— Ты?!
Ей не хватило доли секунды. И дело было не в усталости. Лине помешала память – та, что толкнула руку к лицу, защищая глаза от готовой брызнуть кислотки… Ножи уже ложились в ладонь, но поздно, поздно! Она промедлила, она опоздала на сотую долю мгновения… Она опоздала. Рука незваной гостьи легла на серый шар. Разрыв-шар, аналог бомбы из человечьего мира.
— Лиз? – голос Лёша оборвался вскриком: два шипа, которые вымотанный маг не успел остановить, ударили в лицо и шею. – М-м-м…- и он пошатнулся. Привалился к стене, едва удерживаясь на ногах.
Лешка!
— Нет!
— Тихо-тихо, — улыбка Лиз остановила Лину на рывке не хуже зажатого в руке разрыв-шара. – Это всего лишь нейтрализатор. Пока. Не стоит так резко двигаться… я ведь могу это неправильно понять. А шарик, в случай чего, разнесет не только квартиру, но и дом.
— Какой, к дьяволу, нейтрализатор? – взгляд Лины метался между мужем и… не матерью. Нет. Этот черный призрак не ее мать. И, наверное, никогда и не был матерью. – О чем ты?
— Он знает, о чем. Спроси его, как Ложе удалось убить Координатора на переговорах.
Леш знал. Зеленые глаза полыхнули гневом и болью, но он не шевельнулся. А Лина вдруг поняла, как ощущение «я-с-тобой», которое грело ее рядом с мужем… его не стало. Растаяло. Чем бы не был этот нейтрализатор, но эмпатию он глушил стопроцентно. И наверное, телекинез тоже. Иначе Леш не опустил бы сейчас руку к поясу – за оружием. За оружием, которого не было. На снятие Печатей было запрещено брать…
— Что, не знаешь? Или говорить не хочешь? Состав, который глушит магию Стражей и Белого Совета. Редкий, правда. Хорошая вещь, подарок новых союзников, — бывшая феникс ответила как-то удивительно спокойно. Мирно так. Как ни в чем ни бывало, словно… словно она не явилась сюда убивать, а так, забежала на огонек, проведать замужнюю дочку, узнать, как та живет, дать пару советов по обращению с мужем. Она даже улыбалась. Напряженно и как-то диковато, но…
— Каких… союзников… — в дуэль двух взглядом вторгся негромкий, чуть задыхающийся голос. Лина едва удерживается, чтобы не обернуться. Ну конечно. Даже с шипами-нейтрализаторами Леш не потерял ни самообладания, ни любопытства. Или отвлекал?
— Позже, — отмахнулась Лиз.
— Как ты сюда попала? – Лина так и не смогла сказать «мама». Как, ад и преисподняя, бывшая глава, лишенная феникса, пробила защиту дома и барьер? У Соловьёвых?
— Ах, да… я и забыла, — в голубых глазах точно сверкнуло острое стекло, и в следующий момент Лиз дернула с дивана покрывало, и взгляд Лины столкнулся с виноватыми глазами отца.
Девушка на миг закрыла глаза. Отец. Веревки на его запястьях, клейкая лента на губах (очень не-магический способ заставить молчать, мама)… и аварийный телепорт, который она, Лина, сама выдала Орешниковым на всякий случай! А получилось вот что. ***! Лину замутило от мысли, как экс-феникс раздобыла этот телепорт. Она слишком хорошо знала железную хватку матери, как в прямом, так и в переносном смысле, и только надеялась, что ее братья хотя бы остались живы…
Кажется, отец хотел что-то сказать. Попросить прощения. Потом, папа. Всё потом. Сейчас некогда разговаривать.
— Какая… неожиданная встреча, – вежливый, словно речь шла о погоде, голос Лёша был полон иронии. – Право же, так приятно видеть родителей моей дорогой жены вместе. Жаль, что вас не было на празднике в честь выхода демонов на Поверхность.
Лина все-таки сжала губы. Леш в своем репертуаре. Люблю тебя, милый, но иногда ты бы мог поучить кобру ядовитости. Умница. Поотвлекай ее… пока я соображу, что делать.
— Наружу стремятся только слабаки, неспособные выжить в родных пещерах, – презрительно улыбнулась Лиз, – вроде мальчишки, которого подобрал твой брат. Ему была оказана великая честь, а Ян струсил. А теперь вместо почётной смерти во славу рода служит светлым магам домашней зверушкой и возится с цветочками.
