Корделия смотрела вслед исчезающему флайеру.
— Вот и все, — сказала она. – Мартин, собирайся.
Она обернулась. Мартин пошатнулся, будто у него закружилась голова, и упал на колени.
— Мартин, что с тобой?
— Ничего,- ответил киборг, глядя виноватыми глазами. – Отключил имплантаты.
Корделия села с ним рядом и подставила плечо, чтобы он мог опереться и уткнуться лбом. Ей хватило данного объяснения. Мартин перешел из ипостаси киборга в ипостась человека. А человек, как известно, слаб. Все предшествующие часы, с того моменты, как раздался звонок таможенного офицера, когда они с кровью из перевязанной вены расставляли базисные приоритеты, затем, через признание Корделии продравшись к реальности, вычерчивали схему боевых действий, и, наконец, в этих действиях участвовали, Мартин находился в режиме очень близком к боевому. Сознавая неустойчивость и уязвимость своей человеческой составляющей, он предпочел довериться кибернетическому двойнику, предоставив процессору расширенные полномочия по контролю за эндокринной системой и биохимией крови.
Этот жесткий контроль, призванный обезопасить их первое сражение от поползновений таящихся в памяти травмирующих событий, от слепящих воспоминаний, от гипнотизирующего превосходства всесильных палачей, подавлял дремлющий в глубинах подсознания, в органическом живом процессоре вирус страха и подчинения, вирус собственной ущербности и поклонения своим жестоким создателям. Мартин боялся, что этот нецифровой, неуловимый для хакера паразит распустит свои эмоциональные, подавляющие коды и бросит его, искалеченного киборга и неполноценного человека, на колени перед хозяевами. В цифровой памяти, в блоке подчинения их имен давно не было. Над этим еще на «Подруге смерти» хорошо потрудилась девушка-навигатор, очищая нано кластеры от лиц с правом управления, установок, директив, подпрограмм, приказов, ограничений, но их след остался в человеческой составляющей, в рисунке шрамов и ссадин, в снах и воспоминаниях, в изнанке чувств и желаний. И зыбкое то воздействие соперничало по своей эффективности с директивой, вбитой в командную строку напрямую. Мартин предпочел обезопасить себя от этого воздействия, изолировав человеческое от машинного и обозначив это человеческое как ресурс. За четкость действий, стабильность и быстроту он дорого заплатил. Такой жесткий контроль пожирал энергетические запасы с удвоенным аппетитом. Вероятно, система не раз запрашивала о допустимости уровня углеводов, предупреждая о возможном отключении имплантатов, но Мартин снова и снова выбирал максимум эффективности. Когда же он, в конце концов, позволил себе расслабиться, дал системе отбой, вновь переходя в ипостась человека, его накрыло таким постадреналиновым похмельем, что он не удержался на ногах. Кровь стала пустой и жидкой, как вода.
— Прав был Бозгурд, — прошептал Мартин.
— В чем?
— Я ни на что не годен. Выработал свой ресурс. Устаревший хлам.
— Нашел кого слушать, этого… ссыкуна.
— Там… свидетели были. Он меня за это… 23 раза убивал. Потом долго бил. Сломал 37 костей. Убил бы в конце концов. Но… Пирсон вмешался. Сказал, что я… один такой. Другого подопытного нет.
Корделия вспомнила первую сканограмму, сделанную еще на яхте. Они тогда с Ренди этим старым переломам счет потеряли. Мартин будто услышал ее мысли.
— Система регенерации работала с перегрузкой. Она у меня не такая, как у армейских DEX’ов. У них более эффективная. А меня к войне не готовили. Гибульский замедлил ее намеренно, чтобы я больше на человека походил. Медленнее выздоравливал. Я до ста процентов за четыре года так ни разу и не восстановился. Сейчас… сейчас я встану, — добавил он поспешно.
— Ничего, отдышись. Мы успеем. Нет, имплантаты не подключай. Я запрещаю. Дай мышцам передохнуть. Они же у тебя человеческие.
Мартин помолчал, выравнивая дыхание, и, видимо, стабилизируя систему, потому заговорил снова.
— Ты бы могла купить себе нового. Без шрамов. Без внутренних повреждений. Со сто процентной работоспособностью.
Корделия грустно улыбнулась.
— Ну уж нет. Дамы предпочитают джентльменов с опытом. Да и где я еще такое чудо куплю? Ты один такой. Уникальный.
— Другие тоже есть. Я их видел.
— Это ты про сорванных?
— Про тех, у кого срыв происходил постепенно. Они никого не успели убить, да и не собирались… Они пытались выжить, но их выследили. Самый высокий процент срывов пришелся на 43-ю партию. В «DEX-company» ее называли проклятой. Говорили даже, что вся партия бракованная. Большинство ликвидировали. Но не всех. Кто-то из этой партии уцелел. Они все были… рыжие. Как наша «Жанет». Только у «Жанет» глаза зеленые, а у них – голубые.
Корделии неожиданно понравилось это «наша».
— Ты с кем-то из них встречался?
— Да, одного привезли почти невредимым. Армейского DEX’а. Его держали в соседнем боксе. Мы с ним разговаривали.
— Что с ним стало?
— Умер. То есть, отключился. Через шестнадцать часов. Я ему тогда даже… завидовал. Всего шестнадцать часов.
Помолчали.
— Тебе сюда поесть принести или до кухни дойдешь?
— Дойду. Мне уже лучше. Система стабилизировалась.
— Я тебе сделаю горячий шоколад. Он калорийный и вкусный.
Наблюдая, как Мартин маленькими глотками пьет из большой чашки ароматную густую жидкость, Корделия вновь ощутила накрывающий ее приступ ярости. Той самой бессильной иррациональной ярости, с которой она уже давно тщетно боролась. Она вспомнила поступивший на терминал отчет Ордынцева. Бывший майор собрал все доступные через секретные службы материалы по Александру Гибульскому. Сведения по научным разработкам ведущего нейроспециалиста были укрыты в недрах «DEX-company», но общей информации было достаточно. Со школы имел строго определенную цель – стать кибернетиком. В колледже, а затем в университете участвовал во всевозможных научных программах по ИИ, был выдвинут на повышенную стипендию Норберта Винера, самостоятельно разработал ПО для «LV-Electronics», производящей андроидов. Был приглашен на кафедру после защиты кандидатской, но предпочел работу в «DEX-company», по своему профилю. Женат не был, но обзавелся дочерью. Создатель «шестой» модели. Концептуально новый процессор, позволяющий повысить эффективность кибер-машины до максимума. Доктор Франкенштейн! «Надеюсь, ты попал в ад, Гибульский», подумала Корделия. «И там тебя засунули в тело рыжего киборга из 43-й партии. Затем какой-нибудь адский подручный по имени Бозгурд заставил тебя 125 раз умереть. И ты 125 раз ощутил, как твое сердце останавливается, а ты в сознании, ты жив и фиксируешь эту остановку своим ясным кибернетическим сознанием». Корделия закрыла глаза и несколько раз глубоко вдохнула. Спокойствие, только спокойствие! Мартин почувствует себя виноватым, если у нее подскочит давление и участится пульс.
— Хочешь еще? – осведомилась она вполне нейтрально, забирая у него чашку.
Киборг внимательно на нее посмотрел. «Эх, и все-то ты знаешь!» Корделия сделала невинное лицо.
— Мне нужно немного поспать, — извиняющимся тоном произнес Мартин.
— Во флайере поспишь. Нам лететь больше трех часов до Лютеции. Давай, переодевайся. Ничего не бери. Я тебе на лайнере все куплю.
— А я и не знаю, что брать.
Мартин уже отдал управление процессору, а сам где-то дремал, время от времени реагируя на реплики хозяйки. Не отягощая его выбором, Корделия быстро извлекла из шкафа недавно купленные вещи и, давая максимально ясные указания, заставила переодеться. Затем отвела в ангар и указала на заднее сидение флайера.
— Полезай на свое любимое место.
Мартин безропотно послушался, вернее, послушался киборг. Потому что Мартин-человек уже давно крепко спал. Сама Корделия потратила на сборы не более получаса, переодевшись и покидав в дорожную сумку кое-какие необходимые мелочи. Все самое ценное, позволяющее решать самые насущные, первоочередные задачи у нее хранилось в изящном вместительном портмоне, пристегнутом к поясу. Комм на запястье, удостоверение личности и банковская карта. А что еще надо?
— «Жанет», процедура консервации.
Искин вздохнула.
— Не вздыхай, это ненадолго. Дроны вернешь на исходную позицию. Периметр оставишь в охранном режиме. Пусть датчики фиксируют все крупные движущиеся объекты. Оставшиеся продукты утилизируешь. Все. Пока. Флайер я запрограммирую на возвращение.
Мартин спал. Кибернетический «близнец» был безупречен, но безжалостен. За свое содействие он брал непомерную плату, буквально выгрызая своего человеко-брата изнутри. Корделия подняла флайер очень плавно, без рывков, хотя знала, что киборг может спать даже под ракетную канонаду. Но тот, кто лежал, свернувшись клубком на заднем сидении, по-детски сунув под голову руку, слишком мало походил на неутомимую машину. Это был усталый ребенок, которого некие компрачикосы от науки заключили в тело-оружие и заставили в этой мышечной колбе быстро и уродливо взрослеть. Набрав скорость и высоту, Корделия бросила взгляд в «зеркало заднего вида».
— Не было у бабы хлопот…
Как она и предполагала, путь до Лютеции занял три с половиной часа. Мартин проснулся, когда на горизонте уже поднялись шпили городской ратуши и старинных земных соборов. Мартин открыл глаза и сразу сел. Взгляд еще какое-то время оставался дремотно-пустым. Но зрачки уже любознательно расширились. Процессор собирал информацию. Корделия потянулась к «бардачку», вынула бутылку воды и большую плитку шоколада с орехами. Мартин жадно отпил из бутылки и зашуршал фольгой.
— Вкушно, — сказал он, прожевывая сразу половину.
Спросонья он свалился в свой реальный возраст. Откуда-то из глубин памяти вперед шагнул сонный, светловолосый мальчик.
— Мама, я плоснулся!
Очертания встающего из-за горизонта города стали нечеткими. Поплыли. Корделия стиснула штурвал. Нет, нет, пожалуйста, только не сейчас! Не сейчас. Рука Мартина коснулась ее плеча.
— Это из-за меня? – тихо спросил он
Она потрясла головой.
— Нет. – Ответила резко, чтобы пресечь дальнейшие расспросы. — Вспомнила кое-что. Сейчас пройдет.
Огромный город все яснее выступал из полуденного марева. С высоты птичьего полета Лютеция напоминала огромную морскую звезду, раскинувшую свои лучи-щупальца на многие километры. У вершины каждого луча этого гигантского пентакля возвышался собор, каждый точная копия одного из знаменитых соборов старой Европы – Шартрского, Кельнского, Миланского, Сантьяго-де-Компостелло и Святого Василия. В самом городе встречались менее величественные копии известных архитектурных памятников. Каждый луч звезды так же олицетворял собой средоточие определенной исторической и национальной направленности. Это разделение стало скорее условным, дизайнерским, чем фактическим. Стили и памятники перемешались. Но несмотря на пренебрежение историческими реалиями Лютеция и в конце 22-го века могла бы служить великолепной иллюстрацией к лекциям по истории. Корделия взглянула на раскинувшийся внизу город с сожалением. У нее никогда не было времени побродить по этим улицам, полюбоваться Пантеоном, Гранд-Опера или Адмиралтейством. Пусть только копиями, но выполненными с талантливой дотошностью. Мартин тоже завороженно смотрел вниз. Это был первый город, который ему довелось увидеть.
— Красиво, — прошептал он.
— Когда-нибудь мы там поживем, — пообещала Корделия, — будем гулять и глазеть по сторонам.
Она положила флайер на крыло, уходя от города на запад к коспопорту.
Вопреки тенденции к самоизоляции столичный космопорт был размеров внушительных, с провинциальный город где-нибудь на Новом Бобруйске. И посадочное поле вокруг терминала отнюдь не пустовало, оно было сплошь утыкано частными катерами и яхтами. Кое-где попадались и транспортные суда, доставившие на Геральдику товары для торговых сетей. У терминала, схожая размерами и величием со священным Кайласом, блестела обшивкой «Queen Mary». К лайнеру тянулся длинный прозрачный «рукав», сверху казавшийся старомодным шнурком, связывающим один громоздкий ботинок к другим. Но в действительности, это была пластиковая галерея в три человеческих роста.
По мере снижения Корделии приходилось учитывать скоростной режим и перестраиваться с одного уровня на другой. Чем ближе к аэропарковке, тем медленней приходилось лететь, учитывая планы таких же флайеро-водителей. Наконец, она припарковалась на свободном пяточке рядом с вытянутым разрисованным цветами аэромобилем и тюнингованным кобайком с королевой викингов на борту. Выключила двигатель и едва не застонала от боли в затекшей спине.
— Ну все, выходим. Нам еще регистрироваться и таможню проходить. Мартин, ты слышишь? Мартин!
Он не ответил. Корделия стремительно обернулась. Застывший Мартин смотрел сквозь нее выцветшими, потухшими глазами. Киборг. Снова правильный, безмозглый киборг. Корделия едва не стукнулась лбом о штурвал. Люди! Слишком много людей! Все вокруг большое, шумное, незнакомое. Испугался, спрятался за процессор. Притворился мертвым, как брошенный на мостовую зверек.
— Нет, нет, нет, Мартин, только не сейчас!
Она выскочила из флайера и перебежала к пассажирской дверце. Резко дернула. Тащить через регистрацию и таможню на глазах у всех механическую игрушку ей совсем не хотелось.
— Мартин, пожалуйста, не сейчас. Давай, мальчик, ты справишься. Ну да, люди, их много, но им до тебя нет никакого дела. У них свои заботы. Они заняты друг другом.
Мартин отреагировал. Взглянул на хозяйку с тоской, как бы говоря: «Я стараюсь, я очень стараюсь».
Корделия хорошо понимала, что с ним происходит. Механизм явления был ей знаком. Она даже когда-то придумала название этому явлению – синдром личинки. Личинку насекомого, бескрылую, беспомощную, неповоротливую, без хитинового панциря, почти без кожи, с выворотом лопаты извлекают на белый свет. Личинка прежде сидела глубоко в земле, во влажной, прохладной норке, не подозревая о внешнем пугающем мире. Чтобы выйти в этот огромный, освещенный мир, полный резких звуков, обжигающих лучей и острых песчинок, этой личинке следовало нарастить кожу или хотя бы веки на огромные фасеточные глаза. Этой личинке еще только предстояло защитить свое мягкое брюшко и нервные спинные узелки твердым панцирем. Но ей не позволили этого сделать, вытащили под каблуки и лопаты. Корделия сама была когда-то такой личинкой. Она сама добровольно ушла «под землю», в психологическую гробницу, соорудив ее внутри себя самой, чтобы пребывать в невесомости. Когда ее все-таки извлекли оттуда и заставили жить, она чувствовала себя лишенной кожи, ступившей под солнце с обнаженными нервами. Мир причинял боль одним движением воздуха. Ей тогда пришлось прибегнуть к эмоциональной анестезии, взять на вооружение глухоту и слепоту. А нервные окончания подморозить и удалить. Только так ей удалось выжить. Иначе она бы сошла с ума под натиском ощущений, запросов и угроз внешнего мира. В чем-то ее давняя попытка сохранить жизнеспособность напоминает это бегство Мартина за процессор. Он тоже еще не отрастил ни крылышек, ни хитинового панциря. Но у него есть кибернетический двойник, раковина, которую он, как придонный моллюск, всюду таскает за собой. Средство верное, но лишает подвижности. Корделия вспомнила свой прием с глухотой.
— Давай сделаем так. Ты же можешь настроить свои слуховые фильтры так, чтобы слышать только мой голос?
Он кивнул.
— Сделай.
Глаза Мартина потухли, но сразу ожили.
— Лучше?
Он несколько секунд как будто прислушивался к себе. Потом кивнул.
— Ты сохранял себе голографии? Может быть, у «Жанет» скачал какие-нибудь видеоролики?
Он снова кивнул. Корделии показалось, что в глазах мелькнуло смущение, а на щеках — румянец. И что же он там себе наголографировал? Она это выяснит. Потом…
— Очень хорошо. Ты же можешь их смотреть, пока мы идем по терминалу к лайнеру?
— Могу.
— Вот и смотри. А я буду тебя за руку держать, бегемотик.
Перед «бегемотиком» киборг окончательно капитулировал. Пятилетний мальчик смотрел расширенными от любопытства глазами.
— А почему бегемотик?
Видимо, процессор успел произвести сравнительный анализ, поискать логические и ассоциативные связи между моделью DEX-6 и бегемотом, млекопитающего из отряда парнокопытных, ведущего полуподводный образ жизни. Связей не нашел.
Корделия засмеялась.
— Был такой старый, старый земной мультик про бегемота, который боялся прививок. У этого бегемота был друг, не то аист не то журавль. Так вот, бегемот его постоянно спрашивал: «А ты меня будешь за руку держать?» «Буду, буду», отвечал друг. Я тоже тебя буду за руку держать. У тебя есть пара минут, пока я заправляю флайер и программирую его на возвращение.
У стойки регистрации служащая космопорта, разумеется, узнала Корделию. Взглянула на Мартина, которого знаменитая пассажирка крепко держала за руку, и понимающе улыбнулась. Что тут такого? Элегантная состоятельная дама едет в путешествие с юным любовником. Может себе позволить. Мартин, державшийся вполне естественно и даже слегка развязно, играл свою роль, даже не догадываясь об этом. Он слышал только голос хозяйки и видел что-то очень приятное на внутреннем экране. Таможенный сканнер, возможно, определил его как киборга, но Корделию не побеспокоили вопросом. Пассажиры первого класса кого только не провозили в статусе спутников. Киборг это еще не самое экстравагантное.
Красивая стюардесса, вся в белом, с золотым логотипом компании на лацкане форменного кардигана, проводила Корделию до каюты и тоже понимающе улыбнулась.
— Ужин в восемь по корабельному времени или, если желаете, вам сервируют стол в каюте.
— Возможно. Но мы еще не решили, — ответила Корделия.
Втолкнула Мартина в каюту и захлопнула дверь перед носом вежливой сопровождающей.
— Все, отключай звукоизоляцию.
Мартин вздрогнул, будто разбуженный, и огляделся. Каюта состояла из двух просторных помещений. Первое – подобие гостиной, с мягкими пуфами, диванами, напольными светильниками и головизором, и второе – спальня с низкой широкой кроватью, принимающей форму тела. Интерьер комнаты пассажир выбирал по собственному вкусу. Стены, ковры, портьеры, абажуры меняли цвет и даже фактуру согласно указанной в меню гамме. Наличествовал даже иллюминатор, огромный, во всю стену, но явно фальшивый, лишь создающий качественную иллюзию звездного неба. На самом деле космос черный и скучный.
Пока Мартин стоял у фальшивого иллюминатора, Корделия извлекла из дорожной сумки планшет и набросала сообщение Ордынцеву.
— Скажи мне, пожалуйста, еще раз номер этой партии, — попросила она, — и год выпуска.
— Сорок третья, год 2181-й, — ответил Мартин. – Они старше меня на три года. Срывы начались в то время, когда Гибульский прятал меня на станции. Он, вероятно, теоретически допускал полноценный синтез мозга и процессора, но при условии, что мозг органической заготовки не будет подавляться. Срывов «шестерок» он не предвидел, так как их мозг обрабатывался по стандартному, уже опробованному методу подавлению. Вырастив меня, он подтвердил свою теорию синтеза. Но и подавленный мозг оказался способен к развитию. Тот рыжий киборг… — Мартин повел плечом, — почти ничем от меня не отличался. Только эмоционально он был несколько заторможен. Им приходилось скрываться, держать эмоции под жестким контролем. Мне, напротив, пришлось этому учиться. Я бы среди людей не выжил. А вот у них был опыт. Их личность формировалась в кризисных условиях, в ситуациях экстремальных. Возможно, кто-то скрывается до сих пор под личиной правильного киборга, кто-то выдает себя за человека, например, среди ксеносов, а кто-то предпочел малонаселенные или вовсе необитаемые планеты. Боевые киборги могут за себя постоять.
— А такую вероятность, как обрести дом и семью ты исключаешь?
Мартин бросил в сторону Корделии настороженный взгляд. Она улыбнулась.
— Думаешь, желающих кроме меня не найдется?
Он продолжал на нее смотреть. Она тоже не отводила взгляда. Хотя играть с киборгом в «гляделки» дело неблагодарное.
— Поищем? – спросила Корделия. – Я уже написала Ордынцеву, чтобы он собрал сведения по сорок третьей партии. В армейских базах информация должна сохраниться.
Корделия отправила еще одно сообщение капитану МакМанусу. Мартин продолжал изучать звездное небо в иллюминаторе. Иллюзия была очень правдоподобной, завораживающей и влекущей.
— Купить тебе телескоп?
Мартин обернулся.
— А можно?
Откуда-то снова шагнул заспанный мальчик в пижамке.
— Конечно. Как вернемся, так и куплю. На крыше поставим.
Пару часов спустя Мартин объявил, что готов продолжать социализацию и звуковые фильтры ему на этот раз не понадобятся.
— Храбрый бегемотик согласен на очередную «прививку»! – засмеялась Корделия.
Она чувствовала себя измотанной после всех событий этого дня и предпочла бы остаться на диване в тихой, мягко освещенной каюте, но порыв Мартина, эта его победа над призраками прошлого была слишком ценной, чтобы ради нее не пойти на некоторые жертвы. Поваляться на диване она еще успеет. И как показало очень скоро наступившее будущее, жертва была не напрасной.
Они спустились на вторую палубу, где публика была попроще и где вероятность встретить знакомых с Геральдики или с Новой Москвы скатывалась до безобидных процентов, вошли в один из многочисленных баров, чтобы выпить по коктейлю и понаблюдать за людьми в их естественной среде обитания. Корделия заказала для Мартина увесистый ломоть яблочного штруделя, залитого взбитыми сливками, а себе – бокал мартини. Столик выбрали в полутемном углу.
— Ну вот, смотри, — сказала Корделия, — это и есть люди.
Центром одной из самых многочисленных и шумных компаний у барной стойки были два молодых человека в форменных комбезах с золотым логотипом «Queen Mary». По-видимому, кто-то из экипажа, сменившиеся с дежурства. Один, темноволосый, скуластый, лет двадцати пяти, второй – белобрысый, со вздернутым носом, по-мальчишески лопоухий, но крайне самоуверенный, невзирая на крайнюю молодость. Этого белобрысого обступили веселые, раскрасневшиеся девицы, в предвкушении отпуска на Шии-Ра одетые весьма ярко и необременительно.
