Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.
Абэсверт, открытый космос – Тайа
Кье делала свое мокрое дело по-женски обстоятельно, рассевшись посреди навигаторской. Услышав мое рычание, дежурный подхватил испуганное животное под брюхо и торопливо ликвидировал лужу.
Щенком никто особо не занимался, и к туалету его так и не приучили. Не оказалось в моем ближайшем окружении специалиста по щенкам. Баловали Кье все, а воспитывать и обучать крайнего не нашлось. Только меня она побаивалась. И то исключительно за командный голос. У меня не было времени следить за ее безобразиями.
– Разрешите, господин капитан?
В дверном проеме возникла физиономия Гармана.
Я кивнул.
Гарман выглядел не в меру озабоченным. До него уже довели, что скоро нужно будет заменить Влану, и он проникся.
– Господин капитан, у меня тут боец за дверью. Из бывшего меддесанта. Может, вы с ним поговорите? Пока был на Гране, я на него нарадоваться не мог – совсем на человека похож стал. Вел себя адекватно в лагере, лучше многих. А как на корабль вернули – ходит, словно стеклянный. И ничего не могу добиться – молчит. Тем более, он «крестник» ваш.
– В смысле? – не понял я.
– Ну, парни говорят, что это из-за него тогда весь спектакль с десантом…
– Логан, что ли?
– Так точно.
– Ну тащи своего бойца.
Я прошелся по навигаторской. Млич бросил на меня вопросительный взгляд – может, передохнем, мол, раз так.
– Иди, – отпустил я его. – Пообедаешь, и через час продолжим. Прессу хоть посмотри, в самом деле. Я тоже немного переключусь.
С навигатором мы с утра прикидывали, как вести в условиях высокогорья поддержку с воздуха.
– Кстати, я после обеда и Келли позову. Может, он чего доброго скажет.
Логан выглядел гораздо лучше, даже выправка появилась, значит, мышечный тонус восстановился. Однако он, действительно, смотрел на меня стеклянными, как у снулой рыбы, глазами. Что же с ним такое? Я не спрашивал, просто прислушивался. Кроме дискомфорта от моего присутствия, этот Логан испытывал еще что-то. Тосковал, что ли? Похоже. Я обошел его кругом. Влюбился на Гране? А чего так сильно вдруг? Не пацан уже.
Спросил Гармана:
– Может, происшествия какие-то перед отъездом?
Гарман задумался. Вызвал сержанта, который командовал погрузкой. Тот только плечами пожал – да ничего такого.
И тут из-под стола выбралась Кье и опять стала присаживаться конкретно посреди навигаторской.
– Дежурный! – рявкнул я. – Вы что, простудили эту собаку?!
Рявкнул я громко. Кье, едва успев набезобразничать, присела от страха прямо на мокрое. Теперь ее купать придется.
– Вспомнил! – сказал сержант.
Я обернулся.
Логан смотрел на щенка, и губы у него побелели, словно ругался я не на собаку, а…
– Он же в корабль собачонку хотел протащить. Я запретил, конечно… – продолжал сержант.
Вот как, значит. Что позволено капитану, то к младшему личному составу не относится. Какие мы впечатлительные.
– Ладно, – сказал я. – Нам все равно нужен человек, который будет смотреть за этой безобразницей. Вот пусть и смотрит. Боец Логан, приказ понятен? С девицы этой перекормленной глаз не спускать. Сносить в медблок – не простудилась? Или перекормили чем-то? Если все нормально – приучить к туалету. Через неделю проверю. А то у нас тут скоро каток будет. И проследите, чтобы печенья ей больше не давали. Дежурный, покажите ему, что и как.
Дежурный с готовностью бросился собирать игрушки, раскиданные щенком по навигаторской, дабы всучить их Логану.
Я посмотрел на штрафника. Он мне ничего не ответил, кроме стандартного «приказ понял», но лицо уже обрело гораздо более осмысленное выражение. Вот пусть и занимается.
Посмотрел на часы и решил, что тоже успею перекусить. Гарман вышел за мной следом.
– Вы не боитесь, господин капитан? – спросил он, нагоняя меня. – Ведь штрафник же…
Я пожал плечами:
– У меня перед глазами, сержант, у него будет гораздо меньше шансов что-нибудь натворить.
– Но…
– Приказы мои будете обсуждать, когда назначение получите. Сейчас можете пожаловаться капитану Лагаль. Вдруг она вас поймет?
Гарман покачал головой. Влана, по его мнению, тоже относилась к штрафникам излишне мягко. Вот ведь удивительно – сам нянчится со всеми подряд, а нам, значит, нельзя.
– У тебя конкретно что-то по этому Логану есть, или ты так, вообще?
Гарман расплылся в улыбке. Наедине или в полевых условиях я часто переходил на «ты» и ребятам разрешал. Мне все равно, а им приятно.
– Кое по кому меня Н»ьиго предупреждал, но по этому типу ничего не говорил. Я не понимаю его просто, молчит все время.
– Так ведь и Рос, в основном, молчит. Сравни на досуге. Потом наблюдениями поделишься. Психотехнику покажи, в конце концов. Нашему. Чтобы назад с распечаткой вернули.
– Боюсь, – признался Гарман. – Жалко мужика. Те, грантские, не ломают, как наши, имел возможность сравнить. Теперь своим и здорового не покажу, пошли они…
– Отчего вдруг? – удивился я.
– У нас так «смотрят», что ничего своего у человека вообще не остается, – пробормотал, опустив глаза, сержант.
– Ну, давай, сюда кого-нибудь позову, – не стал я с ним спорить. – Пусть пообщаются. Был у меня один такой положительный опыт.
– Так ведь молчун же он!