— Эти цветочки при случае могут и придушить, – отстраненно возразила Лина. – И менее всего он похож на зверушку. Убедишься сама… если увидишь.
— И неужели не скучает по семье? – укоризненно покачала головой Лиз. – Впрочем, дурной пример заразителен…
— Надо же, оказывается, моя мать дорожит семьей! Жизнь полна сюрпризов!– голос феникса холоден, как улыбка Лиз, остатки растерянности испарились окончательно, сменившись боевым настроем. Никакого волнения, спокойствие и хладнокровие, как когда-то поучала мать.
Но лишь снаружи. Под тонким ледком клокотало пламя. Спокойствие? Как бы не так! Адреналин горячит кровь лучше всякого вина, а всю её охватывает злой азарт. Мама, ты опять решила помериться силами? Ну что ж, посмотрим, кто кого!
Да, посмотрим…
— Да. На сюрпризы жизнь щедра. Воспитаешь дочь, а она тебе нож в спину. Ни слова, ясно?! – взгляд буквально режет, а пальцы сильней стискивают разрыв-шар, — Поднимаешь клан, а он от тебя отрекается… от меня отрекается! Встретишь воина, а он, оказывается, не Сталь, а Огонь. Актеришка… и еще всерьез думал, что я откажусь от всего ради его «счастья». Он тоже не слишком долго скучал по мне. Правда? – Лиз обернулась к Даниилу. – Что-то он слишком молчаливый… Лина, девочка моя, — снова улыбка с оттенком безумия, — Сними с него это человеческое приспособление.
Несколько шагов по полу дались как по осколкам льда. Или стекла.
— Развяжешь – будет на твоей совести, — бьет в спину холодный голос. С тенью предвкушения.
Спровоцируй меня, — слышится в этом голосе. – и его смерть будет по твоей вине.
— Лина, прости, — первое, что срывается с бледных губ. – Она мальчиков…
— Я понимаю. Тише…
— Не отвлекаться! Хотя… можешь попробовать, Данечка! Уверена, что Лину утешит, что ты предал ее по важной причине. Из-за своих щенков. Девочку за двух мальчиков… а, Данечка?
— Змея…
— Змея? Ты ещё не разучился делать комплименты, – расхохоталась Лиз. И снова та сумасшедшинка, в глазах, в смехе, в голосе. – Змея… А укуса не боишься?
В пальцах Лиз стальной рыбкой мелькнул нож. Пусть она утратила способность вызывать ножи, но ловкость рук и наличие богатого арсенала успешно создавали иллюзию былой силы.
Первый клинок пригладил волосы Даниила, второй, вылетевший следом, расчетливо прошел по щеке, зацепив ухо. Брызнула кровь. Но Орешников молчал, ненавидяще глядя на бывшую жену.
— Прекрати!
— Не смей мне указывать, девчонка!
— Я сказала – прекрати!
— Заткнись!
— Пре-кра-ти… — Лина больше не кричит. Она смотрит-смотрит-смотрит в эти голубые глаза, смотрит не отрываясь… пока мать первой не отводит взгляд. – Не смей, слышишь? Просто не смей.
— Дрянь. Дрянь, дрянь! Ну почему тебе надо все испортить! Я хотела дождаться, пока не вернется этот Ян, я хотела, чтобы ты сначала потеряла все, чем дорожишь, как я… я думала… Да плевать! Ненавижу!
Мать отшвыривает разрыв-шар (муляж? обманка? фальшивка?), и Лина, не успев подумать, бросается туда, падает, перехватывает неестественно холодную, льдистую тяжесть, перекатывается на спину, а потом время останавливается… Колышек красного дерева летит прямо в сердце Лины, а она, как в замедленной съёмке, смотрит на свою приближающуюся смерть…
«Не успеть», – промелькнуло в голове, и тут же девушку с силой толкнуло в сторону, развернуло, впечатав плечом в пол. И, прежде чем Лина смогла опомниться и понять, что смерть прошла стороной, на ковёр повалилось ещё одно тело. С колышком в груди. И расползающееся по рубашке пятно крови…
— Лёша-а!..
И безумный смех Лиз вторит этому отчаянному крику.
