Это и в самом деле был заговор. Только зачинщиком была не моя сестра, зачинщиком была судьба. А люди всего лишь подневольные участники. Бедняга Монтрезор… Он послужил орудием, сам о том не подозревая, а я отдавила ему ногу. Он был так назойлив. (Я даже морщусь, как будто Геро может меня видеть. Но это воспоминание, как назойливый комариный писк. Отмахиваешься, отгоняешь, а он все кружит и кружит, невидимый, но осязаемый и голодный. И какое удовольствие совершить это маленькое, с кровавым следом, смертоубийство.)
Этот господин из числа тех, кто полагает, что женщина — это добыча, которую надо выследить и загнать в клетку. А когда она там окажется, то лаской и угрозами заставить подчиниться. Он был уверен, что победа близка.
Я, сломленная предательством возлюбленного, опозоренная, представлялась ему легкой добычей. Нужно только проявить ловкость и терпение. Слепец! Я пыталась ему объяснить… По мере сил сохраняла спокойствие и была в достаточно мере вежлива. Но он не слышал. Он ничего не слышал!
Мужчины такого склада за нашим «нет» слышат «да». И нам порой приходится действовать безжалостно. Вот и мне пришлось принять меры. (Я склоняюсь низко, низко, так, чтобы губами почти касаться его повлажневших волос. Возможно, мне удастся поделиться своими воспоминаниями, через мой голос они перетекут в его сны, и он увидит всю комичность и нелепость той сцены, мою изящную ловкость и растерянность посрамленного противника. Я хочу похвалиться своим подвигом, будто ребенок, требующий взгляда родителя. И чтобы этот родитель улыбнулся и восхитился.)
Я отдавила ему ногу. Каблуком. Впечатала и провернула. Поверь, я не хотела причинить ему боль, ибо он был виноват только в излишней самоуверенности, но у меня не было иного выбора. Он не слышал меня, не понимал. Вот мне и пришлось прибегнуть… к такому вот, отрезвляющему маневру.
А как же иначе? Я могла бы обойтись с ним гораздо хуже, много хуже… Я замолкаю почти смущённо. И чувствую жар на щеках. Не знаю, стоит ли мне признаваться в том нравоучительном и немного жестоком действии, к которому я намеревалась прибегнуть.
Благодаря своему мужу Антонио я умею постоять за себя. Могу быть безжалостной. Я дитя этого мира, плод королевских опочивален. Я не могу быть другой.
— Но я его пожалела. Знаешь почему? Потому что он и так проиграл. Мне всегда было жаль тех, кто избавляется от иллюзий ценой потерь и страданий. Они, как неудачливые скалолазы, срываются с вершин и приходят к прозрению через боль. И долго потом залечивают раны. Жизнь немилосердный учитель.
Сомневаюсь, однако, что приближённый моего брата избавился от иллюзий с одним лишь вторжением каблука, но неприятное и краткое пробуждение он испытал. За это я ручаюсь. Никогда не забуду его полный недоумения и растерянности взгляд. Смотрел на меня как побитый пес. Что ж, в следующий раз будет более осмотрителен. Я не стала дожидаться, когда он выйдет из замешательства и потребует объяснений или сам попытается что-то объяснить, я удалилась.
Только вот куда? Я не имела представления, в какой части замка нахожусь. Он так искусно увел меня от других гостей, так изящно преследовал и расставлял ловушки, что я совершенно потерялась. Я ничего не знала об этом замке, я была там в первый раз, моя сестра…
Вновь замолкаю. Еще немного, и я произнесла бы имя Клотильды. Свою старшую сводную сестру я встретила в Лувре, после аудиенции у королевы-матери. С первого взгляда я её не узнала. До моего отъезда мы виделись всего лишь раз, да и то мельком. Ей тогда было шестнадцать.
Высокая, белокурая девочка с кожей цвета алебастра. Она стояла рядом с Марией Медичи. Скромно потупилась, ресницы опущены. Изумительно хороша! И сознает это.