– Ну, не разговорит – хреновый психотехник. Или, хочешь, я его с собой к мастеру возьму? Говорят, он целитель.
Полетели втроем – Рос, Логан и я. Логана я взял с собою, не спрашивая. Услышав, куда мы едем, он, кажется, испугался: плечи окаменели, да и лицо стало совсем отрешенным. Может, зря я?
Хотя откуда мог вот этот слышать о мастере Эниме? Чего же он тогда испугался? А может, на него подействовало состояние Кье, которая перед отлетом закатила настоящую женскую истерику?
Тайа, пожалуй, единственная территория с экзотианскими корнями, где люди в массе рослые и плечистые. Нет, вру, «ледяная аристократия» (с Дома) – тоже далеко не коротышки.
На Тайэ, как и на Доме – зима длится большую часть года. И в теплой одежде мужчины выглядят настоящими вашугами. (Женщин я не видел.) Современные тонкие теплоизоляционные ткани на Тайэ не в моде. В моде борода. От того лица кажутся ничего не выражающими и дикими.
Впрочем, сам мастер Эним брился. Худенький, низкорослый, но крепкий такой старичок, за которым толпами ходили вашугообразные – то ли ученики, то ли телохранители. Здоровенные бородатые мужики не очень вязались в моей голове с ученичеством, хотя кто их тут знает.
Город окружала широкая каменная стена. Понятно почему. Я успел прочитать, что на Тайэ полно реликтового местного зверья. Оно к условиям здешней зимы приспособлено лучше людей.
Шлюпку в городе сажать не разрешили, и Рос остался ждать нас «в чистом поле». Впрочем, пока видимость хорошая, он мог развлекаться местным пейзажем, оно того стоило.
Мы с Логаном отправились в город. Дверь в стене, арка – и вход в огромное каменное здание. Похоже, в храм: высокие, сужающиеся кверху потолки, огромные залы. Мне показалось, что здесь даже холоднее, чем на улице, но я снял куртку. Из вежливости. Потому что местные сбросили меховые плащи.
По их поведению я предположил, что сегодня по здешним меркам жаркий день. Светило солнце, снег не хрустел под ногами. Было немногим ниже нуля.
Логану я, впрочем, раздеться не приказал.
Минут пятнадцать мы просто стояли в зале. Молча. Я поклонился и ждал ответных действий. Мастер благодушно взирал на нас. Мужики вокруг застыли, как замороженные, только глаза поблескивали на бородатых лицах. Разрез глаз у двоих-троих чем-то зацепил меня. Подойти бы и посмотреть поближе… Но я побоялся показаться невежливым.
Оглядел каменные стены, украшенные оружием, непохожим на виденное мной раньше – мечи с ненормально длинными рукоятями, копья с широченными лезвиями наконечников. Видно, звери населяли Тайу серьезные. Я знал, что вашуг – не чета нашему медведю, хоть и видел его только по головидео. Больше всего зверюга напомнила мне малую шлюпку, вооруженную когтями.
Устав ждать, я вытолкнул вперед Логана и открыл рот, чтобы сказать что-то вроде: «Мастер – целитель, не смог бы он…»
Мастер кивнул мне. Он вроде как уже выслушал мой вопрос. Я так и застыл с открытым ртом, хотя пора бы уже привыкнуть. Мои мысли предугадывали на Гране, и лорд Джастин грешил ответами на невысказанное. Но там это происходило в русле беседы. Здесь же мой мысленный вопрос приняли за настоящий.
Мастер встал. Двигался он легко, был хорошо сбит и крепок, только лицо – морщинистое и сухое.
Он протянул руки открытыми ладонями к нам, покачал головой и сел. Махнул одному из мужиков. Тот принес на изумительной работы металлическом подносе три стакана воды. Самых обыкновенных на вид стакана из стеклопластика. Предложил Логану. Тот неуверенно взял один, но не удержал. То ли от страха, то ли от напряжения – пальцы его разжались, и стакан полетел на каменный мозаичный пол…
Я видел падение, словно в замедленной съемке. Мой мозг, опережая события, уже представлял разлетающиеся осколки.
Но бородатый так же медленно нагнулся, продолжая удерживать в правой руке поднос, левой подхватил у самого пола стакан и с поклоном попятился назад. Воды он не пролил.
– Человек темный – мертвый человек, – тихо и медленно сказал мастер Эним. Голос его усилился, отразившись от каменных стен, и покатился по залу. – Пил не из того источника. Один раз пил – всю жизнь мучиться будет. Убил в гневе и по глупости – дорогу открыл теням, чтобы его пили. Выпьют скоро. Жалеешь – молодым отдай. Пусть убьют.
Сказал он это так буднично и просто, что я растерялся. Как убьют? Просто возьмут и…
– Так и возьмут раз само пришло. Один раз умереть – не вредно совсем. Сам-то ведь умирал уже?
Я не понимал, о чем он. О той подставе с моей якобы смертью? Так я и убивал немеряно.
– И вокруг тебя теней хватает. Матери боятся пока – не тебя. Хочешь, чтобы тебя боялись? А удержишь себя? Шаг в сторону сделаешь – и чужой.
– Кому чужой?
– А кто тебя знает? Дух наш принадлежит добру, ум – злу, душа – тени. Что тебя держит?
Тени у стен дрогнули, из узкого окна пробился луч заходящего солнца и отразился от старинного щита на стене.
Как понять, что держит? Где? Но действовал я не от ума, точно. От души?
– Правда твоя, от души. И сам между смертью. Вот и ему – умереть дай. Да ты самого-то спроси? Пойдет?
Логан стоял, опустив голову. По мне, так он вообще уже выпал из происходящего.
Два моложавых еще мужика, оба здоровенные, широкоплечие, отделились от свиты и подошли поближе к мастеру.