Сегодня все валилось из рук. Оба опыта из запланированной серии пошли по всем демонам, благо идти теперь было не так уж далеко. Сорвался уже, казалось, отлаженный процесс очистки воды. Пришли какие-то невнятные жалобы от опытной станции, зато так не доставили заказанную еще месяц назад аппаратуру. Скончалась рыбка…
Мила в двадцатый раз попыталась собраться. Все беды преодолимы, если их решить на спокойную голову. Но вот как раз со спокойствием сегодня были определенные проблемы. Десятое августа. Десятое…
День, когда Леш должен погибнуть. Из-за любимой девушки.
С тех пор, как непрошеная пророчица изрекла свое предсказание (прямо на дне рождения Леша, нашла же время!), оно висело над семьей, как ядовитое облако. Пятилетний Лешка, услышав «…и смерть придет к тебе, и остановится сердце…» хихикнул и убежал на дележку мороженого, посчитав все шуточкой тети Сабины, а родителям осталось разбираться. С пророчицей поговорил Александр, но та, извиняясь и пытаясь загладить последствия спонтанного транса, только и могла, что уточнить дату: десятого августа две тысячи двадцать второго года. Ни точных обстоятельств будущей гибели, ни убийцу она назвать так и не смогла, как ни старалась.
Мила обошла десятки прорицателей и медиумов, достала всех практикующих гадалок и даже к Координаторам цеплялась, но легче от этого не стало. Предсказания на то и предсказания, чтобы человек судьбу свою знал лишь смутно и приблизительно, не пытаясь переделать. А посему новые отличались исключительной вариативностью. Леш погибнет, и Леш будет жить, он сгорит в пламени, и он не умрет, пока его правнучка не отпразднует свадьбу своего внука, его убьет любовь и его убьет ненависть, он сам шагнет навстречу гибели и …
Мила сходила с ума, пока Пабло не ответил честно: будущее вариативно, оно определяется по узловым точкам и линиям, но пророкам и гадалкам видна всегда лишь часть, фрагмент – просто в силу того, что способностей одного человека не хватает на то, чтобы охватить все линии реальности… И для того, чтобы увидеть будущее полностью, надо в него просто попасть. Иного пути нет. А для того, чтобы изменить, нужно менять большинство ключевых узлов.
Ну что… они переехали. Не в другой город, но дом сменили. Мила даже попросила у главы анклава сразу три квартиры – на будущее. На это самое будущее, в котором она не отпустит детей, пока они не будут готовы выживать самостоятельно. Она сменила работу. Присмотрела для сыновей человеческую школу поспокойней. Наложила на квартиру все мыслимые барьеры и защиты…
И стала жить.
До десятого августа две тысячи двадцать второго года. И если…
Нет. Ничего не может случиться. Леш на снятии Печатей, там мощнейшая система безопасности, там Дим, там Александр и Даниэль. Там Лина, в конце концов. Что бы там не думала девочка о своей «темности» и жесткости, в Лешку она влюблена без памяти, это видно даже слепому. Да и он сам не из слабых… у нее сильные мальчики…
Чашка кофе, о которую Мила безуспешно отогревала холодные пальцы, выскользнула из рук и грохнулась, расплескивая темные кляксы.
— Людмила, что с тобой сегодня? Тебе плохо?
— Не знаю, — она инстинктивно приложила ладонь к груди, туда, где сжимался, медленно поворачиваясь, неровный ком боли. – Не знаю… Сердце не на месте.
— Может, домой пойдешь?
— Скорую вызвать?
— Не надо. Все нормально…
Чтобы сбежать от Глеба, мне пришлось уйти с последней пары. Денисов перенёс пересдачу на перерыв как раз перед этими парами. Глеб ушёл на перезачёт, а я, отключив мобильник, быстрым шагом направился к станции метро.
Свобода! Да здравствует свобода! Как же давно мне хотелось одному поболтаться хоть где-нибудь, просто пройтись по улицам, перекусить вредным фаст-фудом и запить его колой из бутылки. Поглазеть на людей, на праздно шатающихся туристов, на стайки то ли вьетнамцев, то ли корейцев, которых я никогда не умел различать. Среди них были уже и довольно пожилые, со старческими иссохшими лицами, но все они вели себя как дети: что-то лопочут, перебивая друг друга, — улыбчивые, смешливые, страшно любознательные — и постоянно фотографируются.
