На следующий день Ника едва не опоздала к прибытию самолета и гнала машину с непозволительной скоростью. Конечно, девочки бы не растерялись, они были приучены к самостоятельности, но все равно — заставлять их ждать в аэропорту не следовало. Она вбежала в зал для встречающих в ту секунду, когда ее близняшки показались на его пороге с противоположной стороны.
— Мама! — хором крикнули они, сияя радостными улыбками.
Ника старалась воспитывать их сдержанными в проявлении чувств, как подобает женщинам высокого социального положения; девчонки же, напротив, росли шумными, эмоциональными и искренними. Но на этот раз она и сама не удержалась, кинувшись им навстречу, — за пять месяцев разлуки она столько раз представляла себе эту встречу!
— Марта! Майя! — Ника прижала к себе дочерей, целуя их белые головки.
Девочки вытянулись с зимы, но в них еще не появилась подростковая угловатость и сохранилось детское очарование. Длинными, чуть нескладными ножками и широко распахнутыми глазами они напоминали оленят, с любопытством глядящих на мир. Они унаследовали от Ники то, что она называла «породой»: в них уже проглядывали будущие совершенные пропорции, правильные черты лица, оленья грация движений. И от отца им досталось самое лучшее, что в нем для этого нашлось, — легкие светлые волосы, которые вились так же, как у матери.
Никто не мог различить ее девочек; чужим людям они всегда казались абсолютно одинаковыми. Ника же с самого их рождения знала, кто из них кто, но ей было трудно объяснить, по каким приметам она их различает. У Марты слегка другой взгляд, быстрый и короткий. Она смелей и напористей Майи, наверное, потому что старше ее на несколько минут. И губы Майи сложены совсем не так, мягче и круглей. Неуловимая для посторонних разница всегда бросалась Нике в глаза. Алексей же научился различать детей не сразу, но и он имел свои особые приметы, более простые и понятные мужскому глазу.
Алексей обожал дочерей. Отношение его к Нике всегда было ровным и спокойным, он скорей ценил ее как дорогую и красивую вещь, украшение его жизни, что нисколько не мешало ему уважать ее и прислушиваться к ее мнению. Дети же превращали равнодушного и эгоистичного Алексея в пылкого и трепетного папашу, готового исполнять любые прихоти своих очаровательных дочурок. Ника скучала, играя с детьми, и делала это скорей в воспитательных целях, а муж готов был возиться с ними до бесконечности. Может, поэтому среди их игрушек чаще обнаруживались радиоуправляемые машинки, железная дорога, роботы-трансформеры и конструкторы, чем куклы.
Ника прикладывала множество усилий к тому, чтобы дети не выросли избалованными и капризными; Алексей же не видел в этом ничего дурного, чем невероятно ее раздражал. Однако жаловаться ей было не на что — девочки росли мягкими и покладистыми, несмотря на проказы и природную живость. И воспитатели из частной школы обычно хвалили их и восхищались их способностями, о чем регулярно писали родителям. Алексея эти письма приводили в восторг, Ника же рассматривала их скептически: безусловно, в хороших школах принято радовать родителей успехами детей и своими силами справляться с возникающими проблемами.
Всю дорогу до Долины близняшки наперебой рассказывали ей о школе, учителях и одноклассниках, и Ника слушала их вполуха, тем более ее комментариев они не требовали, а ей это было не слишком интересно. Вот вечером приедет Алексей и выслушает их внимательно и с интересом. Ника же просто радовалась их щебету, солнечной дороге и чувствовала, как приподнятое настроение детей передается ей самой. Ночные кошмары показались ей наваждением, странной фантазией, не заслуживающей серьезного внимания.
Десять дней пролетели незаметно. Илья закончил сруб большого дома, а на баню леса не подвезли, поэтому у них с Мишкой образовалась масса свободного времени.
На второй день после приезда Сережки ему позвонила Лара. Они завтракали, а она так кричала в трубку, что Илье все было слышно:
— Сережа, ты где? Почему ты не у бабушки?
— Я у папы. Мы решили, что я могу и здесь пожить.
— Как? Почему? Немедленно дай трубку отцу!
Илья втянул голову в плечи — этого следовало ожидать. Сережка протянул ему мобильный.
— Тебе не стыдно? Ты же обещал! Зачем ты потащил ребенка в свою ужасную бытовку? Где он там спит? Как он будет питаться?
— Лара, все будет хорошо. У меня не бытовка, а избушка. У нас чисто, воздух свежий, речка через дорогу. И готовлю я каждый день.
— Что ты там готовишь? Бутерброды и макароны с сосисками? Ты испортишь ребенку желудок! Детям каждый день надо есть суп, ты готовишь ему супы?
— Клянусь, я каждый день буду готовить супы… — Илья был готов пообещать все что угодно.
— Да? Из пакетика? Или из бульонных кубиков?
— А из чего надо?
Лара шумно вздохнула.
— Немедленно вези его к бабушке! Там за ним будут нормально присматривать.
— Не повезу. Когда вернешься, можешь попробовать лишить меня родительских прав. А сейчас — не повезу.
— С тобой бесполезно разговаривать!
Илья пожал плечами и подмигнул Сережке.
— Мама разрешила? — спросил тот.
— Не-а, — хмыкнул Илья. — Но можем же мы иногда ее не слушаться?
Илье она больше не звонила, а Сережка болтал с матерью спокойно — наверное, ей пришлось смириться с их выходкой.
Вероника не вняла предупреждениям — через три дня после приезда Сережки привезла в Долину дочерей. Сережка немедленно взял их под свое покровительство. Во-первых, другие дети поблизости не жили, а ему хотелось с кем-то играть, а во-вторых, девчонки по части проказ дали бы фору любому мальчишке. Сережка был старше, поэтому посматривал на них сверху вниз, а кроме того считал себя мужчиной, что давало ему дополнительные преимущества.
До поры до времени в избушку они не входили — боялись. И считали Сережку отважным только потому, что он там живет. Но однажды ливень застал их играющими на дороге — Сережка увлеченно что-то рисовал девчонкам на асфальте углем. Он вообще хорошо рисовал, хотя никогда этому не учился. Спасаясь от сплошной стены дождя, все трое с визгом ввалились в столовую, где Илья сидел у окна с книжкой.
— Ой, — в один голос сказали девчонки и попятились к выходу.
— Да не бойтесь, — успокоил их Сережка, — ничего же страшного нет. Садитесь, сейчас я чаю сделаю. У нас конфеты есть и торт вафельный.
С тех пор как Мишка бросил пить, шоколадные конфеты водились в избушке в изобилии и составляли единственное счастье его трезвой жизни.
Девчонки помялись у входа, но любопытство пересилило страх, и они потихоньку, по стеночке, пробрались к столу и синхронно сели на краешек лавки. Сережка как заправский хозяин включил чайник и сполоснул три железные кружки.
— Ой, какие домики! — закричали близняшки и показали пальцами на полку, где стояли модели домов.
— Это мой папа делает. Красиво, правда?
Они кивнули.
— А можно посмотреть? — спросила та, которая сидела ближе к Илье.
— Сломаете, — фыркнул Сережка.
— Не жадничай, — вмешался Илья. — Конечно можно. Сейчас я сниму.
Вначале они боялись трогать домики руками, только рассматривали с открытыми ртами, пока та, что была посмелей, не ткнула пальцем в одну из моделей:
— Смотри, а тут гараж и еще маленький домик. Это для гостей? — она подняла большущие глаза на Илью.
— Это банька, — пояснил Илья.
— Здо́рово! — выдохнули обе.
Они начали потихоньку двигать модельки, поднимать и рассматривать со всех сторон.
— Ой, Майка, смотри, это же наш дом! — взвизгнула одна.
— Точно! — обрадовалась вторая.
— А вот еще один, у меня их два, — засмеялся Илья и придвинул второй поближе к близняшкам.
— А зачем два?
— Чтобы подарить двум маленьким одинаковым девочкам, — подмигнул им Илья.
— Спасибо! — хором поблагодарили они.
— Пап, а пока дождь идет, можно нам с ними поиграть? — спросил Сережка.
— А во что вы будете играть?
— Ну, построим коттеджный поселок. Я сейчас машины принесу, дороги сделаем.
— Играйте, только не ломайте, хорошо?
— Нет, ты что! — заверил его Сережка.
Чтобы не мешать им, Илья ушел в спальню и прикрыл за собой дверь — пусть их не смущает его присутствие. Мишка спал: накануне читал всю ночь. Сначала дети вели себя тихо и только перешептывались между собой, но потом осмелели и даже пытались шумно ссориться. Поэтому когда через полчаса Илья обратил внимание на то, что в столовой тихо, его это насторожило. Если дети не шумят — значит, они что-то задумали. Он потихоньку поднялся с кровати и посмотрел в щелочку.
