответ положительный.
Залесский вышел из избушки с неприятным осадком на душе. Он ожидал совсем другого разговора, он считал, что предлагает плотнику слишком выгодную сделку и тот с радостью ухватится за нее, да еще и останется по гроб жизни благодарным своему благодетелю. Его отказ был нелогичным, непонятным, а потому вызвал еще бо́льшие подозрения.
Возможно, Вероника права и кто-то на самом деле стоит у плотника за спиной. Что ж, это не так трудно будет выяснить. Залесский не любил использовать силовые методы в борьбе с конкурентами, но если речь пойдет о безопасности его семьи, то он не станет выбирать средства для защиты. И тем более считаться с какой-то мелкой сошкой, путающейся под ногами. Зачем проводить дорогостоящее расследование, когда хватит двух часов и двух профессионалов, чтобы выяснить, причастен плотник к неудачам его проекта или нет? Даже если он и не имеет к этому отношения, этих двух часов будет вполне достаточно, чтобы он навсегда запомнил, что нельзя подходить к покупателям, и с радостью согласился продать свой домик «Сфинксу».
Густые сумерки окутали Долину, над теплой землей стелился туман — майские ночи оставались прохладными. Залесскому показалось, что в этом тумане, поднимавшемся ему до колен, может прятаться неведомая опасность, настолько он был густым: Алексей не видел даже собственных щиколоток. Во влажном воздухе звуки разносятся далеко, и на полпути к дому он внезапно услышал отчетливый всхлип. Залесский остановился и прислушался — шагах в пятидесяти от него тихо плакал ребенок. Долина — пустынное место, единственный ребенок, который тут находился, — сын плотника. Но, судя по голосу, это дитя было помладше, лет четырех-пяти.
Конечно, ребенок мог заблудиться, наверняка в поселок к концу мая понаехало немало дачников, в том числе с детьми. Залесский свернул с асфальтовой дорожки и направился в сторону плачущего чада.
— Эй, малыш! — позвал он. Плач смолк, но ответа он не услышал.
Он прошел еще немного и услышал детский голос чуть дальше и в стороне от того места, к которому двигался. В тумане трудно определить направление, откуда идет звук, да и расстояние оценить можно неправильно.
— Малыш! — снова крикнул он, но только тихий плач был ему ответом.
Возможно, ребенок боится и не верит, что к нему идет спаситель. Хочет спрятаться, но перестать плакать не может. Наверное, не стоит кричать, можно напугать его еще сильней.
Залесский перешел через мост и шагнул на соседний участок. Туман здесь поднимался выше, чем над асфальтом, и он опасался, что пройдет мимо ребенка и не заметит его. Плач раздавался на другой стороне будущего двора, у самого леса. Но едва Алексей приблизился к этому месту, как сразу понял, что снова ошибся с направлением (проклятый туман!): идти надо дальше и левей. А может, ребенок испугался и пытается убежать? Может быть, надо успокоить его?
— Эй, малыш! Не бойся! Я тебя не обижу! — крикнул Залесский, ускоряя шаг. — Я отведу тебя домой!
Прозвучало это несколько фальшиво, ему хотелось вложить в свои слова искреннее участие, и он немного переиграл. Неудивительно, что плач отдалился от него снова.
Залесский обогнул свой забор и оказался на опушке леса. Детский голосок слышался в глубине густого ельника. Что ж, по крайней мере, в лесу нет тумана. Он пересек мшистую опушку, глубоко погружаясь спортивными тапками в мягкие кочки, и слегка промочил ноги. Зато под елями было сухо — землю устилал сплошной ковер высохших игл, такой густой, что сквозь него не пробивалось ни одной травинки. Колючие лапы опускались к самой земле, приходилось не только раздвигать их руками, но и перешагивать через особенно толстые нижние сучья.
— Послушай, малыш! Не бойся меня! Не убегай! Ты можешь заблудиться.
Залесский знал, что лес этот тянется вперед на много километров и, попав в него, ребенок может погибнуть. И ему совсем не хотелось своей неосторожностью послужить причиной трагедии. Он пошел быстрей, продираясь сквозь ельник боком и спотыкаясь о низкие ветви и выпуклые, изогнутые корни. В Долине стояли густые сумерки, а в лесу уже стемнело. Если ребенок замолчит, то не останется ни единого шанса найти его в этих колючих зарослях.
И тут плач и впрямь смолк. Залесский остановился, прислушиваясь.
— Малыш! — позвал он как только мог ласково. — Малыш, где ты? Не бойся!
Вокруг было тихо. Совсем тихо, неестественно тихо.
— Малыш! Отзовись, я потерял тебя!
Неожиданно в темноте, внизу, между еловых веток мелькнула тень, и Залесский обрадовался было, но тень повернула голову в его сторону, и его взгляд уперся в две светящиеся зеленые точки. Его окатила волна ни с чем не сравнимого страха — липкого и тошнотворного. Ноги приросли к земле, и дыхание оборвалось. Между тем нечто с горящими глазами, стоявшее перед ним на четвереньках, медленно выпрямилось и поднялось в полный рост. Огромный рост.
— Это хорошо, что ты любишь детей, — прорычала вытянутая клыкастая пасть прямо Залесскому в лицо. Длинные руки раскинулись в стороны, опираясь на два ствола, — как будто перегораживали дорогу, — и это были человеческие руки. Залесский открыл рот и не смог выдавить из себя ни звука. Чудовище походило на медведя, поднявшегося на задние лапы, только морда больше напоминала волчью. И на ногах у него были самые настоящие лапти. При других обстоятельствах это могло бы позабавить…
Чудовище выбросило руку вперед и цепко ухватило его за кадык. Залесский попытался крикнуть, но из горла вырвался только сдавленный хрип.
— Никто не услышит твоих криков, — медленно проговорило чудовище, — и никто не придет тебе на помощь.
Залесский вцепился в сжимавшую горло руку, задыхаясь и пытаясь освободиться, но силища в ней была нечеловеческая. Рука оказалась холодной и гладкой, как корень дерева. И такой же твердой. Залесский почувствовал, что задыхается, страх смерти заставил его забиться изо всех сил, но рука приподняла его над землей как игрушку, обхватив за горло. Он успел вдохнуть, но понял: еще немного, и шейные позвонки не выдержат веса его грузного тела и переломятся. От боли и ужаса из глаз побежали слезы, и он захрипел, пытаясь попросить о пощаде.
— Ну что? — чудовище притянуло его лицо к себе. — По-моему, разговор у нас получается.
Залесский снова захрипел, болтаясь на могучей руке, как тряпичная кукла.
— Вот и отлично. Повторяй за мной и запоминай хорошенько: я никогда…
Залесский попытался выжать из себя эти два слова, изо всех сил ворочая языком, но услышал только жалкий сип.
— …не причиню зла… хозяину избушки.
— Хозяину избушки… — прошамкал Залесский.
Чудовище ослабило хватку, опустило его на землю, и Залесский мешком повалился к его ногам.
— Ты понял, что сейчас сказал? — чудовище опустилось на четвереньки, пригнуло голову и пристально посмотрело ему в глаза. — Ну-ка повтори на всякий случай.
— Я никогда… — глотая слюну, хрипло и торопливо начал Залесский, — не причиню зла хозяину избушки.
Он всхлипнул и вжался в землю.
— Заметь, я не требую от тебя ничего невозможного. Свои участки ты все равно не продашь. А теперь — прочь отсюда! Ну?
— Да, — Залесский боялся поверить, что его прогоняют и не собираются убивать, — я сейчас… Я сейчас…
Он неловко поднялся на четвереньки — конечности плохо слушались, — отполз на два шага назад, выпрямился, цепляясь за еловые сучья, и побежал к Долине, не разбирая дороги. Дважды спотыкался и падал, рывком поднимался и бежал снова, боясь оглянуться. Ему все время казалось, что чудовище гонится за ним на четвереньках, загребая землю человеческими руками, и от этого видения волосы шевелились у него на голове.
Он остановился, только когда уперся в собственный высокий забор, тяжело дыша, всхлипывая и дрожа всем телом. Что это было? Как такое могло с ним произойти? То, что набросилось на него в лесу, не могло быть человеком. Не бывает людей ни такого роста, ни такой силы. Может быть, он сходит с ума?
Надо сесть, успокоиться и подумать. Только не здесь. Здесь слишком опасно. Но не возвращаться же домой в таком состоянии и в таком виде? Что он скажет Веронике? Что в лесу на него напало чудовище и чуть не задушило?
Залесский медленно побрел на трясущихся ногах вдоль забора, опираясь на него рукой, чтобы не упасть. Как он мог настолько потерять самообладание? Но кто бы не потерял его в такой ситуации? Нет, он никому не расскажет о происшедшем, иначе его примут за ненормального. Но то, что прячется в лесу, — опасно, очень опасно. Он не станет пренебрегать опасностью. Это чудище хочет, чтобы он не трогал плотника? Только и всего? Пусть плотник живет, не так уж сильно он и мешает. В конце концов, пусть ремонтирует избушку, может быть, она перестанет быть такой уродливой. Пусть рубит свои замечательные дома спокойно, на нем можно заработать еще немало денег. Зачем создавать проблемы там, где их можно избежать? Залесский сел на землю у калитки и как следует вытер лицо носовым платком.
Если Веронике не нравится плотник, это еще не повод расправляться с ним столь грубо и жестоко. Может быть, все еще утрясется само собой. Может быть, он сам согласится продать избушку, когда хорошенько подумает. А если не согласится, Залесский сэкономит на этом немалую сумму, что тоже неплохо. Нет, снос избушки — блажь, которую его жена вбила себе в голову, без этого вполне можно обойтись.
Залесский долго ждал, пока уймется дрожь. Но едва вспоминал горящие в темноте глаза и оскаленную звериную пасть, говорящую человеческим голосом, его снова охватывала паника и в животе скручивался тугой комок, заставляя сгибаться и прижимать колени к подбородку. Не думать, чтобы не сойти с ума! Принять все как есть и больше никогда об этом не вспоминать!
