Землянку придется оставить — это стало ясно когда они еще шли сквозь озверевших селищанцев. Казалось бы всего-то зверя добить не дали, но люди не прощают свой страх никому. И оставалось только уйти подальше от селища, пока люди не опомнились, не распределились по группам, чтобы сподручнее прочесть окрестности. Но вот зайти в родное жилище, чтобы забрать немудреный скарб, необходимо. Вопрос лишь в том: отправиться вдвоем да побыстрее в четыре руки узлы навязать или разделиться, чтобы один лживый след проложил, пока второй пожитки собирает.
— Я тебя найду, — Рэлд коснулся плеча Лерта и указал в сторону болотца. — Иди за Враном, он тебя проведет на Сушину, там меня ждать будешь. И не таись да не бойся — не догонят они тебя: по темноте побоятся в лес сунуться, а к утру ты уже далеко будешь. Сразу не догонят — им петлять придется.
— Я не про то, — Лерт смутился, не зная как сказать кровному брату, что он ведь почти здоров и может быстрее сладить все дела. Но при этом и понимал, что сам он заблудится — разве что Вран поможет с выбором путей и тропинок.
Рэлд улыбнулся той самой неуловимой, чуть издевательской усмешкой, которой обычно отвечал на вопросы побратима о мире за кромкой. И бесшумно и быстро скрылся в черноте гущарника. Лерт погладил напрягшегося Врана по лобастой голове и тихонько повернул звериную морду в сторону от землянки: «веди».
Волк не торопился, но человеку после долгой хвори успевать за скользящим тенью зверем было сложно. Тем более, что под низко сплетающиммися ветками Вран легко проскальзывал, а вот парню приходилось пробираться, оставляя на колючих ветках клочья одежды и капли крови. Но ведь это и требовалось сделать, не все же умеют бродить по чащобе шагом ловца. Несмотря на усталость Лерт шел до рассвета, уже почти не обращая внимания на боль, падал и поднимался машинально, не чувствуя своего тела, спотыкался и оступался, но смотрел не под ноги, а на черную точку бегущего в нескольких шагах впереди волка.
— Я больше не смогу, — Лерт без сил опустился на землю, оперся локтем о какой-то холм из накиданных веток и прошлогодней листвы. Лесной мусор мягко просел под рукой и на Лерта равнодушно вздувшимися глазами уставился мертвец. Лицо парню показалось знакомым, вот только припомнить где и при каких обстоятельствах он встречал этого человека Лерт не сумел. Раньше, доведись ему углядеть подобное, то с криками и воплями побежал бы куда подальше либо до ближайшего угла, чтобы вывернуться наизнанку от брезгливости и ужаса, а теперь лишь чуть пододвинулся и, отдавая дань уважения ушедшему, прижал кулак к груди. — Прости, что потревожил твой покой.
Вран фыркнул — запах смерти он учуял за полсотни шагов, но раз человеку безразлично, то и ему тоже — это не хозяин, а просто незнакомец. Мало ли таких из-под снега по весне выползает, если по зимнему времени на непогребенцев оголодавшее зверье лесное не наткнется.
Немного передохнув, Лерт поднялся, нашел сучковатую палку да шевельнул ветки. Определенно этих людей он видел совсем недавно. Лерт закрыл глаза — так было проще видеть, но перейти за грань не удалось. Рэлд как-то рассказывал, что можно взять кровь мертвеца, начертить знак на своей руке и попросить провести за грань и поведать свою историю, но отчего-то было страшно. Последнее, что он мог сделать для этих людей под кучей валежник, прощальный костер, чтобы они могли уйти туда, где хорошо только мертвым, а вот тепло живых могут выпить.
Сушняк ломать и собирать в одиночку, чтобы хватило на большой костер, пришлось было долго, но помог волк: Вран, убедившись, что человек сошел с ума, раз не идет куда велено, с грозным рычанием также принялся таскать ветки. Когда над мертвецами возник шалаш из сухих палок, Лерт высек кремнями огонь. Пусть Рэлд и поучал, что эти камни только обереги, но если ими как следует ударить друг об друга, то искры просто во все стороны прыскают.
— Пусть вечность вам подарит покой, — Лерт посмотрел как огонь жадно расползается по веткам и махнул волку: пора было уходить. Если боги будут милостивы, то огонь заберет тела, но вот если люди чем-то нарушили мир, то сгореть до конца и уйти за грань у них не получится. Но он и так сделал что мог, а вот ждать и подбрасывать сушняк — на это уже нет времени.
Волк обрадовался, что они наконец-то двинулись дальше, и бодро потрусил к болотине. Но пробежав немного, замер, чутко поводя носом и насторожив уши. В лесу было плохо и следовало бежать со всех ног, чтобы спастись. Сам он бы так и сделал, рванув к хозяину, но человек, которого хозяин велел оберегать, с ним уйти не сумеет.
Лерт даже не удивился, когда на руке сомкнулись стальные клыки, но вот когда волк ускорился, не разжимая челюстей, и потащил за собой, пальцы протянуло жесткой острой болью. Выпускать добычу из пасти волк не собирался, так что Лерту пришлось бежать рядом, сожалея только о том, что Видящий так и не научил его как разговаривать с волчарой, если бы умел, то попробовал бы объяснить, что отгрызать руку другу не самый лучший замысел.
Волк не позволял останавливаться и не давал передышки, упорно тащил за собой, изредка порыкивая. Вскоре под ногами заплюхала вода — Лерт лишь успел удивиться, отчего она не замерзла в морозы, да и вроде оттаять так быстро не должна была, как стал проваливаться по колено. Волку было проще — он уже не бежал, а почти плыл, вернее полз на брюхе, резво перебирая лапами, а вот человек уже погружался едва ли не до пояса.
От ледяной болотистой жижы быстро занемели ноги, да и все тело стало непослушным, грузным, и не было силы справиться с ним. Для каждого шага приходилось напрягаться все мышцы, и казалось, что он не просто пробирается через болото, но еще и тащит на плечах кого-то тяжелого и грузного, и от этого его двойного веса только сильнее затягивает в черно-зеленую глубину. В какой-то момент Лерт решил больше не сопротивляться, а лечь и расслабиться — и пусть болото поглотит его. Ведь такая смерть ничуть не хуже участи тех бойцов из-под валежника. Но Вран крепче стиснул клыки, прокусывая руку, и увлекая человека за собой.
Стоять на ногах и продираться вперед Лерт больше не мог, и он также как и волк поплыл-пополз, подгребая одной рукой, и отталкиваясь ногами то от топкого дна, то от подвергнувшихся по пути коряг. Казалось через болото они пробирались целую вечность, несколько раз Лерт даже проваливался с головой и вдосталь нахлебался горькой жижы, но волк как-то бешеным усилием успевал его выдернуть на поверхность, прежде чем он собирался вдохнуть на полную грудь болотную воду.