Наблюдать за ними и в то же время представлять их настоящую жизнь, которой я на самом деле не представляю, интересно. Это совсем другой мир, другая жизнь. Но они тоже живут, как и я — здесь и сейчас. Мы — жители одной планеты, одного времени, хоть и очень разные.
И ещё меня всегда удивляло: отчего они так рвутся в Москву? Почему не в другие города мира, а именно к нам? Почему им так интересна наша культура? Это неплохо. Нет! Это здорово! Мир и дружба народов, и всё такое! Только вот мне за всю мою жизнь ни разу не пришло в голову, что я обязательно должен побывать в Сеуле или Ханое. Иначе и жизнь без этого — не жизнь! Нет, ну, теоретически я не против, конечно. Но чтобы вот так туда рваться… Может, я идиот? Другие-то были и ещё собираются. Вот мои родители два раза были во Вьетнаме, в Китае тоже — на отдых летали. Хвалили. Но мне почему-то всё равно — побываю я там когда-нибудь или нет?
Ну точно идиот! Чуть не прошёл мимо входа в метро. Расфилософствовался, блин!
Московское метро — это вообще отдельная тема. Многие его не любят, а я, наоборот, чувствую здесь себя москвичом. Хотя большая часть народа — приезжие. Вливаешься в спешащую к эскалатору толпу, и вот уже едешь вниз в душной тесноте к платформам, затем, увлекаемый потоком людей, выходишь на оную и ждёшь громыхающее чудо. Оно несётся из чёрной глубины шахты, проносится мимо, мелькая вагончиками, за окнами которых люди, люди, люди… наконец останавливается, и ты, опять же влекомый толпой, заскакиваешь в открывшиеся двери.
«Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка…» Поехали. Кто-то сидит, углубившись в собственные мысли, кто-то читает, уткнувшись в планшет, основная же масса пассажиров стоит, угрюмо глядя перед собой. Такого «разношерстья», как в московском метро, не увидишь, пожалуй, больше нигде. Вот это подиум! Вот это стили! «Пятый элемент» отдыхает!
Я люблю разглядывать людей. Мне интересно придумывать о них истории: кто они, чем занимаются, куда спешат. Но картинка, как в детском калейдоскопе, быстро меняется. Остановка. Одни выходят, на смену им заходят другие. Новые люди, другая одежда. Только не меняется выражение лиц — отчуждённая угрюмость и напряжённое ожидание своей остановки. Здесь никто не улыбается, и никому нет ни до кого дела — каждый сам в себе, в своих мыслях и заботах. И всё-таки именно здесь, в метро, я ощущаю себя маленькой частичкой этого огромного безразмерного мегаполиса, вмещающего всех желающих, имя которому — МОСКВА!
И вот он, огромный торговый центр — Охотный ряд на Манежной площади, московское трёхуровневое «подземелье» — пещера Али-Бабы с галереями, террасами, переходами, торговыми рядами в стиле à la russe. Сюда в основном стекаются приезжие: что-то купить, полюбоваться атриумом, который венчает вверху огромный стеклянный купол, пофотаться, поудивляться на большой бронзовый фонтан на самом нижнем этаже в центре того самого атриума, вокруг которого расположились небольшие торговые точки и каскады мраморных лестниц, ещё пофотаться, посидеть в одной из кафешек, которых здесь превеликое множество, поглазеть на сам стеклянный купол — фонтан «Часы мира» на крыше торгового центра, ещё раз пофотаться, дальше пройтись по Красной площади, опять пофотаться, зайти в ГУМ, погулять по Александровскому саду…
Ещё пара музеев — и можно по приезде домой с уверенностью рассказывать друзьям о том, что «видел» Москву. А как же Арбат, Воробьёвы горы, ВДНХ, Чистые пруды, Сокольники, набережные Москва-реки, Патриаршие… скверы, соборы, театры, площади?..
