На канале «GalaxiZwei» шел экстренный выпуск новостей. Уже третий за последние сутки.
Валентин Скуратов, шеф службы безопасности «DEX-company» и, как он подозревал, шеф почти бывший, мрачно смотрел на голоэкран. Там бойкая репортерша, они там на «GalaxiZwei» все бойкие, даже слишком, брала интервью у какого-то легавого, судя по знакам отличия, мелкой сошки — патрульного. Легавый показался Скуратову знакомым. Узкоглазый и желтолицый. Ну так и есть — Унылый Роджер, ссученный. Вот же падла желтопузая.
— Господин Сакаи, расскажите, как вы обнаружили обломки корвета?
— Мы патрулировали сектор 32-80. Там в это время бывает неспокойно. На Карнавале проходят уже ставшие традиционными гонки на легких транспортниках. И всякое случается. Нет, крупных происшествий, с десятками жертв, угонами кораблей, ограблениями зафиксировано не было. Стоит отметить высокий профессионализм устроителей гонок, да и сами участники строго придерживаются установленных правил во избежание административных и уголовных правонарушений. Но, как вы сами понимаете, от случайностей никто не застрахован, да и мелкого хулиганства избежать не удастся. Вот и отправляют патрули из близлежащих секторов для усиления карнавальских органов правопорядка.
— И как мы убедились по дальнейшим событиям, меры были приняты своевременно.
— Именно, — подтвердил Сакаи. — Мы получили сигнал от анонимного транспортника, ставшего невольным свидетелем катастрофы. Согласно поступившим данным, какой-то довольно крупный корабль, предположительной корвет-перехватчик, столкнулся с неопознанным космическим объектом, в результате чего потерпел крушение.
— Скажите, есть предположения, что это был за объект? — задала вопрос журналистка.
— К сожалению, следствие пока не располагает достоверной информацией. На обломках корвета не обнаружено воздействия какого бы то ни было оружия, ни лазерного, ни плазменного, ни импульсного, ни устаревшего ядерного. Ничего, что помогло бы нам выявить причину гибели корвета.
—Но столкновение все же имело место?
— Да, в этом нет никаких сомнений. Корвет распался на куски в результате столкновения с очень крупным объектом. Предположительно, это был астероид.
— Но следствие еще не закончено?
— Разумеется, нет. Следствие продолжается. У представителей федерального бюро, прибывших с Земли, есть очень много вопросов.
— Спасибо, господин Сакаи, что ответили на наши вопросы. — Репортерша повернулась к зрителям. — Неожиданная и таинственная гибель владельца «DEX-company» Найджела Бозгурда породила множество всевозможных версий и гипотез. Базовый принцип нашего канала исключает участие в беспредметных и бездоказательных рассуждениях на тему спорную и трагическую. Мы даем в эфир только факты и безупречные доказательства. В нашем следующем выпуске новостей вы узнаете, кто на самом деле скрывался за именем Найджела Бозгурда и каким образом этот кто-то стал держателем контрольного пакета акций одной из самых могущественных корпораций галактики. Оставайтесь с нами.
Скуратов выключил головизор. Суки. Вот же суки. Анонимный транспортник… Как же! Знает он этот транспортник. Долбаный «Мозгоед». И капитаном этот упертый старшина. Сергей в тот сектор за ним ломанулся. Двух кибер-кукол ловить. И Джонсон хорош… Отморозок. После того как облажался на Геральдике, решил репутацию подправить — метнулся за кибер-девкой, сиделкой инвалида. Ну ликвидировал девку. Так вали оттуда. Нет! Решил еще сотню косарей наварить — завалить недоумков мозгоедовских. И Сергея на авантюру уговорил. У него, видите ли, план. Карнавал это не Геральдика. Тут кибераспереть как два пальца…
При воспоминании о провале на Геральдике Скуратов помрачнел еще больше. Тут как ни крути, есть и его копейка. Недооценил. Не рассчитал. Баба ведь. Всего лишь баба. Бабы, они какие? Слабые, истеричные, капризные. И мозги у них на раскоряку. Логики никакой. Одни гормоны. ПМС, тьфу… Кто ж знал, что эта Корделия окажется холодной и расчетливой стервой? Без капли эмоций. Будто сама киборг. Скуратов слышал, что такие, с мозгами в правильной позиции, все же встречаются, но редко. Крайне редко. Одна на миллион. И вот повезло. Нарвался. Говорил он Сергею, говорил. Не связывайся с этой бабой! Не связывайся. Других хватает. И глупеньких, и молоденьких, и с буферами и без. Только плати! Так нет, ему эта понадобилась! Не первой молодости и фасад так себе. С такой подругой, сказал, всю галактику раком поставить можно. Ну и кто кого поставил? Подруга и поставила. А теперь капусту стрижет.
У «GalaxiZwei» полный эксклюзив. Скуратов узнавал. Рейтинги бешеные. И это они только начали! Подают информацию дозированно, с повышением градуса, с каждым новым выпуском подбрасывая факты и поддерживая интригу. Суки!
Скуратов в бессильной ярости ударил кулаком по подлокотнику. Как же он эту стерву не просчитал? Чем думал? Достаточно же было в ее досье заглянуть. Там же черным по белому написано — осторожно, самка пустынного крапчатого богомола. Сожрет! Вот и сожрала. Эх, Сергей, Сергей… Уйти от космодесанта, легавых, тайных агентов, киллеров, подельников, предателей — и погореть на какой-то бабе. Правильно говорил киношный горбун: Кабаки и бабы доведут до цугундера. Вот и довели. С нар бы вытащили, из шахт метановых выдернули. Есть свои люди. Купили бы, запугали. А вот с того света… Эх, так глупо. И дело теперь рухнет. Через час эти сучьи дети с «GalaxiZwei» на всю галактику прозвонят, что Бозгурд никакой не Бозгурд, уважаемый бизнесмен, а беглый пират Сергей Волков, Ржавый волк. И корпорация рухнет.
Дверь распахнулась, и в кабинет ворвался Анатолий. Глаза безумные, щегольской костюмчик в пятнах.
— Валентин, это правда? То, что я слышал… что брат это… того?
— Правда, — процедил Скуратов.
Анатолий сел, расслабил галстук, снял. Тряпица не из дешевых. Единиц двести. Скуратов никогда этого не понимал.
Пижон.
— Выпить есть?
— Вон в баре.
Волков младший схватил первую попавшуюся пузатую бутылку. Бренди. Отвинтил крышку и жадно хлебнул.
— Что делать-то? — спросил он.
— Сухари сушить, — буркнул Скуратов. — Херово все, Толик. Они выловили труп твоего брата и сравнили ДНК. Песец нам всем. Зверек такой пушной, беленький, на Земле обитал. Пока на шубы для богатых сучек не пустили.
— Так делать-то что? — взвизгнул Анатолий. — Хули ты мне про зверей втираешь? Дело говори!
— А сам не втыкаешь? Сматываться надо. Ноги щупать! Бумаги уже вниз поползли. Инвесторы, слизни бесхребетные, уже кипишуют. Еще один выпуск новостей, и все побегут. Как крысы побегут. Бери всю наличку и сматывайся.
— А мой дом на Вероне? Мой дом! Он же лимон стоит!
— На х… дом! Нет у тебя дома. На киче твой дом. Загони первому, кто баблаотстегнет. Хоть за червонец. Нашим всем скажи.
— А потом что?
— Заляжем на дно. Отсидимся. Не впервой.
***
В головном офисе холдинга «МедиаТраст» на Новой Москве, в просторном кабинете перед четырьмя голоэкранами расположились Корделия Трастамара и заместитель по финансам Марк Фицрой. На голомониторы в режиме онлайн поступали сводки с четырех всегалактических бирж: новотокийской, новолондонской, новопекинской и новопетербургской.
Все эти огромные торговые площадки давно не нуждались в присутствии живых трейдеров, так как все операции осуществлялись через искинов, но по установившейся много лет назад традиции купля-продажа ценных бумаг, для большей зрелищности и драматизма, якобы проходила с участием людей — брокеров, которые не принимали настоящих решений, а только их изображали — шумели, галдели, рвали на себе галстуки, строили рожи и обменивались специфически знаками. Это немного оживляло процесс торгов и придавало происходящему некоторую человечность, так как, при отсутствии в помещении людей, в цифровом безмолвии, протекающие трансакции имели бы сходство с хладнокровным убийством. Или казнью. Той, что происходило прямо сейчас. На вирт-мониторы поступала прямая трансляция крушения «DEX-company».
Каждую минуту акции теряли по одному пункту. Как субтитр к разворачивающейся драме ежесекундно вылетала красная надпись: Sell! Sell! Корделия краем глаза отслеживала бегущую ленту котировок. На огромных часах отражались оставшиеся до финального гонга минуты. Пятьдесят пять минут до окончания торгов на новотокийской бирже, услугами которой пользовались компании, работающие в сфере кибер— и нанотехнологий. Именно там «DEX-company» всегда размещала свои акции. На прочих биржах доля этих акций была невелика.
— Когда начнем? — спросил Марк.
Он сильно нервничал и курил уже пятую сигарету. Корделия казалась совершенно невозмутимой.
— Рано еще. Центральный Галактический успеет сунуться, если заметит встречное движение. А нам это не надо. Будем покупать в яме.
— А разве…
— Нет, еще нет. Еще упадут. Вот смотри.
Полчаса назад на канале «GalaxiZwei» вышел очередной новостной блок, посвященный расследованию гибели владельца «DEX-company». Были обнародованы результаты экспертизы ДНК и установлена тождественность Найджела Бозгурда и беглого пирата Ржавого Волка. Так же был упомянут брат Волкова Анатолий, занимающий должность главного маркетолога компании.
Реакция рынка последовала незамедлительно — держатели акций принялись спешно избавляться от своих токсичных портфелей. «DEX-company» тянула за собой и своих смежников, более мелкие фирмы, состоявшие с «DEX-company» в товарном взаимодействии.
«Прошу прощения, ничем помочь не могу», подумала Корделия. «Вы знали, с кем заключали контракты».
Цифры на вирт-табло сменились — 47 минут до закрытия биржи. Стоимость акций ниже номинала. Как говорили в прежние, докомпьютерные времена, акции стоили дешевле бумаги, на которой были напечатаны.
— Вот теперь пора, — сказала Корделия, активируя комм, передающий сигнал на терминал трейдеров. — Работаем. Даем заявку.
Тревожный, красный мерцающий субтитр сменился на зеленый: Buy. Еще с четверть часа акции продолжали катиться к нулевой отметке, грозя уйти в минус.
— Скоро за них еще и приплачивать начнут, — усмехнулся Фицрой.
— Не исключено. Кто откроет нам кредит, если не хватит собственных средств?
— JP Morgan, FJ Financial Group и HS Holdings. Их кредитные комитеты на связи с нашим головным офисом. Все договоренности по кредитам, процентам и срокам достигнуты. Остается сказать «да» или «нет». Если говорим «да», вы ставите свою подпись, и они немедленно осуществляют трансфер требуемой суммы. Если «нет», то нет… Они приняли все наши условие. У нас идеальная кредитная история. Вернее, ее нет.
— Постараемся обойтись своими средствами. Разрешаю воспользоваться моим личным счетом. И не надо на меня так смотреть. Я когда-нибудь ошибалась? Мы все отыграем и окажемся в плюсе. Обещаю.
Фицрою полагалось бы изумиться или даже встревожиться — уж слишком беспечно рассуждает Корделия, слишком безрассудно повышает ставки. Холдинг «МедиаТраст» — величина на рынке не последняя, общая капитализация тянет на полмиллиарда, но по сравнению с «DEX-company» мелковат, чтобы произвести поглощение. В настоящий момент холдинг пытается сожрать добычу, превосходящую хищника раза в два. К тому же добычу чужеродную.
Марк мог бы еще понять, если бы Корделия затеяла поглощение «Gala MediaGroup» или «Gala Music Corporation», но почему она выбрала корпорацию, производящую киборгов? Неужели из-за того худенького русоволосого паренька, которого она привезла с собой с Геральдики? Кто-то сказал Фицрою, что этот паренек… киборг. Чему Фицрой не поверил. Ну какой киборг? Что он, киборгов не видел? В доме его матери много лет «жила» Mary. Был киборг-садовник, затем, когда матери стало трудно ходить, они обзавелись еще одним киборгом — сиделкой. Можно было и человека нанять, но мать пожелала именно киборга. «У них всегда настроение хорошее. И не украдут ничего». В службе безопасности холдинга тоже были киборги — два DEX’а и Bond.
Он наблюдал за пареньком. Ничего не увидел. Ну да, ведет себя немного скованно, по большей части молчит. Так любой на его месте, в незнакомой обстановке, вел бы себя именно так. Если не киборг, то в каком статусе этот парень? Впрочем, никому не пришло в голову задавать Корделии вопросы. Даже если он… киборг.
У них среди сотрудников это как-то не принято — распространять слухи, сплетничать и злословить. Так повелось с самого начала. Каждый сам решал, выносить ему на суд общественности свои неурядицы или хранить молчание. Конечно, время от времени новенькие пытались возродить привычную им линию поведения, задавая неуместные вопросы или пускаясь в предположения, но их активность быстро сходила на нет, не обретая поддержки. Например, одна юная редакторша, очень перспективная, с хорошими рекомендациями, в первый же день работы попыталась выведать у коллег, правда ли, что у госпожи Трастамара за все 15 лет вдовства не было ни одного серьезного увлечения. В ответ у нее вежливо поинтересовались, как подобные сведения согласуются с ее редакторскими обязанностями. Девушка смутилась и больше вопросов не задавала. «На работе мы работаем», сказала как-то выпускающий редактор музыкальных программ Анжелина Крейг, «а что мы делаем в спальне под одеялом — никого не касается».
Вот почему этого русоволосого паренька, что вышел вслед за Корделией из флайера (и которого она потом взяла за руку, будто он мог потеряться), приняли как явление вполне рядовое. Ну парень и парень. Никому не мешает. Хотя слух о том, что он киборг, все-таки просочился. Опровергнут не был, но и подтверждения не получил.
Фицрой за этим юным незнакомцем наблюдал — Корделия называла его Мартином — пытаясь определить, есть ли доля истины в этом слухе, но никаких прямых доказательств так и не обнаружил. Только косвенные.
С чего вдруг началась эта война с «DEX-company»? Сначала Корделия довольное долгое время провела на Геральдике, чего раньше никогда не делала, предпочитая заниматься делами холдинга лично, а не дистанционно. Потом с ходу, едва переступив порог кабинета, созвала совещание и заявила, что у них будет полный эксклюзив на освещение гибели владельца «DEX-company», добавив, что у нее есть поистине убойные материалы на эту тему. Вместе с Корделией на Новую Москву прибыла странная хамоватая девица, назвавшаяся Кирой Тиммонс, с которой предполагалось сделать несколько интервью, а так же ток-шоу, где экспертами выступят известные киберпрограммисты, психологи, социологи, биоинженеры и еще космос знает кто.
Дымбовски сначала растерялся, пытался задавать вопросы, высказывать соображения, призывать к рассудительности, так как происходящее казалось, мягко говоря, рискованной авантюрой. Но Корделия будто не слышала. Тем более что эта авантюра начала конвертироваться в бешеные рейтинги, в предложения от других каналов о совместном хорошо оплачиваемом участии, а стоимость рекламного времени взлетела до небес. Фицрой вынужден был признать, что Корделия обратила в прибыль очередной безумный проект. Хотя следующее безумие, покупка акций «DEX-company», очень быстро затмило предыдущее.
Наблюдая, как растет процент приобретаемых акций, Фицрой как бы невзначай заметил:
— Боюсь даже представить тот проступок, за который бедняга Бозгурд так полновесно расплачивается. Даже пираты такого не заслуживают.
Это было подано как шутка. Но Корделия не улыбнулась и холодно ответила:
— Этот бедняга прислал в мой дом головорезов с глушилками. Даже для пирата это слишком.
Других вопросов Фицрой не задавал. Когда прозвучал сигнал к закрытию биржи, холдингу принадлежало 53% акций «DEX-company».
***
Когда Корделия вернулась в свою просторную квартиру на 7-й авеню, поручив юридическому отделу завершить все формальности, она застала Мартина на кухне. Он прилежно готовил ужин. Так как хозяйка строго настрого запретила выходить из дома, делать заказы онлайн и вообще поддерживать связь с внешним миром, кулинару любителю пришлось довольствоваться тем набором продуктов, который он обнаружил в холодильнике. К тому же рядом не было верной и заботливой «Жанет», отвечающей на вопросы и подкидывающей учебные видео, а с общедомовым искином, отвечающим за свет и канализацию, киборг сотрудничать отказался. Оставалось полагаться на собственную фантазию и обрывочные знания, полученные на кухне геральдийского дома, сочетая продукты в немыслимых комбинациях.
— Ну ты еще виноградину сверху положи, — вздохнула Корделия, сдерживая улыбку при виде возникшего гастрономического разнообразия.
— А винограда нет, — растерянно ответил Мартин. — Есть ягоды, но у них вкус странный и внутри что-то шевелится. Я подумал, что их лучше отдельно.
— Кулинар ты мой…
— Я сделал что-то не так?
Вот все-таки есть определенные недостатки в том, что киборг считывает малейшие изменения тембра голоса, а следовательно, и настроения.
— Ну что ты, Мартин, все так. Все правильно, все хорошо, получилось немного необычно, но это не страшно. Альфиане, например, трут лимонную пастилу на терке, и ничего. Некоторые находят это пикантным. Ты, кажется, мясо болотного мокреца приправил сиропом сметанного яблока. А почему, собственно, и нет? Это может быть новым словом в кулинарии. Вот даже не знаю теперь, что тебе подарить, обсерваторию или ресторан.