— Алексей, а это правда, что вы сражались с пиратами? – придвинулась одна из зрительниц. – Расскажите!
— Да! Да! Расскажите!
Тот, чрезвычайно польщенный, с деланной небрежностью завсегдатая рыцарских турниров, ответил:
— Да что там рассказывать? Так, небольшое приключение.
— Вам было страшно? – спросила другая девица.
— Истинная смелость предполагает преодоление страха, а не его отсутствие, — пафосно изрек белобрысый. – Конечно, как существу, одаренному разумом, мне было страшно. Я же не киборг какой-нибудь, у которого одни программы и который не осознает опасности и потому кажется бесстрашным. Я – человек.
«А человек – это звучит гордо», мысленно прокомментировала Корделия, забавляясь этой бравадой.
— Человек прежде всего трезво оценивает риск, просчитывает варианты, порой самые невероятные и рискованные, а не выбирает усредненный вариант, приемлемый для искина. Я взвесил и оценил все возможные последствия. Я знал, что меня ждет! Знал… Догадался, что этот… как его… Павел, он так представился, связан с пиратами. С работорговцами! Простейшая схема, рассчитанная на новичков. Он сказал, что занимается мелкой торговлей. Но в секторе, где мы оказались, нет обитаемых планет. Ни одной станции гашения! И тогда я принял решение. Я полечу с ним и найду пиратскую базу. Конечно, я рисковал! Конечно, я мог погибнуть! Но кто, если не я?
— Но там же был экипаж! Тот, с которым вы летели? – задал вопрос кто-то из слушателей противоположного пола.
Белобрысый презрительно шмыгнул своим вздернутым носом.
— Они ничего не поняли. Не догадались! Даже их хваленый киборг с его детектором.
— У них был киборг?
— Ну да, — с какой-то кислинкой в голосе ответил рассказчик, — рыжая «шестерка». Мне с моей первой стажировкой тогда крупно не повезло. Попал к этим неудачникам. Какой-то бывший армейский транспортник, старый, облезлый. Капитан… тоже бывший… космодесантник. Пилот – чокнутый, врач – алкоголик, кошка – бешеная, и еще этот… киборг. Носились с ним как с человеком! Он у них вроде как за навигатора был.
— Киборг за навигатора? Разве такое бывает?
— Если нет денег нанять человека, то и киберкукла сойдет, — добавил кто-то.
— Вот-вот, — подтвердил белобрысый, — я полетел, потому что стажировка важнее странностей экипажа. Вот и приходится с платиновым дипломом на корыте летать.
— Что там с пиратами? – напомнила первая девица.
— Так вот, этот Пашка оказался их лазутчиком. Он-то думал, что меня обманул, на свой катер заманил и снотворное подсыпал, но я знал на что иду. И про плантации на Медузе знал, и про работорговцев…
Мартин тронул Корделию за запястье и прошептал:
— Он врет.
— Я на одной из станций гашения послание для полиции оставил. Правда, поработать пришлось. На плантации. – Белобрысый принял позу попавшего на допрос партизана. Трагически понизил голос. – Холод, голод, сырой барак, цементный пол, надсмотрщики с бластерами.
Слушатели женского пола дружно ахнули. Парни сочувственно и многозначительно молчали. Мартин снова коснулся руки Корделии.
— Очень старательно делает вид, что не врет.
— Но мы выдержали, не сдались. Именно в таких непростых ситуациях и проявляются лучшие человеческие качества. Товарищество, взаимовыручка, находчивость. Мое послание дошло вовремя и нас спасли. Целый десантный крейсер прислали. Пираты были разгромлены. Их главный попал в плен.
— Это вы его захватили? – спросила прильнувшая к рассказчику девица в парео.
Белобрысый явно стушевался.
— Не совсем я… Я только помогал. Там опять был этот рыжий. «Шестерка», и пилот. Чокнутый.
— Они тоже попали в плен?
— Сдались, вероятно, — пожал плечами белобрысый.
— Врет, — сказал Мартин.
Корделия кивнула. Отодвинула бокал и встала.
— Подожди меня, — шепнула Мартину и направилась к шумной компании.
На нее сразу обратили внимание. Узнать не узнали, но нечто беспокоюще знакомое уловили. Корделия мысленно поморщилась. Медийность в действии! Но вида не подала. Обратилась сразу ко всем.
— Извините меня, пожалуйста, что я, не будучи знакома, позволяю себе… но предмет вашей беседы настолько интересен, что я…
Пауза. Наконец один из молодых слушателей шагнул ей навстречу и отвесил поклон.
— А черный кот у вас есть?
Корделия засмеялась.
— Приятно встретить коллегу-читателя. Кот есть. «Бегемот». Это искин на моей яхте. Но здесь я одна, без свиты. И надолго вас не задержу.
— Что же вы хотели? – с затаенной неприязнью спросила одна из девиц. Другая, которая предположительно все же узнала Корделию, толкнула первую локтем.
— Я всего лишь хотела задать пару вопросов этому джентльмену. – Она указала на белобрысого.
У того в глазах мелькнуло некоторое беспокойство. Тем не менее, обращение «джентльмен» и внушительное количество зрителей подвигло его на соблюдение приличий.
— Алексей Васильев, четвертый навигатор «Queen Mary». Чем могу помочь?
— Как назывался транспортник, на котором вы стажировались? Тот, где киборг за навигатора?
В лице младшего навигатора что-то неуловимо изменилось. Он смотрел не на Корделию, а мимо нее. Мартин, пренебрегший хозяйским приказом а скорее терзаемый любопытством, стоял за ее плечом, играя в телохранителя. И лицо соответствующее сделал.
— Так как транспортник назывался?
— «Космический мозгоед», — выдавил белобрысый, все еще завороженно глядя на Мартина.
Впрочем, на него все смотрели завороженно, а девицы еще и с восхищением. Мартин, уже откровенно наслаждаясь безнаказанностью, потянулся к стоявшей на барной стойке вазочке с орешками. Белобрысый шарахнулся.
— Это… это мое место! – почти взвизгнул он. – Скажи «спасибо», что тебя вообще сюда пустили.
— Спасибо, — покладисто ответил Мартин, взял несколько соленых ядрышек и отступил.
Корделия погрозила ему пальцем, потом с затаенной гордостью объяснила:
— Это Мартин, мой киборг. Он у меня немного… избалованный.
Эти ОЗК как дети, играющие в шпионов, думал Мальцев, направляясь в центр после звонка Наташи. Девушка с самым таинственным видом сообщила, что есть важная личная информация для него, но сообщить ее тоже можно только лично.
Что могло случиться такого срочного? Всего две недели назад они в Центре были. Мальцев в который раз подумал, что стоит разрешить пацанам самостоятельно туда раз в месяц ездить, а не мотаться всей кучей.
Наташа провела его в свой небольшой кабинет, плотно прикрыла дверь, передвинула стул почти вплотную к стулу для гостей и тихо произнесла.
— У нас получилось!
И уставилась на Степана, ожидая реакции.
Спасатель озадаченно уставился на нее.
— Что именно?
— Мне вчера звонил доктор Ковальский. — Наташа воровато оглянулась на окно, потом на дверь, — и сказал, что за прошедшие четыре месяца они нашли способ доломать контроль процессора.
— Что сделать? – не понял Мальцев. — — Как это — контроль доломать?
— Ослабить, — поправилась Наташа, — но достаточно, чтобы киборг смог управлять своим телом сам. Ему потом можно установить новую, разработанную в ОЗК программу, которая аналогична основной, но она дает киборгу большую свободу действий.
— Джек костьми ляжет, а не даст что-то переустанавливать, — покачал головой Мальцев.
— Переустановка, наверное, необязательна, — не очень уверенно произнесла Наташа, — но с ней киборг будет чувствовать себя свободнее. Это уже проверено.
— Джек не кажется в чем-то ущемленным, такой самостоятельный, каким не каждый человек бывает. Так что вряд ли.
— Может быть, — покладисто согласилась Наташа, — сначала надо операцию Васе сделать.
— Когда?
— В нашем Центре нет нужного оборудования, да и специалистов тоже. Это хоть и простая, но операция на мозге. Нужно ехать к доктору на Землю.
Мальцев почесал затылок.
— Отпуск у меня через пару месяцев будет. Денег должно хватить. Если разрешается жить в больнице при Центре на Земле.
— Об этом вам беспокоиться не нужно. ОЗК оказывает киборгам и их хозяевам любую помощь. Я узнаю, получится ли оплатить и ваш перелет, но проживание и питание точно будут бесплатными, как и операция!
— Согласен. А это надежный метод? Или наобум ткнули попробовать?
— Экспериментальный, но наши кибертехнологи никогда не проводят эксперименты на киборгах, если не уверены в результате хотя бы процентов на восемьдесят, — честно призналась девушка, — и другого способа все равно нет.
— Это да, — Мальцев встал, — договорились. В отпуск прибудем на Землю. А почему такая секретность-то?
Наташа вздохнула.
— Об этом я как раз собиралась поговорить. Понимаете, если технология получит широкое распространение, у нас будут сотни и тысячи разумных киборгов. И все они окажутся на содержании государства, а никому это не выгодно. И как бы ни было справедливым: дать возможность нормально жить всем, кто осознал себя, правительство на это никогда не пойдет.
Наташа явно повторяла чьи-то слова, но суть от этого не менялась.
— Так эта операция любого киборга разумным делает? – удивился Мальцев.
— Пока только недосорванных. И пока только «шестерок». Но специалисты ОЗК выяснили причину возникновения этого состояния. И, возможно, смогут создавать условия для его возникновения у всех «шестерок», а потом и у «семерок» и других моделей. Пока же работать будем с такими, как Вася. А остальное – дело будущего.
Мальцев представил на минуту, как многомиллионная армия киборгов всех мастей и модификаций внезапно обретет разум. Потребует зарплату, медобслуживание, обучение и соблюдения своих прав. И вздрогнул на моменте, когда фантазия долетела до линейки ириенов.
— Понятно. Никому не скажем. А надолго эта процедура? Это же послеоперационный период, наверное, адаптация, или что там такое после операций на мозге. Чтобы не возникло вопросов, я могу уехать максимально на четыре недели. Еще пару за свой счет.
— Это я выясню.
— Договорились, док, — улыбнулся Степан, уже прикидывая, что ничего Джеку не скажет. Вот приедут они с Васей и сделают сюрприз. Собственно, он и Васе не стал ничего говорить пока. Вдруг выяснится, что нельзя операцию делать, расстроится парень.
Поэтому для всех он выдал практически полностью правдивую версию о дополнительном обследовании, и Вася до момента, пока они не зашли в кабинет в Центре ОЗК на Земле, не подозревал ни о чем.
Мальцев уже списался с Ковальским и предупредил, что просит сначала все выяснить, а лишь потом, когда будут реальные анализы и планы, они поговорят с Васей. Тот согласился. Действительно, не стоит волновать пациента.
И вот, вокруг стенда собрался целый десяток людей.
Вася моментально связался с хозяином.
«Со мной что-то не в порядке? Я неисправен?»
— Спокойно Вася, — Мальцев ободряюще улыбнулся, — послушай доктора. Они кое-что тут разработали.
С Васей заговорил Збышек, объясняя суть работы изобретенного им чипа, который, по сути, был более схож по устройству с дополнительной платой, чем чипом. Впрочем, и процессор не был процессором как таковым, это был комплекс микроскопических блоков, в том числе и то, что принято называть процессором. И технически была предусмотрена возможность замены этих блоков. Так, собственно, и создавались процессоры под разные серии «шестерок». Теоретически заменить блок можно было и в уже имплантированном процессоре, просто “DEX-Company” уверенно заявляли, что гораздо дешевле купить киборга более современного, чем возиться с апгрейдом процессора.
— Мы можем установить тебе чип, который ослабит контроль процессора. Подумай, хочешь ты этого.
«Что мне ответить?»
Мальцев набрал ответ, чтобы никто не слышал их «беседы».
«Сам решай».
«Вы разрешаете?»
«Это твоя голова».
«Но я ваше имущество».
«Боишься?»
«Да, — после небольшой паузы отозвался Вася, — но хочу».
— Что вы делаете? – не утерпела с вопросом Кира Тиммонс, возглавляющая и весь Центр на Земле и все общество.
— Разговариваем, — — спокойно ответил Мальцев, — — все, док. Мы готовы. Делайте нам операцию.
Збышек кивнул и тут же развил бурную деятельность. Стенд покатили в соседнюю операционную, стали готовить оборудование, начали процедуру стерилизации.
Степана оставили в коридоре, где они с Кирой и Мэй нарезали круги, беспокоясь, как все пройдет. Мальцев устал первым. Подхватил под локти милых дам и отвел в рабочий кабинет Киры, где попросил рассказать, что и как делать с Васей дальше, заняв и себя и их.
— Я бы оставила Васю в Центре хотя бы на несколько недель.
Мэй Ким, ведущий психолог ОЗК, была очень миловидной изящной женщиной. С трудом представлялось, как она справляется со своими необычными пациентами, из которых можно было выкроить из каждого по паре таких, как она.
— Понаблюдаем, потестируем.
— Три недели у меня есть. Потом я должен буду возвращаться.
— Боюсь, этого мало. Операция — это не установка платы в компьютер. Включил, и заработало. Контроль доступен, но надо уметь им пользоваться. Это не значит, что Васю ходить надо учить заново или он потерял какие-то навыки! Совсем нет. Но многое надо теперь нарабатывать, как и обычному сорванному киборгу.
— Но это можно сделать уже дома?
— Лучше бы под присмотром специалиста. И, — Кира немного помялась, — у Васи очень опасная профессия. Он может погибнуть и исчезнет доказательство того, что можно вылечить недосорванного киборга.
— Так вы хотите его совсем тут оставить?
Кира потеребила кончик косы.
— Конечно, его хозяин вы. Вам решать, оставлять его нам или нет, — почти жалобно, почти оправдываясь произнесла Кира. — В крайнем случае мы готовы его выкупить.
Мальцев в целом понимал. Да и воспитание не позволяло дать по мор… очаровательному личику девушки в ответ на подобное предложение.
.
— Я пацанов не продаю. Вопрос закрыт!
Кира внезапно очень понимающе улыбнулась.
— Повезло Васе с хозяином. Редко кто согласен принять на себя ответственность за наших мальчишек и девчонок. Простите, я не могла не предложить выкупить Васю.
Степан подозрительно покосился на нее.
— Что, обычно продать соглашаются? – он подумал, надо ли оскорбиться, что его подозревают не только в торговле киборгами, но и в общей подлости.
— Обычно еще и сами привозят под двери со словами «заберите урода». Или просто на улицу выгоняют или на помойку выкидывают. Видели, какой у нас большой медблок? И он почти не пустует. С гражданскими «шестерками» ситуация еще ничего, люди стали бояться наказания, а видели бы, какие армейские к нам попадают! Люди иногда страшнее зверей! И ведь нам так и не разрешили обследовать киборгов на военных базах! – Кира распалялась все больше, высказывая наболевшее, мучавшее ее, — И постоянно кормят обещаниями, что обязательно поддержат, примут меры. Черт!!
Мальцев нахмурился.
— А почему не пускают?
— Заявили, что армейскими киборгами занимаются армейские же специалисты! Лечат, учат, социализируют.
— А это не так? – Мальцев собрался привести сотрудников их участка и себя в пример.
— Проверить это никак невозможно, — мягко вмешалась в разговор Мэй, — и непонятно откуда возьмутся эти специалисты в нужном количестве.
— Так прежних инспекторов из “DEX-Company” наймут — и все.
Мэй чуть покачала головой.
— Давайте поговорим о Васе. Расскажите, как вы живете? Не волнуйтесь, я спрашиваю, чтобы составить рекомендации, а не в поисках повода забрать его. Если и хозяин и киборг довольны друг другом, мы только рады за них. Поговорим, потом вас проводят в комнату, где вы сможете поселиться, пока Вася лечится.
— А когда он в себя придет?
— Мы разбудим его через восемь часов после операции.
Мальцев упросил доктора разрешить ему подежурить в палате. Все равно ночь на улице, у него сбой режима, не спится.
Вася пришел в себя в середине ночи. Монитор у койки пискнул, Степан оторвался от планшета и обернулся.
— Ну, как ты, Васек?
Киборг медленно сел, потрогал рукой маленькую заплатку биогеля на голове.
— Система готова к работе. Самодиагностика ошибок не выявила.
— Это хорошо. Мандаринку хочешь?
Вася завис, ища программу имитации личности и весь ее лексический блок. Но на внутреннем экране было пусто.
— Программа имитации личности отсутствует.
— Так удалили ее. Сказали, ты и так теперь сможешь. — Степан достал из кармана мандаринку. Судя по цене на нее в магазине недалеко от Центра, везли ее как минимум из Андромеды. Перекладными. Дома они стоили гроши, потому что прижились на планете и плодоносили постоянно.
Вася взял. Потом поднес к носу и понюхал.
— Могу, — коротко ответил он. – Наверное.
Потом увереннее.
— Могу. Получается. Мандарины вкусные. Получается!
— Тише ты, -— Степан тихо засмеялся, — перебудишь всех.
— Получается, — шепотом повторил Вася. Встал, сделал пару шагов, потом неожиданно оттолкнулся ногами и перекувырнулся в воздухе. Приземлился абсолютно бесшумно, потом неожиданно как змея скользнул по полу под койкой, пружиной распрямился, опять кувырок, резкий разворот, прыжок — и он остановился прямо напротив Степана, в полуметре, не больше.
Мальцев оторопело смотрел в подсвеченные алым глаза, пытаясь понять: снится ему этот бред — DEX в боевом режиме нагишом прыгающий по палате, — или нет. Выходило, что нет. И бежать бессмысленно. Больше всего его потряс зажатый в руке киборга целый мандарин, убедивший в реальности происходящего.
В конце января на льду озера стали появляться одиночные рыбаки. Змей знал, кому и какая рыба разрешена к вылову, и без труда справлялся с контролем, подходя только к тем рыбакам, у которых выловленная рыба меньше или больше разрешённого размера.
Люди по-прежнему считали его человеком, и потому он не мог открыто признаться, что просто сканирует короба с уловом – и потому считали его необыкновенно удачливым на браконьеров егерем. И даже не пытались на его участке ставить капканы на крупного зверя – для этого надо знать, где и когда пройдет зверь, к тому же такой егерь точно найдет, кто и когда поставил.
Медведя еще найти надо, а лось зверь осторожный и с натоптанной тропы без крайней необходимости не свернёт… да и гонять зимой голодного зверя не совсем честно по отношению к нему же. Велес – защитник лесов и лесного зверья – справится с нарушителем и сам… причём так, что мало не покажется никому… так что местные браконьерить остерегались, а приезжие горожане леса и острова почти не знали и потому не совались.
Но всё же пару крупных капканов Змею удалось найти и разрядить – обычные кованые самоделки и намного дешевле фреанских, и надёжнее – и за сданные капканы от руководства заповедника получил именной армейский нож с ножнами.
***
Ворон ещё раз привозил в музей глину для лепки и коробки со своими игрушками – у него получалось всё лучше и лучше, и сюжеты стали разнообразнее. Уже не просто лошадка – а с человечком рядом или в упряжи. Не просто коровка – а рядом с дояркой. И свистульки стали крупнее и разнообразнее.
Музейные рекламщики ухватились за случайно брошенную Ниной мысль создать из глиняной игрушки бренд города – и усердно раскручивали в СМИ идею о том, что традиция делать игрушки пришла из глубины веков… и это традиция именно и только этого народа, обретшего новую Родину на этой планете… и так далее и тому подобное. Получалось пока не очень, туристы слушали внимательно, но покупать сувениры массово не спешили.
Зав информационным отделом музея Антон был полон трудового энтузиазма настолько, что даже создал группу в соцсети — и не оставлял идею сделать город Воронов родиной глиняной игрушки. Нина старалась этот энтузиазм поддерживать – она была кровно заинтересована, чтобы поделки Ворона продавались – а если будет спрос, то можно будет увеличить цену.
И… может, даже обучать детей лепке именно вороновской глиняной игрушки – в ДШИ что-то лепят, но это «что-то» не имеет названия и не является брендом. Конечно, обучать будет не Irien – но если научился Ворон, то можно обучить этому и другого киборга… или человека.
***
Фома влился в коллектив просветительского отдела, как родной – мужчин в музее на пальцах пересчитать можно, а он ещё и не женат (и было уже все равно, что у него свадьба через две недели) и полон энтузиазма. Видеозаписи его занятий в ДЮСШ произвели должное впечатление, и потому он сразу был поставлен в график отдела, но сначала как помощник Светланы – и принят был пока на полставки.
С директором ДЮСШ пришлось попрощаться, но почти все его ученики перешли в его же группу в музее, и через неделю группе для занятий был выделен один из внутренних двориков и на три дня в неделю выделен репетиционный зал в цокольном этаже. Но при этом Фома был предупрежден, что эти занятия будут называться «репетиции», а не тренировки, и что в первую очередь надо заняться именно теми подвижными играми, которые считаются чисто народными – и быть готовым в любой момент устроить показательное выступление в костюмах.
— Да без проблем! – ответил Фома. — Есть куча народных игр… которые только условно можно назвать боевыми… городки, лапта, кила… буза.
— Буза? – удивились просветители. — Разве это не квас?
— Это еще и вид боевого искусства. Северо-западная традиция русского рукопашного боя. Бой на ножах, палках, владение любым предметом, пригодным для обороны… но видом спорта не считается.
— Нам бой не нужен! Но… если это традиционно… тогда ладно… но нужна и теория… лекции, например.
— А зрелище нужно? Кулачный бой можно и киберам поставить… на Масленицу… стенка на стенку… или один на один.
— Попробуй… у DEX’ов бесконтактный бой должен быть прописан, а при необходимости есть программист. Осталось найти DEX’ов… для этого, не занятых на охране. В фондах их много…
— У меня свой есть… но будет не хуже, если двое.
На том и договорились.
***
Занятия, проводимые серебряным призёром Олимпиады, привлекли внимание местных СМИ, и тридцатого января Нине позвонила Ирина с вопросом, не поможет ли она поселить у себя на день двух журналистов из Янтарного – её зятя с другом. Раз уж есть родня в Воронове, то незачем переплачивать за гостиницу!
— Место есть… но у меня киборги! – удивлённо ответила Нина.
— И они с DEX’ом… он может на полу спать. И ест всё, что не приколочено… они послезавтра прилетят… на день или на два.
Но прилетели они на следующий день, и всего на полдня, и на ночь оставаться не стали, материал нужен срочно, бегом отсняли «репетицию» группы – но, чтоб мало не было, отсняли ещё и работу реставратора, и новые выставки, и новые глиняные игрушки, и музейную лавку, и вид на город с колокольни… и даже Леонида, которого попросили «изобразить что-нибудь» на колоколах.