Вероника уже спала, когда Алексей вернулся в дом, поэтому ему не пришлось объяснять, почему он так жалко выглядит. А на следующее утро проснулся в твердой уверенности, что ему приснился нехороший сон. Ведь не может человек в здравом уме верить в лесных чудовищ, нападающих на людей!
Залесский недолго размышлял о своем отношении к плотнику: утром, как это обычно и бывает, все его беспочвенные подозрения рассеялись. Зато появилась очень важная и продуктивная мысль: если с плотником поссориться, кто будет рубить дома, которые являются главным козырем при продаже участков?
Стоило посмотреть правде в глаза: никакой плотник, будь он семи пядей во лбу, не может повлиять на продажу участков. Здесь произошла какая-то странная ошибка, и произошла, скорей всего, еще на стадии проектирования и привлечения инвестиций. Что Залесский мог сделать не так? Чего не предусмотрел? Никто из клиентов не назвал по-настоящему веской причины отказа от покупки, но эта причина была, наверняка была. Ее не могло не быть. Может, он просчитался, и элитная застройка в такой близости от дачного поселка не вызывает у состоятельных людей интереса? Или их волнует удаленность от города?
Ведь все остальное сделано безупречно. Чудесное место, с первого взгляда вызывающее восхищение, густой лес, широкая глубокая река — гораздо лучше, чем мелкий и грязный залив, и ничуть не хуже озер на севере области. И всего в двух шагах от участков.
Залесскому казалось, что лучшего проекта он еще ни разу не создавал, он возился с ним, как с любимым детищем, два года остальные дела спихивал на подчиненных, самостоятельно контролируя ситуацию в Долине. Он был уверен, что продаст все участки за месяц, максимум — за полтора. Но прошло уже два месяца с начала первых просмотров, а ни одной сделки еще не состоялось. В начале апреля, когда вокруг лежал снег, это можно было объяснить, но в мае, когда Долина имеет наиболее «товарный» вид?
Детская обида мучила Залесского, он пока не размышлял всерьез о том, как будет объясняться с инвесторами (хотя подумать об этом стоило, и немедленно), ему было жаль, что его великолепно осуществленный замысел никто не оценил по достоинству. Никто не хочет жить здесь, в то время как ни в один проект он не вкладывал столько фантазии, труда и любви. И денег…
Алексей два дня был мрачнее тучи, и Ника, как бы спокойно рядом с ним себя ни чувствовала, еле дождалась вечера вторника, когда он наконец уехал.
На ее подозрения в адрес плотника он только посмеялся, чем задел ее глубоко и больно. Он сказал, что плотник слегка не в себе, он проверил его прошлое и не обнаружил там никаких темных пятен. Обычный неудачник, инженер с завода турбинных лопаток, которого уволили по сокращению штатов, после чего он и начал шабашить. Квартиру при разводе оставил жене, поэтому угла своего не имеет, прописан у родителей в Лодейном Поле. Зарабатывает хорошо, но кормит бывшую жену с ребенком и родителей-пенсионеров. Никаких крупных трат, кроме покупки избушки, за последние два года не совершал. И вообще не похоже, что он тратит больше, чем зарабатывает. Так что подозрения в его адрес — это несерьезно. Чудак, неудачник, упрямец, но никак не преступник. Конечно, надо будет проверить все самым тщательным образом, но, по всей видимости, он действительно не имеет отношения к несчастным случаям, избушку не хочет продавать из упрямства, а советы покупателям дает, потому что на полном серьезе верит в то, что здесь нельзя жить.
— Но он ведет себя по-хамски, — возразила Ника. — Неужели я должна терпеть его отвратительные выходки, и ты ничего не можешь с этим сделать?
— Милая моя, у него есть одно достоинство, с которым я вынужден считаться. У него золотые руки, и к этим рукам приставлена золотая голова. Ты видела, как покупатели восхищаются нашим домом? Да каждый второй тут же начинает мечтать о таком же! И если я выгоню его, никто мне таких домов рубить не будет, уверяю тебя. Он может себе позволить некоторую… фамильярность, потому что знает себе цену, только и всего.
Ника была в бешенстве. Ну почему Алексей не замечает очевидных вещей? Ведь всё один к одному указывает на то, что именно плотник — причина их несчастий. Конечно, она не стала рассказывать мужу о своих ночных видениях, чего доброго, он примет ее за сумасшедшую и отправит лечиться. И доказать ему, что кто-то нарочно разыгрывает ее, устраивая инсценировки, ей не удастся. Тем более что сам он спит спокойно и призраки с зелеными фонариками его не посещают. Ну еще бы! Если бы призраки были настоящими, они бы не выбирали, к кому являться по ночам. А вот если это задумал человек, то он никогда не придет к сильному уравновешенному мужчине, он будет пугать ее, слабую женщину!
Не успел Алексей избавить Нику от своего присутствия, как на нее свалилось новое несчастье — вечером в воскресенье Надежда Васильевна собралась излить ей соображения о жизни в Долине. И это накануне приезда детей!
Ника, ни о чем подобном не подозревая, села пить кофе в кухне, не дождавшись, пока домработница закончит прибираться и мыть посуду.
— Верочка, ты не подумай ничего про меня, но я должна тебе рассказать. Не спится мне здесь, ни одной ночи еще спокойно не спала. Сначала Коля мой, покойник, приходил. Сядет в ногах, сидит и смотрит. Жалостно так смотрит и молчит. Я уж думала — за мной пришел, да рано вроде. Не болею, своими ногами хожу, с чего это мне помирать-то? А он три ночи молчал, а на четвертую и говорит, тихо так: уезжай, говорит, отсюда, Надюша.
Ника поморщилась: она не собиралась выслушивать эту чушь, она давно дала понять Надежде Васильевне, что ей не нравятся разговоры об этом! Видите ли, убитый на пороге кот — очень нехорошая примета, и жизни теперь в доме не будет.
— Но это еще полбеды, — продолжала домработница. — Сны мне снятся — просто жуть, но и это я бы пережила. А тут, только я в постель укладываюсь и свет гашу, приходит ко мне девка, синяя, худущая, как скелет, в саван одетая, и шипит: убирайся отсюда, убирайся, а то задушу. Три раза приходила. Я как вижу ее — у меня душа в пятки. Руки трясутся, перекреститься сил не хватает. Я уж и «Отче наш» на ночь читала, и в церковь сходила, Коле свечку заупокойную поставила, а она все равно приходит. Руки тянет длиннющие и зубом клацает. Надо бы лампадку к моей иконочке купить, может, ее лампадка испугает?
Ника с каждым словом мрачнела все сильней, но Надежда Васильевна как будто и не замечала этого. И Ника не выдержала:
— Надежда Васильевна! Что вы несете? Вы в своем уме? Какая лампадка, какая девка? Если у вас видения — вам не в церковь надо ходить, а лечиться у психиатра. А если вам плохие сны снятся — пейте снотворное.
Но домработница не растерялась:
— Ты не думай, что я с ума сошла, я пока в своем уме. Я бы тебе никогда этого рассказывать не стала, если бы девочки завтра не должны были приехать. Не нужно деток сюда привозить, не место им здесь. Я старая, мне-то хуже не будет. А детишкам такое явится? На всю жизнь заиками останутся.
Ника вскочила, нечаянно толкнув стол и расплескав кофе:
— Что вы чушь городите? Еще не хватало, чтобы я слушала бред выжившей из ума старухи! Кто мне говорил, что детям надо жить на воздухе? Что вы такое придумали? Мало мне слухов, которые в городе об участках ходят, мало этого ненормального, который клиентам докучает, так и вы туда же? Может, и вы этого сумасшедшего плотника наслушались, а?
— Какого плотника? Илюшу? Так вовсе он не сумасшедший, а очень порядочный молодой человек. И мальчик у него такой хороший, вежливый и умненький. И он все правильно говорит, он нам только добра желает.
Этого Ника вытерпеть не могла, сорвавшись на крик:
— Чтобы я никогда больше ничего об этом не слышала! Ни про плотника, ни про привидения, ни про плохое место! Вы слышали? Никогда!
Надежда Васильевна испугалась и попятилась назад, пока не уперлась спиной в холодильник.
— Только попробуйте кому-нибудь об этом рассказать! — продолжила орать Ника. — Не смейте распускать эти гнусные сплетни!
Она топнула ногой и вылетела из кухни, дрожа от негодования, но пока бежала по лестнице к себе в спальню, гнев ее сменился отчаяньем. Кто-то поставил своей целью выжить ее отсюда, кто-то запугал ее до истерик и нервных срывов, да еще и травит глупую суеверную домработницу! И Алексей ничего не пытается предпринять и не верит ни одному ее слову!
Стены на пятисотом были не из золота. Обычный полимерный металл, как и везде, изрядно обшарпанный. Хуже, чем на остальных этажах. Хуже, чем где бы то ни было.
Пока люди, радостно шумя, вытаскивали из шахты кабели, Мортимус неспешно обошел зал. Провода, свисающие с потолка. Искореженные панели стен. Деформированный пол. Рваные листы поливинила, похожие на занавески для ванны, загораживавшие ползала. Все не так. Неправильно. Этаж будто приляпали, как шапочку, сверху на Спутник — и даже двери вели не в коридор, а в короткий тупик; кривые решетчатые двери, будто из середины двадцатого века.
И еще здесь по-настоящему воняло — странно, очень странно. Человеческие трупы, пусть даже мумифицированные, пахли совершенно иначе, это был какой-то неземной запах, очередная органика с примесями.
Вместе с прогнозным развитием ситуации это пугало еще сильнее. Мортимус завернул в тупик и остановился у короткой лестницы. Пульс в рваном ритме колотился под языком.
— Вот мы и добрались.
Мортимус вздрогнул и обернулся. Пеппи улыбалась, глядя на него снизу вверх, в полутьме ее глаза казались совершенно прозрачными.
— Ты что-то дерганый, Монах, нервничаешь? — спросила она и прищурилась. Потом обошла его и взбежала по лестнице вверх, на подиум. Под ее ботинками хрустели засохшие обрывки… плоти? — О, как здесь все запущено. Прямо хоть археологов вызывай. Раскапывать культурные слои.
Она рассмеялась, глядя на Мортимуса.
