На следующий день Ширяй явился домой днем, как только Млад вернулся с лекции, и хотел незаметно проскочить в спальню. Но Млад с порога заметил, что с ним что-то не так: невозмутимый и полный достоинства парень напоминал побитую собаку. Сначала Млад не понял, что с ним, и хотел оставить в покое, но когда и через полчаса тот не вышел из спальни с неизменной книгой в руках, Млад забеспокоился и заглянул к нему сам. Добробой ушел в Сычёвку за молоком и еще не вернулся (поговаривали, у него там появилась девушка), и послать к Ширяю второго шаманенка не удалось.
Парень лежал на постели лицом к стене, странно вытянув руки, и не оглянулся на скрип двери – Младу показалось, что он плачет.
– Ширяй, – Млад подсел поближе, – ты чего, заболел?
Тот замотал головой, ни слова не говоря.
– Что-то случилось?
Тот снова покачал головой и ничего не ответил.
Млад окинул его взглядом – в спальне было темновато, – и только нагнувшись пониже, заметил, что на руках у парня страшные ожоги в черных разводах.
– Ты чего сделал-то, а? – сердито спросил он, догадываясь, что произошло.
– Ничего, – буркнул Ширяй и шмыгнул носом.
– Ты повернуться можешь? Я посмотрю.
– Да ничего не надо смотреть, заживет как-нибудь.
– Я тебе заживу! Поднимайся! Пошли за стол! – Млад редко кричал на учеников, но тут не удержался. Ширяй, видно, не ожидал ничего подобного и начал медленно и неуклюже вставать. Глаза у него действительно покраснели и опухли, а он не мог даже стереть с лица слезы: кисти были обожжены со всех сторон. Млад подхватил его под локоть, потому что парня шатало, довел до стола, по дороге сняв с полки полотенце, и усадил на лавку.
– Посиди немного, сейчас я лампу зажгу, темнеет уже, – для начала он вытер Ширяю глаза и нос: вдруг вернется Добробой и увидит, что Ширяй плакал? – Давай рассказывай: как тебе в голову это пришло?
– Что? – Ширяй прикинулся ничего не понимающим.
– Ничего. Рассказывай.
– Ты что думаешь, я один такой? – вскинул тот глаза. – Да половина студентов попробовала! Все спорят и все руки в угли суют!
Млад опустил руки и сел рядом с Ширяем.
– Вы что, не в своем уме? – тихо спросил он.
– А что? Если я прав, значит, должно получиться! А я ведь тоже шаман!
– Какой ты после этого шаман! А? Ты что, не понимаешь? И о чем же ты таком спорил, что для этого надо было руки в угли совать?
– Да из-за девчонки, – буркнул Ширяй, – что она меня выберет…
– Да ну? А ты в этом нисколько не сомневался?
– Не сомневался! Все сомневались, а я не сомневался! Пока… пока не попробовал. А они испытать меня хотели. А я тоже… тоже испытать хотел.
– Ну и дурак… – Млад поправил фитиль лампы и подумал, что ведет себя в точности как дед в таких случаях. – Шаман должен понимать, когда нужна помощь богов, а когда можно обойтись своими силами. Ради Правды можно пойти на смерть, а ухарство того не стоит. Достойно десятилетнего мальчишки, а не того, кто прошел пересотворение.
– Да я понял уже…
– Больно было? – Млад похлопал парня по плечу.
– Жуть… Угли еще к коже приклеились – не стряхнуть… Знаешь, как все надо мной смеялись? Никогда не забуду.
– Правильно смеялись: нечего бахвалиться, – Млад вздохнул. – Да ладно. Не переживай. Мало мы глупостей в жизни делаем, что ли?
– То-то и обидно, что правильно смеялись… – проворчал парень.
Когда вернулся Добробой, Млад успел перевязать Ширяю руки. Он хотел уложить его в постель, но тот воспротивился – остался за столом читать книгу. Приходилось время от времени переворачивать ему страницы. Добробой же, с порога увидев повязки, расхохотался.
– И ты, что ли? Ну вы даете! Я троих таких по дороге встретил – с врачебного шли!
– Ничего смешного не вижу, – Млад сжал губы. – Ему больно, между прочим…
– Так от глупости никакие лекарства не помогут! – продолжал со смехом Добробой.
– Ты шибко умный, – прошипел Ширяй сквозь зубы.
– Молоко-то не прокисло? – спросил Млад, покосившись на Добробоя.
– Не, я вечерней дойки дождался. Тепленькое… Хочешь, Млад Мстиславич?
– Ну налей… И Ширяю налей тоже. Мы его теперь с ложки недели две будем кормить.
