Утром, проводив Глеба в универ, я решил пропустить две первых пары и собрать свои вещи: не хотелось делать это при Глебе. Он и так был угрюмым и со мной почти не разговаривал. Я тоже не пытался, понимая, что ему нужно время, чтобы прийти в себя.
Даже не ожидал, что у меня так много вещей. Кроме одежды набралась целая гора разных мелочей, которая требовала тщательного отбора — это взять, это выбросить. Но времени на рассортировку не было, поэтому просто свалил всё в две коробки. Ещё были книги. Их тоже набралось две коробки. Посуду и прочую утварь решил полностью оставить Глебу. А то очень уж смахивало на развод и раздел совместно нажитого имущества. Куплю всё необходимое потом. Да и много ли мне нужно — пару тарелок, кастрюля, сковородка, чайник. Пожалуй, всё. Свою кружку я забрал — это был подарок от Глеба. Пусть хоть что-то в моей жизни останется от него на память.
На всякий случай позвонил хозяйке съёмной квартиры, и она, на мою удачу, согласилась встретиться, чтобы показать моё новое временное жильё. С ним я сильно не заморачивался, главное, что дом недалеко от метро, и ехать без пересадок. А то, что квартирка была достаточно запущенная и требовала значительного ремонта, меня мало волновало: месяц-два потерплю, пока не обзаведусь собственным жильём.
Через полтора часа я уже погрузил свои вещи в газель и отправился на новое место жительства. Универ пришлось пропустить: нужно было более-менее навести порядок, разобрать вещи, купить посуду и прочую кухонную утварь, а ещё массу разных бытовых мелочей, без которых в хозяйстве не обойтись.
Катерине отправил смску: поздравил с юбилеем и извинился за своё отсутствие на нём. Думаю, Глеб ей сам скажет причину, поэтому объяснять ничего не стал. Разговора и так было не избежать, но это всё завтра. Сейчас нужно было обустроиться, причём в сжатые сроки: в пять часов встреча с Пашкой, а я жутко по нему соскучился и был рад, что не нужно ждать ещё один день до встречи, да и причину узнать было интересно.
И ещё я просто «летал» от одной мысли, что он обо мне думает, и сам — сам! — назначил встречу. А то, что повод приятный, я почему-то даже не сомневался. В прошлый раз мы классно провели время и, если забыть про неприятный инцидент с официанткой, всё было просто здорово. Я чувствовал, что от категории «земляки» мы уже на пути к категории «друзья». Во всяком случае, очень хотелось на это надеяться.
А пока что от желанной встречи меня отделял только пятничный «субботник» — превращение закопчённой «берлоги» в относительно уютное «гнёздышко».
Да-а, правильно говорят: «Один переезд равен двум пожарам!»
В квартире был полный разгром! Среди вековой грязи, что мне досталась от прошлых жильцов, кучей лежали неразобранные тюки и коробки с моими нехитрыми пожитками. Ещё раз сказал себе «спасибо», что купил тазик, швабру и рулон полотенец. Сначала не хотел брать, тащиться со всем этим, без того был нагружен под завязку разными бытовыми средствами для наведения чистоты, посудой, двумя пакетами постельного белья, чайником и прочими необходимыми мне — горе-новосёлу — вещами.
По-быстрому расправившись с двумя беляшами, купленными по дороге, я приступил к уборке: помыл окна, пол, навёл относительный порядок в ванной и на кухне. С туалетом всё оказалось сложнее: унитаз было проще заменить, чем очистить. Решил, что подумаю об этом потом: до пяти часов нужно хотя бы приблизительно привести своё новое жилище в удобоваримый вид.
Старый засаленный стол на кухне, как и холодильник, плиту и мойку проще было выбросить, но с чужой «мебелью» так нельзя. Пришлось отскребать и отдраивать, насколько хватило сил и терпения. Как я ни старался, «зеркальной» чистоты не получилось, в итоге накрыл столешницу клеёнкой с рисунком «шахматная доска», и такой же кусок клеёнки прибил гвоздями с широкими шляпками над столом: старые, забрызганные жиром и прочими следами жизнедеятельности бывших постояльцев обои не выдерживали никакой критики. Столько матов эта квартира, наверное, не слышала со времён её постройки.