Мартин ей не поверил. Процент не озвучил, обошелся человеческим интерфейсом — движением век, бровей, уголков рта.
— Мартин.
Молчание.
— Мартин.
— Что?
— Я тебя люблю.
Он вздохнул.
— Я все время ошибаюсь.
— Все ошибаются. Даже непогрешимая природа частенько делает ошибки. Дает генетический сбой. Все, прекращай дуться. Давай сюда своего яблочного мокреца.
Она мужественно откусила трехслойный бутерброд и даже нашла его… своеобразным.
— Я отдохну пару часов. Если позвонит Кира, скажи, чтоб приезжала. Нам есть что обсудить. И не вздумай все это съесть или выбросить в утилизатор.
Мартин кивнул.
Кира действительно позвонила.
Энтузиазм дочери Гибульского пузырился, вскипал, шел всеми цветами спектра, плескался и пенился, грозя деформировать свою одушевленную тару до полной неузнаваемости. Корделия, уже принявшая душ и облик вполне цивилизованный, с кружкой кофе в одной руке и с авангардным бутербродом — в другой, слушала краткий пересказ бизнес-плана. Мартин все еще пребывал под впечатлением своего кухонного промаха, но был близок к излечению — Кира с тем же энтузиазмом, с каким излагала план, поглощала один бутерброд за другим. Окончательно утешившись, он неслышно покинул кухню.
— Вот, я уже получила согласие двух коллег отца, инженера Алана Барнса и генетика Марека Грачева. Они согласились выступить в качестве экспертов. На сайт нашего общества, сокращенно ОЗРК, который я внесла в поисковые системы, уже поступило несколько заявок от волонтеров. Еще четверо кибертехников обещали подумать и, возможно, прийти на собеседование. В отделе рекламы мы уже обсудили первый ролик и даже выбрали рекламное агентство, которому его закажем. Еще я хочу снять временный офис. Где-то я же должна принимать всех заинтересованных и проводить собеседования. Только это, наверное, на Земле следует делать. В идеале было бы неплохо арендоваться один из офисов «DEX-company», у них там уже все оборудовано, ничего дополнительно монтировать не надо.
Тут Кира смолкла. Ей, вероятно, пришло в голову, что далеко идущие планы не мешало бы привести в некоторое согласие с объективной реальностью. Например, с той же «DEX-company», которая пока еще не заявила о самороспуске, как парламентская коалиция. Объективная реальность была так же представлена этой дамой, задумчиво жующей бутерброд.
— Что касается офиса, то и на текущем этапе это решаемо, — сказала Корделия, отставляя кружку с изображением большеглазых головастых гуманоидов на фоне буквы Х.
Мартин раскопал этот артефакт на инфранет-барахолке и купил, мотивируя интересом к «допрыжковым» верованиям людей. Кроме этой кружки в квартире обосновалось еще с десяток странных вещей, но их ценность Мартин не объяснил, а Корделия не стала уточнять, выбрав объяснение наиболее прозаическое: Мартин учится взаимодействовать с окружающим миром без посредничества хозяйки. Вот, к примеру, через онлайн покупки. Тоже вариант. Пусть учится.
— После завершения юридических процедур, — продолжала Корделия, — большая часть активов «DEX-company» переходит в собственность «МедиаТраст».
От избытка чувств Кира вскочила. Она еще ничего не знала о падении акций на бирже.
— Правда? Вы… сделали это? Вы сделали? Я не могу поверить. Это… это… невероятно!
Кира закрыла лицо руками. Посидела так несколько секунд. Корделия наблюдала за ней совершенно безучастно. Она слишком устала за последние несколько дней, чтобы принимать участие в этих эмоциональных конвульсиях. Кира щипнула себя за ухо. Видимо, чтобы убедиться, что не спит.
— Все? Истерика кончилась? — спросила Корделия. — Да, кое-чем мы уже в праве распоряжаться. Но до полной победы еще далеко. Мои юристы пока заняты оформлением сделки. Процесс небыстрый. И даже благополучное его завершение не сулит немедленного отпуска на Шии-Раа. Все еще только начинается.
Кира энергично потерла уши, приводя себя в деятельное и сосредоточенное состояние.
— Да, я понимаю. Предстоит еще так много сделать. И главное, это юридическое обоснование нашего благотворительного общества и правовой статус разумных киборгов. Обретение ими прав. Кто они? Свободные граждане Федерации, со всеми правами, или по-прежнему чья-то собственность? Закон должен пройти через парламентский комитет и внесен в декларацию.
— Именно, — подтвердила Корделия. — Перекупить «DEX-company» это одно, а вот добиться для киборгов равных прав, провести закон через Парламент, совсем другое. И тут еще предстоит поторговаться. Все только начинается.
Корделия замолчала. Потом встала и подошла к двери. Прислушалась. Сделала несколько шагов. Она знала, что Мартин ушел в дальнюю комнату, которую Корделия окрестила «игровой обсерваторией». На стены комнаты проецировались участки небесной эклиптики, видимой в данном случае с Новой Москвы. При желании эта небесная сфера легко замещалась видимой с Земли или Геральдики. Достаточно было задать искину желаемые параметры.
Проекция была интерактивной. Достаточно было прикоснуться к избранному объекту, звезде, планете, астероиду, пульсару, белому карлику, как этот объект увеличился в размерах, обрастая гроздьями вирт-окон, куда поступала подробная информация — масса, температура, светимость, расстояние в световых годах и прочие астрохарактеристики.
Мартину очень нравилась эта «детская комната». Возможно, это блуждание по эклиптике позволяло ему чувствовать себя не инородным телом в ткани пространства, а его неделимой частицей, живым кристаллом во вселенской решетке. Он был занят и до прихода Киры, и с ее появлением ограничился только вежливым приветствием, торопясь вернуться к прерванному занятию. «Будем надеяться, что ему не придет в голову подслушивать», подумала Корделия, возвращаясь к Кире и закрывая за собой дверь.
— Вот какой вопрос, Кира. Что вы скажете об этом старшине? Станислав Петухов, если не ошибаюсь?
— Капитан «Мозгоеда»? — изумилась Кира. — Станислав Федотович?
— Да, он. Вы, кажется, неоднократно с ним встречались. И даже провели на его корабле какое-то время.
Девушка неожиданно покраснела. И, — о чудо! — смутилась.
— Собственно, тут такая история… и началась так глупо. На Новом Бобруйске. Вспомнить стыдно. Выставила себя полной дурой.
— Вы о той истории с якобы умерщвленным киборгом?
Кира вскинула на нее глаза.
— Вы и об этом знаете?
Корделия усмехнулась.
— Мир не без добрых людей. Нашлись любители. И сголографировали, и запротоколировали, и впечатлениями поделились. Надо же что-то в соцсетяхпостить. Так почему бы не картинки с сорванным киборгом, который не то спасал, не то нападал. По сути, неважно. Главное, что-то сделал. Внес разнообразие. Так что там случилось на самом деле?
Кира еще какое-то время краснела и мялась. Ей действительно было стыдно. Стыдно за поспешность суждений, за свою ничем неоправданную мстительность, за мелкие и большие пакости, в которых ей волей-неволей пришлось признаться. Корделия слушала ее с улыбкой.
— Понятно, — сказала она, когда Кира добралась до крушения «Аргамака» и судьбоносной посадки «Мозгоеда», ведомого спятившим искином. — Классическая комедия положений. Когда поступки совершаются под влиянием первых некорректных вводных. А этот второй киборг, Ланс? Он такой же разумный, как и Дэн?
— Не совсем… Ланс, он еще «маленький». Денька, он самостоятельный и старше Ланса. Он и один не пропадет, если что… А вот Ланс. Даже удивительно, как он раньше не попался. С одной стороны, такой недоверчивый. Я его перенастроить хотела, взломать программу подчинения, чтобы не получилось, как с Дэном на Медузе. Так он от меня в каюте забаррикадировался. Думал, наверно, дурачок, что я и саму личность сотру. А с другой стороны, излишне доверчивый. Его позвали якобы от имени Дэна. Он и пошел. Ничего никому не сказал. Ну и… попался. Это же он был, на той записи… — Кира вздохнула. — Один он не выживет.
— Вот и Мартин… один не выживет, — тихо добавила Корделия. — Хотя Мартин больше человек, чем киборг. Вернемся к старшине Петухову. Как бы вы его охарактеризовали? Всю доступную информацию я уже просмотрела. Но это знаки на вирт-мониторе. Я бы хотела услышать мнение непосредственного свидетеля.
— Ну, если коротко, то Станислав Федотович принадлежит к той категории людей, о которых говорят, что на них Земля держится.
Кира говорила долго, а Корделия слушала, не перебивая. Она уже приняла решение, но позволила Кире высказаться. Тем более что та с живописания капитана «Мозгоеда» перешла к аттестации пилота, в которого, похоже, была влюблена. Тоже классическая схема: сначала непримиримые враги, потом страстные любовники. Сюжет для дамского романа по всем жанровым законам. Бери и пиши. Пришлось даже отвлечь Киру и напомнить ей о наличии в экипаже «КМ» других персонажей. Была девушка-зоолог, Полина Родионова, был совершенно очаровательный доктор Бобков, неисправимый оптимист, был техник Михалыч, личность без определенного места жительства и происхождения, и был Дэн, загадочный навигатор, клон-близнец того несчастного сорванного DEX’а, которого Мартин видел в лаборатории.
Кира неожиданно спохватилась.
— А… зачем вам «Мозгоед»? Вы меня с какой целью спрашиваете?
Корделия помолчала, налила кофе, взяла очередной трехслойный бутерброд.
— Мне скоро позвонят, — сказала она.
— Кто?
— Из Совета Федерации. Или администрации Президента. Но скорей всего из Совета. Я даже примерно представляю, кто это будет, но вам этого лучше не знать. В целях безопасности. Надеюсь, мне не придется объяснять, что «DEX-company» была тесно связана с ВПК. А ВПК напрямую финансируется из федерального бюджета. Представляете, какие там деньги?
Кира кивнула и даже побледнела.
— Так вы полагаете…
— Я не полагаю. Я знаю. Мне придется лететь на Землю не только для того, чтобы поставить в известность совет директоров «DEX-company» о смене владельца, но и для того, чтобы встретиться с этим… господином из Администрации. Так вот, когда я отправлюсь на Землю, мне бы хотелось, чтобы Мартин находился от меня как можно дальше.
Проводив Киру, Корделия пересекла по-прежнему тихую квартиру, направляясь в «детскую». Киборг сидел на низкой кушетке спиной к двери. Вирт-окна разворачивались, заполнялись яркими объемными изображениями и тут же сворачивались, уступая место другим мгновенно раскрывающимся вирт-экранам. Корделия не сомневалась, что Мартин знал о ее приходе, но намеренно игнорировал.
«Все-таки подслушивал. Вот паршивец».
— Мартин, — позвала она.
Нет ответа. Окна сворачивались и разворачивались.
— Мартин.
На этот раз он чуть приподнял плечи, будто за шиворот скатилась холодная капля. Острые лопатки как-то беспомощно шевельнулись под футболкой. Корделия села рядом, обняла и уткнулась лицом в упрямый, русый затылок.
— Мартин, я тебя люблю.
Он помолчал. Потом ответил:
— Почему люди всегда произносят эти слова, когда хотят сделать больно?
— Мартин, пожалуйста.
— Моя мать тоже всегда так говорила, когда улетала. Мы скоро заберем тебя отсюда, сынок… Мы тебя любим. Все будет хорошо. Ты скоро будешь с нами. Эти слова были первыми, за которые я цеплялся, когда приходил в себя… Много дней подряд. Очень много дней. Какие слова оставишь мне ты?
— Мартин, так надо. Мне так будет проще. Я буду знать, что ты в безопасности, что тебе ничего не грозит, что тебя не сделают заложником, что тебя не будут расстреливать у меня на глазах из строительного пистолета. Я не могу доверить тебя никому из тех, кого я знаю, и кто хорошо знает меня. Те, по другую сторону, тоже очень хорошо их знают. Мои близкие окажутся под угрозой. И под угрозой окажешься ты. А какой-то транспортник… Их никто не принимает всерьез. Чудаковатый экипаж на чудаковатом грузовике. И все же они единственные, кто может о тебе позаботиться и тебя защитить. Они это умеют. У них большой опыт.
— А ты вернешься? — спросил Мартин совсем по-детски. — Заберешь меня?
— Куда же я от тебя денусь? Ты моя единственная семья.
Мартин молчал.
— Давай сделаем так. Мы с ними встретимся. Познакомимся. Ты на них посмотришь, поговоришь с рыжим. Ты же хотел с ним поговорить? Хотел встретиться? — Мартин кивнул. — Вот и познакомишься. Там еще один киборг есть. Такая же, как и ты, бестолочь малолетняя. Они за этого второго умереть были готовы… потому что он их друг, потому что спасли его на Матриксе и признали равным себе, приняли таким, какой есть. Это о многом говорит, поверь мне. На это способен далеко не каждый… Да что там. Из людей очень мало кто способен. Но ты сам решишь. Поверишь этим людям — останешься, а не поверишь… Ну что ж, будем решать проблемы по мере их поступления.
Вообще-то нам надо было в Илекке. Тоже городок, тоже не слишком большой, но довольно зажиточный. Был этот городок, по слухам, на речке, причем речка не замерзала даже зимой, жил за счет торговли и окраски тканей. Чешуйки здесь еще делали цветные — местный вид черепицы.
Макс как услышал, сразу стойку сделал. Сел нашему магу на шею и принялся вынимать из него душу, добиваясь ответа, куда речка течет. Карт местности в привычном нам понимании здесь нет, люди ходят по указаниям путевых камней по дорогам и тропам, им карты особо и не нужны. Возможно, что-то похожее есть у Старших вельхо, но те своих секретов не выдают. А Максу вопрос транспортировки покупок покоя не давал. Из Иулу мы первый обоз отправили, но это же капля в море. Семь телег сушеного мяса и три — зерна удалось выдать за закупки для убежища личинок. И что? Гнезду на один день, и то при условии умеренности.
Но более крупные закупки делать опасно. Нойта-вельхо бдит вместе с ловчими-драконоловами, попробуй проскочи…
Вот как провезти мимо них крупные закупки?
Думай, голова…
Нужна легализация, без нее наши игры с куплей-продажей — детская возня в песочнице, только степень риска много выше. Тот же Илми Рани, если бы действительно решился обратиться к властям, был бы в глазах этих властей добропорядочным гражданином, выступающим против бродяг неизвестного происхождения. Стоит ли говорить, в чью пользу было бы решение?
А как легализоваться? Терхо Этку не помощник, его самого разыскивают. А найдут — не обрадуются. Отступник он теперь и драконовер…
— Э-э… — при виде придорожного камня-путевика, старательно обсаженного снежниками и незнакомыми красными, просто огненными цветами, Терхо притормозил. — А давайте туда не пойдем?
Я прищурился, читая угловатые местные буквы названия:
— В Рейиккен? А нам туда надо?
— Это поселок, не город. Вряд ли там удастся продать ваши товары. Лучше идти в город, а не к этим…
— К кому?
— Ну снежники и пламенки видите? У каждого дома, вдоль всей дороги. Тут явно полно драконоверов. А они к приезжим, мягко говоря, не слишком приветливы. Фанатики.
— Драконоверы? Здесь? — Макс, в последние полчаса выпавший из общения, встрепенулся. — Где?
— Цветы видите?
— Так везде цветы.
— Именно! Только в городе они еще ничего, а вот по таким поселкам староверов целые общины! Помнишь того Поднятого, из города? Ну что тебе штаны подарил. Так он по сравнению с ними — возносящий молитвы богине Живе! Он нас хоть живыми отпустил. А тут если заподозрят, что ты драконолов, можешь прощаться с жизнью.
— Заподозрить драконов в том, что они драконоловы, — мечтательно пробормотал Макс… — А на это стоит посмотреть.
— Макс, стоит ли?
— Есть хочется.
Терхо заткнулся. Поесть он хотел всегда, и его опасения сейчас вступили в жестокую борьбу обострением аппетита. Я наклонился за цветком, пряча улыбку. Интересно, Макс из детдома, маг наш из приюта личинок, а отношение к еде у обоих одинаково трепетное. Видимо, поход в поселок неизбежен…
— Что ближе, поселок или город?
Терхо вздохнул.
— Город…
— А к вельхо драконоверы как относятся?
Маг дернул плечом и первым двинулся к дороге за путеводным камнем.
— Не любят. Был у нас один в личинках — из них. Из отобранных детей. Он иногда рассказывал про их верования.
— В вельхо можно попасть из секты?! — я даже споткнулся. — Странно.
— Так у них же тоже есть латенты. Так что же, им пропадать?
— Интересно ставится вопрос… Терхо, а у кого шансов выжить больше: у вельхо или у обычного добропорядочного гражданина, скажем… ну, мастерового или торговца?
Маг озадаченно замолк.
А я пока присмотрелся к окрестностям. Все-таки красивые здесь места. И почему я раньше никогда не ездил в горы? Мы с родителями на отдых ездили нечасто, причем по большей части на море или в города Европы. Папа очень любил историю, много читал, иногда на экскурсиях по старинным крепостям и замкам рассказывал то, чего не знали даже экскурсоводы. И всегда выбирал красивые места…
Но горы — это совсем другая красота. Снег и резкие ломаные линии вершин, чистая, бездонная синева неба и пятна зелени на горных склонах… неровные извивы дороги, больше похожей на широкую тропу, аккуратные домики и дымки над крышами придают пейзажу оттенок уюта и домашнего тепла.