Лёня «изобразил» сначала сам, потом «изобразил» подаренный им музею Mary — отсняли и его, и киборга, и обещали прислать копию записи не только в музей, но и ему лично… «…сотрудник DEX-компани, сам звонящий на колокольне! Это сенсация! Леонид! Вы талант!.. это гениально!..»
DEX журналистов бегал за ними следом, выполняя в основном обязанности носильщика, и выглядел неважно – и потому Нина предложила его накормить в её кабинете.
Журналисты радостно согласились и дали третий уровень управления, и Нина велела Пете и Лизе накормить такого гостя досыта и дать вымыться… и воспользоваться аптечкой, если это будет необходимо.
Вместо запланированных трёх часов съёмка затянулась до заката – и гости с восторгом отсняли виды вечернего зимнего города со стен музея-замка. И не забыли отснять себя любимых на стенах музея на фоне города – ведущий программу журналист был без шапки на морозе и отчаянно размахивал руками, показывая то на город, то на музейный замок.
— У него запасная голова есть? – тихо поинтересовалась Нина у зятя сестры.
— Так не бесплатно же! – ответил тот.
Заодно журналисты посетили мастер-класс по вышивке, который проводила одна из Irien’ок под присмотром Марины.
В восьмом часу вечера Нина ещё раз накормила их киборга, право управления для Нины журналисты не отменили – и потому Нина дала DEX’у бессрочный приказ быть на связи с Василием и сообщать ему о всех случаях срывов киборгов, репортажи о которых будут снимать журналисты. DEX приказ подтвердил, и подтвердил приказ не сообщать своим хозяевам об этом приказе – и Вася создал облако, куда тот должен был скидывать информацию.
Уехали журналисты почти полдесятого вечера… довольные и радостные. Их DEX, вымытый-накормленный-подлеченный тоже был вполне доволен – и пообещал не говорить никому о новом приказе, а сообщать о выездах на срывы до того, как узнают его люди – чтобы Нина нашла возможность сорвавшегося киборга забрать к себе.
***
Февраль начался с метелей – снег приходилось расчищать трижды в день. И вот когда Нина пожалела, что нет в доме киборга. Привезти, что ли, хоть одного? Авеля, например. Но тогда придется везти и Виктора… данный ему приказ не отменен, и находиться рядом с Авелем он обязан. А вот армейского DEX’а видеть в своем доме Нина как-то совсем не стремилась.
А если отменить приказ? Тогда Виктор сбежит в лес и будет жить один. Приказ хоть как-то держит его в модуле. А без этого приказа он может стать неуправляемым… только богам известно, что ему довелось пережить. Пусть остаётся в модуле.
А у дома и Вася снег расчистить может.
Или Валера… он неплохо прижился в доме Линды. Научился вести дом, подстроился под пани Софию так, что она вместе с ним выходит снег чистить у дома.
Нина позвонила соседке – и с удивлением узнала, что пани София вступила в клуб ЗОЖ и посещает его два раза в неделю вместе с Валерой. То, что не смог сделать Авель – Irien не осмеливался даже что-то предлагать матери Линды – без проблем удалось Mary, который этот клуб нашёл по И-нету. Но, поскольку Валера был собственностью Нины, то без труда удалось уговорить Линду отпускать его для расчистки снега у дома Нины.
***
Пятого февраля на рассвете окотилась Мася. Авель еле дождался времени обычного звонка Фрола Нине и тут же сообщил с самым счастливым видом:
— Четыре котёнка! Три кошечки и котик! Две трёхцветных, котик рыжий и кошечка черно-белая! Такие красивые!..
Он был так рад этому, что появившееся было желание приказать утопить котят исчезло. «Они же живые!» — радовался киборг, и Нина не смогла этого сказать.
Сказала другое:
— Молодец! Теперь тебе есть, о ком заботиться… но ведь котята вырастут, и их надо будет отдавать кому-то… потом решим… а до весны пусть живут.
Авель поправился, волосы на голове немного отросли, и в светло-зелёной пижаме он был похож на одуванчик. Чуть сзади его стоял мрачный русый парень в комбинезоне – Виктор. DEX был младше Авеля, но, пройдя войну, ничего хорошего уже не ждал. Жив – и ладно. Есть приказ охранять конкретно этого Irien’а – и приказ он выполняет. А что будет дальше – не его забота. И этот его взгляд! — почему-то Нину это испугало на миг, и тут же прошло… надо жить дальше.
— Фрол, Авель, что-то ещё нужно?
— У нас вроде всё есть… а чего нет, сделаем. Не беспокойтесь, мы нормально живём… вот два десятка кур привёз из деревни, выменял на рыбу… Авель с документами помогает. Справляемся.
— А… то варенье у Вас ещё есть? Из крыжовника? – не удержался Авель. – Виктор никогда не пробовал крыжовника… вот… я подумал… вдруг ещё есть… ему бы немного…
— Посмотрю. Пришлю, если есть. Но… крыжовник вы можете и сами выращивать. Посмотри, где там можно будет сделать сад, а к весне я постараюсь купить сортовые саженцы. Ты умеешь ухаживать за садом, вот и будет тебе занятие… а Виктор поможет.
— Спасибо! Будем ждать!
— Пока. Как только смогу, привезу!
Вот и сад свой будет! Ещё малины сортовой прикупить, смородины с десяток саженцев… весной на рынке торговать начнут, так сразу купить и яблоневых и… ещё каких-нибудь деревьев… и будут свои фрукты-ягоды… мечты-мечты… но кто не даёт сделать их былью? Значит, саду – быть!
После полудня того же дня прилетел Ворон с коробками с керамикой для музейной лавки, и Нина отправила для Авеля и Виктора все банки с крыжовниковым вареньем, какие только нашла в доме.
***
Свадьба была двенадцатого февраля в новом доме Фомы, который он очень удачно купил, причём в том же посёлке, где жила Нина, но на окраине – и оставил своего DEX’а дом охранять.
Погода была прекрасная, ясный солнечный день, но морозно – и после регистрации в ЗАГС’е и посещения музейного замка с нанятым голографом молодожены сразу поехали в пригородный поселок, и Фома внёс на руках свою жену через порог.
После этого Нина передала Илоне Алию, которую Змей привез за день до праздника, и она жила в доме Нины. Змей на праздник не остался – не было желания встречаться с дексистами. А Нина не стала настаивать – по той же причине. И оба оказались правы.
Гостей было немного – со стороны Фомы из родни прилетел Борис, пришла Нина. Прилетели родители Илоны и её старший брат с женой и её сестрой. Прилетел тренер и друзья по сборной. И пришла Вероника, подруга Илоны.
Пришёл и Леня – с мамой. Галину Ивановну тут же подхватил Иван Михайлович, и ей стало не до сына – и Леонид был рад этому чрезвычайно. Настолько, что весь праздник провел с братом Илоны и с Фомой – нашлась общая тема: «Киборги – нужны они людям или нет, и что с ними делать, если они уже есть».
После первых тостов остальные гости стали одаривать молодых, вручали открытки, посуду и цветы, перечисляли деньги, Борис вручил свой подарок:
— …спецсерия Mary-5… только для молодых семей… создана по известному всем образцу… ограниченный тираж… еле достал…
И ни слова не сказал, что вся партия этих киборгов не прошла тестирование – на них был опробован адаптированный для Mary DEX’овский процессор, и эта кукла была единственной выжившей из партии после тестов.
Киборгом оказалась подозрительно всем знакомая женщина – фрекен Фрида Бок – гости посмеялись, Фома и Илона подарок приняли, но кличку менять не стали, и сразу отправили «домоправительницу» на кухню с приказом печь плюшки.
Нина поздравила молодых ещё раз – и ушла с праздника задолго до его окончания. Надо выслушать отчеты Змея, Рика и Фрола, выдать ЦУ, просмотреть почту, зайти на сайт, и доделать перевод, и ответить на письма… и надо бы ложиться спать вовремя, но не получается. Может, оставить дома какого-нибудь киборга?
Ага, и думай, чтоб его никто из дома не увёл! Костя не уволен, у Лёни есть доступ… а доверия к ним всё меньше и меньше. Так что… пусть уж все киборги на островах живут… так спокойнее.
Берлин, 1938 г.
Сек медленно и почти благоговейно провел рукой вдоль лаково блестящего бока машины. Казалось, она не пройдет в двери ТАРДИС — слишком широкая и длинная, основательная, но это только казалось. Пройдет, конечно. Размер не имеет значения.
— Нравится? — спросил Мортимус.
Почему-то он и думал, что автомобиль произведет впечатление.
Сек непривычно пошевелил щупальцами — восхищенно, что ли? — и кивнул.
— Выглядит очень эргономично, — сказал он сдержанно. Мортимус широко улыбнулся.
— “Хорьх 853”, тридцать восьмого года, только с конвейера. После Второй мировой таких уже не будут выпускать. ТАРДИС может воспроизвести любой механизм, это очень удобно.
Сек отступил на шаг и окинул автомобиль оценивающим взглядом.
— Старомодно, конечно, но эргономично, — констатировал он. — Черный смотрелся бы лучше.
О, ну конечно, чего еще стоило ожидать? Мортимус фыркнул и сунул руки в карманы. Шоферская униформа казалась неудобно тесной, галстук мешал. Все-таки Сек странный, раз добровольно носит такую некомфортную вещь, как галстук.
— Мне нравится графитово-серый, — ответил Мортимус и поправил фуражку. — Садись и поехали… Эй, за рулем мое место! Куда?
Сек замер и обернулся к нему, как будто вспомнил что-то важное.
— Нам понадобится ингибитор восприятия, — полувопросительно, полуутвердительно произнес он.
Мортимус глубоко вздохнул и покачал головой. Упреждая вопросы, он сказал:
— Я не стал бы брать туда части ТАРДИС. Хватит и нас самих. И так много возмущений. Стекла тонированные, а люди отказываются верить в непонятное. Подумают, что показалось. Тем более, это “Хорьх”. Достаточная маскировка.
Он обошел машину и сел на водительское место. Руль под пальцами ощущался приятно шероховатым и прохладным, надежным, будто за него можно было удержаться и не упасть.
Может, не ехать? Может, ну ее, эту Землю? Пусть с ней Доктор разбирается. Ему всегда это удавалось лучше. Внутри, там, где обычно обитал внутренний голос, что-то шумело и билось, как волны о скалы. Серая вода и буруны скрывали все, что таилось под ними — а там наверняка и острые камни, и омуты, и предательские водовороты. Может, ну ее?
Хлопнула дверь. Сек уселся рядом и посмотрел на него.
— Мы едем?
— Пристегнись, — машинально ответил Мортимус. — Справа от твоего плеча ремень.
В этом периоде в машинах ремней, конечно, не было. Но не рисковать же из-за такой мелочи! Мотор заурчал на низких оборотах, руль под пальцами тонко завибрировал.
Прыгать так прыгать.
Мортимус глубоко вздохнул и тронулся с места. Дверь ТАРДИС послушно открылась, выпуская автомобиль наружу.
Маленькие аккуратные домики, невысокие заборы, за которыми алели георгины, начинающие желтеть деревья медленно проплывали мимо, сменялись другими домиками и фиолетовыми астрами. Мортимус давно не был в Берлине; судя по всему, это западный пригород. Солнце пряталось за низкими облаками. Конец утра, почти полдень. Люди провожали автомобиль удивленными взглядами, но никто не вздрагивал и не бежал — и это было хорошо. Правильно.
Он включил радиоприемник — в эти времена радио в машине было редкостью, но не лишать же себя удовольствия? Из динамиков полилась бравурная мелодия, нервно заметалась по салону, будто пыталась выбраться из замкнутого пространства, но, покорившись, сменилась тихим, приятным свингом.
— Ты знаешь, куда ехать? — спросил Сек.
— Да, — не задумываясь, отозвался Мортимус и повернул направо, на оживленную улицу. Дома стали выше и внушительнее, людей и машин больше. — На Вильгельмштрассе, куда еще.
— Мне это название ни о чем не говорит.
Они снова свернули. Чистый и прекрасный город, мировая столица, величественные здания, на совесть сделанные дороги, счастливые и хорошо одетые люди, идущие по тротуарам. Все наносное, внешнее, как водная гладь — лужа с радужной пленкой бензина. Все это изнутри выглядит совсем иначе, но пока что этого никто не видит, не замечает. Темно-синий “Опель Капитэн” уступил Мортимусу дорогу, и тот едва не мигнул по привычке аварийкой — нет, не стоило, шоферы важных шишек, да и сами важные шишки не делают такого. Не здесь, не сейчас.
— Это центр Берлина. Не слишком далеко, но мы не можем разгоняться, — ответил Мортимус. На них пока обращали внимания не больше, чем на любую другую представительскую машину — на что он и рассчитывал. И вести ее было приятно. Тяжелая габаритная модель — то, что ему и нравилось. Жаль, что в том времени, которое Мортимус облюбовал, мода на большие автомобили прошла. Унификация, стандартизация, европейские миниатюрные штучки.
Он вел машину, не задумываясь, словно дорога сама несла его, куда надо. Сек молча сидел рядом, сложив руки на коленях. Оживленные улицы сменялись еще более оживленными и широкими, а цветы и деревья — фонарными столбами и вывесками. Небо затянула черная паутина проводов. Кажется, еще немного — и они выберутся на ту самую длинную улицу, которая идет через весь город… Как же она называлась?
— А-а-а, Кайзердамм, Бисмаркштрассе, а потом Унтер-ден-линден, — пробормотал Мортимус и повернул. Вот она, эта длинная улица. Весь город как на ладони.
— Что ты сказал?
Взвизгнули тормоза, машину швырнуло влево, вправо и снова влево. Сзади кто-то резко просигналил — звук казался глухим, доносился как сквозь толщу воды. Серой, пенистой и глубокой.
Над Берлином висело зарево. Нет, не зарево — обыкновенный барьерный разряд, кирлиан-эффект, острая, зубчатая, как часовые колесики, радуга. Обыкновенный разряд из-за разницы временных потенциалов, только его размеры… Потрясали. Он закрывал весь центр Берлина. Весь центр.
Реальность сдвинулась и поплыла, Мортимус мотнул головой, пытаясь сосредоточиться.
— Что с тобой? — громко и, кажется, уже не впервые спросил Сек.
Автомобиль мчался вперед, прямо в самую глубину… Мортимус засмеялся, закашлялся и снова засмеялся.
— Фиксированная точка. Вот как она создается, — сказал он. — Потрясающе! Обыкновенный момент становится важным, нерушимым… Господи всемогущий! Это потрясающе.
— Я ничего не вижу, — сухо ответил Сек. Его щупальца, которые дергались, как кошачьи хвосты, вдруг замерли, словно он приложил усилие и взял себя в руки. — Объясни!
Радуга переливалась ядовитыми цветами. Не дуга — купол, и этот купол рос и раздувался, как чудовищный гриб. Опухоль. Рак. Черт возьми, это даже символично.
Неожиданно нахлынул страх. Нет, даже ужас — в пальцах закололо, во рту пересохло. Господи Боже. Это не остановить. Поздно! Слишком далеко все зашло. Нужно поворачивать обратно, и поскорее!
Мортимус надавил на педаль газа, “хорьх” набрал скорость и понесся вперед, как тяжелый снаряд. Машины послушно уступали дорогу. Объяснить? Как тут объяснишь?
— Это был обычный, ничего не значащий день, — сказал он. — Один из тысяч самых обычных дней. Но кое-что… кое-кто вмешался, и вот этот день вдруг начал превращаться в фиксированную точку во времени, реперную. Еще немного, и ничего нельзя будет изменить. История перезапишется и станет такой, как есть. Видишь? Это барьерный разряд. Такое разноцветное зарево. Там, внутри, история уже меняется, но здесь еще все как и было. Разница временных потенциалов. Искрит.
Они переехали через мост — узкая, полувысохшая речка блеснула внизу.
— Покажи, — отрывисто попросил Сек.
— Как? Ты невосприимчив к телепатии, — фыркнул Мортимус. Дома сменились деревьями, еще зелеными здесь: приближался Тиргартен, зоосад. До цели оставалось совсем немного — но и времени тоже. Мортимус не знал, сколько, не мог точно сказать, но был уверен, что слишком мало.
Сек раздвинул тонкие губы в улыбке, блеснул зубами.
— Ты нас недооцениваешь. Ты меня недооцениваешь! Думаешь, мы не знали, что делаем? Защита от телепатического влияния — первый уровень безопасности, почти базовый! Я разрешу, и ты сможешь. Покажи!
— Мы? Кто это — “мы”? — подозрительно спросил Мортимус. Он уже почти знал ответ — наверняка какая-то группа далеков-ренегатов, или…
— Культ Скаро, — процедил сквозь зубы Сек.
А, какой-то культ. У далеков? Еще интереснее. Хотелось выспросить подробнее, но реальность снова вздрогнула, машины впереди раздвоились, и Мортимус зажмурился, пытаясь вернуть все как было. Он притормозил и остановился у тротуара. Приемник противно зашипел, щелкнул и снова заиграл — на этот раз “Нью-Йорк” Синатры.
Мортимус повернулся к Секу, положив локоть на спинку сиденья. Прохожие останавливались, пытаясь заглянуть в машину, но тут же отвлекались и шли мимо. Разница временных потенциалов влияла на восприятие окружающего, заставляла забывать об увиденном. Мортимусу и самому приходилось все время сосредотачиваться, чтобы не терять нить нужной, правильной реальности — а ведь они даже не въехали под купол! Разряд северным сиянием переливался впереди. Если они въедут туда, назад пути не будет.
Рассогласованная реальность размажет его, как червя между пальцами!
— Покажешь? — спросил Сек.
Мортимус поднял руку и кивнул.
О Господи, это же безумие — пытаться коснуться разума далека! Это же…
Прикосновение обожгло разрядом, острым, сухим и болезненным. Его несло по черному, лакированному, словно облитому нефтью, нефтью и жидким полихлорвинилом лабиринту. Стоп. Стоп!
Страх и любопытство, текучие, как ртуть, блестящие, глубокие и вязкие. Нет! Только то, что надо — ничего чужого, лишнего! Страх отхлынул, любопытство отдернуло поблескивающие щупальца. Временной кирлиан-эффект, пульсирующая мертвая радуга с острыми зубцами заставила чужие эмоции отойти в сторону. Картина, которую видел он сам — с его, Мортимуса, ощущениями, его пониманием и принятием, полетела вперед. Страх усилился, любопытство хлестнуло длинными, извивающимися тентаклями…
Хотелось посмотреть, что там дальше — бесконечные неисследованные пространства чужого разума, непонятные и безумно интересные, лабиринт незнакомых доселе чудес и ужасов, одно не отличить от другого. Вечность открытий! Любопытство осторожно, почти ласково коснулось его. Нет, нельзя! Нельзя показывать ему…
Мортимус резко выдохнул и опустил руку. Посмотрел на ладонь, словно там мог остаться ожог. Сек ощупал лицо, покачал головой.
— Ты тоже боишься, таймлорд, — хрипло сказал он.
— Только идиоты ничего не боятся, — прошептал Мортимус, едва разжимая губы.
Он тронулся, “хорьх” покатился вперед по неожиданно опустевшей, широкой, как река, улице. Барьер приближался, окрашивая мир в странные, неестественные цвета.
— Говори о чем угодно, — попросил Мортимус. Руки крепко сжимали руль. — Просто говори. Спрашивай. Мне надо. Ехать. Вперед.
— Почему ты стал ренегатом? — спросил Сек. Его щупальца все так же не шевелились, застыли, и это слегка напрягало. Хотя куда уж сильнее!
— Я не ренегат. Я диссидент! — не задумываясь, ответил Мортимус. Сердца на секунду пронзило острой иглой боли — и тут же все прошло. — А! Разве трудно понять? Ничего нельзя. Сиди и смотри. Даже на агентство работать — тоже сиди и смотри, а вмешивайся только тогда, когда иначе никак. Никаких, упаси Господи, экспериментов. Никакой настоящей науки! Это чудовищное болото! Один мой товарищ писал диссертацию — изучал историю войн и агрессивное поведение высших гуманоидов. Думаешь, много материалов он сумел собрать? Ха! Эксперименты запрещены! Голая теория и ничего больше!
Он замолчал. Сек спокойно кивнул, словно соглашаясь.
— А как смог скрыться от войны? — спросил он.
Красное море барьера осталось позади, он расступился перед ними и захлопнулся за спиной, прямо по библейским канонам. Приемник быстро забормотал, зашипел, голоса бились в динамиках, голоса из другого времени, голоса тех, кого, может, и не будет. Никого не будет.
— Сменил генетический код… отчасти, — ответил Мортимус и прикусил губу. Это было… больно, унизительно и страшно, это отобрало столько сил и возможностей, но зато спасло жизнь, и память удалось сохранить, к счастью, арка-хамелеон сдалась и позволила это сделать. — Прожил так до регенерации. Состарился за каких-то жалких пятьдесят лет! Мелочь!
Он вильнул в сторону, уворачиваясь от неожиданно возникшего на дороге красного маленького автомобильчика — но тот тут же растаял. Временная аномалия — ее островки здесь повсюду. Надо быть внимательнее. Надо держать направление — а машину теперь почти несло вперед, туда, где их ждали, где они были нужны.
Сек снова кивнул. В нем таились те самые неизведанные глубины, черный лабиринт, возможности и силы, которые он отдал… за что?
— Ты не жалеешь, что стал таким? — спросил Мортимус. — Наверное, раньше тебе не нужно было читать что-то, тратя время, есть, спать… Не трудно?
Сек дернул плечами, покачал головой и улыбнулся — искренне, совсем по-детски.
— Сначала было трудно, — сказал он. — Никак не мог привыкнуть. Я ожидал синергетического эффекта, и он превзошел все ожидания. Он все искупает с лихвой, любые потери. Огромные преимущества и возможности. Понимание. Сотрудничество. Эмпатия и альтруизм действительно эволюционно значимы.
— Сколько тебе лет?
Сек замер.
— Каких? Скаро? Земных? — растерянно спросил он. — Галлифрейских? Я не знаю. Никогда не считал. Много. Очень много, наверное. Продолжительность жизни не имеет значения. Имеют только опыт и знания.
Мортимус поджал губы. Далеки бессмертны — по крайней мере, никто не знал, сколько именно они живут. Они сами, оказывается, не знали.
— Но сейчас-то тебе придется считать.
— Наверное, — ответил Сек. — Хотя продолжительность жизни мы планировали сделать сравнимой с вашей. Но жизнь кажется длиннее. Время течет иначе… Я не могу объяснить, это слишком трудно.
— А ты, значит, отдал голос за ножки, — пробормотал Мортимус. Впереди показалась Парижская площадь — Бранденбургские ворота — значит, они уже совсем близко. Приемник бесился и шипел, а потом вдруг щелкнул и запел низким женским голосом про сладкие сны. — И за бессмертную душу впридачу.