Наконец последний этап: застелил кровать чистым бельём, сверху накрыл новым пледом в сине-зелёную клетку, рассовал одежду по вешалкам и полкам, убрал, не распаковывая, коробки с книгами в угол за шкаф, ещё раз прошёлся со шваброй по комнате и, присев на подоконник, придирчиво осмотрел дело своих рук.
Комната впервые за много лет озарилась солнечным светом, ранее не имеющим возможности пробиться через спрессованную пыль немытых окон. И хотя обои теперь, при свете солнечных лучей, выглядели ещё более мрачно, я всё равно был удовлетворён проделанной работой: комната стала более менее походить на жилую, а не заброшенный сарай. То есть, в принципе, какое-то время в ней жить было можно. Задерживаться в этой «первобытной берлоге», именуемой благоустроенной квартирой, я надолго не собирался.
Пока занимался уборкой, думал о Пашке и о Глебе, конечно, тоже. Я переживал за него, и было неприятно сознавать, что судьба в очередной раз поставила меня «раком»: опять оказался мудаком. Вот почему так получается: стремишься вроде бы к хорошему, стараешься как-то наладить свою разваленную жизнь, а в итоге — всё та же лажа, и опять из-за тебя кто-то страдает. И опять нужно заново начинать строить свою жизнь. Неужели так будет всегда? Нет! Я очень рассчитывал, что в этот раз всё будет окончательно и бесповоротно. Моё место было возле Пашки. Я ещё не знал, что и как будет, всё это пока представлялось мне расплывчатым и туманным, но я точно знал, что буду рядом с ним. Пусть пока не вместе, но рядом. Другой жизни для себя я не хотел и не представлял.
До встречи с Пашкой оставалось около полутора часов. Я ещё раз сходил в магазин, теперь уже за продуктами. Купил только самое необходимое, чтобы приготовить на скорую руку завтрак, да вечером попить чай с парой бутербродов. Принял душ и набрал Пашку:
— Привет!
— О, привет! Ты как раз вовремя: только что последняя лекция закончилась. Ну ты как, свободен?
— Да, и жду ваших дальнейших распоряжений, босс! — я хохотнул в трубку.
— Хох! Слышу иронию в вашем голосе, sir! До «босса» ещё не дорос, но очень надеюсь когда-нибудь им стать. Пойдёшь в заместители? Постараюсь угнетать не сильно, а если придётся тебя убить, то обещаю сделать это быстро и не больно.
Пашка тоже был явно настроен на шуточный лад. Его хорошее настроение меня обрадовало и окрылило. Похохмить мы и раньше любили, но это было так давно! Наш диалог вновь напомнил мне те далёкие времена, где Пашка был язвительным задохликом с ядовитой ухмылкой на лице, с торчащими во все стороны белыми вихрами, в старой растянутой футболке и убитых сандалетах. И это воспоминание просто взрывало фейерверками мой мозг и прокатывалось мурашками по всему позвоночнику. А волнение начинало концентрироваться жаром в одном месте, вызывая совершенно уже неуместные сейчас воспоминания и ощущения. Опять во мне начинал просыпаться сексуальный маньяк. Впрочем, маньяка этого интересовала только одна жертва — из семейства сусликовых — моё наваждение, моя любовь и боль.
— Звучит заманчиво! Всю жизнь мечтал умереть посреди непаханной целины от удара треногой по голове.
— Ну вот, и ты туда же. Далась вам всем эта тренога! Слишком узко ты представляешь себе мою профессию.