Увидеть, охватить всю Москву невозможно! Как сказал один известный персонаж не менее известной комедии русского классика: «Дистанции огромного размера». Даже я, прожив здесь больше года, сумел побывать мало где. Элементарно — нет времени. У каждого москвича есть свой, годами проложенный маршрут, своя «область обитания», вырваться из которой нет времени, нет возможности, а зачастую и желания. Театры, соборы, музеи, выставки — это для гостей столицы. Вылазки куда-нибудь с семьёй или друзьями москвичи позволяют себе редко: слишком много проблем и слишком мало времени для развлечений. Мне повезло: я живу не так далеко от МАРХИ и практически в центре Москвы. Поэтому транспортировка своей тушки до универа занимает не более получаса. Многие тратят на дорогу до места работы по часу и больше, с несколькими пересадками в метро до конечного пункта маршрута. А если ты счастливый обладатель собственного авто, то добро пожаловать на московскую автостраду. Пробки — наше всё! Какие уж тут театры!
Побродив и потолкавшись по этажам Охотного ряда, я приобрёл себе новые наушники для мобильника и несколько пар носков. Люблю, чтобы было много, так как ношу их недолго и редко заморачиваюсь со стиркой. Такой уж я! Дел у меня никаких не было, просто хотелось побродить среди людей, что я и делал — бродил и глазел по сторонам. Затем мой голодный желудок направил меня на нижний этаж подземелья — к еде. Я решил не скупиться и оторваться по полной. Был там один небольшой итальянский ресторанчик с очень приличной кухней, куда я пару раз уже заходил с Глебом и Катей. Собственно, они мне и показали этот маленький кулинарный островок Италии.
От общей площади он был огорожен балюстрадой, уставленной всевозможной растительностью: среди пышно разросшейся зелени глянцевых листьев пестрели красным, жёлтым, синим россыпи всевозможных цветов. Ресторанчик с небольшими круглыми столиками и удобными креслицами освещался приглушённой неоновой подсветкой и на каждом столике — пузатый бокал-свеча. Уютное местечко, располагающее к приятному, неторопливому отдыху за чашечкой кофе после утоления голода блюдами, приготовленными по итальянским рецептам.
Я сделал шаг внутрь за перегородку и замер. В нескольких метрах от входа за одним из столиков мой блуждающий взгляд остановился на блондинистой шевелюре парня. Я сразу узнал Пашку. Он сидел вполоборота рядом с отцом и что-то оживлённо ему рассказывал, по обыкновению жестикулируя руками. Это были его движения, его мимика, его привычка то и дело взлохмачивать волосы пятернёй, не переставая при этом говорить и подкреплять слова жестами, или, вдруг задумавшись на минуту, придавить нижнюю губу пальцем.
Это был мой Пашка и… не мой. В его одежде не было прежней небрежности. Обычно он натягивал на себя, что под руку попадёт. Сейчас на нём были дорогие джинсы и не менее дорогая кожаная косуха. На ногах не растоптанные кроссовки, а крутые ловерсы из светло-коричневой замши. На запястье из-под рукава вишнёвой куртки тускло поблёскивал браслет часов. И стрижка была не обычная Пашкина, а сделанная в недешёвом салоне хорошим мастером. Это был совсем другой, незнакомый мне Пашка, но всё равно мой… моя бессонница, моя боль, моя не прошедшая любовь из прошлого.
Я стоял и смотрел, как заворожённый. Меня толкали, просили посторониться. Я отходил и опять возвращался на то же место, откуда он хорошо был виден. Меня опять толкали… Я опять отходил и опять возвращался… Смотрел и впитывал каждую деталь, каждую чёрточку, каждый жест. Подмечал все изменения, удивляясь им, и радовался прежнему — узнаваемому — Пашкиному… Не знаю, сколько так простоял — время остановилось. Я обо всём забыл.
Вдруг Пашкаон обернулся в мою сторону, и мы встретились взглядами. Я увидел мгновенное удивление в его глазах: он меня узнал. Он привстал, сделал приветственный жест и… и всё. Дальнейшего я не видел: уже мчался, прорываясь через идущую навстречу толпу людей, оставляя позади себя возмущённые окрики задетых мною прохожих, к эскалатору — скорей и подальше от своего прошлого, так внезапно опять ворвавшегося в мою спокойную жизнь — подальше от Пашки. Вмиг пролетел по эскалатору вверх, перескакивая через три ступеньки и очнулся уже у входа в метро и… пошёл дальше.
Просто бесцельно шёл и шёл, останавливаясь на светофорах, переходя по зебрам вместе с толпами прохожих, продолжал шагать дальше по тротуарам незнакомых улиц, мимо площадей, скверов, домов. Я не чувствовал усталости, не чувствовал голода, не видел, что день уже клонится к вечеру, и на улицах зажигаются фонари, а с потемневшего неба накрапывает дождь — ничего не замечал.
