Рик все-таки скрытник! Гаэли опять меня воспитывает. Ковен… у-у, ковен вообще зловреда! Но если девушка всерьез хочет свадьбу, кто ее остановит? Разве что… папа?!
Брошенная жена онемела. И вообще на поляночке стало ти-и-хо… как в рыбьем питомнике. У папы такой есть, он туда расслабиться ходит, если времени на подлодку нет, а нервы внатяжку от всяких там кризисов…
Рик молчит, дедуля молчит, маги вообще — вылитые статуи. Драконы шейки посклоняли — сочувствуют. Одному Йорке было не до сочувствия — он уже второй раз дергал меня за крыло и интересовался, как это тетя-человек могла жениться на дяде-лягухе и кто будут у них дети. Челожабки или лягушколюды? Продвинутый ребеночек…
— Гаэли?! — наконец прорвало «солнышко». Она зажмурилась и потрясла головой, словно отгоняла навязчивый кошмарик. Без толку. Лягух никуда не делся и виновато моргал, не решаясь слезть с драконьей спины. — Это ты?!
— Э-э…
— О дух первого предка… О матерь всеблагая… м-милосердная…
— Радиликка, солнышко, не переживай так… Ничего такого страш…
— Что с тобой?! Что случилось?
— Не волнуйся…
— Да что значит «не волнуйся»?! — голос дамы набирал обороты. — Что значит — не волнуйся?! Ох… Да быть не может!
Она сдернула Гаэли с дракона, как шопоголичка с вешалки — вожделенную тряпочку. Поставила на траву — дед только квакнул — и осторожно потрогала его. Рукой. Дрожащей.
— Это правда я… — пробубнил дед из-под супружеской ладошки, — Лика, милая, не сердись, все наладится…
— Предки… выдохнула супруга. — Кто это с тобой сделал?!
Дед покосился в сторону, но сдавать Рика не стал:
— Лика, это случайно. Студенты, знаешь ли…
— Я так и знала! Я чувствовала! Студиозусы — это же одно из порождений бога Хварта Карающего! Живое воплощение! Граммата Справедливая, да когда ж это кончится… Ты же мне обещал! Ты ж мне клялся, что больше к университету не приблизишься! Ты же договорился, что будешь тихо-мирно жить в нашем городке, что у тебя практикант будет… нормальный, хороший…
— Ну солнышко…
Я глянула на «хорошего практиканта». Вид — ну будто он котенка переехал. Вот же… можно подумать, правда виноват. Ох, Рик…
— А вы куда смотрели?! — набросилась разозленная супруга на Поттеров. — Почему вы не превратили его обратно?!
Я втянула голову в пещеру. Если тот сон тоже был про реал, то сейчас слонотормозу должны объяснить, что превращать ее мужа обратно они пока не собираются… А слушать, что она им в ответ скажет — нетушки, у меня уши не железные.
Бедные маги…
Дальше я видала только урывками. Ну, раз смена уже вернулась, то у нас опять есть работа, так?
Вот мы и занялись. Я только время от времени выглядывала, посмотреть, как дела движутся…
Картинка первая: маги и «солнышко» общаются на повышенных тонах. Дед пытается всех успокоить, но куда ему… Тут бы сирена хорошо помогла. А Гаэли без шансов.
Картинка вторая, подсмотренная минут через пять: дракон Кьярре, наверное, прилетевший узнать новости, вежливо просит человеков прекратить учить юное поколение плохим словам и выгоняет Йорке…
Картинка третья: Гаэли пытается встать перед рассерженной супругой на колено (лица у магов совершенно обалделые!)
Картинка четвертая: за скалой у обрыва снова мелькает ехидная мордочка Йорке, да еще и в компании с Ваорэ. И оба паршивца с огромным интересом вслушиваются в «Да кто тебя бросает, солнышко! Какие закваки, что ты…Клянусь, у меня ни с одной ничего не было!».
Картинка пятая: мадам наступает на седого мага и требует у него… не, я падаю… превратить ее в закваку. Чтоб супруг один не остался! Да-а… вот это любовь. От такой спасешься только в танке.
Уф…
Ну, денек выдался. От этого можно свободно подвинуться крышей. Особенно от этой… супруги. Она, кстати, так домой и не ушла. Правда, у седого мага кое-как получилось отговорить ее от немедленного превращения в зелено-голубую бородатую лягушку. Дама сдалась после того, как ее попросили внимательно присмотреться к «смене» — мол, способны ли они, по ее мнению, заколдовать хотя бы мяуку? Приглядевшись как следует к смене (кое-кто уже растянулся прямо на камнях и спал, не добравшись до пещерки со спальными местами), и поговорив с драконами, дама кое-как согласилась отложить свое воссоединение с мужем. Но только на время. Пока не подлечат драконов…
Маги облегченно вздохнули…
Рано.
Не получив супруга, «солнышко» закатало рукава и взялось за всех магов сразу. Нет, не в том смысле, а просто принялась всех строить и гонять. Ну да, всех. И магов, и драконов. Вы когда-нибудь видали, как женщина командует драконами? Видели? Где? А, я… да что вы, я — это совсем другое дело. А я говорю — другое. И точка. Во-первых, она вытряхнула всех магов из одежды — мол, как они могут ходить в таком оборванном виде. Жертвы попытались брыкаться и заявлять, что никаких дыр и подпалин на их одежде нет… но «солнышко» сурово заявило, что «знает она их мороки и иллюзии», так что пусть не морочат ей голову — она лично займется починкой. А кто спорит — нуждается в ее лечебном массаже от нервов. Спорщиков не нашлось…
Затем будущая заквака взялась за наш ужин. Критиковать особо не стала, просто сказала, что не хватает домашненького, и вывалила на стол пироги с таким запахом, что мне захотелось немедленно кувыркнуться в человека и кусануть парочку. Мррррр…
А почему маги еще здесь, а не купаются?
А почему драконы тут стоят и не греют воду для гостей?
И почему…
У-у-у…
Я почти обрадовалась, когда прилетел один из друзей Гарри и сказал, что меня срочно хотят видеть Беригей и приемный папа…
Беригей и Дебрэ были не одни.
На полянке рядом со священным деревом расселись по камням еще четыре дракона. Чужих. Трое парней, одна женщина. Прямо совещание…
Один из парней был тот самый зеленый Фрроим из дикарей, кому мы с ребятами недавно пятак начисти… э-э… объяснили, как он неправильно себя ведет. Он на меня покосился, но ничего не сказал.
— Александра, приемная дочь семьи Мэйток, прости, что потревожили так неожиданно, — медный дракон чуть шевельнул крылом, — Нам нужно знать твое мнение о Фрроиме без-семьи.
— Мое? О чем?
— А почему она? — вдруг влез зеленый. — Она… она же оборотень! Из людишек! Разве она — настоящий дракон?!