Дальше я уже не встревал: Пашку, что называется, понесло. Я минут пятнадцать, не переставая улыбаться, слушал уже в который раз, в чём заключаются задачи и стремления Павла Снегова — будущего специалиста в области аэрокосмических съёмок с целью создания топографических и специальных карт Земли и других небесных тел, и как он будет осуществлять эти самые задачи. Я бы слушал его и дольше, как арию в исполнении любимого тенора, но он сам себя прервал, замолчав на полуслове:
— Блин, я опять завёлся… А ты чё молчишь? Давно бы уже сказал, что мне пора заткнуться. Поди, стоишь там и угораешь над свихнувшимся придурком-фанатиком. Признайся честно, ведь так?
— Ничего подобного! Мне всегда интересно тебя слушать. Может, я не всё понимаю, но очень рад, что ты выбрал профессию по душе, — сказал я на полном серьёзе, а потом не сдержался и добавил с шутливой ехидцей:
— Обещаю, что за треногой буду ухаживать, как за любимой лошадью.
— Ой-ой! Я ещё подумаю, прежде чем тебе её доверить, — вторил мне Пашка, а потом, фыркнув, добавил:
— Марио, если меня начинает «заносить», и я в сто сорок девятый раз принимаюсь рассказывать на кого учусь, схватывается за голову и со стоном: «О, Боже мой, опять! Oh, Santa Madre di Dio!»* убегает в другую комнату от меня подальше, как от больного психа. А отец только посмеивается. Но он рад за меня, хотя я знаю: втайне мечтал, что тоже, как и он, буду юристом.
Тут Пашка опять хмыкнул:
— Представляю себя адвокатом… Зал вместе с присяжными уснули бы от моей изнурительной речи. А судьи вынесли оправдательный приговор подсудимому, только чтобы я поскорей заткнулся.
Мы ещё похохмили и посмеялись на эту тему и я, вкратце объяснив, почему поменял квартиру (наврал, что хозяева отказали в аренде) и назвав Пашке свой новый адрес, стал собираться. Чем мы будем заниматься, он так и не сказал, только загадочно пообещал, что скучно не будет.
Пашка изъявил желание посмотреть мои новые апартаменты. Я был не против, хотя, если честно, испытывал некоторое смущение. Но, с другой стороны, это было, хотя и очень запущенное, но вполне сносное жильё для обычного среднестатистического московского студента. Была бы крыша над головой, а остальное не так уж и важно.
— Да-а, квартирка, прямо скажем, аховая! Наверное, за свою жизнь многое повидала.
Пашка хмыкнул и провёл пальчиком по паутине трещин от приличной вмятины в стене рядом с кроватью:
— Это что, неравный бой в войне с клопами или кто-то соседям напоминал, что пора баиньки?
Я тоже хмыкнул:
— Скорей, борьба с тараканами. Я тут их кучу вымел, правда, живых не встречал, видимо, умерли от голода. Но дихлофосом всё же прошёлся на всякий случай, хрен знает, вдруг ко мне от соседей побегут. Дом-то старый, ещё хрущёвской постройки.
— Надо же, а я думал, что все тараканы уже исчезли, как вид. Я даже не помню, как они вживую выглядят. Неужели ещё есть у кого-то?
— Это ты у Марио своего узнай. Думаю, в его ресторанах с ними постоянно борются. Место-то хлебное.
— Э, нет! У Марио их точно нету. Он бы тогда сам лично прикончил шеф-повара вместе с его командой, потом оживил и прикончил ещё раз! У него на кухнях стерильная чистота, как в операционной. Ты просто Марио не знаешь, но сегодня у тебя будет возможность с ним познакомиться, я как раз собирался поехать с тобой к моим. Ты как, ничего не имеешь против?
Честно говоря, я такого не ожидал и был очень удивлён. Но удивлён был приятно: значит для Пашки я уже не просто «земляк»? Он же всех подряд не таскает к своим знакомиться!
Я сильно разволновался: хотелось подойти и прижать к себе моего суслана, уткнуться носом в его ухо и вздохнуть давно забытый, но такой родной запах топлёного молока… Но пока это было лишь моей мечтой.