Последние сажни волк просто пятился задом, не выпуская из пасти руки человека, раздирая кожу в клочья. Но вытащил, и еще немного протянул по влажной от стаявшего снега, но уже твердой земле, на которой местами прорезался дымный мох. Когда от кромки болота человека и волка отделяло десятка два шагов, волк брезгливо выплюнул из пасти раскромсанную руку Лерта и сам повалился рядом с человеком, жадно дыша и поводя боками. Лерт второй, неповрежденной рукой вяло потрепал зверя по охотно подставленной голове и закрыл глаза.
Было холодно, и от этого холода спастись невозможно. И даже прижимаясь изо всех сил к комку большего и живого тепла не удавалось согреться. Лерт судорожно обнимал волка и трясся, словно в горячке. Где-то на краю сознания теплилась мысль, что надо подняться и идти дальше, иначе все усилия будут напрасны, но он не мог заставить себя просто открыть глаза, не то чтобы подняться. А еще ему было все равно день или ночь, весна или лютая зима, болото или жизнь. Да и волк лежал не двигаясь, и даже не протестовал, когда Лерт его обнимал, лишь тихонько ворчливо поскуливал.
Самым верным решением было бы шагнуть за кромку и позвать Видящего — может быть, Рэлд и услышал бы призыв брата и пришел бы на помощь, но Лерт понимал, что позвать не получится. Единственное что он мог сделать — это разжать руки, чтобы волку не пришлось выдираться из крепких объятия мертвеца. И вместе с тем Лерт понимал, что как только это сделает — то сразу умрет, потому что единственное что его еще держало на этой стороне — теплый меховой бок волка.
— Ты когда найдешь хозяина, — губы слушались плохо, и Лерт едва говорил, но молчать было хуже. — Скажи ему, что… брат…
Вран вздохнул и принялся облизывать лицо Лерта — хозяин велел ему быть с человеком и не уходить. Вот он и выполняет приказ — все было намного проще, если бы человек поднялся и пошел — ведь до места, которое назвал хозяин оставалось меньше версты.
Лерт все же сумел открыть глаза — горячий, слегка шершавый язык помог разлепить смерзшиеся ресницы. Но вокруг было темно и он уже не могу понять: наступила ли ночь или это он уходит за грань уже по-настоящему. Только подумал, что в этот раз Рэлд не успеет прийти…
Жемчужный. Южный остров в теплом море.
Остров был крупный. На нем спокойно умещалось и несколько гор, старых и поросших буйными местными лесами, и просторные долины, и два озера (третье, маленькое, тоже было, но в такой лесной гуще, что увидеть его можно было только сверху), и прибрежные скалы, поросшие съедобными ракушками и нежно-зелеными водорослями, и пляжи с золотым песком.
Прямо-таки сад Пяти на земле.
Однако моряки, корабли которых изредка заносило к здешнему архипелагу, приветливый остров избегали так, словно там жили легендарные гнилокогти, мифические существа, по преданиям бабок-дедов, разносили по земле моровые болезни. Моряки старались в эти воды не заплывать вообще, но если несчастливая судьба заносила их в Пенный архипелаг, предпочитали высаживаться за водой и припасами на два других островка. Они, хоть были и поменьше, и на подходах к ним из воды торчало куда как побольше негостеприимных скал-рифов, однако жутких слухов про них не ходило. И если уж команда высаживалась на берег, не напоровшись на риф, то, она, как правило, возвращалась на корабль живой и в полном составе.
А вот Жемчужный этим похвастать не мог.
С него не возвращались.
Вообще.
Бывало, и не раз, что к острову приплывал не один корабль. Но даже это ничего не меняло. Стоило людям высадиться, над приветливыми прохладными лесами и гладкой водой залива начинал подниматься невесть откуда взявшийся туман. Тогда на острове могло послышаться несколько криков. Иногда — треск ломающегося дерева и грохот… А потом, когда туман исчезал, оставшиеся корабли спешно поднимали якоря и уходили прочь, добавляя в копилку жутких легенд свою историю.
И все-таки на проклятом уже не одним поколением моряков острове кто-то жил.
Этот странный дом с белыми куполами нельзя было увидеть с воды — мешали скалы. Впрочем, даже те, кто увидели бы и дом, и окно, открытое теплому ветру и затянутое непонятной золотистой сеткой, не поняли бы назначения довольно многих предметов.
Для чего в просторном зале белое сооружение, похожее на увеличенные в несколько десятков раз и соединенные домики улиток? Почему на входе в каждую комнату обязательно висит серый диск, словно нарезанный на четыре дольки? Почему вместо удобных чешуек-светильников на потолках и стенах закреплены длинные голубоватые прямоугольники?
И с кем говорит человек в ярко-желтой одежде, если он в комнате один? Ведь не считать же его собеседником золотисто-белую коробочку, которую он держит в руке? Хотя… она, кажется, ему отвечает.
— …сведений нет.
— Как это — сведений нет?! Кто, по-вашему, должен был эти сведения добывать?! Я?! Почему нет данных с точки номер пять?
— У нас не было приказа входить в город.
— Приказ? Приказ?! А на то, чтобы застегнуть брюки утром, вам тоже должен поступать приказ?! А на то, чтобы сожрать за ужином дополнительную порцию, как вы это делаете каждый вечер?! Вы совсем обленились, анкул! Мне поставить вопрос о вашем переводе домой?
После короткой паузы коробочка горячо забормотала:
— Нет… с почтением прошу: нет, хост. Я исправлю недочеты в работе…
— Тьфу. Исправите? Исправляйте, только побыстрее. Какие сведения от нашего контакта из столицы?
— Э-э… хост… его лейсольды… наемники… тоже не вернулись. Новых объектов пока не…
Коробочка полетела в стену. Брызнули осколки.
С тех пор Катерина стала моим другом. Я уже не замечала её поношенных платьев, неуклюжей походки, неловких движений. Напротив, это стало вызывать у меня дружеское участие.
Я пополняла ее гардероб собственными платьями, учила Катерину изящным манерам, которые подсмотрела у матери, а ее большие руки я по достоинству оценила, когда она тащила меня из канавы, куда я свалилась со своего взбрыкнувшего пони.
Одним словом, в Катерине я обрела то, что в чем мне было отказано моим происхождением – сестер и братьев.
Я уже не страдала от их нарочитого презрения, когда по воле отца бывала в Фонтенбло, я не чувствовала себя обделенной.
Обделенными казались они. Они были одиноки, а я нет. У меня был друг, а у них только слуги.