Я едва не задохнулась от естественной девичьей зависти. По сравнению с ней я больше напоминала голенастую, веснушчатую индейку.
Меня пренебрежительно оттеснили куда-то в сторону. Я приподнялась на цыпочки и разглядывала дам и кавалеров. Это была помолвка нашей сестры Изабеллы с королем испанским, Филиппом.
Позже я узнала, что королевой Испании должна была стать Клотильда, но Филипп предпочёл четырнадцатилетнюю жизнерадостную Изабеллу.
Клотильда осталась во Франции и стала герцогиней Ангулемской. Я безмолвно ею любовалась. Какая же она красавица! Волосы, будто китайский шелк, струятся и сверкают на солнце, глаза ясные, серые, с голубоватой поволокой. Кожа почти прозрачная, подсвеченная изнутри розовым. Фигура как у сильфиды.
Мне казалось, что ей достаточно сделать шаг, и она взлетит. Так она была стройна и грациозна. В мою сторону она и взгляда не бросила.
Кто я? Дитя порока, бастард. Моя участь исчезнуть, скрывая позор. Я и вообразить не могла, что встречусь с ней вновь. Что же с ней случилось? Что за чудовищная метаморфоза?
Нет, она по-прежнему красива. Даже еще более хороша, чем была в юности. Тогда она была подростком, полураспустившимся, бледным цветком. А сейчас она женщина в апогее красоты. Мужчины должны сходить от неё с ума. Ей ничего не стоит завладеть любым из них, очаровать, пленить, соблазнить.
Почему же ей показалось предпочтительней измучить и запугать? До сих пор теряюсь в догадках. Когда-нибудь я задам ей этот вопрос. Или ему.
Но не сейчас. В ближайшие дни или месяцы её имя будет оставаться под запретом, будто имя демона.
— Так вот, было темно, но я слышала звуки скрипок и голоса, но как вернуться обратно? Я блуждала в темноте, натыкалась на лестницы и косяки, по пути дергала все двери. Некоторые из них были заперты, за некоторые я ступить не решалась. По дороге мне не встретилось ни души, будто эта часть замка вся вымерла. Ни шороха, ни звука.
И вдруг — шаги. Первой была мысль, что упрямец не усвоил урок и преследует меня. Я поспешила укрыться за какой-то дверью, которая, к счастью, оказалась открытой. Бесшумно затворив дверь, я долго прислушивалась. Но шаги стихли. Возможно, это был не он. Это был кто-то другой, мне незнакомый, безымянный пособник судьбы.
Без этих шагов за спиной я не скрылась бы в кабинете, прошла бы мимо. Когда мои глаза привыкли к темноте, я догадалась, где нахожусь. Разглядела огромный стол, кресло с высокой спинкой, связку перьев, разложенные бумаги. Несколько часов назад я была в этой комнате. Мне понадобилось написать несколько строк своему управляющему, и придворная дама привела меня сюда, в рабочий кабинет…
Я даже сидела за этим столом. Теперь я знала, где нахожусь. Чего же я ждала? Почему медлила? Мне следовало воспользоваться этим знанием и немедленно уйти. Но что-то мне мешало, что-то удерживало меня. Что-то неосязаемое, необъяснимое.
Я стояла на перекрестке, но ничего не знала об этом. Только смутное беспокойство. Что я делаю здесь? Что? Ответа на вопрос я не находила, но и уйти не могла. А уйти следовало. Если кто-то меня застанет, наедине с хозяйскими письмами…
Я приняла решение и повернулась к двери, но тут… Тут я увидела свет. Во время своего дневного посещения я запомнила гобелены. И примерное их расположение. Все стены увешаны гобеленами. Их было двенадцать.
Они представляли собой иллюстрации к библейским сюжетам. Это я хорошо запомнила. Потому что гобелены были восхитительны. Моя бабка Мария д’Антраг знала в них толк, и я от неё кое-чему научилась.
Ковры были живописней и ярче, чем картины. Иаков с Рахилью у колодца, Авраам с тремя мужами, два ангела, пришедшие к Лоту.