А цветы на снегу — сюрреализма.
Хотя это место почему-то кажется знакомым…
А это что?
Вообще поселок казался почти пустым — за последние десять минут между домами промелькнуло не больше трех человеческих силуэтов. Даже дети не играют. День, все работают… А тут из-за недалекого домика (навскидку километра два) показалось сразу несколько фигур.
— Что они тащат? — прищурился Макс. — На носилки похоже…
Терхо приложил руку ко лбу и всмотрелся.
— Кажется, это похороны… — неуверенно предположил он. — Четверо ближайших друзей несут носилки с усопшим, а еще четверо — обычно соседи — идут рядом с кувшинами в руках и наливают встречным за счастливый путь духа покойного в сад Пяти.
— А вдова? Дети?
Маг поморщился.
— Ну, в городе бы они были. А тут староверы, у них же традиции. Жена и дети провожают умершего лишь до порога, чтоб с собой не увел. Самые дорогие ему люди, понимаете?
— Нет, — Макс не отводил от похоронной группы напряженного взгляда. — Интересно, а где ж эти встречные?
Я тоже слегка напрягся. Макс был параноиком в квадрате, во всем здешнем мире доверяя ровно трем людям. И что? Пусть сам он от этой паранойи страдал. Но зато с ней он мог страдать, а не тихо лежать в безымянной могиле в бандитском подвале. При таком подходе я готов был пострадать за компанию. Но тут из домиков, мимо которых двигалась скорбная процессия, стали выходить люди. По одному, по два человека, они подходили к носилкам, ненадолго задерживались для «проводов» и, поклонившись покойному, снова удалялись по своим делам.
В принципе, ничего настораживающего… но Максу все равно что-то не нравилось. А значит, и мне. Чувство опасности у него явно лучше развито…Нет повода ему не доверять.
— Хм, может лучше в город?
— А поесть? — жалобно вздохнул наш маг.
Более-менее Макс успокоился только тогда, когда из рощицы справа и чуть повыше нас вышла еще одна группа (три человека плюс упирающаяся коза). Совершенно спокойно (за исключением решительно протестующей козы) группа выбралась из снега, подошла к похоронной процессии. Кратко о чем-то поговорила и, выпив за «светлый путь», благополучно прошла дальше по дороге.
Вряд ли она подозревала, какими внимательными взглядами ее провожают.
— Ладно, двинули. Где там их кладбище? Может, разминемся?
Не разминулись.
У очередного поворота по-змеиному извивающейся дороги на нас из-за скалы выдвинулась печальная процессия.
Восемь человек, носилки и покойный в длинном гробу.
Ближайший к нам мужчина неодобрительно полоснул взглядом по моей груди (точнее, по прицепленной там пламенке), но поздоровался вполне любезно:
— Доброго дня, путники. Не откажите нашему усопшему другу в последнем добром деле. Благословите его светлый путь в лучший мир…
Молодой парень с невеселой улыбкой уже наливал в высокую глиняную кружку что-то темное.
Пить отчего-то не хотелось. Интересно, что будет, если «путники» откажут в этом «последнем добром деле»? Нет, Максова паранойя все-таки заразна.
Я взял кружку — налили туда от души, по края. А сказать что? Мы с Максом уперлись взглядами в Терхо — и тот не подвел.
— Светлого пути странствующему в сады Пяти. И милости богов.
Показалось — или улыбки «провожающих» стали более напряженными? Но когда мы с Максом повторили напутствие и выпрямились после поклонов, ничего не изменилось. Опустевшие кружки вернулись к хозяевам, нам поклонились в ответ, и четверо носильщиков снова подхватили ручки носилок. И процессия двинулась дальше.
Мы остались смотреть им вслед.
— И что это было? — озадаченно пробормотал Макс.
— Доброго пути! — донеслось с дороги.
— Оли, — отозвался маг.
— Что?
— Ну напиток. Оли. Из зерна и ягод делают…
— Да я не про него… Чего это они дернулись, когда ты им про милость Пяти говорил?
— Тебе тоже показалось?
— Мне не кажется. У драконоверов пять богов?
— Ох… — маг хлопнул себя по лбу. — Я идиот!
— Самокритично.
— Четыре у них. Стихии.
— Ладно, пошли. Но из поселка убираемся по-быстрому. Купим продукты и сматываемся.
Но напиток оказался вкусным. На эль похож, с фруктовыми нотками и с легкой горечью. И настроение отчего-то повысилось.
Когда процессия завернула за скалы, покойник в гробу шевельнулся и сел.
— Не вылили? — напряженно спросил он у носильщиков.
— Нет, выпили.
— Что ж, посмотрим, сработает ли на них ловушка.
Дракона мы увидели совершенно неожиданно. Очередной извив, очередная скала — и на ней барельеф с серебристым крылатым телом. Летящим…
Это было так неожиданно и так красиво, что мы замерли на месте.
— Смотри, как осмелели… — выдохнул вельхо. — Совсем не боятся…
— Может, в мире что-то изменилось? Раз драконоверы не боятся Нойта-вельхо.
— Или это не драконоверы… кстати, а там что-то написано… мелко только… Слав?
Я прищурился.
— Первое слово явно вельхо. А дальше…
А дальше была темнота…
К чьим ногам ляжет оголодавший пёс? Эти мысли как сверлящая боль в затылке, будто ржавый вросший крюк.
Я силюсь изгнать их, подавить, я ищу в глазах Жанет помощь, надежду. Но стоит ей отвернуться, как мысли подкатывают вновь.
Жанет снова задает свой вопрос:
— Что с тобой? Что происходит?
Но я отказываюсь отвечать. И прячу глаза. А сегодня она пытается самостоятельно найти разгадку.
— Может быть, послать за Марией? Ты о ней тревожишься?
Будто раскалённый стержень в висок! Мария, Мария, девочка моя. Вот она, незаживающая рана, моя неволя. Зачем ей Мария?
Дьявол подступает, дыбит зловонную шерсть. Зачем ей Мария? Какое ей дело до твоей дочери?
Не значит ли её вопрос, что она желает заполучить девочку и таким образом взять над тобой верх, завладеть тобой? Глупости!
Я и так в полной её власти, я совершенно беспомощен. Если она желает служения, я готов служить. Пусть только подаст знак! Пусть скажет, что делать! Я готов, я на всё готов. Но дьявол не унимается. Заходит с другой стороны. Ну, нет, легкая победа ей не нужна.
Так прямолинейно дочь Генриетты д’Антраг не действует. Ей нужен сложный сюжет, интрига. Вот тогда она увлечется, тогда загорится. А иного и не жди.
Так уж они устроены, эти королевские дети, эти отпрыски короны. Но Жанет ждет ответа.
— Я не хочу, чтобы Мария видела меня таким. Не один отец этого не захочет. Отец для ребёнка равен богу, а бог не может быть беспомощен и увечен.
Я не лгу, я верю в то, что говорю. И Жанет соглашается.
— Ты прав. Но, если девочка будет рядом, возможно, ты почувствуешь себя лучше. Не будешь тревожиться за неё.
— Нет! В доме бабки она в безопасности. Ей ничего не грозит. Я хочу сам, когда окрепну, прийти за ней.
Жанет кивает.
— Как скажешь, милый. Пусть будет так, как ты хочешь.
Ни тени недовольства! А у меня от её покладистости будто нож в сердце. Что она задумала? Что?
Если бы она нахмурилась, стала уговаривать, приводить доводы, даже угрожать…
Но она безмятежно соглашается! Будто выстилает мягким ковром ступени в клетку, заманивает. Что же я должен сделать, чтобы попасть в неё? К тому же, она не отступает.
— Что с тобой? Что происходит? Я вижу, Геро, прошу тебя, не молчи, не отводи взгляд.
Это повторяется снова и снова. Я заглядываю ей в глаза, ищу тень притворства, но там все те же прозрачные изумруды с солнечным осколком в сердцевине.
Глаза её распахнуты, смотрят доверчиво, вопрошающе, если и темнеют, то от печали и тревоги. Что ей ответить? Самому задать вопрос? Напрямик, в лоб?
Пренебречь благоразумием, выдать свою неожиданную догадливость? По её разумению я обязан быть слеп, ибо играет она безупречно. Я ни о чем не должен догадываться.
Прямота — это обоюдоострый клинок, который незамедлительно поранит обоих. И все же это лучше, чем терзаться неопределенностью и лелеять враждебность.
— Зачем? – спрашиваю одними губами.
— Что зачем?
— Почему вы делаете это?
Когда-то я уже задавал ей этот вопрос, в ту благословенную ночь, когда она пришла ко мне, и мы ели рождественский пирог. Тогда это была минутная неловкость, замешательство, и я довольствовался её ответом.
Я был так счастлив, что не позволил сомнениям омрачить свою радость. В той моей жизни её благосклонность ко мне была даром небес, я благодарил судьбу.
Но сейчас все по-другому, сейчас я вынужден обустраивать будущее.
— Почему? – повторяю умоляюще – Чего вы хотите? Что я должен
сделать?
Жанет отстраняется, и лицо её становится каким-то прозрачно-печальным.
— Ну вот, так я и знала. У меня были кое-какие подозрения, но я гнала их. Списывала твою настороженность на тревогу о дочери. Ты закрываешься, отстраняешься. Ты всё дальше от меня. Я всё не могла понять, почему. И вот, кажется, поняла. Ты не веришь мне. И, кажется, подозреваешь. В чем же ты меня подозреваешь?
Если б я знал! Я не знаю.
— Не молчи, — настаивает Жанет. – Ты меня подозреваешь?
Я закрываю глаза и набираю побольше воздуха. Пусть казнит. Я устал ждать.
— Да, подозреваю.
— В чём?
— Н… не знаю.
— Не знаешь, но подозреваешь.
— Да, то есть, нет.
— Так да или нет?
Я пытаюсь найти ответ на белёном потолке меж потемневших балок.
— Мне трудно, я пытаюсь, но не получается… Я не верю!
— Почему?
— Потому что так не бывает! Меня грызет одна и та же мысль, мысль злая, неумная. То, что происходит, неправда! Всего этого нет, это сон! Вы, Лючия, Липпо, этот дом, зелёная ветка за окном, шум города, расписная ширма, светильник с позеленевшей ручкой. Ничего этого нет! Я закрою глаза, проснусь, и снова… там. И всё сначала. А если не сон, не греза, не полуночный бред безумца, тогда… тогда…
— Что тогда? – мягко спрашивает Жанет.
— Тогда… что-то не так. Что-то ненастоящее, фальшивое! Какая-то игра. Я ломаю голову, что это может быть за игра, и не могу понять. Что у вас за корысть? Что вам может быть нужно от меня?
— Вот именно, — с той же пронзительной мягкостью улыбается Жанет– Что же мне может быть нужно? И какая у меня корысть? Загадка. Ты уже знаешь ответ?
— Нет, я не знаю. У меня ничего нет, и я сам в полной вашей власти.
— А самое простое объяснение в голову не приходит?
— Какое… простое?..
Она продолжает улыбаться.
— Тебе не приходилось слышать о принципе некого Уильяма Оккама?
— Оккам? – Я ошеломлен этим неожиданным переходом – Но при чем здесь… Имя мне знакомо. Он, кажется, был один из тех схоластов, кто развил методологический принцип Аристотеля.
— Уильям Оккам — это монах-францисканец из графства Суррей, адепт учения об именах. Так вот, принцип Оккама гласит: frustra fit per plura quod potest fieri per pauciora. Другими словами, если существует несколько логически обоснованных объяснений какого-либо явления, то верным следует считать самое простое. Или, если совсем коротко, не творите сущностей без нужды. Вот скажи, если бы речь шла не о тебе, но о другом человеке, который оказался бы примерно в твоей ситуации. Предположим, он был ранен на дуэли, вступившись за мою честь, или во время штурма у стен крепости Пинероло, сражаясь на стороне герцога Неверского, получил бы тяжелое увечье. Вот он здесь, в этой комнате, на этой кровати. Липпо точно так же готовит свои бальзамы, Лючия варит бульон, а я, чтобы отвлечь его от жара и боли, рассказываю по ночам сказки. И во всем прочем так же никаких отличий, я веду себя точно так, как веду себя с тобой. Как бы ты объяснил мое поведение в этом случае? Какой придумал бы повод?
Я чувствую, как к моим щекам приливает кровь.
— Я подумал… я подумал, что этот человек очень дорог вам, что вы его… любите.
Жанет хитро щурится.
— И не стал бы искать других объяснений?
— Пожалуй, нет. Может быть, позже. Во всяком случае, это первое, что пришло бы мне в голову. Самое простое объяснение.
Жанет победно воздевает руки.
— Аллилуйя! Вот мы и нашли его, самое простое объяснение. Каждый, кто вошел бы сюда, непременно подумал бы точно так же. Эта женщина любит этого мужчину! Он ей бесконечно дорог. И никакой другой причины, цели, корысти, подвоха или интриги, здесь нет.
Она умолкает, лицо её становится серьёзным, и чуть печальным.
— Я люблю тебя, и никакой другой причины я предоставить тебе не могу. Ты уж прости. Мне бы очень хотелось попотчевать тебя многослойным пирогом с начинкой из тайных замыслов и расчетов, но, увы… Я весьма посредственный кулинар, а кондитер и вовсе никчемный. Тебе придется довольствоваться вот таким простым и даже постным блюдом.
Неожиданно она с деланным раскаянием хлопает себя по лбу, как это сделал бы человек, который вспомнил, что забыл в прихожей дальнего родственника свою трость.
— Вот черт, как же я могла забыть! Корысть! Корысть! Ну, конечно же! Похоже, кое-что у меня все-таки есть, – Жанет делает большие глаза.– Я нашла корысть! Ты совершенно прав, сердце мое, я вовсе не так уж проста и невинна, как желаю казаться. За первой причиной всегда кроется вторая, более потаённая. А может быть, даже третья. Я даже не уверена, что и эта третья последняя. Их может быть больше десятка. Самых разнообразных, неожиданных и ужасных. Но одна изначальная есть у всех. Знаешь, что это за причина?
Я поспешно качаю головой. Откровенно говоря, я почти утратил нить нашей беседы, и уже только наблюдаю за тем блестящим представлением, с искрами и фейерверком, которое дают ее веснушки и зеленые глаза.
— Я тебе сейчас расскажу, — шепчет она доверительно. – Дело в том, что мы все ужасные себялюбцы. Да, да, мы все, все без исключения. И я в том числе. А что из этого следует? Из этого следует, что мы, грешные и смертные, прежде всего всегда и во всем стараемся для себя. И я тоже стараюсь для себя, даже если делаю вид или утверждаю, что жертвую собой ради других. Я стараюсь для себя и все мои жертвы, все мои подвиги, это ложь! Вот я сижу здесь и беззастенчиво лгу.
— Я не понимаю…
Жанет смеется:
— Бедный мой мальчик, ты уже испугался. Не бойся, ты меня уже спрашивал, а я ответила. Помнишь, опять же в ту ночь, когда мы ели пирог. Я устроила представление, а ты спросил меня, зачем я это делаю. Помнишь, что я ответила? Я ответила, что мне нравится твоя улыбка. У тебя чудесная улыбка, и смотреть на тебя, когда ты улыбаешься, несказанное блаженство. А уж смотреть на тебя, счастливого… ммм…
Жанет мечтательно закатывает глаза и сладко вздыхает.
— Так вот, моя потаённая корысть, моя изначальная цель, вот та самая, ради которой я стараюсь, мой тайный замысел – насладиться этим зрелищем. Увидеть тебя счастливым. Дух захватывает от подобной перспективы! Только вообрази. Ты – молод, хорош собой, полон сил и… ты счастлив.
Она так заразительно смеется, что у меня помимо воли сведённые страхом губы тянутся в улыбку, а и в груди отмыкается тайный замок. Становится легче дышать.
— Вы смеетесь надо мной.
— Смеюсь. А что мне ещё остается делать, если ты такой выдумщик.
Жанет вновь обретает серьёзность. Глядит печально и строго.
— Я всё понимаю, родной. Тебе трудно. Ты так долго был один и так долго был несчастен, что обороняться против целого мира стало твоим modus vivendi. Тебе трудно поверить в то, что я могу любить тебя без всяких условий. Любить просто потому, что ты есть. Не ради власти или выгоды, не ради забавы или престижа. А просто потому что… потому что ты такой. Потому что у тебя чудесные глаза, а сердце трепетное и ранимое, потому что ты неловкий и доверчивый, потому что не умеешь красиво говорить, все больше молчишь, а ещё потому что ты любишь свою дочь и даришь ей удивительные подарки. Одним словом, потому что ты такой, какой ты есть, каким тебя создал Бог, без примесей, в первозданном виде. А ты очень боишься в это поверить. Лежишь и выдумываешь всякие глупости. Привыкай к тому, что ты любим, и к тому, что у тебя есть выбор, тоже привыкай. Ты вовсе не в моей власти и мне ты не принадлежишь. Прежде всего ты принадлежишь самому себе. И Богу. Ты свободен и волен поступать так, как считаешь нужным.
— Как это? – срывается с моих губ.
— А вот так. Слушай своё сердце и поступай в согласии с его советом. А я тебе помогу.
Первый шаг даётся с трудом. Голова кругом. Лючия подставляет жилистое плечо, помогая обрести равновесие.
Я пережидаю несколько мгновений, чтобы предметы замедлили свой полёт, перестали вращаться и выплясывать сарабанду, а заняли места, положенные по должности и чину. Ноги, похоже, дрожат. Ничего удивительного.