Когда пришла весть о свершившейся помолвке, я впала в некоторое уныние. Не только потому, что мне предстояло отправиться за море, в незнакомую страну, но и потому, что Катерина остается во Франции.
Ей тоже нашли мужа. Оказалось, что за время пребывания в роли моей фрейлины у неё образовалось кое-какое приданое. Ещё некоторую сумму добавила от себя бабушка. Катерине больше не грозил монастырь.
После моего отъезда ей предстояло вернуться домой и стать женой мелкопоместного дворянина из Анжу, господина де Шавань. Катерина ни разу не видела жениха, но знала, что он вдовец и старше нее почти на двадцать лет.
Мой будущий муж был так же мне незнаком и так же был значительно старше.
Я не выдавала терзавшей меня тревоги, я только однажды сорвалась и накричала на Катерину, когда та попыталась выяснить, нужны ли мне старые нитяные перчатки или она может их присвоить.
Я кричала, что она может забирать весь сундук и убираться к своему поношенному и побитому молью мужу. Катерина, по своему обыкновению, ничего не ответила, сгребла чулки, перчатки и вышла. Утром за ней должны был прислать из родительского дома.
Я намеренно не выходила из спальни до самого полудня. Катерина отвергла меня, как прежде меня отвергла мать, а за ней бабушка, отец и вся Франция.
Я незаконнорожденная! Бастард! Плод греха. Меня отсылают прочь, швыряют в море, как свидетельство позора. Я никому не нужна. Злые слезы текли по щекам. Я готова была закричать, когда кто-то, бесцеремонно громыхая подносом, протиснулся в дверь. Стащила с головы одеяло и…
У кровати стояла Катерина. Всё такая же большая, неловкая и терпеливая. Катерина отказалась от помолвки. Родители её прокляли, и ей ничего не оставалось, как отправиться со мной в Неаполитанское королевство.
Стоя на борту «Святой Фелиции», любуясь игрой сине-зеленых волн, я сказала:
— Ты останешься старой девой.
Катерина, разглядевшая в пенистой кильватерной струе стайку кефалей, невозмутимо отпарировала:
— Не всем же выходить замуж… за стариков.
Она десять лет оставалась со мной в Италии, сначала в Неаполе, затем в Риме и Флоренции.
Но так и не выучила итальянский. Катерина твердила, что не имеет способности к языкам.
Но мне казалось, что она делает это из одного ей ведомого упрямства, будто наслаждается собственным несовершенством, возводя его в степень почитаемых достоинств. Она отстаивала свое право на шершавую угловатость в мире гладкого, бесценного шелка, будто взобралась на противоположную чашу весов, чтобы сбалансировать мою блистательную подвижность.
Она желала оставаться немой и медлительной в мире, где все неудержимо болтают и движутся.
Впрочем, это ей не мешало завязывать совершенно неожиданные дружеские союзы. Она прекрасно ладила с Бити, с моим мужем и даже с моей свекровью, уже тогда терзаемой болезнью.
Катерина была как огромная пуховая перина, в которую проваливаешься и с которой невозможно поссориться. Ну как поссориться с подушкой?
Напротив, ей хочется довериться. Бити поверяла ей тайны итальянской пасты, а моя свекровь, старая княгиня, не покидавшая своих покоев, делала ее незримой участницей всех политических и светских скандалов.
Уже в Париже Катерина каким-то непостижимым образом свела дружбу с госпожой де Моттвиль, фрейлиной королевы, и даже с доньей Эстефанией.
Опять же, ни слова не говоря по-испански!
Возможно, Катерине нравится водить всех за нос. Ей нравится пребывать в роли глухонемого исповедника и таким образом оставаться хранительницей тайн. Ее исповедальня не грозила веригами и геенной огненной. Ее большие руки были заняты рукодельем, а глаза выражали такое неподдельное внимание, что не доверится ей было невозможно, она не требовала молитв, не налагала епитимью, не взывала к архангелам – она слушала.
А когда исповедь подходила к концу, она пододвигала только что испеченный хлебец с украшением из толченых орехов с оливками или кусок ягодного пирога.
Если же кающийся все еще был безутешен, то возникала чашка горячего, пахнущего корицей шоколада, рецепт которого ей ненароком выдала суровая донья Эстефания.
Я ухожу и возвращаюсь. Я делаю это все последующие дни. Я ухожу, потому что чувствую себя беспомощной.
А возвращаюсь, потому что вдали от Геро я и вовсе не существую. Я познала свою ничтожность в тот миг, когда услышала голос ночного кошмара, голос прошлого. Волна бессилия увлекала меня прочь, к невидимому спасительному берегу.
Не могу! Ничего не могу! Не могу ему помочь. Я верила, что могу вернуть ему надежду, вырастить в пустыне сад, разбудить солнце, а на деле оказалась такой же игрушкой в руках судьбы, мотыльком, чья жизнь коротка и бессмысленна.
Тщеславный глупый мотылек мнит себя покорителем огня и гибнет, опалив крылья.
Увы, мне не дано счастья умереть, я должна жить и помнить, как мало я значу, как я слаба и как смехотворен мой вызов, который я осмелилась бросить Богу.
Я бежала. У меня вновь не хватило душевной стойкости взглянуть Геро в глаза, прочесть в них немой упрек и услышать голос: «Ты меня обманула, Жанет. Ты опять меня обманула.»
И упрек, и голос всего лишь порождение страха, игра воображения, но я бежала от них, как от грозного призрака. Я укрылась в своем доме на улице Сен-Поль, в своем официальном узаконенном жилище. И больше суток пестовала свою никчемность.
Катерина, заботливая, невозмутимая, грела для меня воду, разводила жасминовую эссенцию и отмачивала мое застывшее тело, как тюк с бельем. Испытанное средство.
Она не раз прибегала к нему. Замечала мой особый, стеклянный взгляд, сбившийся шаг, приглушенный голос, и понимала, что по-иному поломку не исправить.
При свершении трагических событий во мне происходил некий сбой, я теряла некое гармоническое взаимодействие души и тела. Так случилось после гибели Антонио, после смерти новорожденного сына. После бегства Дункана я была очень близка к этому распаду, но Катерина обошлась тогда ковшом холодной воды.
Утешительным призом послужили сливочные пирожные, ибо рецепт шоколада был ей тогда неизвестен.
Со мной вновь это случилось. Но несколько иного рода.
Я сидела, обхватив голову руками, и повторяла:
— Не могу. Ничего не могу.
Катерина не спорила. Она расшнуровала мой лиф и стянула с меня платье. Теплая вода, душистая, с травяной зеленью, смывая слезы, подтачивала глыбу неверия. Мои волосы, намокнув, уподобились водорослям, липким и мертвым.
— Не могу, Катерина. Я ничего не могу.