Передо мной был Пашка — новый, незнакомый, оживлённый и безумно красивый. Я шёл и лыбился, как дурак. Я был счастлив. Счастлив от того, что увидел его, что он именно такой — весёлый и благополучный. Значит у него всё в порядке, и это самое главное. Я и не представлял, что, оказывается, это такое счастье — просто его увидеть. А я, дурачок, боялся этого, боялся ехать в свой город, боялся случайно встретить. Оказалось, что это совсем не страшно, а наоборот — здорово! И мне хотелось подольше побыть одному, чтобы никто не мешал, не разрушил его образ, стоявший перед глазами. Я хотел его сохранить наподольше, запомнить и сберечь внутри, как самое ценное сокровище.
А почему не подошёл? Да всё просто. В его новой жизни я ему не нужен. Потому и сбежал. Не хочу встречаться с ним вот таким — ненужным, лишним. Он не виноват, что всё забыл. А я не виноват, что стал для него никем. И всё-таки я очень надеюсь, что он меня вспомнит… когда-нибудь.
Наконец впереди замаячила большая «М». Пора было возвращаться в действительность. Я только сейчас почувствовал, что ноги гудят от усталости, что весь промок и голоден так, что съем что угодно, даже рыбные котлеты, которые терпеть не мог с детства. Спасибо школьному общепиту! И ещё понял, что мне больше не больно думать о Пашке. Нет, я не перестал любить, но я его отпустил. Моя любовь меня больше не ранила, она просто была во мне и больше не мешала жить своей жизнью.
Спасибо московскому метрополитену — через час уже открывал двери нашей с Глебом квартиры. Ура! Я дома!
***
— Это не Тимур там сейчас был?
— Тимур.
— Странно! Постоял и ушёл.
— Да ничего странного! Он вообще такой… мутный.
— Да? Мне так не показалось. Я видел его, когда ты в больнице лежал, он переживал за тебя. Вы ведь дружили раньше, до аварии? Только ты не помнишь…
— Откуда ты знаешь? Он тебе говорил?
— С отцом его разговаривал. Мы заочно познакомились — по телефону.
— Интересно. Ты не рассказывал.
— Это он насчёт вертолёта договаривался, чтобы хирурга для тебя отсюда доставить. Они тогда семьёй в Таиланде были на отдыхе. Пришлось туда звонить. Он помог. Даже лишних вопросов не задавал, когда я объяснил — кто я, и что ты в опасности. А Тимуру, видно, решил про тебя не рассказывать, чтобы не расстраивать. Они через несколько дней прилетели, и Тимур сразу к тебе в больницу пришёл. Правда, его всё равно не пустили: ты был ещё в реанимации.
— Офигеть! Я не знал. Почему ты мне ни о чём не говорил?
— Зачем? Главное, тебя вовремя прооперировали, остальное несущественно.
— Всё равно. И Тимур мне про это почему-то ничего не сказал.
— Думаю, он про это и не знает. Вряд ли Валеев стал об этом распространяться, даже семье. Очень серьёзный мужик. Большой авторитет в своих кругах… да и не только. Паш, а вот сейчас почему вы с Тимуром не общаетесь? Он ведь тоже где-то здесь учится?
— Да, говорили, вроде сюда из Ключа в архитектурный перевёлся… давно ещё, в прошлом году. Я точно не знаю, куда.
— И что?
— Да не знаю я. Как-то так получилось… Он ходил поначалу, когда меня выписали, а потом перестал. Я так ничего и не понял, странный он какой-то. Придёт — молчит. Ну и я тоже. Понятия не имел, о чём с ним разговаривать. Да ладно, давай не будем больше об этом. Пойдём уже, засиделись. Мне ещё кое-что доделать нужно по курсачу. Сдавать завтра.
— Ну пошли, студент!
***
Услышав звук открываемой двери, в прихожую выскочили Катя с Глебом.
— Привет! О, Кать, ты сегодня у нас?
— Ты где был? — хором спросили мои друзья со встревоженными лицами.
— Я? Да так, нигде. Гулял по городу. А вы что, меня потеряли? — как ни в чём не бывало ответил, бросая сумку в угол и разуваясь. — Чё за кипиш? Чё всполошились-то?