Я вышел из мрака небытия, пережил младенчество и теперь снова учусь ходить. Все с самого начала, с первого дня творения. Я умер и воскрес. Новая жизнь, новая судьба. Как странно…
Первый шаг удаётся. Каким же трудным мне кажется это простое и привычное действие!
Мы, равнодушные, утратившие память взрослые, недооцениваем мужество детей, их силу преодоления. Для нас забавно смотреть на неуверенный шажок малыша, который, спотыкаясь, переставляет ноги. А для него это великий труд, это обретение собственного «я», становление разума и души.
Наши дети заслуживают восхищения и похвал за эту решимость жить, за то, что они покинули Господню обитель и ступили на тернистый путь слез и утрат, на дорогу смертного кровавого опыта. Только понимаем мы это слишком поздно. Если понимаем.
Я дерзну присвоить этот подвиг себе, ибо мне выпало пройти путь осознанно, со своей закосневшей взрослостью, восхищаясь храброй маленькой девочкой, которая когда-то самостоятельно выбралась из своей кроватки и ступила на длинную, опасную стезю.
Теперь я знаю, что она чувствовала, угадываю, как ей было страшно. Получается и второй шаг, и третий. Ноги дрожат, но держат.
Я упрямо пытаюсь увеличить количество шагов, чтобы кресло у окна возвышалось как желанный престол для изгнанника, но Лючия предостерегающе качает головой.
— Basta, signore.
И подтаскивает меня к цели. Сердце бешено бьется и пот заливает глаза. Тело не желает играть рука об руку с самолюбием.
Я почти падаю в кресло, а Лючия укрывает меня пледом. Я похож на немощного старика, которому только и остается, как в теплую погоду греться на солнышке. Но печальные мысли скоро рассеиваются.
Я вижу улицу, парижскую мостовую, в соломе, овощных очистках, луковой шелухе, и спешащих по этой мостовой людей.
Когда-то вид этой пестрой толпы, потертых и новых плащей, белых чепчиков и пурпурных перьев, вызывал во мне чувство острой тоски и покинутости. Я знал, что никому неведом в этой толпе, никому не нужен. Это скопление людей подчеркивало мою собственную сиротскую обособленность.
Но сегодня я чувствую нечто совершенно иное. Какую-то теплую сопричастность с этим бурлящим людским потоком. И пусть я по-прежнему им неведом, пусть нас не связывают узы родства или дружбы, они все-таки часть моего бытия, частички вселенной, где я рожден.
Они делают этот город, эти стены, эти камни живыми. Все они любят, надеются, страдают, ошибаются, грешат, нарушают заповеди, но все они живут, все несут в себе частичку вздоха Господня, даже не догадываясь о совершаемом подвиге, осветляют глухую, мертвую плоть частичкой веры.
Пройдёт совсем немного времени, и я смогу спуститься по лестнице, стану частью этой толпы, капелькой крови в огромной каменной жиле, и отправлюсь на улицу Сен-Дени.
Там я приду к знакомому, мрачному дому и, взявшись за молоток, решительно постучу. Я буду стучать громко, нетерпеливо, с размахом свободного человека.
А потом я увижу свою дочь. Она выбежит мне навстречу, сначала настороженная, даже испуганная, а затем изумлённо-радостная! Она не ждала меня!
Возможно, ее убедили, что я не желаю ее видеть, что я отрекся от нее. От меня так долго не было вестей. И она, бедняжка, могла поверить.
— Выбираемся через запасной выход. Он обычно заперт, но мы откроем. За ним начинается сад, потом две улицы – и парк, потом – скоростное шоссе. Там машина, на стоянке у сервиса. До ближайшего города – 22 километра. Там действие колец проходит, если пара вместе.
— Дин… а наша машина? – тихо спросила Джо.
Дин качнул головой.
— Придется ее оставить. Нам нельзя разделяться. Пока… пока этот святой городок не останется позади вместе со своими Грегори, Гарри и Тиффани!
С полминуты все молчали.
— А теперь сборы и спать. До вечера еще шесть часов.
Элен странно посмотрела на своего «супруга». В этот миг он так напоминал ее настоящего мужа… Очень давно. Когда они только познакомились и влипли с серьезную передрягу, он говорил точно так же. Серьезно, чуть отрывисто и очень спокойно. А от веселой бесшабашности осталась только смешливая искорка, спрятанная в глубине глаз… Надо будет все-таки извиниться.
Дин перехватил ее взгляд и предпочел истолковать по-своему:
— Эй-эй, этот кофе мой! Варите себе сами!
Элен тут же забыла, что хотела сказать.
— Дин, ты невозможен!
— Я? Элен, — смешинка заискрилась бесовским огоньком, — Это здорово, что ты меня наконец оценила, но давай не гнать коней? А то знаешь ли, надо и поспать этой ночью…
— Что? – ахнула Элен, вдруг ощутив, какой тяжеленький и компактный сверточек в ее руке и как его удобно метать. Например, в чью-то голову.
Но тут ее непрошеный муж улыбнулся… Ох, как улыбнулся… словно солнце глянуло сквозь просвет в облаках… «Ну-ты-же-не-обижаешься-что-я-такой-правда? Между прочим, многим нравится!»
— Перестань сиять, Дин Винчестер! Мальчик, ты наверно, даже оборотня очаруешь, – хмыкнула Элен, — При условии, что это женщина.
— Э-э…
— О, кофе! – влезла Джо, протянув руку, — А мне?
— Руки прочь, это мой! – Дин поднял над головой свою горячую собственность и едва не пролил на себя и на девушку. – Брысь!
Та в шутку подпрыгнула, но не достала.
— Дин!
— Неа.
— Дин Винчестер, — уперла руки в бедра блондинка-охотница, — Если ты не поделишься со мной, то я…
— Что ты сделаешь? – непонятно почему, но парень от души наслаждался, поддразнивая не призрака-вампира-чупакабру, а Джо и Элен. Как… ну как Сэмми… Нет, не Сэмми, а просто как… почти как…
Додумать он не успел — голубые глаза прищурились. Девушка метнулась куда-то в угол, и не успел Дин порадоваться и отпраздновать победу первым глоточком, как Джо вернулась, триумфально сжимая в руке несколько «аргументов»,
— Вот! Я… я всем расскажу, что ты охотился на призрака, прихватив сумку с памперсами!
Улыбка Дина вдруг потускнела:
— Сэмми, похоже, нас шантажируют… Сэм! Эй, чувак! Ну что ты хохочешь?
— Я не могу… – Сэм уже несколько мгновений сдерживал смех, наблюдая за этой пикировкой и теперь не выдержал: лицо Дина, напуганного своей будущей «славой» — господи, это достойно запечатления на пленке!!! – Я просто не могууууу… Дин… просто сдавайся!
— Много же от тебя помощи! – съязвил Дин, — Спасибо! Держи, шантажистка. Но только глоток!
— Жадина.
— Руки прочь от моего мужчины, — вмешалась Элен, и Сэма вторично «скрутило» в приступе смеха при виде грозной женщины и округлившихся глаз его брата. Элен решительно шлепнула Джо по руке, – Отдай ему кофе, вредина. Я тебе сварю.
Молодой охотник секунду оторопело смотрел на нежданную спасительницу… Шевельнул губами:
— Ну спасибо.
И продолжал смотреть так, как будто вампирша вдруг остановилась над чьим-то горлом, сказала б что-то типа «Черт побери, диета!» и потребовала бы вместо крови апельсинового соку. Очень говорящий такой взгляд.
Секунда… другая… Дин хлопнул ресницами, собираясь что-то сказать, как-то неловко переложил висящую на локте куртку. Из кармана тут же выпал пистолет.
Водяной пистолет из розовой пластмассы…
— Это что такое?
— Упс…
На грозном оружии скрестились четыре взора, Дин спешно подобрал его и выдал:
— Эй, это не то, что вы подумали!
«Ну конечно!» — выдали в ответ три пары глаз.
— Это против демонов и вампиров… Специально для этого городка. – из пистолета брызнула прозрачная струйка, и Дин смутился, — Что?!
С этим пистолетом… вид у Дина был…не передать какой!
Он был так похож на шаловливого мальчишку, застигнутого за проказой, что Джо не выдержала и прыснула, к ней присоединилась Элен, потом Сэм, позже всех, махнув рукой в комическом жесте, Дин, и семья Винчестер, так неожиданно увеличившаяся вдвое, забыв обо всем, дружно хохотала в четыре голоса…
— Может, пойдете спать? — наконец выдохнул Дин, глотнув чуть остывший напиток.
— А кофе?
– Не стоит. Не заснете.
— А ты, что спать не собираешься?
Дин пожал плечами, выбросил опустевший стакан и посмотрел… ну… взгляд можно было перевести примерно так «чего-спрашивать-все-ясно».
— Кто-то должен посторожить… Сэм!
Джо резко обернулась: Сэм все так же замер на постели, но теперь она с запозданием поняла, что он уже не смеется. Он сжал виски и дышал — как после погони, тяжело, часто…
— Сэмми…
— Это оно? Твое видение? – Элен аккуратно уложила на лоб юноши компресс. Дин мрачновато замер у стены – недавнюю веселость как ветром сдуло. То, что Сэм принял заботу Элен и позволяет обращаться с собой «с телячьей нежностью», просто пугало. Ему настолько плохо? Почему он молчит, никуда не торопит ехать?
И не смотрит тебе в глаза, – безжалостно добавил внутренний голос. И это пугает. До мурашек. Размером с крыс. Мутантов.
— Сэмми… Что случилось?
— Дин, я… я не знаю, — глаза юного экстрасенса были растерянные, и боролся с желанием надвинуть компресс, точно прячась. Прячась от брата?
— Сэм!
Тот заерзал.
— Слушай, ты только не волнуйся, ладно?
— Какого черта? – от таких предупреждений мурашки увеличили размер до ежей. И принялись топтаться по спине, как лошади…
— Сэм, — в горле старшего зарокотали нотки приближающегося урагана, — Выкладывай, старик.
— В видении был ты. И ты… в общем, ты стоял на колене перед Тиффани.
— Что?!
Дин сдержался. Ну то есть он, конечно, сказал кое-что, отчего Джо чуть покраснела, Сэм закусил губу, а Элен строго посмотрела, прямо как мать-настоятельница. Ну он ведь не стрелял, да? Какого ***! Он не женится на ***! Ни за что!
— Зря ты так о Тиффани, — наконец нерешительно улыбнулась Джо, решив отвлечь всех на улыбку. Хуже ведь не будет, а? — Она, кстати, была тут. Приносила пирог.
— С ядом или с гвоздями? – поинтересовался Дин.
— Нет, что ты, она современная девушка, и…
— Значит, со взрывчаткой, — подытожил несостоявшийся жених толстушки. – Гексоген?
— … и кстати, была спортсменкой и умеет проигрывать.
— Спортсменкой??? – Сэм удивленно вскинул брови.
— Наверно, по японской борьбе… сумо?
— Нет, по плаванию и бегу. Она больна, уже полгода, и замужество – последняя надежда для нее. Семья продолжила б ее жизнь… Понимаешь?
— Я… я не… не… черт возьми! – и Дин ретировался в ванную, не в силах придумать, что сказать…
Аргон
Аргон наблюдал за своей незадачливой сестрой по крови со стороны.
Его удивляло рвение, с которым Терна окунулась в суету обычной городской жизни, словно сто раз уже проживала жизнь какой-нибудь небогатой горожанки. Со стороны казалось, что у девушки есть секрет, и возможно, он был как раз в том, что после пастушечьей жизни любая другая – была легкой и беззаботной уже по факту. Она просто узнавала, что от нее требовалось теперь, и начинала легко выполнять новую ежедневную работу.
Конечно, беготня по делам приносила новые интересные впечатления, но видно было что по-настоящему цепляет ее – магия. Принц, которому в детстве все эти знания казались утомительной чушью, удивлялся, глядя, как Терна ловит каждую свободную минутку и мчит за книги. Не важно, если новая глава была скучноватой, а она устала, подавая еду городским гулякам. Девушка запиралась в комнате, садилась на кровать, рядом расположив чашку с остатками хлеба, сыра, и иногда даже колбасными и мясными обрезками с кухни, и бралась сперва перечитывать то, что прочитала вчера, а потом изучать новое. Многие простые фокусы не давались ей по началу. Принц с удивлением наблюдал за тем, как она несколько дней, по три часа кряду пыталась заставить свечу на тумбочке загореться, и вспоминал полыхающую голову разбойника.
Это наводило на мысль, что магия, живущая в девушке, питалась ее эмоциями и была от них пока сильно зависимой. Такое часто случается у новичков, и решается упорными тренировками. Все-таки, господствовать должен человек, а не его же сила над ним. Однако в другом эта способность Терны успокаивала Аргона – если она опять попадет в заварушку, то, скорее всего, вырулит из нее без потерь, устроив что-нибудь этакое своей магией. Безопасность девушки пока что была важнее, чем вероятность того, что она наломает дров.
Пока время понемногу шло, Аргон пытался думать, куда пристроить девушку дальше. После того, как она получит знания, сможет управлять силой и будет увереннее держаться в мире, который почти не знала долгое время. Было бы здорово держать ее где-то возле себя, под каким-то предлогом, но ни вариант с любовницей, ни вариант с придворным слугой все еще не были безопасными и логичными. Принц отправил слуг узнавать ситуацию в городе, чтобы придумать Терне место и тип работы, который приносил бы много денег, но не был слишком хлопотным. Вариант, в котором девушка до конца жизни работает на неприглядной работе в той же таверне, был хорош, но имел свои минусы – вряд ли бы Терна прожила бы, упахиваясь, столько же, сколько принц.
Но скоро вопрос, куда пристроить девушку, разрешился сам собой.
В этот день Аргон как обычно старательно делал вид, что занят, и избегал общество престарелого отца. У Темного Короля в последний месяц возникло рекордное количество планов по захвату второй половины Маагдарда, и он по нескольку раз на дню собирал всех приближенных в большом зале, чтобы снова и снова строить козни светлому Королю. Все бы ничего, но могучие армии в неограниченном количестве им брать было неоткуда, и становилось понятно, что самая главная надежда короля – его сын. Он все еще надеялся, что воспитал наследничка, который сам в пух и прах способен разнести врага, коварно и подло.
Аргону не хотелось ничего разносить, но отказать напрямую отцу он бы не смог, поэтому пытался помешать тому – напрямую приказать заняться этим. То есть, попросту прятался от отца как мог.
В этот раз Аргон засел в библиотеке, на подоконнике, с парой книг из отдела для начинающих по магии. Рвение Терны пробудило в нем самом интерес, и он решил перечитать несколько самых интересных томиков, и выбрать книги, которые отправить девушке следующий раз для чтения. Новая глаза то ли захватила его, то ли начала усыплять, поэтому принц совсем не заметил, как дверь библиотеки хлопнула, а спустя несколько минут над Аргоном нависла сгорбленная фигура.
— Я ждал тебя сегодня после собрания у себя в кабинете, но ты не явился, — с претензией в сухом голосе начал Король.
— Я видимо ушел с собрания до того, как ты озвучил свое приглашение, — как всегда уклончиво ответил Аргон, откладывая книгу и стараясь не смотреть в хмурые глаза отца.
— У нас еще есть время, поэтому уж будь добр, проследуй за отцом.
Темный король пристукнул клюкой, и похромал к выходу из библиотеки. Разговаривать «не на своей» территории, то есть не на балкончике и не в кабинете, он не любил. Аргон вздохнул и поспешил вслед, по пути сунув книги на место обратно.
В такие моменты он всегда чувствовал себя десятилетним принцем, который тащится за своим строгим папашей слушать его бесполезные нотации. Если Аргон и мечтал о славе и могуществе, то в первую очередь чтобы однажды не пойти за отцом в душный кабинет, не слушать его скрипучий голос и не делать вид, что еще оправдает его ожидания, снова и снова.
Когда они вдвоем дошли до дверей кабинета, Аргон как обычно придержал их, пропуская Короля и отца вперед. После того, как старик устроился в своем маленьком резном троне на подушках, и сложил перед собой на столе костлявые руки, сел принц, на свое место напротив, обычную, хоть из красного дерева, простую по убранству табуретку. Это расставляло между ними нужные рамки, и принц, находясь в этом кабинете, всегда помнил, что он остается ниже и хуже отца. Страшнее всего восседать на этой табуренции посреди пустого пространства было в детстве, когда фигура отца казалась еще более суровой.
— Я надеюсь, ты внимательно слушал все, о чем я говорил на сегодняшнем сборе?
— Безусловно, отец, — привычно и очень натурально заверил его Аргон, и если раньше у Короля были силы усомниться, проверить, то сейчас он просто продолжал беседу дальше.
— Совсем скоро будет десятая темная луна, которая благоволит нам совершать свои подвиги под ее светом. Пора принимать решительные действия. Я сохранил и приумножил силу своего отца, твоего деда, который разбил Маадгард надвое. Я хранил мудрость предков и знания о нашей могущественной магии, я растил тебя, дал тебе все, что нужно сильному и смелому правителю. Сейчас моих армий хватает, чтобы не дать Энверде захватить наши земли, и чтобы установить в Маадгарде новый порядок и новое время.
Король закашлялся и прервал речь, в то время как Аргон сидел, глядя на него и приподняв брови. В этом повествовании так и просилось «Но…», потому что принц отлично знал, что даже тех армий, которыми так гордился отец, не хватит, чтобы победить.
— Но моих сил не хватит, чтобы развязать войну и победить Энверде. – Было видно, что эта фраза далась Королю с трудом, но избежать ее было никак нельзя. Аргон кивнул, понимая, что следующая часть речи будет уже обращена непосредственно к нему, как к надежде всего их половинчатого королевства.