— Ты что-то совсем плохо выглядишь. Трупов, что ли, давно не видел, отвык? Пойди проветрись… — Пеппи прервалась и кивнула кому-то за его спиной. — А, вот тебя-то я и ждала. Глянь, какая пакость. Замучаемся чинить. А ты, Монах, позови Профа, что ли, не стой столбом. И Гаутаму.
Марилу, которая стояла сзади, взяла Мортимуса за локоть и подмигнула, сверкнув быстрой, почти незаметной улыбкой. Потом она поднялась на подиум, сунула руки в карманы и смешно закусила губу, разглядывая панель управления сервером, давно и, казалось, безнадежно мертвым. Но было еще кое-что — гораздо интереснее техники. Пеппи снова посмотрела на него отсутствующим взглядом, и Мортимус осторожно попятился назад. Они не станут говорить, пока он рядом.
Отойдя за угол, Мортимус прижался к стене и замер.
— Двадцать пять, — сказала Марилу.
— Гонишь. Десять.
— Сама гонишь. Ниже двадцати не опущу. Пиздец же здесь.
Пеппи тяжело вздохнула и снова захрустела ботинками.
— Пятнадцать? — спросила она.
Марилу пренебрежительно рассмеялась.
— Тогда будь полезной, — раздраженно ответила Пеппи, — и помоги убрать отсюда эту мертвечину. Двадцать так двадцать.
— Заметано, сестра.
Мортимус широко улыбнулся. Его прогнозы оправдывались с лихвой, просто-таки идеально, почти до мелочей, особенно включая новые переменные.
В зале все так же возились техники — уже не такие радостные. Видимо, здесь все было слишком плохо даже для них. Профессор вместе с Секом ковырялись в распределительном шкафу, и было видно: им придется изрядно повозиться, чтобы все заработало. Мортимус усмехнулся: может, и времени на это не хватит.
Без “может”. Точно не хватит.
— Проф, — сказал он, подойдя ближе и облокотившись о стенку. — Бросьте. Мы и сами справимся. Идите лучше туда, — Мортимус махнул рукой назад, — в комнате управления есть кое-что поинтереснее. И вас там ждут.
Профессор тяжело вздохнул, подключил очередной кабель, а потом отступил на шаг и вытер руки о поношенный форменный комбинезон.
— Хорошо. Только не напутайте с переходниками!
Он развернулся и исчез за поливиниловыми обрывками.
— Уходим, — вполголоса сказал Мортимус. — Пока нас не хватились. Вниз, в шахту, потом по лестнице, потом что-нибудь придумаем.
Сек повернулся и пристально посмотрел на него.
— Я еще не выполнил свою часть сделки с ними. Если ты привык не держать слово, то это не значит, что я должен делать то же самое.
О нет, только не нотации снова! Мортимус шумно выдохнул и покачал головой. Далеки, при всех их недостатках, всегда отличались недюжинным умом, он же должен был догадаться! Видимо, не догадался. Или не хотел.
— Ты не понимаешь…
— Это ты не понимаешь! — Сек повысил голос. — Я не хочу начинать… снова. Не могу сформулировать… У меня все под контролем.
— А, — коротко отозвался Мортимус и, оттолкнувшись от стены, встал ровно. — Тогда иди за Профом. Тебя там тоже ждут. Забыл сказать.
Сек быстро улыбнулся, дрогнув щупальцами — то ли радостно, то ли взволнованно.
— Все под контролем, не беспокойся, таймлорд, — сказал он.
Когда Сек, вслед за Профессором, скрылся в поливиниловых зарослях, Мортимус оторвал несколько лоскутов и обмотал ими ладони и колени. Может, придется уходить еще быстрее, чем он планировал. Руки все равно пострадают, ноги тоже, но хотя бы не так сильно. Он попятился к распахнутой лифтовой шахте. Кажется, на него никто не смотрел. Шаг за шагом, осторожно… Если схватиться левой рукой за тот трос, а потом… Мортимус сжал в кармане отвертку.
На следующем шаге он натолкнулся затылком на что-то твердое. Кажется, это было дуло.
— Куда это ты? — прошипел Семерка. — Линяешь? Руки из карманов!
Техники, которые до этого копошились вокруг второго распределительного шкафа, вдруг оказались посреди зала. А потом тихо и мелодично запели их маленькие карманные фазеры. Элкер и Старшайн сползли на пол. Мега выхватил оружие, но выстрелить не успел. Он шатнулся назад и без единого звука исчез в лифтовой шахте.
— Все под контролем, — с сарказмом пробормотал Мортимус, пока Семерка застегивал на нем наручники и шарил по карманам.
— Иди. Вякнешь — пристрелю.
Его снова толкнули вперед. Слишком часто за последние несколько дней его водили под конвоем! Мортимус попытался обернуться, но Семерка профессионально и очень больно ткнул его дулом в спину.
Молодцы они все-таки. Энергетические импульсы вместо пуль — оружие хоть и не самое надежное, зато почти бесшумное. Мортимус был уверен, что они начнут позже, когда хотя бы отчасти настроят систему, но…
Но теперь у них был выбор. Сервер мог настроить не только один человек.
Поворот, поворот. Лестница. Здесь все тоже было ожидаемо: Пеппи держала Сека на мушке, его переделанный до неузнаваемости Desert Eagle валялся на полу возле ее ног. Марилу со скучающим видом целилась в Профессора.
— Итак, начнем наше импровизированное собрание акционеров, — сказала Пеппи. — Все в сборе, чего тянуть.
Сек молча сверлил ее взглядом. На ее месте Мортимус бежал бы без оглядки, бросив все на свете, потому что это был очень страшный взгляд, многообещающий, не стоило злить далека так сильно, но Пеппи не обращала на это никакого внимания, продолжая говорить.
— То, что мы делаем, называется классическим рейдерским захватом. Меня зовут Пепперминт Батлер, и у меня на руках ваш контрольный пакет. Теперь, профессор Теофрад Варгас, старший девелопер, вам необходимо запустить сервер, пока мои люди займутся восстановлением вещания, и все будет тип-топ. Ах да. Есть какие-нибудь вопросы?
— Ты продала нас Консорциуму, — застывшим голосом отозвался Профессор.
— Мне все равно, на кого работать. Могли бы нанять меня сами.
Семерка обошел забросанные ошметками трупы и прицелился в Сека. Пеппи спрятала пистолет в карман, улыбнулась и носком ботинка оттолкнула Desert Eagle подальше.
— Наш Спутник в кризисном состоянии, — сказал Профессор, едва разжимая губы. — Вы воспользовались этим… Финансовое положение, и не только финансовое…
— Ну конечно, вечные отговорки, — бросила Пепперминт. — Не грузите меня вашими жалобами, а идите работать.
— Я не буду помогать Консорциуму, — твердо ответил Профессор.
Пеппи подняла брови, глядя на него с легкой, ласковой улыбкой.
— Действительно? Это принцип?
— Можешь быть уверена. Разбирайтесь с этим сами.
— Ну что ж, — задумчиво сказала Пеппи, доставая пистолет. — Разберемся. Вы не один, мистер Варгас.
И выстрелила ему в голову.
Сек шагнул вперед, но Семерка с явным наслаждением вывернул ему руку за спину, заставляя опуститься на колени. Мортимус оглянулся, но его держали на мушке оба техника. Даже если сейчас оттолкнуть одного, второй успеет выстрелить. Деваться было некуда. И ведь сам виноват. Было любопытно посмотреть, как сложится ситуация? Да любой идиот мог бы ее просчитать до деталей! Зачем было подниматься сюда? Захотелось приключений? Вот они! Полная тарелка приключений на свою задницу!
— Зачем ты это сделала? — хрипло спросил Сек.
Пеппи посмотрела на него сверху вниз, скривив губы.
— Он заменим. Ты можешь сделать это вместо него, не так ли, Гаутама? Или твой друг, который так усердно притворяется дурачком. Неважно, кто из вас. А потом мы поговорим о том, что вы оставили на девяносто девятом и почему сможете вернуться буквально через пятнадцать минут, — она выделила последнюю фразу, — после того, как уйдете. Ну да, я глазом моргнуть не успею и все такое. Очень мило, очень. Семерка, забери у него булавку из правого кармана и отдай мне… Спасибо. Милая вещица, очень.
Сек молчал. Его щупальца стояли дыбом. Господи Боже, какой же он идиот. Все-таки разболтал, хоть и думал, что она ничего не поймет. Мортимус сглотнул подкативший к горлу ком. Слишком умная. Слишком догадливая. Ничего, все еще впереди. Он откашлялся и шагнул вперед.
— Мы, конечно, примем такое щедрое предложение, если у нас будут какие-то гарантии, — начал Мортимус, но его перебил Сек.
— Хорошо, я помогу, — сказал он ровным голосом.
Потом Мортимус таскал трупы из зала в серверную и усаживал за пульт, пока остальные копались в горелом железе и отсоединяли безнадежно сломанное. Наручники с него все-таки сняли, хотя Семерка и таскался за ним хвостом, не сводя глаз. Но больше ему ничего не доверили — ни ремонта, ни настройки оборудования, Пепперминт, казалось, решила не рисковать. Мортимус устроился в углу, закрыл глаза и задумался. Оставалось только ждать нужного момента.
— Думаешь, как сдымить отсюда?
Мортимус поднял голову. Марилу без улыбки смотрела на него своими темными глазами. От нее веяло сочувствием и еще чем-то неясным.
— Не думаю. Знаю, — коротко ответил он.
— Лучше не нарывайся. Она тебя боится больше, чем инопланетника, — прошептала Марилу.
— Приятно слышать. Ты тоже наемница?
Она усмехнулась и отошла.
Сек наконец вылез из-под пульта и, ни на кого не глядя, подтянул к себе микросервер Профессора. Выдвинув клавиатуру, он пощелкал по клавишам, а потом подключил микросервер к пульту. Полсотни пыльных экранов, висевших над ним полукругом, синхронно мигнули. И еще раз. И еще. Пеппи подняла пистолет.
— Теперь без глупостей, — предупредила она. — Я знаю, что должно произойти. Малейший сбой — и ты труп. Заодно и твой дружок.