— Не понимаю, о чем ты, — отрезал Сек и сделал радио громче.
— О том же, о чем и ты, — сказал Мортимус. Машина сбавила скорость, подъезжая к повороту. — Видишь? Это Бранденбургские ворота. Когда-нибудь через них будет проходить бетонная стена, которая разделит город пополам, но сейчас еще нет.
И будет ли когда-нибудь? Сейчас Мортимус сомневался в этом. Несостоявшаяся реальность накладывала на все свой отпечаток. Никакой Берлинской стены, никакого ее падения. И в то же время он помнил об этом, и действительность поддавалась его воспоминаниям.
Это было очень трудно — удерживать в памяти правильное будущее.
Автомобиль медленно свернул вправо, улица ощетинилась серыми зданиями, тяжелыми и монументальными, словно эпос о Нибелунгах. Воздух над ними дрожал, как от сильного жара, будто и не осень была, а разгар лета где-нибудь в Калифорнии.
— Хочешь когда-нибудь вернуться домой? — спросил вдруг Сек.
Мортимус сжал пальцы на руле и на мгновение зажмурился.
— О да, очень, — тихо ответил он. Честность, такая непривычная, жгла под языком.
— Я тоже, — прошептал Сек. — Только не могу. И не смогу.
— Думаешь, у меня получится? — фыркнул Мортимус и осекся. Воздух над дорогой заколебался сильнее, заволновался, как вода. Из-за поворота вырвался мотоциклист и пронесся мимо, обдав его информацией, чувствами, безумием и жаждой убийства. Пострегенерационной горячкой. За его, вернее, ее спиной лоскутами расползалась реальность. Как ножом по ткани. И прямо по разрыву, не давая ему срастись, пронесся следующий — рыжие, яркие волосы полоскались на ветру. Приемник заорал и выключился, улица задрожала, дома зашатались — нет, просто заколебались от ветра, как волосы, как листья деревьев. Люди исчезали и появлялись на тех же местах. Машины выезжали из дыр, тормозили и растворялись в воздухе. Пели клаксоны.
О, Боже всемогущий! Нет! Их трое? Мимо промчался еще один мотоцикл, рвущий реальность в клочья. Что на нем ехало? Андроид? Теперь понятно, почему тут такое творится! Доктор? Даже если он здесь, то не сможет заткнуть все дыры. Просто не успеет, даже если бы очень хотел. У него своя цель. Не менее, кажется, трудная.
— Нет ничего страшнее, чем маленькая девочка с томиком ядерной физики в темном переулке, — пробормотал Мортимус. — Даже если эта девочка такая большая и взрослая. И на улице день.
Он бросил машину вправо, в узкую улицу. Вильгельмштрассе. Прохожих здесь не было. Автоматчики, патрулировавшие ее, провели “хорьх” взглядами и отвернулись. Реальность уже не плыла — металась, и стоило огромного труда держать ее в узде, вспоминая, как все должно здесь быть, стабилизируя и останавливая хаос. Голова раскалывалась.
— Святой Рассилон и все его причиндалы! Далась мне в свое время эта Сол Три, — сказал Мортимус, едва разжимая губы. — Зачем мы такие фагоциты? Я… не хочу!
Но время само тащило его на коротком поводке, не давая даже упираться. Никакой свободы. Надеялся сбежать? Ха! Три раза ха! Время взяло его в оборот, дало в руки все, чтобы он мог снова завязать нужный узел. Там, где одного таймлорда бы не хватило и понадобился второй — вот он, пожалуйста. Вынем, как кролика из шляпы.
Нет, никакой свободы не существует. Это фикция.
Рейхсканцелярия возвышалась над ними тяжелой, внушительной громадой. Воздух трещал от напряжения. Здесь было еще больше охраны, но сейчас им будет не до этого. Автоматчики не стали задерживать мотоциклистов — они забыли о них тут же, временные колебания играли с памятью людей злую шутку, рассеивали внимание. Их тоже не задержат, забудут, стоит только закрыть за собой дверь.
Мортимус остановил машину почти у самого парадного входа и сосредоточился, вспоминая, пытаясь собрать воедино фрагменты неслучившейся и случившейся здесь реальности, понять, что надо делать, как, и сколько у них времени.
Его, по сути, не оставалось.
Треснувшая от сильного удара стена кабинета, треснувшая где-то в стене газовая труба, удушливый запах, закрытые высокие окна, маленькая искра, тяжелый удар.
Прошла еще секунда.
— Мы выходим, — сказал он, — прямо сейчас, идем в парадную дверь. Быстро. Чем быстрее, тем лучше! Ты… — Мортимус поморщился — говорить было слишком долго. — Ты смотри.
Он, почти не глядя, потянулся рукой, бросил воспоминание и выдохнул.
Черное, блестящее. Дружественное.
— Понял, куда? Пойдешь и вытащишь его, — сказал Мортимус и вышел из машины. Автоматчики как по команде развернулись к нему и подняли оружие, но тут из машины вышел Сек, и они отшатнулись. Воздух снова заискрился, лестница под ногами вздрогнула.
Мортимус, не глядя на них, поднялся по ступеням. Сек, который шел рядом, не отставая ни на шаг, протянул руку и отобрал у одного из охранников автомат — тот судорожно вздохнул, отступил. Остальные взяли их на мушки — несмело, но… Быстрее! Слишком много впечатлений, слишком! Реальность снова терялась, земля уходила из-под ног. Надо торопиться! Мортимус взялся за ручку, но та рассыпалась в порошок, испачкав ладонь черным. Слишком сильное напряжение. Следующим может рассыпаться он сам.
— Ах ты ж, — выдохнул Мортимус, достал отвертку и наотмашь полоснул по двери.
Потом толкнул ее ногой и вошел.
Автоматчики остались снаружи.
Здание словно вымерло. Глаз тайфуна, где ничего не волнуется и все стабильно. Почти все. Шаги гулким эхом отдавались от стен огромного холла. Парадная лестница вела наверх, но им была нужна другая, рабочая, в северном крыле, там, где треснула стена, где газ до сих пор заполнял комнату. Там, где находился кабинет Гитлера — один из его кабинетов.
Мортимус закрыл глаза, сосредоточился и свернул влево. Внутренний компас безошибочно вел его туда, куда надо. Сек молчаливой тенью шел за ним. Белые коридоры, устланные алыми ковровыми дорожками, пустовали. Люди очень чувствительны, хоть и сами этого не знают, люди чаще всего волнуются непонятно отчего и уезжают домой, или уходят на обед, или еще куда — лишь бы не оставаться там, где происходят такие катаклизмы.
Коридор сменился лестницей, а лестница — коридором. Здесь. Это здесь, рядом.
Когда одна из дверей бесшумно открылась, и из-за нее шагнул человек в форме, Сек выстрелил. Эхо гулко подхватило выстрел. Человек отшатнулся и упал, раскинув руки.
— Стой! — выкрикнул Мортимус. — Ну что же ты! Нельзя!
Но Сек уже ссутулился, брезгливо — нет, раздосадовано, — скривил рот, его щупальца снова бешено заметались.
— Я не хотел. Случайно. Я его убил случайно, — напряженным голосом проговорил он. Мортимус подошел к убитому, наклонился. Лицо показалось смутно знакомым — будто бы он знал его. Может, и знал.
— Не беспокойся. — Мортимус пошарил по его карманам и нашел корочки пропуска. — Штандартенфюрер Ганс Ланда. Хм…
Реальность сплавилась воедино и снова расплылась, труп стал полупрозрачным и опять уплотнился. Тут не поймешь, что настоящее, а что нет, даже Мортимус не смог бы точно этого сказать. Существовал ли этот человек в действительности или появился здесь, как фантом, из-за временных колебаний? А, неважно!
— Не беспокойся, — повторил он и бросил корочки на труп. — Так даже лучше. Я смогу расписаться на Толстом Малыше, люблю эту версию победы. Больше прогресса для моей страны.
Но времени оставалось все меньше, оно буквально утекало сквозь пальцы. Еще немного, и версия станет настоящей реальностью, сменит то, что должно быть. Запечатается намертво. Гесс станет рейхсфюрером, да, именно он. Ненадолго.
— Иди наверх и вытащи этого усатого болвана, — сказал Мортимус. — Даже если взорвется — все равно вытащи и сделай что угодно, чтобы он забыл. Так может и получиться. Может пойти по правильному пути. Да, кстати!
Он вытащил из кармана запасной ключ от ТАРДИС и бросил Секу.
— На всякий случай.
Он развернулся и побежал по белому, украшенному лепниной коридору. Здесь уже ощутимо пахло газом — тяжелый, неприятный запах примесей, которые люди добавляют в метан, и запах самого метана, напоминавший о некоторых планетах, на которых Мортимус когда-то побывал. Двери, двери, двери… вот!
Мортимус распахнул дверь и, зажав рот, вбежал внутрь. Маленькая кухня буфета. Труба шипела. Раз. Два. Он схватил стул и швырнул. Три. Четыре. Окно разлетелось вдребезги. Пять. Ветер ударил в лицо. Шесть. Вентиль. Где-то внизу был вентиль. Вот он! Семь. Плохо работающая розетка.
Искра.
Но газа уже было недостаточно для взрыва.
Мортимус сел на пол и рассмеялся. Ветер трепал волосы, играл обрывком занавески. Напряжение отпустило, словно оборвались веревочки. Кажется, одной проблемой стало меньше. Кажется.
Но оставалась вторая. Мортимус выглянул в окно: разряд радужно переливался над головой, прижимал сверху. Напоминал, что еще не все сделано. Не все.
— Надо стереть ему память, — пробормотал Мортимус. — Не знаю, что такого он успел увидеть, но это однозначно повлияет на историю.
Он поднялся на ноги, отряхнул стеклянные крошки с брюк и вышел в коридор. Действительность стабилизировалась, это чувствовалось все сильнее, но рейхсканцелярия все еще продолжала напоминать отель “Оверлук”. Казалось, вот-вот времена снова начнут сливаться воедино, и из кабинетов потянутся в коридор, белый и чистый, мертвые и умирающие — от яда, от пуль, от собственной бесконечной глупости.
Настоящие лица. Совершенно настоящие. Их стоило сделать такими — хотя бы в назидание, что ли. Мортимус дернул уголками губ. Улыбка не хотела появляться на лице, превращалась в неприятную судорогу.
Перила лестницы были чистыми, гладкими и прохладными, скользили под пальцами. Навстречу ему спускался человек, его лицо медленно и смешно исказилось от изумления, негодования и ненависти одновременно. Мортимус расхохотался.
— Гитлер капут! — выкрикнул он, оттолкнул человека и побежал наверх, перепрыгивая ступеньки. Внутренний компас безошибочно вел его вперед, сквозь еще более помпезные и разукрашенные гербами двери, в еще более величественный коридор. Охранники с автоматами по обоим сторонам кабинета застыли, глядя перед собой, как зомби. Как куклы. На них лежал отпечаток чужого влияния.
Что ж, это удобно.
Мортимус потянул тяжелую дверь на себя, и та бесшумно открылась.
Сек держал Гитлера на мушке. Из разбитого окна тянуло сквозняком, стены, обшитые деревянными панелями, вели вокруг них нескончаемый хоровод. Время остановилось. Глаз тайфуна, самый настоящий, вот-вот подмигнет.
Мортимус плотно прикрыл за собой дверь.
— Ты что? — спросил он, подходя ближе, но Сек поднял автомат.
— Я все видел, — произнес он четким, почти металлическим тоном. — Видел, что будет, если он останется жив. Ты не успел спрятать, таймлорд, я был быстрее.
— Ты и раньше это знал.
Сек оскалился, не отводя глаза от Гитлера. Тот стоял, подняв руки, белый, как потолок — вот-вот грохнется в обморок.
— Знал. Но не понимал. Не мешай мне.
Несбывшееся слишком хотело сбыться. В этом его проблема — и сила тоже. Оно хотело сбыться невзирая ни на что. Хваталось за любую соломинку.
Мортимус глубоко вздохнул и шагнул вперед, встал прямо перед дулом автомата. Как это надоело. Кто бы знал, насколько.
— Идиот! Уйди! — выкрикнул Сек и шагнул в сторону, но и Мортимус тоже, загораживая Гитлера. — Мне казалось, что ты слишком глуп для таймлорда, и это действительно так!
Чего?!
— А ты ведешь себя как человек, — негромко сказал Мортимус, едва сдерживая злость. — Поддаешься эмоциям. Господи, Сек! Где твоя логика? Подумай! Просто подумай, прежде чем делать!
Раздражение неожиданно прошло и сменилось безразличием. Он покачал головой и отошел в сторону. Сил почти не осталось. Если сейчас надо будет стирать этому не совсем состоявшемуся пока еще диктатору память, то может и не выйти. А может, этого и не понадобится. Пусть будет как будет.
— Стреляй, если хочешь, — сказал Мортимус, глядя в сторону. — Решай сам.
За окном истошно чирикал воробей. Птицам, в общем, тоже все равно. Даже если планета не переживет этих изменений, им все равно. Они живут сегодняшним днем.
Выстрела не последовало.
Сек молча опустил автомат, потом решительно подошел к Мортимусу и сунул оружие ему в руки.
— Подержи, — не терпящим возражений тоном приказал он и вытащил из кармана что-то, напоминавшее авторучку с тремя кнопками, и синюю круглую стекляшку на резинке. Сек надел ее на голову, как плавательную маску, прикрыв глаз. Выглядело еще страннее, чем респиратор.
Нет, это точно не оружие. Интересно! Губы сами раздвинулись в улыбке. Автомат неприятно оттягивал руки, и Мортимус положил его на кресло. Гитлер перепугано заозирался и начал пятиться назад. Его было даже немного жаль. Столько впечатлений за день…
— Стой! — приказал Сек, и тот послушно остановился. — Сколько точно памяти ему надо стереть?
А, вот что это! Ментальный корректор! Какая интересная идея! Мортимус шагнул вперед.
— Час, не больше, — сказал он. — Что ты раньше молчал? Такая вещь! Когда ты его сделал? Покажи!
Сек быстро потыкал пальцем в клавиши и поднял руку. Белая, пронзительная вспышка обожгла сетчатку, Мортимус зажмурился, из глаз потекли слезы.
— Предупреждать надо!
— Тебе не повредит, — бросил Сек и, брезгливо глядя на Гитлера, проговорил: — Это не покушение. Это был взрыв…
— Газа, — вставил Мортимус, усмехаясь все шире. О, поверхностная вербальная кодировка, как элегантно и просто. Объект сам додумает детали, не надо даже их упоминать. — Труба в кухне треснула. Короткое замыкание. Опасности больше нет.
— Но эвакуироваться из здания нужно, и немедленно, — продолжил Сек. Он тоже раздвинул губы в улыбке — неприятной, надо сказать, но очень довольной.
Да, и им тоже стоило бы… эвакуироваться. Мортимус представил себе обратный путь к ТАРДИС через Берлин, с которого слетело наваждение. Никакие тонированные стекла не помогут. Их прямо здесь пристрелят, обоих. Даже из кабинета не выпустят. Останется только правильный ход истории, для пущего утешения. Ну уж нет!
— И выделить почетный эскорт для послов из Шамбалы, — добавил он поспешно, пока действие корректора не закончилось. — Для Гаутамы Сека, служителя культа Скаро…
Чем бы прикрыть его слишком, мягко говоря, необычное для человеческого взгляда лицо? Да хоть бы и занавеской! Мортимус быстро шагнул к окну и оторвал длинное полотнище ткани. Что-то типа арафатки сойдет.
— И его смиренного слуги Телониуса, — добавил он, набросил лоскут Секу на голову и прошептал: — Тише, так задумано. Не дергайся!
Гитлер вздрогнул и окинул их осмысленным взглядом. При виде Мортимуса он презрительно скривился, и тот, поклонившись, отступил.
Все, кажется, шло как надо.
Радужные отблески на потолке и стенах сменились обычными солнечными зайчиками.
Лодка плавно скользила по реке. На ночном небе не было ни одной тучи, но широкая водная гладь, если взглянуть сквозь просветы между деревьями, казалась много светлее. У самого берега, вдоль которого двигалась лодка, отблески походили то на дрожащие нити, тонувшие в мелких лужах, то на сверкающие решетки или сети, напоминающие тонкую вуаль. До самого горизонта река несла свои воды с божественным спокойствием. Укрытые мерцающим паром, они постепенно становились синими, затем принимали цвет прохладной стали, словно где-то в глубине, на дне, лежали, мерцая, миллиарды мечей.
Опасная жизнь таилась в реке. Вот ящер быстро проплыл вдоль берега, внезапно пробудившись ото сна, вот несколько тапиров бегством спасались от врага в глубинах водного царства. Что же касается мелкой живности, то количество таинственных и отвратительных созданий не поддавалось никакому исчислению.
Однако в целом в воде царил покой. Из-за доносившегося с берегов неясного шума леса казались особенно величественными, прекрасными и зловещими. Там шла нескончаемая война, тайные соития, засады, преследования… Там царил ужас — гений нападений и защиты во всей своей дикой восхитительной красе. И за всем этим стояла все та же извечная потребность сильных и слабых — голод. Насытишься или станешь жертвой, в зависимости от того, сильнее или слабее окажется тот, кого ты встретишь.
Электрическая лодка с особой плавностью скользила по водной глади. Колеса едва заметно вибрировали, луч белого света ощупывал все вокруг. Три человека находились на носу лодки, четвертый стоял у руля.
Один из троих путешественников — низкорослый и коренастый — прошептал:
— Ну хорошо! Этот старый касикбыл прав… После почти непреодолимых препятствий вначале пути мы выбрались на водный простор. Правда, местами тут тоже встречаются едва проходимые местечки.
— Глубокие, изобилующие жизнью протоки… Здесь от бескрайней Амазонки отделялся проток — река без названия, широкая и глубокая, но местами слишком неторопливая.
Тот, кто только что произнес эти слова, четко вырисовывался в лунном свете. Сгорбленный силуэт с длинными руками и лысой головой, поблескивающей в лучах ночного светила. Голос его был дребезжащим, трудно различимым, явно созданным для того, чтобы шептать в тишине учебных классов.
— Вы помните слова старика? — спросил третий. — Река ведет к озерам, которые «…находятся на закате… Сначала она шире, чем Мать рек… но земля ее пьет тремя большими ртами… и каждый раз воды становится все меньше».
Голова у него была несколько вытянутая, к тому же шелковистая борода усиливала этот эффект. Впрочем, впечатление исправляли быстрые внимательные глаза и высокий рост в сочетании с широкой грудью. Он говорил авторитетным тоном, подкрепляя слова энергичными сильными движениями.
— Ну вот! — вздохнул сутулый мужчина. — Мы уже должны были проплыть мимо одного из этих больших протоков — настоящей пасти, которая осушает реку.
— Без сомнения, это тот, который невидим! — вскричал длинноголовый. — Вон второй открывается в скале… Это пещера.
Коренастый откликнулся с легкой иронией в голосе:
— Возможно, что это всего лишь аллегории! Не слукавил ли старый касик, преподав нам урок индейской космогонии? Впрочем, мы здесь ничего не теряем: мы же в диких землях, не нанесенных ни на одну карту!
— Ну да, с этим не поспоришь, — произнес длинноголовый, закипая от гнева. — Я верю в эту непонятную страну подземных вод, где какой-то из давних предков нашего касика едва не погиб!
— Поглядим, Алглав!
— Вы забываете о пленнике, которого касик предоставил в наше распоряжение, — возразил Алглав. — О том, кого захватило в плен его племя… о том, кто видит под землей.
— Вообще-то этот пленник до сих пор не узнал местность.
— Терпение! Он сказал, что сможет узнать местность, только когда мы приблизимся ко «второму рту»!
Алглав принялся напевать таинственное индейское заклинание, и лодка продолжила свой путь по большой реке. Луна уже поднялась. Лодка рассекала водную гладь, в которой отражались заросли — густое переплетение узких, острых и твердых листьев. А бесконечное сражение продолжалось в лесной чаще, оглашая джунгли дикими криками. Наконец двое из собеседников спустились на нижнюю палубу, чтобы поспать, а длинноголовый остался с человеком, стоящим у руля.
II
Алглав оставался на носу лодки, разглядывая реку глубоким уверенным взглядом, подобным взгляду кондора. Таинственные ночные тени затронули лирические струны его души. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы легенда, рассказанная старым индейцем, оказалась правдой. Вся его душа трепетала при мысли о ней, так как, оставаясь полным сил расчётливым человеком действия, Алглав был гораздо большим поэтом, чем его товарищи по экспедиции. Он все время повторял себе под нос непонятные и удивительно красивые слова легенды:
«Есть страны под землей, где реки длинные текут… Там травы бледные растут и звери чахлые живут… Слепые птицы там и белые вампиры-мыши… И свет Луны лишь иногда проникнет невзначай туда … и скоро гаснет… Все во тьме…»
— С чего бы этой легенде обязательно быть неправдой? Ведь существуют же подземные реки, даже в нашей старушке-Европе. Есть и странные, еще не изученные представители животного мира. Почему здесь, где все такое громадное и свободное, где реки так широки и полноводны, почему бы здесь не быть подземным странам, таким же обширным, как и все в этом краю? И какие тайны они скрывают? Какие таинственные поэмы жизни, не такой, как здесь, на поверхности? Какое чудесное царство ночи, сказочные растения и животные могут существовать в глубинах земли?
Он снова воскресил в мечтах другую легенду, которую восемь лет назад рассказал ему «черный начальник», старик Уан-Махлей — тогда предсказания старого африканца чудесным образом сбылись. Если так, то с чего бы предсказания старого индейца могли оказаться неправдой?
И все же его неотступно преследовали сомнения. Настолько редки подобные приключения. Может ли подобное два раза подряд случаться с одним и тем же человеком? Два раза подряд старая Земля радовала его восхитительным зрелищем неизвестного животного мира в затерянном уголке света. «Почему бы и нет?» — говорил он себе. Разве не я пятнадцать лет назад обогнул без передышки всю планету? Разве это не вознаграждение за мои вечные скитания, а также за упорство и решимость отыскать наконец смысл, скрытый в старых легендах аборигенов каждого уголка Земли?
Размышляя об этом, он обвел берега внимательным взглядом, надеясь увидеть наконец скалу, которая называется «Рот земли». Но перед ним протянулись лишь извилистые берега, лес, где порой можно было разглядеть смутные силуэты диких травоядных животных.
«Ночь могла бы быть ужасной, особенно здесь, где постоянно идет жестокая борьба за существование… ягуары… анаконды… гремучие змеи».