Она по-прежнему не отвечала. Не утешала и не задавала вопросов. Взбивала меж ладоней миндальную пену. Мылила меня усердно, с ритмичным придыханием, будто прачка, затем обливала водой, и мылила снова.
Я терпеливо сносила эти мытарства, как ребенок, несущий наказание за проказы. И ощущала странное облегчение в ее больших и заботливых руках.
И почему я так огорчилась? Я всего лишь ребенок. Маленький, неумелый ребенок. И в слабости моей нет вины.
Наконец она смахнула с меня последние капли, будто слезы с ресниц. Я приняла свою зависимость, как внутриутробную дремоту. Лежала тихо, свернувшись, на той кровати, где Катерина свила для меня гнездышко.
Полное принятие и покорность бывают иногда даже приятны. Это как волна, несет и качает. Катерина поила меня шоколадом. Густым, приторным и горячим.
Пустота внутри меня, образовавшийся раскол, стали затягиваться. Я согрелась. Катерина, сложив на коленях руки, терпеливо ждала. Я сделала последний глоток и, наконец, сказала:
— Я ничего не могу исправить, Катрин. Не могу сделать его счастливым. Все мои усилия, все порывы, все напрасно. Тщетно. Судьба против нас.
Катерина вылила в мою чашку остатки испанского эликсира, разбавив густыми сливками.
А я продолжала, обращаясь ни то к ней, ни то к самой себе.
— Мы желаем что-то значить. Мы все. Ты, я, лакей за дверью, цветочница под окном… Все. Цель нашей жизни — это доказать, что мы есть, мы существуем, что мы что-то можем, и что-то совершаем. Мы не пылинки, уносимые ветром, мы желаем сыграть партию с судьбой, помериться с ней силами. Король или поденщик, принц или нищий, все стремятся к одному и тому же, все превозмогают, преодолевают, бросают вызов. Мы не желаем оставаться земляными червями, что живут и умирают по капризной воле небес. Мы желаем, чтобы нас видели! Именно поэтому мы одеваем такие яркие одежды! И еще мы желаем, чтобы нас слышали. Поэтому мы громко кричим. У нас есть самолюбие, есть гордость, мы сами хотим вершить и отдавать приказы. Хотим занимать место, хотим властвовать. Чтобы Он на небесах, там, знал, что у нас есть воля. Мы есть! Я есть, ты есть. Ergo sum qui sum. Вот она я! Королевская дочь, княгиня. Неглупа, небедна. Я вовсе не пустой звук, я кое-что значу. Я играю в богиню судьбы, я сама фортуна. Поверну колесо, и мир заблестит, засияет. Хлопну в ладоши, улыбнусь, и вот уже к моим услугам колесница счастья. Ложь! Ложь! Я ничего не могу. Правы святые отцы, когда внушают нам, что мы песчинки в руках Господа. Мы ничего не можем, и ничего не значим. Мы крошечные смертные существа на поверхности созданного Господом мира, и Он смеется над нами, потешается. Это, должно быть, забавно выглядит. Все наши прыжки, подскоки. Эх… Бессмысленно все это. Судьбу не одолеть. Геро несчастен, а я… я что-то вроде ярмарочного шарлатана с бубенцами. Показываю фокусы.
Катерина невозмутимо внимала. Я не впервые пыталась подвести столпы мироздания под собственные обиды. Сама Катерина к подобным обобщениям была несклонна и не пыталась узреть волю Господа в закипающем молоке, но слушала с увлечением и даже задавала вопросы. Чаще всего совершенно невпопад.
— Какой он? – задала она один из таких вопросов.
Но на этот раз мне не составило труда понять. Она спросила о нем, единственном, о том, кто занимал все мои мысли.
И сколько бы я не обращалась в своих чаяниях и мыслях к Господу, к Его Промыслу и Воле, не искала бы высший смысл и высшую правду, я все равно возвращалась мыслями к Геро. Для женщины Бог равнозначен мужчине.
— Он удивительный. И несчастный. Ему очень трудно здесь, в нашем мире тщеславия. Потому что он другой, и создан для другого. Ему приходится выживать, сражаться, для того, чтобы остаться таким, каким его создал Бог. А это непросто. Там, где нам достаточно пошевелить пальцем, ему приходится продираться сквозь ядовитые тернии и ранить себя в кровь. Он так себя изранил, что кожи не осталось. А я ничем не могу ему помочь. Стараюсь, но не могу.
— А может быть, не надо?
— Что не надо?
— Не надо стараться.
Я с недоумением взглянула на Катерину. Что она такое говорит? Она редко вступала со мной в споры и еще реже давала советы.
— Что ты хочешь этим сказать? Что значит «не стараться»?
Катерина была бы рада отступить, взять неосторожные слова назад, но было поздно, я ждала ответа. Объяснения всегда давались ей с трудом. Она предпочитала слушать, а не говорить.
— Я думаю, — начала она — что не следует его торопить. Не надо ничего ждать. И если он несчастен, надо… надо позволить ему быть несчастным.
Произнесла и взглянула на меня смущенно. Я молчала, и она заговорила вновь:
— Пусть он чувствует то, что чувствует. И ничего от него не ждите. Даже улыбки. Надо быть с ним рядом, заботиться, поддерживать. Но держаться на расстоянии. Недалеко, поблизости. Чтобы он мог позвать. Но не очень близко… Это будет… это будет его стеснять. Мужчины, они ведь предпочитают скрывать свои чувства. Им неловко. Они могут даже злиться, если подойти близко. Они боятся, что мы заметим их слабость.
Я задумчиво на нее смотрела. Не будучи ни красавицей, ни знатной дамой, Катерина научилась обходиться тем, чем наградил ее Бог. Ее философия была вполне жизнеспособна. И звучала так: нет причины завидовать птицам, если не умеешь летать. Или, как сказал Гораций, «люби что можешь, то, чем обладаешь».
Следуя своему девизу, Катерина жила больше созерцанием, чем действием. Она была читателем, а я – героиней романа.
Это мне она предоставила действовать, ошибаться, страдать, влюбляться, разочаровываться, пускаться в авантюры и даже рисковать жизнью. Себе она оставляла роль сопереживающего зрителя.
Я участвовала в игре, она размышляла. Я совершала промахи, она извлекала опыт. Прочитав очередную главу и выслушав монолог страдающей Розалины, она давала совет.
Собственно, она предлагала мне последовать ее примеру – стать сопереживающим наблюдателем, а сюжету позволить развиваться. Она прибегала к подобной тактике, когда я разваливалась на куски под тяжестью обрушившегося несчастья.
После предательства Дункана я впала в отчаяние, но она даже не пыталась меня утешить.