И ещё там был Иосиф с женой Потифара. Прекрасный, юный Иосиф… Невинный юноша, обманом проданный в рабство.
Именно за этим гобеленом был свет. Тонкая, едва различимая полоска. Будто связующая золотая нить. Связь времен и событий. Тайный знак.
Я сразу догадалась, что там дверь. Обычная уловка, к которой прибегают в наше неспокойное время. Скрытый за шпалерой потайной ход. В доме моей матери был такой же. И в доме моего дяди. В королевском кабинете в Фонтенбло и в Лувре. Во дворцах подобный лаз мог привести к государственной тайне. Но куда он мог привести здесь?
Это была не моя тайна. И я не имела права в нее вторгаться. Но я опять слышала шаги. Видимо, судьба решила меня подтолкнуть. Уж слишком долго я размышляла. А тут еще засомневалась. Моя тайна, не моя…
Могла и отступить из щепетильности. Но звук шагов подтолкнул меня к действиям. Я откинула гобелен и в самом деле обнаружила дверь. За ней полуосвещенный коридор. Три или четыре масляных светильника вдоль стен. И пол, устланный мягким ковром, который совершенно скрадывал звуки.
Шаг становился бесшумным. Следовательно, рассудила я, кто-то не желает быть услышанным. Для чего? Подслушивать? Подглядывать? Мне стало любопытно.
Нет, это слабо сказано. Нестерпимо любопытно! До дрожи, до судорог. Я испытывала мучительную жажду, и утолить её было крайне необходимо. Я переступила порог и пошла вперед.
И любопытство по непонятной причине сошло на «нет». Ни винтовой лестницы, ни лязгающих засовов. Несколько разочарованная, я предположила, что окажусь в другом крыле замка. Еще один привычный маневр. Запасной выход на случай осады или покушения. Хозяйка дома предусмотрительна.
Вот ещё одна дверь. Скорей всего ведет на черную лестницу. Или прямиком в пиршественный зал. Вот будет потеха. Я пройду сквозь стену и окажусь среди гостей. Последуют восторженные и удивленные возгласы. Меня, без сомнения уже считают похищенной, а я предстану невредимой в неколебимом целомудрии.
Но за второй дверью было тихо, и я снова прислушалась. Ни шороха, ни шагов. Я нажала бронзовую ручку. Она плавно и совершенно беззвучно ушла вниз, но в самой двери щелкнул какой-то рычажок. Никакой лестницы по ту сторону не оказалось.
Была комната, тёмная. В противоположной стене — дверь, но закрыта неплотно, и там за ней горели свечи. В камине потрескивали дрова.
Комната, в которой я оказалась, была похожа на спальню. Первое, что пришло в голову, это спальня кого-то из гостей. Апартаменты, соединенные с кабинетом хозяйки потайным ходом. Очень удобно. Встречи тайком, секретные переговоры. И моя деликатность не помешала мне это обнаружить.
Оставалось заглянуть в освещенную дверь и выяснить все до конца. Я заглянула туда. И там… там я увидела тебя. У меня вновь перехватывает горло.
Я говорю уже больше трех часов и чувствую сухость. Внутри болезненная, неприятная щекотка. Только вряд ли причина в перенапряжении связок, дыхание обрывается от воспоминаний.
Потому что я вновь переживаю каждый свой шаг, каждый вздох, каждое движение и даже каждую мысль, которая билась в висок. Я возвращаюсь в прошлое, в тело самой себя, той далекой, прежней, уже не узнаваемой, все еще крадущейся в темноте, с вытянутой шеей, с дрожью в коленях, с замершим сердцем.
Я чувствую то же колебание и неустойчивость шага, ту же обманчивую мягкость ковра и тишину нетопленной комнаты. Вижу полуоткрытую створку двери и движущиеся за ней тени. Это от сквозняка пляшут лепестки пламени.
Я помню, как задержала дыхание и прошла несколько шагов, приподнявшись на цыпочки. Там, в освещенной комнате, кто-то был. Я слышала шорох и шелест бумаг. Звук отодвигаемого кресла.