Сервер утробно загудел, но вскоре гул сменился вибрацией: даже пальцы дрожали. Микросервер попискивал, загружая все новый и новый дистрибутив, а иногда звенел, извещая, что наткнулся на поврежденный сектор. Сек, который сидел, поджав ноги, на полу, корректировал программу, и звон стихал. Казалось, его ничего не беспокоило — ни пистолеты, нацеленные на него, ни вся ситуация, в которую они попали — надо сказать, почти безвыходная, — ничего вообще, кроме сервера и операционной системы.
— Где еще один? — спросила Пепперминт, повернувшись к Мортимусу. — Тут только трое, должно быть четверо. Где этот трусливый болван, который боялся людоедов?
— Упал в шахту, — ответил Мортимус.
— Какая жалость. Ладно, обойдемся тремя. Хотя лучше бы четверо… База данных цела? — резко спросила она, обращаясь к Секу. Тот не ответил, и Семерка толкнул его ботинком.
— Не знаю, — глухо ответил Сек. — Здесь все перемешано. Компьютер почти готов к работе, мне осталось только…
Пеппи широко улыбнулась.
— Хватит. Забери его от машины, Семерка. Фогелер, пойдешь со мной. Надо проверить контакт.
Она быстрым шагом вышла из серверной. Марилу, оглянувшись напоследок, последовала за ней. Семерка оттащил Сека в сторону и снова навел на него пистолет. Омерзительное существо.
— Ты что, до смерти будешь ему мстить за тот выстрел? — сказал Мортимус громко. — Тупая, безмозглая обезьяна. Мозги в рекурсии.
— Заткнись, — отозвался один из техников. — Он тебя пристрелит, а отвечать будем мы.
Семерка медленно развернулся и подошел к Мортимусу вплотную. Дуло его пистолета казалось непропорционально огромным, ткнулось прямо в лицо.
— Что ты сказал, крыса? — спросил он негромко.
— Что ты тупая, безмозглая обезьяна, и у тебя мозги в рекурсии, — повторил Мортимус. Тавтология и оксюморон, ну и плевать. Только бы все случилось именно сейчас. Только бы правильный момент… Звуковая команда должна сработать.
Семерка замахнулся, и в этот момент из зала послышался вопль. Мортимус вскочил, будто его подбросило, выбил у громилы пистолет, перемахнул через ограду и побежал к лифтам. Крики не стихали.
Программа вошла в рекурсию.
Он прыгнул в шахту, ухватился за трос и заскользил вниз. Сверху кто-то стрелял, выстрелы мелодично пели ему вслед, мигая оранжевыми вспышками, но вскоре стихли. Поливинил противно вонял, нагреваясь, стираясь о трос, обжигая ладони. Потом Мортимус сжал зубы, стараясь перетерпеть боль. Еще немного. Еще чуть-чуть.
Он притормозил, подлетая к этажу, на котором экспедиция останавливалась до этого, оттолкнулся от стенки шахты и выпрыгнул наружу, покатившись по полу. Потом отполз в сторону. Руки немилосердно горели. Ноги тоже. Любое прикосновение обжигало. Ничего, пройдет.
Мортимус лег на спину и тихо засмеялся. Получилось. Все-таки получилось. Он закрыл глаза. Надо было немного отдохнуть и прикинуть, что и как. Вряд ли люди отправятся за ним в погоню — слишком уж их мало, — но ничего нельзя исключать. Отверткой придется пожертвовать. Жаль, конечно. И…
Мортимус перевернулся на бок и задумчиво провел пальцем по пыльному полу, рисуя линию. Реальность не менялась — ощутимо по крайней мере, а значит… Значит, ему не нужен далек для того, чтобы вернуть все как было. Объективно не нужен.
Он добавил еще одну линию, потом еще. Пальцы действовали сами по себе, с ладоней капала кровь, раскрашивая рисунок кирпично-красным. Вероятности сплетались в тугую, упругую паутину. Достаточно взять в руки нить, чтобы узнать. И немного посчитать. Ничего сложного. Элементарный школьный четырехмерный теорвер.
Рисунок в пыли становился все сложнее и ярче. Секунды превращались в минуты, а те неспешно и неостановимо текли дальше. Если оставить все как есть, вернуться в ТАРДИС и отправиться в Германию тридцать восьмого одному, вероятность успеха составит восемьдесят один процент. Великолепный результат, двадцать процентов неудачи — нормальный, осознанный риск. Мортимус облизнул палец. Ладони постепенно заживали и теперь неприятно чесались — пополам с болью. Если вернуться и забрать Сека, вероятность успеха составит восемьдесят два и четыре сотых.
Мортимус снова лег на спину и закрыл глаза. Внешний мир перестал существовать, он затаился где-то рядом, не напоминая о себе ни малейшим звуком, словно кошка, следящая за птицей. Сердца стучали все медленнее. Было очень трудно решить, что выбрать. Почти невозможно. Разница между вариантами — по сути, статистическая погрешность. Ерунда.
Но из таких мелочей и строится будущее. Из невозможно малых величин, из случая, основанного, правда, на тонких и далеко идущих расчетах… Но не всегда.
А еще не хотелось думать, что потом станется с Секом там, на пятисотом этаже. Может быть, его даже оставят в живых, но…
Мортимус поморщился. Мысль докучала утренней мухой, из тех, которые так и норовят сесть на нос и пощекотать его лапками, не давала расслабиться и обо всем забыть.
— Ладно, ладно, ладно! — сказал он вслух и сел, морщась от боли. Ладони стерлись до мяса, но можно впасть в транс и зарастить их, понадобится от силы полчаса.
Рисунок, вернее, портрет, смотрел на него темными провалами глаз. А Мортимус-то надеялся, что сумел все забыть, вытеснить из памяти, в которой и так едва хватало места для всего, что он пережил. Стыд и раздражение плеснули горячей волной в лицо.
— Ладно, Тэмсин, — сказал он, обращаясь к портрету. — Хватит. Его я спасу, так и быть.
И стер рисунок рукавом.
Все равно вероятности говорили в пользу Сека. Грех не воспользоваться.
Когда раны полностью зажили, а свет почти погас, перейдя в ночной режим, Мортимус распотрошил один из терминалов, зажал в зубах фонарик и начал собирать что-то вроде звукового копья. На импульсное не хватило бы времени, а ему только и нужно прорезать проход на лестницу. Он сам же заварил его в прошлый раз, но не подниматься же пятьдесят этажей по тросу? Бессмысленно. Когда копье, хоть и откровенно, на его взгляд, кустарное, было готово, Мортимус собрал из остатков деталей простой часовой механизм. Его неотрывно преследовала одна мысль — о ружье, которое обязательно должно выстрелить, если речь идет о хорошей, годной пьесе.
Лестницу не патрулировали ни Патриоты, ни кто либо еще. Мортимус не стал зажигать фонарик и, стараясь ступать неслышно, отправился наверх в полной темноте. Изношенный металл ступеней постанывал под ногами. Этажи сменялись этажами.
Может, не стоит туда идти? Может, вернуться?
Но Мортимус шел, не останавливаясь, пока лестница не закончилась. Потом сел на ступеньки, достал из кармана давно забытую пачку сигарет и вытащил одну. Раньше ему это очень нравилось, а сейчас? Нет, пожалуй, не хотелось. Он бросил сигарету вниз. Она будет долго лететь, а может, упадет на площадку и так и останется там лежать на веки вечные. Пока не превратится в пыль.
Впрочем, некогда было думать о ерунде. Он зажег фонарик и рассмеялся. Здесь тоже была дверь, как и на четыреста тридцать третьем, и рядом был выбит потускневший от времени номер 299. Одного этажа не хватало, лестница не вела прямо на пятисотый, но можно подняться и по тросам. Если, конечно, их не сняли.
Дверь отказалась открываться — замок заклинило, и пришлось применить копье. Ручка в конце концов повернулась, но с таким скрипом, что Мортимус даже заволновался — вдруг услышат с пятисотого. Впрочем, ему еще придется открывать шахту. Тоже шум, от которого никуда не деться.
Но, когда Мортимус вышел к лифтам, понял, что нет. Не услышат. Потому что сервер, введенный в рекурсию, гудел так, что было слышно даже здесь. И замечательно. Y-образные двери лифта разъехались в стороны, в лицо ударил ветер, и Мортимус, щурясь, осторожно взялся за протянутые по стене шахты веревки. Всего несколько метров вверх, он справится. Руки, правда, еще немного болели, но можно и потерпеть. Хотя бы назло тем людишкам наверху.
Подъем без магнитных захватов оказался трудным. Открытые створки все маячили над головой, а дыхания уже стало не хватать. Стараясь не пыхтеть слишком громко, Мортимус карабкался наверх, цепляясь за скобы.
Он почти добрался, когда услышал кашель и бормотание. Возле лифта кто-то дежурил, и это было прекрасно. Мортимус подтянулся, поднимаясь выше, крепко уцепился за веревку и свистнул сквозь зубы.
Часовой вскочил и обернулся. Еще лучше. Семерка.
— Эй, ты, — еле слышно пробормотал Мортимус и засмеялся.
Семерка подошел к шахте и заглянул внутрь, держа наготове фазер. Но внутри было слишком темно, чтобы можно было что-нибудь разглядеть — и он сделал самую ужасную ошибку, которую мог: опустился на живот и очень осторожно посмотрел вниз, не высовываясь за край. Нет, конечно, какой-нибудь коммандо его бы не сумел застать врасплох, но так…
Так его лицо оказалось слишком близко от лица Мортимуса, а потом он встретился с ним взглядом. И рукой дотянуться проще простого.
Там не было ни особого ума, ни силы воли, чтобы противостоять.
— Ничто не истинно, все дозволено, — прошипел Мортимус, глядя Семерке в глаза. — Вытащи меня отсюда, остолоп.
Тот послушно протянул руку и помог ему выбраться.
— Оружие. И мою отвертку, она у тебя, я знаю.
Семерка отдал ему фазер, покопался в карманах и выудил отвертку. Мортимус широко улыбнулся.