– Пойдешь с моими, молчун? – добродушно так улыбаясь, спросил мастер Эним.
Я охренел просто, когда Логан кивнул. Может, гипноз?
– Боец Логан, – сказал я громко, – у вас с головой все в порядке?
Он поднял на меня глаза. Взгляд испуганный, но вполне осмысленный.
– Никто вас никуда идти не заставляет! Слышите меня? Никто!
– Так все равно он у тебя помрет, – сказал мастер так же буднично и равнодушно. – Сожрут его тени. А у нас тут холодно, глядишь и отстанут.
Может, он имеет в виду ритуал какой-нибудь? Чего я испугался-то в самом деле?
За узкими окнами зашумел ветер.
– Боец Логан, я не совсем понял, что нам предлагают. Увести вас силой я не дам, но и держать не буду.
Сказал «не дам» и развеселился. Я один, а мужиков этих бородатых – дюжины четыре. Когда я это осознал – успокоился. Ситуация стала привычной боевой, с явным преимуществом противника. Мне не привыкать.
Не знаю, поверил ли Логан, что я смогу его «не пустить», но он смерил меня взглядом и отвернулся. Мне даже обидно немного стало. Вроде как понял он меня, но эти, бородатые, внушали ему больше доверия.
Бородачи вывели моего бойца через высокие, узкие двери, украшенные неуловимой игрой линий. Линии казались то горизонтальными, то вертикальными, а то превращались в сетку. Я тряхнул головой, пытаясь избавиться от этого текучего наваждения. Логан не оглянулся.
– Ну а ты чего пришел? – спросил мастер Эним еще более буднично и равнодушно.
– Не знаю, – я вежливо наклонил голову, как делали местные бородачи. – Великий Мастер велел мне…
– А сам?
– Я совсем ничего не понимаю в себе, – признался я. – В эйнитский храм вошел случайно. Что-то происходит со мной.
– Что-то происходит, – согласился мастер. – Хочешь-то чего? Понять?
Я кивнул.
– Поймешь.
И вновь стало тихо.
Наконец двери распахнулись и вошли два бородача, но уже без Логана. Их длинная одежда, головы, бороды – все было облеплено снегом. Значит, пошел снег. А глаза у бородачей похожи, оказывается, на черные плоды айма – горьковатые, якобы укрепляющие мужскую силу орехи адского дерева из влажных экзотианских миров соседней системы Дождей. 27-й сектор. На Аннхелле мы как-то захватили контрабандный груз в четыре тонны этих самых орехов. Кое-кто у меня здорово тогда наукреплялся, до рвоты.
А ведь я видел такие глаза раньше… Однако раздумывать было некогда.
– Боец мой где? – спросил я у бородатых.
Один кивком указал на дверь.
– Он же замерзнет с непривычки!
– Уже не замерзнет, – сказал бородач, отряхиваясь.
Я сам не понял, как вылетел из зала через те же узкие двери, пронесся через второй зал, свернул в какой-то непонятный коридор, распахнул одну дверь, другую… Увидел у порога снег…
В Завеличье, в тереме, где еще десять дней назад сидело посольство немецких купцов, Волот собрал сотников дружины – рассказать о планах псковского князя, послушать советы опытных воинов и распределить обязанности между частями ополчения. Сотники качали головами: Тальгерт не представлял себе, что за ополченцы пришли из Новгорода ему на помощь. Сильней всех сетовал Оскол Тихомиров. Дело не в том, что студенты были молоды и неопытны, – они не понимали самой сущности единоначалия. Все приказы, сверху донизу, сначала обсуждались, и если наставники делали это осторожно и деликатно, высказывали сомнения и возражения, то студенты спорили до хрипоты и запросто могли отказаться от выполнения приказа, если он их не устраивал. Но и это было полбеды! Даже если бы они начали выполнять приказы без промедлений, то все равно не умели этого делать! Сотники никогда в жизни не управляли и десятком, а некоторые в первый раз взяли в руки оружие; десятники же, все как один, видели свое предназначение в защите прав своих десятков. Оскол не просил помощи, он надеялся справиться с трудностями сам, но предупреждал: от студентов в открытом бою добра не будет. Остальные тоже жаловались – кто-то на нехватку оружия, кто-то на медлительность «стариков», которым не угнаться за мальчишками, кто-то на отсутствие опыта у ополченцев. И все сходились в одном: ополчение не готово идти в бой. Они еще храбрятся, еще стараются сохранить лицо, но они не верят в победу и боятся.
Выспаться не удалось никому: сначала обсуждали нападение и возможные «подводные камни», потом разбирались с быстрым отступлением и путями отхода, потом от strategia перешли к порядкам и приказам. И только в самом конце обсуждения Волот с ужасом понял: никто из опытных сотников ни разу не усомнился, что вести новгородское ополчение будет новгородский князь… И жизнь двенадцати тысяч человек окажется в его руках! И оттого, как быстро он сумеет принимать решения, как быстро сможет оценивать обстановку, зависит, сколько из них погибнет, а сколько останется в живых!
Волот никогда не водил войска в бой. Он только видел несколько раз, как это делал отец, но тогда не думал о том, что скоро станет его преемником. Да, уроки Ивора не прошли даром, но одно дело – чертить на песке стрелки и линии, и другое – вести в бой людей! Живых людей!
Когда сотники разошлись по своим частям, он почувствовал себя испуганным и растерянным, словно лишился их поддержки, их уверенности. Он хотел подремать хотя бы час-другой, но только ворочался с боку на бок на узкой жесткой постели какого-то немца. Дядька зашел затопить печь – потихоньку, на цыпочках, но увидел, что Волот не спит.
– Что, княжич? – хитрые глаза дядьки как будто смеялись. – Волнуешься?