Он ощутил дрожь удовольствия, подумав, как хорошо, что он сейчас находится на электрической лодке, так хорошо построенной, удобной и оснащенной всем необходимым. И это не потому, что он не любил приключения и, тем более, не потому, что ему недоставало безрассудной отваги. Но даже самые героические личности предпочитают чувствовать себя в безопасности перед поэмой тревог и страхов, созданной самой Природой.
В лунном свете перед острым носом лодки появился остров. Алглав скомандовал человеку за рулем начать маневрировать. По мере того как лодка приближалась к острову, начали появляться препятствия: обломки, вырванные с корнем пни деревьев, крепко запутавшиеся в длинных речных растениях. Двигаться дальше становилось все труднее, пришлось снизить скорость.
Луна осветила торжественную картину: остров с высокими прямыми деревьями, слегка клонящимися к воде; обрамленные лианами и тростниками полусгнившие стволы — необычные силуэты на фоне аргентинского неба; просеки, чернеющие подобно пещерам. Громадные, выше всех остальных деревьев, пальмы колыхались на теплом ветерке. Вода сверкала, бросая вокруг тысячи бликов, нежно плескалась о рыхлый берег, унося с собой почву и мертвые корни растений.
В этом величественном полумраке луна, просвечивая сквозь густую листву, всем своим видом выражала неведомую угрозу, демонстрируя суровый нрав природы, будто предписывающей человеку остановиться.
В самом деле, теперь лодка продвигалась вперед медленно, рывками.
Сперва было легко прокладывать путь, пробиваясь тонким носом сквозь препятствия, но скоро нагромождение речных растений и гниющих стволов сделало продвижение вперед трудным и даже опасным.
Алглав скомандовал замедлить ход. Очевидно, он взял на себя очень большую ответственность. Дикая природа таила множество опасностей, особенно для человека. Всюду, насколько хватало взгляда и куда можно было достать лучом электрического фонаря, было густое переплетение живых и мертвых растений.
На некоторых из них спали водяные чудовища. Порой над ними пролетала ночная птица. Со стороны острова доносились шорохи, вздохи, сплетающиеся в общий хор с плеском воды и шелестом листьев.
Наконец Алглав остановил лодку и решил созвать спутников на военный совет. Но тут какая-то тень, отдаленно напоминающая человеческую, вдруг бросилась на палубу.
Рулевой закричал от ужаса
Алглав с револьвером в руке, готовый нападать или защищаться, бросил взгляд на корму. В неверном свете луны он увидел человека — низкорослого, приземистого. Рулевой, едва придя в себя от неожиданности, тоже вытащил револьвер и прицелился в нежданного гостя.
— Остановитесь! — крикнул Алглав. — Он не опасен.
В самом деле, незнакомец с испуганным видом показывал куда-то в сторону реки. Алглав посмотрел в том направлении.
III
На неком подобии островка, нежась в лунном свете, сидел ягуар — великолепный образец породы. Животное застыло, явно удивленное. Оно, казалось, разрывалось между желанием преследовать добычу и страхом перед электрическим светом. Если бы не страх, зверь с легкостью сделал бы несколько прыжков, перебравшись на стволы деревьев, обойдя то место, где вода преграждала путь, а потом с легкостью добрался бы до лодки.
Алглав воспользовался колебанием хищника, чтобы взять ружье из кабины в носовой части. Сделав беглецу знак ничего не бояться, он взял карабин на плечо и принялся разглядывать зверя. Ягуар был обычных пропорций для своего вида, разве что лапы чуть короче. Он представлял собой царственное создание — творение дикой природы. Изогнув сильное гибкое тело, хищник присел на задние лапы. Его поза подразумевала быстроту, грациозную, кровожадную ловкость, манеру победителя. Почти не поддавшись ужасу, Алглав не стал сразу спускать курок, так как не любил убивать великолепных зверей, прекрасных, как гармонично сложенная поэма, в которой воспеваются сила и энергия.
Но дикарь приблизился к нему и, осторожно притронувшись, показал вправо от островка. Путешественник заметил там еще троих ягуаров.
— Ох, черт! — прошептал Англав.
С сильно бьющимся сердцем, на этот раз от острого чувства опасности, он разглядел поблизости еще нескольких крупных хищников, удивленно отметил про себя, что такое поведение нехарактерно для ягуаров, которые обычно держатся парами, но никак не большими стаями. И все же, какой бы ни была причина этого необычного явления, опасность была несомненной.
Здесь, в диких лесах небольшое количество плохо вооруженных туземцев не могли внушить ягуару мысль о силе и могуществе человека. Постоянный победитель, он был уверен в своей силе и непревзойденном великолепии, а также знал, что его соседство делает и воинственные племена, и белых людей из другой местности одинаково осторожными и даже трусливыми.
Вскрикнув громким пронзительным голосом, Алглав подал сигнал тревоги, а потом внимательно прицелился между глаз ягуара.
Он все еще не мог решиться спустить курок, когда раздался выстрел.
Стрелял рулевой. Испуганный видом хищника, он выстрелил.
За первым последовали еще три выстрела. Легко раненый ягуар в ярости прыгнул в лодку. Зацепившись когтями, он поистине королевским прыжком оказался на палубе в четырех шагах от Алглава.
— Ты этого хотел, — мысленно обратился путешественник к самому себе.
Он выстрелил точно в то самое мгновение, когда зверь прыгнул на него. Пуля вместо того, чтобы проникнуть в череп, разнесла челюсть хищника, который теперь оказался прямо перед Англавом.
Друзья, которые в этот момент поднялись на палубу, решили уже, что с ним все кончено. Алглав откатился по палубе немного в сторону, почти не задетый. Такой же быстрый, как и его ужасающий соперник, он снова оказался в опасной близости от смертоносных когтей.
Два или три неразличимых взглядом движения, те, которые может уловить лишь моментальный фотографический снимок, затем яростная схватка, удар рукояткой пистолета… и после этого Алглав остался стоять на палубе, а ягуар бессильно распростерся у его ног. Выстрел из револьвера окончательно прикончил опасного зверя.
— Дело еще не закончено! — крикнул победитель.
С этими словами он жестом показал на остальных ягуаров на острове. Как и первый, они имели очень угрожающий вид.
Один из путешественников повернул в их сторону большой электрический фонарь, светивший на носу корабля. Поток ослепительно белого света перепугал хищников.
— У них робкий вид, — заметил лысый мужчина.
— Так и есть, Фюгер, — ответил Алглав. — И вполне вероятно, что если никто больше не будет стрелять и не ранит их, они не решатся напасть.
В этот момент послышались еще два выстрела. Это были два члена экипажа, которые поднялись на палубу одновременно с путешественниками. Один из ягуаров, раненый, судя по всему, самка, прыгнула прямо на лодку, сопровождаемая своим собратом. Алглав тут же остановил самку выстрелом в голову. Самец замер, грозно мяукнув, затем снова прыгнул. Поднялась стрельба, но пули даже не задели хищника, а он с изумительной быстротой оказался прямо на палубе. Человек рухнул на палубу под ударами гигантских лап!
— В голову! — крикнул Алглав.
Подавая пример, он прицелился в хищника из своего револьвера, но затем заколебался. Распростертый на палубе человек кричал от ужаса, в то время как чудовищное животное, увидев, что окружено противниками, замерло в полном изумлении. Стрелять было очень рискованно из опасения задеть человека.
В этот момент с немыслимой и отчасти трогательной храбростью Фюгер приблизился и выстрелил в зверя почти в упор. Пуля насквозь прошла сквозь шею. Одновременно он упал, и все увидели под его разодранной одеждой грудь, изрезанную острыми кинжалами когтей хищника. Он не защищался, загипнотизированный, чувствуя себя бесконечно слабым, таким слабым, что был не в силах даже испугаться по-настоящему.
Но друзья поспешили к нему, и вдруг животное, изрешеченное пулями, навалилось на ученого, придавило его своим весом.
— Мертв! — вскричал Алглав, из предосторожности выпуская еще одну пулю в висок хищника.
Он быстро освободил Фюгера. Его рана была достаточно глубокой — оказались разорваны мышцы груди, — но вовсе не опасной.
— Легко отделался! — улыбаясь заявил Фюгер.
Исследователи и члены экипажа озадаченно огляделись, удивленные этой драмой. До сих пор лодка представлялась надежно защищенным местом, недоступным для зверей, обитающих в реке и по ее берегам.
— Четвертый ягуар исчез! — произнес Алглав, внимательно осмотрев рану своего друга.
— Действительно, исчез, — подтвердил третий спутник, — но в целом мы избежали гораздо более серьезной опасности… Особенно если учесть, что никто сначала даже не выстрелил. До сих пор света фонаря было достаточно, чтобы держать диких зверей на расстоянии.
— Верно, Верагез! — ответил Алглав. — Но что случилось с тем, кто втянул нас в это приключение?
— Да вот он! — заметил кто-то из экипажа.
Дикарь приблизился, поняв, что приглашающий жест предназначен ему. Все увидели коренастого широколицего человека, глаза которого напоминали кошачьи. Лицо его было сероватого цвета, лоб скошен под углом к громадному подбородку. Дикарь произнес несколько горловых звуков, похожих на слоги.
— Местное наречие нашего заложника! — пояснил Верагез, который обладал способностями полиглота.
— И выглядит он соответственно! — добавил Фюгер. — Давайте сравним…
— У меня появилась идея! — произнес Алглав с некоторой долей иронии в голосе. — По-моему старый касик не ограничился индейской космогонией.
Несколько минут спустя на палубу вызвали индейца, предоставленного касиком в их распоряжение. Едва увидев неожиданного гостя, тот обрадовался, точно так же как дикарь. Эти двое тут же начали на редкость эмоциональную беседу.
— Он из твоего народа, Вхамо? — спросил Верагез на диалекте акатл.
— Он из тех, что уходят в пещеры на время сезона дождей.
— Он из твоего племени?
— Нет… но из родственного.
— Спроси его: далеко ли мы сейчас от твоих краев? И скажи, что ему нечего нас бояться. Ни ему, ни его людям.
— Хорошо, господин!
Диалог возобновился, одинаково интересный обоим собеседникам. Это был резкий глухой язык с удивительно жалобными интонациями.
Наконец Вхамо сказал:
— Отсюда два дня пути на пироге до пещер, которые ведут в Страну-Под-Землей. Племена сейчас рассеяны в лесах и не вернутся, пока листья на деревьях не станут старыми.
— Не хочет ли этот человек стать нашим проводником?
Вхамо спросил пришедшего. По жестам того, даже не понимая слов, можно было сделать безошибочный вывод о том, что он согласен и полностью доверяет незнакомцам.
— Он это сделает для вас, господин! Его жизнь принадлежит тому, кто спас его из когтей ягуара. Но надо будет обойти остров с другой стороны.
IV
Всю ночь лодка плыла по тихим водам с другой стороны острова. После краткого отдыха Алглав вернулся на палубу с Верагезом и двумя индейцами. Недавно пережитая опасность казалась теперь просто кошмарным сном. Корабль благополучно миновал все опасные места, незаметные под гладью полупрозрачной ярко-синей воды. Наконец заря поднялась над лесом. Она быстро загасила свет низкой луны, и бодрый шум дневной жизни сменил страхи ночи. Остров давно исчез вдалеке, река стала еще более широкой, на горизонте появились скалы. Вдруг спасенный индеец поднял руку и прошептал несколько слов. Вхамо перевел:
— Вот здесь открываются пасти пещер!
Исследователи одновременно ощутили, как сердце забилось и любопытство вспыхнуло с удвоенной силой. В легком тумане скалы казались стадом исполинских быков, собравшихся на водопой. Наконец река разлилась и предстала в виде большого озера, окруженного цепью скал, подобных гигантскому цирку. Лодка продолжала двигаться так же быстро, и вскоре путешественники уже достигли первых холмов. Местность буквально дышала спокойным суровым великолепием. Растительность сделалась немногочисленной. Большие засушливые пространства простирались вдоль одного берега; другой берег представлял из себя скалистую цепь. Прокаленные солнцем каменные обломки, застывшая лава, стекловидные камни рассказывали о стихийном бедствии, произошедшем здесь в незапамятные времена, о буре адской силы.
— Таинственная земля! — произнес Алглав. — Земля прекрасных и мрачных легенд!..
Жестикуляция индейца прервала его речь. Путешественники заметили в одной из высоких скал чудесной красоты портал, настоящую колоннаду храма гигантов.
— Это здесь! — объявил Вхамо.
В громадной дыре, куда изливалась река, можно было заметить колоннады, глубокие своды, куда еле проникал солнечный свет. Верагез и Алглав созерцали это зрелище с мистическим почтением.
— Смотрите! — сказал Алглав. — Течение здесь еще медленнее. А Вхамо, как ранее и касик, заявляет, что здесь глубоко. Но, по-моему, не так уж и рискованно проникнуть туда. Никто не помешает нам чуть позже отказаться от этой затеи.
— Тогда вперед! — ответил Верагез. — Так как Фюгер уже согласился на эту авантюру.
Вскоре солнце рассеяло бледную завесу тумана. Скалы, которые вырисовывались на фоне неба с мрачной и аскетичной значительностью, как и равнины на другом берегу с их унылыми античными руинами, выглядели будто проклятая местность или страна, на которую когда-то обрушился божественный гнев.
V
Действительно, подземный поток оказался глубоким и спокойным. Сначала фонарь высвечивал однообразные стены, бледные сталактиты, сероватые скалы, испещренные кристаллами или металлическими вкраплениями. Здесь царствовала бесконечная ночь. Лучи электрического света дрожали среди тревожных полутеней. В воздухе, казалось, витало что-то неясное, что-то фантастическое. По влажным стенам стлались и медленно колыхались растения, которые выглядели настоящей аллегорией терпения. Вода здесь была совершено черной; она отражала смутные очертания, выхваченные из подземной мглы лучом фонаря.
Под высоким сводом в холодном воздухе водоема, неподвижном и насыщенном парами, путешественники почувствовали, как их охватывает странная меланхолия, религиозное любопытство, величественное чувство неведомого, а также у них появились опасения, неясные предчувствия, которые временами сжимали грудь подобно тяжелой невидимой руке.
Прошло два часа после того, как они заплыли в подземную реку, пейзаж — если призрачные берега, еле различимые в мерцающем свете фонаря, заслуживают этого названия — изменился.
Берега, сперва очень узкие, стали значительно шире. Появилась растительность — волокнистая, очень бледная и очень хрупкая — разновидность бородатого лишайника и нитевидных мхов. Она образовывала целые сады, поблескивающие матовым серебром, или целые луга чего-то вроде покрывала из грубой ткани, переливающегося самыми нежными оттенками. Здесь и там разбегались по краям от конуса света такие же бледные звери. Сумчатые, покрытые шерстью пепельного цвета, морские твари, гигантские грызуны, хищные ночные птицы с нежными голосами и с пушистыми крыльями, несколько очень крупных насекомых, как будто посыпанных мелом.
Тем временем температура поднималась — с двенадцати градусов сперва до двадцати, затем до двадцати пяти и до тридцати.
— Будем ли мы высаживаться? — спросил Верагез.
— Лично я — против! — ответил Алглав. — Думаю, нам нужно сначала познакомиться с местностью. Зарисовывайте план этой чудесной территории. Думаю, позже нам нужно будет предпринять несколько экспедиций для более детального изучения этих мест.
— Верно!
Вскоре Фюгер, несмотря на свою рану, поднялся к друзьям на палубу. Часами они любовались восхитительными видами подземной страны. Пейзажи становились объёмнее, разворачивались перед ними во всю ширь. Растительность, такая же бледная, теперь казалась заметно гуще. Белые папоротники образовывали настоящие леса — удивительные заросли, протянувшиеся по берегам потока. То и дело на глаза попадались гигантские грызуны, напоминающие крыс величиной с леопарда, которые и не думали убегать, когда луч фонаря выхватывал их из темноты. Должно быть, требовалось воздействие более сильного потока света, чтобы повергнуть их в бегство. Сумчатые казались здесь достаточно редкими, так же, как хищные ночные птицы. Зато обнаружилось великое разнообразие летучих мышей, парящих и порхающих над папоротниками и охотившихся за насекомыми. Было странно видеть белых, как горностай, зверей, которых человек привык видеть окрашенными в темные цвета: красноватый, рыжеватый, коричневый. Сперва достаточно миниатюрные, они становились все крупнее и, наконец, достигли размера вампиров, обитающих в бразильских лесах. Температура остановилась на тридцати двух градусах и больше не поднималась. В этом влажном застоявшемся воздухе такая жара была особенно утомительной.
После ужина — снаружи, должно быть, уже наступили сумерки — Вхамо объявил от имени своего товарища, что его народ никогда не забирался так далеко под землю и что он слагает с себя полномочия проводника. Он также упомянул местную легенду, согласно которой река заканчивается водопадом, уходящим в бездонную пропасть и что там, дальше есть страны еще более таинственные, чем та, которую они сейчас исследуют.
— Отлично, — заметил Алглав. — Лично я предлагаю двигаться дальше.
— До конца? — спросил раненый.
— Да, до конца, — подтвердил Верагез.
И действительно, ни одна душа поэта или ученого не могла бы противостоять волшебной притягательности сумрачной страны, обещавшей необычайные знания и ощущения. Перед путешественниками разворачивались грандиозные перспективы. Левый отвесный берег превратился в ряд скал красного гранита, базальта, испещренных пещерами. В камне были вырублены циклопические лестницы, нависающие над водой, будто готовые обрушиться — настоящий лабиринт-некрополь путаницы коридоров, теряющихся где-то в глубинах земли. Справа раскинулась равнина — лес из папоротников, перемежающихся призрачными грибами, высокими, как деревья, и серебристыми полянами. Грызуны тут увеличились до размера лемуров-альбиносов. Большая их часть печально восседала на возвышенностях. Иногда раздавался чей-то тихий жалобный крик. Белые, как лебеди, совы сменялись мертвенно-бледными летучими мышами величиной с орлов.
— Прелестно! Прелестно! — шептал Алглав, набрасывая заметки в своем блокноте.
И даже члены экипажа преисполнились восхищения и мистического ужаса.
Неожиданно к этим чудесам добавились новые.
VI
Вдалеке показался слабый фиолетовый отблеск, который, казалось, разгорался как свет зари перед восходом солнца. Его свет становился все ярче, придавая феерическую окраску бледным растениям и животным. Играя всеми оттенками фиолетового на скалистом берегу, он вызвал у путешественников бурю восторга.
Довольно насыщенный свет вначале стал бледнее, а вскоре — таким же нежным, как лунные лучи, пробивающиеся сквозь синий витраж…
При виде лодки одни животные разбегались, другие — поднимались повыше.
Теперь видимость в пределах подземного горизонта стала около километра. Захватывающая красота снежно-белых лишайников, прячущихся в таинственной полутьме, светящихся грибов то выстроившихся подобно колоннадам, то клонящихся к земле, как старые ивы по берегам рек. И все здесь было бледным! Никаких других цветов! Бледная безмолвная жизнь, которая незаметно растворялась в сумерках; жизнь, залитая нереальным мертвенным светом. Мир сверхъестественной бледности, как будто сошедший со страниц сказочного романа, спрятавшийся вдали от солнца, которое там наверху питает землю. Эту бледность впитали в себя все формы флоры и фауны, когда-то давным-давно искрившиеся разнообразием цветов.
— Может быть, на этот раз мы причалим к берегу? — поинтересовался Фюгер.
— Давайте проплывем еще немного, — горячо возразил Алглав. — Я думаю, что впереди нас ждет гораздо больше сюрпризов.
А двое индейцев, сопровождающих путешественников, насторожились. Чуткие, как звери, они выказывали явные признаки беспокойства.
— Что вы слышите? — поинтересовался Верагез.
— Мы слышим грохот воды, — ответил Вхамо.
Аглгав, у которого был почти такой же чуткий слух, как у индейцев, тоже прислушался. Вскоре ему показалось, что он слышит шум, толчки, удары быстро текущей воды, бьющейся о стенки пещеры, или, скорее, водопада.
— Внимание! — произнес он. — Думаю, что легенда подтвердилась еще раз. Мы приближаемся к пропасти. Замедлить ход! — крикнул он механику.
Взволнованные исследователи внимательно следили за течением, направив на воду луч фонаря.
Прошло два часа.
Шум приблизился. Вскоре все ясно различали звук падающей воды.
— Стоп! — закричал Алглав. — Бросить якорь!
— И в этот раз мы все-таки высадимся на берег! — добавил Верагез.
Несколько минут спустя лодка встала на якорь, затем оказалась крепко пришвартованной к берегу со стороны равнины. Из двенадцати человек экипажа и обслуги шестерым, включая двух индейцев, было поручено сопровождать исследователей. Шестеро остальных должны были остаться с Фюгером, который из-за небольшого приступа лихорадки был не в силах сопровождать своих товарищей. Хорошо оснащенные и вооруженные, взяв электрические фонари на аккумуляторах, Алглав и Верагез отправились в путь.
Тимур
Мы лежали в полночной тишине комнаты, освещённой неярким жёлтым светом уличного фонаря, и негромко разговаривали. Я вкратце рассказал Пашке о том, как прошло последнее прощальное свидание с Леной, а он опять завёл свою старую песню про колледж.
— Паш, какой колледж? Мы же с тобой об этом поговорили и всё решили? Чего ты опять — «колледж, колледж», — раздражённо говорил я под Пашкино упрямое сопение. — Ты хоть сам-то себя видишь в этом своём сраном колледже — одного среди чужих людей? Там не будет ни мамы, ни… меня. Давай закроем эту тему — не хочу больше слышать ни про какой грёбаный колледж!
— Мне нельзя здесь оставаться. Если не уеду, будет только хуже, — с тоской в голосе отвечал Пашка.
— Да с чего хуже-то? Объясни, чтобы я понял.
— Чего объяснять? И так всё понятно! Тебе сказать по слогам? Хочешь, чтобы на меня вся школа пальцем показывала: «Вон идёт…»
Пашка резко поднялся и привалился к стенке.
— Этого хочешь?
— Паш, я чего-то не знаю? — я тоже сел. — Что произошло? Тебя кто-то обидел?
— Нет! — упрямо ответил он, отведя глаза в сторону.
Иногда я его просто не понимал. Если что-то втемяшится в эту лохматую башку, он становится упрямый, как баран. Уговоры, убеждения — всё бесполезно. Вот что на этот раз? Что за тараканы ползают в его голове? С чего вдруг на него кто-то станет «показывать пальцем»? Мы что, ходим по улицам в обнимку? Или, может, он вместо штанов в юбке щеголяет? Я ничего не понимал. Но решил, что не успокоюсь, пока не добьюсь от него правды. Я очень хорошо знал своего друга и мне было ясно, что он чего-то не договаривает.
— Ладно, не хочешь — не говори, всё равно узнаю. А про школу я тоже думал. Нам с Ленкой учиться вместе не в кайф — ни ей, ни мне. Лучший выход — с тобой перевестись в другую школу, вон хотя бы в сорок пятую. Всего две остановки на маршрутке. Завтра можно съездить с аттестатами и договориться. Должен же у них летом кто-то оставаться из преподов.