Она позволила мне пережить мое отчаяние, пройти по его изгибам, перепадам, взлетам, излить его в слезах, стонах, криках и, в конце концов, обесценить. Вспыхнувшее чувство быстро истаяло, будто пламя на прогоревших углях.
Катерина только подавала сухие платки. Позже она призналась, что подобную тактику невмешательства подсмотрела у своей матери. Обремененная многочисленным потомством эта бедная дама проявляла чудеса терпения и рассудительности.
Мила очнулась и с ужасом огляделась вокруг. Приснившийся кошмар развеиваться не пожелал, явив девушке совершенно чужую комнату. Она медленно поднялась, привычно потянула руку к тумбочке за очками и нерешительно замерла.
Чужое помещение. Светло-зеленые стены, нежно-голубой потолок, большое одностворчатое окно, приоткрытое и впускающее звуки улицы — птичий гомон, чьи-то приглушенные голоса, визг ребенка… Чересчур большая для девушки кровать, чересчур длинная белая рубашка, достающая ей до щиколоток, все какое-то огромное…
Она встала и медленно прошлась по комнате, потрогала стены, на которых оказался тонкий, едва видимый вблизи рисунок золотистыми нитями в виде цветочного узора. Подошла ближе к окну, выглянула наружу. Что-то было не так. Подоконник доставал девушке до груди, дотянуться до ручки на раме и вовсе не представлялось возможным. Стоящий поодаль стул у небольшого, заваленного бумагами столика, показался девушке мечтой великана.
Открылась такая же высокая дверь с противоположной окну стороны и в комнату вплыл (другого слова столь плавным и грациозным движениям она подобрать не смогла) высокий худощавый мужчина в зеленом костюме. Он произнес несколько слов на незнакомом языке и оглянулся назад.
— Так-так, наша находка очнулась, — целитель кликнул выделенную для девушки служанку и медленно подошел к замершей у окна девушке. — Как самочувствие, леди?
Мила вслушалась в чужую речь, но не поняла ни слова, пожала плечами и покачала головой. Зэриан тяжело вздохнул, почесал нос, на котором явно не хватало очков, и задумчиво пробормотал:
— Значит магический переводчик не действует… Придется по старинке.
Он присел на корточки перед девушкой, чтобы быть ближе и ткнул себя рукой в грудь.
— Зэриан.
Мила на несколько секунд затупила, присматриваясь к лицу мужчины. То, что это не человек, было понятно сразу. Вертикальные зрачки в серых глазах, слишком красивые черты лица, заостренное ухо, чей кончик торчал из смотанного клубка волос…
Наконец девушка оторвалась от осмотра данного экземпляра и повторила по слогам:
— Зе-ри-ен.
— Нет, Зэриан, — мужчина снова повторил процедуру представления и вопросительно посмотрел на до сих пор не представившуюся иномирную гостью.
Мила повторила ритуал со свое стороны и ткнула себя в грудь:
— Милана.
— Мьилланна, — выдал демон, тоже исковеркав чужое имя.
У двери загрохотали чужие шаги и в святая святых целителя ворвался мощный мускулистый демон с черными густыми волосами, собранными в растрепанную косу.
— Хватит сопли жевать! Готовьте невесту к церемонии! Повелитель злой, как тысяча церберов и перед смертью нас всех укокошит, если ничего не получится.
Он громыхнул своим доспехом, стукнул походя кулаком в золотистой перчатке по стене и впихнул в покои целителя служанку, испуганно пискнувшую от такой наглости.
Служанкой оказалась тоже высоковатая дама, но пониже, чем представители сильной половины, стройная, с внушительным бюстом и в синем платьице до колен. Ее золотистые волосы были собраны в сложную прическу из косичек и украшены лентами. Мила с трудом рассмотрела все это великолепие, сильно сощурив глаза.
Демоница ткнула себя тоже в грудь, пропела свое имя — Лэртина и подхватила новоявленную госпожу под костлявую руку. Нужно успеть навести марафет и покормить худое заморенное создание.
Милана прокляла тот день и час, когда не хотела учить языки. Служанка затащила ее в какое-то огромное помещение, где невозможно было ничего понять и рассмотреть из-за его размеров. Долго и нудно крутила Милу в разные стороны, водила возле нее каким-то квадратным камешком на цепочке и печально цокала языком. А после всех процедур потащила бедолагу в примерочную и полдня добросовестно издевалась, заставляя мерить какие-то совсем уж несуразные платья. Проблему взаимопонимания нарушало незнание языка друг друга и слабость Милы. Девушка изо всех сил пыталась объяснить новоиспеченной мучительнице, что платья сроду не носит, но той не доходило.
Демоница крутила и вертела свою подопечную, раз за разом подгоняя новые платья по тощей фигуре, но каждый раз выходила какая-то несуразица. То слишком большой вырез оголял почти отсутствующую грудь, то само платье болталось на худых плечах как на вешалке, то юбка была неподходящей длины… Мучения обеих прервал грозный рык начальника охраны, которого сегодня муштровал Повелитель и гонял в качестве посыльного.
— Бабы, давайте живее, а то он вас сожрет сырыми!
Тот самый грозный мужчина в броне без всяких церемоний схватил Милу за руку и потащил за собой. Сзади бежала служанка и пыталась пригладить платье. Она всю дорогу сокрушалась тем, что не успела сделать прическу и маникюр девушке.
Мила пыталась упираться, не понимая, почему ее так тащат. Рука болела и на ней вот-вот должны были выступить синяки. Но грозный мужчина и не собирался ее выпускать, абсолютно не замечая жалких потуг пленной вырваться. Он шел как ледокол, распихивая случайных зевак в коридорах и грозно рыкал на зазевавшихся стражников.
Девушка решила не сопротивляться и досмотреть представление до конца. Ее тащили по таким ярким и украшенным драгоценностями галереями, что даже с сильной близорукостью удавалось рассмотреть почти все. Огромные картины с битвами, портреты знатных дам и кавалеров, шикарные витражи… Мила крутила головой из стороны в сторону, пытаясь не пропустить ничего из происходящего. Ей казалось, что она попала в странную красивую сказку.
Девушка почти не ошибалась. Только сказка оказалась страшной.
Штаб-квартира Людей в черном, как и ожидал Алекс, оказалась тем еще выпендрежным местом. Даже Торчвуд нервно курил в стороне. Все по линеечке, пластик, стекло, металл, одинаково одетые, черно-белые, как пингвины, сотрудники — и вместе с тем совершенный цирк и мешанина. Гаутаме это место подходило, как родное.
И кабинет ему подходил: аккуратный, почти пустой, но при этом заметно индивидуальный — и очень похожий на его корабль. Сам Гаутама, нацепив очередную голографическую маску, говорил по коммуникатору. Это лицо шло ему больше, чем внешность агента Эс, по крайней мере, Гаутама в нем узнавался даже без щупалец.