– Отстань, – буркнул Волот и повернулся к нему спиной.
– Нет, раз не спишь – я не отстану. Запала не чую.
– Какого запала? Ты чего? – Волот сел на постели. – Люди же умирать пойдут, а я…
– Ты послушай меня, старого… – дядька подошел к нему поближе и сел рядом. – Я вот тебе расскажу, что твой отец перед боем делал.
Волот любил дядьку. Наверное, очень любил, что не мешало ему пренебрегать мнением старого вояки и относиться к нему чуть-чуть свысока.
– Ну расскажи, – Волот зевнул, хотя на самом деле очень хотел услышать рассказ об отце.
– Твой отец перед боем поначалу был похож на волка, которого заперли в клетке. Ходил из угла в угол, рычал на всех, гнал взашей. Раньше мы считали – это он думу думает, как лучше сделать. А только потом догадались: это он волнуется. Он всегда перед боем волновался. А потом, как пора было доспехи надевать, его волнение словно обрубал кто, как топором. Он совсем спокойным делался, по-настоящему спокойным, не притворялся. И не спешил никуда, с расстановкой говорил, не суетился. А потом, когда на коня садился, когда перед войском появлялся, у него в глазах загорался огонь. Вот веришь – настоящий огонь! Это я не для красного словца. Смотришь ему в глаза и видишь: глубоко так, далеко, но чуешь, как ревет пламя, мечется, и страшно делается от его взгляда. Дыхание заходится. Ему и говорить ничего не надо было: окинет войско этим огненным взглядом, махнет рукой – и все как один готовы за него умереть! В бой за ним шли очертя голову.
Волот вздохнул: у него так не получится.
– Чего вздыхаешь? – дядька толкнул его локтем в бок. – Сидишь, нюни распустил! Ты давай, волнуйся! Ходи туда-сюда! Гони меня к лешему! Князь называется!
Волот едва не рассмеялся – предложение дядьки показалось ему забавной игрой: неуместной, глумливой какой-то, но веселой игрой. И он на самом деле погнал дядьку взашей, со смехом сдвигая брови к переносице. Дядька ушел, но оставил открытой щелку в дверях – собирался подглядывать.
Сначала Волот ходил из угла в угол просто так, играя, и посматривал на дядьку, приложившего к щелке глаз. Но вскоре мысли его стали серьезными: он стал думать об отце, о том, как у него это получалось, как он зажигал в своих глазах этот огонь – далекий и ревущий. И вскоре захлопнул дверь, саданув ею дядьке в лоб: он на самом деле почувствовал волнение. Словно перед грозой. Словно ощущал рядом присутствие Перуна – своего небесного покровителя. Вот о чем надо просить богов! Не о победе, и даже не об Удаче. Об огне в глазах, который поднимет войско! А вслед за ним придет и все остальное.
Волот прошел туда-сюда, от печи к постели, ощущая, как предгрозовая дрожь охватывает тело. Не просить! Просят слабые. Требовать. По праву крови, по праву силы! По тому же самому праву, по которому он распоряжается тысячами чужих жизней. За ним стоит ополчение – двенадцать тысяч человек, готовых в бою сложить головы. За свою землю и за своих богов. И если люди готовы за богов отдавать жизни, громовержец не смеет отказать в такой малости.
Через полчаса Волота трясло, словно в горячке. Странная смесь страха и надежды переворачивала внутренности: страх покрывал лицо испариной, а надежда пела и трубила в рога. У него стучали зубы. Гроза собралась под потолком, густые клубы черных туч выбрасывали короткие молнии, словно стремительные змеиные языки: бог войны снисходил с неба на зов юного князя, его тяжелая поступь грохотала в ушах, его сила разрывала грудь пьяным восторгом – до тошноты.
За окном стемнело. Когда дядька принес доспехи, Волот перестал дрожать. Сошедшая на него сила не терпела суеты, она дремала на дне желудка, приоткрывая один глаз, как хищный зверь, готовый в любое мгновенье подняться на ноги и прыгнуть вперед.
Второй час ночи… Сна ни в одном глазу. Рядом, на своей половине, повернувшись ко мне спиной, спит мирно посапывая Глеб. Мы давно уже избавились от своих полутораспалок, купив одну большую кровать, занявшую добрую половину комнаты. В то время это казалось правильным, и так было удобно. Не думал, что оно, это время, так быстро закончится.
Я думал о Пашке…
В который раз прокручивал нашу с ним встречу: что говорил, как смотрел, как улыбался. Каждый его жест, каждое сказанное слово оглядывал, смаковал, впитывал, воспроизводил раз от разу, как величайшее сокровище, редкую, подаренную мне драгоценность. Вспомнил все его слова, с каким выражением лица он их говорил… знал уже их наизусть — от начала до конца. И опять мысленно прокручивал, опять возвращался и в который раз напрягал память: вдруг ещё что-то упустил, вдруг не всё запомнил, вдруг не почувствовал, не уловил другого, тайного смысла в какой-нибудь Пашкиной фразе.
«Как он сказал? «Вкус не тот…» Боже правый, он помнит мои губы! С ума можно сойти от этого! Я чуть и не сошёл, когда услышал. Паша… Господи! Как же я хочу его, всего его — без остатка. Чтобы улыбался только мне, смотрел только на меня, думал только обо мне! Забрать, посадить под замок и никому не отдавать. Только мой! Господи, сделай так, чтобы он принадлежал только мне! Чтобы он снова полюбил меня. Я же больше не выдержу, Господи! У меня нет больше сил ждать! Верни мне его, верни, умоляю! Я думал, что живу… А я не жил! Я только сегодня понял, что не жил! Когда его увидел, тогда и понял. Моя жизнь — рядом с ним, без него я не жил… А сейчас и вовсе не смогу… Просто сдохну. Мне же без него ничего не надо. Я так любил свою, хоть и съёмную, квартирку. Ремонт даже сделал… Любил… раньше. А теперь она мне кажется моей тюрьмой. Душно здесь… душит всё. Кровать эта… Весь мир — тюрьма без него!»
