Лена
— Тёма, здравствуй! Это Лена.
— Привет! Что тебе нужно?
— Хотела узнать, как у тебя дела?
— Ты за этим позвонила? Узнать, как у меня дела?
— Не только… Я знаю, что с Пашей. Тём, правда, мне очень жаль…
— Лен, говори, что хотела, у меня мало времени…
— Даже не хочешь узнать, как дела у меня? Мне вот… может, плохо. Мы с тобой столько лет дружили… Неужели я для тебя совсем ничего не значу?
— Лен, у тебя что-то серьёзное… или просто поговорить захотелось?
— А если просто? Если мне больше не с кем поговорить?
— Хорошо, говори. Что у тебя?
— Да нет… ничего. У меня всё нормально. ЕГЭ сдала с отличным результатом. Собиралась в Москву. Но… пока решила отдохнуть. Поеду на следующий год. А ты едешь? Уже решил, куда будешь поступать?
— Я уже отдал документы. Буду учиться в Ключе. В строительном.
— Ты шутишь? Зачем тебе это?
— Я должен объяснять?
— Из-за Пашки? Тём, но ведь это глупо. Ты ему ничем не поможешь.
— У тебя всё? Я кладу трубку.
— Подожди. Хотела тебе сказать одну вещь…
— Что?
— Помнишь тот поцелуй? У Ксюхи на кухне… Пашка видел… Я специально это сделала… Зла была на тебя. Извини.
— Что??? Что ты сказала???
— Я увидела, что он на нас смотрит, и поцеловала тебя. Извини. Мне жаль.
— Спасибо, что сказала. Но… теперь уже не важно. Пожалуйста, не звони мне больше.
— Дурак! Ты заслуживаешь большего! Зачем тебе гробить жизнь? Он же овощ…
— Елена Сергеевна! Что вы делаете? — врачиха вошла неожиданно и увидела в моей руке свой старенький мобильник. Вот сука!
— Простите, Лидия Николаевна. Я только на минутку взяла ваш телефон. Мне нужно было позвонить.
— Я должна буду сообщить об этом Борису Леонидовичу, — ледяным тоном училки отчеканила она, блеснув хамелеоновыми линзами.
Мне надоело изображать из себя хорошую, послушную девочку:
— Да и хер с тобой, кошёлка старая! Сообщай! Я сделаю так, что ты скоро сама вылетишь отсюда… без выходного пособия! Думаешь, я не видела, как ты с собой кузовки с продуктами и витамины, которые, между прочим, я должна принимать, домой вывозишь? Что? Внучку подкармливаешь? С кухаркой спелись — на пару воруете?
— Что? Да, как вы…
— Только попробуй ему сказать что-то! Я тоже молчать не стану. Тебе ясно? — я грубо схватила её за воротник халата и приблизила к себе. — Я спрашиваю: ты всё поняла?
— Д-да, простите.
— Ну вот! Так-то лучше! — я пригладила ей край воротника и ласково заглянула в испуганные поросячьи глазки. — Будешь мне давать звонить, когда скажу. Лучше нам жить в мире. Иди, я спать буду.
— Да.
Вот я дура! У него по всему особняку были развешаны камеры. На следующий день мной занималась уже другая врачиха — молодая, стриженая почти под ноль деваха с милым личиком и глазами убийцы из киношного боевика. Она занималась какими-то боевыми искусствами. Я видела, как она рано утром тренировалась на спортивной площадке.
«Господи, где он их берёт?»
Мне он сделал последнее китайское предупреждение насчёт звонков. Свобода моя была ограничена — теперь я могла, кроме своей комнаты, находиться только внизу — в гостиной и библиотеке. Гулять же только в определённые часы в сопровождении стриженого цербера. Я пробовала с ней заговорить, но она на меня так посмотрела, что попытки наладить хоть какой-то контакт с этим киборгом я сразу оставила. Я для неё была не человеком, а объектом — заданием, которое она исполняла. Это милое чудовище звали Олеся. И почему не Настенька? Ей бы пошло.