Как говорится: «Закатайте губу и прижмите прищепкой!»
Расслабляться было ещё рано: для Пашки Тимур Валеев пока что был просто приятелем из города Ключ, и не более того. Мы делали только первые шаги в наших с ним дружеских отношениях. Мне ещё предстояло завоевать его доверие, завоевать самого Пашку. И «ксюш», кстати, тоже ещё никто не отменял. Я даже не знал, насколько серьёзны их отношения. Он почему-то всегда избегал эту тему. Значит, это было слишком личное, о чём можно говорить только с близким другом. А таковым я ещё не был. Воспоминание о Ксюхе было неприятно: кольнуло ревностью и слегка подпортило настроение.
— Эй! Ты где? О чём задумался? Не хочешь ехать к моим? — с беспокойством спросил Пашка. — Не бойся, они не кусаются! С отцом вы знакомы кстати, он рад, что мы с тобой встретились и снова общаемся. А Марио у нас просто замечательный, я уверен, что вы с ним сразу подружитесь. Он о тебе, между прочим, уже спрашивал.
— Ты что, рассказывал про меня? И чего ты там ему наплёл?
Пашка засмеялся:
— Да ничего особенного! Я им рассказал, как мы с тобой в забегаловке у Иванова обедали. И как ты за официантку беспокоился, что её уволили, ну и… вообще.
В общем, он очень хочет с тобой познакомиться. А вино, кстати, то, ивановское, оказалось подделкой — маде ин Италия из подпольного цеха на Малой Арнаутской! Только сам Иванов, скорее всего, об этом даже не подозревает: фуфло он мне бы точно не всучил. С Марио, знаешь ли, в таких делах шутки плохи. Они с отцом просто посмеялись, но Марио отдал бутылку своим экспертам: подпольный винодельный цех — это не шутки, кому-то сильно не поздоровится.
Тут раздался рингтон мобильного у Пашки в кармане куртки. Я вздрогнул: это была известная романтическая композиция Хулио Иглесиаса, та самая, что была у него раньше, до аварии. Интересно, Пашка это помнил или поставил случайно? Перенести на новый со старого он не мог: его мобильник тогда разбился. Может, тётя Нина ему сказала? Спросить? Нет. Не сегодня. Вдруг ему будет неприятно это упоминание? Только настроение испорчу и вообще — всё испорчу. Лучше в другой раз, когда станем поближе. Сейчас ещё рано — не время! Пусть всё идёт, как идёт. Не буду торопить события.
— О, Марио! — пояснил он, взглянув на дисплей. — Алло, Марио?
— …
— Нет, просто зашёл за Тёмой, и немного задержались. Осматривал его новую квартиру.
— …
— Да какой купил? Он же студент. Новую снял. Ладно, мы скоро. Уже выезжаем.
— …
— Ага, до встречи!
Постояв в пробке на МКАДе не более получаса, мы за час с небольшим добрались до дачного посёлка, где проживали Пашкины родственники, ну, или правильней сказать — Пашкин отец и его муж Марио, то есть, получается, Пашкин мачех, если перевести слово «мачеха» в мужской род.
«А что? Раз бывают мачехи женского рода, то и мачехи мужского тоже должны быть! Фух! Кажется у меня мозги малость подплавились, пока стояли в пробке. Чёт я гоню — мачехи и мачехи! Дорассуждался! Хорошо, что Пашка «не слышит» моих «рассуждений». Мудрая сова, блин! Почему сова? Я же мальчик, значит — мудрый сов! Боже, не-е-ет! Хватит! Как ты, мудрый, бля, сов, по русскому ЕГЭ сдал с такими познаниями? Мудрый ты дятел!»