Предчувствия его не обманули. Одним краем на спинке стула, а другим на краю стола висел эмалированный таз, до краев наполненный водой. По тазу плавал Сережкин катер. Коттеджный поселок они выстроили со всем тщанием — автомобильные дорожки были вместо гравия отсыпаны гречневой крупой, вокруг домов сооружены заборы из воткнутых в столешницу гвоздей. Пучки травы, вырванной вместе с землей около крыльца и плотно засунутые между досок столешницы, изображали деревья.
Илья успел подхватить таз за секунду до его падения — вылить на пол почти полное ведро воды было бы слишком. Сережка и сам понял, что таз сейчас упадет, но ему все равно не хватило бы сил его удержать.
— Я так полагаю, это было озеро? — спросил Илья с ухмылкой, убирая таз подальше в угол.
— Да. Мы хотели сделать речку, но у нас ничего не вышло, — виновато ответил Сережка.
— А зачем вы его подвесили, неужели нельзя было поставить?
— Ну как же! Если бы мы его поставили на стол, то он был бы выше всех домов. Озеро же не может быть выше домов!
— Согласен, — Илья качнул головой, — но можно поставить его на лавку.
— Тогда получалось слишком низко, как бы люди к нему спускались?
Илья вытащил из бытовки деревянный ящик из-под гвоздей и пристроил на лавку, предусмотрительно выплеснув половину воды из таза.
— Ну и как они будут садиться в катер? — презрительно поинтересовался Сережка.
— Надо сделать мостки со ступеньками. Видел, как на пляже сделано? Вот и мы сейчас так сделаем.
Изготовление мостков не заняло много времени. Во всяком случае, они получились не хуже заборов.
— Теперь надо провести туда дорожку! — Сережка радостно вытащил из-под стола початый пакет с гречкой.
Илья решил, что хуже уже не будет. И только когда Сережка размахнул дорожку шириной в автомобильный проезд, Илья попробовал его остановить:
— Ну куда столько сыплешь? Они что, на машине на пляж будут ездить?
— А почему нет? Скутеры-то надо туда подвозить! — немедленно возразил Сережка.
— Да, про скутеры я не подумал, — вздохнул Илья.
За разговором они не заметили, как открылась входная дверь, и все вчетвером подпрыгнули, когда услышали недовольное:
— Вот вы где!
— Мама! — хором закричали близняшки.
Посреди столовой стояла Вероника и нервно оглядывалась по сторонам. Илья не понял, сердится она или, наоборот, рада тому, что нашла своих детей.
— Мамочка, посмотри, какой у нас поселок получился, — в один голос сказали девчонки.
Вероника равнодушно окинула взглядом стол. Нет, ну какая холодная! Илья в первый раз видел женщину, которая не пришла в восторг от его спичечных моделей. Может, заборы вокруг них и не производили впечатления, да и деревья повяли и опустились, но дорожки-то были на высоте!
— Вы почему домой не пошли, когда дождь начался? — спросила она беззлобно.
— Мы не успели. Нас Сережка к себе позвал.
— Ладно, собирайтесь, пойдем, — вздохнула она.
— Ну мама, ну посмотри. У нас и озеро есть, и катер. И машины ездят.
— Очень хорошо, — холодно кивнула она. — Сережа, спасибо тебе, что не дал им промокнуть.
— Мамочка, можно мы еще немножко тут поиграем?
— Нет, нехорошо надоедать Сереже, тем более что вам пора обедать.
— Да они мне вовсе не надоедают, — вежливо ответил парень.
Присутствие Ильи Вероника намеренно игнорировала, даже не поздоровалась с ним.
— А нам дядя Илья подарил домики, они одинаковые. Посмотри, ты ничего не замечаешь? — одна из близняшек осторожно подняла модель и протянула Веронике.
— А что я должна заметить? — Илье показалось, что она намеренно не стала рассматривать модель.
— Это же наш дом! — хором ответили девчонки.
— Правда? Как здорово. Скажите спасибо и пойдем.
— Мы уже сказали, — ответила одна из близняшек.
Видимо, они привыкли к тому, что спорить с мамой себе дороже, поэтому не стали больше ее уговаривать, подхватили подаренные им домики и, синхронно вздохнув, направились к выходу. Только тогда Вероника удостоила Илью взглядом, но он снова не понял, с презрением она на него посмотрела или с благодарностью.
По столешнице пришлось пройти рубанком, не столько из-за дырок от гвоздей, которые Сережка руками заталкивал в доски, сколько из-за мокрой земли, втертой в дерево. А с другой стороны, давно пора было это сделать. Илья бы и шкуркой по ней прошел, но Сережка и Мишка хотели есть, пришлось отложить это до лучших времен.
После ливня погода прояснилась, солнце со всей полуденной силой осушило дорожки и траву, и Илья решил, что это самое подходящее время для того, чтобы сделать обещанные ребенку деревянные кружки. Он поковырялся в поленнице и нашел пару ольховых чурок — цвет поделок из ольхи нравился ему больше всего. Он хотел посоветоваться с Сережкой, но сын убежал играть с девчонками, и ждать его Илья не собирался.
Ему было интересно попробовать вырубить кружку топором, потому что выточить ее на токарном станке мог каждый столяр, а поскольку топором он запросто очинял карандаши, могло получиться красиво и необычно.
Илья присел на крыльцо и увидел, что на въезде в Долину стоит неизвестная машина — кто-то приехал смотреть участки. Поблизости от нее никого не было, наверное, гости осматривали местные достопримечательности. Он подумал немного и решил, что специально их разыскивать было бы слишком, они, чего доброго, и вправду примут его за сумасшедшего.
Но не прошло и десяти минут, как до него донеслись голоса:
— Зайчик, давай не будем, — говорил мужчина.
— Так! Я сказала, что мне здесь нравится, — ответила ему женщина.
Илья выглянул на дорогу. Женщина — невысокая, дородная и обвешанная золотом блондинка — уверенно шла вперед, откинув голову. Сзади нее двигался долговязый мужчина, пытаясь то ли обогнать ее, то ли заглянуть ей в лицо. Во всяком случае, ни то ни другое ему не удавалось. Получалось, что он прыгает вокруг супруги, как ребенок вокруг матери, которая не обращает на него никакого внимания.
— Зайчик, я говорю: есть множество участков, с которыми у нас не будет никаких проблем.
— У нас и здесь не будет проблем, — отрезала женщина, не глядя на мужа.
— Поверь мне, рыбка. Ну чем здесь лучше того, что мы смотрели вчера?
— Ничем. Я сказала, что хочу участок здесь, и все. Здесь мне все нравится. Вот эту гадость только надо убрать, — она показала пальцем на избушку.
Если до этих слов женщина вызывала у Ильи только улыбку, то тут он сразу почувствовал раздражение. Ну что они все цепляются к его избушке? К тому времени пара поравнялась с ним, и выглядывать из-за угла не пришлось.
— Простите, — неожиданно обратился к нему мужчина и сделал несколько шагов в его сторону, — вы здесь работаете?
— Да, — кивнул Илья, — и живу, и работаю.
Он спустился с крыльца — неловко было говорить со стоящим человеком сидя.
— Ну и как вам здесь? Я понимаю, что неправ, мне не стоит спрашивать работников «Сфинкса» об этом, но все-таки?
Мужчина остановился шагах в трех от крыльца. Дородная блондинка недовольно сложила губы, но тоже встала. Ей не хватало только упереть руки в боки, чтобы окончательно стало ясно, зачем она ждет мужа.
— Я не работаю в «Сфинксе», — ответил Илья, — и определенно могу сказать…
Он не успел договорить — из-за угла появился запыхавшийся молодой парень в костюме, видимо, очередной менеджер. Раньше Илья никогда его не видел. Появился он с громким отчаянным криком:
— Не слушайте этого сумасшедшего!
Долговязый мужчина испуганно втянул голову в плечи.
— Почему вы решили, что я сумасшедший? — он посмотрел на менеджера обиженно и недоуменно.
— Да не вы, что вы! — Менеджер на ходу попробовал нарисовать на лице улыбку, обращенную к клиенту, но после этого немедленно повернул к Илье перекошенное лицо и с разлета толкнул его руками в плечи. — А ну вали отсюда!
Илья, конечно, не ожидал такой наглости, но отреагировал сразу, ответив парню ощутимым толчком в грудь левой рукой, потому как в правой держал топор. Менеджер не остался в долгу и попытался ударить его кулаком в лицо. Это было чересчур даже для очень взволнованного человека — Илья прикрылся блоком, отбросил топор и ударил в ответ. Вообще-то менеджер производил впечатление парня крепкого, но с одного удара чуть не повалился на землю и отлетел на несколько шагов назад, хватаясь рукой за лицо и с трудом удерживая равновесие.