— Фильтруй базар! — обиделась я… и прикусила язык. Нашла время ругаться. Учили же…- Это… я извиняюсь. В смысле — приношу извинения. За несдержанность.
Зеленый зло сверкнул глазами, но одумался. Взял себя в крылья и выдавил:
— Я тоже… приношу.
Драконы переглянулись.
— Я думаю, все ясно?
— О да…Меньше всего нам сейчас нужны межрасовые конфликты.
— Да, его еще воспитывать и воспитывать…
Зеленого перекосило:
— Меня воспитывать? Меня? А кто воспитает этих двуногих тварей? Кто сделает так, чтоб они не лезли в наши гнездовья? Не хватали нас? Не сажали в клетки, ощипывая когда вздумается?!
Драконы зашевелились.
— В чем дело, Беригей?
— Юноша родился в Граззи, — вздохнул белый учитель. — Сами понимаете, чтобы пересилить столько негативных впечатлений, двух месяцев мало. И ему… успокойтесь, Фрроим! Ему совершенно необходимо побыть для этого в условиях, исключающих присутствие человека.
— Понятно, — кивнул медный. — Кто возьмет этого… горячего юношу для дальнейшего воспитания?
— Я возьму, — подняла изящную голову алая драконша. — В моем племени, как вы знаете, людей нет — и климат не тот, и дорога слишком уж тяжелая. Раз в сезон являются, для торговли, когда течение спадает.
— Прекрасно, Доррита. Итак, Фрроим, утром вы отправитесь в Островной клан. Полагаю, трех месяцев вам хватит для адаптации. А потом уже посмотрим: если вы успокоитесь и пожелаете вернуться — прекрасно. Согласны?
— Что я там должен делать?
— Увидите. Уверен, вы отлично справитесь. Кстати, хочу еще раз поблагодарить вас за помощь. Юноша отлично поработал с переноской грузов…
…Когда зеленый улетел, я тоже было подумала, что это уже все… оказывается, нет. Меня никто не отпускал. Больше того, меня попросили рассказать все мои приключения, начиная со знакомства с шаманом. Я пожала крылышком и рассказала. Жалко мне, что ли…
И зачем им?..
Рассказ получился дли-и-и-иным — драконам ну прям все надо было знать! — так что в пещеру к магам я вернулась уже поздно вечером.
Кувыркнулась прямо на площадке — еле вместилась. Хорошо еще, что костер не горел… Натянула платье, на всякий случай прихваченное ( в зубах), но зря. Некому было смотреть.
Все спали.
Спали вымотанные маги, укрытые по самые уши… спал один молодой колдун, положив руку на какую-то штучку — она светилась в темноте. Спал дедуля Гэл, почти накрытый нежной лапкой своей любящей супружницы.
И Рик тоже…
Я немножко постояла рядышком… нет, сейчас его будить — полное свинство. Все равно что у раненого отбирать лекарство. Ну ладно… не последняя же ночь вместе, правда?
Не последняя.
Я тихонько прилегла рядом. Осторожно придвинулась — так чтоб не касаться, а только тепло чувствовать.
И пригрелась. И уснула…
Просыпаться было почему-то неуютно. Нет, Рик был рядом. И даже вроде как обнимал — во сне, что ли, придвинулся. И все на месте… и одежка на месте…
А открывать глаза почему-то не хотелось. Как будто я снова пытаюсь уснуть под чужими взглядами…
Стоп-стоп. Взглядами?
Я распахнула ресницы — на меня смотрели маги.
Все.
— Этого я и боялся, — выдохнул дед Гаэли…
Не поняла. Что у всех такие лица — как будто тот чел, что спит на Красной площади, встал и сказал пару ласковых. Ступор у них.
— Рикке…
— Тоннирэ, вы… вы… вы думаете, что делаете?
Мой шаман покраснел и осторожно отвел руки.
— Разумеется. Но…
Эй, не поняла… Эти-то чего лезут не в свое дело?!
— Парни, вам какое дело? Мы вас вроде не приглашали!
— Санни, только не злись! — предупредил Рик, и я поспешно выдохнула, как учили, в ритме «три коротких, один длинный» — чтоб успокоиться.
Параллельно он помог мне встать, и коса тут же полезла кончиком в вырез платья. ***! Еще и травинки… Рядом закипала свара.
— Как вы могли, Тоннирэ? Именно сейчас, когда и так отношения с драконами висят на волоске!
— Я знаю, что виноват.
— В чем виноват? — не поняла я, начисто забыв о правильном дыхании. — Слушьте, давайте мы сами разберемся!
— Виноваты! — припечатал маг с перевязанной головой, — Вы же не зеленый первогодок, который не может сдержать свои желания!
— С несовершеннолетней! — включился рыжий.
— С драконом!
— Да оставьте вы, коллеги, что набросились на парня? Кто бы устоял? — проворчал седой. — Никто из нас не сделан изо льда, в конце концов…
— Но кодекс!
— Но дракон…
— Гаэли, что ж вы не объяснили молодому коллеге…
— Что нам, интересно, драконы скажут…
— А че драконов ждать, давайте я сама скажу! — обозлилась я. — Отвяньте от нас, а? Мы как-нибудь сами разберемся — и с отношениями, и со свадьбой!
Магов приморозило.
— Свадь… Свадьбой?! — Райккен уставился на шамана как на говорящий кактус. — Тоннирэ! Только не говорите, что вы предлагали подопечной брачные браслеты!
— Нет.
— Нет! — ответила я почти разом, — Но предложит! Правда же? Стоп… Рик… Что значит — нет?!
Шаман молчал. Зато остальные загомонили:
— Александра…
— Поверьте, мы вам сочувствуем, но…
— Рикке, ну что вы натворили!
— Достаточно, — голос у моего шамана был как электричество. В смысле, его почти не слышно, но тронешь — тряханет так, что пожалеешь. — Санни… Я виноват перед тобой. Но мы это обсудим наедине. Без… без свидетелей.
Я сидела на берегу речки. Рика ждала. Ну, он же на работе… Лечит, в смысле. Сказал, как закончит — придет. И поговорим.
Я натянула на плечи местный платочек. Хороший такой, типа шали, метра полтора, яркий, теплый. Теплый… А мне все равно холодно.
Весь день прошел как при простуде. Вроде все вокруг такое же, как всегда — а тебе трудно дышать, и неудобно, и плохо… И все напрягает.