— Саботаж, — сказал он, придерживая комм плечом, а на самом деле, кажется, еще и щупальцем. — Управление ракетами находится на сервере, не подключенном к общей сети, и мы воспользовались услугами посредника. Но контакт оказался разорван немедленно. И мы потеряли связь с нашими агентами в генштабе.
Он помолчал, слушая ответ агента на той стороне. Потом брови его голографической маски вздернулись вверх.
— Каан? Ты тоже пытался? — Гаутама снова сделал паузу. — Мы должны сменить тактику. Если мы используем клонов и подменим руководителей государств… нет, мы можем выступить с заявлением… Почему не сработает?
Потом Гаутама мотнул головой.
— Это провальный план и слишком рискованный! — заявил он. — Тем более, у Торчвуда нет подходящего корабля. Есть? Каким предлагаешь воспользоваться нам? Что? Этим… рутанским мусором? — Гаутама повысил голос. — Ты совершенно сошел с ума!
Он глубоко вздохнул.
— Хорошо. Согласен. Действуем.
Он выключил связь и некоторое время пялился в коммуникатор пустым взглядом. Интересно, что там у них? Если так спросить, не скажет.
— Очередное непростое решение? — спросил Алекс. — Кому жить, кому умереть?
Тогда Гаутама повернул голову и уставился на него. От него ощутимо полыхнуло злостью — протуберанец гнева метил в Алекса, но без толку.
— Ты! — заявил Гаутама. — Отправишься со мной. Я не могу рисковать своими агентами.
Конечно, как можно было забыть об умении этого напыщенного индюка выдавать в ответ совершенно не связанные с вопросом данные. Но Алекс в любом случае угадал. И нарвался. Но к этому стоило бы привыкнуть.
— А собой? Можешь?
— Я ничем не рискую, — процедил Гаутама.
— Значит, вместе мы тоже ничем не рискуем, — ответил Алекс. Неплохо, если Гаутама передумает и возьмет с собой (кстати, куда?) штатного агента этой сверхкрутой организации, но и отправиться с ним тоже не проблема.
Тем временем Гаутама, нажав что-то на столе, открыл стенную панель.
— Выбирай. Это нам понадобится. На том корабле демонтированы системы вооружения.
— Ну конечно. На корабле. Мы куда-то летим? Может, ты хотя бы вкратце соизволишь объяснить, в чем дело? — спросил Алекс. За панелью ожидаемо скрывался шкаф, битком набитый оружием. Некоторые модели Алексу ни о чем не говорили, некоторые выглядели знакомо. Например, огромный, но неожиданно легкий лучемет.
— Сонтаранское оружие, — сказал Гаутама с легким презрением. Алекс не смог сдержать улыбку. — Довольно эффективное, но громоздкое.
— Твоя запрещенная пушка тоже не маленькая, — ответил Алекс. Ага, аккумулятор, судя по индикатору, полнехонек, предохранителя нет, а спусковой крючок почему-то сбоку… сколько пальцев у этих сонтаранцев — три? Но пускай, приноровиться можно.
Гаутама искоса зыркнул на Алекса. Жаль, что он в маске — чисто человеческая внешность казалась на нем фальшивкой, не отражала всего того, чем Гаутама являлся.
— Я оставлю твою реплику про оружие без внимания, — ответил он. — Что касается корабля: мы должны поднять его в атмосферу и разыграть инопланетное вторжение.
Великолепно! Малдеру бы понравилось. Алекс рассмеялся. Действительно, безумный план, но может сработать.
— Ты, конечно, не спросил меня, но я согласен.
Гаутама коротко кивнул, как будто не ожидал ничего другого. Самоуверенность уровня «Бог».
— Ты готов? — спросил он.
— Кажется, да, — медленно ответил Алекс, прикидывая. В Торчвуде он взял портативный сканер, Джек дал ему в довесок индикатор активности Разлома, хотя тот и был закрыт, а теперь у него есть и пушка. Все в порядке.
— Тогда идем. Нам нужно спуститься на станцию магнитопоезда: корабль находится в Орегоне.
— Разве мы не на ТАРДИС отправимся? — спросил Алекс.
Гаутама резко помрачнел.
— Нет. Разлом закрыт. Ей может не хватить энергии для того, чтобы нас потом забрать.
Алекс никогда не задумывался о том, что ТАРДИС может потребовать подзарядки. Этот корабль, на котором он и бывал-то пару раз, казался не чудом техники — просто чудом, как бы пафосно или глупо это ни звучало. Ну и плевать! За всю свою долгую жизнь Алекс периодически сталкивался с такими вещами, которые иначе как чудом объяснить было невозможно. Наверное, есть для них и какое-то рациональное обоснование, только задумываться о нем не хотелось. Все, в чем Алекс пытался разобраться подробнее, на поверку оказывалось дерьмом на палочке.
Приятных впечатлений в жизни настолько мало, что не стоило их портить пристальным изучением.
— Окей, — сказал Алекс. — Веди, командир.
***
Подземка — «труба», как ее назвал дежуривший на станции агент, — вызвала у Алекса всплеск застарелой клаустрофобии. Низкий потолок вагончика, теснота, каменный тоннель впереди, уходящий в глухую черноту. Не помогал даже яркий свет. Немедленно вспоминался бункер, густой, тяжелый воздух, черная жижа, подкатывавшаяся все ближе…
Алекс заерзал на сиденье. Гаутаме, который сидел рядом, было явно нипочем. Вагончик несся вперед, но это ощущалось только телом: впереди и позади за окнами оставалось черным-черно.
Прошли годы, прежде чем вагончик вылетел на ярко освещенную, но пустую станцию и остановился. Гаутама шагнул на перрон и, не оборачиваясь, поспешил к лифту.
Алекс, с трудом ступая, пошел следом. Ноги все еще дрожали, сердце колотилось о ребра, горло перехватывало. Лет десять назад Алекс бы еще мог и побегать, и побороться с клаустрофобией, но сейчас эта мерзкая, дряблая немощь раздражала. Что бы ни думали эти вечно молодые и бессмертные, возраст ощущается только телом, голова же бесконечно убеждена, что тебе в лучшем случае тридцать. Увы.
— Быстрей! — распорядился Гаутама.
— Тороплюсь как могу, — огрызнулся Алекс, пытаясь справиться с одышкой. — Взял бы одного из своих юных агентов. Или местного. Тут же есть отделение ЛвЧ?
Лифт помчался вверх со скоростью, от которой закладывало уши. Гаутама, крепко сжав губы, смотрел перед собой.
— Есть, — нехотя признался он.