От своих «мудрых» мыслей я совсем разнервничался: начал бояться того, что, увидев Марио, не сдержусь и начну ржать, как последний придурок, и меня выкинут тут же с порога, даже не пригласив пройти в дом. И это было совсем не смешно. Пока мы выезжали с трассы, и Пашка, матерясь вполголоса, выруливал на расхлюпанную просёлочную дорогу, сплошь покрытую полузастывшим крошевом снега пополам с грязью, я сидел и настраивал себя на серьёзный лад. Но как только вспоминал злосчастное «мачех», опять начинал нервно хихикать, давиться и хлюпать носом, сдерживаясь изо всех сил. Кажется, это была уже истерика на фоне нервного срыва. В конце концов, я попросил Пашку остановиться. Он только тогда оторвал напряжённый взгляд от дороги и заметил моё состояние:
— Тём, ты чего? Чё весь красный?
— П-паш, тресни меня по спине, а? Я чёт нервничаю, — сквозь всхлипывания и идиотское кудахтанье вместо хихиканья попросил его.
Пашка молча, больше не спрашивая, со всей дури треснул меня по спине. Как ни странно, но это помогло. Я два раза глубоко вздохнул и выдохнул, высморкался, вытер набежавшие от смеха слёзы и взглянул на ничего не понимающего Пашку:
— Спасибо, сонц! Выручил. Я уже думал, сдохну от смеха.
— А чё было-то с тобой? Чё смеялся? Расскажешь?
— Не-е. Тебе лучше не знать.
— Так! Быстро рассказывай! Я счас умру от любопытства.
И я рассказал: про мачеху и мачеха, про сову и сова и… про дятла.
Два ебаната. Мы ржали всю дорогу и потом, когда въехали в обширную усадьбу, где у дверей нас уже ждали П-пашкины… Ааааааааа! Отец и мачех…
Это было пиздец как стыдно! Мы изо всех сил старались вести себя пристойно. Мы старались не смотреть друг на друга. Но стоило нам увидеть стоявшего на ступеньках рядом с Пашкиным отцом Марио, мы тут же перглянулись — и всё! Я ещё как-то старался держать себя в руках. Здравый смысл подсказывал, что это нихрена ни смешно. И ты, сука, приехал в чужой дом, и оттого, как тебя встретят, зависит твоё будущее, выхухоль ты конченный!
Пашка же вцепился в открытую дверку машины и рыдал, согнувшись пополам. Это что вообще? Массовый психоз? Ну ведь правда, нихера же не смешно!
— Паша, бля, кончай! Нас щас выгонят. Угумм-хм! Тебя н-не знаю, а меня точно!
Владимир Павлович и Марио выжидательно стояли на веранде и озадаченно то переглядывались, то опять смотрели на нас. Между нами было метров двадцать, поэтому не так страшно: всё-таки смеялись не в лицо. Это было бы вообще катастрофой.
Наконец нам немного полегчало. Пашка махнул своим:
— Погодите, мы счас. Чёт переклинило маленько, — и обернулся ко мне, спросив через остатки дурносмеха:
— Ну, ты как, идти можешь?
— Пошли. И всё, кончаем ржать. Неудобно. Ещё скажут, что я на тебя плохо влияю.
— Да ты что! Марио меня смеющимся вообще никогда не видел. Ему это, наверное, в диковинку. Паша смеётся! Даже не удивлюсь, если он нас успел сфотать.
Пашка ещё раз прыснул, но мы уже подошли.
— Паша, кто этот весёлый молодой человек? Немедленно меня с ним познакомь! — с улыбкой глядя на меня, воскликнул Марио.
Пашка не зря говорил, что он замечательный. Это была правда. Я ещё ни разу в жизни не встречал человека, у которого было столько природного обаяния. Он буквально утопил нас в своей улыбке и в какой-то бездонной доброте, льющейся из его тёмно-шоколадных глаз. Я тут же проникся безоговорочной симпатией к этому человеку, и мне было жутко не по себе, что мы, как два идиотских идиота, минут двадцать ржали над ним. Нет, не над ним, конечно, а над этим идиотским словом, пришедшим так некстати в мою идиотскую башку. Не знаю, как Пашке, мне было ужасно неловко перед Марио, да и перед Пашкиным отцом тоже.