В племя стали возвращаться посланцы от тех драконьих племен, что жили чуток подальше. Вечером соберется арри-ра, совет вождей. Решать вопрос с Золотыми мантиями, магами и Граззи…
Фрроим залетал. Попрощаться. Мол, он извиняется за свое недостойное поведение, просит не держать зла и сделать легкой его дорогу. Да пожалуйста. Пожелала, жалко, что ли. Зеленый вздохнул, сказал спасибо и умчался на новое место прописки. Подарок даже оставил. Меня в граните. В смысле, мой портрет на камне. Вот не знала, что так можно…
Хорошая новость — Гарри сегодня смог встать на крыло! Правда, недалеко и ненадолго, но до пещеры родной кое-как добрался, хоть и с остановками на отдых. Та дракоша лазурная, которая с него глаз не сводит, сразу ко мне — можно, мол, она за моим братиком поухаживает? А я пока отдохну…
Ну а что. Пусть ухаживает… Тем более Гарри точно был не против. У него даже гребень волной пошел, как ее увидел. Остальные пострадавшие тоже вроде приходили в себя. Потихонечку…
Учитель с утра заскочил в пещеру, быстренько похвалил за помощь гостям, прочитал очередную нужную лекцию и улетел, посоветовав «не вешать крылышки». Это, конечно, здорово, но работалось сегодня как-то внапряг, через силу… Да и эта кандидатка в жабы тоже добавляла нервов. Не делай так, да не ставь это сюда, да помешай вот это… да сколько мне лет, и что я про ее мужа знаю, и «давай я расскажу, какой он замечательный», и «девушке положено иметь гордость»… блин.
Да имела я эту гордость!
Нет, я не в том смысле. Есть у меня гордость, есть, просто не до нее теперь. Совсем…
Неужели все, что он может сказать, это «Я виноват?»
Неужели…
И я сидела на берегу, куталась в шаль и ждала парня, который, кажется, собрался меня бросить…
Ну, пусть попробует!
Ширяй в обнимку с Добробоем дрыхли на полу у входа – от тепла и сытной еды разморило всех. Студенты сотни Млада тоже не особенно устраивались, лежали вповалку, и от их храпа тряслись хлипкие стены. Им на сотню выделили лавку какого-то купца, тесную, полутемную, с открытым очагом вместо обычной печки, который пожирал дрова, но тепла не давал. Попробовали протопить очаг по-черному, но только перемазались сажей и плюнули: поленница за домом была не маленькой, хватило бы на три ночи, не то что на один день.
Обедом их кормили псковитянки, молодые и не очень, кашу варили в огромных котлах прямо на морозе, а свежий, теплый еще хлеб везли из Пскова. И до того женщины были с ними ласковы, называли помощниками и спасителями, что не очень-то верилось в рассказы месячной давности о заносчивых и свободных псковичах. Студенты, непривычные к походной жизни, вяло откликались на ласку молодых красавиц, мечтая набить брюхо и поспать в тепле.
Млад оставил двух «костровых» – поддерживать огонь в нелепом очаге, но пока ходил к Тихомирову, оба они заснули тоже. И стоило так долго спорить о том, кто останется «костровыми»? Тихомиров расположился в большом тереме торгового посольства, куда собирался прибыть и князь, и уж там-то натоплено было на славу! Млад думал, что отогрелся, но стоило ему выйти на улицу и пробежать полверсты до своих, как на смену блаженному теплу пришел нездоровый озноб.
В лавке было холодно, душно и пахло застарелым потом. Млад не стал снимать даже подшлемника, добрался до потухшего очага, перешагивая через спящих студентов, и хотел было разбудить «костровых», но, посмотрев на их лица, передумал: один прислонился к стене и храпел, неудобно запрокинув голову назад, а второй, свернувшись калачиком и подложив сложенные ладони под щеку, пускал во сне слюну из приоткрытого рта.
Млад присел на пол перед очагом, кинул туда сразу пяток поленьев и раздул огонь. Пусть их спят… Он завернулся в плащ и зевнул: за четыре ночи похода он не проспал толком и двенадцати часов. То боялся, что потухнут костры, то беспокоился, не замерзнет ли кто из студентов. И опасения его не были напрасными: часовые засыпали, десятники и сами не умели ночевать в снегу, и за своими ребятами следили плохо. Двоих студентов из сотни отправили назад с полдороги: один простыл, а второй обварился кипятком, опрокинув на себя котелок. Это не считая подгоревших сапог (они грели ноги), и подпаленных стеганок, и обожженных пальцев, и отмороженных ушей. Один едва не замерз, поругавшись с товарищами и решив вырыть себе отдельную берлогу. Но когда Млад привел его в чувство, тот оклемался очень быстро и сильно просил домой его не отправлять.
Тихомиров на все сетования наставников отвечал одинаково: какой сотник, такая и сотня, и Млад не мог с этим не согласиться, поэтому не жаловался. Он никогда не умел заставить студентов себя уважать, его не слушались даже Ширяй с Добробоем – что уж говорить о ребятах постарше! И ведь надо было, надо было разбудить двоих разгильдяев! И отругать как следует, но Млад их жалел: они ведь не со зла.
Он сам не заметил, как задремал, но вскоре проснулся оттого, что огонь перестал греть лицо, подкинул в очаг еще дров и немного уменьшил тягу, чтобы они сгорали не так быстро. Поспать бы часа два-три, пока никто из студентов не сможет ни обгореть, ни обморозиться! Млад подумал, что ему будет проще подкидывать дрова в очаг самому, чем будить их каждые полчаса, добиваясь исполнения приказа.
Его разбудил Добробой, тряхнув за плечо:
– Млад Мстиславич, там к тебе Тихомиров пришел…
Тихомирова студенты побаивались: он совсем не походил на наставников, привыкших к их разнузданности и своеволию.
Млад зевнул, подбросил в очаг еще два полена и собирался встать, но Тихомиров не стал дожидаться его у двери – сам добрался до очага.
– Это что такое, Мстиславич? – устало спросил он. – Чем это ты тут занимаешься, а? Тебе из сотни здоровых парней выбрать некого, чтоб дрова в огонь кидать?
– Да я назначил двоих, а они, вот, задремали немножко… Ну я и подумал: пусть поспят… – Млад пожал плечами, – устали…
– Ты и воевать за них будешь, пока они спят? А? Которых ты назначил?
Млад кивнул головой на спящих рядом с ним «костровых». Тихомиров не особенно любезничал, поднял обоих пинками и загрохотал на всю лавку, так что и остальные студенты повскакали с мест и уставились на него непонимающими глазами.
– Встать! Оба! Быстро!
«Костровые» даже не ворчали, поднимаясь на ноги, – напротив, смотрели на Тихомирова, спрятав головы в плечи.
– Вам что было сказано?
– Это… огонь… поддерживать, – пролепетал один.
– Ну? Где огонь?
– Так вот же… – нашелся второй.
– Оба – на выход, – бросил им Тихомиров через плечо и пошел к двери.
Они испугались и уставились на Млада в надежде на защиту, переминаясь с ноги на ногу, пока Тихомиров не оглянулся:
– Я что сказал? Быстро!