— Где остальные? Отвечай тихо, шепотом.
— Отбой. Спят.
— А инопланетник?
— В серверной.
Мортимус с удовольствием ткнул Семерку дулом в живот.
— Иди впереди меня.
За поливиниловыми полотнищами мигал и мигал свет, словно там работал телевизор или голопроектор. Семерка послушно шел впереди, опустив руки вдоль туловища, как древний человек на рисунках про эволюцию. Таймлорды, к счастью, не рисовали о себе таких дурацких, хоть и очень самокритичных картинок. Тем более, что эволюционировали они по-другому.
Сек, услышав шаги, поднял голову. Его приковали к какой-то штанге, похожей на вешалку, опутанную проводами. Черный и когда-то чертовски элегантный костюм теперь был серым от пыли, и белая рубашка тоже. А еще грязной и мятой, будто ее таскали по земле. Может, и таскали. Наверное, это его карма — цепи и прочие инструменты унижения. Плохая карма, надо сказать.
— А я думал, что таймлорды помогают только социально одобряемым видам, — скривив рот, произнес он. И хоть Мортимус понял, что камень был не в его огород, все равно стало неловко.
— Освободи его, — приказал он Семерке, и тот расстегнул черные, толстые наручники. Сек выдохнул, потер запястья, а потом с размаху залепил Семерке затрещину. Тот зашатался, держась за лицо.
— Тихо! — зашипел Мортимус. — У него гипноз слетит!
— Не мог сдержаться. Эмоции. Гнев, месть, — сказал Сек. Он подошел ближе и встал рядом. — Мы уходим? Нас могут обнаружить.
Мортимус вытащил из кармана часовой механизм. Гнев. Кстати, о гневе. И о мести.
— О, это мелочи, — проговорил он едва слышно и расплылся в яростной улыбке. Ампула сама прыгнула в руку, и он вставил ее в механизм — осторожно, чтобы стекло не лопнуло раньше времени. — И я простру руку мою на филистимлян, и истреблю критян, и уничтожу остаток их на берегу моря, — продолжал он нараспев, заводя механизм. Часа им хватит ведь? Хватит. Даже если нет, все равно они оба имунны.
Сек не отрываясь следил за его руками. Семерка застыл столбом посреди подиума.
— И совершу над ними великое мщение наказаниями яростными; и узнают, что я Господь, когда…
В этот момент Сек осторожно вынул у него из рук механизм и сбил временные настройки.
— Нет, — сказал он и спрятал ампулу в карман.
Мортимус опешил.
— С каких пор ты стал гуманистом? — выдохнул он. — Ты что, хочешь оставить все как есть?!
— Нет, — ответил Сек, отобрал у Мортимуса фазер, прицелился в Семерку и замер. Потом опустил руку и покачал головой.
— Пойдем, — сказал Мортимус. — Оставь его.
Они вернулись в зал, и Сек спокойно подошел к одному из лифтов.
— Нам сюда, — Мортимус указал на открытую шахту.
— Нет, — отрезал Сек и набрал на панели какой-то код. Дверь неслышно распахнулась. За ней скрывался настоящий лифт, странный, со стенами, обитыми мягким, но готовый к работе.
И тут Мортимус почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Он резко обернулся, выхватив отвертку из кармана.
— А говорили, булавка-невидимка, — сказала Марилу, выныривая из темноты. Сек прицелился в нее, но она подняла руки и улыбнулась. — Я не буду мешать. Не стреляйте.
Она говорила совсем иначе, не в своей обычной немного уличной манере — как будто маска слетела, обнажив настоящее лицо.
— Спасибо, — сказала она. — Теперь мне достанется вся награда, а не двадцать процентов. Кого из вас благодарить все-таки?
— Меня, — коротко сказал Мортимус.
— Как ты это сделал? Закоротил программу?
— Ввел в рекурсию, — нехотя ответил он. — Ее чип теперь не сможет функционировать без сервера, а сервер — без чипа. Пока она подключена, все будет работать.
Марилу усмехнулась, на ее щеках проступили ямочки.
— Жестоко. Но пусть. Потом разберемся.
Мортимус окинул ее взглядом. Нет, нельзя будет уйти, не предложив.
— Пойдешь со мной?
Она рассмеялась и помотала головой.
— Не знаю, кто ты и откуда, но нет. Мне и здесь хорошо. Давайте, идите, пока я не передумала.
Дверь лифта закрылась за ними почти бесшумно. Сек еще раз набрал код, и лифт понесся вниз так, что уши заложило.
— Не может быть, чтобы ты ничего там не сделал, — задумчиво сказал Мортимус, когда они вышли на девяносто девятом. — Испортил сервер? Заложил бомбу? Нет, ты же не дал заложить ее мне… Оно сломается у них через какое-то время?
— Нет, — ответил Сек и широко, довольно улыбнулся.
Всё, что мы делаем сейчас, мы делаем для того, чтобы впредь этого не было
Главный архитектор Санкт-Петербурга
«Лёвка, небось, рвётся в бой. Он и в Израиль перебрался не в поисках лучшей жизни, а потому, что он романтик и авантюрист. Ну, ничего, сейчас мы его заведём».
Олег знал, что в Израиле Лёва получил хорошую должность в каком-то НИИ, но всё же забросил первую наживку:
— Лёвушка, я слыхал, в Хайфе тебя взяли в какой-то институт мойщиком зеркал?
— С твоим слухом нельзя ходить на охоту!
— Я же видел тебя на фото с какого-то симпозиума с вытянутой рукой. У тебя в руке был шест…
— С твоим зрением тоже нельзя охотиться. У меня в руках был лазерный Узи!
— Даже с моей слепотой я отличу указку от бластера. Так ты школьный учитель?
— Коллега-имени-Олега! — Лёва каламбурил, и, как всегда в предвкушении рюмки коньяку, философствовал. — Мы с тобой занимаемся совершенно абстрактной наукой. А я вот иногда задумываюсь — нет ли за абстракцией тайного сокрытия страстей… Нет, не страстей, а фата-морганы, за которой скрывается нечто, опровергающее выводы доказательной науки. Может быть, это те самые Добро и Зло, истоки которых во все века искали мудрецы и авторы священных писаний. Прикинь: математика оперирует бесконечностью и близостью к нулю. Коши, Лагранж, Лобачевский и другие Великие, перейдя от «зримой» математики к поведению бесконечно больших и бесконечно малых величин, вторглись в то пространство, где сам человек — чужак, персона нон грата. Бесконечность и Нуль — именно те представления, которые невозможно ни узреть, ни до конца понять. Следовательно, они ведут к изначально непознаваемому, то есть либо к Богу, либо к Дьяволу.
Олег пробормотал:
— Эти имена Библия не рекомендует поминать всуе! А как в этом смысле Тора?
— Тора тоже. Но «всуе» — это если упоминание «не по тексту», без причины, просто к слову, а я имена Бога и Дьявола упомянул применительно к смыслу сказанного. То есть, вычеркни эти слова — и смысл потеряется! Но ведь мы атеисты?
— Ну да, если и в душе — тоже… ох, накличешь ты беду!
Шилов был в душе рад непогоде. Стоило вообще отказаться от охоты да послушать Лёвкин «базар».
Лев Боманн, до отъезда в Израиль занимавшийся прикладной математикой в университете города Ч, любил делать наезды в Украину при всякой оказии, благо друзей тут осталось предостаточно. Особенно приятным было приглашение на охоту под Винницей, тем более, что тут, по крайней мере один раз в два-три года, собиралась вся «святая троица» математиков-единомышленников: он сам, Брехт Ноккель и Олег Шилов. Хотя единомыслие их всегда начиналось и заканчивалось интересом к парадоксам, само общение всем троим доставляло удовольствие.
Олег, со времени их предыдущей встречи успевший обзавестись солидным животом, был математиком «электроники» — занимался матобеспечением компьютерных программ. Он признавал Лёвкину лёгкость в нестандартном мышлении, в его умении находить или создавать парадоксы, но был сильнее в фундаментальной математике. Он знал это, но не демонстрировал, чтобы не смущать уверенность друга в своем интеллектуальном превосходстве по причине генезиса «избранного» народа.
Ноккель — прибалтийский немец с корнями из датчан или шведов. С ним Олега свела судьба на кафедре МГУ. Как и положено немцу, Брехт отличался педантичностью и умением всему давать точные формулировки. Он почему-то не приехал, и это огорчало и Олега, и Льва. Впрочем, ещё, как говорится, не вечер…
В живописном, оформленном «под украинскую старину» охотничьем домике, избавившись, наконец, от организаторов охоты, расположились Лев и Олег.
По листьям дуба и хвое подходящего к самому домику ельника, опровергая прогноз погоды, с утра шуршал дождь, передразнивая шум далеких электричек.
Друзья не роптали: общение заменяло им охоту.
Олег ещё раз подлил масла в огонь:
— Тут ты прав. Бог выбрал себе бесконечность и сияет оттуда солнышком да звездами. Заодно и от людей-попрошаек смылся подальше, чтобы не слышать их нытья и вечных жалоб. Пусть сами разбираются!
— Я вижу, ты приблизился к пониманию моих идей.
— А Дьявол — тот устроился в окрестностях нуля, поближе. Но тоже прячется. А едва физики к его обители приблизились, он тут же показал клыки — Хиросиму и Чернобыль!
Лев заметил:
— Вот видишь, и ты вынужден оперировать заветными именами. Кстати, запрет на произнесение определенных имен пришел в Тору, а затем в Библию, от язычников. У древних людей перед выходом на охоту накладывалось табу на предмет охоты.
— А божеству давали несколько ложных имен, при этом настоящее имя знали только жрецы! Может быть, здесь-то и таится скрытая мудрость? Так в каком это смысле я подошел к «пониманию твоих идей»?
— Ну, во-первых, нуль так же далёк, как и бесконечность, это совершенные по близким измерениям понятия. Любой области в бесконечности соответствует такая же область около нуля. Представь — вся Вселенная имеет свое отражение в окрестности того понятия, которое мы так небрежно обзываем нулём!
— А во-вторых? — Олег решил, что пришло время притормозить философа.