— Ну? — спросил Илья, но парень немедленно пошел в атаку, на этот раз более активно работая кулаками. Илья пропустил пару ударов в челюсть и после этого перестал менеджера жалеть.
— Папа! — услышал он крик за спиной, но обернуться никак не мог, только подумал, что подает сыну нехороший пример.
Напористый менеджер не останавливался, Илья пригнулся, пропуская его кулак над головой, и ударил снизу в подбородок, отбросив парня назад. На этот раз менеджер не устоял и навзничь рухнул на спину.
— Отлично! — с дороги раздалось три отчетливых хлопка в ладоши.
Илья поднял голову: дородная женщина улыбалась ему во весь рот, и на лице ее застыл искренний детский восторг.
— Папа! — Сережка подбежал к нему и вцепился в рукав. — Пап, у тебя все хорошо?
Илья рассеянно кивнул. Рано или поздно ребенок последует не его советам, а его примеру. А может, это и к лучшему? Он оглянулся и увидел, что свидетелями драки стали еще и обе близняшки, тихонько застывшие в отдалении, но во все глаза наблюдавшие за происходящим.
Менеджер медленно поднимался с земли, доставая из кармана носовой платок.
— Я тебя достану, сука, — прошипел он сквозь зубы, — сегодня же в милиции окажешься, чокнутый!
Илья кивнул ему с улыбкой — у него с детства вызывали отвращение товарищи, которые после драки бежали жаловаться родителям на обидчиков.
— Если он напишет заявление, — с улыбкой сказала женщина, — я с удовольствием расскажу, как было дело. Так что, мальчик, лучше тебе сидеть на попе ровно.
Она скроила презрительную мину и поглядела на менеджера.
— Вы хотели нам что-то сказать, — ее супруг, благоразумно отошедший в сторону, вернулся обратно, с испугом глядя то на Илью, то на его противника.
— Я хотел сказать, что здесь нельзя жить. Это плохое место, — ответил Илья, поднимая топор.
— Правда? — дородная женщина необычайно заинтересовалась, даже подошла поближе. — Как интересно! И в чем это заключается?
— Ты, придурок! — не дал Илье ответить менеджер. — Только попробуй что-нибудь ляпнуть!
— Ты, мальчик, помалкивай! — грубо оборвала его женщина. — С тобой мы все уже выяснили. Или еще раз хочешь в бубен?
— Вы хотели сказать про плохое место, — мужчина тронул Илью за рукав.
— Да! Мне ужасно интересно, — женщина снова обратила на него взор.
Илья пожал плечами:
— Это место выживает тех, кто хочет здесь поселиться. Многие чувствуют, что им здесь неприятно находиться. В доме у Залесских сперва упала потолочная балка, водопровод прорывался…
— Да, а еще у нас в доме ходят привидения, — неожиданно сообщила одна из близняшек.
— Правда, детка? — расцвела женщина. — И какие же?
— Разные. Мы ночью не спим, мы сидим и боимся. Только они света не боятся, даже если с лампой сидеть, они все равно приходят.
Илья не ожидал такого поворота — ничего себе! Интересно, они жаловались матери?
— И как они вас пугают? — продолжила расспросы женщина, проявляя искреннее любопытство.
— Они говорят, чтобы мы убирались отсюда, иначе нас всех убьют.
— А какие они? Прозрачные?
— Нет, не прозрачные. Они через двери могут проходить. Одна тетенька с зубом, в белой рубашке ночной, все время обещает нас укусить. Она вся синяя и худая как скелет.
— И кот еще приходит. Только кота мы не боимся, он ласковый.
— И еще настоящий скелет бывает.
Близняшки говорили, перебивая друг друга, а Илья все больше и больше приходил в ужас… Ну что же делать? Неужели Вероника не понимает, что детям тут не место? Если она решила объявить Долине войну, то пусть сама и воюет, зачем же приплетать к этому дочерей?
— А вы меня не обманываете? — на всякий случай спросила женщина.
— Нет, они вас не обманывают, — мрачно ответил за девочек Илья.
— В таком случае, ваша мать просто дура, — сделала вывод женщина.
— А мы маме ничего не говорили, — ответили девочки хором.
— Расскажите обязательно, — посоветовала женщина и повернулась к Илье. — Вы что, по-настоящему верите в их рассказ?
Илья кивнул.
— Что, здесь действительно водятся привидения и падают балки?
Илья кивнул еще раз.
— Это, конечно, безумно интересно, но нам такого не надо! Еще не хватало, чтобы у меня появились галлюцинации!
— Зайчик, я же говорил тебе… — наконец успел вставить слово ее муж.
— Ты был неубедителен, — снисходительно улыбнулась она, — но все равно молодец. Поехали, у нас сегодня еще один просмотр, нас ждут.
Она повернулась, чтобы уйти, но внезапно вспомнила, вернулась и протянула Илье визитку:
— Вот мой телефон. Если этот дурачок пойдет в милицию, смело можете мне звонить. Мы с мужем подтвердим, что вы всего лишь защищались!
Она кокетливо засмеялась и пошла к машине. Илья глянул на нее сзади и решил, что она очень даже ничего. И гораздо моложе, чем показалось ему вначале. И никакая она не дородная, а очаровательно пухленькая. Он махнул рукой ей вслед, и она, заметив это, ответила ему тем же.
Менеджер не стал задерживаться и, шипя что-то под нос, удалился.
— Папка, это было круто! — наконец расслабился Сережка, до этого державший его за левый рукав.
— Да ладно, — пожал плечами Илья и обратился к девочкам, — почему же вы ничего не рассказали маме? Про привидения?
— Ну… — обе задумались, а потом одна продолжила: — Мама такого не понимает. Она будет над нами смеяться. Когда мы были маленькими, она или смеялась, или сердилась, если нам было страшно.
— Вы все-таки попробуйте ей рассказать. Сегодня вечером, хорошо? И не перед сном, а как только придете домой. Я думаю, ваша мама на этот раз смеяться не будет.
Они синхронно пожали плечами.
— А если будет? — спросила одна.
— Тогда я завтра приду, и мы поговорим все вместе, хорошо? Но только сегодня вы должны все рассказать ей сами. Договорились?
Обе кивнули.
Из видеотчета первого помощника капитана Тьяро Келли.
Абэсверт, открытый космос
Тем временем дела у Келли шли не лучшим образом. Через три часа после того, как Влана Лагаль улетела на Грану, несколько нетрезвый капитан получил странный приказ.
Специальная эскадра запрашивает ЭМ-17
Приказ для капитана Гордона Пайела
«Срочно прибыть на флагманский корабль специальной эскадры Его Императорского Величества».
Военный инспектор лорд Джастин
Флагманский корабль специальной эскадры назывался «Факел». На нем, как следовало из приказа, находился сам лорд Джастин, главный военный инспектор, правая рука и советник военного министра Империи. Человек жесткий и наделенный массой самых странных полномочий.
Даже при нормальном положении вещей внимание инспектора к их маленькому кораблю совсем не обрадовало бы Келли. А теперь и подавно. Врать, однако, не имело смысла. Он приказал связисту отписаться в строгом соответствии с действительным положением вещей, но без лишних подробностей – капитан в госпитале, неизвестная инфекция. И точка.
Ответ пришел незамедлительно.
«Принято.
Лорд Джастин ждет заместителя капитана по личному составу Влану Лагаль».
Келли обалдел. Он знал, что Агжей не посылал в армаду документы на Влану. Там даже не могли знать, что она существует!
Что же делать?
Девушка просила тянуть резину…
Келли вспомнил, что с утра его приглашали на дружескую вечеринку на «Пфрай» («Выплеск»), где главным техником служил старый знакомый. Вечеринка сейчас начнется, если еще не началась. Допустим, Влана вылетела туда…
Из видеотчета замполича Вланы Лагаль.
Абэсверт, открытый космос
– Господин заместитель капитана по личному составу! – уже просочившись сквозь решето экзотианских кораблей, обратился к Влане Рос. – «Широкий» запрос по специальной связи. «Факел» разыскивает Влану Лагаль.
– Что за «Факел»? – насторожилась девушка. Сдвинула брови… Нет, опасности она не ощущала.
– Флагманский корабль с инспектором в корзинке, – фыркнул Рос, уже привыкший немного к Влане и начинающий помаленьку с ней шутить.
– С инспектором?