Млад виновато пожал плечами: он не считал вину студентов столь уж значительной, хотел догнать Тихомирова и попросить о снисхождении – на первый раз. Тихомиров вышел на середину улицы, которая вела к Великой, подозвал к себе студентов и показал пальцем вперед:
– Вот там псковские пацанята сверлят лунки во льду, к утру в них будут закладывать пороховые заряды. Работа ответственная, но несложная, можно доверить и детям. Оба отправляйтесь туда, найдите сотника Прозора Радко и скажите, что я вас на помощь пацанятам послал. Если до утра детишек обгоните и больше лунок успеете сделать – тогда в свою сотню вернетесь.
– За что? – тихо спросил один из «костровых», краснея.
– За неисполнение приказа! – загрохотал Тихомиров. – За то, что заснули на боевом посту! За то, что ведете себя, как дети малые! К детям и отправляйтесь! Нечего вам делать в бою: вдруг и там уснете?
Тихомирову даже не пришло в голову, что эти двое могут его ослушаться, и «костровым» это в голову тоже не приходило: они молча пошли собирать вещи, чуть не плача и боясь поднять на товарищей глаза.
– Не слишком ли? – спросил Млад.
– Я бы и тебя туда же отправил, – зло сплюнул Тихомиров, – и всю твою сотню, и весь университет, к едрене матери… Через пять часов выступаем на Изборск.
– Уже? – Млад приоткрыл рот.
– Да, уже. В крепости нет воды. Там три тыщи человек всего, вместе с бабами и детишками, а они держатся десятые сутки. Я к тебе зашел про погоду спросить – будет луна ночью или нет? Ну, и сказать, чтоб через час ко мне все сотники пришли… И не вздумай сам по ним бегать! У тебя целая сотня на это есть, но хватит и двоих.
– Луна взойдет через час после полуночи, сплошных облаков не будет, так что время от времени она будет появляться. Сильного мороза не будет тоже, как вчера примерно. Ни снега, ни сильного ветра… – ответил Млад, думая о том, кто согласится бегать по остальным сотникам.
– Мстиславич, – кашлянул Тихомиров и взял Млада за локоть, – как ты не понимаешь… Сейчас они тебя ослушались и нагоняй получили… А в бою они тебя ослушаются – и свои жизни загубят, и чужие. Нельзя так. Что ты мямлишь вечно? Что за сложности себе выдумываешь? Пришел, глянул и сказал: ты и ты – часовыми, ты и ты – костровыми, ты и ты – побежали за водой…
– Но это же несправедливо, – Млад пожал плечами, – кто-то воду носит, а кто-то у костра греется.
– Оставь! Тебя это волновать не должно. Главное, чтоб кипела вода, были дрова, горели костры и часовые не спали. В бою не до справедливости: кого вперед послать, кого сзади придержать… И жребий кидать некогда. Не по справедливости надо, а по уму. О справедливости забудь: и тебе легче станет, и мне.
Тихомиров напрасно это объяснял, Млад понимал все и без него. Он не умел отдавать приказы, скорей просил их исполнить, и неудивительно, что студенты к нему не прислушивались.
Он вернулся в лавку, столкнувшись у двери с «костровыми», и те, конечно, затянули:
– Млад Мстиславич… Ну поговори с Тихомировым, а? Он тебя послушает… За что ж нам такой позор?
– Уже поговорил, – ответил Млад, отводя глаза. – Идите, я ничего не могу сделать. Это мои приказы можно обсуждать до утра, приказы Тихомирова не обсуждаются.
– Ну Млад Мстиславич…
– Идите, сказал, – вздохнул Млад и подумал, что с детишками на льду Великой им, по крайней мере, не грозит смерть.
Студенты приняли новость о наступлении на Изборск с воодушевлением, если не с восторгом, – успели отдохнуть и выспаться. Страха на лицах Млад вообще не заметил. Чтобы долго не мучиться, к сотникам он послал Ширяя с Добробоем, а потом велел остальным послушать его внимательно. Вот это они умели!
– Ребята, мы сегодня ночью идем в бой, – начал он, – и я хочу вам кое-что объяснить. Игры закончились, и завтрашнее утро наступит не для всех. Вы можете ломаться и кочевряжиться, когда речь идет о том, кто будет варить кашу, но если то же самое вы сделаете на поле боя, вы можете провалить наступление.
– Да мы не боимся, Млад Мстиславич!
– Ты думаешь, нас надо будет пинками гнать на врага?
– Мы и сами побежим, и побыстрей тебя!
Млад сжал губы: вот уж точно, побегут и быстрей княжьей дружины!
– Ребята, послушайте. Я о том и хотел сказать. Никто не сомневается в вашей отваге. Никто не думает, что вас придется заставлять идти в бой. Но не надо бежать впереди меня! Не надо думать, что вы лучше других знаете, что вам делать! Давайте договоримся: в бою я думаю за вас, а вы просто слушаетесь. Если я говорю – вперед, вы бежите вперед, а если я говорю – назад, вы тут же поворачиваете назад! Это не так сложно, поверьте…
– Да чего уж сложного… – проворчал кто-то.
– Вы погубите себя и товарищей. Вас рассеют и перебьют поодиночке, если каждый станет действовать так, как считает нужным. И геройства в этом не будет – только глупость. Нас очень мало, и жизни наши еще пригодятся. Поэтому каждый держится за своего десятника, а десятники держатся за меня.
Млад долго убеждал их в своей правоте, да они в ней и не сомневались. На словах они прекрасно понимали, что такое война и что такое приказ. Но их сущность все равно не могла примириться с этим в одночасье – их воспитывали по-другому. Их учили спорить и думать, а не слепо выполнять приказания, и они впитали в себя эту науку. Они не были предназначены для войны. Младу казалось, он убивает в них то, что с таким трудом взращивал своими руками. Он им так и сказал – и убедил этим лучше всего: откровенность рождает доверие. Они пообещали. Они торжественно пообещали, перед лицом друг друга, что каждое его слово будет услышано и каждый приказ выполнен без промедления.
Млад им все равно не поверил.
Глеб, сидел на кровати в позе султана перед раскрытым ноутом и чистил яблоки, а я собирался на встречу с Пашкой. Прошло уже несколько дней после нашего случайного столкновения на Арбате, и вот сегодня он позвонил.
Договорились в шесть в Krispy Kreme. Это кофейня. Я там был пару раз, и мне понравилось: пончики вкусные, и атмосфера уютная, поговорить никто не помешает. Про пончики подумал сразу, помня про то, какой Пашка сладкоежка. Поэтому сам предложил встретиться именно там.
— Куда на этот раз? — спросил Глеб, дочищая третье яблоко.
— Тебе яблок не много будет?