Мне было страшно одиноко в этом огромном, роскошно обставленном особняке, куда меня привёз Борис. Я его пленница, потому что ношу его ребёнка. У них с женой нет детей и, похоже, не будет. Когда я сказала, что беременна, я думала, он меня убьёт. Он следил за тем, чтобы я пила эти чёртовы таблетки. Но в тот раз у меня их с собой не было. А ему наврала, что уже приняла. Я как раз только вернулась из Челябинска и мы отмечали в «Эдельвейсе» окончание школы.
Были все, кроме Тимура и Ксюши. Но так было даже лучше. Мне хотелось оторваться по полной, а с ними все сидели бы с похоронным настроением из-за Пашки. Он с января лежал овощем в местной больнице без прогнозов на улучшение. Не понимаю, зачем мучить себя и его? И так понятно, что это конец. Жаль пацана, но что поделаешь? Такова жизнь! Не повезло парню. Стоит ли продолжать его мучения и истязать себя бесплодными надеждами на то, что он выйдет из комы? Ну, выйдет, допустим… и что? До конца жизни будет ходить под себя и вываливать изо рта кашу на слюнявчик. НЕ ПОНИМАЮ!
Гуманнее было бы отключить подачу кислорода, ну, или как там это называется… систему жизнеобеспечения? Я не медик. В их терминологии не разбираюсь. А Тимур — идиот! Решил записать себя в добровольные няньки. Ему это скоро надоест. Как говорится — дружба дружбой, а своя рубаха ближе к телу! Поступит, и уже некогда будет бегать к своему задохлику. Появятся другие… задохлики. Он же у нас спасатель обиженных и угнетённых. Придурок!
Меня эта вся ситуация страшно бесила, и я незаметно для себя немного перебрала с коктейлями. В общем, надралась порядком. Да и все хорошо набрались. Как я ни старалась развеселить общество, разговоры всё время опять скатывались на Пашку. Ксюху тоже жалели. Поговаривали, что они вроде бы дружить только начали. Вот это была очень интересная новость. Получается, мне удалось напоследок разбить этот неразлучный голубой тандем: Тимур и Паша. Что-то не слишком верилось про Ксюшу, но спрашивать не стала. Не хотелось, чтобы меня уличили в повышенной заинтересованности. Да и смысла теперь в этом уже никакого не было. Судьба всё решила за них. Вот как раз в тот вечер я и залетела. Надо мне было звонить своему зверю. Он почувствовал, что я никакая, и примчался. И таблеток у меня не было. Наверное, это тоже была судьба.
Беременность я заподозрила через три недели. А когда сделала тест, и всё подтвердилось, сначала испугалась, а потом обрадовалась. Дура! Решила, что он бросит свою серую мышку и женится на мне.
Когда он мне пытался внушить, что брак не для меня, мне стало ужасно любопытно, что же из себя представляет та несчастная, которую он выбрал себе в жёны. Понятно, что брак был чисто из коммерческих изображений. Тигр и любовь — понятия суть несовместные. Очень хотелось посмотреть на эту лахудру. Но где? Я понятия не имела, где он живёт, чем занимается, где бывает. Нас связывали только короткие встречи в его джипе в Ключе да гостиница в Челябинске. Но мне повезло совершенно случайно. Это было в начале января. Я увидела в городе его джип и решила подождать, встав за газетным киоском через дорогу. Ждала около часа. Замёрзла, но терпела.
Они выходили из «Рапсодии» — он и его курица. Маленькая, в жутко-серой норковой курточке, с прилизанной головкой и в квадратных очках!!! У нас что… нашествие очкастых мышей? Боже, как же нежно он её поддерживал, чтобы она не дай бог не поскользнулась на своих тоненьких, как у кузнечика, ножках и не проломила себе башку. А рожа у него была не как у тигра, а как у лакея, который хочет получить чаевые за своё усердие. И это МОЙ ТИГР?! Значит, про брак он мне всё наврал! Я для него действительно была резиновой куклой для его животных извращений. Я ничего не понимала. Я же в сто раз… да что в сто? Я в тысячу раз лучше этих бледных поганок. Тогда почему они, а не я? Даже Тимур, мой преданный рыцарь, и тот меня бросил. Что не так с этим миром? Почему посредственность предпочитают красоте?