— Знакомьтесь. Тёма, это папин супруг — Марио. Марио, это мой друг — Тимур. Пап, ну, а вы с Тимуром знакомы.
— Здравствуйте!
— Добро пожаловать, Тимур! Рад тебя видеть! — с тёплой улыбкой поприветствовал меня Владимир Павлович. — И тебя, охламон, я тоже рад видеть! — потрепал он Пашку по голове.
— Приятно познакомиться, Тимур! — пожал мне руку Марио и повернулся к Пашке:
— Паша, и как долго ты собирался скрывать от нас такого красавца?
— Марио, перестань смущать моего друга. И между прочим, — он уже смотрел на отца, — мы до вас еле добрались: дорога от трассы вообще никакая. Я пару раз чуть в кювет не съехал. Так что идёмте уже в дом. Мы голодные.
Мы шумно зашли в дом. Правда, шумели только Пашка и Марио, то и дело перебрасываясь какими-то своими шуточками и пикировками.
— Ребят, давайте, раздевайтесь, мыть руки и к столу. Правда, есть мы вам много пока не дадим — по бутербродику и в баню. А потом отдохнёте, и будем ужинать: у нас сегодня большая программа на вечер. — громогласно, то и дело подкрепляя сказанное жестами, скомандовал Марио, наконец отвлёкшись от Пашки.
Зря я переживал. Хозяева дома были настолько гостеприимны и доброжелательны, что от моей скованности не осталось и следа. Было тепло и уютно, почти как дома.
После бани, которая, к слову сказать, была просто шикарна, мы ополоснулись в кубе с холодной проточной водой. Я и не думал, что после парилки это может было настолько самое оно. А потом нас ждал смородиновый чай, который очень любил Пашка. Потом был великолепный ужин. И кухня была вовсе не итальянская, а самая обычная — наша, русская: с круглой рассыпчатой картошкой, политой маслом с золотисто-пожаренными кольцами лука, солёными огурцами и помидорами, маринованными опятами, безумно вкусными огромными, с Пашкину ладошку, котлетами, малосольной сёмгой и ещё бог знает какими закусками и приправками. Оказывается, у них в доме всеми хозяйскими делами заправляла домоправительница Зина, которая и делала все заготовки на зиму. Но сегодня её не было в усадьбе, и хозяева застолье готовили сами.
Мы долго сидели за столом, неторопливо разговаривая и поедая все эти вкусности. На десерт нас уже не хватило, хотя Марио настойчиво предлагал попробовать «изумительнейший» хворост в его исполнении, политый медовой глазурью. Но у меня от слова «еда» уже начинал болеть живот. У Пашки, похоже, тоже. Хотя, как помнится, количество съеденного им всегда было в два раза больше моего.
После ужина мы играли в лото. Играли на деньги. Ставка — пятьдесят копеек.
Я сто лет так не веселился. Пашка с Марио спорили до хрипоты отстаивая каждый своё в спорных, по их же мнению, моментах. Я хоть играл первый раз в жизни, но вообще не понимал, о чём тут можно было спорить. Игра была проста и понятна, как три копейки. Но они находили причины, беззлобно переругиваясь и по два раза пересчитывая деньги в банке, отстаивая каждую копейку. Смотреть на это было очень весело. И ужасно мило.
Я всё время ловил себя на том, что постоянно зависаю взглядом на Пашке. Ловил, отводил глаза и… опять смотрел. И опять ловил… и опять отводил, и не мог отвести.
«Мой магнит. Моё мелкое чудовище по имени Пашка. Мой суслик! Я буду осторожен. Я не стану тебя торопить. Я дождусь. И не важно, вспомнишь ты про нас или нет. Ты меня полюбишь. Обязательно! Снова! Потому что я слишком сильно тебя люблю. Так сильно, что ты не сможешь не полюбить в ответ. Я дождусь тебя, Паш! Мы обязательно будем вместе!»
Примечания:
* О, Святая Матерь Божья!