— Я, вообще-то, на двоих рассчитывал, или ты торопишься?
— Не тороплюсь, просто не хочу, спросить надо было. Теперь за двоих упирайся.
— Так куда?
— Просто прогуляюсь.
— Надень нормальную куртку и шарф. В кожанке замёрзнешь.
— Не замёрзну, ещё не холодно.
— Это днём не холодно.
— Глеб, не нуди. Ешь, вон, лучше свои яблоки.
Я нервничал, а Глеб не давал настроиться, доставая глупыми советами и расспросами.
— Ох, ты ж! Lacoste! Круто! Никак на свидание собрался, Тимыч?
— Слушай, отвянь! Какое свидание? Я всегда собираюсь одинаково.
— Ну-ну! Счастливо помёрзнуть!
Я промолчал. Разговор не вызывал ничего, кроме раздражения. Чувствовал себя мудачно, и к тому же боялся показать Глебу своё волнение из-за предстоящей встречи с Пашкой.
«Нахрена было брызгаться парфюмом? Придурок. Совсем мозги отшибло на радостях. Не хватало, чтобы Глеб что-то заподозрил».
— Ты надолго?
— Пройдусь немного. Ладно, я пошёл. Не скучай, — я уже обулся и открыл дверь, чтобы выйти.
— А поцеловать? — не унимался Глеб.
— Перебьёшься! Уже обулся.
«Боже, до чего я дожил? Прямо сцена из мелодрамы «Похождения неверного мужа». Фух! Вся спина мокрая… и руки дрожат».
Кофейня находилась от нас через несколько кварталов. Можно было доехать на маршрутке, но я рванул напрямик. Не шёл — летел, не чувствуя ног. Добрался за пятнадцать минут. Сердцебиение зашкаливало, в душе — праздник и волнение: сейчас увижу Пашку! Что будет, как — не думал. Главное, что увижу, а там будет видно. Для себя решил, что должен сделать или сказать что-то такое, чтобы закрепить наши, пока ещё никакие, отношения.
«Ведь он же рад был меня видеть! Значит, не всё потеряно. Мы можем общаться и дальше, если я не лоханусь и как-нибудь всё не испорчу. Нет! Я очень постараюсь, не могу его снова потерять. Пусть будем общаться как приятели, мне и этого хватит. Только бы видеть его, хоть изредка, тогда смогу снова жить! Господи! Помоги мне! Не дай всё испортить!»
Пашка в суперском прикиде голливудской звезды — чёрный низ, чёрный кожаный верх с объёмным, обмотанным несколько раз вокруг шеи и свисающим до бёдер платиново-белом полосатом шарфе стоял недалеко от входа и осматривался по сторонам, видимо, не зная, с какой стороны меня ждать. Увидел, как я перебегаю дорогу, и, заулыбавшись, махнул рукой.
— Нарушаем, гражданин? Переходим дорогу в неположенном месте? — схохмил в обычной своей манере, на миг став Пашкой, каким я его знал.
— Привет. Давно стоишь?
— Нет, только подъехал. У меня машина тут недалеко, через два дома. Еле нашёл, куда поставить.
— Понятно. Ну что, пошли?
Мы зашли внутрь и остановились, высматривая свободный столик. Но, похоже, сегодня был не наш день: все столики были заняты. Оно и понятно, вечер был не из тёплых.
К нам подошла девушка-администратор и предложила подождать минут пятнадцать-двадцать. Один из столиков вскоре должен освободиться.
— Тимур, идём. У меня есть предложение получше, — повернулся ко мне Пашка. — Ты не против ресторана?
Я был не против, и мы вышли.
— Пойдёшь со мной к машине или тут подождёшь?
— Паш, кончай со мной разговаривать, как с кисейной барышней. Идём, конечно!
Пашка хмыкнул, несильно толкнув меня кулаком в плечо:
— Ладно, это я так… мало ли.
Да, не хилая у моего друга была машинка — ауди стального цвета и, кажется, последней модели. Я в авто не очень, но кое в чём всё же разбираюсь и крутой рестайлинг от обычной модели отличить могу. Такая техника стоила не меньше полутора миллионов, если не больше.
— Садись, покажу тебе одно место.
— Давай, показывай. Далеко отсюда?
— Ну, если не попадём в пробку, минут за двадцать доедем. Это на Котельнической набережной, там у Марио свой ресторанчик. Он у нас ресторатор, знаешь ли.
— Паш, может, где-нибудь на нейтральной территории посидим?
— Да не парься! Сейчас везде всё забито, скорей всего. А там без проблем: хочешь — в общем зале, хочешь — отдельно.
— Хорошо, только давай без твоего этого: «Я угощаю!» Если что, то сегодня угощаю я, не против?
Пашка глянул на меня мельком — мы уже выезжали на трассу — и улыбнулся:
— Ну, вообще-то, это не самый дешёвый ресторан. Не хочу тебя грабить. Доедем — определимся на месте. Не заморачивайся!
В небольшую пробку мы всё же попали, но через полчаса уже подъезжали к ресторану.
Я сразу про себя отметил, что парковаться было негде — всё забито автомобилями на добрые полсотни метров с одной и с другой стороны. Но Пашка проехал дальше, повернул во двор и остановился у служебного входа.
По всему было видно, что его тут знали, на меня же поглядывали с интересом. Я чувствовал себя не в своей тарелке и уже жалел, что согласился, но делать было нечего. Мы прошли через длинный коридор в зал. Пашка обернулся:
— Здесь останемся или пойдём посидим отдельно? Ты как?
— Пошли отдельно. Здесь слишком шумно, не поговоришь, да и толпу не очень люблю.
— Окей! Идём.
Мы повернули направо и зашли в ещё один зал поменьше. Здесь был бар и несколько столиков с полукруглыми диванчиками. Все места были заняты. Пашка поздоровался с барменом и потянул меня дальше. Наконец пройдя ещё один полуосвещённый коридор, мы зашли в небольшую комнату, дверь которой он открыл своим ключом.
— Это для своих. Ну, то есть для нашей семьи. Иногда Марио деловые ужины ещё здесь устраивает с партнёрами. Проходи, располагайся.
Он нажал кнопку вызова в стене. Я осмотрелся. Было очень уютно и стильно: стены, диванчики с подушками, портьеры — всё в кремовых тонах. Лишь пол с потолком и свисающие квадратные светильники были чёрными. Верхний свет отключён. Комната освещалась с трёх сторон настенными бра.
В дверь постучали. Вошёл парень в атласном пиджаке цвета «электрик» на голое тело и с приспущенным галстуком того же цвета. Пашка быстро сделал ему заказ, предварительно спросив у меня, не хочу ли я выбрать сам. Я не хотел. Мне было всё равно, но всё же интересно, что закажет Пашка. Он очень изменился, и я, наблюдая за ним, находил всё новые и новые перемены. Раньше ни о каких ресторанах, автомобилях, дорогих шмотках и прочих атрибутах обеспеченной жизни он даже не думал. Сейчас же справлялся со всем этим так, как будто таким был всегда, как будто родился и жил в этом мире.