— Я сделал все, чтобы ты смог сделать победный шаг. Я не буду ставить тебе легких задач и открывать простые пути. Ты знаешь, что наш враг дремлет в самом прекрасно замке в мире, и даже не думает, что мы готовимся свергнуть его. Но это – задача уже для тебя. Избавься от светлого короля и приведи свою семью к победе. – Король, все это время, многозначительно глядевший куда-то за спину принца, перевел на него взгляд из-под седых кустистых бровей и нахмурившись, закончил – Сделай то, ради чего я терпел твою безалаберность. Покажи мне, что все самое худшее, что я думал о тебе, было ошибкой, и ты достоит сесть на трон Маадгарда после меня. А теперь иди и подумай над тем, что тебе предстоит сделать.
Сразу же после этих слов Король сделал жест в сторону двери, намекая, что аудиенция окончена, и Аргон свободен. Мужчина поднялся, коротко поклонился отцу и вышел вон.
Пяти минут в кабинете напротив трона отца выматывали так, что после них принцу хотелось забыться на недельку и приходить в себя. Ни о какой мотивации на свершения не шло и речи, но сейчас он понимал, что все серьезно. Отбрыкиваться от своего рода, возможностей и обязанностей бесконечно у Аргона все равно бы не вышло.
Он медленно брел по коридору, глядя себе под ноги, и прокручивал разговор снова и снова. Возможно, будь на его месте собственный отец, молодой и пышущий местью, он бы только обрадовался такой возможности. Аргон не сомневался – у него бы сразу родился план, завертелись в голове нужные заклинания… Возможно, он даже сейчас, едва сидя на троне костлявым задом, вполне способен свести счеты с Энверде, но предоставляет эту возможность сыну? Заодно, проверяет его.
Этот приказ, эта задача выглядели как последний, ответственный экзамен, самая строгая проверка. Достоин ли он взойти на трон после отца? А что, если нет, что если у Короля на этот случай уже припасен вариант? Какой тогда будет судьба принца-неудачника? Аргону думать на этот счет совсем не хотелось.
Избавиться от светлого короля…
Принц наконец дошел до своих покоев, запер дверь, и пройдя на балкон, остановился, опираясь на перила и глядя вдаль.
Что бы он сделал, если был достаточно охвачен желанием захватить главный трон Маадгарда? Может быть, если бы в нем горел огонек мести, острое чувство несправедливости к миру, распаляемое собственной магической силой? Что если бы он сам хотел настолько сильно получить власть, или навести порядок и прекратить войну? Что бы тогда он предпринял?
Послал бы войска, или попытался бы совершить все незаметно? Было бы здорово иметь возможность самому справиться с этим, проникнуть к врагу. Он бы узнал его в лицо, узнал, каково живется в этой восхваленной подданными светлой стороне, выяснил все слабые стороны и нанес смертельный удар.
Это был бы идеальный ход. Он наверняка отнял бы какое-то время, но зато не пришлось бы разбрасываться жизнью солдат, а послать их сразу на готовое, к теплому трупу Энверде.
Только вот сам Аргон вряд ли мог бы отправиться в такое приключение. На границе его выдало бы собственное лицо и королевские черты, не говоря о том, что почти весь БлакРи и Фатрахон знал, как выглядит наследник трона.
Ах, если бы был кто-то, кто совершенно не привлекает внимания, верен принцу, и при этом имеет почти те же самые способности! Аргон вздохнул, понимая, что найти такого человека в его окружении было невозможно.
Но вдруг в его голове что-то громко щелкнуло.
Терна.
1. Удар!
Лёха бил хитро, чтобы не оставлять следов: по сути, просто зацеплял Кирилла взмахом руки, и тот слетал со стула. Невредимова готовили к работе в серьёзном учреждении; уродовать не рекомендовалось. Ну, а если упал человек, расшибся, — кто в этом виноват?
На сей раз Кирилл разбил себе левый локоть и приложился виском к полу. Что-то словно треснуло и рассыпалось у него в голове. Он попытался встать, но пол пошёл враскачку, и физик снова упал.
— Ничего, ничего, Кирилл Сергеевич, мы не торопимся, — сказал следователь. Сидел он у дверей камеры, на кушетке; прыгала его левая нога, закинутая на колено правой. Следователь был молод, щупл, бледен и часто облизывал небольшие, девичьи губы. — Если будет надо, мы нашу беседу повторим, например, завтра. И послезавтра. Ну, а если вы обнаружите патологическое упрямство… — Руками и закатыванием глаз он показал крайнее сожаление. — Тогда мы будем просто вынуждены перевезти вас в другое место, и там вам сделают пару уколов. Акваверин — слышали? Это новое средство. От латинского aqua verо, «вода правды»…
Лёжа на полу, сорокалетний Кирилл более чем всегда, напоминал первоклашку-переростка, близорукого отличника. Розовое лицо, мясистые оттопыренные уши, маленькие круглые очки — и полные губы, казалось, готовые задрожать в плаче.
Кирилл слушал, и ему становилось страшно, невыносимо страшно. Пожалуй, страх даже превосходил боль. Ему и раньше, прямо скажем — от нечего делать, доводилось представлять себя на допросе. Ну, например, на немецком, во время войны. Иголки под ногти и всё такое прочее. Он не сомневался, что от чудовищной муки тут же «расколется» и выдаст явку подпольщиков. Но всё произошло несколько иначе. Правда, здесь не было изощрённых пыток, и команды этого нервного человечка со странно-отрешёнными чёрными глазами не шли дальше очередного призыва: «Лёха, давай!..» Однако Лёха, человек-инструмент, спящий на ходу качок-увалень со сложной татуировкой на окороке, заменявшем ему руку, лупил капитально. И — Бог весть, откуда взявшись! — с каждым ударом, с каждым приземлением на пол делался всё крепче некий стопор внутри у Невредимова. Ужас ужасом, боль болью, но… было ещё что-то. Возможно, главное. Скорее всего, злость и вызов: а вот не выбьете то, что хотите! В порошок сотрите, — не дамся!..
Надолго ли это сопротивление? Он понимал: вряд ли. Выдавят, выжмут из него всё, что надо. Не мытьём, так катаньем, акваверином этим своим… Так зачем он сопротивляется, принимает страсти?..
Словно отследив секунду слабости у допрашиваемого, следователь повернулся всем корпусом к лежащему Кириллу; склонившись, оперся ладонями о колени. Две пуговицы на рубахе у него были уже расстёгнуты, галстук играл роль фигового листка.
— Может, одумаетесь всё-таки, Кирилл Сергеевич? Ну, смотрите: назад в институт вам ходу нет. Туда ни вас, ни ваших подельников и на порог не пустят. За кражу оборудования вполне могли и в тюрьму пойти: но мы же вас, кстати, от суда и отмазали… Предлагают вам царские условия для вашей любимой работы. Вопрос: чего вы кочевряжитесь? Надо просто продолжать делать то, что вы делали на краденой аппаратуре. Только на лучшей! Ну и, конечно, познакомить, кого надо, со всеми вашими секретами. Они же должны понимать, что не бросают деньги на ветер… Ну, так как?
Уже и глаза следователя, единственная приметная деталь на стёртом лице (наверное, таких и берут в спецслужбы, чтобы не запоминались), делались мягче и добродушнее; уже и Лёха протянул руку в закатанном до плеча рукаве — помочь встать… Но тут Кирилл, заметив, сколь расширены зрачки допросчика, вдруг, к собственному испугу, участливо спросил:
— Вы что, наркотики употребляете?..
И без команды под рёбра его саданул ботинок Лёхи.
2. Из письма К. С. Невредимова матери.
…совсем другая реальность. Более лёгкая, весёлая, красивая — и, наверное, более честная, чем наша. Принято говорить, что это, мол, для зрителя — уход от жизненных проблем, трусость. Но, может быть, мы уходим туда не для того, чтобы там остаться, — а чтобы вернуться сюда с новой порцией оптимизма, душевной упругости?
Большинство этих фильмов никогда не шло на наших экранах. Не знаю, почему: ведь там нет ничего антисоветского, вообще, никакой политики! Возможно, их не покупали и не дублировали просто потому, что Америка считалась «врагом номер один»? Или оттого, что там показывают жизнь далеко не бедных, преуспевающих людей, варьете, рестораны, — а нам с детства внушали, что на Западе так могут жить только классовые враги, буржуи… Допустим. Но почему эти картины не вышли на экран — даже телевизионный! — в 90-х годах, после гибели Советского Союза? Лезет в голову прискорбное: а что, если это наша проклятая русская ментальность? Не только сами не умеем беззаботно радоваться, вечно на душе какой-нибудь камень, — но и чужой радости боимся! Боимся из суеверия. Мол, не к добру это прыганье и скаканье, горькими слезами закончится…
Вот потому и не знаем почти ничего из классических американских мюзиклов; разве что сотая их часть шла по телевидению. Спроси у любого нашего земляка, даже самого интеллигентного: кто такой Джин Келли[1]?
А Сид Чарисс? Какая самая знаменитая песня Джуди Гарланд? Что за пара поющих и танцующих суперзвёзд украсила собой десяток музыкальных фильмов? Никто не ответит…
Нет, ты пойми меня правильно, ма: никакой я не «американоман»; как и ты, люблю нашу музыку, наши песни, особенно из старых советских фильмов. Но мне кажется, что в ту пору, в 30-е — 50-е годы, американские киношники придумали нечто более важное, чем национальный вид музыкального кино. Нечто вроде лекарства от меланхолии для всего мира.
Каюсь, — я предложил Горпенко и Сырбу заняться прежде всего американскими мюзиклами времён наивысшего расцвета этого жанра…
(Письмо не было отправлено. Его нашли при обыске в квартире Невредимова.)
3. Из интервью, данного С. Ю. Сырбу корреспонденту газеты «Тайны и чудеса»
СЫРБУ. Мы предполагаем, что помимо той реальности, к которой принадлежим мы, есть ещё другая. Не мир иных измерений, о котором пишут фантасты, а именно — другая действительность.
ТиЧ. Но мы как-то соприкасаемся с ней, с этой другой реальностью?
СЫРБУ. Ещё как соприкасаемся! Можно, теперь я задам вопрос: вас никогда не интересовало, что происходит с героями фильма, когда кино кончилось и диск вынули из плейера?
ТиЧ. Честно говоря, я об этом думал ещё школьником, когда выходил из кино. Вот, эти люди только что так активно действовали на экране, стреляли, скакали на конях, плыли по бурном морю… и что же? Механик смотал плёнку, сложил её в коробки — значит, конец всему? Все герои лежат мёртвые, ждут второго пришествия механика и своего воскрешения? Как-то не верилось… Но это была лишь мальчишеская фантазия. Неужели вы хотите сказать, что в ней что-то есть?
СЫРБУ. Есть, и очень многое. Я не буду нагружать вас научной терминологией, попробую сказать как можно проще. Мы трое, авторы этой гипотезы, — Кирилл Невредимов, Василий Горпенко и я, — пришли к выводу, что жизнь — это не обязательно белок. Она может возникнуть на любой материальной основе, которая способна развиваться и воспроизводить себя. А из каких частиц состоит основа, в принципе, безразлично. Более того: жизнь возникает необычайно легко. Вообще, нет барьера между живым и неживым. Достаточно слабого толчка в нужном направлении, и живая система начинает складываться. Мир как будто хочет, чтобы в нём было как можно больше жизни!..
ТиЧ. Звучит красиво. Но какие законы тут действуют?
СЫРБУ. Мы пока только начали изучать этот потрясающий феномен… Когда художник делает
с вас карандашный набросок, он тем самым как бы намекает на создание живой системы. Картина акварелью, маслом или скульптура — уже содержат немало элементов живого. Кстати, древние что- то об этом знали, иначе откуда взялось бы столько легенд и преданий об оживающих статуях, о портретах, которые выходят из рам?
ТиЧ. Да, да! И у писателей-классиков это тоже сплошь и рядом! У Гоголя — «Портрет», у Оскара Уайлда — «Портрет Дориана Грея». У Проспера Мериме — «Венера Илльская»: там вообще бронзовая статуя душит до смерти человека!
СЫРБУ. На самом деле, в картинах и статуях зачатки жизни проявляются очень слабо, заметить их можно только с помощью специальных приборов. Которых ещё, кстати, нет, мы их только разрабатываем… Если же говорить о древности, — наверное, выявить жизнь в произведении искусства могли только самые сильные экстрасенсы.
Занятное предположение высказал Василий Горпенко. По его мнению, маленькие дети, с их сверхвысокой чувствительностью, как-то ощущают жизненное начало в своих игрушках, — поэтому и обращаются с ними, как с живыми. Между прочим, есть немало и легенд, и литературных произведений об оживающих куклах, — начиная с древнейшего восточного мифа о том, как боги слепили из глины первых людей…
Вообще, ход нашей мысли таков: чем ближе подобие к оригиналу, тем в большей мере оно наделено жизненностью. В живописи (заметьте, слово-то какое: живое писание!) или ваянии элементы жизни лишь намечены; но что касается движущихся и говорящих изображений — здесь совсем другое дело! Активная, энергичная жизнь! И она может претендовать на собственное, автономное функционирование. А мы — на контакт с ней, не менее сенсационный, чем встреча с инопланетянами…
4. За мостом
За мостом через речушку, за поворотом их ждали. Справа к дороге подходил массив нежно-зелёной июньской кукурузы, слева вдоль обочины тянулась роща тополей. Когда машина, где везли Кирилла, прошла через мост, — из-под деревьев выехал и встал поперёк пути глыбистый серый внедорожник.
К чести конвоиров Невредимова, они сориентировались быстро. Тот, что сидел рядом с физиком, выхватил пистолет и приставил его к голове Кирилла. Водитель затормозил; мужик на переднем сидении приоткрыл дверцу и крикнул:
— Ребята, кончайте, живым не отдадим!
Кириллу, честно говоря, просто не верилось, что не через многие годы, а вот сейчас может оборваться его жизнь. Но с каждой следующей секундой страшная истина проникала всё глубже. Захотелось внезапным ударом отшибить от себя руку конвоира и выскочить вон из машины. Однако кнопки на дверце перед Кириллом не было, да и здравый смысл подсказывал: такое удаётся только в кино!.. И сидел Невредимов, не шевелясь, и словно кипятком его окатывало; даже пот заструился по щеке.
Впрочем, неведомые противники оказались поискуснее тех, кто держал физика в плену и вёз сейчас, по его разумению, в некое место, где к строптивцу будет применена «сыворотка правды». Верзила с пистолетом оказался несколько беспечен — что, по мнению Кирилла, и подобало сотруднику государственной спецслужбы: не привыкли встречать сопротивление! День был жарок; поскольку машину не снабдили кондиционером, мужчина опустил стекло. Но не пуля сразила его, — маленькая тёмно-красная стрела, вылетев из кукурузной посадки, ужалила в шею. Невредимов даже решил, что эта штука не убивает, а усыпляет мгновенно… Не успев спустить курок, громадный мужичище, который всю дорогу теснил Кирилла на сидении для троих и глушил запахом пота, мешком отвалился назад. Кстати опять вспомнив фильмы, Кирилл присел пониже, спрятался за спинку переднего сидения — и по звукам узнавал о происходящем.
Вот — бах, бах! — выпалил конвоир рядом с шофёром. Скорее всего, в белый свет, как в копеечку, поскольку в ответ чуть слышно ширкнула стрела. Тело грузно упало рядом с машиной. «Сдаюсь, сдаюсь!» — закричал водитель…
Тут кто-то открыл вторую заднюю дверцу и не без усилий выволок тушу Кириллова соседа, затем небрежно бросив её на асфальт. Это была пара крепких парней в спортивных костюмах и низко надвинутых бейсбольных кепочках. Затем в машину заглянула женщина, улыбнувшись и сказав низким грудным голосом:
— Всё в порядке, Кирилл Сергеевич! Выходите, не бойтесь.
Он выбрался на шоссе — и сразу посторонился, давая возможность ловким парням запихнуть обратно тело верзилы. После этого ловкачи, уже втроём, притащили другого обездвиженного конвоира и бросили поверх первого. Затем дверца была захлопнута. Один из парней, приложив ладонь ребром к кепочке и резко оторвав её, просигналил: вали, мол, отсюда! Водитель, как-то по-китайски кланяясь и усмехаясь, панически развернул машину и умчался назад.
За всеми этими делами следила, стоя посреди трассы и расставив ноги в сапогах, рослая, решительная женщина. Она была одета в ковбойку, жилет и обтягивающие джинсы. Женщину нельзя было назвать некрасивой — вьющиеся медно-рыжие волосы до плеч, очень белая кожа. Лишь нижнюю челюсть словно от другого черепа приставили, мощную, с выпирающим подбородком и широко разнесёнными углами.
Кирилл подивился про себя, — почему не появляются чужие машины? Конечно, в эту раннюю пору движение на междугородном шоссе и не могло быть большим, — но ведь не нулевым же! Потом сообразил: ему лишь показалось, что прошло много времени с тех пор, как их остановили. А на самом деле — не более минуты! Вот уже чей-то грузовик подъехал из-за моста, и один из парней, прыгнув за руль, вежливо откатывает внедорожник. Двое других курят у кювета, в тени большого тополя.
— Не желаете поговорить со мной, Кирилл Сергеевич?
Женщина подошла вплотную.
— Можно просто Кирилл. Это же не допрос?..
— Нет, конечно. А я — просто Альбина.
Они прогулялись вглубь рощи. Отсюда стало видно пшеничное поле. Тень ветвей была густа. Добыв в одном из бесчисленных карманов жилета серебряный портсигар, Альбина закурила; Невредимов отказался. Громко щёлкнув крышкой, она убрала сигареты:
— А. я забыла, вы же танцуете!
