— Тимур, здравствуй!
— Здравствуйте, тёть Нин! Как Паша?
— Пока всё по-прежнему.
— Тёть Нин, он обязательно очнётся.
— Да, Тёма. Я знаю. Только этим и живу. Я сделала тебе постоянный пропуск. Теперь можешь приходить к Паше каждый день на два часа с четырёх до шести.
— Спасибо. А сегодня уже можно?
— Да. Буду тебя ждать в половине четвёртого внизу в вестибюле. И паспорт свой обязательно возьми. Без него не пустят.
***
О том, что Пашка в больнице в тяжёлом состоянии, мне в ватсап написала Женька. Мы с родителями как раз после изнурительной экскурсии в буддийский храм Ват Па Праду сидели в уличном кафе неподалёку от нашего корпуса. Родители, неспешно разговаривая, обменивались впечатлениями об увиденном — уникальной скульптуре лежачего на боку двенадцатиметрового (как было написано) Будды. Тут же на столике стояла миниатюрная копия Будды, купленная в одной из сувенирных лавок. А я собирался подняться в номер, чтобы принять душ и просто поваляться. Трёхчасовая экскурсия по жаре среди толпы жаждущих зрелищ туристов, приставаний местных торговцев с их поделками и разной кулинарной всячиной меня просто достала. Хотелось прохлады, тишины и покоя. И тут блюмкнул ватсап.
— Тёма, что случилось? — спросила мама, увидев, как я изменился в лице.
— Мне домой надо. П-паша в реани-нимации, — едва смог выдавить я севшим голосом. Я перестал слышать звуки — в ушах оглушительно зазвенело, голову сковал обручем парализующий страх, а тело сделалось ватным. Я его почти перестал ощущать. Сознание сузилось до одной мысли, вытеснившей всё остальное: «Пашка в реанимации! Мой Пашка! Мне надо к нему!»
— Тёма, — сказала тихим, спокойным голосом мама, — успокойся и объясни толком, что случилось?
— Мама… мне надо к Пашке, — прошептал я и отключился.
Очнулся на кушетке в медпункте. Надо мной хлопотала медсестра, рядом сидела мама. Позади стоял отчим, придерживая её за плечи.
— Сынок! Слава Богу, очнулся! Как же ты нас напугал, родной! — прижавшись щекой к моей руке, быстро заговорила мама.
— Мне домой надо. Там Пашка. Мне надо к нему.
— Хорошо, хорошо! Только не волнуйся. У тебя губы белые. Может, там всё не так серьёзно, Тёма.
Мы вылетели в Москву первым утренним рейсом.
***
Прошёл почти месяц, а Пашка до сих пор не пришёл в сознание. Водителя, который его сбил, как и автомобиль, так и не нашли, хотя мой отчим приложил к этому все усилия. Кто-то что-то видел, но ничего конкретного. Его отец — а у Пашки через столько лет вдруг объявился отец — видел, как Пашку сбил джип. Но всё его внимание было приковано к сыну. Водитель же с места происшествия смылся, даже не остановившись. Но дело ещё не закрыто, и, возможно, что-то удастся прояснить. Хотя я ни минуты не сомневаюсь, что его специально замяли. Нечисто тут что-то.
Пашкин отец, видимо, какая-то большая шишка, раз сумел доставить в Ключ какого-то прославленного нейрохирурга из Москвы на военном вертолёте. И тот делал Пашке операцию в течение пяти часов, устраняя черепно-мозговую травму. Одновременно Пашке правили и собирали по кусочкам ногу: у него был перелом в двух местах.
Я прилетел через три дня после операции. Как я пережил ночь, а затем перелёт, лучше не вспоминать. Это были самые страшные часы в моей жизни. Я вообще не жил. Меня не было. Не мог ни с кем говорить и ничего не мог. Мне хотелось выпрыгнуть из самолёта и лететь впереди него. Звучит глупо, но спокойно сидеть в кресле девять часов, когда всё в тебе рвётся вперёд — к нему — это жуткое состояние. Всё, что я мог — это пить воду. Спазмы настолько сдавили горло, что я не в состоянии был протолкнуть в себя ни кусочка.
В реанимацию меня не пустили. Проходить могли только его родители. А мне нужно было туда попасть, хотя бы на две минуты, чтобы увидеть моего Пашку и сжать в его руке кристалл. Вечером, как только приехали, я созвонился с Пашкиной матерью и пришёл к ним домой. Мне нужно было забрать его кристалл. В рюкзаке камня не оказалось, в столе тоже. Я был в панике. Пришлось спрашивать у тёти Нины, не видела ли она коробочку (объяснил какую). Оказалось, что видела. Футлярчик с кристаллом лежал на Пашкиной кровати под подушкой. Что это такое, она не поняла и положила к себе в тумбочку. А спросить у Пашки уже было невозможно.
Она переживала, откуда у Пашки взялась такая ценная вещь — рубин с грецкий орех. Я её успокоил, сказав, что это мы нашли вместе случайно в лесу. Большего бреда я в жизни своей не нёс. Поверила она или нет — нам обоим сейчас было не до разбирательств. Поэтому всё на этом и закончилось: нашли и нашли. Тётя Нина вообще держалась из последних сил, разговаривая со мной на автомате. Уж и не знаю, как мне удалось её уговорить, но всё-таки удалось. Она пообещала провести меня к Пашке ночью. Это были первые минуты моего возврата к жизни. Я сделал первый вздох облегчения: «Я увижу Пашку! Я его вылечу! Божечка, спасибо тебе!»