Я, тяжело вздохнув, повернулся на спину, подложив руку под голову. Невольно покосился на тёмный силуэт Глеба.
«Глеб… Как же быть с ним? Как ему сказать? Спит себе безмятежно рядом — ещё ничего не подозревает, беззащитный перед моим предательством. Он ещё не знает, что того человека, который жил рядом — уже нет! Его не существует. Возле него лежит другой — чужой, безжалостный, который приносит всем, кто его любит, одно несчастье.
Постой… А ведь так оно и есть на самом деле! Я сам — одно ходячее несчастье! Никого не смог сделать счастливым — ни Лену, ни Пашку. И Глеба я тоже собираюсь предать и сделать несчастным!»
С силой потёр лицо руками и опять повернулся на бок, глядя на лунную дорожку, идущую из проёма кухни. Сердце гулко отдавалось в висках, мысли не давали покоя воспалённому от перенапряжения мозгу.
«Я что, проклят? Выходит, от меня надо бежать, как от чумы? Выходит, что так! Как же всё погано!»
Я лежал рядом с человеком, далеко мне небезразличным, близким ещё утром, и чувствовал себя диверсантом, пробравшимся на чужую территорию, несущим гибель и разрушение. Ещё ничего не случилось, но кнопка уже нажата, маховик запущен, и скоро всё здесь будет разрушено и уничтожено. Ничего не останется, лишь обломки с таким трудом выстроенного и оберегаемого мира, покрытые пеплом и золой. И этот разрушитель — я! Но уже ничего нельзя сделать. Мои демоны сорвали все запоры и выбрались наружу.
«Что ж, как будет — так будет: я пойду до конца. За ним пойду, иначе не выживу. Пусть делает, что хочет, моё место рядом с ним!»
Я подавил вздох и осторожно перевёл дыхание, боясь потревожить спящего Глеба. В горле пересохло, но вставать, чтобы напиться, не стал, опять же из-за Глеба. Тело затекло и горело, но я продолжал лежать, не меняя позу, и продолжал себя мучить вопросами, на которые не находил ответов:
«А Ксюша? Они же встречаются. Целовал… Он её целовал, и только. А я? А я живу с Глебом. И какое же ты имеешь право, скотина, на него? Зачем ты, разрушив свою, полезешь рушить его жизнь? С чего ты решил, что он тебя примет? Он вообще больше не гей! Он стал другим, ты же сам это видел. ОН СТАЛ ДРУГИМ! Куда ты ломишься? Кому, нахер, нужны твои страдания? Он тебя знать не знает! Земляк из Ключа, бля! Земляком тебя назвал, а ты что? Любви тебе, сука, захотелось? Пашу? Нету твоего Паши! Не-ту! Вспомнил вкус? Как вспомнил, так и забудет! Господи! Что мне делать? Я уже без него подыхаю!»
Я зарылся лицом в подушку, чтобы не дай бог не проронить ни звука. А хотелось выть — мучительно, по-звериному. Чтобы выплеснуть боль, разрывающую изнутри.
В памяти опять всплыла Пашкина лыбящаяся мордаха между домовятами:
«Ну как? Который твой — угадай! Вот этот твой! Мой тебе подарок!»
Домовёнок так и остался лежать в сумке, не хотел, чтобы Глеб его видел… трогал. Он мой — от Пашки.
«Сегодня я был счастлив! Видел его, говорил с ним… даже прикоснулся!
Договорились ещё встретиться. Он должен позвонить».
«Только не обольщайся! Ему нужен не ты, а твой ответ: с кем он ещё встречался кроме Ксюши. Ты ведь ему ничего не сказал…» — ехидненько прозвучал внутренний голос.
«Сказал, блин: «Паш, давай не сейчас… кажется, дождь собирается!» — Винни-Пух, мать твою!
Я невесело вздохнул.
«Ну, допустим, встретишься ты с ним. И что ты ему скажешь?
— Паша, это был я! — Ага… шестерёнка от руля! Супер — «я», блять!»
Сразу всплыла картинка из старой мелодрамы советских времён:
— Ты ли, чё ли?
— Я, Надежда, как вас по отчеству?
— Чё делается! Людк! Глянь, чё делается-то! Это ведь она-а!
Я невольно хмыкнул: «Псих!»
Завозился Глеб:
— Тимыч, ты чего не спишь? Может, голова болит? Таблетку дать?
— Да не, Глеб, всё нормально. Счас немного улежусь и усну.
— Да ты уже три часа «улёживаешься»! Сам не спишь и мне не даёшь. Чё случилось-то?
Он сонно вздохнул и, нашарив в потьмах тапки, прошёл на кухню. Послышался звук наливаемой из фильтра воды.
— Водички принести? Будешь?
— Не… Спасибо, не хочу, — как можно спокойней ответил я. — Ложись спи. Я сейчас тоже усну, не беспокойся.
Он подошёл и сел рядом, положив мне через одеяло руку на бедро.
— Мож, массажик, а? Ты вечером чё-то отказался… А я был не против! А, сонц?
Рука скользнула под одеяло, поглаживая и отодвигая резинку трусов.
Я резко смахнул руку и отодвинулся.
— Извини, не в настроении. Ложись иди, завтра вставать рано.
— Бля, Тим, да что с тобой? Ты чё как не родной? Нихера не понял…
— Слушай, я могу просто полежать и подумать? Мне что, в ванную или на кухню уйти? — спросил с раздражением и тут же обозвал себя мысленно козлом.