— А во-вторых, Дьявол — всё же ангел, хоть и падший!
Лев, устроившись в плетёном кресле у камина, грел в руке рюмку с коньяком. Он как будто разговаривал сам с собой, не глядя на собеседника.
Олег пил водку и безрезультатно пытался удержать маслину на вилке.
— Алгебру называть душевной или бездушной, конечно, бессмысленно, — развивал свою мысль Лев. — А вот что касается теории вероятности и математической статистики… да возьми ты её пальцами!
— Какую из них? — не понял Олег.
— Звякаешь вилкой по стеклу. Совсем с мысли сбил!
— А-а. Ты говорил о душевной алгебре, — подсказал Олег.
— Ну вот, приехали. Сколько уже выпил?
— Только начал. А у тебя что, коньяк безалкогольный?
Лев опрокинул в рот свою «подогретую» рюмку.
Ответил внушительным тоном:
— Я, можно сказать, историческую родину покинул, чтоб эту рюмку выпить, а ты попрекаешь.
— Я? Упаси боже! Только ведь люди ездят на Украину пить горилку, а коньяк можно и на той самой родине! Так что там о бездушной алгебре?
— А ну тебя!
Пошевелив кочергой в камине, Лев стал набивать табаком свою трубку. Олег спросил:
— Та самая?
— У меня их несколько, но эта самая родная, — Лев тут же перешёл к прерванной мысли, — но я говорил как раз о сигаретах!
— Разве? — удивился Олег. — Какими же словами? Или жестами?
Лев усмехнулся, раскурил трубку и продолжил:
— А вот послушай. Я трубку курю редко. Обычно — сигареты. На даче у меня на окне решётка в крупную клетку, за окном — каменный склон, ведущий к ручью. В общем — дачный домик разместился в таком диковатом месте…
— И ты утверждаешь, что выпил только одну рюмку?
— Не перебивай. Так вот, я подсчитал, что по теории вероятности из брошенных за окно «не глядя» ста двадцати трех окурков только один должен задеть решётку. А это вероятность всего восемь десятых процента.
— Ну и…
— Понимаешь, если проводить эксперимент и бросать миллионы окурков, то так и будет.
— Наверное.
— Но я заметил, что каждый раз, когда я хочу выбросить окурок за окно, он попадает на прут решётки и возвращается в комнату!
— И ты уже сделал вывод? — спросил Олег с ироническим интересом.
— Не вывод сделал, а выдвинул гипотезу!
— Вмешательство потусторонних сил?
— Существование таковых не доказано.
— Тогда…
— Думаю, сама теория вероятностей обладает психикой или душой! Подумай сам, и ты сможешь привести подобные примеры!
Оба собеседника понимали, что разговор шутливый, но игра началась, а значит, надо продолжать разговор на полном серьезе…
Олег пересел в другое кресло — тоже у камина. Теперь ход за ним.
— Я понимаю, ты отвёл мне роль оппонента. Давай сделаем так. Прежде всего, надо собрать больше предметов для исследования, то есть случаев, подобных упомянутому тобой. На этом этапе я буду на твоей стороне. Это будет ещё не игра, а расстановка фигур.
— Согласен, — кивнул Лев, — я и не сомневался в твоей порядочности… как учёного!
— Только как учёного? — обиделся Олег.
— А то как же ещё? Ты воспользовался тем, что я отвернулся к камину и давишь за моей спиной горилку с оливами!
Олег возмутился ещё больше:
— Ну, ты и нахал!
— О чём спор? — на пороге возникла высокая фигура в мокром плаще.
— Брехт! — первым узнал пришельца Боманн. — Всё-таки добрался!
Олег тоже вылез из кресла. Ноккель сбросил плащ. Друзья обнялись.
— Набрались уже? А я вам тут шотландское с дымком…
— Ещё один! — перебил его Олег. — Сколько можно твердить, что на Украине…
— Пьют горилку! — закончил Брехт. — Да я и не против!
— Как добирался? — спросил Лев.
— На танке, — Брехт махнул в сторону окна.
На площадке перед домом, лавируя между ёлками, разворачивался «Лендровер».
— Ну, как там твоя Литва? — спросил Олег.
— Литва — Европа! В Литве дожди не такие грязные!
— Это как сказать, — возразил Олег, — вы к Европе ближе, вся химия от Фарбениндустри выливается на вас!
— Фарбениндустри… — начал Брехт.
— Да знаем, знаем! Садись к столу — обмоем встречу.
— Что с вами поделаешь, с волками жить — по-волчьи выть!
— Смотрите-ка, он русские пословицы помнит! — усмехнулся Лев.
— Я и еврейские знаю.
— Лучше расскажи литовскую!
— Ребята, я же в Москве работаю! — взмолился Брехт.
Олег подвинул кресло к столу:
— А-а, ну тогда — выбирай закуску. Нулевой тост придумывать не надо — за встречу!
Украинские организаторы охоты расстарались. Стол ломился от яств.
Лев взялся разделывать поросёнка:
— Хорошо, не видит мой раввин!
— А Яхве? — поддел Брехт.
Выпили и несколько минут молча поглощали свинину, солёные огурцы, бутерброды с икрой, какие-то салаты и маслины. Хозяева знали, что пришелец из южных краёв обожает солёные маслины, но первым их распробовал Олег. Помолчали, пока заходила девушка с чугунком парящей картошки. Девушку задерживать не стали.
Проявили взаимную вежливость — порасспрашивали друг друга о жёнах, о детях.
Выпили и за них. Решили сделать перерыв и вообще — не напиваться. Правда, Лёва заметил:
— Это мне уже довольно, а вот ему, — он кивнул на Олега, — ещё бочку можно влить!
Олег возразил:
— Ладно вам, я тут к вашему приезду уже…подготовился. Кстати, о Яхве… Лёва, расскажи-ка ещё раз о духовности алгебры.
— Далась тебе эта алгебра!
И Лев повторил свою сентенцию с решёткой и окурками.
Брехт не был бы членом этого «тайного ордена математиков-экстремалов», если бы тут же не включился:
— Существует самая честная игра — бросание костей. На востоке эти кубики называют «зариками». Так вот, какая теория объяснит тот факт, что при игре в кости «новичкам всегда везет»?
Олег вставил:
— То же самое — рулетка! Любой крупье подтвердит — новичкам везет!
Лёва опять оживился:
— Все слышали про «русскую рулетку»? В барабан револьвера вставляется один патрон. Бросается жребий — кому начинать. Первый дуэлянт прокручивает барабан револьвера, подносит его к виску и нажимает курок. Второй дуэлянт, не прокручивая барабан, подносит револьвер к своему виску и нажимает курок. Обычно после одной попытки с каждой стороны дуэль прекращается. Достоинство такой дуэли в том, что, если будет убит один из дуэлянтов, второй не обвиняется в убийстве. Ведь погибший застрелился сам, да ещё в присутствии свидетелей! Секунданты следят за тем, чтобы оба дуэлянта честно соблюли правила. Барабан револьвера рассчитан на семь патронов. Следовательно, вероятность того, что после пяти дуэлей хотя бы один из дуэлянтов должен быть убит, равна… сейчас посчитаю…
— Восемьдесят четыре процента! — прикинул в уме Брехт.
— А при десяти дуэлях вероятность смертельного исхода составит…
— Почти девяносто восемь процентов, — опять блеснул быстротой устного счета Брехт.
— Можешь работать калькулятором, — констатировал Олег. — Вали дальше, Лёва!
— А вам известно, чтобы на таких дуэлях, которые, кстати, были весьма популярны в российской армии девятнадцатого века, хоть один дуэлянт застрелился?
Подтянули журнальный столик на колёсиках. Лёва проверял на какой-то салфетке расчёты Брехта. Олег, выполняя миссию «расстановки фигур», припомнил ещё пример:
— Теория вероятности была когда-то особенно любима артиллеристами. Кстати, на учениях мы часто видим, как доблестные слуги «бога войны» поражают цель с первого, второго или третьего выстрела… так откуда у пехотинцев убеждение, что снаряд в воронку от предыдущего снаряда больше не попадёт? Может быть, снаряд не попадает второй раз только в ту воронку, в которой спрятался боец? Уж если люди друг друга не щадят, то вмешивается душа теории вероятности?
Лёва подвел итог:
— Итак, мы имеем несколько замечательных примеров, подтверждающих наличие души в теории вероятности. Но для систематизации и выдвижения определённых постулатов их мало!
Брехт вмешался опять:
— Это тот самый случай, когда без пол-литры не разберёшься!
Лева рассмеялся:
— Он теперь блещет русским фольклором!
Но Брехт уже завёлся:
— Так, ребята. А ну, помолчите и послушайте, что скажу.
Он тоже пересел к камину.
— Значит так. Если по всем этим примерам ставить эксперименты, то они докажут, что мы не правы, и, следовательно, ни о какой душе в теории вероятности нечего и рассуждать. Парадокс в том, что в данном случае эксперимент — под запретом! Никогда эксперимент не подтвердит правоту гадалки или справедливость гороскопа. Результат имеет вес исключительно в тех случаях, когда о том, что проводился опыт, мы можем судить только после его окончания.
Опять, демонстрируя свою академичность, вмешался Олег:
— Ребята! А ведь мы только что получили принцип неопределённости для теории вероятности, который звучит так: если ставится эксперимент, то формула подтверждается, а если эксперимент не ставился — формула опровергается. Нет, не опровергается, а скажем так — не работает.
Брехт уточнил:
— Термин «принцип неопределённости» ввели учёные, занимающиеся физикой элементарных частиц. Но мы не физики. Мы математики. Нужен план!
Олег объявил:
— Надо ещё выпить!
Теперь и Лев согласился на горилку. Выпили по полной рюмке. Закусили. Опять пересели к камину и закурили, Олег и Брехт — сигареты, Лев — трубку.
Лев же и продолжил обсуждение:
— Брехт прав! Принцип неопределённости проявляется только после опыта, который не замышлялся. Давайте переварим этот факт. Получается, что результат опыта зависит от позиции наблюдателя?