— Ну так взял бы его с собой. Если придется бегать, то я буду только задерживать тебя. Мне, знаешь ли, не двадцать и даже не пятьдесят.
— Нашему внештатному представителю у Разлома больше лет, чем тебе, — процедил Гаутама.
Двери лифта открылись в густой лес, прямо из толстого дерева. Жарко пахло хвоей и корой, и Алекс облегченно вздохнул. Лес тоже его не очень прельщал, но это было лучше подземелий.
— Что же за пенсионеров вы держите на службе? — спросил он и потянулся, стряхивая с плеч оцепенение.
— Это отличный специалист!
— Не сомневаюсь, — ответил Алекс. Лес кругом выглядел как… лес. Совершенно обычный. Интересно, где они спрятали корабль? Под землей? Или его окружает защитное поле, как корабли друзей Консорциума? — И куда нам теперь?
Гаутама вытащил коммуникатор, покачал головой.
— Мы должны найти сосну.
— Да тут их полным-полно.
— Эта сосна заметно искусственная. Там будет рычаг, за который надо дернуть… — Гаутама поморщился, потом щелкнул по браслету часов. Маска сменилась его настоящей внешностью, и отчего-то Алексу моментально стало спокойнее. Дурацкое чувство — полагаться на какого-то мутанта. — Только Разлом закрылся, и теперь энергетическая карта не совпадает с физической.
Алекс достал сканер и включил его, разворачиваясь вокруг своей оси. Ему вдруг пришла в голову мысль, которую он хотел проверить. И, возможно, натянуть этому надутому индюку несуществующий нос.
— Вот там, — он показал рукой в сторону, где на экране высветилась ровная и тонкая зеленая линия, — там твоя сосна. Он нее фонит энергией Разлома чуть сильнее, чем от остального.
Гаутама выхватил у Алекса сканер.
— Отлично! Он улавливает остаточные следы! — и целеустремленно пошагал в нужном направлении. Безапелляционно и без малейшей тени сомнения, что Алекс за ним пойдет. Где-то в районе солнечного сплетения зародилось тепло. Не стоит сейчас о таком думать, конечно. Но мыслям трудно приказать.
Алекс пошел следом. В лесу никого не было, никаких туристов, прохожих или зевак; видимо, даже «внештатный специалист» не появлялся здесь очень давно. Ни следа тропинок или даже примятых папоротников. Они то поднимались, то спускались — местность была гористая. Где-то неподалеку находился тот самый бункер Консорциума, невовремя подсказала память. Может, они направляются именно к нему?
— Можно хотя бы не так торопиться, — задыхаясь на очередном подъеме, попросил Алекс. — Я, в конце концов…
— Ты говорил, — перебил его Гаутама. Он остановился и задрал голову, разглядывая что-то наверху. — Пришли. Вот она.
«Сосна» выглядела так коряво, что стоило заподозрить местных жителей в полной слепоте. На ней только что заклепок не было — китайская рождественская елка и та выглядела живее. Впрочем, вблизи Разлома местные наверняка успели повидать и не такое. Например, уивилов, а может, розовых единорогов с крыльями.
— И ты помнишь, где у нее рычаг? — спросил Алекс. Ничего похожего в пределах досягаемости не наблюдалось, а «сучья» начинались высоко над землей.
— Помню. Вот он, — ответил Гаутама, указывая на нижний сук. До него было футов десять — кому-то придется или лезть на фальшивое дерево, или подсадить другого. Невелик выбор. — Сколько ты весишь? — продолжил Гаутама, который явно пришел к тому же выводу. — Надо выяснить, кто из нас легче.
От неожиданности Алекс рассмеялся, надеясь, что смех вышел не слишком истерическим.
— Ты серьезно? А если я наступлю тебе на что-нибудь дорогое, например, на одно из щупалец? Нет уж, полминуты я и сам тебя удержу.
Гаутама окинул его тяжелым взглядом, но тут же и сам рассмеялся. Смех прозвучал довольно нервно. Конечно, они оба притворялись, что просто гуляют по лесу, но это было не так. К тому же Алекс не представлял, что будет, когда Гаутама дернет за рычаг — отключится поле? Откроется шахта? Даже думать об этом не хотелось.
— Хорошо. Давай, — ответил Гаутама и кивком указал на подножье «сосны».
Алекс положил лучемет на землю — недалеко, чтобы при необходимости как можно быстрее его поднять, — прислонился спиной к сосне и сложил руки в «замок».
— Ты высокий. Думаю, дотянешься.
— Дотянусь. Держись крепче, — сказал Гаутама и, поставив ногу в «замок», оттолкнулся и потянулся вверх. Алекс задохнулся. Тяжелый… зараза. Кажется, он погорячился… насчет полминуты. Руки уже почти отваливались.
— Выше! Еще немного! — скомандовал Гаутама.
Собравшись с силами, Алекс распрямил колени и поднял руки чуть выше.
— Можешь… попробовать… встать на плечи. Так будет удобнее. Не бойся, куртку не жаль.
Гаутама тут же воспользовался предложением. Черт! Так было еще хуже. Алекс едва удержал равновесие, но в этот момент Гаутама, видимо, все-таки достал до рычага, и что-то громко щелкнуло и застрекотало. А потом земля разом ушла из-под ног. О таком стоило бы предупредить! Алекс пошатнулся и с силой приложился затылком о ствол псевдо-сосны. Судя по ощущениям — сосна падала. И Гаутама падал. Черт! Алекс поднял руки, пытаясь придержать его за бедра. Кажется, получилось, но затылком он снова приложился об металл. Многовато за сегодня. Удар. Еще удар. Мозг запоздало регистрировал их. Гаутама сдавленно охнул. Алекс прикрыл руками голову.
Потом падение внезапно кончилось. Даже обидно, насколько это было больно. Когда Алекс наконец-то открыл глаза, сосна спокойно стояла на дне глубокой — судя по краешку неба вверху — ямы, а наверх уходила аккуратная спиральная лесенка. Алекс попробовал пошевелиться — кажется, он приложился к каждому из уголков этой лестницы. Кроме разве что тех, о которые ударился Гаутама. В тех случаях, когда не ударялся об него. Алекс глубоко вдохнул, сжал и разжал пальцы. Пошевелил ногами и руками. Ничего не сломано. Уже хорошая новость. Судя по тому, как двигался сейчас Гаутама — он проверял то же самое.
— Теперь мне точно нужна передышка в этом ебанутом месте. — Алекс рассмеялся и тут же закашлялся. — Это шикарная ловушка.
— Ловушка, именно, — выдохнул Гаутама. Он ощупал голову и, видимо, удовлетворился. — Не знаю, выписать мне премию проектировщику или объявить выговор. Я не знал, как именно она открывается. Но там дальше будут еще запертые двери. Надеюсь, не настолько эффективные как ловушки.