— И это знаете?
— А это что, тайна? Да весь ваш отдел говорит: Невредимов увлекается степом, чечёткой, даже пытался создать в институте группу самодеятельности.
Физик передёрнул плечами:
— Каждому своё. Но вы же не ради этого меня… не знаю — похитили, освободили? Не для того, чтобы поговорить о степе?
— Ну, почему же… Можем и о степе. — Альбина картинно прислонилась к стволу, скрестила ноги. — Я когда-то даже получала призы на конкурсах бальных танцев. Не верите?..
Кирилл выжал из себя банальный комплимент, и она продолжила:
— Но вы правы, мы здесь не для этого.
Выпустив к зениту струю дыма, Альбина спросила вдруг:
— Вы как, вообще… верите нашей власти? Государству?
— Я вне политики, — поспешил отмахнуться физик, но она настаивала:
— Можно быть сто раз быть вне политики, — но вы же живой человек! Не видите, что вокруг творится? Да ваш институт еле-еле концы с концами сводит! Знаете, с чего началась охота на вашу троицу? С того, что подвал, где вы собрали установку, был, оказывается, давно уже арендован, и там собирались открыть салон тайского массажа! Эти… тайцы, или Бог их знает кто, пожаловались вашему директору. А в это время один ваш добрый товарищ стукнул, куда надо, и вами занялись органы.
— Сырбу? Я давно знал. Он ещё и интервью дурацкие давал газетам…
— Неважно, кто, — главное другое. Выгнали вас — и отдали на растерзание, вместо того, чтобы снабдить всем необходимым, открыть для вас роскошную лабораторию!
— А мне её как раз и предлагали, — сказал Кирилл. — Только не в институте, а как раз в органах.
— Предлагали… А вы и поверили! — Альбина со злостью фыркнула дымом; бросив окурок, затоптала его, словно ядовитое насекомое. — Вкатили бы вам сейчас двадцать кубов акваверина, — а когда вы всё рассказали бы, так стали б держать на наркотиках! И сделали бы вы для них даже в сарае — всё, что они потребуют!..
— А вы что, не будете держать? Вообще, кто вы такие?
Она лукаво поиграла красиво выгнутыми, не подбритыми бровями.
— Скажем, приватная организация. Которой очень хочется устроить для людей турпоездки во вторую реальность…
5. Из письма К. С. Невредимова к матери.
…Герои кинофильмов живы, имеют собственное сознание и волю. Я тебе ещё в прошлом году начал рассказывать об этом, когда приезжал в гости. Но ты только посмеялась: «Фантазёр ты у меня, Кирка!» Помнишь? Мы ещё сидели на мостках над озером, там, где я чёрт-те когда, пацаном, поймал свою первую рыбку. Но тогда мне было нечем доказать тебе свою правоту, установка не была собрана. Сейчас бы я элементарно смог, но меня уволили из института — и, судя по всему, будет заведено уголовное дело. Ты уж меня прости, ма, но я должен был тебе об этом сообщить, — всё равно узнала бы. Кузьмичёв, это наш замдиректора по АХЧ, шьёт нам троим, Горпенко, Сырбу и мне, кражу институтского оборудования и его использование без разрешения. Это чепуха полная: установку мы собирали буквально из металлолома, а чего не хватало, докупали за свои деньги. (Смешно, но факт: ничего сверхъестественного не требовалось, в продаже всё было, — весь секрет в соединении частей…) Но, я так понимаю, дирекции надо нас выгнать и отдать под суд; на неё давят сверху…
Ладно, это тема грустная. Лучше — о наших киногероях. Честно говоря, мы об этом феномене пока что мало чего знаем. Откуда у них мышление и сознание, причём, на уровне нормальных человеческих?! Думали, берут каким-то образом у актёров, которые их играют. Пообщались (да, да, мы с ними общались!): ничего подобного! Каждый из них чувствует себя именно персонажем фильма, тем, кого актёр играет. Но, очевидно, когда фильм не на экране, они ведут совершенно не ту жизнь, которую написал для них сценарист и поставил режиссёр. Их жизнь — другая, для нас тайная. Что они делают внутри коробок с плёнкой, кассет, дисков? То есть, не там, разумеется, но в каком-то, недоступном для нас, пространстве-времени, куда открывается вход через экран? Работают, едят, пьют, занимаются любовью?.. Мы называем их мир «вторая реальность», «реальность-два», но не можем даже отдалённо себе представить, в каких координатах он находится — по отношению к нашей Вселенной.
Когда начинаешь общаться с ними… Это очень странное зрелище, поначалу оно просто пугает. Смотришь себе кино, герои говорят и делают то, что им положено по сюжету… И вдруг, когда ты включаешь установку, всё сразу меняется! Они останавливаются и поворачиваются к тебе. Как будто получили какой-то сигнал… Видят! Слышат! Вступают в диалог!.. Интересно, что обстановка вокруг них сохраняется — та же натура, что была снята, или декорации, построенные для фильма. Наверное, они тоже имеют самостоятельное существование…
Помнишь? Когда мне удалось немножко убедить тебя, что я не фантазирую, — а может быть, ты просто пожалела меня и слегка подыграла, — ты спросила: а что чувствуют маленькие люди, когда им в сотый или в тысячный раз приходится повторять одни и те же слова и действия, снятые оператором, смонтированные режиссёром? (Ты их упорно называла «маленькими людьми»: привыкла к экранчику телевизора, хотя на большом киноэкране они намного больше нас!) Я тогда не знал, что тебе ответить. А недавно мне разъяснила, что к чему, — не поверишь, — Кэти Селден. Это, если помнишь, такая милая, скромная девушка из картины «Поющие под дождём». Не актриса Дебби Рейнольдс, пусть даже и виртуальная, а именно её героиня. Тогда нам впервые удалось провести довольно долгий и надёжный, почти без помех, сеанс связи. И знаешь, ма, что оказалось? В фильмах действуют не они, а… Вот, нет в нашем языке таких понятий. Не двойники, не призраки, не отражения… Правда, Кэти говорила — привидения. (Она и вправду очень симпатичная.) Но ближе всего, как сказал Горпенко, — он у нас эрудит, даже индийскую религию изучал, — понятие манифестации, проявления. Скажем, божество проявляет себя в виде человека. Причём манифестация бывает полная и частичная. Так вот, для «маленьких людей» их экранные роли — это частичная манифестация. Копий фильма может быть сколько угодно; столько же и частичных проявлений, — но сами герои уникальны. Каждый существует только в единственном экземпляре. Как и мы, грешные…
…американские мюзиклы времён высшего расцвета этого жанра. Больше всего я хотел общаться именно с их героями. Они так беззаботно поют и танцуют; у них такие элегантные, я бы сказал — целомудренные костюмы и причёски: и близко нет современного разгильдяйства, оголённости… Я тут весь в тебя, правда, ма? Ты меня воспитала настоящим викторианцем…
Словом, это очень хорошая, не ранящая душу реальность. Мы, все трое, с моей подачи решили: не будем лазить во всякие ужастики, в жестокие военные фильмы, а наладим общение с героями Джина Келли, Фреда Астера, Джинджер Роджерс, Элеанор Пауэлл… Они там даже если врут или жульничают, то как-то невинно. А размолвки и ссоры самые пустые: смешно побранились, разошлись надутые — глядишь, через минуту помирились, опять пляшут. Выбивают дробь своими стальными набойками.
Ещё мне занятно: а можно ли из одного локального киномира перейти в другой? Скажем, помахал мечом вместе с русскими богатырями в реальности «Ильи Муромца», а потом отправился бродить по тайге вместе с Дерсу Узала… Нет пока ответа. Сами герои — не пробуют, не знают, с какого конца подступиться. Кэти, так та и вовсе испугалась этой идеи. Ей очень славно в Голливуде 1927 года…
А теперь я тебе всё-таки расскажу, из-за чего, по-моему, к нам прицепились все эти «мэн ин блэк», люди в чёрном. Ты ведь всё равно не успокоишься, пока не узнаешь…
6.
—…Наверняка вы сами уже думали об этом. Вас трясли правительственные структуры. Пугали судом, тюрьмой. Мучили. А всё почему? Потому что надеялись на перемещение. Считали так: сегодня вы заглянули в тот мир, пообщались с его жителями, а завтра найдёте туда дорогу. А может быть, и проложите путь для тех — в нашу реальность… — Альбина закурила новую сигарету. — И то, и другое сулит огромные возможности. Ну, скажем, первое — это больше для развлечения. Вот где экзотика! Не Багамы, не Канары какие-нибудь, уже приевшиеся, — перемещаешься в Египет времён Клеопатры; да не в тот, что был на самом деле, а в гламурный, с Элизабет Тэйлор на троне! Или, если захотелось экстрима, — вали в Парк юрского периода, поохоться на динозавров. А второе — оттуда сюда — это уже, извините, военная тема. Какие возможности! Ныряешь в «Триста спартанцев» — и приводишь за собой всю персидскую армию царя Ксеркса. Правда, они с мечами и копьями… ладно! Проникаешь в мир «Терминатора» — и возвращаешься с подразделением боевых роботов…
— Чёрт возьми! — Вытаращив глаза, Кирилл развёл руками. — Ну, надо же! Да я, собственно, потому и держался, что предполагал нечто подобное. Попытку вломиться туда… Но вы так чётко сформулировали!
— Они бы сформулировали ещё чётче… — Альбина жёстко сощурилась. — Министры наши, депутаты от правящей партии — или их кукловоды-миллиардеры. Куда, зачем и почему…
— А вы бы… кого туда послали? Рабочих с завода «Маяк»?..
Она скривила крупный, выразительный рот:
— Нету их уже там давно, рабочих ваших, — вместо завода торговый центр «Блу-Дрим»… Нет, голубчик, зря иронизируете. У нас в ваши миры… поехали бы нормальные люди. Служащие, врачи, университетские профессора, предприниматели. Все, кто сможет заплатить за перемещение. Лгать не буду, — не пару долларов, но вполне доступную сумму. И часть этих денег — ха-арошая часть! — была бы ваша. Не стройте святого, Кирилл, вы же человек!..
— Допустим. А почему вы, собственно, думаете, что я могу осуществить это… перемещение? — С горьким смехом он замотал головой. — Ну, анекдот! Те, в безопасности, из меня его хотели не то выбить, не то вытащить своими уколами… а вы чем? Долларами?
Её улыбка застыла, будто схваченная клеем.
— Извините, Кирилл, но мы всё-таки кое-что знаем. Сейчас оба ваших друга — стукачи, не стукачи — верно трудятся на правительство. Может быть, у них что-нибудь получится. Скорее всего, нет. Мозг и двигатель проекта — вы. И никто, кроме вас. И только вы, причём даже в одиночку, способны сделать это. Мост между двумя реальностями. Туда и обратно.
Положив руки на плечи Невредимова, она приблизила к нему лицо:
— Давайте без дураков. Мы не будем обещать; лаборатория для вас уже готова. Оборудование — любое. Сделайте это, и вы свободны. Свободны и богаты. Летите к своей маме в Краснолиманск, обрадуйте её, купите ей новый дом… И — никакого насилия. Слово чести. Я разбираюсь в людях… немножко. Если вы обещаете работать с нами, это будет крепче любых замков. А что касается меня лично…
Сухими горячими губами Альбина коснулась губ Кирилла.
Этот человек — вернее, не человек, а таймлорд — за десять лет совсем не изменился. Улыбка у него была точно такая же фальшивая и неискренная, как и тогда, когда Лэнс увидел его впервые: в старой истории со сценарием. Когда он по телефону предложил встретиться у южного крыла Капитолия, Лэнс и подумать не мог, что они пойдут прямо внутрь. И что их пустят в зал в разгар заседания — тоже.
Лэнс бывал в Капитолии — на экскурсии, еще в школе, — а потом все как-то недосуг было заходить. Когда работаешь рядом с историческим местом, никогда туда не зайдешь просто так, потому что кажется — вот завтра схожу. Послезавтра. Скоро. И все же удачный момент никогда не выпадает. Но Лэнс помнил и светлые коридоры, и богато украшенные залы, и кучу сверхбдительных охранников, которые сейчас усиленно делали вид, что их нет, после того, как таймлорд что-то сказал одному из них — тихо, на ухо.
Сейчас они все вместе стояли у одного из входов на верхнюю галерею Палаты представителей. Внизу, в полутемном, хоть и освещенном яркими прожекторами зале, шло обсуждение каких-то изменений в законопроект. Некоторое время Лэнс пытался за ним следить, но бросил: наблюдать за разговором Гаутамы и сценариста (он представился как мистер Риддл) оказалось куда как интереснее.
Этот Риддл, демонстративный, яркий психопат, умел произвести впечатление. Лэнс обычно испытывал отвращение к подобным людям (взять хотя бы агента Икс), но Риддл оказался исключением. Он притягивал. Побуждал сблизиться. Вызывал интерес. Особенно интересно было следить за его руками. Он то складывал их за спиной, то копался в глубоких карманах, которых, теоретически, не могло быть на его костюме — сером френче, как у китайских партийных функционеров. Если бы Риддл был человеком, Лэнс решил бы, что он бросил курить и теперь пытается заместить привычные движения — достать сигарету, поднести к губам, зажечь. Это неосознанно и не касается даже никотиновой зависимости, которая, судя по косвенным данным о его виде, у Риддла не должна была развиваться. Это глубинное. Желание вернуть старые времена. Ностальгия по былому.
А еще с таймлордом была девушка. Немного за тридцать, черноволосая, со снисходительной, ленивой улыбкой и умными глазами, она чем-то напоминала Кэм Сэроен. Не внешне. Скорее по манере держаться. И руки…
Гаутама при встрече сказал ей: «Здравствуй, Эл… Лорел». Занимательно. И она тоже знала, как его зовут.
Риддл стоял сейчас посредине прохода, ведущего к краю галереи. Гаутама, опираясь о простенок, устроился у самого выхода. Они негромко переговаривались, почти не глядя друг на друга, и вообще производили впечатление людей (ну, допустим, существ), которые знакомы очень давно.
И не слишком-то ладят, судя по невербальным признакам. По крайней мере, в нынешний момент. Лэнс был готов поставить деньги, что когда-то эти двое были дружны: Гаутама, пусть и цедил слова сквозь зубы, но выглядело это не неприязнью, а обидой. Правда, Риддла Лэнс не знал и не мог настолько легко читать его мимику и жесты. Слишком легко обмануться с инопланетянами, которые настолько похожи на людей.
— Прелестно! — сказал Риддл громко, обернулся, и его притворная улыбка вдруг стала напоминать настоящую. — Они сейчас отменят действие хабеас корпус во время военного положения. Эти люди никогда не перестанут меня удивлять, господи боже мой!
Гаутама пожал плечами.
— Они не могут отменить хабеас корпус. Первая глава, девятый раздел. Я знаю законодательство этой страны.
— А они отменят, вот увидишь. Их ничто не остановит, — произнес Риддл почти с нежностью. Его попытался сдвинуть с дороги какой-то конгрессмен, но в итоге, пытаясь его обойти, наступил Гаутаме на ногу.
Лэнс прислушался к шуму внизу. Кажется, Риддл прав, но беспокоиться все равно не о чем. Сенат такого не пропустит, даже если им за каждым кустом мерещится китайский шпион. И… даже если пропустит, есть ведь еще президент.
Спутница Риддла, Лорел, сдержала зевок. Ей было чудовищно скучно.
— Ты патологоанатом? — спросил у нее Лэнс.
— Ага, — согласилась Лорел и пошевелила пальцами. — Давно не практиковалась. Навыки растеряла. А Джей еще работает, или?..
— Работает. Ты была агентом Эл?
— Нетрудно догадаться, верно? — Тень живой, искренней улыбки мелькнула на ее лице и пропала. — Давай теперь я погадаю, хоть и не смогу так же круто. Ты — частный детектив, последователь знаменитого Шэ Холмса, подавшийся в ЛвЧ потому, что ни один клиент не принимал тебя всерьез. Угадала? Давай-ка выйдем отсюда. Терпеть не могу политиканов.
Лэнс выбрался из переполненного зала вслед за Лорел, но в коридоре людей оказалось не меньше. Почти все они, к несчастью для Лорел, были все теми же политиканами, но она заметно расслабилась, выдохнула.
— Не угадала, — ответил Лэнс. Они подошли к окну; Лорел присела на широкий подоконник, благонравно скрестив руки на коленях.
— Как жаль. Ну что ж, я говорила, что у меня не выйдет так круто. Уф, как же хорошо, когда они не балаболят. — Лорел кивнула в сторону зала. — Хотя никто из них не сравнится с Монахом. Вот уж кто чемпион по балабольству, так это он! Знаешь, парни часто врут, чтобы девушек впечатлить, — извини, конечно, — что работают в Интерполе под прикрытием, или что они на самом деле крутые гангстеры, но это и рядом не сравнится. Нет, правда, Монах милый и возит меня по разным местам, но то он пенициллин изобрел, то подсказывал Микеланджело, как лепить, а то писал вместе с Франклином конституцию. Представить не можешь, как здорово поговорить с нормальным человеком, а ведь раньше мне это не нравилось.
— Ты когда ушла из организации? — спросил Лэнс.
— Когда отправилась путешествовать. В девяносто восьмом. Кстати, что это за год? Почти ничего не изменилось, только у всех планшеты, как в Стар Треке.
— Две тысячи двадцать четвертый.
Лорел хмыкнула.
— Совсем мало прошло. Ой, прости. Это привычка уже, мерить время сотнями лет. — Она наконец улыбнулась по-настоящему. — Так кем ты был все-таки, если не супер-детективом? Психоаналитиком, что ли?