Теперь осенило Олега:
— Тогда почему мы зациклились на теории вероятностей? Есть же теория, изучающая результаты! В том числе — не обязательно по плановым экспериментам!
— Математическая статистика! — в один голос воскликнули Лёва и Брехт.
— Вот именно! А теперь подумайте, как поставлено дело в этой науке. Сначала люди получают кучу результатов. Потом её, эту кучу, исследуют, выискивают закономерности, сравнивают с известными из теории — то есть из предыдущего опыта — параметрами случайных событий, выбирают распределения наиболее близкие, то есть примерно коррелирующие, и, наконец, подгоняют под какое-то правило. И только после всех этих процедур выводят формулы, по которым можно описать распределения случайных величин и даже построить графики.
Олег подхватил:
— При этом из старой доброй теории вероятностей вытряхивают ту самую душу!
— А мы отнесемся к ней, к этой самой душе, бережно! Но с какой стороны зайти, чтобы подкопаться под математическую статистику, не потревожив душу её основы — теории вероятностей? — задумчиво проговорил Брехт.
И все трое притихли. В капилляры их мозгов медленно, но неумолимо просачивался алкоголь. По их телам разливалось блаженство.
Так же неумолимо, напоминая о господстве теории вероятности в окружающем мире, по жестяному подоконнику стучал дождь. За окном сумерки сменились чернотой вечера.
Романтику атмосферы вечера нарушил Лёва:
— Мы рано поднимаем эту проблему. Давайте продолжим после охоты!
За это предложение выпили ещё по рюмке…
Никто из святой троицы математиков-экстремалов в этот лирический час не мог знать, что сейчас подходила к своему концу их последняя встреча.
«Хозяин околонулевой окрестности», наверное, подслушал их беседу…
Редкое в средней полосе Европы явление — ураган — унёс в Польше четырнадцать жизней. Перед тем, как мгновенно угаснуть, ураган одним злым языком лизнул украинское Подолье. На кончике этого языка ураган отметился ещё более редким явлением — белой молнией.
О человеческих жертвах урагана в украинских СМИ никаких сообщений не было…
«Всё, что мы делаем сейчас, мы делаем для того, чтобы впредь этого не было»
(Главный архитектор СПБ, дословная
фраза из выступления по 5-му телеканалу)
Станислав Будяк
Родился 14 ноября 1935 года в учительской семье.
1953-55гг учился на мехмате Киевского университета. В 1959 г. закончил Череповецкое военное училище связи, в 1968 — закончил Ленинградскую военную академию связи и получил назначение в Узбекистан. После выхода в запас работал на нескольких гражданских производствах: Спецмонтажстрой СССР, Узмедтехника, Ташкентский авиазавод. Вернулся в Россию в 2000 году.
В 1963-68гг занимался в литобъединениях Ирины Маляровой и Всеволода Азарова, тогда же печатался в нескольких коллективных сборниках поэзии.
Прозу начал писать в 2008 году.
Первая прозаическая публикация автора.
Прошло уже несколько дней, как мы с Пашкой вернулись в город. Я почти ежедневно созванивался с родителями, с бабулей: надо было всех оповещать о том, что ребёнок жив, здоров и питается как положено — три раза в день. Легенда о том, что занимаюсь с одноклассниками, дотягивая их до терпимого уровня знаний, работала.
Оставалась Лена…
Чем дольше я ей не звонил, тем стремительней таяла моя решимость. Я чувствовал свою вину, и с каждым ушедшим днём это чувство увеличивалось, угрожая затопить меня полностью, и тем более безвыходной казалась ситуация, которую создал сам. Я с ужасом ждал финала — её приезда, как часа расплаты. Пашка видел мою подавленность, но вопросов не задавал. В таких делах нет помощников — свою круто заваренную кашу я должен съесть сам. Хуже всего было то, что чувства к Лене, несмотря ни на что, не менялись: мне казалось, что я по-прежнему её люблю. Ждал и боялся. Боялся и… ждал.
В городе было пыльно, жарко и скучно. Скутер остался в деревне, а трястись в плавящейся от жары маршрутке с потными, изнурёнными зноем земляками до ближайшего водоёма, было не удовольствием, а пыткой. К тому же — уже полностью оккупированного жаждущими отдыха на природе. Мы с Пашкой однажды проделали этот путь и повторить больше не пытались. И я предложил съездить на несколько дней отдохнуть на турбазе, на что Пашка с радостью согласился.
Турбаза «Сосновый бор» находилась за сто километров от города в сосновом бору, потому так и называлась, на берегу рукотворного водоёма-озера, образовавшегося путём перегорожения небольшой лесной речушки дамбой. Недельный отдых заканчивался как раз к приезду моих, так что ненужных вопросов не предвиделось. Пашкиной матери пришлось рассказать о мифическом друге, якобы пригласившем нас на дачу. Да! Тяжела жизнь подростка! Но делать было нечего. Сидеть днями в душном городе на лавочке у дома — удовольствие ниже среднего!
Мне никогда раньше не приходилось напрямую сталкиваться с оплатой крупных покупок по понятным причинам — я был ребёнком, и за всё платили родители. Недельный отдых на двоих оказался довольно дорогостоящим удовольствием, несмотря на то, что это был не юг, а всего лишь база в черте нашего района. Но мы с Пашкой с некоторых пор были платёжеспособны. Путёвки, проезд — всё оформили без проблем и, собрав по-быстрому дорожные сумки, с утра выехали из города.
Поселили нас в двухместный уютный летний домик с выходом на озеро и с крошечным двориком: мангал, небольшой столик под грибком, раскрашенный мухомором, складные стульчики. Сосны, воздух, пляж — свобода на целую неделю! От прочих благ цивилизации — кафе-столовой, маркета, баскетбольной площадки, клуба, сауны отделяла уютная аллейка, засаженная по краям дорожки густо разросшимся шиповником. Мы с Пашкой только что не визжали от восторга, увидев всё это воочию, а не на рекламных проспектах. Это был рай!
Кормили нас в общей столовой утром и в обед. Блюда, приготовленные по-домашнему — вкусно и сытно, сметались нами на ура! Мы делили стол с семейной парой за сорок — приветливыми и милыми людьми. Ирина Ивановна, видя Пашкин непомерный аппетит, взяла над ним негласное шефство, подкладывая кусочки повкуснее с общих мясных и сырных блюд. А её супруг, Олег Борисович, с беспокойством поглядывал на тощего прожорливого суслика, всерьёз опасаясь за сохранность его желудка. Зря! Я давно подозревал, что Пашин желудок может при необходимости переварить даже камешки и мелкие ракушки.
После завтрака мы шли на баскетбольную площадку, где нас уже ждала импровизированно сколоченная команда игроков. Напрыгавшись и набегавшись с мячом, мы, потные, летели на озеро, с разбегу бросаясь в волшебную, живительную влагу. После обеда основная масса отдыхающих разбредалась по своим домикам на двухчасовой отдых. Наступало временное затишье. Мы тоже возвращались в своё жилище, принимали душ, опускали шторы и отдыхали на ещё в первый день сдвинутых вместе кроватях.
Пашка даже здесь умудрялся читать, накачав себе в планшет разной фантастики. Я его предпочтений не разделял, поэтому либо играл в какую-нибудь игрушку в телефоне, либо всячески мешал Пашке углубиться в мир зелёных человечков с антеннами вместо ушей и прочей инопланетной братии. Пашка отмахивался, отбрыкивался и, наконец потеряв терпение, с яростью поднятого из зимней спячки медведя набрасывался на моё беззащитное тело, беспорядочно молотя, щипая и даже кусаясь. Это было настолько уморительное зрелище — его возмущённая мордаха Моськи, нападающей на слона — что мой смех ослаблял мои оборонительные способности.
И всё-таки я подлавливал момент, когда его кулачки не так часто мелькали в воздухе, опрокидывал на спину и… наступало моё время чинить расправу.
«Мой… мой… всё моё: ушки… носик… глаза… губы… мягкие, нетерпеливые…. кожа… тонкая, чувствительная… на каждое моё прикосновение… дыхание, переходящее в постанывание… бёдра… горячие, зовущие… моё… всё моё… глубже… ещё… м-мм… сладко… сомну… съем… зацелую… за-лас-каю… за-лю-блю… выпью… до дна… до звёзд… да… да… мой…»
Пашка — отзывчивый, податливый, трепещущий в моих руках, пахнущий травой, зноем, топлёным молоком… Пашкой…
Знакомый до каждой родинки, каждого изгиба, каждой складочки… каждой жилки на светлой, тонкой коже…
Это было всё моё, только моё — солнечное, родное, постанывающее, только мне принадлежащее — лохматое моё чудовище, моя выгибающаяся, мокрая, падающая без сил пружинка!
Утомлённые, расслабленные, заласканные, наскоро обтерев друг друга влажным полотенцем, мы летели и с разбегу падали в прохладную глубину озера.
Пару раз ходили вечером на дискотеку. Правда, сие мероприятие Пашке жутко не занравилось: мой парень, а про себя я его так величал, оказался ещё тем ревнивцем. Оба раза меня пыталась закадрить пара не слишком трезвых дам, упорно приглашая то потанцевать, то погулять «в тени садовых аллей». Они были лет эдак на шесть-десять старше нас с Пашкой, что очень приблизительно: никогда не умел определять возраст женщин — все, кому было за двадцать пять, казались мне старушками. Мой Отелло недоделанный тащил меня хохочущего чуть ли не волоком до самого нашего домика с этой дискотеки.
Да нам и не требовалось ничьё общество. Нам с Пашкой хорошо было вдвоём.
Я, кстати, тоже замечал пару-тройку заинтересованных взглядов, обращённых на Пашку. Правда, эти взгляды принадлежали не женщинам…
В остальные пять вечеров мы устраивали себе вечерние посиделки во дворике с шашлычком. Сидели, как два пенсионера, под грибком за обильно уставленным разными вкусностями столом, любовались озером, небом, догорающими углями в мангале. Тёплый вечерний воздух — смесь запахов хвои, озёрной воды, шашлычного дымка, медовых трав и ни с чем не сравнимого аромата середины лета. Красота! Жизнь! И мы с Пашкой вдвоём среди этого великолепия! За всё время нашего отдыха мы ни разу не вспомнили ни о каком Безвременье, как будто его и вовсе не существовало.