Когда сказала ему про беременность, он страшно разозлился. Думала, что прикончит меня прямо в машине. Но он быстро взял себя в руки и сказал, чтоб ничего сама не предпринимала. Ха! Я и не собиралась! Чувствовала, что это мой большой козырь. Он позвонил через неделю, сказал, что меня заберёт водитель. Я запаниковала: а вдруг меня сейчас увезут в клинику и вычистят? И прощай все мои мечты! Нет, не станет он избавляться от своего ребёнка.
А вдруг ему вообще не нужен ребёнок? Я не знала, что он решил. Мне стало реально страшно. Вдруг он вообще хочет от меня избавиться? А что? Вполне в его духе. Всю дорогу я себя накручивала, не зная, что меня ждёт. Так страшно мне ещё никогда не было. Я уже жалела, что вообще всё это затеяла. Нужно было самой потихоньку сделать аборт. Но сейчас об этом думать уже было поздно.
Его новый водитель (старого после того случая я больше не видела) привёз меня за город в дачный посёлок, в его загородный дом. Ничего так себе домик: три этажа, кремовый сайдинг, огромные окна из тонированного стекла, похожие больше на витрины; фасад второго этажа — балкон с навесной крышей из цветного стекла с боковой лестницей.
Это архитектурное чудо окружало не менее чудесное творение дизайнерской мысли — обширная площадка, переходящая в идеально подстриженный газон с разбросанными по нему клумбами, деревцами, кустарниками, альпийскими горками, прудиком с фонтаном-античной девой и беседкой, увитой плющом. Всё это было сказочно красиво. Вот только мне было не до красоты — меня трясло от страха. Ему ничего не стоило прикончить меня и похоронить под какой-нибудь берёзкой в берёзовой роще, отделявшей его усадьбу от остального посёлка. Пока доехали, я была уже еле жива — зуб на зуб не попадал от страха. А он меня даже не встретил! Охранник довёл меня до дверей и передал домработнице.
Меня сначала провели в комнату, оборудованную под медицинский кабинет, где мужик с повязкой, скрывающей его рожу, подтвердил мою беременность. Затем домработница проводила меня в его кабинет на втором этаже. Он встретил меня довольно приветливо, даже предложил зелёный чай с пирожными. Но что-то в его взгляде было не то. Это был совсем другой, незнакомый мне человек — не мой тигр. То, что он мне потом объявил, совершенно не совпадало с моими предположениями. Убивать меня он и не думал (зря тряслась всю дорогу), но и жениться на мне он также не собирался. Он продиктовал мне свои условия. Не предложил, а именно продиктовал — без права выбора.
Его жена больше не могла иметь детей после неудачной беременности. И он решил оставить нашего ребёнка себе. Моего согласия он не спрашивал. Решение было таково: я подписываю договор на отказ от ребёнка, он взамен устраивает мне в Москве обеспеченную жизнь после его рождения — квартиру, машину, обучение, счёт в банке с кучей нулей. Всё это с одним дополнительным устным условием: я забываю о нём и о ребёнке навсегда.
Если бы он вообще мне ничего не предложил взамен ребёнка, а только это своё устное условие, я бы согласилась не раздумывая. Слишком хорошо его знала и очень хотела жить. Но мой тигр был благородный тигр. А ребёнок мне и самой был сейчас не нужен. Я только закончила школу и собиралась учиться дальше. Ну какой ребёнок? Эта сделка для меня была как неожиданный выигрыш в лотерею. Оставалось только потерпеть несколько месяцев, выносить и родить здоровое чадо… иии… свинтить в свободную, обеспеченную жизнь!
Вот только жить мне предстояло в этой роскошной загородной тюрьме с моими тюремщиками весь срок до родов. Вместе со мной здесь жили два охранника, медик, горничная, кухарка и садовник. Кухарка с садовником были супружеской парой, а горничная — их дочерью. Жили они обособленно, со мной почти не разговаривали. Только по необходимости. Да и остальные тоже вели себя так же. Думаю, были заранее проинструктированы. Три раза в неделю водитель привозил из города продукты и мои заказы, если я хотела чего-то особенного из еды, или одежды, или косметики. Правда, мои заказы проверялись цербером. Если она считала, что для ребёнка это вредно — вычёркивала.