Я лёг набок и, опёршись на руку, вопросительно глянул на Пашку:
— Как тебе?
— Ленка знает, что я… ну, ты понял, короче.
— Она сама тебе это сказала, или ты просто так думаешь?
— Сама. Домой ко мне приходила. Сказала, если не отвалю от тебя, узнает вся школа. Тём, нифига она от тебя не отстанет! Ты её плохо знаешь.
— Ха!
— Да погоди ты ржать, со стороны-то виднее. Ты просто не видел, какая она на самом деле, не замечал. Да и… с тобой она совсем другая — послушная милая, бля, кукла!
Пашка тяжко вздохнул:
— Тём, она человека сожрёт и не подавится. Для неё люди — тьфу! Насекомые! Я не из-за тебя так про неё, не думай. Раньше сроду бы не сказал. Просто ты не понимаешь, а у меня выхода нет — сматываться отсюда надо. Ты тоже можешь пострадать, если она свою пасть откроет. Волчица!
Я лежал в полном ахуе! Поверить не мог! Пашка просто комплексует, вот и пытается спрятаться в норку, то бишь слинять в Москву. Как будто этим проблема решится. Но вот Ленка… Неужели она… Это было уже интересно! Кто бы мог подумать, что Ленка — моя Ленка! — способна на такое: угрожать кому-то, шантажировать?
— Когда она приходила?
— Днём.
— И поэтому ты бросил трубку и отключил телефон? Зашибись, Паша! Рассказывай, какой у вас с ней был разговор?
— Да чё рассказывать? Не было никакого разговора! Сказала, чтобы держался от тебя подальше, или вся школа узнает, что я пидор!
И вдруг с отчаянной злостью выкрикнул мне в лицо:
— Пидор я, понял? П-И-Д-О-Р! Она давно уже меня вычислила!
Я потрясённо молчал, а он сразу как-то обмяк и, переместив потухший взгляд куда-то в сторону, глухо произнёс:
— Сдохнуть, что ли?
Я приподнялся и тронул его за плечо.
— Паш, что за ерунду ты несёшь — «сдохнуть»? — и тут же с силой встряхнул, схватив за плечи обеими руками. — Сдохнуть, говоришь? Давай, Паш, сдохни! А обо мне ты подумал, а? Как же я? Мне тогда что, тоже прикажешь сдохнуть?
Пашка удивлённо посмотрел на меня:
— Ты-то здесь при чём?
Я отпустил его и затем сказал то, что мгновенно вырвалось откуда-то из глубины подсознания помимо моей воли, не дав ни секунды времени осознать смысл сказанного:
— При чём? При том, что люблю тебя, Паш. Л ю б л ю т е б я!
Мы оба застыли, глядя в глаза друг другу, и до меня медленно начало доходить, чтоя только что произнёс. В голове взорвалась граната, ослепив глаза мгновенной вспышкой. Сердце переместилось в голову и забарабанило отбойным молотком по вискам. Я почувствовал, как из-под волос на лицо сбежала капелька горячего пота.
«Я сказал это? Я этоему сказал! Сказал!»
— Иди ко мне, — прохрипел не своим голосом.
Пашка замер и произнёс шёпотом:
— Тём, ты… ты сказал?
— Иди ко мне.
Плотина не выдержала напора и рухнула! Почувствовав свободу, бурлящие воды могучей реки ринулись неудержимым, стремительным потоком, кроша и ломая всё на своём пути. Одно единственное слово вытеснило все мысли, проникло в каждую клеточку тела, захлестнуло и утопило все сомнения, застучав набатом в пылающей голове:
«Люблю… люблю… люблю…»
Мы катались по постели, втиснувшись друг в друга, боясь хоть на миг оторваться, тычась, кусаясь, целуясь, задыхаясь, поскуливая, слизывая с глаз непрошенные, щиплющие слёзы.
— Люблю тебя, люблю, Пашка, хороший мой… мой… никуда не пущу… никому не отдам…
— Я тоже тебя… очень люблю… твой я… твой…
Вдруг Пашка замер, чуть отстранившись, и посмотрел расширенным, напряжённым взглядом.
— Тём… — услышал я сквозь стучащие в висках молоточки громкий шёпот и почувствовал горячее дыхание, опалившее щёку. —Давай до конца… давай сделаем это… сейчас.
— Ты… ты уверен?
— Если не сделаем, я просто умру, просто взорвусь щас. Хочу тебя всего… хочу в себе… Тёмочка, — горячий шёпот сменился на тоненькое поскуливание, — пожалуйста, давай сделаем…
Я прижался губами к Пашкиному горячему, влажному виску.
— Маленький мой, я боюсь… тебе же там… больно будет.
— Нет, нет — не будет. От тебя — не будет. Не бойся. Подожди… я сейчас!
И Пашка, махом перепрыгнув через меня, улетел в душ. Я откинулся на подушку и потёр руками лицо, смахивая пот и пытаясь остановить судорожное волнение. В голове лопались шарики, не давая сосредоточиться. Я давно хотел Пашку. Очень! До судороги! И боялся этого шага. Маленький, хрупкий, любимый! Как же я его хотел! До смерти! Вот только в моём сознании оставался ещё один барьер — последний, не отпускавший меня — нормального, «мужеского» мужика, уже познавшего женщину, в другую, осуждаемую и отвергаемую всеми ипостась. Если бы не Пашка… Мой ум ещё тормозил и сопротивлялся, хотя уже не так уверенно, как раньше. Моя же душа давно была готова переступить эту пограничную черту, но я убеждал себя в обратном и не хотел признавать очевидного. Но Пашка… Ради него я был готов на всё.
И вот сейчас мне предстояло сломать этот последний, самый трудный рубеж. Я решился! Ради него — да! Как я ни старался отдалить этот момент, как ни тянул время, выматывая ожиданием и себя, и Пашку, он пришёл. Больше отступать было некуда, да я и не хотел больше отступать. Последний барьер рухнул: я готов, и мы должны это сделать! Лежал и ждал своё любимое чудо, чтобы соединиться с ним навсегда, на всю жизнь! Пока Пашка был в душе, я достал из тумбочки презик, тюбик со смазкой и сунул под подушку. Руки противно подрагивали, да что руки — колбасило всего не по-детски. Но с этим я ничего поделать не мог: организм отказывался слушать хозяина и не успокаивался, как я ни старался себя взбодрить.
Я, конечно, не раз смотрел видики с мужиками. Процесс теоретически был несложен и понятен — что и куда. На экране всё проделывалось легко, без заминок, к обоюдному удовольствию сторон. Но это на экране… Я представил себя с Пашкой на их месте и ещё больше запаниковал.
«Твою ж мать! Как я Пашке сделаю это? Как? Вдруг чего-нибудь там сломаю? Он же такой маленький!»
Я попробовал сунуть палец себе в зад. Надавил с усилием… Пронзила острая, тянущая боль.
«Сука! Это же больно!»
Моя решимость ушла, уступив место пиздецу. В комнату зашёл Пашка и, увидев сидящего на краю кровати полуживого, трясущегося ебаната, спросил дрогнувшим голосом:
— Тём, ты… передумал?
— Паш, ты правда этого хочешь?
Он подошёл и обеими руками обнял мою голову, прошептав в макушку:
— Очень! Не бойся… идём! — и потянул за собой на кровать.
Прижал меня к себе, тычась губами в лицо куда придётся, как слепой котёнок, наконец нашёл рот, облепив горячим, влажным поцелуем. И я поплыл, забыв всё, о чём только что думал. Мой «пиздец» ушёл, уплыл, растаял. Моё любимое, подрагивающее, отзывающееся на каждое прикосновение чудо опять превращало меня в жадное, ненасытное, голодное животное. Я уже ни о чём не думал — мозги утекли вниз, уступив место животным инстинктам. Я ласкал Пашкин возбуждённый член и потихоньку растягивал тугую, сжимающуюся дырочку. Он судорожно хватал ртом воздух и ещё сильнее прижимал к себе мою голову. Мы уже были возбуждены до предела, а я ещё и вымотан так, как будто тащил на себе вагонетки с углем. Проделывали всё молча: в тишине раздавались только Пашкины судорожные всхлипы и моё пыхтение.
Наступило время «икс». Я ещё раз обильно полил его и себя смазкой и, приподняв за бёдра одной рукой, другой направил член к желанной цели, с нажимом вдавив головку. Пашка вздрогнул и съёжился, взяв моё орудие в тиски.
— Паш, помоги мне, я дальше так не смогу. Расслабься немного.
— У-угм, счас…
Наконец короткими толчками с передышками я продвинулся вперёд, и мы оба выдохнули.
— Как ты? Живой? — спросил хриплым шёпотом, лизнув в уголок губ.
— Живой, чё остановился? Давай дальше… двигайся уже, — прошелестел он мне в щёку, и сам сделал резкое движение навстречу.
Меня пронзил ток, и я толкнулся, войдя полностью, на всю длину.
Даже представить себе не мог, что можно испытывать такие сильные чувства — восторга, упоения, страсти, безумия, вбиваясь в любимое, распластанное подо мной тело. Мы были мокрыми, хрипящими, стонущими от сладкой, дурманящей пытки — два навечно, накрепко слившихся атома во вселенной, где центром этой самой вселенной была наша кровать. Возбуждение нарастало и уже не звенело, а выло сиреной в расплавленном мозгу. Я сделал несколько последних резких толчков и, захрипев, кончил глубоко в Пашку, обессиленно упав на его тощее, вздрагивающее тельце, но тут же приподнялся с улыбкой вглядываясь в любимое лицо. Пашка — мокрый, скользкий, как лягушонок, обхватив член, сделал несколько движений рукой, выгнулся мне навстречу, вскрикнул и выстрелил липкой струёй, окатив нас обоих.
МЫ ЭТО СДЕЛАЛИ!
Мы лежали лицо в лицо, смотрели напряжённо глаза в глаза, пытаясь угадать мысли друг друга. Пашка вдруг громко фыркнул, и два совершенно обессиленных чудика, ещё не отдышавшихся после сумасшедшей скачки, начали смеяться — безудержно, радостно, счастливо. Я пригладил торчащие во все стороны, мокрые вихры моего любимого суслика, ткнулся губами во влажный нос, приподнялся и осторожно с хлюпом вышел, откинувшись рядом на подушку.
Мы это сделали! Ура!
Лена
Мы лежали голые на пушистом ковре гостиной, отдыхая и разговаривая после как всегда продолжительного, крышесносного секса.
За окном начинался рассвет, но в комнате ещё царил полумрак, едва подсвеченный маленьким светильником-лесовичком, освещавшим, скорей, себя самого, чем окружающее пространство.
— Детка, я тебя понял, — он хохотнул, — только вот даже не знаю, как скажу своим мужикам, что им нужно проследить за школьником. Он снова рассмеялся. — Это ж — пиздец! Сказать, не скажут — не посмеют, но за глаза… Я уже представляю себе эту сюр-картинку. Но это — бог с ним, разберёмся! Сама-то потом не пожалеешь? — он повернулся ко мне боком, опёршись головой на согнутую в локте руку. — Не боишься брать грех на душу? А, солнышко?
— Не боюсь! Беру пример с тебя: моё принадлежит мне! Ты же сам говорил, что я способная ученица, — хмыкнула я, зарываясь пальцами в его короткие, жёсткие волосы. Он притянул меня, положив к себе на грудь. Наши взгляды встретились. Не спеша втянул ртом мои губы и провёл языком по кромке зубов. Отстранился с громким, нарушившим тишину, чмоком.
— Я хочу, чтобы ты была счастлива. Ты этого заслуживаешь, малышка. Дорогу тебе расчищу, но Тимура обещать не могу. Тут уж ты сама должна постараться. Ты же у меня умница? — опять хохотнул он. — Всё знаешь, всё умеешь! — и, помолчав, продолжил уже без смеха:
— Видно, сильно зацепила его эта краля, раз он отправил тебя в отставку. А? Как думаешь: серьёзно это у него, или так — поменять обстановку? Может, мальчику просто порезвиться захотелось, на свеженинку потянуло? А ты скачки с препятствиями устраиваешь. Может, не стоит торопиться? Попробуй сама вернуть — своими силами. Сколько вы вместе?
— Много… давно. Мне плевать, что там у него — любовь или «свеженинка». Я уже всё решила — он мой! И будет моим! — упрямо гнула свою линию. — Ты же не передумал помочь?
— Да нет! Как скажешь. Будешь мне должна! За «так» я ничего никогда не делаю, даже для тебя, солнышко! — сказав, потянулся и чмокнул меня в нос. Только его холодный, блеснувший металлом взгляд, мгновенно парализовавший тело жгучим, смертельным ужасом, не сочетался с невинной лаской и мягким, расслабленным голосом.
— Ч-чего ты хочешь?
Он сел, прислонившись спиной к креслу, и сделал пару глотков из плоской бутылки. В нос тут же ударил резкий, неприятный коньячный запах. Пить я не умела и не любила. Иногда позволяла себе несколько глотков слабоалкогольных коктейлей.
— Есчё н-э-п-р-и-д-у-м-а-л, — дурашливо ответил он, с усмешкой посмотрев прищуренными взглядом.
— Поживём — увидим, лапочка. Меня-то не забудешь? А то свинтишь в свою сказочную, хе-хе, любовь и кинешь папочку. А, детка? — он ещё раз хлебнул из бутылки и потрепал меня по голове.
— Не говори ерунды, — ответила, убирая с лица взлохмаченные пряди, — скорей, ты сам от меня откажешься. Ладно, я в душ.
Лениво поднялась с пола, но он перехватил мою руку, и тяжело на неё опершись, встал, слегка качнувшись.
— Куда это ты собралась… без меня? Не-е-т! Пошли вместе, скрепим наш договор ба-альшой хербовой печатью, ха-ха! — и, звонко шлёпнув меня по попке, толкнул в спину обеими руками, указывая направление.
Близняшки, робко молчавшие до этого, осмелели, чувствуя себя под покровительством Ильи, и заговорили наперебой. Рассказали они и про то, что произошло в избушке:
— Мы сели пить чай, а синяя тетка пришла в избушку и хотела нас схватить и там. Тогда дядя Илья поговорил с ней, и она исчезла. Мы боялись идти обратно домой, и дядя Илья разрешил нам до утра поспать у него в избушке.
— Так. Это все? — нетерпеливо спросила Вероника.
Девочки синхронно кивнули.
— Идите к себе, — холодно отослала она их, и близняшки тут же убежали: похоже, разговор их тяготил.
— И вот для того, чтобы я выслушала эту чушь, вы устроили такое грандиозное шоу? — свирепо спросила она, когда за девчонками закрылась дверь.
— Дело не в том, что они видели на самом деле, а что придумали. Дело в том, что они ночью убежали из дома, потому что им было страшно. И при этом они старались не шуметь, чтобы вы не проснулись и не отправили их обратно в постель. Вам не кажется, что это жестоко по отношению к детям?
— Это не ваше дело, — ответила она сквозь зубы. — Это мои дети, и я буду воспитывать их так, как считаю нужным.
Илья пропустил ее слова мимо ушей и продолжил:
— Может быть, достаточно побыть с ними ночью? Когда я был маленьким, моя мать так и поступала — ложилась спать в моей комнате.
— Они не настолько маленькие, им скоро исполнится десять.
— Ну и что? Это же ваши дети, неужели вам их не жаль? Им же страшно! Кто, кроме вас, может их защитить? Я не говорю о том, реальны их страхи или нет, это не имеет значения. Вместо того, чтобы позвать маму, они побежали искать защиты у товарища, ну куда же это годится!
— Извините моих детей за то, что они вас побеспокоили! — отрезала Вероника.
— Я это переживу, — кивнул Илья, — и дело не в том, что они меня побеспокоили, а в том, что они побоялись беспокоить вас.
— У вас все? — Вероника поднялась.
— Нет, представьте себе.
— И что еще вы намерены мне сообщить? — она не села, но пока и не ушла.
— Вам не кажется странным, что со времени приезда сюда ваши дети не спали ни одной ночи нормально?
— Нет, не кажется. Это просто перемена места, изменение режима. И их фантазии, которым я не намерена потакать.
Илья поморщился и все же сказал то, ради чего сюда пришел:
— Вы можете считать это их фантазиями, от этого ничего не меняется. Вам поставлен срок — до купальской ночи вы должны покинуть Долину.
— Что-о-о? Повторите, что вы сказали!
Илья вздохнул и тихо повторил:
— До купальской ночи вы должны покинуть Долину.
Вероника нервно расхохоталась.
— И что же будет, если мы этого не сделаем?
— Вы умрете, — еще тише сказал Илья.
— И кто же нас убьет?
— Долина.
— Это вы придумали сами или кто-то попросил вас мне это передать?
— Меня попросили передать.
— Да? И кто же?
— А вот та самая синяя тетка, которая догоняла ваших детей, когда они бежали ко мне в избушку.
Вероника презрительно приподняла верхнюю губу, красивым жестом указала Илье на дверь и шепнула:
— Вон отсюда.
Илья поднялся и вежливо кивнул:
— До свидания.
Он развернулся на пятках и направился к двери, когда его догнал вопрос:
— Надеюсь, у вас в избушке нет паразитов?
Илья стиснул кулаки и оглянулся. Но вовремя взял себя в руки, смолчал и хлопнул дверью, надеясь, что ей на голову от его хлопка свалится-таки какая-нибудь балка.
По мере того, как он приближался к избушке, злость его потихоньку проходила, но мысль о том, что надо бы позвонить Залесскому, Илью не оставляла. Конечно, Вероника могла только прикинуться равнодушной, чтобы досадить ему, но он не был в этом уверен. Звонить Залесскому совсем не хотелось, тем более жаловаться ему на его собственную жену и лезть в чужую семейную жизнь. В конце концов, это их дети, пусть делают, что хотят. Но стоило ему представить себе испуганных близняшек, кинувшихся к нему из темноты, как он тут же оставлял всякие мысли о тактичности звонка.
Он так и не решил, будет звонить или нет, когда увидел, что на повороте остановилась машина и из нее вышли новые покупатели, — судя по тому, как они оглядывались по сторонам, это были именно покупатели.
Приехавших было двое: мужчина лет пятидесяти, невысокий, с объемным брюшком, с залысинами и в очках, и девушка, совсем молоденькая, лет двадцати, не больше, но с печатью опыта на симпатичном личике. Илья присмотрелся — лицо девушки показалось ему знакомым, но где и когда он ее видел, вспомнить не мог. Как вдруг она раскинула ладошки в стороны и радостно закричала:
— Ба! Ничего себе встреча! Дядя! Вот это да!
Она повернулась к своему спутнику, которого Илья по ошибке принял за ее отца, ориентируясь на разницу в возрасте:
— Это мой дядя, прикинь!
— Привет, Танюша, — усмехнулся Илья. Конечно, узнать Таньку в таком шикарном наряде, да еще и с таким респектабельным кавалером, было нелегко.
— Родственник твой, значит? — с добродушной улыбкой спросил ее спутник.
— Я — младший брат ее матери, — сдерживая усмешку, ответил Илья и на всякий случай для убедительности добавил: — Из Норильска.
— Очень приятно, — вполне дружелюбно ответил мужчина и протянул руку. — Меня зовут Рудольф.
Так и подмывало спросить, не выигрывал ли он у кого-нибудь в бильярд на глазах «племянницы».
При том, что внешность мужчины издали производила впечатление пародии на богатого папика, он оказался несомненно приятней и интересней, чем на первый взгляд. У него было симпатичное, открытое лицо и обаятельная улыбка, он не проявлял никакого высокомерия, хотя, судя по стоимости его машины, мог себе это позволить. На нем был безупречный костюм, пахло от него дорогим парфюмом, а очки, очевидно, стоили больше, чем Илья зарабатывал в месяц.
— Я, признаться, чувствую себя несколько виноватым, — начал Рудольф, — наверное, мне стоило извиниться перед родственниками Татьяны за то, что мы не поставили их в известность о наших отношениях…
Никакой вины в его словах Илья не заметил, скорей это было красиво сыгранное представление, чуть ироничное и очень вежливое.
Илья окинул Таньку взглядом с ног до головы, думая, что бы на это мог ответить ее родственник, и сказал:
— Если честно, вы мне нравитесь гораздо больше, чем ее предыдущий ухажер. Того я, помнится, хотел спустить с лестницы.
— Надеюсь, я не дам повода для такого поступка, — рассмеялся Рудольф.
— Я тоже на это надеюсь, — Илья попытался спрятать улыбку и не смог — смеялся Рудольф заразительно.
Мимо рекламного щита проехали жалкие жигули и остановились сразу за машиной нового знакомого. Илья машинку узнал и приготовился к скандалу.
— А вы здесь, я полагаю, работаете? — спросил Рудольф и оглянулся. — Вот и менеджер пожаловал, а я думал, нам еще минут пятнадцать ждать придется.
Парень вышел из машины, и Илья не без удовольствия отметил, что тщательно замазанный синяк под глазом менеджера все равно хорошо заметен издали. Подходить близко парень не стал, размахивать руками тоже побоялся, но промолчать не смог:
— Если ты еще раз к кому-нибудь из покупателей подойдешь, я психушку вызову, так и знай!
— Вперед! — усмехнулся Илья. — Можешь звонить прямо сейчас.
Рудольф повернулся к менеджеру:
— Простите, юноша, я не понял: вы чем-то недовольны?
— Да он сумасшедший, что вы все его слушаете? — нервно прошипел парень.
— Кто сумасшедший? Наш родственник? Вы что-то перепутали, — в голосе Рудольфа было столько серьезной иронии, что Илья не смог не хохотнуть, а менеджер открыл рот, не зная, как на это реагировать.
— Чего-то вид у этого менеджера несолидный, — протянула Танька, — бланш под глазом.
— Это я ему вчера поставил, — усмехнулся Илья, — до этого он выглядел вполне прилично.
— То-то я думаю, почему он близко не подходит, — улыбнулся Рудольф. — А что это он так нервничает, вы не знаете?
— Если честно, знаю, — смутился Илья, — дело в том, что когда меня спрашивают, стоит ли покупать тут участок, я честно отвечаю, что не стоит. Менеджерам это не нравится.
— Так вы работаете здесь? — вместо того, чтобы потребовать разъяснений, тактично переспросил Рудольф.
— И живу тоже, — кивнул Илья и показал на избушку.
— Ой, как здорово! — взвизгнула Танька. — А я как раз думала, когда мы подъезжали, какой загадочный домик, интересно, что у него внутри? Покажи нам скорей!
Она кинулась к крыльцу, обгоняя остальных.