Я на него ещё и ору! Но в данный момент он меня и правда сильно раздражал. Лез в МОЁ! Какая же я сука! Просто тварина! Но ничего с собой поделать не мог — Глеб зашёл на мою территорию, а она для него была уже закрыта. Только он не виноват: не знал ещё об этом. Знал я. И врал. Мудак!
— Да нет. Лежи… думай. Извини, что помешал. В следующий раз предупреди, как начнёшь думать, я, может, вообще из дома уйду, чтобы не тревожить мыслителя своим присутствием.
Последние слова он произнёс уже ложась под одеяло спиной ко мне.
Я чувствовал свою вину. Надо было срочно его успокоить, но по-прежнему лежал не двигаясь. Всё, что я сейчас сделаю или скажу, будет ложью. Глеб лжи от меня не заслужил, его чувства ко мне были искренними. Он жил рядом со мной, терпел мой лёд и ничего не требовал. Я знаю, если бы ему сказали отдать мне руку или ногу — он бы отдал, не раздумывая. Знал, что у него всё серьёзно, но ответить на его чувства не мог. А вот теперь, получается, вообще в душу плюнул, и это только начало — впереди мучительное объяснение и расставание. И этого не избежать, я уже переступил черту.
С Глебом я так и не поговорил — не представлял вообще разговор утром: голова была чугунная, уснуть так и не удалось. Встал в половине шестого, быстро оделся и сбежал, пока он спал. Недалеко от нас на Мясницкой было неплохое круглосуточное кафе. Пошёл туда. Нужно было всё обдумать, да и жутко хотелось кофе и чего-нибудь съесть. И пересидеть до начала лекций тоже где-то было надо. Похоже, в моей спокойной, размеренной жизни начиналась кошмарная полоса. Не начиналась — уже началась: раздался рингтон мобильного. Звонил Глеб. Я смотрел на светящийся дисплей и не знал, что делать: говорить с ним сейчас был совершенно не готов.
«Какого хрена нужно названивать?»
Я чувствовал себя загнанным в угол: «Блять! Как же всё достало!»
— Алло?
— Чё за дела? Ты где?
— Глеб, давай потом, не могу сейчас говорить.
— Просто объясни в двух словах: что происходит?
— Я перезвоню. Или давай после. Пока.
«Вот кто я после этого? Ладно, надо успокоиться и сделать заказ. И всё обдумать».
Я достал домовёнка и поставил на столе, прислонив к салфетнице. Не удержался и провёл пальцем по пушистым жёлтым вихрам. Осмотрелся. В кафе царил полумрак, едва подсвеченный большими оранжевыми светильниками, свисавшими с высокого потолка, скорей, для декора. Стены в сине-зелёных тонах, красные пластиковые столики, пышные гирлянды каких-то тропических растений в подвешенных кашпо, длинные в потолок узкие окна со стеклами синего цвета — тепло и уютно. И пусто, только в дальнем углу за столиком пили кофе парень с девушкой, видимо, подгулявшие студенты. Ко мне подошла молоденькая официантка с сонной улыбкой:
— Доброе утро! Что-то выбрали?
— Доброе! Яичницу из двух яиц с беконом и зеленью, кофе эспрессо двойной и круассан.
— Вместо круассана возьмите французские булочки с маслом. Только что испекли.
— Хорошо, давайте булочки. Спасибо.
— Заказ будет готов через десять минут. Воду минеральную будете?
— Да, давайте. С лимоном, пожалуйста.
— Минуту.
Я лениво попивал минералку и размышлял о своём предстоящем житье-бытье:
«Та-ак! Что мы имеем? Глеб! Я оставлю его в этой квартире. Ему это не по карману, поэтому проплачу сам до конца учебного года. А если он не захочет? Захочет! Ему всё равно деваться некуда. Может, пока не гнать волну, пожить здесь и найти квартиру? Опять снимать? Деньги на ветер! Лучше однушку в пригороде купить. Надо в инете рынок жилья глянуть. Да. Вот… Реутов… Метро рядом… Ага… По цене… нормально. Может, двушку? Ладно. Посмотрим».
Наконец принесли заказ. Я быстро расправился с яичницей и булочками. Всё было очень вкусно и на время отвлекло от моих наполеоновских планов.
Дошла очередь до кофе.
«Ещё ничего, в принципе, не произошло. Пашка просто случайно меня увидел и окликнул. Его жизни это никак не поменяло, он даже вряд ли вспоминает об этом. Ну, встретил и встретил «земляка». Мало ли их — земляков! Глеб тоже на месте. Пока только злится и ничего не понимает, что мне в голову вступило? А я тут сижу и занимаюсь поисками нового жилья. Может, мне и вправду всё померещилось? Что вообще произошло? «Вкус другой…» Всё!!! Ещё он сказал, что жутко рад меня видеть. Ну и что? Я любому приятелю из Ключа могу так сказать, если здесь встречу случайно. Два года прошло. Два! Он меня выбросил из жизни. Ладно, не по своей вине, так судьба распорядилась с нами. Самое страшное уже позади: я жив и более-менее в порядке. А если он меня опять выбросит? Тогда что?
Нет, чёт я гоню, надо останавливать локомотив. Вернуться и забыть. Глеб — не собака, его я тоже просто так ни с того ни с сего не могу вышвырнуть из своей жизни. Он этого не заслужил. Не могу я поступить с ним как последняя скотина. Пашка для меня — синяя птица. Мечта! Глеб — реальность! Надо возвращаться. Возвращаться и жить дальше, а там… там время покажет».