С одной стороны я, конечно, был рад за него, но с другой мне было как-то странно всё это: будто он — вовсе не он, а другой человек в Пашкином обличье, либо, если это всё-таки Пашка, он играет чужую, отрепетированную заранее роль. И как только спектакль закончится, опять станет обычным Пашкой, каким был всегда.
— Ну, как тебе здесь? Нравится?
— Да, классно! Твой… эмм… Марио, по всему видать, отличный ресторатор. Интерьер, как в глянцевом журнале. Я в таком крутом месте впервые, да и, если честно, небольшой любитель ходить по ресторанам. Так… в клуб иногда ходим с друзьями, да и тоже давно уже не был.
— В клуб? А я, знаешь, ни разу не был в клубе. Мои-то не любители шумных сборищ, а мне больше не с кем. Таких знакомых, которые по клубам ходят, у меня нет, — он усмехнулся. — Ты первый. Сводишь как-нибудь?
Тут вошёл официант, вкатывая тележку с нашим заказом, и мы замолчали.
Перед нами поставили салаты из рукколы и с морепродуктами. Всё приготовлено по итальянским рецептам. Ну, это понятно: ресторан-то итальянский. Шампанское в ведёрке со льдом, фруктовая горка, оливки, большая сырная тарелка из различных видов сыра с плесенью, сыра с орешками, красным перцем, ещё чем-то.
Если Пашка хотел меня удивить, то ему это удалось. Правда, удивление было не слишком приятным: я собирался пообщаться с ним в более непринуждённой обстановке. Вся эта помпезность меня слегка обескуражила и сломала весь прежний настрой. Слишком всё походило на какой-то торжественный официальный приём, а не на обычную встречу давних приятелей.
И ещё меня напрягало то, что встреча происходит не на нейтральной, а на Пашкиной «территории». Меня это сильно выбивало из привычного состояния. Я и без того еле держал себя в руках, подавляя накатывающий волнами жар от близкого Пашкиного присутствия. Никак не мог привыкнуть к тому, что он снова рядом: я могу на него смотреть, говорить с ним. Для меня это уже само по себе было чудом.
Но вот остальное — вся эта ненужная, лишняя хрень — никак не давало расслабиться. В общем, чувствовал себя полным придурком, неспособным связать пару слов.
Я внутренне себя одёрнул и попытался придать роже непринуждённый вид. Пашка не виноват: он хотел как лучше. И потом, для него теперь это его обычная жизнь, привычная обстановка — его среда обитания.
Когда все блюда на столе наконец были расставлены, и экстравагантный официант удалился, Пашка взял бутылку шампанского и умело наполнил узкие бокалы искрящейся, пенящейся жидкостью.
— Тимур! Хоть ты, как я заметил, не очень доволен тем, что я тебя сюда затащил, — он беглым взглядом окинул комнату и с мягкой улыбкой посмотрел на меня, — но пусть сегодняшний ужин будет тебе оплатой моего долга.
Я хотел возразить, но он остановил меня жестом:
— Не возражай, дай договорить. Я тебе и правда задолжал. Ведь ко мне в больницу, на самом деле, приходил один ты, да ещё Ксюха. Похоже, у меня и правда, кроме тебя, друзей больше не было. Я поступил с тобой не очень хорошо, прямо скажу: говно поступил. Но оправдываться не буду, думаю, ты и сам всё понимаешь. Я тогда никого не узнавал, а это, знаешь ли, не слишком приятное чувство — оказаться среди незнакомых людей и не понимать, кто ты. Это, знаешь ли, пиздец как хреново. Но сейчас я уже в полном порядке, адаптировался, так сказать.
Он опустил голову и усмехнулся чему-то своему. Я молча ждал. Пашка перестал улыбаться и опять взглянул на меня:
— Знаешь что? Давай выпьем за ту нашу дружбу, которая была. Выпьем, и теперь я готов тебя выслушать. Теперь хочу знать всё: про себя, каким был, про тебя и про нас с тобой.
«Про нас с тобой… Не могу я тебе, Паша, рассказать про нас с тобой, ты этого не примешь. И, скорей всего, опять мне не поверишь. А я не самоубийца!»
Он протянул свой бокал, мы чокнулись. Шампанское, как я понимаю, было не из дешёвых, но вкуса я не почувствовал. Внутри меня всё клокотало и ходило ходуном от волнения и накрывших меня эмоций. Сделать пару глотков было очень кстати. Это хоть как-то дало возможность погасить мой внутренний пожар и перевести дух. Пашка, похоже, заметил моё состояние и не стал торопить: спокойно принялся за салат.
Мы поглощали итальянские изыски, изредка сталкиваясь взглядами и бросая друг другу мимолётные улыбки. Пашка ещё раз долил шампанского и поднял бокал.
— Ну, выпьем за встречу? И за знакомство! — он хмыкнул. — Я ведь тебя толком-то и не знаю, да и ты говорил, что я изменился. Так что давай по новой знакомиться!
Он широко улыбнулся и протянул ко мне руку с бокалом. Я взял свой и мы чокнулись.
— Тимур! Будем знакомы. Вообще-то, ты меня Тимуром никогда не называл, — я тоже улыбнулся.
— Да? А как?
— Тёма.
— Ка-ак? Тёма? Ха! Почему — Тёма?
Мы отхлебнули из бокалов.
— Если ты Тимур, значит Тима, а не Тёма?
— Ну, вообще-то, да. Но меня с детства так все зовут. Я уже привык. Здесь, правда, так уже никто не называет, только в Ключе.
— Интересно. Почему — Тёма?
— Могу рассказать, но только под большим секретом, — со смешком сказал я, шутливо-заговорщески глянув на Пашку.
Пашка оживился, подался ко мне, сделав умильную рожу, от которой я чуть не задохнулся. Как будто чья-то невидимая рука сдёрнула с его лица театральную маску, и вот он — мой Пашка с его обезьяньей мимикой, меняющейся каждую секунду, следуя скачущим в его черепушке мыслям. Он даже от нетерпения встряхнул головой, от чего белые вихры взметнулись и на миг упали на лицо неровными прядями, которые он тот час же нетерпеливо убрал растопыренной пятернёй.
— Давай, рассказывай! Я — могила! — хохотнул он, сверкнув глазами из-под пушистых белёсых ресниц.
Я опять перевёл дыхание, проглотив рванувшийся наружу скулёж, и с трудом подавил жгучее желание погладить его по раскрасневшейся щеке.