Страха я не испытывала, только неловкость. Ибо сознавала, что нарушила чьи-то границы. Но отступать было поздно, я вышла на свет. Так как я довольно долгое время пребывала в темноте, то не сразу сообразила, где нахожусь.
Передо мной возник молодой мужчина и, не говоря ни слова, почтительно склонился, даже опустился на одно колено. Он коснулся губами краешка моего платья и чуть слышно произнес приветствие.
Я не испугалась и даже не смутилась. Я была уверена, что это розыгрыш. Клотильда, похоже, задалась целью излечить мои сердечные раны. Сначала маркиз де ла Валет, затем граф Монтрезор, теперь ещё один, мне неизвестный, призван в эту когорту утешителей. Вероятно, его намеренно скрывали.
Молодой человек всё ещё склонялся передо мной, и я не видела его лица. Только черные шелковистые волосы и чуть заметный пробор. Когда он тихо произнес: «Ваше высочество», я поддержала игру и ответила что-то игривое, бессмысленное, на что обязывал и давал право этикет, в ответ ожидая нечто зеркально-схожее. Как бывает принято в подобной игре. Комплимент, любезность, затуманенный взгляд.
Но случилось прямо противоположное. Он взглянул на меня и сразу поднялся. Поспешно отступил. Даже отпрянул. В глазах не удивление, а страх! Настоящий страх. Глубинный, животный. Будто я не женщина, а призрак.
Я, в свою очередь, тоже смотрела на него. Он был очень бледен и очень красив. Чуть больше двадцати лет. Черные как смоль волосы, овал лица и скулы как на портретах испанской знати. Глаза почти скрыты за тенью скатившихся на лоб прядей. Подбородок упрямый, рот чувственный и прекрасный. На придворного не похож, ибо любой из придворных в Италии и во Франции с лёгкостью вышел бы из подобной ситуации. А он смущён, странно, неестественно смущён.
Он не попытался смягчить неловкость, не обратил свой первый порыв, свой ужас, в неуместную шутку. Напротив, довольно грубо спросил, кто я и как я здесь оказалась, а затем, без объяснений и вопросов, потребовал, чтобы я ушла.
Вот так прямо и сказал: «Уходите». Сказал глухо и враждебно, с тем же пугающим взглядом исподлобья. Его глаза, почти неразличимые, сверкали как у настороженного зверя. «Уходите» — повторил он. В его голосе мне послышалась мольба.
Будь у меня чуть больше времени, я бы огляделась, освоилась и повела бы себя более достойно, придумала бы ответ, который наказал бы его за грубость. Но времени у меня не было.
События развилась слишком стремительно, я теряла равновесие и балансировала, как неопытный юнга на вантах. Резкий порыв ветра, корабль кренится, и босые ноги уже болтаются в воздухе. Я чувствовала пропасть под ногами и далекую недосягаемую палубу. Меня охватил гнев, я бросилась прочь, к потайной двери, в полутемную комнату, но мой побег не удался. Я шарила по стене в поисках рычага или петли. Да где же она, эта дверь? Как её открыть?
Но дверь не находилась. Стена казалась сплошной. Под рукой только мягкая шерстяная обивка и каменная неровность. Ни замка, ни скважины. Что же это? Ловушка? Но если он гонит меня, зачем препятствовать?
Мне ничего не оставалось, как вернуться в комнату и требовать объяснений. Он стоял там же, такой же настороженный, красивый и бледный. Только на лице вместо тревоги и замешательства, печаль. Когда я вошла, он машинально отвел со лба пряди, поднял голову, и я увидела его глаза…
Прежде они были в тени. Комната была освещена неярко, несколько свечей и пламя камина. Его глаза я только угадывала в темных впадинах под полумаской ресниц, замечала недобрый блеск. Он избегал встречаться со мной взглядом. А тут, ошеломлённый, забылся.
Цвет его глаз я не различала, видела только застывшую в них муку. Нехороший взгляд. Холодный и отчаянный одновременно. Господи, да что это с ним? Почему он так смотрит? Будто с его губ сейчас сорвется крик…