Я допил кофе, убрал в сумку домовёнка и, расплатившись, вышел на улицу. Город уже давно проснулся и зажил своей обычной будничной жизнью: спешащие на свою работу москвичи; туристы; неспешно прогуливающиеся пенсионеры; лотки с мороженым, пирожками, напитками; вереницы автомобилей; маршрутки… Шум, гам, гудки авто, суета…
До начала лекций оставался ещё час. Я набрал Глеба.
— Глеб?
— Ну?
— Прости. Я чёт перенервничал вчера. Не бери в голову, ладно?
— Рассказать не хочешь? Какая муха це-це тебя укусила?
— Нету уже той мухи. Улетела. Ты поел?
— Чаю попил.
— Ладно, жду тебя в универе. До встречи.
— Чудо ты, бля! Ладно, давай. Увидимся!
Я поправил на плече ремень сумки и зашагал в сторону альма-матер.
За три дня до Рождества столбик термометра уверенно потянулся вверх, и снег в городе почти везде стаял. Улицы мокли, подсвеченные огнями рекламы. С деревьев, опутанных гирляндами, непрерывно капало. Над бухтой повис плотный серый туман.
Исли упаковал в багажник пакеты, которые оттягивали ему руки – в этом году он готовился к празднику весьма основательно, как будто ему предстояла военная кампания. В каком-то смысле так оно и было.
Он запер «Эскаладу» и двинулся через пешеходную зону к пристани, туда, где его обещал ждать Ригальдо.
Тот стоял в самом конце длинного пирса, и его прямая фигура в аккуратно застегнутом пальто выделялась черным силуэтом на фоне свинцово-серой воды, по которой ветер гнал мелкую рябь. Он опирался на парапет, подняв к уху телефон.
На воде перед ним напрасно покачивались с десяток уток.
– Да, – расслышал Исли, подойдя ближе. – Да, нет. Нет, не знаю. Это важно? Ну. Так, кое с кем. Нет. Нет, я приеду один. Она… она дежурит. Она медсестра. Перестань докапываться! Я сейчас положу трубку.
Исли непроизвольно стал двигаться тише. Похоже, все время, пока он ходил по магазинам, Ригальдо разговаривал с теткой – ну как, разговаривал, терпеливо слушал, временами вставляя «угу» и «ага», а теперь его взяли в оборот, и взяли довольно плотно.
– Я не грублю. Ладно, извини, – сказал Ригальдо хмуро и в то же время с интонациями виноватого мальчика, и Исли вздохнул: «мальчик» действительно очень ценил свою родственницу. – Тебе так важно знать, как ее зовут?..
– Эшли, – подсказал Исли шепотом, становясь у него за спиной. – Женский вариант. Только не перепутай. Неудобно получится.
Ригальдо вздрогнул и чуть не выронил мобильник в залив. Уши у него стали ярко-красными. Он обернулся, ожег сердитым взглядом и отошел на несколько шагов. До Исли донеслось приглушенное ворчание, потом Ригальдо скомканно и в то же время непривычно нежно попрощался и сунул в карман телефон. Обхватил покрытые каплями металлические перила парапета ладонями и отвернул лицо, явно пытаясь успокоиться.
– Тетушка хорошо себя чувствует? – спросил Исли.
– Нормально, пока соблюдает диету, – буркнул Ригальдо. – Я опасаюсь, что она сорвется на празднике. Пряники эти имбирные… Конфеты, шоколад… – и все-таки рявкнул: – Какого черта ты так подкрадываешься?!
– Прости, – неискренне повинился Исли. – Я думал, разговариваешь по работе.
Он подошел ближе и положил свою руку поверх руки Ригальдо. Встал вплотную, почти касаясь его спины. Перед его глазами оказались короткие черные волосы, растрепанные и блестящие от сырости. На ворсе пальто тоже блестели дождевые капли.
О бетонный пирс внизу мерно бились волны. Вдалеке глухо шумел порт. Туристы и праздно шатающиеся гуляки толпились возле огромного колеса обозрения, возносящего вверх желающих посмотреть на бухту и небоскребы Сиэтла даже в декабре.
Исли показалось, что на мгновение Ригальдо готов поддаться естественному порыву сделать полшага назад, опереться затылком ему о плечо и позволить Исли заключить себя в объятия. И тут же Ригальдо встрепенулся, напряг плечи и отстранился, а руку убрал в карман.
– Не надо этих пидорских штук на улице, – сказал он, оправдываясь и в то же время вызывающе. – Люди смотрят.
– Тебе не все равно?..
– Не все равно, – Ригальдо тут же ткнул пальцем в сторону колеса. – Если это тебя утешит, мне вообще не нравится, когда обнимаются или сосутся у всех на глазах. Вон там стоят парень с девчонкой и наносят мне моральную травму.
– По-моему, они очень молодые и очень миленькие, – рассеянно сказал Исли, думая, как же ему провернуть следующий этап своего блистательного плана.
– По-моему, они целуются так, словно она носитель генов богомола. Как только он оплодотворит ее, она его съест.
Они засмеялись и развернулись к набережной. Исли не удержался и сунул руку в карман к Ригальдо. Тот дернул уголком рта, потом неожиданно коротко улыбнулся и сжал его пальцы. Так, очень медленно, они двинулись в сторону колеса.
– Ты не собираешься пройтись по магазинам, поискать тетушке подарок?
– Ненавижу шопинг, – отрезал Ригальдо. – Я выбрал ей мультиварку по интернету и даже уже послал.
«Почти наверняка с учетом скидок в «черную пятницу», – подумал Исли, но задираться не стал.
– Когда ты скажешь ей правду? – спросил он, разглядывая небоскреб напротив эстакады.
– О том, что я сплю с мужиком, президентом своей компании? – Ригальдо поддел носком ботинка крышку от лимонада, попавшуюся ему на пути, и метко отправил ее «за борт». Его рука в кармане сжалась в кулак. – Это не тот карьерный рост, который ее порадует.