— Агентом ФБР, профайлером. Психиатром. Долго рассказывать, — ответил Лэнс. Информация, которую выдавала Лорел, и то, что говорила раньше Эл, складывалось в интересную и довольно знакомую картину. Что, если у него под рукой оказался представитель того же вида? В таком случае, диссертация по ксенопсихологии обретала реальную плотность.
— Здорово. А твой напарник, он что у Монаха украл?
Лэнс вытаращил глаза. Гаутама? Украл?
— Что, извини? — переспросил он.
— Спер что-то ценное. Не думаю, что картину или статую, наверняка что-то поважнее. Но я так и не поняла, что именно, а если спросить прямо, Монах секретничает, — со вздохом ответила Лорел. — Плохо, что ты не знаешь. Любопытство, если его не удовлетворить, редкая дрянь. Может, спросишь у него сам? Очень хочется разузнать.
Ладно. Гаутама мог лгать, возможно, он действительно украл у этого типа что-нибудь ценное для организации. Технологическую новинку. Или оружие, которое тот мог случайно вручить кому-то неподходящему. Это важно, следить, чтобы инопланетные технологии не попали в чужие руки.
— Ладно, спрошу, если выпадет удобный случай, — ответил Лэнс.
— О! Гляди. Сейчас будет смешно, — сказала Лорел, спрыгнула с подоконника и махнула рукой влево. Там, возле облицованной белым мрамором стены, стоял красный угловатый диван, на котором кто-то сидел с ноутбуком; все бы ничего, но такой диван в этом коридоре был один, и выглядел, если подумать, совсем не в тему посреди классических интерьеров.
К дивану, широко шагая, шел Риддл (или Монах, или папа Легба), за ним — с очень недовольной гримасой на лице — Гаутама.
— Ну и? — спросил Лэнс, но тут Риддл подошел к дивану и постучал сидящего на нем по плечу.
— Прошу прощения, уважаемый, но этот диван нам необходим для одного важного и неотложного дела. Вы не могли бы встать? — спросил он.
Парень, который там сидел (кажется, журналист), от удивления не стал даже спорить и поднялся, держа компьютер на весу. Риддл отодвинул одну из диванных подушек и шагнул внутрь. Прямо в диван.
Парень с грохотом выронил ноут.
— Идем, — сказала Лорел и тронула Лэнса за локоть. — А то охранники опомнятся. Такого они не перенесут.
Гаутама шагнул в диван следующим. Лорел подтолкнула Лэнса, и он неловко, головой вперед полез в отверстие, оказавшееся на деле широким — и вообще нормальной дверью. Лэнс встал, отряхнув колени.
Лорел, появившаяся в следующую секунду, быстро заперла дверь.
Это было просторное помещение, заставленное, на первый взгляд, всяким хламом — сундуками, напольными часами с боем, — но, осмотревшись, Лэнс заметил несколько узнаваемых классических статуй. Копии? В середине комнаты располагался шестигранный пульт с невысоким стеклянным постаментом в центре. Постамент светился, и это выглядело даже красиво.
Риддл подошел к пульту и уверенными, быстрыми движениями повернул несколько тумблеров. Свечение в постаменте колыхнулось вверх, потом вниз, как воск в лава-лампе.
— Нет, нет и еще раз нет! — громко сообщил Риддл.
— По какой причине? Объясни! — потребовал Гаутама. Он скрестил руки на груди и выпрямился. Лэнс давно не видел его настолько злым.
— Ах тебе нужны объяснения, да? Объяснения? — воскликнул Риддл. — Скажи еще, что ты ни о чем не знаешь! Вообще ни о чем! Боже милостивый, ты совершенно не растерял ваших базовых навыков врать как по нотам! Такой отличный план мне испортил! И зачем? Ради личных амбиций, что ли?
— Ого, — пробормотала Лорел. — Пожалуй, я пойду. Драматическое воссоединение двух старых друзей — не мой любимый сюжет в мыльных операх. Разведешь их по углам, если что, мозгоправ?
Она осторожно, боком нырнула в лабиринт часов и статуй, оставив Лэнса наедине с разворачивавшимся скандалом. Надо сказать, совершенно безобразным.
Гаутама с силой щелкнул по браслету часов, выключая голограмму. Щупальца у него торчали дыбом.
— Я не лгу! — рявкнул он. — Это ты… нет, мы неправильно начали, Мортимус. — Он глубоко вздохнул, опуская щупальца, пригладил полы пиджака, пытаясь удержать гнев в узде. — Объясни, почему ты наотрез отказываешься нам помочь. Ты же видел, что они делают. Они вредят сами себе!
Риддл закатил глаза, но ответил спокойно и снисходительно:
— Люди! Они всегда себе вредят, ты же сам знаешь. Ну подумаешь, объявили войну Китаю и Индонезии. Они не станут швыряться бомбами из-за медных месторождений. Еще пара десятков лет — и они эту медь вовсю начнут таскать из пояса астероидов. — Он улыбнулся, и эта новая улыбка совершенно не подходила к его лицу, как будто, собирая его, взяли не тот фрагмент паззла. — Но ты все равно знаешь, кто виноват, просто хочешь, чтобы я пришел и решил за тебя ваши милые проблемы. Нет уж! Господи боже мой, то, что я должен был исправить, я давно исправил! Вакцинация от вируса, защитный экран… ладно, твой защитный экран, — добавил Риддл, когда Гаутама возмущенно поднял руку. — Но к этой мешанине с фрагментами чужих планет я и пальцем не прикоснусь! Потому что это ваша вина, не моя!
Он отвернулся к пульту.
— И это я еще не упоминаю того факта, что ты угнал мою тардис. Украл ее. Предал мое доверие, — сказал Риддл вполголоса, но тут взорвался Гаутама:
— Замолчи! Она умирала! — закричал он. — Это ты ее уничтожил! Я просто спас ее от тебя, таймлорд!
Так это не механизм или оружие, это было что-то живое!
— Какая экспрессия, — пробормотал Риддл, явно очень довольный тем, что у него получилось вывести Гаутаму из себя. — Особенно пассаж про уничтожение. Кто из нас вмешался во время и испортил все то, что я так долго исправлял, а?
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сухо бросил Гаутама, снова вернув самообладание.
— Ну-ну.
Лэнс кашлянул, чтобы прекратить эту бессмысленную перебранку. Все действительно указывало на то, что когда-то эти двое были друзьями. Возможно, они ими и оставались, но им стоило просто пережить обиду друг на друга, переждать ее. Ругань в данном случае только разожгла бы ее сильнее, подкладывая в этот огонь новые дрова. Пусть лучше старые угли прогорят, и тогда ветер сдует пепел. В этом смысле инопланетяне ничем не отличались от людей.
— А! Мы забыли о твоем втором лице, — оживился Риддл. Он выпрямился и картинно раскинул руки. — Ну как? Тебе здесь нравится? Ничего не хочешь сказать о «внутри больше, чем снаружи»?
— Моего напарника не удивить пространственной трансцендентностью, — буркнул Гаутама.
— Красиво, — вежливо сказал Лэнс. — Это корабль?
— Еще бы! Это ТАРДИС. Аббревиатура: корабль для перемещения в пространстве и времени. Твой друг тебе не показывал свою? Вернее, мою? Нет? Ах да, он ее прячет.
Гаутама дернул щупальцами.
— Это неуместный предмет для беседы, — сказал он.
— Ну что ты, вполне уместный, учитывая обстоятельства. Все равно ты ему потом память сотрешь, чтобы не позориться.
— Я не стану стирать память напарнику! — возмутился Гаутама. — Отвези нас в штаб-квартиру в Ла Гвардиа. Этот разговор не имеет смысла!
— Мистер Риддл, — сказал Лэнс примирительно, — но организация действительно не делала ничего такого, чтобы вызвать подобный эффект. Почему вы отказываетесь помочь?
— Не ваша организация, а конкретные ее представители, — ответил Риддл, снова переключая тумблеры. Свет в постаменте замер. — Я вас доставил на место, можете идти. Кстати, агент Эс, если вам надоест унылая служба на этого… пусть будет человека, позвоните по тому же номеру. Я сохранил его в списке для вас.
— Ты еще пожалеешь, что отказался, — пробормотал Гаутама.
— Да что ты говоришь? И что, ты меня убьешь?
— Лэнс! Уходим, — не глядя на Риддла, скомандовал Гаутама. То, что он назвал Лэнса по имени, означало, что он очень, очень зол и расстроен. Такого не случалось уже лет восемь, со времен последнего кризиса с Дрекком.
Они вышли через открывшуюся дверь — снаружи она выглядела уже не как диван, но как старинный, резной шкаф для одежды. Он с тихим, мелодичным свистом растаял. Они стояли посреди пустого коридора, ведущего в нижний ярус тюрьмы. Гаутама опустил голову, дернул щупальцами и скривился.
— Я мог бы сказать что-то успокоительное, — тихо проговорил Лэнс, — но это не поможет. Ты должен сам разобраться с этим ощущением. Вы оба должны.
— Я ничего не делал, — ответил с горечью Гаутама. — Ничего такого, в чем он меня обвинил! Не вмешивался во время, не крал… нет, я увел тот корабль, но так было нужно.
— Знаю. Ты не стал бы поступать неправильно. У тебя есть собственный кодекс правил, и кража ради кражи не входит в число разрешенного, — сказал Лэнс.
— Я могу поступать неправильно. Как в ситуации с Эстер недавно. Ты сам говорил.
Лэнс моргнул. О чем он вообще говорит?
— Эстер? — переспросил он. — Что за Эстер?
— Эстер Драммонд, аналитик ЦРУ. Мы ездили забрать ее из бункера, и ты сказал… Ты этого не помнишь? Не может быть! — Гаутама выпрямился, крепко сжал губы, и обеспокоенно уставился Лэнсу в лицо. — Это же случилось несколько часов назад!
Лэнс медленно выдохнул. Так. Нужно перебрать факты. При стирании памяти мелкие детали ситуации противоречат сами себе, потому что мозг каждый раз додумывает их заново, заполняя лакуны.
— Я ездил к своему бывшему коллеге. Он дал мне номер. Я позвонил по нему. Оставил «ниссан» у института, пошел пешком. Потом… потом мы были в штаб-квартире, Риддл перезвонил мне, и мы отправились в Вашингтон. «Трубой». Я едва не забыл коммуникатор. Если ты меня не нейралил, то…
— Нет! Не нейралил. И никто другой не мог. Мы все время были вместе.
Гаутама развернулся на каблуках и притопнул ногой. Щупальца быстро, нервно зашевелились.
— Эффект Манделы, — сказал он. — Искажение воспоминаний. Первый признак вмешательства во время. Мортимус прав! Кто-то что-то изменил!
Лэнс включил поиск по базе данных коммуникатора, ввел «Эстер Драммонд».
— Это не эффект Манделы, — сказал он, показывая Гаутаме страничку с данными. — Вот, гляди. Она погибла при исполнении в 2011 году. Мы никак не могли ездить за ней в бункер.
— Эффект у меня, не у тебя, — бросил Гаутама. Он ходил по коридору взад-вперед, безостановочно шевеля щупальцами. — Погибла при исполнении… Погибла. Дерьмо.
— Может, это снова Моффат*? — спросил Лэнс.
— Маловероятно. Но я выясню, кто или что за этим стоит! — Гаутама хищно оскалился, остановился и включил маскировку, снова превращаясь в агента Си, невозмутимого и надежного, как скала. Так непривычно было видеть на этом лице сомнение и грусть. Гаутама помотал головой, зажмурился на секунду и продолжил: — Ты должен отправиться в Кардифф, в Торчвуд, и забрать оттуда агента Икс. Он нужен здесь. Он лучший аналитик из тех, которых я смогу собрать, и в теории времени он разбирается даже лучше меня.
О нет, только не это. Конечно, объект исследований должен находиться рядом, но в этой ситуации скорее сам Лэнс оказывался у него в подчинении, а это, пусть и давало отличную возможность изучить его поведение (и, возможно, помочь Иксу справиться с ОКР), но очень портило нервы.
— Это обязательно должен делать я? — уточнил Лэнс.
— Конечно. Я ведь просил о помощи именно тебя.
— И соврал, — мстительно ответил Лэнс. — Если бы ты сразу сказал мне, что пациент не готов сотрудничать, но помочь ему очень нужно, то я все равно согласился бы. Потому что это ты меня попросил.
Гаутама вздохнул. Извинений от него ждать не стоило, но хватило и виноватого вздоха. Обычно он просто молчал с невозмутимым видом, как будто совсем ничего не случилось: отличный способ сохранять уверенность в себе. Лэнс улыбнулся.
— Хорошо, я его заберу. А что, если он откажется?
— Если он не предоставит убедительных доводов в пользу того, чтобы остаться, просто выруби его и забери силой, — ответил Гаутама и снова улыбнулся — неприятной, словно позаимствованной у мистера Риддла улыбкой.
Я завариваю чай. Парни и девчонки, собравшиеся на эту неформальную встречу, переговариваются между собой. Кто-то приносит с кухни еду, кто-то сам создает. Шеат трескает банан (для разнообразия, а то от ананасов уже мозги пухнут), Зера вместе с розововолосым демиургом-практикантом из их Академии яростно обсуждают химические формулы своих драгоценных отрав и чертят что-то на салфетках и скатерти. Син меланхолично смотрит в окно, где на лесных просторах Шаалы прыгают по веткам разноцветные птички. Теаш на полу вместе с Ирмом азартно рубятся в карты. Испортили ребенка, гады… Тэвлин залипает в экране, попутно жуя всухомятку пряники эльфийского производства. Между прочим, очень вкусные и сытные, их даже на экспорт производят и в свежем виде доставляют во все наши шесть миров, да и по самой Шаале распространяют хорошо.
Огромный пузатый чайник громко свистит, подавая сигнал, что электрическая плитка справилась со своей работой. Син отрывает взгляд от птичек и пристально смотрит на меня.
— Кто тебя научил готовить? – синерианин достает из воздуха чашку и первым протягивает за кипятком.
Сбоку матюгнулся оставшийся в дураках Ирм.
— Частично – он, — я кивнула на Шеата. Дракон хмыкнул, чмыхнул носом и расхохотался.
— Ты хоть помнишь, как это было? – он отложил банан и протянул мне чашку. От чашки Сина она отличалась повышенным гигантизмом и простенькой абстрактной расцветкой.
— Помню…
Руки разливают чай по чашкам, а душа вспоминает…
«На самом деле это было мучительно. Шеат стоял над душой и запрещал мне использовать способности.
— Зачем кипятить воду силой мысли? Вот, у нас есть огонь, ставь воду туда.
Палец дракона указал на доисторическую печку, чья прародительница наверняка повидала сказочного Емелю. Там медленно набухал жар, огонь постепенно поглощал дрова…
— Зачем? – раздражалась я.
— Потому что я так хочу, — буркнул дракон и демонстративно уселся рядом с печью на пол.
Объяснять логично он, видимо, устал. Да и я не принимала все эти доводы про антимагические зоны, специфичные кандалы, металлы, лишающие способностей и разномастные яды. Не спорю, вселенная велика и вполне возможно, все это где-то существует. Но какого хрена нужно так извращаться, чтобы просто попить чаю в снятом на ночь домике?
Шеат все еще сидит и ждет. Я покорно сую наполненный водой глиняный горшок в печь. Дикость! Варварство! Но надо. Иначе оба будем без чая, зная вредный характер дракона.
Руки обдает жар, немного горячих искр попадает мне на ноги.
— Заслонку закрой, — посоветовал он и предвкушающе потер руки.
Пока вода греется, Шеат достал мешочки с травами и разложил на маленьком деревянном столике.
— Выбирай, что мы сегодня будем пить.
— Ну вот, — я ткнула пальцем в ближайший мешочек.
— Нет, так не пойдет, — качает серебристой головой дракон, — ты по настоящему выбирай.
И как их выбирать? На ощупь что ли? Или считалочкой воспользоваться? Я придирчиво осмотрела каждый мешочек, понюхала скрученные листики, пощупала… Все как обычно, ничего примечательного, заварить можно любой.
— Давай этот, он пахнет прикольно, — указываю на средний мешочек с чуть красноватыми листочками внутри.
— Попробуем, — дракон извлек из магического кармана пару чашек, похмыкал, насыпал в каждую по щепотке листьев. – Ты, малая, когда в следующий раз будешь мыть посуду, то и наружу тоже мой. А то видишь – пятна?
Он ткнул меня носом в коричневатое пятно. Ну и что тут такого ужасного? Удаляю пятно с чашки. Дракон хмурится и сам лезет в печь за горшком. Залитые кипятком листья развернулись и маленькую комнатку заполнил вкусный, неповторимый аромат…
Я поболтала в чашке красную жидкость вперемешку с листьями и отхлебнула. В принципе прилично, пить можно.
— Эх, темнота! – Шеат отбирает мою чашку, достает из своих закромов еще пару, а за компанию к ним – маленькое ситечко. Процеженный через него чай светлее и красивее смотрится.
— Теперь поняла? – дракон садится за стол, двигает к себе вторую чашку.
— Нет, — мотаю головой.
— Ладно, объясняю на пальцах, — он прикрыл глаза и вдохнул аромат. – Ты зависима от своих способностей, от своей силы. Представь, что тебя ее лишили, не важно каким способом. Может поместили в соответствующую камеру, может заковали в кандалы, может отравили блокатором каким-нибудь. Не важно. Просто представь.
Я представила. Снова быть слабым беспомощным бесформенным куском плазмы? Снова зависеть от кого-то? Снова становиться чьей-то игрушкой? Нет уж, дудки!
— Это плохо и неприятно, — признаюсь со скрипом.