Отчим довёз меня до больничного городка и остался ждать, припарковавшись у центральных ворот. У третьего больничного блока меня уже поджидала тётя Нина, завернувшись в какой-то больничный стёганый халат-тулуп с капюшоном непомерных размеров. Мы зашли через служебный вход и поднялись в темноте по лестнице на второй этаж. Она завела меня в комнату с надписью «Санитарная». Оставив здесь пуховик и ботинки, надел халат зелёного цвета, бахилы, марлевую панамку и повязку на лицо. Да… экипировочка была ещё та.
Меня разрывало от волнения и нетерпения. Сейчас я увижу Пашку! Хотел поскорей к нему и боялся этого момента, боялся увидеть что-то страшное. Сердцебиение просто зашкаливало. Я судорожно сжимал в кармане коробочки с камнями и твердил про себя: «Пашенька, потерпи, мой хороший! Я сейчас… уже иду к тебе. Я помогу. Мы справимся, малыш, только держись!»
К нам заглянула медсестра и кивнула тёте Нине, мельком взглянув на меня. Мы быстро прошли по коридору и зашли в палату реанимации. Это была ещё не палата, а тесный коридорчик с двумя широкими стеклянными дверями. За ними — палаты с тусклым ночным освещением и попискивающими звуками. Тётя Нина открыла правую дверь и пропустила меня вперёд.
Мы не разговаривали — всё молча. Войти в палату оказалось неожиданно сложно — у меня ноги подкашивались. Комната была небольшая, торцом к окну лежал на высокой конструкции, приближённо напоминающей кровать, Пашка. То есть неподвижно лежало тело, именуемое Пашкой. Голова туго забинтована — только маленький треугольник лица. Глаза — два чёрных ужасающих круга. Запёкшиеся губы. Левая нога и часть туловища до грудной клетки в гипсе на подвесной конструкции. Левая рука от плеча до локтя тоже забинтована. От стоящих у изголовья приборов, попискивающих и посверкивающих на экранах зелёными и красными линиями с мелькающими сбоку циферками, к телу тонкими щупальцами тянутся провода и проводки. В одной руке капельница. При виде всего этого нереального кошмара у меня больно сдавило сердце и озноб прошёл по всему телу: «Паша…»
Тётя Нина, держа меня за руку повыше локтя, подвела к стулу у кровати и усадила нажимом на плечо: сам я был роботом, у которого заржавел механизм, и он потерял способность двигаться.
Она в самое ухо прошептала мне, что выйдет ненадолго, и у меня есть около пяти минут. Я кивнул, не отрывая глаз от Пашкиного забинтованного худого тела.
В кармане мокрой рукой всё ещё сжимал футлярчики. Наконец с трудом отведя глаза от Пашки, достал коробочки. Оглянулся — никого. Из коридора через окно за мной тоже никто не наблюдал. Обтерев потные руки о полы халата, быстро достал кристаллы и вложил в Пашкины ладошки, слегка сжав обе сразу, склонившись над тщедушным тельцем. Красное свечение с обеих сторон начало растекаться волнами по Пашкиному туловищу, окутывая его с ног до головы: он весь был окутан ярко-красной пульсирующей пеленой света. Это продолжалось всего с пару минут, но они показались мне вечностью: я боялся, что не успею, и кто-то войдёт и увидит. Сердце выпрыгивало из груди, пот горячими струйками бежал по спине. Наконец всё потухло. Я едва успел убрать кристаллы и сесть на место, как неслышно вошла тётя Нина и тронула меня за плечо. Пора было уходить. Я взял Пашкину руку и слегка сжал. И почувствовал в ответ лёгкое пожатие одними пальцами.
Я сорвал с себя марлевую повязку и, наклонившись к Пашкиному лицу, прокричал громким шёпотом:
— Паша, я здесь. Слышишь меня? Я здесь, Паш? — и увидел, как дрогнули его губы.
Он что-то хотел сказать, но не было ни звука. Приборы замигали и запищали. Тётя Нина потащила меня к выходу, а в палату уже бежала медсестра. Махнула нам на соседнюю, чтобы спрятались: сюда шёл врач. Если бы он меня увидел, досталось бы всем. Мы быстро через коридорчик заскочили в соседнюю палату и замерли у стены. Врач зашёл к Пашке. Мы постояли минуту и, скользнув в коридор, двинулись к санитарной комнате.
В груди всё ликовало:
«Я успел! Теперь с Пашкой всё будет хорошо!»
Но радовался я рано. Оказалось, что Пашка лишь на мгновенье пришёл в сознание — это зафиксировали приборы, а потом опять ушёл в свою темноту. Тёте Нине наотрез отказали ещё раз провести меня к нему, да и сама она считала, что пока нет такой необходимости. Что я мог возразить?
Как её убедить, что необходимость есть, да ещё какая! Оставалось только ждать. И я ждал и надеялся на лучшее. Она пообещала, что попробует позже сделать мне официальный пропуск через своего начальника — главного врача больничного комплекса.
И еще сказала, что Пашка удивительно быстро идёт на поправку. Раны зажили, переломы срослись, немало удивив медицинских светил. Гипс с него сняли через неделю после моего тайного посещения, хотя должны были убрать не раньше, чем через три месяца. Для всех такое быстрое Пашкино выздоровление было загадкой. Для всех, кроме меня. Его перевезли в отдельную вип-палату, куда уже можно было проходить по специальному пропуску с разрешения лечащего врача.
Всё складывалось хорошо. Вот только Пашкино сознание витало где-то за пределами реального мира.