– Военный инспектор, советник министра лорд Джастин. Говорят, что… – Рос метнулся между астероидами, прячась, как от чужих, так и от своих. Если его не запросят, пилот подберется к эмке неопознанным, так уж устроен. – Опасный, говорят, человек. Чего отвечать-то?
Выглядел Рос живописно – без шлема, страховочный ложемент амортизационного кресла разблокирован. Келли или Агжей давно обратили бы на это внимание, но Влана ничего не замечала сегодня. Она попыталась почувствовать, что скрывает в себе этот странный вызов… Стоп, лорд Джастин… Мальчик говорил, что и он тоже…
– Откликайся, – скомандовала она.
Рос согласно кивнул и нажал отзыв.
– Просят к себе, – сообщил он, спустя две секунды.
– А что, можно отказаться? – удивилась Влана.
– Да уже поздно, собственно, – засмеялся пилот. – Мы, в общем-то, рядом…
Они находились не так уж и рядом, но шли на такой скорости, что пора было начинать тормозить.
Влана кивнула. К сожалению, она ничего не знала о лорде Джастине.
И вдруг шлюпку развернуло почти на триста шестьдесят градусов! Девушку, не смотря на полностью активированное кресло, сильно дернуло. Ален придержал ее сзади за плечи.
– Рос, ты больной?
– Стыковаться просят с госпиталем. А мы его уже проскочили, – беспечно доложил пилот. Он сидел как влитой.
Влана только головой покачала, нашел же время шутить.
– Сильно проскочили?
– Да ерунда, минут десять потеряем. Просто в кривую уже не вписывались. Ерунда, – Рос оглянулся.
Глаза хитрые. Неужели и правда нарочно?
Лорд Джастин был невообразимо стар. Несмотря на многочисленные реомоложения, у него оказалось очень пожившее лицо. И необыкновенно молодые глаза – ясные, любопытные. Влана улыбнулась, она просто не смогла такому не улыбнуться.
Рядом с лордом, одетым подчеркнуто скромно, маячил подержанный грантс, в черном с серебром. Но Влана узнала бы его и без родовых цветов. Это был тот, к кому она летела, мастер Ивэ Аэо, скотина порядочная, как определила она для себя. Влана запомнила рубцы на руках мальчишки.
Мужчины ждали ее в специальной гостевой комнате, рядом со шлюзом. Видимо, и инспектору не полагалось просто так бродить по госпиталю.
– Ну что ж, леди, – сказал лорд Джастин, улыбаясь в ответ. – Пойдемте, посмотрим на вашего капитана. Меня предупреждали, что ему нужна твердая рука, но, похоже, ошиблись. В этом состоянии ему больше пригодится ваша.
Он шагнул в сторону, пропуская Влану вперед. И она пошла первой, вслед за провожатым в красной форме медика. Ремьену и Джобу приказали остаться в гостевой.
Агжей выглядел не лучше, чем утром. Лицо его побледнело, но и только.
Лорд Джастин остановился в изголовье медкапсулы, задумчиво посмотрел куда-то мимо…
– Да, – сказал он. – Плохо его дело.
Влана сжалась и прикусила губу.
– Но вы же, – сказала она тихо, – вы же можете…
– Могу, – спокойно констатировал лорд. – Но зачем? Что особенно хорошего успел сделать этот парень, чтобы я его спасал? Да еще от собственной глупости?
– Но он не сделал и ничего плохого. Везде, где он был, он оставался человеком, разве этого мало?
Влана сама удивлялась тому, что ей не хочется плакать, ведь все утро она только и делала, что боролась с подступающими слезами.
– Может и не мало… – лорд Джастин думал. Глаза его смотрели куда-то внутрь.
Влана ждала. Инспектор был добрым человеком, он не заставлял умолять себя, но если он откажется, то уже никто ничего не сможет изменить.
– Вы согласны пожертвовать ради этого молодого человека своей репутацией, леди? – спросил наконец лорд Джастин.
– Нет у меня никакой репутации, – пожала плечами Влана. – Было бы, чем жертвовать.
– Вам нужно будет дать пощечину главному медику госпиталя. Он сейчас зайдет. И сказать ему какую-нибудь гадость. Возможно, это негативно повлияет на вашу карьеру. Возможно – нет. Но будет в любом случае неприятно.
– Зачем? Я вижу, чувствую – они сделали все, что могли.
– Но не сделают сегодня, – покачал головой инспектор. – Сегодня ночью у вашего капитана наступит кризис, но дежурный врач проспит это событие. Если же вы оскорбите главного медика, заснуть он не сможет и лично обойдет пациентов ночью. Решайтесь, леди, другого шанса я вам не дам. У вас, конечно, будут потом неприятности…
– Да к Хэду неприятности, – выругалась Влана. – Просто медика жалко. Я бы лучше другому кому по морде дала… – она глянула искоса на низенького грантса.
Лорд Джастин понял, кому была адресована угроза.
– А вы поразмыслите сначала, леди, вполне возможно, этот «другой» находился перед той же дилеммой, что и вы.
Инспектор кивнул, прощаясь, и направился к выходу, оставляя Влану принимать решение в одиночестве. Но вдруг замедлил шаг у дверей. Обернулся.
– Да, когда все закончится, разберитесь, пожалуйста, с последними приказами лично. Корабль поступает в мое подчинение. Временно, пока капитан болен, замещать его будете вы. Не беспокойтесь, я тоже по возвращении объясню кое-что своему связисту.
Когда Влана вернулась наконец на эмку, она застала Келли за бутылкой настойки и многоэтапной перепиской со связистом «Факела». Все это время зампотех сообщал на «Факел», что разыскивает по всей системе Влану Лагаль, изобретая уже самые неправдоподобные версии ее отсутствия.
За спиной у Келли маячили дежурный и навигатор, но оттащить его от пульта боялись. Капитан что-то рассказывал бутылке настойки, а потом выдавал очередной умопомрачительный ответ на запрос с «Факела»…
До вечера они просидели у Млада, вчетвером, и даже позвали Хийси в дом, чего не делали и в сильные морозы. Пес нерешительно остановился на пороге, и Младу пришлось его подтолкнуть. Хийси огляделся и прилег у входа, понимая, что ему оказана великая честь и злоупотреблять добротой хозяев не стоит.
Пока топилась печь, они рассказывали страшные сказки, как и положено в этот день: под завывание ветра за окном, в сумрачном свете самого короткого дня. Шаманята ежились, но храбрились, Дана же бледнела и прижималась к боку Млада, отчего его рассказы становились еще мрачней и угрюмей.
– Долго выслеживал старый охотник шатуна, три дня ходил за ним по лесу, на четвертый день наткнулся на свежий след. А медведь словно почуял слежку, на дневку не остановился. Пока охотник его догонял, темнеть стало – зимой в лесу быстро темнеет. Оглянуться не успел охотник, а уже не сумерки, а темная ночь. Вот тогда-то он медведя и увидел: бредет по снегу, еле-еле, не оглядывается: худой, ободранный. Тяжело ему по снегу идти, наст его не держит, сугробы ему по грудь. Охотник в снегоступах поближе подобрался, а окликнуть медведя боязно: сильный зверь, голодный, злой.
– А зачем его окликать? – шепотом спросила Дана.
– Нельзя в хозяина леса стрелять, когда он тебя не видит.
– А почему?
– Слушай. Зашел охотник сбоку, отложил рогатину, натянул лук, прицелился. Хочет крикнуть, а язык не ворочается: страшно. Ночь кругом, а он с шатуном один на один. Так и выстрелил, точно в глаз попал. Упал медведь мертвым. Обрадовался охотник, подошел поближе, но рогатину на всякий случай в руках крепко держит: медведь зверь хитрый, может и мертвым прикинуться. Посмотрел – нет, убитый медведь, не прикидывается. Хотел палку в пасть медведю вставить, чтоб душу его на волю выпустить, и сук сломал, но как тронул медвежью морду, как попытался рот ему раскрыть – тут клыки звериные и увидел. Блестят в темноте, только не клацают, так и кажется, что сейчас в руку вопьются. Испугался охотник, руку отдернул, сучок выбросил. Ну, начал шкуру с него драть. А холодно в лесу, темно… Того и гляди волки живую кровь почуют. Да и не только волки зимой по лесу бродят…
– А кто еще? – спросил Ширяй.