Сам приезжал раз в неделю посмотреть, как я. Бывало даже, что мы проводили вместе несколько часов: обедали, гуляли, разговаривали и… всё. Любовью больше не занимались. Теперь я была не женщиной, а инкубатором, в котором выращивалось его драгоценное яйцо. Я понятия не имела, каким образом он утряс вопрос моего отсутствия с родителями. Сказал, чтобы я об этом не волновалась. Надеюсь, что он их не убил. Шутка. Но с него станется. Позвонить им я не могла — общение с внешним миром мне было запрещено.
До обеда мной занималась Олеся: осмотр, взвешивание, уход за моим драгоценным тельцем, массаж. А остальную часть дня и особенно вечер я умирала от скуки. Читать надоело, смотреть мелодрамы про мытарства бедных тупых золушек, которых спасал случайно подвернувшийся добрый принц-олигарх, я ненавидела. Ужастики и прочие ранящие мою «тонкую душевную организацию» фильмы мне были запрещены. Тигр сам выбирал то, что «полезно» для инкубатора. Прогулки с «киборгом» были, скорей, принудительной обязанностью, а не удовольствием: чувствовала себя кроликом возле голодного питона. Я тупела, толстела и превращалась в индейку, которую откармливают для рождественского стола.
Тимур
На дворе октябрь… Осень в этом году слякотная, с ветрами, с затяжными холодными ливнями и серым, беспросветным небом. Всё, как в моей душе — серо и беспросветно.
Учусь в архитектурном на факультете архитектурного проектирования зданий и сооружений. А что? Чем не профессия для мужика? Буду заниматься архитектурой в своём городе. Не так уж и плохо. Отчим с мамой даже были рады, что я не поехал в Москву, а остался с ними. Ну, или делали вид, что рады. Раньше-то только и разговоров было о Москве да престижном ВУЗе, типа МГУ или МГИМО. На худой конец — Баумановки.
О Пашке дома мы почти не разговаривали. Да и дома я почти не жил: уходил утром, а приходил вечером. Всё свободное время сидел рядом с Пашкой. Лето было уже на исходе, шёл восьмой месяц его «заточения», когда он вышел из комы. Меня рядом с ним не было. Позвонила тётя Нина утром и сообщила. Это произошло в два часа ночи… и без меня. А я так мечтал в этот момент быть рядом!
Я сразу вызвал такси и примчался в больницу: теперь у меня был свободный пропуск посещений. Я там был уже как родной. Ксюха, кстати, тоже добилась своего: пропуск ей выписали где-то в июле. Но мы с ней почти не пересекались. Она приходила обычно после четырёх — на час или два. Я на это время уходил в больничную кафешку и ждал там. Понимал, что веду себя глупо, ведь она передо мной ни в чём не виновата, но сделать с собой ничего не мог. А она ни о чём и не спрашивала. В общем, ситуация была глупейшей, но мне было плевать. Моё место было возле Пашки, и точка. Проснётся, тогда сам решит — нужен я ему ещё или нет. А я сделаю всё, чтобы быть ему нужным.
Я много думал: не могло так быть, чтоб в одночасье он меня променял на какую-то там Ксюшу. Тем более, что теперь я знал причину: наш дурацкий поцелуй с Ленкой. Мы оба оказались заложниками этой ситуации, этой ебучей подставы. Если бы я тогда не сбежал, когда увидел их целующимися на скамейке, если бы подошёл… Если бы, если бы… Да, возможно, мы бы даже подрались тогда, возможно, орали бы друг на друга… Но тогда бы сразу всё прояснилось! И не было бы никакой Ксюши, не было бы того вечера, когда он шёл от неё… Ничего бы этого сейчас не было. Выходит, виноват во всём был я один. Из-за своего идиотизма. Ебучий ты урод!