– Коляда, между прочим, скоро… – вспомнил вдруг Добробой. – Собирались же, личины делали… А ты? Как колядовать-то будем? И Карачун завтра.
Самый короткий день в году начинался хмуро и недобро. Выйдя на крыльцо, Млад почувствовал приближение не метели даже – бурана. Северный ветер завывал потихоньку, пробуя свои силы, гнал мрачные тучи низко к земле и поземок вдоль тропинок. Над коллежскими теремами вились дымы: занятий не было, все пекли ржаные хлебы и грелись у печек, рассказывая друг другу страшные сказки.
Хийси прятался в будке – в этот день нечего делать на дворе, даже собаке это понятно, а уж такому лентяю, как Хийси, только дай волю не высовывать носа на мороз.
Млад обогнул университет справа и вышел на крутой берег Волхова, разглядывая небо на севере. На открытом пространстве ветер задувал еще сильней – холодный, недобрый ветер: внезапным его порывом едва не снесло треух с головы, набило снежной крупы за воротник и дернуло полы полушубка.
– Что, дед Карачун, тебе не нравится, что я задумал? Так не у тебя же спрашивать буду, – усмехнулся Млад.
Ветер хлопнул по лицу широкой, тяжелой ладонью, взвился с тонким воем вверх и растекся по берегу юрким поземком, словно змей.
Млад еще раз посмотрел на небо и свернул к университетскому капищу.
Там вовсю готовились к празднику: студенты носили дрова для костров и смолили факелы, три волхва что-то бурно обсуждали, водя пальцами по небу, сычёвские мужики расчищали снег.
– Здорово, Млад Мстиславич! – наконец заметил его один из волхвов. – Что скажешь?
– Буран будет к ночи. Начинайте раньше и костры не ставьте высоко – к теремам искры полетят.
– Так северный же ветер, как же к теремам?
– С Волхова дунет – как раз в ту сторону и получится, – пожал плечами Млад.
– Хорошо, что предупредил. Настоящий Карачун, ты чуешь? – волхв подмигнул Младу.
– Ага, – рассеянно кивнул Млад, – красиво должно получиться.
– Что-то ты сегодня невесел. Видал, пол-университета вслед за тобой вчера угли из печек таскали?
– Видал… – вздохнул Млад, поморщившись.
– Уел ты Осмолова, да как уел! Не хочешь сегодня на празднике выступить?
– Нет, я ночью подняться хочу.
– Силы бережешь? Ну, давай. А что это вдруг – подняться? Обязательно сегодня?
– Шаманская болезнь начинается, почти месяц не поднимался. А тут такая ночь…
Дана ждала его – сегодня она была одна, Вторуша сидела дома, в Сычёвке.
– Я думала, ты еще затемно придешь, – она сама сняла с него треух и отряхнула, приоткрыв дверь в сени.
– Сегодня буран будет, я на капище ходил, предупредить.
– Мед будешь пить?
– Нет. Воды выпью, – Млад снял валенки и пошел за стол.
– Что это ты? Никак наверх собрался?
– Ага.
– Жаль, – вздохнула Дана, приподнимая плечи, – такая погода сегодня… Я думала, мы до вечера тут останемся…
– Так и останемся, если ты хочешь, – пожал плечами Млад.
– Я совсем о другом, чудушко, – она посмотрела на него исподлобья.
– А… – догадался Млад. – Нет, не надо… Перед подъемом – не надо бы. Но если ты хочешь…
– Нет, милый мой, я как-нибудь переживу.
– Тогда просто посидим, а? Только перед праздником мне надо домой заглянуть. Ширяй, представь, вчера руки обжег…
– Что, и он тоже? – Дана покачала головой. – Если ты думаешь, что подал пример только студентам, так нет: в Новгороде вчера было то же самое – давние споры решали.
Она села за стол, плеснула ему теплой воды из ковша и переспросила:
– Может, чуть-чуть патоки добавить?
– Не надо. Мне и так тяжело будет подниматься. И погода сегодня такая…
– А что это тебя наверх потянуло? Дождался бы хорошей погоды.
– У меня шаманская болезнь начинается. Месяц не поднимался, – повторил Млад, пряча глаза, и нисколько не солгал: утром он проснулся с сосущей тоской в груди и болью в суставах.
– Младик, что-то мне это не нравится… Ты мне не врешь?
– Нет, – поспешил ответить он.
– А ты не для Родомила ли, часом, собрался наверх?
Млад покачал головой и потупился: он ненавидел что-то скрывать именно потому, что врать ему никогда не удавалось достоверно.
– Младик, не смей этого делать, слышишь?
Он взял ее за руку и снова покачал головой:
– Дана, я сам решу… Я сильный шаман, я знаю, что делаю. Не надо, я не хочу это обсуждать…