– О других – в другой сказке. В общем, кое-как шкуру содрал, без всякого уважения. Только голову оставил, так и не смог до морды дотронуться. Смотрит, а медведь тощий, кожа да кости, и мяса-то нету. А до дома далеко… Тащить его кости на себе – напрасная работа. Подумал-подумал охотник, отрубил медведю заднюю лапу – на холодец, – сложил шкуру, а остальное похоронить решил. Снег разрыл, ковырнул землю – мерзлая земля, хоть топором по ней бей… Делать нечего, положил медвежью тушу в сугроб, снежком кой-как присыпал и домой пошел. Долго шел, на следующий день к вечеру до дома добрался. «На, – говорит, – тебе, жена, лапу – вари холодец, держи шкуру – щипли на пряжу». И спать лег на печку: устал, четверо суток по лесу мотался. Баба лапу в котел положила, в печь поставила. Сидит со шкурой в руках, мех медвежий щиплет. А уж стемнело…
– Ой, мама… – шепнула Дана Младу в ухо.
– Это еще не мама… – вздохнул он и обхватил рукой ее плечо. – Тут слышит под окном голос: глухой такой, жалобный. Вроде, на песню похоже: «Кто-то мясо мое варит, кто-то кожу мою сушит, кто-то шерсть мою прядет». И скрип: тихий-тихий, тонкий-тонкий…
– А чё за скрип-то? – раскрыл рот Добробой.
– Слушай. Испугалась баба, сидит ни жива ни мертва, а за окном темно, тихо, только скрипит что-то. И вроде как ближе и ближе. И опять голос, под самым окном почти: «Баба мясо мое варит, баба кожу мою сушит, баба шерсть мою прядет». Хотела она мужа разбудить, да от страха шевельнуться не может: руки опустила и молчит, язык к нёбу присох. Слышит – а скрип к крыльцу приближается: тихий-тихий, тонкий-тонкий. А потом как стукнуло что по ступеньке, глухо стукнуло, так дерево о дерево стучит. И опять. Стукнет и скрипнет потом. Слышит – дверь в сени отворяется. И под самой дверью голос: «Здесь мясо мое варят, здесь кожу мою сушат, шерстку здесь мою прядут». Выронила баба шкуру из рук, охотник услышал – проснулся. С печки соскочил, да подвернул ногу, – стоит и шагу ступить не может. Тут дверь распахивается…
– О-ё-ёй, – запищала Дана, – не надо дальше, не надо!
Млад прижал ее к себе покрепче:
– Надо, раз уж начали. Открывается, значит, дверь, а на пороге шатун стоит, без шкуры. На человека похож, только голова медвежья. А вместо отрубленной ноги липовая колодка приделана. Глаза светятся, пасть щерится – клыки блестят и клацают. Увидела его баба и упала замертво. А охотник бежать хотел, но на ногу наступить не может. Подошел к нему медведь: «Ты меня исподтишка убил? – Убил, – отвечает охотник. – Ты душу мою на волю выпустил? – Не выпустил. – Ты на мне шубу расстегнул? – Не расстегивал. – Ты кости мои похоронил? – Не хоронил. – Так что ж жена твоя мясо мое варит да шерстку мою щиплет?» И загрыз охотника. Шкуру на плечи накинул и пошел прочь – обратно в лес. И, говорят, той зимой часто возле деревни встречали следы: три ноги медвежьи, а одна – вроде как липовая колодка.
Немного помолчали.
– Ой, Млад Мстиславич… – выдохнул наконец Добробой, – страх-то какой…
– Для детей это, – пожал плечами бледный Ширяй.
– Ой, взрослый-то нашелся! – повернулась к нему Дана. – Кто вчера руки-то в угли совал?
– А это не твое дело, куда я руки сую!
– Дана, не трогай его. Пусть его храбрится, – Млад посмотрел на Ширяя. – А ты не груби, сколько раз говорил.
Добробой, вовремя спохватившись, достал из печи ржаной каравай, с медом внутри, и очень обиделся на Млада, который сказал, что попробует его завтра.
– Ты что, без нас наверх пойдешь? – спросил Ширяй.
– Да, без вас, – кивнул Млад.
– Почему? – удивился Добробой.
– Мне надо. И я не собираюсь вам ничего объяснять.
– Очень здорово! – фыркнул Ширяй. – Учитель называется!
– Поговори! – Дана легонько хлопнула его по затылку.
– И поговорю! – вскинулся тот.
– Сиди уж… – проворчал Млад. – Ты и бубна в руках не удержишь.
– А я? – тут же влез Добробой.
– А ты не бросишь товарища в беде, – усмехнулся Млад. – Пора собираться на праздник.
– Нет, ну как же ты каравай-то не попробуешь, а? – расстроенно спросил Добробой. – Карачун ведь. Положено.
– Ничего, дед Карачун меня простит как-нибудь. Сами ешьте.
– Да скотине и то положено давать… – вздохнул Добробой.
– Вон наша скотина, у двери спит, – улыбнулся Млад.
Хийси, словно догадавшись, что о нем речь, стукнул хвостом по полу.
– Слышь, Млад Мстиславич… – Ширяй поманил его к себе и потом зашептал на ухо, – съешь каравая, ничего тебе не будет, ты и так поднимешься, я же знаю. Нехорошо это. Я Дану Глебовну пугать не хочу, а то б при всех сказал. Это ж от безвременной смерти оберег.
– Да что ты, парень? Какая безвременная смерть? – улыбнулся Млад. – Завтра съем, каравай весь год оберегом будет.
– Нет, ты сегодня съешь, слышишь? Сегодня.
– Перестань. Мне сегодня надо чистым быть. Я собираюсь высоко лететь.
Добробой тем временем отрезал кусок каравая и уговаривал Хийси его съесть. Пес не очень любил хлеб, облизал мед, а остальное положил перед собой на пол, выжидающе глядя на обглоданный кусок.
– Хийси! – Добробой топнул ногой. – А ну-ка быстро! Я что сказал!
– Зажрался… – проворчал Ширяй.
– Да ну вас, – усмехнулся Млад, забрал у собаки недоеденный кусок и намазал его маслом. – Хийси, мальчик… Давай, лопай. С маслом-то получше будет.
Счастливый пес заглотил оберег от безвременной смерти и лениво застучал хвостом по полу, радуясь, что угодил хозяину.
Ветер взрывал снег и носил его над землей, пригоршнями кидая в лицо. Лес шумел, прогибался под тяжестью ветра, но стоял. Это было только начало – настоящая буря ожидалась к полуночи.
На капище шумно горели костры, и ветер рвал их пламя, отбрасывая сполохи в стороны, стелил огонь по земле, перемешивал искры со снегом и нес их над землей. Студенты подходя получали смоляные факелы, опускали их в огонь и отходили в стороны, стараясь занять места поближе к кострам и кумирам, мрачно смотревшим на людей сквозь метавшуюся снежную пелену. Огонь факелов гудел, дрожал и срывался, сливался с воем ветра и шумом леса, освещая снежную кутерьму вокруг.
– Какая мрачная ночь! – покачала головой Дана. – Настоящий Карачун. А после твоих страшных сказок думается только об ужасной смерти.
– На то он и Карачун, – усмехнулся Млад. – Чествуем темных богов – должны ощущать их силу.
– Тебе страшно? – шепнула Дана ему на ухо.
– Мне холодно. Насквозь продувает… Если я ощущаю силу темных богов, это вовсе не значит, что я ее боюсь. Слышишь, как гудит огонь? Нам есть что выставить против темноты и мороза.
– Северный ветер размечет наши костры, если захочет…
– Но не снесет наши дома. Лес прикроет. Мы слабей богов, но мы не бессильны. Завтра ты убедишься в этом в который раз.
– Я до завтра не доживу, – улыбнулась Дана.
На капище собрался не только университет, но и вся Сычёвка, и множество людей из Новгорода: университетские праздники славились на всю округу. Сычёвских и новгородских девушек не хватало на всех, и вокруг каждой вилась стайка студентов. Как-то незаметно растворился в темноте Добробой, только Ширяй, смущенный своей вчерашней неудачей, понурив голову стоял около Млада и прятался за его спину.
Перекрикивая вой ветра и гул огня, один из волхвов начал праздник – самый мрачный праздник в году и от этого самый величественный. И вскоре тягучая песня, поющая славу тьме, морозу и силе, укорачивающей день, заклокотала над капищем, под редкий бой больших барабанов и шорох пламени факелов. Песню подхватывали постепенно: сначала густыми басами – и она била в грудь тяжестью низких звуков; потом в нее вплелись молодые голоса студентов – и она прорезала снежную пелену и понеслась над Волховом; а потом запели бабы и девушки – словно вой плакальщиц рассек пространство и устремился к низкому небу. Метель вихрилась вкруг тысяч качавшихся огней, и выло пламя, и выл ветер, и песня то лилась, то кипела, то сполохами рвалась вверх, то стелилась над землей, то гремела угрозой, то вставала непоколебимой стеной. Гордая песня отважных людей, осмелившихся смотреть в лицо тьме и северному ветру.