Я влетел в вестибюль больницы и сразу остановился как вкопанный: увидел Пашкину мать. Она стояла у окна и плакала. Моя радость вмиг испарилась, уступив место тревоге.
Пашка был в полном порядке, даже уже начал помаленьку самостоятельно пить отвары и бульоны. Никаких особых отклонений врачи не выявили, кроме одного — он ничего про себя не помнил и тётю Нину не узнавал. Это уже был другой Пашка — угрюмый, неразговорчивый и затравленный, как потерявшийся щенок.
В этот же день его перевели в другой корпус — в психиатрию. С ним начали работать специалисты. Но всё оставалось по-прежнему. Он всех боялся и ни с кем не шёл на контакт.
Меня он тоже не узнавал. Я надеялся, что мне удастся хоть немного улучшить его состояние с помощью кристалла. Но и это не помогло. Хотя кристалл опять начал «работать». Я дожидался, когда Пашка днём уснёт, и сжимал кристалл в его руке. Свечение было. Вот только Пашка, проснувшись, оставался прежним. Память не хотела возвращаться.
Налаживать с ним дружбу по новой я должен был сам. И я старался, как мог. Мы выходили с ним на прогулки по больничному парку. Сначала катал его на больничной коляске, потом ему разрешили ходить самому. Я рассказывал ему всё, что приходило на ум: про нас с самого детства. Конечно, только про дружбу. Он почти всегда был безучастным к моим рассказам, просто шёл рядом и молчал, иногда бросая на меня растерянные взгляды. Он меня НЕ ПОМНИЛ!
Тёте Нине было проще: он почти сразу стал относиться к ней, как к своей маме. Это понятно: на то она и мама! Правда, мамой он стал называть её не сразу и обращался на «вы». Но это было поначалу. Потом всё вошло в норму. Отца он тоже начал звать папой. Постепенно уходила его болезненная настороженность. Он ничего не помнил, но с удовольствием слушал тёть Нинины рассказы о нём. Смотрел фотографии и улыбался. Правда, улыбка была растерянная, какая-то беспомощная. Глядя на него в эти моменты, у меня сжималось сердце. Так хотелось его прижать к себе, защитить. Я не выдерживал и выходил в коридор.
Самое поразительное то, что у Пашки вдруг открылись способности к точным наукам. Раньше он никогда не был большим знатоком математики. В физике вообще плавал. Я никак не мог ему элементарно объяснить, почему лампочка горит, или почему… Да целая куча была этих «почему». Например, его понимание напрочь отказывалось понимать, почему люди не падают, если земля круглая. Как мы вообще ходим вниз головами? Для него всё было из области его любимой фантастики. И при этом он дураком совсем не был, просто в его голове это никак не укладывалось. Он, скорей, был лириком, чем физиком. И всю жизнь терпел от меня насмешки на эту тему. Да и сам вместе со мной смеялся. Ему было проще с зелёными человечками: он точно знал, что они давно гуляют по нашей планете и живут где-нибудь в Марианской впадине или в Бермудском треугольнике. Таким был мой Пашка.
И вдруг он стал решать сложные уравнения и задачи по высшей математике, тригонометрии. Обложился учебниками по физике. Зависал на физико-математических сайтах, чего-то там выискивая, с кем-то переписываясь. Это был не мой Пашка. Такого Пашку я не знал.
И ещё… он очень сильно сдружился с Ксюшей. В отличие от меня, она решила пропустить этот год и поступать в следующем, вместе с Пашкой. Когда она приходила к нему, я сразу становился лишним. Я им мешал. А ходить она стала часто, и он её ждал. Со мной же он обращался, как с приятелем, который хоть и был предположительно другом, но особого доверия не вызывал. Он меня просто терпел. Мне даже казалось, что не приди я или вообще перестань ходить — он даже не заметит. Был — был, ушёл — ушёл. Невелика потеря!
Тётя Нина меня успокаивала, говорила, что нужно время. Что он обязательно всё вспомнит. Но время шло, а ничего не менялось. Я по-прежнему в его новой жизни не играл никакой роли.
Теперь Пашка уже дома. Я иногда его навещаю. Но для него — стал никем.