Подходя к избушке, Рудольф потрогал рукой стену и посмотрел на Илью:
— А этот домик, между прочим, гораздо крепче и солидней, чем кажется. А вы кто по профессии?
— Вообще-то инженер-механик, но работаю плотником.
Рудольф кивнул и не стал задавать вопросов. Они зашли в столовую, где Мишка с Сережкой сидели за столом, оба уткнувшись в книжки. Илья решил, что гостей надо познакомить с хозяевами, и прокашлялся.
— Это мой сын Сергей, двоюродный брат Татьяны, — Илья подмигнул Сережке, у которого от такого представления вытянулось лицо, — а это мой коллега, Михаил. Миш, эта Таня, а это Рудольф.
— Ой, Сереженька, как же я давно тебя не видела! — Танька театрально кинулась к ребенку и принялась целовать его в щеки, на что Сережка отстранился и, вытирая их рукавом, ответил:
— Вот еще. Чего пристала?
Илья и Рудольф переглянулись и оба спрятали друг от друга улыбки.
— Садитесь, — пригласил Мишка, — чаю хотите?
— Не откажусь, — кивнул Рудольф. — А чего-нибудь покрепче не желаете?
Илья вздрогнул и категорично сказал:
— Я прошу прощения, но некоторым это противопоказано, — и со значением глянул на Мишку.
— Нет вопросов! — поднял руки Рудольф. — Чай — тоже прекрасный напиток. Между прочим, у нас в машине есть очень неплохие пирожные, я сейчас принесу.
Он откланялся и вышел быстрым шагом. Илья отметил, что он не послал за ними Таньку, хотя это было бы логичнее.
Едва за Рудольфом закрылась дверь, Танька захихикала и откинулась на стенку:
— Дядя! Ну надо же!
— Ну? И где ты отхватила такого папика? — ухмыльнулся Илья.
— А что? — Танька перестала смеяться. — Здорово, правда?
— Здорово. Только не забывай, что он чуть-чуть поиграет, а потом ему надоест. На себя-то посмотри.
— Да и пускай надоест! — с обидой ответила Танька. — У меня квартира есть, небось, на улице не останусь. Ты что думаешь, я совсем плохая? Прекрасно я понимаю, зачем я ему нужна.
— Как знаешь, конечно, но к хорошему быстро привыкают.
— Да не нужно мне его хорошее, в гробу я это хорошее видала! А он тебе как? — вдруг с нежностью спросила она. — Классный, правда?
— Классный, — Илья усмехнулся. Неужели этот человек купил ее вовсе не толстым кошельком?
Рудольф скоро вернулся и принес коробочку с пирожными. Его нисколько не смутили эмалированные кружки, он сразу предложил «родственнику» перейти на ты, и за столом быстро сложилась вполне непринужденная обстановка.
— Так что там насчет участков? Почему ты думаешь, что их не стоит покупать? — наконец спросил Рудольф.
Илья пожал плечами и ответил, отводя глаза:
— Это нехорошее место. Здесь нельзя жить.
Меньше всего ему хотелось показаться сумасшедшим своему новому «родственнику».
— А что? Это интересно. Я слышал кое-что об этом месте, но никогда не думал, что эти слухи можно принимать всерьез. Я даже не буду спрашивать у тебя, почему ты так думаешь, я поверю тебе на слово. Тем более что не так сильно мне хотелось покупать здесь участок.
Его речь оборвал мобильник Ильи. Номер, который высветился, Илья не узнал.
— Да, — снял он трубку, извинившись.
— Здравствуйте, Илья Анатольевич, — звонил Залесский, и тон его не обещал ничего хорошего. Ну что ж, на ловца, как говорится, и зверь.
— Доброе утро, — ответил Илья. — Я как раз собирался вам позвонить.
— Неужели? Вы хотите продать мне домик? — прозвучало это несколько издевательски.
Илья вздохнул:
— Очевидно, нет.
— Тогда что вам было нужно? — угроза в его голосе нарастала. — Может быть, вы хотели рассказать мне о психологических проблемах моих детей? Так с этим я разберусь без вас, можете не сомневаться.
— Да, я хотел поговорить именно об этом.
— Вы испытываете мое терпение, Илья Анатольевич. О сроках, в которые я должен покинуть Долину, мы поговорим при встрече, эта тема меня очень заинтересовала. А сейчас я хочу сказать только, чтобы вы держались подальше от моих покупателей, иначе для вас это плохо кончится. Почему люди, приехавшие смотреть мои участки, сидят у вас в доме? Кто дал вам право вмешиваться в чужие дела?
— Я, кажется, уже говорил вам, что об этом думаю. И пока я своего мнения не менял. Вам достаточно такого объяснения? — Илья скрипнул зубами. — Что же касается того, кого я приглашаю к себе, то тут, простите, я вам отчета давать не собираюсь.
— А напрасно. Напрасно вы так себя ведете. Мы к этому вернемся.
— Непременно, — со злостью процедил Илья.
Рудольф, который внимательно прислушивался к разговору, усмехнувшись, спросил:
— Залесский?
Илья кивнул.
— Осторожней с ним, у него неприятности. Если он в ближайшие два месяца эти участки не продаст, ему очень повезет, если он останется нищим, но живым.
На следующий день вечером, когда все поужинали, а Илья мирно клеил модель дома Вероники взамен двух подаренных девчонкам, дверь открылась без стука и на пороге показалось двое людей в милицейской форме.
— Максимов? — развязно спросил один из них, с погонами младшего лейтенанта.
Илья кивнул.
Человек мельком показал что-то вроде удостоверения.
— Документы покажи.
Илья пожал плечами и вылез из-за стола, чтобы достать паспорт из кармана куртки, в которой последний раз ездил в город. Теперь главное, чтобы Мишка не высовывался в столовую. Если он слышал про документы, то, наверное, сам сообразит, а если нет? Илья незаметно задвинул засов на дверях, ведущих в спальню. И Сережке с милицией встречаться незачем, пусть до поры думает, что его милиция его бережет.
Интересно, это инициатива Залесского или менеджер написал-таки заявление? У Залесского ничего не получится, документы у Ильи были в полном порядке, придраться не к чему.
Но как только он протянул паспорт вошедшему, тот быстрым профессиональным движением поймал его за запястье, выкрутил ему руку за спину, и Илья не успел опомниться, как уткнулся лицом в стол. Ну, от милиции можно было и не этого ожидать, и, пожалуй, сопротивляться не стоило — могут наломать по самое не хочу, а могут и привлечь, тем более что Залесскому только этого и надо.
— Ну как, удобно? — спросил лейтенант и крутанул его руку чуть сильнее.
— Вполне, — прошипел Илья, вжимаясь щекой в столешницу.
— Алексей Николаевич, проходите, — крикнул второй, приоткрывая дверь.
Значит, Залесский. Интересно, это лучше или хуже заявления менеджера? С заявлением пришлось бы долго бегать и что-то доказывать, к тому же у них были бы законные основания и задержать его и вообще… разобраться. А сейчас хотя бы бегать не придется. Разберутся на месте.
Мент взял Илью за челку и поднял его голову над столом — Залесский сел на лавку напротив его лица.
— Я, конечно, прошу прощения, Илья Анатольевич, что вам придется говорить со мной в таком неудобном положении, но, боюсь, в противном случае разговора у нас не получится.
Илья скрипнул зубами от злости и боли одновременно — позиция, несомненно, располагала к разговору.
— Ну говорите, раз пришли, — попробовал он усмехнуться, но в ответ на его слова лейтенант потянул руку вверх, и ему показалось, что в плече что-то хрустнуло. Илья тихо выругался, чтобы не вскрикнуть.
— Вежливо говори с Алексей Николаичем, — посоветовал мент и чуть ослабил хватку.
— Постараюсь, — выдохнул Илья.
— Я хотел поподробней расспросить вас о сроке, в который мы должны покинуть Долину, — спокойно сказал Залесский.
— Расспрашивайте, — прошипел Илья и снова попытался усмехнуться.
Лейтенант шутки не понял и дергать его за руку не стал.
— Так какой срок нам установили, вы не напомните?
— До купальской ночи, — ответил Илья.
— И когда, простите, случится эта купальская ночь?
— Если не ошибаюсь, это самая короткая ночь в году, то ли с двадцать первого июня на двадцать второе, то ли с двадцать второго на двадцать третье, не уверен.
Лейтенант снова дернул его руку вверх.
— А сейчас-то что тебе, падла, не понравилось? — вскрикнул Илья.
— Действительно, — Залесский брезгливо поморщился, — не надо лишнего. Ну, теперь главный вопрос: и кто же установил мне эти сроки?
Илья задумался, как на главный вопрос ответить поточней, но лейтенант его поторопил. Выругаться не вышло, стон получился жалобный и громкий.
— Ну?
— Это Долина, — ответил Илья, катая желваки по скулам. Ничего умней в голову так и не пришло.
— Очень интересная версия, — хмыкнул Залесский, — а нельзя ли конкретней? В чьем лице выступала Долина?
— Боюсь, это не имеет значения, вы эту девушку все равно не знаете, а документов я у нее не спросил. Она говорила с вашими детьми и мне это передавала в присутствии ваших девочек. Вы при случае у них спросите.
Залесский сузил глаза — ему, похоже, не понравилось, что сюда приплели его детей.
— Ну, допустим, вы эту девушку не знаете, но почему вы решили, что она говорит серьезно?
— Это вы решили, что она говорит серьезно, а не я. Я только передал.
Залесский сжал губы — разговор у него снова не получался.
— Что-то ты больно весел, — лейтенант задрал его голову еще выше, — разрешите, я его научу, как надо себя вести?
— Не надо, — скривился Залесский, — я думаю, он и впрямь не вполне нормален.
— Да он нормальней нас с вами, только непуганый еще, — процедил лейтенант.
Илья зажмурился — вот уж точно, от глупости. Жаль, что ему нечего больше сказать, он бы обязательно сказал. Но убеждать Залесского в том, что ему угрожает опасность (стоя перед ним в позе, мягко говоря, несколько задевающей чувство собственного достоинства), Илья не собирался.
— Илья Анатольевич, в заключение нашего разговора я хочу вполне серьезно вас предупредить, чтобы вы не подходили к моим покупателям ни под каким предлогом. И настоятельно рекомендую продать мне ваш участок.
— Про покупателей я вам все сказал, — устало выдохнул Илья, — и про участок тоже, разве нет?
— Вы так упорно не желаете менять своего мнения? — Залесский глянул на него с удивлением, — вы же понимаете, что мне ничего не стоит убедить вас в обратном?
Илья зажмурился и шепнул:
— Убеждайте.
— Я давал вам две недели, у вас есть еще два дня. И на третий, я надеюсь, мы с вами договоримся окончательно.
Илья попробовал кивнуть, но за челку его держали крепко.
— Отпустите его, — велел Залесский лейтенанту и поднялся из-за стола, — я надеюсь, он кое-что понял.
— Ни черта он не понял, — фыркнул мент и, перед тем как выпустить руку Ильи, приложил его скулой об стол.
Залесский гордо вышел в дверь, оба милиционера последовали за ним, не дожидаясь, когда Илья разогнется. Руку ломило от плеча до запястья, и Илья не сразу смог ею шевельнуть. Когда же он сел на лавку, за дверью послышался грохот, потом вскрик, а после — громкая отборная ругань.
Через дверь слышно было не очень хорошо, но возня возле крыльца продолжалась довольно долго, через мат и стоны Илья четко расслышал только несколько слов: «руку сломал», «под ноги надо смотреть» и «на ровном месте».
Илья хмыкнул — ну надо же! Не рой другому яму… Где-то он это уже слышал, про яму. По спине пробежали мурашки — Мишка рассказывал о мальчике-менеджере, который сломал лодыжку.
Когда возня стихла, он встал, придерживая правый локоть, и отодвинул засов на дверях в спальню — в столовую вывалился Мишка, вслед за которым тут же выскочил Сережка.
— Ушли? — шепотом спросил бездомный, беспаспортный и безработный.
— Ушли, — хмыкнул Илья.
— Папка, что они с тобой делали?
— Да ничего, поговорили просто, — Илья потрепал ребенка по плечу левой рукой.
— Ты врешь! Я же слышал!
— Да ладно, все нормально, — Илья сел на лавку и откинулся спиной на стенку.
— Не, Илюха, точно все в порядке? — озабоченно поинтересовался Мишка.
— Да руку выкрутили, только и всего. Может, потянули слегка. Если честно, я ждал чего-нибудь посерьезней.
Мишка поплевал через плечо, а Илья подумал, что цели своей Залесский достиг, причем придраться к нему невозможно. Потому что, как ни горько было признаваться в этом самому себе, напугался Илья изрядно. Достаточно однажды оказаться беспомощным, чтобы до конца прочувствовать, что будет, если менты и вправду захотят из непуганого дурака сделать пуганого.
— Может, тебе продать эту избушку к чертовой матери? — тихо спросил Мишка.
Илья покачал головой:
— Не дождутся.
— Ну зачем тебе это надо? Сейчас ты хоть поторговаться можешь.
—Иди ты к черту, — Илья встал и вышел в спальню.
Ну что он душу-то травит? Да пошли они все! Пусть думают, что хотят, пусть издеваются над детьми, пусть никуда не собираются, пусть попробуют тут что-нибудь продать. Какое ему-то дело? Долина разберется без него. Он предупредил, больше ничего не требуется.
В спальню на цыпочках прокрался Сережка и присел на кровать рядом с Ильей, положив руку ему на спину.
— Пап, а Марту с Майкой Долина тоже убьет?
Илья, кряхтя, повернулся к нему лицом:
— Кто тебе это сказал?
— Я так думаю. Если они до этой ночи не уедут, их всех убьют?
— Не знаю, Серый. Но лучше бы им уехать.
— Я не хочу, чтобы их убивали.
— Я тоже, — усмехнулся Илья.
Ну вот как-то так, — Дин наконец опускает чертову подушку, и как-то… расслабляется, что ли. Уже не так сдвинуты брови, не так напряжены мышцы… и он больше не отгораживается, — Надеюсь, ты внимательно слушал, Сэмми, потому что эту историю ты еще вряд ли когда услышишь.
Да уж…
Доверие Сэм оценил. То, что его братик, несмотря на всю общительность, все-таки довольно скрытный, он понял давно – тут они были похожи. Выходит, не только в этом…
И он в полной мере осознал, что чувствовал Дин в милой беседе с покойным ныне Наставником – ощущение, что внутри, то ли в сердце, то ли в животе, плавится серебро. Злость, почти ярость. Жажда мести. И желание одолжить кольт и найти ту тварь, что мучила его брата, было почти непреодолимым. И еще – чувство вины.
Он помнил, как действовал по той же схеме: срезать с объекта одежду… обыскать… вызвать ощущение беспомощности. Если получится – страха. Почти так же… Неудивительно, что Дин на него так смотрел тогда. И неудивительно, что он был так выбит из равновесия.
Как он вообще с ума не сошел.
«Сэм, пожалуйста… мы же братья!»
— Дин. Прости…
— Слушай… Ну брось это уже, ладно? Хватит! Когда вы уже поймете, и ты, и этот рыжий – вы не виноваты!
— Дин!
— Скоро двадцать лет Дин! Брось! – Дин откинулся на спинку постели и снова с силой провел рукой по волосам, — Я вон тоже иногда как припомню… я же тебя едва не убил. Тогда, помнишь? А если бы….
И правда – а если бы?…
— Ну… ты же думал – мы нечисть. Дин, ты ведь не думаешь, что ты виноват?
— Нет?
— Но ты же… тебя же так учили… О-о… — кажется, дошло.
— Во-во. – кивнул его старший брат, на этот раз без улыбки, — Нас так учили. Тебя тоже. Понимаешь? И кончай уже с этими виноватыми глазами! А то сам пойду мистера Робинсона будить, что занялся с тобой этим… блин, как его… психоанализом!
— Не надо, — Сэм внял полушутливой угрозе и попытался улыбнуться, — Я больше не буду… спрашивать.
— Не вопрос, старик, — почти с прежней беззаботностью отозвался Дин, — Ты можешь спрашивать про что хочешь. Как ты сказал, это будет по-честному.
Хм… Сэм тут же воспользовался разрешением. Ему давно хотелось прояснить одну вещь. И заодно немножко отвлечь… И отвлечься.
— Это поэтому психолог так хорошо с тобой знаком?
— Нет! Ты что, старик! Я б скорей язык себе откусил, чем рассказал кому. Даже отец не знает!
О…
— Разве такое скроешь?
Хотя если у кого и получится, то у него. Точно.
— Запросто, — пожал плечом Дин, — Если успеть штаны надеть перед тем, как вырубишься.
Сэм представил, как Дин их надевал, там, в той комнате, перед приездом «Скорой» – и стало жутко…
— Никто не заметил? Ну, из врачей?
— Сэм, слушай… – Дину явно было не по себе. – Хватит уже, а? Нечего там было замечать! Он же только… ну, потрогал. Попробовал… Черт! Мое счастье, что этот урод так торопился, что занял не то тело.
— А почему тогда мистер Робинсон тебя… знает?
Дин задумчиво поерошил волосы.
— О… ох, Сэмми, и в кого ты такой умный? Ладно-ладно, если уж так начистоту, то наш доктор «Душа» мне с месяц мозги полоскал. Пару лет назад… Когда меня в Лигу приняли. Все разбирался с моей агрессивностью…
— Что?
— Ну… — Дин неожиданно хмыкнул, — Помнишь, наш покойничек высказывался насчет неприятностей от смазливого личика? Слушай, старик, не представляешь, скольким типам я подправил внешность, чтоб насчет моей не высказывались! И чтоб лапы не тянули, куда не надо. Чуть самому доктору не всыпал, когда он мне предложил гипноз и все такое… Но он видать, чего-то сообразил и отстал. Только запихнул в «цветник».
— Куда?
— Ну… курсы были такие. Для охотников. Девушек.
— И что ты там делал?
Сэм вообще-то имел в виду, что для парней и девушек нормы занятий разные, например, по физподготовке, но Дин невесть с чего закашлялся и спрятал лицо в подушку…
— Дин?
— Учил обращаться с оружием. Огнестрельным, — слегка сдавленным голосом пояснил брат, — Файрстар, вальтер, беретта.
— А-а-а… — протянул Сэм, рассматривая того, который давал ему с полчаса назад интересные советы….
— Ну… у них руки маленькие, в них помещается только… э…П-239 там или… ну…
— Ага, — покивал Сэм, сообразив, что в советах братца явно проглядывает немалый практический опыт.
— Или «файрстар»…
— Ну да, ну да… Дин, а сколько их было?
— Десять. Четыре блондинки и… эй, мелкий, кончай ржать, а? Я их учил!
Сэм представил, как проходила учеба… точней, послеучебное время… и рассмеялся уже в открытую… Мудрый вы человек, доктор Робинсон. Нет, правда, здорово получилось! Дин несколько секунд смотрел на него, а потом махнул рукой и тоже присоединился к веселью. Смех был немножко нервным, но в нем слышалось немалое облегчение.
Пережитое не забудется и не исчезнет из памяти… и не раз им придется просыпаться по ночам от непрошеных снов, швыряющих в прошлую боль… Но оно не сломало их. Никого из них.
Пройдено. Пережито. Они живы.
Вместе…
А то, что нас не убивает, делает нас сильнее…
Успокоившись, Дин махнул рукой:
— Слушай… может все-таки попробуем уснуть? Или хочешь еще поговорить?
Поговорить с Дином Сэм всегда был не прочь, но сейчас… Сегодня, наверное, хватит… Дин и так вымотанный с этими кольтами, вампиршами и… ой, между прочим, раненым боком! То-то он сегодня на животе не спит…
— Может, лучше поспим?
— О, класс, — просиял Дин, — Тогда бай-бай, Сэмми. А то завтра точно проиграем.
Взбаламученные мысли потихоньку занимали привычное русло…
— Кому? Стоп-стоп… Ты в футбол играть собрался? С таким-то боком?
— Да в порядке я! Так мелочь…
— Дин!
Но вредный братец уже повернулся на целый бок и уткнулся лицом в подушку, делая вид, что абсолютно ничего не слышит.
Сэм сердито уставился на спину «спящего» брата, собираясь высказать все, что думает о таком поведении, но тут его что-то словно кольнуло…
Со спины его взрослый, опытный и внимательный брат выглядел непривычно… хрупким. И в этот момент он почему-то напомнил Люка. Люка, который всегда незаметно старался занять место у стены, с трудом терпел прикосновения врача и ни к кому не поворачивался спиной. Да все они такие, воспитанники Прайда… У них это в кости въелось – никого не подпускать. Не поворачиваться. Не подставляться…
А Дин повернулся…
Доверяет.
Горло снова закололо и сердце замерло, как тогда, при первой встрече… И глаза защипало. Доверяет… Дин…
Дин доверяет… Все, что может и не может. Заботится.
Моя очередь?
Дин давно заснул, а Сэм все лежал с закрытыми глазами, лежал и думал… Им нужен безопасный дом. Чтоб никто не мог ворваться к ним, просто разметав соляную дорожку. Чтоб больше никто не мог их… ни его, ни брата!
Чтобы Дину можно было спокойно отдохнуть после охоты…Чтобы не было страшно засыпать. Безопасный дом… Не хуже монастыря. Ну или ненамного хуже…
Сигнализация… Хорошо, что при появлении демонов начинают сбоить приборы – сразу ясно, что приближаются неприятности. Хорошо, но мало. В смысле, недостаточно. Нужна сигнализация. Дин говорил, что есть несколько типов. Лига потихоньку разрабатывает, хоть и медленно — инженеров со знанием магии в мире меньше чем пальцев на руке.
И святая вода… Недавно они смотрели какой-то фильм… про вампиров. Дин еще хохотал, как мальчишка, и говорил, что режиссеру после такого кино от вампиров надо прятаться – обидятся, что их выставили такими идиотами. Так вот в этом фильме на них тоже святой водой брызгали. Как на демонов. И тоже из распылителей. Если установить их в доме и вывести управление на пульт… надо подумать.
Нужны ловушки. По периметру… Причем и явные, и скрытые… Если обойдут те, что напоказ, то попадут в спрятанную, скрытую под ковром или замаскированную узором… Интересно, если узором – сработает?
Нужно… Нет, солевые дорожки хороши, конечно, но… недостаточно. Вспомнить хоть, как легко разлетается соль от ветра. Или размывается дождем… Но ведь соль бывает не только крупинками, правда? Есть крупные куски, даже глыбы. Если вмонтировать их в пороги и подоконники, получится удержать незваных гостей за стенами? Хоть на время, пока они с Дином смогут подготовиться?