Млад на миг ощутил себя вне толпы, словно взлетел над берегом и глянул на капище с высоты: тяжелый rhythmos песни шевелил в нем и шаманскую, и волховскую силу. Могучий Волхов, усмиренный и закованный в лед, разломом в земле бежал к небосклону; черный лес увяз в глубоких снегах и вцепился корнями в землю, трепеща перед северным ветром; белый лик луны накрыли снежные тучи, и со всех сторон, сверху и снизу, на сколько хватало глаз, бесновалась метель. А далеко внизу подрагивали слабые искорки; раскачивались, трепыхались рыжие точки костров, и то, что мнило себя могучей многотысячной толпой, выглядело жалкой горсткой маленьких, слабых существ, называющих себя людьми. Но песня их поднималась до снежных туч и, поющая славу Зиме, пугала Зиму и заставляла ее сомневаться в своем могуществе.
Большие кружки и широкие ковши с горячим медом пошли по рукам, мед плескали на снег и в огонь, кутью с жертвенника передавали толпе в мисках – и она не стыла на морозе.
– Что, и кутью не будешь есть? – Дана с огромной ложкой в руках повернулась к Младу.
Он покачал головой, плеснул меда на снег и передал кружку дальше.
– И на братчину не пойдешь?
– Конечно нет. Ну, если ты хочешь, я могу с тобой посидеть…
– Смотри, обидятся на тебя темные боги, – она покачала головой.
– Главное, чтоб светлые не обиделись… – проворчал Млад.
Волхвы послушали его совета, стараясь быстрей закончить праздник. Кулачные бои отложили до Коляды, показали только пару самых знатных кулачников в университете, и бой их был злым, жестким – под стать погоде. Уговорили выступить и Млада – рассказать, что ждет университет в будущем.
– Будущего не знают даже боги, – как всегда, начал он, и в передних рядах раздались смешки: он каждый год начинал свои речи с этих слов. – Но могу посоветовать: гадайте на седьмую ночь Коляды. Как пройдет эта ночь – так и сложится год. А вообще… трудный будет год… Боги предупреждают… Лучше я девушкам погадаю… Кто хочет?
Девушек, как всегда, нашлось немало. Млад знал, что не стоит тратить силы перед подъемом, но праздник захватил его, и сила клокотала в горле, требовала выхода. Каждый год он обещал им суженых, каждый год его гадания сбывались, но в этот раз… В глазах первой же из девушек Млад ясно увидел: ее суженый будет убит. Волхв не может лгать…
– Нет, милая, ты пока в девках останешься, – улыбнулся он ей ласково. Будущего не знают даже боги… Но изменить это будущее нельзя, ее суженый будет убит на войне. Она отошла в сторону, недовольная и удивленная.
А потом их была целая вереница, словно в этом году погибнет каждый третий жених… Млад мрачнел с каждым вздохом: война. Вот что надо менять в этом будущем! Это не та война, на которую ушло ополчение, и не та, на которую собирали людей в помощь Москве. Большая война. Враг пострашней татарина.
И вдруг последней перед ним остановилась Дана. Он опешил, он не сразу узнал ее и хотел отвести глаза.
– Ну? Что же ты? Или о моем замужестве речи быть не может? – она улыбнулась, румяная от меда и от мороза. Порыв ветра поднял снег между ними.
– Будущего не знают даже боги, – вздохнул он, – но если ты хочешь замуж, ты выйдешь замуж…
– Это ты мне как волхв говоришь? – она засмеялась.
– Нет. Я просто знаю это.
– Понятно. Я, как всегда, осталась без предсказания волхва. Ну хоть с какой стороны мне ждать суженого?
Млад не пил меда, ее веселье заставило его вспомнить о разговоре с Родомилом, и снова нестерпимая боль сжала сердце.
– Выбирай любую сторону… Не тебя выбирают, выбираешь ты…
– Благодарствуй, конечно, на добром слове, – сказала она, – придется гадать у кого-нибудь другого.
Они отошли в сторону – праздник еще не закончился.
– Чудушко, ты даже как волхв ничего не хочешь мне сказать… А мог бы, между прочим.
– Ну что я мог бы тебе сказать как волхв? – он растерялся.
– Хоть что-нибудь.
– Дана, мы сами делаем свое будущее. Я вижу только возможности. И у тебя их не одна и даже не две. Завтра к тебе посватается ректор или Сова Осмолов – и ты будешь выбирать. Или ты хочешь, чтобы волхвы выбрали за тебя?
– Ни в коем случае. Я хотела услышать совсем не это, – она сжала губы, а потом оглянулась к кострам. – Посмотри! Такого еще не было!
Между кострами и кумирами появилась девочка лет пятнадцати – без шапки, в венке из сухих пшеничных колосьев.
– Она будет плясать для зимних богов, – пронеслось от передних к задним рядам.
Неожиданно рядом оказался Ширяй, снова прячась за спину Млада, только на этот раз постоянно выглядывал из-за его плеча.
Млад подумал, что наряд девочка выбрала не самый подходящий – спускавшуюся до полу шубу. А потом раздался резкий свист жалейки – одинокий, надрывный, плачущий. Ропоток прокатился по толпе, и все смолкли. И тут девочка одним движением скинула шубу с плеч и осталась полностью нагой. Ветер словно впился в ее худенькое, угловатое тело, словно обрадовался добыче. Хлопнуло пламя костра, жалейка свистнула громче, девочка взмахнула руками, и метель, как послушный ей кружевной плащ, подняла и опустила крылья. Задрожал, зашелестел бубен, она повернулась вокруг себя, и снежный вихрь закрутился вокруг нее витой пружиной. А потом бубен забился неистово, жалейка подхватила легкую, быструю мелодию, гусляры ударили по струнам, и ловкие их пальцы забегали, заплясали – переливчатый звон был похож на снежную круговерть.
Девочка плясала босиком на снегу, и метель служила ей сарафаном. Ветер вплетался в ее движения и не мог причинить ей вреда. Она сама была ветром: легким дуновением весны, влажным грозовым вихрем, горячим дыханием Перунова дня, круговертью сухого листопада. Она была дерзкой и бросала вызов Зиме – венок на ее голове не потерял ни одного колоска. И Зима приняла ее вызов, северный ветер сорвал с нее снежный полог. Девочка лишь дернула к себе невидимый плащ, и снег снова окутал ее плечи.
Жалейка зашлась тонким рыданием, девочка приблизилась к костру, и оторвавшийся сполох пламени обхватил ее тело мимолетным объятьем. Она отбежала в сторону, и снова закружилась в снегу, и снова шагнула к костру. Кожа ее раскраснелась, глаза блестели, и Млад понял, что она чувствует сейчас: она любит мир, и мир распахивает ей свои объятья.
Ее руки развели пламя в стороны, словно полог, а северный ветер постелил огонь к ее ногам. И она плясала в огне, как в лепестках огромного чудесного цветка, и снова оказывалась объятой метелью, и снова всходила на костер, и мешала горящие искры с блестящими снежинками, и вся была окружена волшебным сиянием.
Млад едва сдержал стон: он не соврал про шаманскую болезнь. Ничего он в этот миг не хотел с такой силой, как взять в руки бубен и почувствовать дрожь мира, отпускающую его наверх…
Плясунья замерла, съежившись у ног одного из идолов. Кто-то из волхвов накинул шубу ей на плечи, но она так и осталась босиком. А когда поднялась на ноги, смущенно улыбаясь, крики восторга понеслись со всех сторон.
– Венок! Кому ты подаришь венок? – выкрикнул кто-то из студентов.
– Венок! – подхватили остальные. – Подари кому-нибудь венок!
– Я подарю венок тому, кого считаю самым отважным! – звонко сказала девочка.
Студенты с любопытством глядели на нее и старались выйти вперед, когда она шла по кругу, утопая босыми ногами в глубоких снежных наносах. Она искала кого-то и не находила, приподнималась на цыпочки, и лицо ее – узкое, таящее будущую красоту, – то становилось печальным, то освещалось надеждой.
А потом вдруг она улыбнулась, почти рассмеялась – совсем по-детски – и шагнула в сторону Млада и Даны. Млад посторонился и оглянулся: нечего было рассчитывать стать самым отважным в глазах ребенка – ей он наверняка казался стариком. И он не ошибся: девочка сбоку заглянула ему за спину и улыбнулась еще шире:
– Вот ты где!
Млад за локоть вытащил вперед пунцового от смущения Ширяя, а девочка посмотрела на него и засмеялась:
– Ну шапку-то сними!