— Вот! – салютует мне чашкой дракон. – А чтобы не впасть в панику и окончательно не слететь с катушек, ты должна уметь действовать и без них, руками, ногами, зубами и всем, что у тебя есть просто так. Поэтому будь добра, возьми вторую чашку и процеди мне чай. Руками.
Я беру. И даже получается. Пролилась всего пара красных капель, которые я втихаря впитываю рукой. Не зачем ему, великому, видеть косяки своей ученицы…»
— Он меня вообще в печке заставлял воду кипятить, — пожаловалась я Сину.
Впрочем, от этого товарища сочувствия не жди. Син расхохотался и хлопнул Шеата по плечу, от чего тот согнулся и чуть не подавился чаем.
— Молодец! Надо запомнить такой способ.
К несчастью его веселость была тут же прервана Зерой, булькнувшей Сину в чай какой-то реагент по чистой случайности и из-за природного рукожопия. Из чашки повалила густая коричневая пена, сильно напоминающая отходы организма, народ вскочил из-за стола…
Син безразлично уничтожил пену вместе с чашкой и замаранной скатертью. Я кинула на стол новый отрезок ткани, в новой чашке повторно заварила чай. Тэвлин, казалось, ничего не заметил, увлеченно читая новости из мира демиургов. Свою чашку он держал в воздухе, как оказалось не напрасно. Зера тихонько проскулила что-то извинительное, а ее товарищ громко объявил:
— Простите, мы больше не будем.
Хотя в это верилось с трудом.
Дурдом на выезде продолжил посиделки, ожидая еще желающих присоединиться.
Примечания:
Ну чтоб никто не говорил, что я пишу одни кошмары и ужастики. Приятные моменты и хорошие воспоминания тоже бывают.
Пользуясь отсутствием отвлекающих факторов, Маграт полностью погрузилась в работу. Воспрявший после смены обстановки творческий ажиотаж не отпускал из-за терминала целыми сутками. Личный блог пополнился несколькими эссе и очерками, появилось время на то, чтобы разгрести почту и ответить на комментарии. Сетевое общество новой цивилизации все еще бурлило, шумиха вокруг трансляции о беженцах никак не желала спадать. Да столичные политиканы теперь обязаны по гроб жизни за такую услугу!
Очнулась Маграт только ближе к утру. Уже остывшая чашка с чаем стояла на краю стола, интересно, кто и когда ее поставил? Мэг уже и забыла, когда последний раз ловила такое вдохновение, чтобы забыть обо всем на свете. Даже о котах! Коты вальяжно бродили по комнате, обнаружив, что хозяйка вынырнула из творческой пучины, встретили ее настойчивым мявканьем. Время кормежки уже прошло, не стоило даже сомневаться, что звери сыты.
— Цыц, наглые морды!
Джей и Скай нашлись в «норе», тоже залипшими в портативный терминал, или ПоТ, как принято было говорить в подпольной среде. Гейша с комфортом разлеглась у хакера на коленях, чем повергла хозяйку в легкий шок. Общение проходило на удивление оживленно, судя по тому, что Мэг нихрена не поняла из разговора, любовничек все-таки решился воплотить свою часть замысла в реальность. Джей тут же среагировал на открывшуюся дверь, повернул голову. Скай что-то сообразил чуть позже, продолжая сыпать техническими терминами и не отрывая взгляда от испещренной цифрами многомерной матрицы.
— О, Мэгги всплыла! А мы тут вместе заказ делаем. Прикинь, компиляция мозга и системы дала охренительный результат! Да из этого можно такие мощности выжать – закачаешься. Джей с двойным кодированием справился быстрее, чем мой терминал! Оказывается, знал. Теперь вот про дублирование транзакций объясняю.
— Мальчики, а вам спать не пора-а-а? – Маграт зевнула так, что чуть не вывихнула челюсть. Стоило вылезти из статьи – и все, организм настойчиво потребовал отдыха.
— Ты иди, я чуть позже присоединюсь …– отмахнулся Скай, снова впериваясь взглядом в голограмму. Пальцы тут же запорхали по сенсорам.
— …А на выходе у нас должны получиться как бы два паспорта на одной карте. Понимаешь? В нашей жизни, считай, все на технологии завязано. Хакерья сейчас полно, каждый второй хоть что-то, да взломал. Хороших мало, как в любом деле.
***
Около недели Скай и Джей почти не вылезали из «норы». Наконец, хакеру это надоело, и очередной гонорар ушел на покупку второго ПоТа. Гейша, похоже, окончательно перекочевала к Скаю, смекнула, что хозяин территории к ней благоволит. Особое расположение она заслужила своей любовью к арахисовым чипсам, чего не скажешь о Маграт. Ее-то «мальчики», приученные к высококачественным кормам, даже морды не поворачивали в сторону такой гадости! Ну что с клона-то взять?..
Как-то вечером, в очередной раз вынырнув из сети, Мэг застала парней в гардеробной. Скай повытаскивал с полок почти все свои шмотки. Часть из них, скорее всего, по инициативе Джея, была сложена аккуратной стопкой, остальное в беспорядке валялось на полу.
— Та-ак, что это мы тут затеваем?
— Да вот, гардеробчик обновляем. Джей же у нас будущий хакер, а хакеру положено выглядеть соответственно, чтобы клиенты уважали. Зацени!
Внезапно открывшийся взору бардак чуть не затмил еще одну, не менее, эпичную картину.
— Ой… — это все, что могла сказать Маграт, рассматривая Джея, облаченного в плащ под кожу и расшитые эмблемами джинсы. Высокие армейские боты прекрасно дополняли этот ансамбль, в ушах поблескивали маленькие серьги из белого металла, по три штуки с каждой стороны.
— Ну нифига себе… Скай, ты где это отрыл? Ты таскал этот плащ, когда мы только познакомились! А пирсинг зачем?
— Как зачем? Для красоты и брутальности! Специально заказывал.
— Джей, да ты у нас опасный тип! Не хватает гравибайка и оружия.
— Я сам оружие, — спокойно ответил киборг, рассматривая собственное вращающееся изображение в голограмме зеркала.
— Таак… чего-то не хватает… — Скай дал команду гравиплатформе, чтобы достать до верхних полок. Джей теперь не сводил глаз уже с него, страховал, пока хакер увлеченно перерывал содержимое.
— Во! То, что надо! — В руках Ская ярким пятном затанцевал красный платок. — Сейчас прикинем…
Получилось что-то среднее между персонажем исторического фильма и главарем группировки «пилотов».
— По-моему, перебор… – засомневалась Мэг.
— В самый раз! – отмахнулся Скай. — Мы сегодня вместе к заказчику идем, возможно даже придется его сюда пригласить, для снятия ДНК. Ты его помнишь, Салем, торговец тачками.
— Помню-помню, еще как помню! Если опять будет ко мне подкатывать, точно оторву что-нибудь ценное. Или Джея попрошу, у него лучше получится.
— Принять директиву? – тут же среагировал «Скаут».
— Не-не-не, не вздумай! Это шутка.
— Хорошо. Директива отклонена.
— Ты только при заказчике что-нибудь такое не брякни, — фыркнул Скай. — Сразу спалишься. Надо тебе легенду придумать, поправдоподобнее. Пригодится на будущее.
***
Скай никогда не хранил генетические данные заказчиков на терминале, в целях безопасности. Куда деваться, приходилось притаскивать их в «нору». Мэг мирилась с этими издержками, прекрасно понимая, что квартиру сменить куда легче, чем отбрехаться от полиции. Она уже была в курсе той истории, когда начинающему хакеру во время масштабной облавы пришлось скакать на гравиплатформе по балконам на уровне сто второго этажа. Было это в те годы, когда Скай жил на территории Конфедерации, был моложе и безбашеннее, и никакую журналистку Махао в глаза не видел. Подвигом своим он гордился, но повторять не согласился бы ни за что.
Давний клиент, уже почти приятель, сам не гнушался незаконной торговлей, регулярно заказывал поддельные сертификаты, поэтому опасаться подставы от него вряд ли стоило. И все-таки Маграт выдала Джею «секретное поручение» отслеживать ситуацию, на всякий случай.
— Он тут недавно, – тихо, почти шепотом, объяснял Скай. — Познакомились, еще до того, как он в армию ушел. Вернулся, считай по частям, еле собрали. В нем теперь железа больше, чем в твоих тачках! Хорошо, что киберпорог высокий, там без имплантов было никак, даже психоз как-то поймал. Поэтому слегка контуженный. Ты не обращай внимания, чувак свое дело знает. Я абы кого в ученики не взял бы, сам понимаешь. Поживет у меня, пока не очухается. Семьдесят седьмая — не хрен собачий, там куча народу полегла, наверняка слышал.
Мордатый Салем кивал, прихлебывая пиво и уважительно косясь на сидящего за терминалом Джея. История звучала вполне достоверно, Мэг и сама бы поверила. Непроницаемый взгляд и выправка только усиливали впечатление. А разъем в затылке, как и прочее «железо» теперь у каждого пятого.
Для хакера-новичка и поход к клиенту, и выполнение первого заказа были своего рода экзаменом. Тщательно продуманная легенда несколько облегчила задачу, можно было не так стараться. Когда Джей старался, получалось даже хуже, еще искусственнее, чем обычно. Делать сертификаты куда проще, система способна рассчитать все тонкости и риски.
Перед тем, как уйти, так ничего и не заподозривший Салем крепко пожал Джею руку.
— Хорошая работа! Ничуть не хуже, чем у Ская. Начнешь еще у него хлеб отбивать!
— Не начну, Ланиакея большая, нам двоим вполне хватит.
Это можно было бы принять за шутку, хотя говорил киборг совершенно серьезно. Этого Салем тоже не понял.
— Ну вот и славно! — подытожил Скай, защелкивая сенсорный замок.
Джей сдержанно улыбнулся. Он справился.
Волот очнулся в своей постели, с повязками на груди. Доктор Велезар сидел за столом со свечой и что-то писал в большой книге.
– Доктор! – окликнул его Волот. – Поговори со мной. Мне было видение.
– Да, мой друг, – тут же отозвался Велезар. – Я сегодня испугался за тебя. Я думал, у тебя остановилось дыхание.
– Нет, – Волот покачал головой – как всегда после видений белого тумана, ему было намного легче.
– Ты расцарапал грудь и шею. Так часто поступают люди, которые не могут дышать.
– Нет. Оно жгло меня. Как и всегда, но сегодня слишком сильно. Послушай, я должен много тебе рассказать. Помнишь, Борута показал мне свой оберег? Я надеялся, что эти иерархи Черноты Свиблова подскажут мне путь, но они говорили совсем о другом.
Волот долго и сбивчиво говорил о встрече с воином в белом тумане, о чудовищах, желающих забрать его к себе, и о том, как этот воин защитил его.
– Он говорил о том, что ты должен принять крещение? – удивился доктор. – Мой мальчик, я бы на твоем месте относился к видениям очень осторожно. Ты, наверное, и не заметил, что «эти иерархи», как ты изволил их назвать, говорили тебе о том же самом, только другими словами. Они говорили, что ты должен креститься сам и крестить Новгород. Может быть, в твоем изнуренном болезнью сознании их слова превратились в речь воина с огненным мечом? Ты искал ответ на свой вопрос, и ты его получил.
Волот разочарованно пожал плечами.
– Ты думаешь, я не смогу поправиться? – спросил он тихо.
– Я этого не говорил и никогда не скажу, – доктор ласково поправил одеяло, сползшее с груди Волота. – И если для твоего выздоровления требуется помощь богов, я не стану ее отвергать.
– Послушай… Как ты думаешь, их христианский бог действительно так силен, как они говорят?
– Я не волхв и могу рассуждать об этом только со своей точки зрения, – улыбнулся доктор.
– Иногда я думаю, что твоя точка зрения и есть самая верная. Потому что она отстраненная, непричастная, понимаешь? В твоих рассуждениях нет корысти.
– Может быть и так, – доктор улыбнулся снова.
– Скажи мне, ты считаешь их бога сильным?
– Я думаю, сила любого бога определяется в том числе тем, сколько людей обращают на него свои взоры. Уточняю: в том числе. Человеческие устремления, человеческие мысли могут обретать плоть – я не раз видел это, сражаясь с болезнями. К христианскому богу обращает взоры вся Европа, он не может не иметь силы. Возможно, его сила превосходит силу наших богов.
– Да… И все же… Предать своих богов ради сохранения собственной жизни – разве это поступок, достойный мужчины?
– Знаешь, мой друг, мне кажется, ты рассуждаешь несколько наивно. Помнишь, мы говорили с тобой о людях, имеющих власть? О том, что они не такие, как все.
– Помню.
– Они ставят здравый смысл выше нравственности. Ты же сейчас рассуждаешь именно с точки зрения нравственной и отметаешь здравый смысл. Нашим богам нет до тебя никакого дела, никто из них пока не пришел тебе на помощь, но лишь оберег с изображением бога христианского на чужой груди помогает тебе избежать судорожных припадков. Это ли не помощь? Кто же осудит тебя за то, что ты поклонишься тому богу, который помогает тебе?
– Я – да. Но они хотят крещения Новгорода, ты сам говоришь. И воин с огненным мечом сказал о том же.
– Я уже говорил тебе о христианстве. Это сильная вера, инструмент управления народами. Ее подкрепляет помощь сильного бога. Что же плохого ты видишь в этом для Новгорода? Предательство богов? Но твое дело думать о людях, а не о богах. И кто сказал тебе, что людям под сенью чужого бога будет хуже? Я не хочу навязывать тебе свою точку зрения, но все же подумай о моих словах.
Волот не успел оглянуться, как вдруг всему Новгороду стало известно о том, что он собирается креститься. Об этом с удивлением и страхом говорили все – и в посаде Городища, и в поварне княжьего терема, и на торге, и в думе, и в Совете господ. Слухи летели по городу быстрей ветра: многие новгородцы верили, что христианский бог поможет Волоту выздороветь, а кое-кто добавлял, что жрецы пообещали ему сохранение жизни только в обмен на крещение всей Руси.
Для торжественного действа прямо в детинце заложили деревянную церковь – пришлые проповедники предлагали возвести ее на месте капища Хорса, но это намерение Совет господ отверг, чтобы не вызвать гнева новгородцев. Церковь строили с роскошью, с размахом и назначили крещение к окончанию строительства – в начале месяца грудня. Из Греции собирался прибыть патриарх ортодоксов – глава греческой церкви. И Волот ждал этого дня со страхом и надеждой. Ему казалось, стоит только исполнить обряд, и его болезнь пройдет сама собой. Но мысль о том, что он поступает малодушно, постоянно глодала его сердце.
Снег снова выпал рано, и Волхов покрылся тонкой коркой льда, когда к Волоту явилась бывшая посадница, Марибора Воецкая-Караваева. Ему было очень плохо в тот день, он не хотел ее принимать, и видеть не хотел, и знал, что она ему скажет. Но прогнать не посмел.
Волот не ошибся. Бывшая посадница убеждала его отказаться от крещения, говорила о предательстве богов, о том, что он отдает Новгород чужакам ради спасения своей жизни. У Волота начались судороги, Марибору выпроводили вон, и он не мог прийти в себя еще несколько суток: ее голос стучал ему в уши – голос не желавшей молчать совести.
Церковь отстроили за три дня до крещения и на торжественное открытие привезли икону с изображением святой Софии – кто это такая, Волот не знал. Ее называли божьей премудростью и снова говорили о Новгороде как о третьем Риме и преемнике Царьграда. Он не понимал, почему в церкви должно находиться изображение этой богини, а не самого христианского бога.
Необходимость Волота приехать на освящение церкви всем была очевидна, только доктор Велезар выступал против и согласился, лишь когда ему пообещали, что Волота на санях довезут до детинца и тут же вернут назад, в Городище. Вот тогда, по дороге в детинец, перед Великим мостом Волот и встретил того самого волхва, Млада Ветрова. Князь успел забыть о нем, о Вернигоре, о том времени до войны, когда он был еще совсем здоров, и теперь что-то шевельнулось в нем, что-то заныло внутри – Волот сам окликнул волхва, велев остановить сани. Он ехал в сопровождении сорока дружинников, в санном поезде вместе с десятком самых родовитых бояр Новгорода, и замыкали его посадничьи сани: сзади раздались недовольные крики бояр, но дружинники встали как вкопанные, повинуясь голосу Волота.
Волхв очень изменился, словно тоже долго болел, – Волот узнал его только по рыжей шапке.
– Князь? – тот не поверил, что Волот остановил сани ради него.
– Здравствуй, Млад Ветров, – Волот вскинул голову, чтобы никому не показать слезы, навернувшиеся на глаза: и волхва, служителя родных богов, он тоже предавал.
– Здравствуй, князь, – лицо волхва вдруг изменилось, глаза загорелись, и рот приоткрылся от удивления.
– Я рад, что ты жив, – кивнул Волот. – Я просто хотел пожелать тебе здравия. Я не могу говорить с тобой здесь.
Он уже тронул сани и подумал, что должен позвать его к себе в терем и объяснить все, оправдать свое малодушие, излить душу на грудь этого доброго и честного человека!
– Погоди! – волхв, сначала стоявший поодаль в растерянности, вдруг подбежал к саням. – Дай мне руку, мальчик! Просто дай мне свою руку!
Волот не ожидал от него ни «мальчика», ни подобной странной просьбы, но рука сама выскользнула из-под шуб, которыми он был накрыт, и потянулась к руке волхва. От прикосновения лицо того исказилось мучительно, а потом стало мрачным, испуганным и растерянным. Волот поехал дальше, оставив волхва стоять на дороге, перед толпой, вышедшей посмотреть на своего князя.