Амулеты… Сэм потрогал тот, что дал ему Дин. Интересно, у кого Бобби его взял? И кто делает амулеты? Они защищают выборочно или от всего сразу? И куда их лучше закрепить? Можно вмуровать или приклеить…
Экзорцизм…. Дин рассказывал про него, даже сказал, что кой-кого из демонов, взятых у Прайда, уже изгнали… А можно сделать так, чтоб они изгонялись автоматически? Как бы придумать такой прибор, чтоб изгонял? И чтоб не отключался при демонах?…
Завтра он засядет за компьютер…
Несмотря на выпитое в этот день, уснуть я не мог долго.
Несколько раз порывался достать дневник…
Потом долго просматривал в постели новостные ленты, пытаясь понять, что же все-таки происходит на Аннхелле.
Не скажу, что на следующий день летел на «Факел», как на праздник. Я хорошо помнил слова лорда Джастина: «на СЕГОДНЯ с тебя хватит». Сам понимаешь, что это могло означать. Не то чтобы я боялся, но… Внутри словно бы вибрировало. Странное такое ощущение.
Однако инспектору было не до меня.
Когда я вошел, он сразу велел сесть, положил передо мной спецификацию, техпаспорт, характеристики систем наведения линейного Dzlа-7 модификация 122. У экзотианцев такие называют «эспилер», у нас – «дизель», «семерка» или полушуткой – «для зла». Все три наших названия – жаргонные, в Империи нет подклассов линейных судов, в Содружестве – есть.
Корабль был новый во всех смыслах. Только что с верфей. В вооружении нашлись кое-какие незнакомые мне нюансы. Я достал блокнот, стал вгонять в него поправки, чтобы показать потом Келли.
Когда Лорд Джастин направился к выходу, я дернулся встать, но он махнул мне – сиди. И я снова начал читать. Провел без него минут сорок, пока не устал сидеть в одной позе. Поднялся. Сейф нараспашку…
Рассмеялся про себя. Ну, детские игры, в самом деле. Только так меня еще не проверяли. Походил по кабинету, налил себе воды. Сел читать дальше.
Инспектора не было часа два. Я сделал уже почти все выкладки, которые необходимы, чтобы провести первую прикидку с техниками, когда он наконец вернулся. На этот раз я успел вскочить, услышав шипение раздвижной двери. Лорд Джастин глянул мельком, что я делаю. Но сейф не закрыл. Вроде, так и надо, и не забывал он о нем сроду.
– Да сядь ты уже. Чего ты прыгаешь? Как тебя только Виллим терпел. Он же не выносит уставщины этой? Проголодался, поди?
Я пожал плечами.
– Ну, тогда давай чай пить.
Пришлось убирать со стола документы, хоть я предпочел бы доделать все до конца. Ну, ничего, на свежую голову пересмотрю. Свернул голопроекцию электронного блокнота до тонкой палочки стилоэмулятора. Задержал взгляд на бумагах…
И тут между мной и лордом Джастином словно бы проскочил электрический разряд. Он посмотрел прицельно, внутри у меня что-то дрогнуло, я инстинктивно вскинул голову, выпрямил спину и напрягся.
Лучше бы он меня отпустил, чем вот так «чай» заставлять с ним пить. Щас, похоже, из меня самого напиток будут делать. Только не знаю – какой? Морс, что ли?
Однако решал здесь не я.
– По кораблю что скажешь? – спросил лорд Джастин без особого любопытства.
Не об этом он хотел говорить со мной. Корабль – только предлог.
Инспектор расхаживал по каюте и пока почти не смотрел на меня, но я кожей ощущал его возросший интерес к моей скромной персоне.
– Хороший корабль. Есть кое-что новое, но разберемся, – ответил я осторожно. Меня, в общем-то, и обучали на кораблях такого класса, и служить я начал на подобном.
– Долго будешь разбираться?
– Как прикажете. Положено – два месяца.
– А реальный – какой срок?
Я вздохнул. Какой к Хэду реальный срок в боевой обстановке? Да и разговор шел тот еще. Сродни прогулке по минному полю. Кто первый наступит…
Спросил:
– Когда нужно?
– Ну, неделя точно будет. Может – две. Но это уже… при очень хорошем стечении обстоятельств… – инспектор остановился напротив меня.
Я старался смотреть мимо:
– Попробуем.
На душе было неспокойно. Я, наверное, морально приготовился дополучить сегодня по шее, и попытки всячески оттянуть этот момент действовали мне на нервы. Я бы сам нарвался уже, но не знал как. И не тот человек был инспектор, чтобы этого не заметить.
– Чего смурной такой?
Что значит «смурной?». От «пасмурный», что ли?
Я пожал плечами, отвел глаза.
– Э, так не пойдет, – нахмурился лорд Джастин. – Ну-ка смотри на меня. Обиделся, что ли, за вчерашнее?
– Нет.
– Чего тогда?
Я не знал – «чего». Просто было не по себе и все тут.
– Ждал – воспитывать, что ли, буду?
Я поднялся. Он и так стоял ко мне слишком близко, а теперь нас вообще разделяло меньше метра. Нервы внутри меня вибрировали, словно корабль перед стартом. Но это почти открытое противостояние, как ни странно, и придало мне сил.
– У вас есть какие-то конкретные вопросы ко мне, господин инспектор? Хотелось бы досмотреть документы, – сказал я твердо.
– Значит, все-таки обиделся, – покачал головой лорд Джастин.
– Нет. Не обиделся. Но вы мне дали всего неделю, а объем работ очень большой.
– Вот ты какой… Запомнил, о чем говорили вчера?
– Да, – кивнул я. – Не все понял, но запомнил.
– Тогда не будем больше к этому возвращаться. Садись. И чаю мне налей, устал я.
Он действительно тяжеловато опустился в кресло. Я налил ему чаю. Какой-то незнакомый мне сорт.
Вроде надо бы успокоиться? Но напряжение не отпускало.
– Наливай себе.
Я налил, сел и тоже почувствовал, что устал. От нервов всех этих, наверное. А может – последствия болезни.
– Значит, ждал, что как вчера будет?
Я кивнул.
– Прости старика, привык с дураками разговаривать. Да и злой был. Забыл уже, какая хорошая в этом возрасте память. Простишь?
Я кивнул.
– Правда?
И посмотрел на меня так, что я и дышать разучился.
Нет, не верил я, что лорд Джастин «забыл» или «не подумал». Проверял он меня опять. И заставлял самого себя сдать. Под роспись.
– А за что вас прощать? – пробормотал я. – Сам, в общем-то, виноват…
Дальше я говорил медленно, осторожно подбирая слова. И понимал – это и есть продолжение вчерашней экзекуции. Только теперь я должен делать все сам. И надо было делать. Нужно было говорить честно.
Только я не стану сейчас об этом рассказывать. Может быть, потом когда-нибудь. Сейчас и без того тошно.
Единственное скажу: если бы Мерис узнал, что я иду в эйнитский храм, меня бы остановили. Я же сбрасывал спецам предварительный маршрут. Но генерал не узнал. Предателем был начальник службы безопасности, и он не доложил Мерису. Значит, кому-то было выгодно, чтобы я вошел в храм. Но разве можно было рассчитать наверняка, что там со мной произойдет?
В общем, вряд ли меня хотели использовать каким-то изощренным способом, скорее надеялись убить. Было за что. Взять хотя бы историю с расстрелянными министерскими сынками – по совместительству террористами. Но с Лордом Джастином я спорить не стал
– Все-таки чего-то я в тебе не понимаю, – сказал инспектор потом, когда мы пили чай, и я вообще уже не мог никак на него реагировать. Бывает мышечная усталость, а бывает нервная. У меня на сегодня все чувства уже отказали, не работали.
Инспектор говорил медленно, с интонациями хирурга, который только что зашил пациента и теперь размышляет, чего же он в нем не дорезал?
– У тебя куратор кто был в академии?
Я назвал.
Он покачал головой.
– А служил под чьим началом?
Но и эта фамилия лорда Джастина не удовлетворила.
– Ведь есть же какой-то стержень, – он щелкнул по столешнице. – Ну не мог простой парень с такой отсталой планеты…
– Я с генералом Макловски служил, когда его разжаловали и перевели в Северное крыло.
– Да ну? – удивился инспектор. – С Колином? Вот откуда, значит, ноги растут.
– А какие ноги, можно спросить? – я уже настолько отупел, что произносил первое, что приходило в голову.
– Можно, – лорд Джастин усмехнулся под нос, долил чаю, чего-то не нашел на столе, встал, достал экзотианские сладости. Только по коробке и понятно было, что сладости. На вид я бы не рискнул определить. – Угощайся, – и засунул какую-то сиреневую гадость в рот.
Я из вежливости тоже взял.
– Психика у тебя мальчишеская, гибкая, кажется – лепи, что хочешь… Однако стержень уже есть. Учитывая происхождение и послужной список – рановато тебе. Значит, кто-то поучаствовал… Не то чтобы сильно учил, нет, но достаточно развитый человек воздействует на других, уже просто находясь рядом. Подобное в тебе притягивается к подобному, дрянь всякая постепенно отпадает, за невостребованностью… Да пробуй ты, хорошая штука. Кемис называется.
Я взял «конфетку» в рот. Она и вправду оказалась вкусная. Не очень сладкая, с необычным запахом.
– Ешь, не стесняйся.
Я фыркнул, чуть чаем не подавился. После того, ЧТО я ему о себе рассказал, чего, интересно, теперь стесняться?
– Значит, Колин… И что, ты у меня теперь будешь такой же упрямый, как он?
– А он что, тоже..? Ну… – я замялся.
Не все чувства погибли, однако! Назвать лорда Джастина в лицо сектантом я еще не мог.
– Чего «он тоже»? Ну-ка, ну-ка, за кого ты меня держишь? – инспектор даже приподнялся.
– Ну… – сказал я. – Это же, наверное, религия какая-то? Как у эйнитов, нет? – по его лицу я не понимал: нравится ему то, что я говорю, или меня сейчас опять убивать будут?
Но лорд Джастин расхохотался.
Посмеявшись, он промокнул салфеткой уголки глаз.
– Как же тебе ответить, малый, чтобы окончательно тебя не испортить? Понимаешь, Бог, он, конечно, есть… А вот религий как бы и нет. Мы их придумываем. В меру недоразвитости. А когда недоразвитость немного отступает, просто изучаем устройство мироздания, ищем там свое место. Некоторые называют старых дураков, вроде меня, адептами Пути. Но это – всего лишь название. Нет в нем ни какой-то особенной веры, ни объединения по религиозным признакам. Разве что дружим между собой иногда. Ну, и выделяем таких же и среди врагов. Видно их.
Зеленая полянка проваливалась под ним, становилась облаком, из туго набитой подушки превращалась в сонмище отдельных пушинок. Млад цеплялся глазами за сущее вокруг себя, цеплялся за него пальцами, а оно ускользало, ускользало! Он медленно опустил глаза, как и велел дед, и кинул быстрый и острый взгляд «на самое дно». Всего на миг, но этого мига хватило, чтобы услышать вой зимнего ветра и звон клинков. И самого себя, сидящего на снегу: безжизненного и уязвимого.
Родомил не был ни предателем, ни обманщиком, и осознание этого на несколько мгновений вернуло зеленую полянку на место – всего на несколько мгновений. Он защищал безжизненное тело внизу, защищал отчаянно, и бой его был неравным и безнадежным.
– А теперь – прыгай, – сказал голос деда, – прыгай вниз, за те мгновенья, что тебе остались, ты должен успеть вернуться.
Решаться и раздумывать было некогда. Млад взял бубен, поднялся, окинул взглядом зеленую поляну, прощаясь с ней, и даже услышал свист одинокой птицы, а потом повернулся навстречу лучу путеводной звезды. Яркий свет, белее солнечного, на миг ослепил его, он прикрыл глаза рукой и шагнул вниз, в пустоту.
Нет, он не падал. Не спускался, конечно, как положено, тем же путем, что двигался наверх, но и не падал. Чернота, прорезанная тугими лучами звезд, скользила мимо все быстрей, пока звезды не превратились в крошечные огоньки. Росное поле с рекой на краю мелькнуло перед глазами. Млад хотел задержаться на нем, но не сумел: зябкий и непроглядный белый туман окружил его со всех сторон, а вместе с ним пришло ощущение опасности.
Он думал, что пройдет туман насквозь, но движение вдруг замедлилось само собой, словно кто-то задержал его силой. Туман клубился вокруг, обволакивал: вязкий, мокрый и липкий, как холодный пот. Младу показалось, что он запутался в паутине, из которой ему не выбраться. Молочно-белая мгла застила глаза, он не видел и своих рук, и от этого ощущение опасности переросло в смятение. Никогда еще белый туман не встречал его так, никогда с тех пор, как он прошел пересотворение!
Рядом с ним кто-то был. Вата вокруг оглушила, Млад ничего не слышал, кроме звона в ушах, но ясно ощущал чужое недоброе присутствие. Он сжал в руке бубен – новенький бубен, сделанный шаманятами, – свое единственное оружие против невидимой опасности. Руки не поднимались, словно белый туман спутал его веревками.
Впрочем, не надо было видеть и слышать: Млад знал, кто и зачем держит его здесь. И звук, с которым тяжелый меч рассекает воздух, не удивил его, но напугал. Шрам на груди вспыхнул острой болью – воспоминанием о мучительных перевязках, неподвижности и беспомощности.
Туман клочьями разлетелся в стороны, рассеченный огненным мечом, гордое и жесткое лицо Михаила-Архангела появилось перед глазами. Млад чувствовал себя мухой перед пауком, он не мог шевельнуться, не мог даже прикрыться руками, как в прошлый раз. Его убьют здесь, а Родомила – там, у костра… Огненный дух в красно-рыжем плаще занес меч: лицо его оставалось серьезным и бесстрастным. Он делал свое дело, он не знал ни благородства, ни сострадания, ни презрения к слабости жертвы. Словно палач, за которого все решено. Не хищник даже – потому что хищник убивает, чтобы жить. Что же это за бог, которому он служит?
Утробный вой разъяренного дикого кота разметал туман в стороны: прародитель рода Рыси вынырнул из ниоткуда. Он был страшен: пятнистая шкура дыбилась на загривке, желтые глаза превратились в щелки, уши плотно прижались к голове. Молниеносный прыжок хищного зверя – и огненный меч выпал из рук Михаила-Архангела, утопая в тумане.
Млад отшагнул назад – путы, связывавшие его, рассеялись. Два духа сплелись в клубок, и белый туман разлетался в стороны, словно поднятая с земли пыль вокруг драки. Нечего было и думать о том, чтобы прийти на помощь прародителю: Млад чувствовал себя жалким и беспомощным, осознавая свою смертность – свою уязвимость. Огненный дух сражался молча и сосредоточенно, словно и в драке хранил гордость и отстраненность от происходящего, – человек-кошка рычал и завывал, и крики его сами по себе служили оружием. Млад чувствовал, как на его спине пятнистая шкура дыбится сама собой: звериные побуждения, зарытые глубоко под человеческой сущностью, просыпались и разворачивали плечи. Ему показалось, что на руках его когти вместо ногтей, а острые уши бархатными кисточками прижимаются к затылку…
– Прыгай! – крикнул Рысь. – Прыгай вниз, потомок! Не жди! Ты упадешь!
Здравомыслие пересилило звериный порыв, и Млад плавно скользнул вниз – словно с ледяной горы. Только злоба хищника никуда не исчезла: шерсть дыбилась на загривке, и глаза метали молнии по сторонам.
Он спрыгнул в снег, лишь немного ушибив ноги, – словно ледяная горка, по которой он катился, закончилась крутым откосом.
Пламя дрожало у самой земли – Родомил разметал костер широким полукругом, создав преграду между нападавшими и Младом, – но высоким огнем дрова горели недолго. Сам Родомил стоял спиной к полосе огня и сражался, не отступив ни на шаг. Нападавших было пятеро, и только боги знали, как один человек с двумя ножами в руках мог сдержать их натиск. Ветер заглушал звуки и плясал вокруг схватки, как любопытный мальчишка, восхищенный дракой взрослых. Кровь капала на снег, капала в огонь и шипела на светящихся углях – ветер подхватывал отвратительный запах и тут же уносил прочь. Не иначе сам Перун, принимая в жертву капли крови, помогал Родомилу держать оборону.
Сила зверя, ненадолго подаренная прародителем, кипела в горле: утробный вой сам собой вырвался из глотки, лапы выпустили из мягких подушечек острые когти – Млад чувствовал себя рысью и был рысью.
Ножи Родомила вычерчивали в воздухе быстрые и четкие линии, но огонь перестал ему помогать, его обходили с обеих сторон, когда Млад, подобно дикому коту, кинулся в самую гущу боя, перемахнув через полосу огня, – он не чувствовал себя безоружным. Его прыжок свалил с ног одного из нападавших, они прокатились по снегу кувырком, и Млад почувствовал чужую кровь во рту. И если два часа назад это бы его ужаснуло, то теперь вкус и запах дымящейся на морозе крови одурманил, ударил в голову новым приливом ярости. Противник отяжелел, ослаб; Млад оставил его и хотел выбрать противника посерьезней. Но тот словно почувствовал нападение, оглянулся и встретился с Младом глазами. Млад не сомневался, что это будет Градята, но вместо него увидел другого чужака – смуглого и темноглазого, того, который перед вечем узнал в нем шамана.
И тут же невидимый щит стеной встал между ним и нападавшими. Родомил качнулся вперед, руки его опустились, а из одной из них в снег выпал нож.
– Задержи хоть одного… – хрипло сказал он и медленно опустился на колени, – хоть одного…
Усталость навалилась на плечи многопудовой тяжестью, словно камнем прижимая Млада к земле. Сила, подаренная прародителем, иссякла. Он никогда не дрался сразу после подъема, – напротив, ему нужно было хотя бы полчаса, а то и несколько часов, чтобы прийти в себя, отдышаться, отпиться сладким отваром, возвращающим силу, отлежаться и согреться. Млад шагнул вслед за отступавшим противником, но натолкнулся на вязкую стену, которую, как ни старался, не смог преодолеть. Только теперь он заметил, что идет по снегу босиком, – ноги сводило от мороза.
Почему они отступили? Сейчас и его, и Родомила можно брать голыми руками… Двое из нападавших подхватили за руки своего товарища, лежавшего в снегу, – убитого? раненого? – и поволокли в глубь леса, взвалив себе на плечи.
Родомил рухнул лицом в снег, вывернув в сторону руку с ножом. Млад оглянулся на звук падающего тела и увидел две тени, быстро приближавшиеся со стороны университета к остаткам разбросанного костра. Нетрудно было узнать обоих шаманят: высокого, грузного Добробоя с топором в руке и поджарого, крепкого Ширяя.
– Млад Мстиславич! – Добробой вырвался вперед. – Кто это? Что случилось?
Родомил приподнялся, услышав его голос.
– Задержите… Хотя бы одного задержите… – шепнул он и потянулся вперед, словно хотел ползком догнать удалявшихся врагов.
– Да хоть всех! – пожал плечами Добробой и шагнул вслед за скрывшимися в метели тенями. Невидимый щит задержал его лишь на мгновенье – он толкнулся в него, как в запертую дверь, и преодолел безо всякого труда: он тоже был шаманом, юным, полным сил и молодецкой удали. Вслед за ним вперед шагнул Ширяй со своими руками, замотанными в тряпки.
– Куда? – крикнул Млад. – А ну назад! Назад, Добробой, я кому сказал!
– Пусть догонят… – еле слышно выговорил Родомил. – Пусть хотя бы одного…
«А тот, что ждет тебя внизу, готов отдать не только свою жизнь, свою правую руку, но и твою жизнь, жизнь твоих учеников, их руки, ноги и сердца», – загремели в голове слова бога грозы.
– Нет! – яростно ответил Млад. – Их просто убьют! Назад, Добробой!
Что просил у него Перун за ответы на вопросы? Жизнь Добробоя и правую руку Ширяя?
– Пусть попробуют меня убить! – рассмеялся шаманенок, как вдруг над самой его головой низко свистнула стрела и воткнулась в ствол дерева за костром. Млад непроизвольно оглянулся: короткая стрела, для самострела, выпущенная с огромной силой, – она бы прошила череп парня насквозь! Ветер сбил прицел…
– Пригнись! – только успел крикнуть Млад, но Ширяй его опередил, прыгнул на плечи товарищу, пригибая того к земле, – вторая стрела просвистела над ними и ушла в снег далеко за пределами поляны.
Самострел – не лук, два раза подряд не выстрелишь.
– Сколько у них самострелов? – спросил Млад у Родомила.
– Два, – Родомил попытался подняться. – Они хотели убить нас из темноты, но ветер помешал. В меня просто не попали, а тебя задели вскользь, по оберегам.
Так вот что это был за удар в грудь, после которого Млад почувствовал, что падает! Стрела!
– Бегите, бегите за ними, ребята, догоните их! – взмолился Родомил. – Они раненого тащат, они не уйдут от вас!
– Не смей… – покачал головой Млад и пошатываясь пошел вслед за шаманятами. – Не смей подставлять мальчишек… Добробой, вернись! Вернись – или… или ищи себе другого учителя!
– Да ничего, Млад Мстиславич! Щас догоним! – махнул рукой шаманенок, словно и не слышал того, что сказал ему Млад.
– Добробой! Я не шучу! Это не кулачный бой в Сычёвке! – Млад прошел сквозь невидимый щит – то ли Добробой пробил в нем брешь, то ли сила щита была на исходе. – Ширяй! Ты-то куда!
– Помогу, – коротко бросил тот.
– Я тебе помогу! Вернитесь назад, оба! – рявкнул Млад, но, как всегда, никто не обратил внимания на его приказы. Он попробовал бежать за мальчишками, но тут в воздухе снова свистнула стрела, чудом не задев шаманят. Те приостановились и укрылись за деревьями, плотно прижавшись к стволам. Млад подумал только о том, что успеет догнать их, пока они ждут второго выстрела. В тот миг, когда над его головой пролетела стрела, ему свело ступню, вывернув ее в сторону; от неожиданности он вскрикнул, споткнулся и упал на колено. Сзади застонал Родомил, хором ахнули шаманята и, забыв о преследовании, кинулись к учителю.
– Что? – Ширяй с разбегу хлопнулся перед Младом на колени. – Что? Куда? Куда попала?
Добробой присел рядом на корточки и испуганно хлопал глазами. Млад сначала не понял, чего они так испугались, и только потом догадался: они подумали, что он ранен! Нехорошо было действовать хитростью, но он изловчился и ухватил Добробоя за воротник.
– Никуда не попала, – прошипел он сквозь зубы, – ногу мне свело. Какой ты подлец, Добробой. Я же тебе сказал: вернись.
– Так ты ж босиком! – открыл рот шаманенок. – Я сейчас! Я сейчас валенки тебе… погоди, Млад Мстиславич, сейчас!
– Уйдут, – простонал Родомил, чуть не плача, – уйдут!
– Хорошо бы, – проворчал Млад себе под нос.