Ширяй, забыв об ожогах, стащил шапку с головы и пригнул голову скорей от неловкости, но она двумя руками сняла с себя венок и надела его на шаманенка. Кто-то засвистел, кто-то улюлюкнул, кто-то одобрительно крякнул. А Ширяй вдруг сжал губы и пробормотал себе под нос:
– Я не могу на это смотреть!
А потом подхватил ее на руки, кутая в шубу, и крикнул погромче:
– Где ее валенки? А?
..ох, как все запущено…Светловолосая женщина пинком отшвыривает пустую бутылку у двери. Морщась, открывает окно. С дивана доносится что-то неразборчиво-злое, обещающее встать и отрезать непрошеному гость все самое важное.
— Порежешься, — холодно отвечает светловолосая.
— Ты!
— Ага. Таис, не думала, что ты докатишься до такого.
— Что ты понимаешь! У меня ребенок в коме, ты, сука бесчувственная! Прокляли! А я ни хрена сделать не могу с вашим долбанным блоком! И с вашим клеймом. Даже на Уровнях никто не хочет связываться! Чтоб вы в аду сгорели, и ты, и твоя поганая подруга!
— Поднимайся.
— На хрена? Хочешь меня прирезать – вперед, разницы никакой.
— Поднимайся. И протрезвись. В клане Феникс новая глава. Всем изгнанным дается право вернуться. Ты идешь?
Роскошная комната блещет всеми изысками современного дизайна. Не хватает только драгоценных камней, рассыпанных по ковру – чтоб дороже уже просто некуда. И хозяйка под стать своему… на ум приходит только «гнездышку». Этакая райская птица. Ну да. Каждый заливает горе по-своему.
— А с чего ты взяла, что я так хочу вернуться? – тон «птички» ленив и холоден. – Как видишь, я вполне довольна своей жизнью. И, если подумать, то приобрела куда больше, чем потеряла.
— Неужели?
— А что, непохоже? Я живу как хочу, по своей воле, а не по приказам нашей драгоценной Приближенной, кол ей в глотку. Так ей и передай – Нора не вернется.
— А у нее сегодня свадьба.
С лица Норы слетает маска высокомерной, чуть скучающей лени.
— Свадьба? У Приближенной? Конец света…
— И кстати, она тоже из неполных.
— Хм… — птичка» с какой-то неуверенной улыбкой качает головой. – Пожалуй, на это стоит посмотреть, а?
В доме пахло печеньем. Настоящим домашним печеньем, и от этого непривычного запаха почти кружится голова… и почти хочется уйти незамеченной. Не вторгаться сюда.
— Стефания? – слышится изумленный вскрик.
Да уж, Вита всегда умела появляться неожиданно. И быстро приходить в себя, и ставить новую цель. И добиваться ее. Дом. Печенье…
— Что ты здесь делаешь?
— Мама, кто пришел? Мам?
Светловолосая женщина невольно смотрит вверх, туда, где к перилам на втором этаже прижимаются две одинаковые мордочки. Да-а… а вот это уже похуже печенья.
— Я повторяю вопрос, — тон хозяйки похолодел. — Что ты делаешь в моем доме?
Оказывается, пещера Пламени может стать еще красивее. Может. Потому что красивая женщина в зеленом платье, отделившись от стены, мягко касается гранита… и по стенам разбегаются прихотливые извивы кварца, смягчая линии потолка, перестраивая освещение.
А потом, взглядом попросив разрешения у монсеньора, вперед шагает юноша-демон. Он что-то раскатывает у стен, мастеря что-то вроде полукруга с дорожкой посредине, сыплет что-то мелкое, сосредоточенно выдыхает, и… ох, высшие силы! Это первый раз на памяти Анны – зелень в пещере. Гирлянды. Цветы…
И… музыка. Незнакомая девушка, смуглая, белозубая изумительно «верхняя», не-подземная. Она делает шаг из свиты сюзерена и сверкает улыбкой:
— Клан Василиск приветствует клан Феникс. Я Беатриса. Позвольте и нам украсить ваш праздник?
И в смуглых руках, не дожидаясь ответа, возникает скрипка. А следом мягко вступает гитара Бэзила.
Это нарушение обычаев – пускать в пещеру чужаков. Это нарушение всех традиций. Но Пламя согласно, и, если верить записям, фениксы уже не знают, насколько на самом деле важны обычаи. Так пусть она звучит, музыка…
Гости все прибывали. Не одно и не два племени решили воспользоваться случаем и засветиться с новым Владыкой. Гаданье не лжет, Уровни придут под его руку, и лучше быть в числе первых…
И фениксы сбились с ног, пытаясь разместить каждого достойно и по рангу. Что было непросто, учитывая, насколько разные люди и нелюди здесь собрались. Семьи жениха эти расстановки-перестановки не касались, так что Александр получил нечастую возможность посидеть спокойно и просто понаблюдать. И за юным поколением в том числе.
Неугомонное младшее поколение в лице близняшек Марго и любопытного Игорька явно тянет на приключения. Но сдерживающий фактор в лице Вадима пока работает. Да и Ян шепотом просит не искать приключений на свои задницы (научился ругаться цветок Уровней! Прогресс), напирая на прославленную вспыльчивость фениксов и полное их нежелание допускать чужаков. Второй демон, Март, с самым непроницаемым видом слушавший музыку, чуть придвинулся и что-то шепнул обоим близнецам. Что – неизвестно, но мальчишки мгновенно стали серьезны и благопристойны до невозможности. Март кивнул и вновь прикинулся фанатичным меломаном. Интересно…Надо будет спросить, что он им такое сказал. Пригодится. Рядом тихо шелестит кристалл – Маринка все-таки сдержала слово и готовится записать уникальную свадьбу. Для рыбок. Те были просто вне себя оттого, что вынуждены пропустить такое зрелище… Игорь тихо хихикает и советует Марине записать сразу три кристалла – потому что чешуйчатые сплетницы передерутся, присваивая один-единственный.
Да-а, семья сплотилась единым фронтом!
Сложные традиции клана ничего не говорили о полной свадьбе глав – просто не предусматривая такого события. Так что к Пламени невеста вышла в алом бархате – дар от Анны, — длинном платье, словно обливающем гибкую фигуру.
И замерла.
Она словно напоролась на этот взгляд. Будто раненый. Будто Леш в этот момент ножом в спину получил – такой болью от него хлестнуло, таким мучительным всплеском горя. Незабытого, незалеченного.
Лина!
И точно выдох зимнего ветра: «Не моя….»
Он быстро справился с собой, и чужая память ушла из зеленых глаз… но она была. Была. И феникс вдруг подумала о том Алексее, Алексе, запертом в самодельной тюрьме барьера. Который теперь, спустя пятнадцать лет, все еще любит мертвую девушку.
Мне так жаль… И жаль, что ничего не исправить.
— Лина? – Марианна тронула ее плечо.
Ах да. Выход. Соберись, Лина. Никто не начнет свадьбу, если невеста застряла в коридоре. Она глубоко вздохнула… и шагнула вперед.
Под нежную мелодию, негромкую, мечтательно-задумчивую, жених и невеста встречаются на середине пещеры – как нарочно, сделав одинаковое количество шагов (будто подгадав под старинную примету, кому в семье быть главным. Никому, выходит) А потом рука об руку становятся у Пламени.
Замирает пещера, затихают все разговоры.
Ими нельзя не любоваться – молодые, словно светящиеся изнутри, они смотрели друг на друга так…
Нежность. Любовь. Сила. Доверие. Счастье…
Сплетаются пальцы, и ненадолго – на миг – соприкасаются лица. Лоб ко лбу, несказанно доверчивый жест на двоих, и жених на секунду закрывает глаза, запоминая этот миг, сдерживая ураган эмоций.
И дрожит улыбка на лице Людмилы. Господи, Леша… Леша. Счастья тебе, счастья вам. И к дьяволу все предсказания. Я не верю. Уже не верю. Почти…
Со смешанными чувствами смотрят Координатор Александр и артист Даниил Орешников. Дети выросли…
— Как красиво-о…- слышится шепот со стороны.
— Очень-очень! – отзывается второй, не менее энергичный. -Я тоже хочу такую свадьбу.
— После меня!
— А я старше.
— Спорим?..
Александр поневоле сбивается с торжественного настроя. Это Маринка и та девочка из фениксов, которая избрана в приемные дочери невесты. И когда они познакомиться успели?
А Дим, что интересно, не возражает… Дим!
Что ты?..
Старший сын не двигался. И, похоже, шепота не слышал. Кажется, он вообще ничего не слышал и не видел – широко раскрытые, немигающие глаза смотрели только вперед – на брата и его невесту.
На беззвучный их разговор – движеньем губ, касанием, взглядами. На блики пламени, пляшущие на их лицах…
Он смотрел и молчал.