— Он ещё спрашивает! Мы тут с ума сходим, а он «гулял»! Что у тебя с телефоном, позвонить было не судьба? — вскинулась на меня Катька, в то время как Глеб молча развернулся и ушёл в комнату.
— Не знал, что я перед кем-то должен отчитываться, — продолжал гнуть своё, хотя уже понимал, что перегнул. С одной стороны, чувствовал себя виноватым, но с другой — меня это уже начало раздражать.
— Ну ты и говнюк! — зло бросила мне Катюха и крикнула в комнату: — Глеб, я ушла! Провожать не надо, такси вызову и внизу подожду. Видеть не могу этого засранца!
— Погоди, я с тобой.
Глеб прошёл мимо меня, быстро обулся и, схватив валявшуюся в углу куртку, вышел следом за Катей.
«Нет, чё все всполошились-то? Подумаешь, погулял немного. Меня что, неделю дома не было? Вот она, оборотная сторона медали — жить вдвоём. Обязательно нужно докладывать, куда пошёл и когда приду. Ничего, пусть привыкает, это не последний раз. Надо же, ещё и Катьку приобщил. Ваще засада! Нашли детку! Может, у меня свидание, я и про это докладывать должен? Свидание… — я невольно вздохнул. — Нет у меня никаких свиданий и будут ли?»
Я прошёл на кухню. На плите ещё тёплая кастрюля с пловом и чайник горячий. То, что нужно умирающему от голода. Поел, сходил в душ, завалился на кровать и стал опять вспоминать Пашку:
«Он здесь живёт с отцом или в гости приехал? А может, где-то учится? Интересно, где? Узнать бы у кого… Женьке позвонить? Нет, не буду. Зачем мне знать? Пусть живёт. Женька обязательно скажет Ксюхе, что я про Пашку спрашивал, Ксюха — Пашке. Ещё подумает, что сведения про него собираю. Нет, пусть живёт. Главное, что у него всё хорошо. Да! Это главное! Интересно, а как у них с Ксюхой? Встречаются? Нет! Не интересно. Это мне точно неинтересно. Мне — пофиг!»
Отвернулся к стене, закутался поплотней в одеяло и уснул. Проснулся от того, что рядом сидел Глеб и осторожно гладил меня по волосам. Я резко повернулся и привстал:
— Ты чего… не спишь?
— Думал, с тобой что-то случилось. Тим, не делай больше так… пожалуйста, — вполголоса произнёс Глеб.
— Господи, что со мной могло случиться? — я сел и в свете луны из незашторенного окна увидел, что он… плачет?
— Глеб, ты чего?
Он резко поднялся и почти бегом ушёл на кухню. Я встал и пошёл следом. Он стоял у окна, и плечи его тряслись от сдерживаемых рыданий. Честно сказать, растерялся и был обескуражен. Не ожидал такой реакции от своего друга на моё не слишком продолжительное отсутствие. Меня даже родители так в детстве не контролировали, хотя, чего контролировать, если мы с Пашкой всегда были либо у меня, либо у него. Или где-нибудь во дворах поблизости. Да и с Ленкой так же.
А теперь, глядя на напряжённую фигуру Глеба, на подрагивающие плечи, на дёргающийся затылок, я растерялся.
«Они что, меня уже похоронили? Вот, бля, ситуация! Называется, вышел погулять!»
Подошёл к Глебу и тронул за плечо:
— Глеб, ну извини. Не думал, что ты будешь так переживать из-за ерунды. Ей, богу, глупость какая-то!
Да-аа, его реакция меня смутила. Не видел его таким никогда. Он вообще по жизни такой впечатлительный? Вроде раньше за ним не замечалось.
Глеб резко повернулся:
— Глупость, говоришь? Выходит, если я вот так пропаду, тебе будет наплевать, где я и что со мной? Ты вообще кроме как о себе самом, о ком-нибудь думаешь?
— Слушай, кончай истерику и пошли спать. Первый час ночи, а мы и ту ночь толком не спали. Я живой и здоровый — вот он я, видишь? Перед тобой стою!
Меня чёт вся эта ситуация и его дурацкие переживания развеселили. Я потрепал его вихры и рассмеялся. И совсем не ожидал, что Глеб резким движением притянет меня к себе и накроет внезапным поцелуем мой нагло смеющийся рот…