– Я думаю, – сказал Исли очень серьезно, – что она любит тебя, как сына, и примет таким, какой ты есть.
– Ты не представляешь, какая дыра наш с ней родной город. Там нет никаких… геев, прости господи. Как ты вообще можешь рассуждать о моей тетке, ты с ней даже не знаком!
– Я думаю, что она очень тебя любит, – настойчиво повторил Исли, – если за столько лет не сдала тебя с твоим характером в детский дом.
– Ну спасибо.
– Не благодари.
Вокруг них прибавилось людей: из дверей огромного общественного рынка вытекал бурный поток. Ригальдо двумя пальцами вытащил руку Исли из кармана. Исли стало смешно. Он ухватил Ригальдо под локоть и толкнул его к кассам колеса.
– О господи, – сказал Ригальдо, прочитав ценник. – Что ты выдумал. Это же деньгосос для туристов и детей!
– Дождь нарастает, – Исли подпихнул его в спину. – А там крытые кабинки. У тебя нет страха высоты?
– Это надо было выяснять до того, как ты посадил меня на лыжный подъемник, – огрызнулся Ригальдо. Но руку принял и в кабинку запрыгнул вполне элегантно. Они молча поехали вверх, глядя, как струи дождя скатываются по прозрачным стеклянным стенам, а по левую руку раскидывается внушительная акватория бухты Эллиот.
– Я думаю, – первым нарушил тишину Ригальдо, – ты, наконец, можешь признаться, зачем вытащил меня на эту… прогулку.
Исли восхитился его аналитическими способностями. Похоже, Ригальдо успел изучить его достаточно, чтобы не купиться на ответ «подышать свежим смогом» или «попить кофе в “Старбакс”».
Поэтому Исли полез в карман.
При виде маленькой плоской коробочки взгляд Ригальдо расфокусировался.
– Что это? – спросил он так, словно Исли держал в руках бомбу с таймером.
– На, открой, – Исли пихнул коробочку ему в руки. Ригальдо открывал ее с искренним недоумением.
– Запонки, – удивленно сказал он и уставился на Исли, игнорируя восхитительный мокрый пейзаж за окном. – Запонки?!
– Ну да, – на самом деле Исли наслаждался расставленной ловушкой. – Это подарок. Тебе, на Рождество.
– Ты ебнулся? – сказал Ригальдо почти испуганно. – Сколько они стоят? То есть, я хотел сказать… – он облизал губы и глянул уже сердито. – Какого черта? Я что, какая-то куртизанка?
– Это Рождество, – терпеливо сказал Исли. – Люди дарят друг другу подарки. Ну, как ты своей тетушке мультиварку. Дошло, наконец?
До Ригальдо дошло к концу первого из трех оборотов. Он внезапно залился краской и неуклюже пихнул коробку назад в руки Исли.
Исли смотрел ему в лицо, не шевелясь, и только скептически поднял брови.
– Это слишком дорого, – сказал Ригальдо с явным трудом. – И не нужно, я не хожу в такие места, куда надевают… запонки. И вообще… – его лицо стало темным от смущения. – У меня нет ответного подарка. Я вообще ни о чем таком не подумал…
– Мужикам же подарки не делают, – понимающе покивал Исли и насмешливо цокнул языком. – Это чего-то такое, из серии пидорских штучек. Не стесняйся. Я переживу.
Он откинул голову на подголовник кабины и в задумчивости принялся созерцать вид на озеро Саммамиш. Ригальдо сердито сопел целую минуту, а потом протянул руку и сгреб запонки в карман.
– Ну, хорошо, – сказал он с вызовом. – Пусть будет настоящее Рождество, как у какой-нибудь паршивой парочки. Смотри, я принял твой подарок. Что ты хочешь себе?
Это был ключевой момент, который нельзя было упустить.
– Я хочу, – Исли подался вперед и взглянул как можно доверительней, – чтобы завтра ты кое-куда со мной сходил.
Ригальдо наморщил темные брови.
– Завтра корпоратив.
– Вместо корпоратива.
– И куда именно?
– Не скажу, – Исли широко улыбнулся. – Секрет.
Если бы они находились внизу круга, Ригальдо с большой вероятностью покинул бы колесо.
– Мне это не нравится, – процедил он.
– Это подарок, – напомнил ему Исли. – Давай, соглашайся. Представь, что тебя уговаривает прелестная Эшли, девушка-медсестра.
– Скотина, – Ригальдо повернул голову, явно чтобы скрыть новый приступ смущения, и стал выглядеть одновременно агрессивно и беспомощно. – Поймал меня… Но все-таки, почему запонки?
– Потому что тебе придется надеть их со смокингом.
Ригальдо непритворно застонал. Исли огляделся по сторонам – кабинка внизу была пустая, в кабинке наверху семья была поглощена малышом, которого укачало. Никто не смотрел на них с Ригальдо, поэтому Исли положил руку ему на колено и успокаивающе сжал.
– Я буду очень тебе благодарен, если ты согласишься. Если нет – тоже ничего страшного. Вечер духовного единения с мистером Римуто, Люсиэлой, Ларсом и Кроносом и…
– Я уже понял, – невежливо перебил Ригальдо. – Ненавижу корпоративы. А что все-таки будет, если я соглашусь?
– Когда все закончится, – посулил Исли, наслаждаясь моментом, – я отвезу тебя домой, искупаю в душе и отлижу твою задницу так, что соседи вызовут полицию от того, как ты будешь орать.
– Господи, – произнес Ригальдо после долгого ошарашенного молчания, наполненного гудением работающего механизма и стуком дождевых капель по стеклу. – Я согласен. Но до чего хорошо, что они запирают кабинки. Я сейчас чуть не вывалился к хуям.