— Ну, в общем… Это всё из детства. Мама рассказывала, когда мне было три года, ну, или около того, она прочитала мне историю про одного утёнка.
— А! Знаю — знаменитый утёнок Тим! — хмыкнул Пашка, ёрзая и подпрыгивая на диване.
— Ага. Он. И вот она мне и говорит, что я тоже Тим, как этот утёнок.
Пашка вдруг громко прыснул, откинулся на диван и захохотал, хлопая рукой по сиденью:
— У-утёнок! Ах-ха-ха-ха! Так ты у-утёнок!
— Ага!
Я тоже заржал во всё горло, глядя на Пашку. Смеялся от счастья, которое в себе уже не мог удержать. Оно выплеснулось и вмиг затопило всю комнату. Я давно забыл это ощущение свободы и беззаботности, я давно так не смеялся. Я уже давно разучился безотчётно радоваться непонятно чему — просто так! — и веселиться из-за разных глупостей.
— Ой! Щас сдохну! — Пашка вытирал набежавшие слёзы и всхлипывал, успокаиваясь. — Чё дальше-то, давай, дорассказывай!
Я тоже вытер мокрые то ли от смеха, то ли ещё от чего, глаза и, посмотрев на Пашку, продолжил со смешком:
— В общем, мне это капец как не понравилось, что я, как утёнок, тоже Тим.
Пашка опять гыкнул и тут же прикрыл рот ладошкой, махнув мне другой рукой, типа:
«Говори дальше, я молчу!» — а у самого в глазах прыгали озорные бесенята.
— Ну, чё рассказывать? Вот я и сказал, что не хочу быть Тимом, стал сам себя звать Тёмой. Так и пошло с тех пор — Тёма. Мама говорила, что на «Тима» я даже не откликался, ждал, пока Тёмой не назовут. Потом все привыкли, и никто уже не удивлялся.
— Всё! Я тебя буду звать Тёмой. Можно?
— Зови, ты всегда меня так звал.
— А ты как меня называл? Только Паша или ещё как-нибудь? Может, у меня кликуха какая была? Рассказывай давай, мне всё интересно!
— Ну… я ещё иногда, не при всех, конечно, называл тебя… сусликом.
— Как-как? Аа-аааахха-ха! Сс-сусел, блин!
Он ничком повалился на диван и закрыл лицо руками, трясясь от безудержного смеха:
— Бля-я, сс-суслик! Хх-хаааа-аааа!
А я… я тоже смеялся и плакал. И ничего не мог поделать. Слёзы бежали, я их вытирал, смеялся, а они продолжали бежать, растапливая лёд, так долго сковывавший моё сердце.
До горячего мы так и не добрались. Вошедшему официанту Пашка, не переставая смеяться, махнул рукой, что ничего не надо. Мы ещё посидели, успокаиваясь, ещё выпили шампанского, закусывая ломтиками сыра, и, вызвав такси, поехали гулять на набережную Москва-реки.
Домой я вернулся после полуночи.
– Это театр, – уверенно сказал Ригальдо, глядя на «дворники», размывающие струи дождя по лобовому стеклу. Исли хмыкнул.
– Опера? – уточнил Ригальдо уже не так уверенно. – Ты собираешься вести меня в оперу?
– И в оперу, – с удовольствием сказал Исли, переключая скорости. – И на балет, и на выступления симфонического оркестра Сиэтла – если захочешь. И в зоопарк. И в кино…
– О боже, перестань.
– … но только не сегодня.
– Тогда куда все-таки мы едем?
– Секрет.
Ригальдо не слишком довольно фыркнул и, отвернувшись, поправил галстук. Исли вспомнился его обреченный стон, когда он выложил на постель перед Ригальдо костюм в чехле: «Еще и «бабочка»!
– Не тереби шею, – сказал он, паркуясь между белым «Шевроле» и красным «Феррари». – Там все в порядке. Ты выглядишь ослепительно.
– Да?
– Да, – согласился Исли. – Если бы сейчас было лето, вокруг бы стрекозы дохли от твоей красоты.
Перед тем как отстегнуть ремень, Ригальдо показал ему средний палец.
– Выходим по счету три, – скомандовал Исли.
Когда они выбрались из машины, где-то позади отчетливо раздался звук выдвигающегося объектива и серия щелчков.
– Это случайно не подпольное казино? – пробормотал Ригальдо себе под нос, когда они с Исли неторопливо поднимались по широким ступеням винтажного особняка, украшенного по-рождественски пышно. – Или подпольный бордель? Можешь мне объяснить, почему я себя чувствую секретным агентом?..
Исли взглянул на него и довольно усмехнулся. Как бы там Ригальдо ни нервничал, по его бесстрастному лицу этого было не прочитать. В расстегнутом пальто, с влажными от дождя черными волосами, в начищенных туфлях и с выглядывающими из рукавов краями белоснежных манжет он был невыразимо хорош.
– Не напрягайтесь так, агент Купер, – посоветовал ему Исли, протягивая билеты на входе, и отдал кому-то пальто в обмен на номерок. – Мы здесь не на задании. Мы будем весе…
– О, нет, блядь, – сказал Ригальдо, едва переступив порог. Его глаза расширились. – С секретным агентом я погорячился. Это же ебаный «Титаник». И, кажется, мы все скоро пойдем ко дну.
Исли только кротко вздохнул и повернулся к зеркалу, проверил, не разлохматились ли собранные в косу волосы. В зеркале отразилась сверкающая люстра и старомодные колонны, украшенные флагами города, он сам, очень даже ничего – и черная гибкая фигура Ригальдо в смокинге от «Бриони», про который Исли наврал, что взял его в прокате. Ригальдо смотрел по сторонам цепко и хмуро – так, словно каждый здесь был ему должен пятьдесят баксов.
Вечер не обещал быть легким, но Исли все равно не жалел, что все это затеял.
– Не злись, – попросил он и подхватил два бокала с подноса пробегавшего официанта. – Все будет хорошо.
Глаза Ригальдо, когда он делал первый глоток шампанского, были похожи на два куска льда.
***
Ригальдо изнемогал.
Он знал, что Исли нельзя доверять, с той самой минуты, когда, зайдя к нему в дом занести документы, получил хуй в жопу и сплошную головную боль. Собственно, еще тогда надо было понять, что до добра это его не доведет.
Глядя на громадные растяжки «Фонд содействия решению проблем аутизма» и «Благотворительный рождественский бал Сиэтла» в окружении золотых бантов, Ригальдо чувствовал сосущий холодок и предвкушение какой-то ловушки, и самое неприятное, что он не мог до конца осознать, в чем именно она заключается.
Шампанское в его фужере было золотым и игристым, со дна поднимались пузырьки газа. Ригальдо покрутил фужер в руках так и сяк, разглядывая через него группки стильно одетых мужчин и очень нарядных женщин, и мысленно пожелал им всем куда-нибудь провалиться.