А что он при этом видел – кто знает. Есть такие глубины в человеке, есть такие чувства… куда лучше не заглядывать, о чем не стоит просить рассказать. Потому что они только его.
Пламя пляшет и пляшет, огонь звездами отражается в глазах, и ладонь на ладони греются в общем жаре…
И давно замолкли все шорохи, и затих в предчувствии чего-то необычайного Феникс…
И тих, но глубок и ясен голос Хранительницы Анны.
— Ныне предстали вы перед Пламенем, дабы соединить свои жизни. Ныне предстали перед пламенем мы, дабы скрепить ваш союз своим свидетельством и принять нового родича, если Пламя примет его.
— Так и будет, — пронесся по пещере слитный вздох. – Так и будет.
— Мы клянемся почитать Избранника Приближенной и нового родича. Если Пламя примет его.
— Так и будет, — вновь отозвались фениксы.
— Мы обещаем никогда не поднимать руки на Избранника и родных его. И защищать, как своих.
— Если Пламя примет его. Так и будет. Так и будет…
Да будет так.
— Алексей, нареченный Избранником Лины клана Феникс, ты даешь согласие на ритуал?
— Да.
Голос звучит спокойно и мягко, а глаза не отрываются от ее лица…
— Добровольно?
— Да.
— Отвечаешь жизнью?
— Да.
Его лицо в теплых отсветах огня кажется почти золотым… а глаза черными.
— Феникс и Избранник, вы принесли к Пламени вашу любовь и ваши клятвы, — Языки огня одевают тело Хранительницы оранжево-янтарным плащом, а в ладонях, протянутых к ним, вспыхнули золотом два клинка… — Теперь принесите Дар…
Ладонь Леши в ее руках, короткий блеск ножа — кровь, собирающаяся в чашечке ладони…
Потом ее боль, почти незаметная, ее кровь, мерцающая в бликах Пламени… Печальные и строгие глаза Анны… Бешено бьющееся сердце… Замерший, завороженный Феникс. Потерпи, птица. Все получится, я знаю.
Высшие Силы… Пламя, прошу и заклинаю! Пожалуйста…
Должно получиться. Должно.
У тех Лины и Леша получилось же…
Кровь — ее и Леша — сливается в руках Анны, на миг замирает огнем, окутанная нежданно выстрелившим шафранно-алым языком… … и вдруг вскипает.
Должно получиться. Должно!
Кровь становится маленьким вишнево-золотым водоворотом, искристым вихрем, бурлящей лавой…
Должно получиться. Должно. Пожалуйста…
В глазах Леша тают звезды — он смотрит не отрываясь. Если получится — ты будешь первым за тысячу лет, кому удалось. Если только получится…
В руках Анны переливается и кипит их общая кровь — как озерцо лавы, как пламя…. как мечущееся сердце… и затихает, точно плавясь… Сотни широко раскрытых глаз смотрят на то, что недавно было кровью — легкое, как перо, почти невесомое золотисто-нежное облачко. Оно плещется в сложенной чаше ладоней, как туман, стелется, слоится… И голос Хранительницы чуть дрожит…
— Протяните руку над Пламенем.
Сейчас.
Две руки с переплетенными пальцами опускаются вперед.
В огонь.
К чаше…
Огонь не жжет, он теплый и мягкий, ласково гладит кожу, Леш удивленно смотрит, как по его пальцам скользят язычки пламени…
Сейчас. Сейчас…
Вот!
Золотистое облачко взвивается вверх, клубится мерцающим туманом… и впитывается в их ладони. И губы касаются губ уже по праву. И Феникс обнимает Избранника – уже по праву. И Лешу, наконец, отказывает его знаменитая выдержка, и прорвавшийся сквозь барьер буйный вихрь немыслимого счастья кружит головы, почти заставляя воспарить над полом…
Все.
— Пламя приняло тебя, Избранник. Теперь ты наш.
И эхом отозвалось племя:
— Да будет так. Ахлан васайлан, родич! Добро пожаловать!
Еще секунду в пещере царила тишина… а потом рухнула, сметенная смехом, поздравлениями, подарками. И советами, не всегда приличными.
— Счастья вам! – к ногам обнявшейся пары ложится многоцветный яркий ковер – дар Вадима. – Для вашей спальни.
— Дим! Зачем?
— Пригодится, — усмехается Владыка. — Есть на нем кое-какие чары… потом узнаешь. Кстати, это тоже тебе.
Легкое касание к виску.
— Чтобы сегодня ни ты меня, ни я тебя не слышал. А то позавидую.
— Дим!
— Лина, милая… Лешенька… Счастья вам и любви. На всю жизнь, слышите? — Мила оглядывается на мужа…
— А нам внуков, — припечатывает тот, протягивая молодым коробочку с кольцами.
— Позвольте пожелать вам счастья, новобрачные, — даже темные стекла очков не в силах скрыть блеска в глазах Беатрисы из василисков. – Это вам. Потом откроете…
— Лина, вот, держи, — Диана настойчиво пихает в руку что-то маленькое. – Вот… подарок.
— Это что?
— Ключ.
— От чего?
— От клетки. Я дарю тебе зверика. Он хорошенький. Шин… шиншина, кажется.
— Шиншилла. О боже… спасибо.
— Госпожа Приближенная, в день свадьбы я поздравляю Вас. Мой дар – этот набор ножей. Он по силам вам теперь. – это Стефания. — И еще… сегодня к Пламени вернулись восемь наших сестер. Примете ли вы их?
— Стефания… Преисподняя, конечно! Добро пожаловать…
— Племя Горных радо вашей радостью, — царственно улыбается Магда. — Примите в дар эти браслеты.
— Спасибо. Красивые…
— Они пропуск в наши пещеры в любое время. И в вашу пещеру – лично вашу. Если вам захочется уединения, помните – у вас есть место, куда вы можете придти.
— С благодарностью вам обоим, — Март склоняет голову, протягивая дорогой (весьма дорогой!) набор амулетов. Даже на невидимость есть…- Счастья вам.
— Лина, тут кое-что для брачной ночи, — нагло влезает Марианна. – Потом откроешь! А это тебе, новый родич! – и звонкий чмок в щеку…
Поздравления, подарки, объятия, смех кружат и ворожат счастье новой пары…
И никто, кроме Леша, не замечает, что Владыка уже у входа…
— Дим, ты куда?
— За Иринкой. У нее сегодня должны закончиться эти ее воздушные соревнования. Мы скоро.
— Погоди, охрана…
— Лёш, брось. У всех праздник. Я на пять минут, что тут охранять?
— Но ты вернешься?
— М-м-м.. поймал, — лицо Вадима вдруг освещается улыбкой – немного смущенной. – Ты нас простишь, если мы немного… задержимся? Все-таки два дня не виделись. С этими ее соревнованиями и со всеми делами только и времени было, что на телефонные звонки.
— А-а… — Леш с понимающей улыбкой касается виска. – Это вот почему «Чтобы сегодня ни ты меня, ни я тебя не слышал»?
— И это тоже. Дьявольски хочется просто побыть наедине…
— Иди уж, Ромео. Свите, если что, я объясню.
— Если что?
Зеленые глаза сверкают бесовским весельем:
— Если вы подольше задержитесь. Хорошо подольше…Кстати, а что там с ковриком?
Но вопрос прозвучал в пустоту – Дим уже растаял.
— Ладно… сами разберемся. Но учти, Дим, если там окажется холодный душ, то потом не жди пощады!
Страж способен найти любого человека на Земле. Вопрос, как скоро. Родичей – мгновенно, по зову крови, других Стражей и подопечных – по наложенной связи, с остальными было трудней. Если нет зачарованного предмета.
Но тут он был. И Дим привычно скользнул по телепорту… к сережке.
Он шагнул в незнакомую комнату – общежитие? Изумленно вскинул бровь, заметив сережку прямо на столе… и успел только услышать это – шорох за спиной.
А в следующий миг чудовищная боль выгнула тело дугой, замораживая дыхание, останавливая сердце…
Щит… щит не сработал… не срабо… почему?..
Комната опрокинулась, пол ударил по щеке, и все, что Дим успел увидеть – фигуры в пятнистых комбинезонах.
Ловушка. Шокеры?
Щит не сработал.
Потому что он не был настроен против людей.
— Снотворное, живо, живо!
— Есть.
— Теперь эту хрень. Неужели она его удержит? Какие-то черные камни..
Черные кристаллы? Эти удержат…
Но как они… у людей?…
Гаснущее сознание бессильно выхватило из накатывающей тьмы блеск на полу – упавшую со стола Иринкину сережку.
Сне… Снежинка…