А ночи… ночи тоже принадлежали нам. Но мы ни разу так и не дошли до самого главного, хотя оба думали об этом, но ни он, ни я вслух не заговаривали. Ещё было не время… Ещё была Лена… Но об этом мы тоже не говорили.
Мы и не заметили, как райская неделя подошла к концу.
***
Вот и завершился наш незабываемый отдых «на даче у друга». Опять пыльно-мусорно-бетонный автовокзал, гомон, суета приезжающих и отбывающих пассажиров с чемоданами и дорожными сумками, нагромождение автобусов, автомобилей, палаток и трейлеров с далеко неаппетитными запахами вокзальной еды — обычная, немного грустная картинка, сразу вернувшая нас в реальность из соснового рая.
Слегка придавленные этой самой реальностью, поёживаясь от утреннего сырого ветерка, мы с Пашкой наконец погрузились в маршрутку.
— Паш, сейчас бросишь сумку и приходи ко мне, позавтракаем вместе. Чёт не хочется дома одному торчать. Окей?
— Окей! Ты тогда не лезь сразу в душ, а готовь чего-нибудь. Я жрать хочу. В булочную ещё сгоняю и молока куплю.
— Вот тогда и приготовлю, как придёшь.
— А что готовить будешь? Может колбаски ещё прихватить?
— Ну, прихвати, омлет пожарю. Дома холодильник пустой, в центр потом сгоняем — закуплюсь.
Так, лениво переговариваясь о том о сём, вливаясь в привычный обыденный ритм, мы доехали до нашей остановки.
Во дворе уже во всю орудовала своей метлой вечная дворничиха тётя Тася, покрикивая на стайку голубей. А у подъезда на лавочке сидела Лена. Мы с Пашкой встали как вкопанные. Глухо об асфальт ухнула сумка, выпавшая из его руки. Ленка тоже нас увидела и со вскриком: «Тимур!» — кинулась ко мне, провожаемая любопытным взглядом тёти Таси. Не добежав пары шагов, остановилась, а потом, расплакавшись, бросилась мне на шею и накрыла губы поцелуем. Я машинально прижал её к себе свободной рукой. Пашка поднял сумку и, сказав куда-то в сторону:
— Ладно, пока! — пошагал дальше, к своему дому.
— Тёма, ты почему не звонил, куда пропал? Я думала, с тобой что-то случилось. Вот сорвалась раньше, еле родителей уломала меня одну отпустить из Краснодара. Я уже третий день как приехала, а тебя нет. И спросить не у кого. Каждый день с утра тут тебя у дома жду. Ты где был? Откуда вы приехали? — возбуждённо тараторила Лена, перемежая слова со всхлипами и ударяя меня кулачком в плечо.
— Ну, чего стоим? Пошли! Почему молчишь… не ожидал?
— Я… — прохрипел не своим голосом. — Я тебя слушаю. Ты же слово не даёшь вставить. Ждал, конечно, просто не ожидал сейчас.
— Значит сюрприз получился! — с улыбкой сказала Лена, смахнув ладошкой слезинки со щёк, и ещё раз чмокнула меня в щёку. — Ну, идём! Я немного замёрзла, пока сидела. И дворничихе тут цирк устроили: вон стоит — забыла, как рот закрывается.
Я часто представлял в мыслях нашу встречу с Леной. Но чтобы так! Кажется, это был худший вариант из всех, который я мог себе представить. Чувствовал себя мелким воришкой, которого поймали за руку. Не знаю, что они чувствуют при этом, но именно это сравнение пришло на ум. Хотелось сказать Ленке: «Лен, ты иди пока домой, давай попозже встретимся», — и бежать следом за Пашкой. Ситуация складывалась — хуже некуда, и то, как он ушёл, мне очень не понравилось! Но вместо этого сказал:
— Идём конечно! — и, взяв за руку, повёл к своему подъезду.
«Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро!»
Никогда не задумывался, насколько мудра эта шутливая фраза. Может, Ленке она тоже пришла на ум, потому что оба, зайдя в квартиру, почувствовали себя скованно.
— Ладно, Тём, ты занимайся своими делами, я тебя в гостиной подожду. Тебе же с дороги умыться надо. Слушай, а давай я пока завтрак приготовлю? — и, не дожидаясь моего ответа, умчалась на кухню.
Не такой встречи ждала Лена — я прекрасно это осознавал. Но ничего не мог с собой поделать: в меня по самое горло был вбит кол, который мешал нормально дышать и двигаться. И мне никак не удавалось от него избавиться, как я ни пытался.
Я прошёл в свою комнату и, сев на кровать, с силой потёр лицо:
«Чё ж мне так везёт-то, как утопленнику? Почему всё в кучу, всё сразу? Как теперь разгребать? Ладно, будем, как грится, решать проблемы по мере их поступления! А пока — в душ!»
И я направился в душ, дабы немного прийти в себя под ледяными струями и хоть на какое-то время отдалить момент наступления моего неотвратимого позора.
Из кухни тем временем начали распространяться ароматные запахи свежеприготовленной еды и негромкое Ленкино мурлыканье какого-то мотивчика. Я посмотрелся в зеркало и, увидев совершенно дебильную рожу, мысленно обложил себя крепким матом, дабы прийти в чувство и выйти из образа пацана с картины «Опять двойка»*. Тряхнул влажными волосами, приклеил на лицо милую улыбку, по крайней мере надеялся, что она выглядит действительно милой и скрывает мою идиотскую растерянность, и зашёл наконец на кухню. Лена приготовила яичницу с хлебом недельной давности, за неимением лучшего, и уже накрыла на стол.
Я видел, что она тоже напряжена, но изо всех сил старается это скрыть за напускной весёлостью. Надо было как-то выходить из этого состояния. Я остановился у дверей и сделал удивлённые глаза:
— Ух, ты! Из ничего что-то? Ты — волшебница!
Лена замерла и настороженно, с растерянной улыбкой, посмотрела на меня в ожидании… в ожидании, когда же я наконец отомру и стану прежним. Действительно, когда?
Обругав себя мысленно сволочью, подошёл и прижал её к себе.
— Прости, веду себя, как болван. Очень неожиданно ты появилась. Такая красивая! Вот я и… обалдел!
Лена судорожно выдохнула мне в плечо и прижалась, обхватив руками за талию.
— Я уже было подумала, что ты мне не рад. Почему не звонил? Я чуть с ума не сошла за эти дни, чего только не передумала, — она подняла голову. — Ты же рад, что я приехала?
— А сама как думаешь? Конечно рад! Давай завтракать, всё остынет. Ты же голодная?
Ступор никак не проходил. Сделал несколько неудачных попыток изобразить умирающего от голода и отложил вилку: делать вид, что всё очень вкусно, не чувствуя вкуса еды, было выше моих сил. Мне кусок в горло не лез. С извиняющейся улыбкой взялся за чай.
Ленка тем временем болтала не умолкая, что было уже хорошо, и мне оставалось только кивать и делать заинтересованную мину. Таким мудаком, как сейчас, я себя ещё никогда не чувствовал. Передо мной сидела Лена — моя Ленка! — а я ничего не чувствовал, кроме отвращения к самому себе.
«Пашка… этот её внезапный поцелуй на его глазах… да лучше бы мне сдохнуть! Господи, как же из этого дерьма выбираться-то? Мразь ты Тёма, мразь и подонок!»
Наконец пытка завтраком окончилась. Мы пошли в гостиную и я, идиот, включил телевизор. Лена, как будто споткнувшись, замерла в дверях.
— Тём, я всё-таки пришла не вовремя.
— Ну, что ты, Лен!..
— Не возражай, вижу: ты устал с дороги. Давай, тогда лучше вечером встретимся?
Я подошёл, и медленно подняв руку, отчего Ленка вся напряглась и прикрыла глаза, поправил сбившийся локон.
— Конечно встретимся, Лен! Я позвоню.
Ленка открыла глаза и посмотрела на меня, как на незнакомого:
— Нет, ты всё-таки какой-то не такой. У тебя что-то случилось, Тём? Что-нибудь серьёзное?
— Н-нет, всё нормально. Вечером поговорим, а сейчас я и правда туго соображаю, — и с усмешкой добавил:
— Ты так… удивила! До сих пор в себя прийти не могу.
В прихожей она ещё раз попыталась улыбнуться, но губы подвели — дрогнули:
— Даже не поцелуешь на дорожку?
Я наклонился и, притянув её к себе, прикоснулся губами к полураскрытому рту.
И как выстрелило картинкой: наш жаркий, кусучий, сумасшедший поцелуй с Пашкой. Дыхание сбилось, как будто получил удар под дых. Провёл губами по пульсирующей на виске жилке и отстранился.
— Нацелуемся ещё! Ты же сегодня никуда не уезжаешь?
«Тупая скотина, что ты мелешь?»
— Ладно, Тём, до вечера, позвони в семь.
— Пока. До вечера.
Уже закрывал дверь, когда она обернулась:
— Тём… у тебя кто-то есть?
— Лен, ну что ты выдумываешь? Кто у меня может быть? — и, распахнув дверь, рывком притянув её к себе, поцеловал — отрывисто, грубо.
Она застонала, вся подалась вперёд и судорожно вжалась в меня, как будто ища защиты.
Я провёл губами за ухом, зарывшись носом в шелковистые локоны: они пахли всё так же — Ленкой.
— Всё будет нормально, Лен. Всё хорошо! Не придумывай себе ничего, ладно? — прохрипел я севшим голосом.
— Угу! Я пойду. Отдыхай.
Ещё постоял, подождав когда она скроется в лифте, махнул на прощание рукой и закрыл дверь. В прихожей стояла звенящая тишина, или это у меня в голове так звенело, я не понял. Посмотрел в зеркало на долбаёба, решившего посидеть сразу на двух стульях:
— Типичный конченный у-блю-док! — произнёс раздельно по слогам, глядя с отвращением на зеркального себя. — «Хорошо» — говоришь? — и плюнул на своё отражение:
— С-сука!