– Не будем торчать у входа, – Исли аккуратно зацепил его локоть и повел через зал. При этом он с кем-то здоровался, кому-то улыбался, поцеловал руку полуголой мымре в кроваво-красных рубинах и получил от нее поцелуй в щеку.
– Агата, известная детективная писательница, – весело объяснил он.– Знаешь, такие книжки с огромным количеством сексуальных девиаций, в которых все время кого-то едят…
– Скажи мне, что они не настоящие, – сквозь зубы сказал Ригальдо, изучая алый блеск камней. – Это бюджет какой-нибудь африканской страны.
– Конечно, не настоящие, это точная копия, – ответил Исли. – Настоящие наверняка у ее мужа в сейфе. О, гляди, мэр. Пойдем поздороваемся…
– Какого хрена мы здесь делаем? – тихо спросил Ригальдо. – Рядом со всеми этими людьми из новостей?..
– Это высшее общество города, – Исли и впрямь непринужденно поздоровался с мэром и потащил Ригальдо дальше. – Иногда здесь заводятся полезные связи.
– Ладно, перефразирую: какого хрена здесь делаю я?
– Разве тебе не интересно?..
Ригальдо нахмурил брови.
– Интересно, – признался он. – Но ты должен был меня предупредить. Я никогда не был на благотворительных вечеринках. Как тут вообще себя принято вести?
Исли ухмыльнулся совершенно по-мальчишечьи.
– Здороваемся со всеми, кто подойдет. Если в открытую сплетничают – улыбаемся и машем. Если снимают на камеру – игнорируй…
– Что значит «в открытую сплетничают»? – перебил его Ригальдо. – О чем это?..
– Так, просто, – Исли отсалютовал бокалом какому-то очередному знакомому. – Здесь всегда сплетничают. О, кто-то уже вышел на сцену. Пойдем-ка и мы поближе. Сейчас произнесут речь – и можно будет поесть.
Когда он развернулся к сцене, его ладонь самым естественным образом легла Ригальдо на плечо.
Ригальдо машинально сделал шаг в сторону. Исли качнул головой, обернулся и, одарив его невинным взглядом, направился к полотнищу с «Проблемами аутизма», лавируя между дамами и господами – народу в зале поприбавилось. Ригальдо пробирался за ним следом, стараясь не терять светлую шевелюру из виду. Среди черных смокингов и костюмов серебристая коса Исли, завязанная каким-то хитрым свободным плетением и скрепленная строгой черной заколкой, смотрелась претенциозно – и очень эффектно, насколько Ригальдо хоть что-нибудь понимал.
– Кто это? – донеслось до него сзади.
– Не знаю. Но он пришел вместе с Фёрстом.
– Охранник?
– В смокинге за пять тысяч долларов?.. Не смеши.
Ригальдо споткнулся на ровном месте.
– Простите, – сказал он даме, на чью голую спину чуть не налетел.
– О, ничего, – ответила дама, мазнув по нему томным взглядом, и одарила идеальным блеском имплантов. – Я не против, чтобы вы еще немного подержались за меня сзади. Как насчет сбежать после речи в какое-нибудь укромное местечко?..
«Каннибалы и сексуальные девиации», – пришло ему на ум, пока он c самым равнодушным лицом сверху вниз смотрел в алмазное декольте. С Люсиэлой всегда прокатывало. Дама же хищно прищурилась и сделала шаг ближе. Ригальдо подумал, не притвориться ли аутистом.
– Простите, – вклинилось между ними чье-то плечо, после чего Исли мягко, но решительно потянул к себе Ригальдо. – Я его у вас похищаю. Счастливого Рождества.
Дама разочарованно сверкнула зубами.
– По-моему, я тебя спас, – шепнул Исли, наклоняясь к его уху. Слишком близко, внезапно подумал Ригальдо, ближе, чем могут позволить себе коллеги, и даже ближе, чем просто друзья, даже такие, которые проводят выходные на общих курортах… Исли что, не понимает, что нормальные люди не воркуют у всех на виду, как голубки?
– Возьмешь мне еще шампанского? – быстро сказал он, уклоняясь от теплого дыхания над ухом. – Я хочу послушать речь.
– Да, конечно, – легко согласился Исли и растворился за чужими спинами. Как ни странно, без него стало только хуже. Ригальдо тут же поймал чей-то любопытный взгляд, потом еще два. Он попытался сосредоточиться на голосе ведущей с микрофоном:
– …загляните внутрь себя: с чем связаны наши самые горькие обиды, которые мы помним всю жизнь? С нелюбовью. С невниманием. С отвергнутостью, – вещала красивая немолодая женщина. – Аутистов отвергают каждый день, каждую секунду. Их отвергает мир, полный яркого света, громких звуков, резких запахов и занятых, равнодушных людей…
Прямо сейчас Ригальдо был бы не прочь ненадолго стать забытым и отвергнутым. Он даже не успел дослушать речь до конца, как Исли вернулся.
– Фуршет уже открыли, если ты голоден, можешь перехватить там что-нибудь, я уже съел тарталетку, – объявил он, протягивая бокал. При этом его вторая рука как бы между прочим легла между лопаток Ригальдо. – И не стесняйся, здесь «все включено», в том числе напитки в баре, вход вон там, за той аркой…
– Исли, – сказал Ригальдо, не выдержав. – Рука.
– Да? – Исли поднял брови, взглянул спокойно и нагло. – А что с ней?
– Она не на своем месте, – сказал Ригальдо тихо и почти ласково, будто разговаривал с душевнобольным.
– Я тоже так думаю, – благостно кивнул Исли.
Его ладонь переместилась ниже и уместилась у Ригальдо на талии.
Да блядь.
– Ладно, – Исли внезапно засмеялся и отстранился. – По твоему лицу видно, что ты мучительно размышляешь, оттоптать мне ботинок или облить шампанским. Это была шутка. Слышишь? Аплодисменты!
И правда, по бурной реакции вокруг Ригальдо понял, что речь подошла к концу. Заиграла музыка, и толпа в зале задвигалась, закручиваясь в водовороты. Публика разделилась: кто-то направился к столикам для фуршета, кто-то потянулся в бар, многие начали танцевать. Он поднял глаза на Исли, собираясь спросить, как вообще происходит сбор благотворительных средств и сколько прилично дать – он почти был готов к тому, что по рядам пустят чью-нибудь шапку, – и сглотнул. Исли смотрел на него, чуть улыбаясь. С некоторым опозданием до Ригальдо дошло, что они стоят посреди пустого пространства, как партнеры в танце. И все на них смотрят.
– Нет, – предвосхищая неизбежный вопрос, твердо сказал он. – Танцевать с тобой я не буду. Где тут, ты говоришь, бар?..