Лучемет остался на поверхности. Алекс тоскливо посмотрел наверх. Придется подниматься, а колени так болят. Вздохнув, он пошагал по ступенькам. С его-то счастьем оружие обязательно исчезнет. Обязательно.
Лучемет все так же лежал на куче хвоинок. Там, где его и оставили.
Спускался Алекс еще осторожнее. Гаутама уже открыл следующую дверь — маленькую и похожую на люк подлодки, осторожно заглянул внутрь. Но никаких ям за гостеприимной дверью не было — только лестница, ведущая в пыльное подвальное помещение. Крохотное — футов девять на пятнадцать. Фонарик высветил лежанку, над которой висел настенный календарь за 1982 год, огромный сейф с надписью «Оружие», вентили, трубы, бочки, полки заставленные хламом, даже старый противогаз, толку от которого уже наверняка нет. А еще шкаф с коробками, на которых можно было разобрать цифры «2005», «2015», «2070». Годы? Кто-то очень старательно запасался провиантом. Одна из коробок валялась надорванная на полу, из нее вывалились жестяные баночки с тушеными бобами. Вообще, так в голливудских фильмах любили показывать «гнездо параноика» на случай ядерной войны. Гнездо очень одинокого и дурного параноика — ну кому, для того, чтобы питаться год, хватило бы одной коробки консервов? Видимо, внештатный сотрудник ЛвЧ — кто-то вроде Одиноких стрелков, престарелый хиппи-идеалист со склонностью к конспирологии. Что ж, это многое объясняло.
— Здесь предусмотрено освещение? — спросил Алекс. Фонарик светил слишком слабо, и клаустрофобия вот-вот грозила разгуляться заново.
— Тут много что предусмотрено, — отозвался Гаутама, и, пошарив по стене, нажал на большую красную кнопку. Загорелся тусклый, но ровный свет, и Алекс выдохнул. Потолок в этом бункере был достаточно высоким. Что-то за спиной заскрипело. Да, точно. Сосна стала подниматься вверх.
— И аптечка? — Теперь немилосердно заныла спина. Чертовы годы. Чертова лестница. — Я бы не отказался от обезболивающего.
Гаутама молча полез в карман.
— Вот, — он выдавил в подставленную ладонь таблетку из цилиндра, — болеутоляющее. Держи.
Таблетка подействовала очень радикально — почти сразу. Боль прошла, сменившись легкостью во всем теле и едва ощутимой эйфорией. Давно ли ЛвЧ кормит своих агентов амфетаминами? Алекс хохотнул. Гаутама тоже съел таблетку, но, видимо, она действовала на него немного иначе. А было бы смешно — мутант на спидах.
Потом они ползли по какой-то трубе, Гаутама набирал код, они снова ползли, потом шли… Дальше была лаборатория с пультом, взятым словно из Стар Трека. Ретрофутуризм, кажется, это так называлось.
Алекс поймал обрывок магнитофонной ленты, свисавший с катушки на стене, дотянул его до второй катушки и зафиксировал, а потом щелкнул переключателем — раз здесь есть электричество, то и магнитофон должен заработать. Динамики разразились безумным смехом, а потом тускло, как сквозь подушку, раздался металлически-звенящий голос: «Что ты, я твоя муза, Фоооооо…» Лента снова оборвалась. Бред. Голоса давно умерших людей.
Гаутама склонился над пультом. Его щупальца недовольно шевелились.
— Здесь должны быть туннели, ведущие к другим бункерам. Они все связаны, — сказал он. — Я помню.
— С восьмидесятых здесь многое могло измениться, — ответил Алекс. Эйфория прошла, голова прояснилась, но боль, к счастью, больше не возвращалась. Он посмотрел на Гаутаму, пытаясь понять, сколько вообще ему могло быть лет. Сорок? Четыреста? Тысяча? — Я тогда еще учился.
Гаутама поднял голову и посмотрел на Алекса. Потом улыбнулся. И рассмеялся, не разжимая губ.
— Я тоже учился. Тогда. Надо было меньше верить в чью-то ответственность. То, что приходят рапорты и ничего не происходит, кроме досадных мелочей, которые случаются всегда и везде — не повод прекращать следить. Я тогда еще не привык, что люди очень недисциплинированы. И своевольны. Тем и интересны.
— Сколько тебе лет? — напрямую спросил Алекс. Ответа, естественно, ждать не стоит.
— Я сам не знаю, сколько мне лет. Таким, как сейчас, я стал в тридцатых прошлого века, но это все равно не значит, что мне сто. Время нелинейно, — ответил Гаутама, и его щупальца зашевелились активнее. — Родился я не на Земле. В первый раз.
Врет, конечно, но секреты вечно живущих и власть имущих Алекса теперь совершенно не интересовали. Одни проблемы от этого. Гаутама походя заглянул в пожелтевшую тетрадку, лежавшую на пульте, резко дернул щупальцами и отбросил ее в сторону.
— Эксперимент с метаморфом, значит. Пальцы ему оторвать, — сказал он сердито и ткнул на пульте в несколько кнопок. Алекс ждал чего угодно: взрыва, громкой музыки, трансформации подземелья в корабль, но вместо этого полка, стоявшая слева от двери, отъехала в сторону и опустилась. В нише, которая открылась за ней, потихоньку усиливаясь, разгорелся белый до синевы свет.
В нишу поднялась небольшая, на двух человек кабинка; ярко светила примотанная толстым проводом к верхней планке лампа. Современная. Это явно сделали недавно.
— Лифт. Я так и думал, — сказал Гаутама. — Изнутри есть пульт управления или только отсюда?
Алекс заглянул в кабинку. Кустарщина. Жуткая кустарщина, которой он не видел даже в России девяностых. Все составляющие этого странного лифта — если это было лифтом — выглядели сделанными на коленке, склепанными кувалдой и зафиксированными изолентой. Гаутама собирается этим пользоваться?
— Тут что-то типа пульта от телевизора. И я не исключаю, что это он и есть.
— Как любопытно, — сказал Гаутама и подошел к кабинке. — Тебе не кажется, что это делал совсем другой человек? Не тот, который занимался этими приборами и работал в лаборатории.
Меньше всего Алексу хотелось проверять, кто и когда сделал эту хлипкую конструкцию. Гаутама подошел к кабинке и смело шагнул внутрь; та закачалась, и Алекса вдруг снова накрыло клаустрофобией.
— Может, я подожду тебя здесь? — спросил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Некоторое время — вечность — Гаутама глядел на Алекса немигающим взглядом. Потом выражение его лица смягчилось.
— Если ты боишься, то можешь остаться. Но я не уверен, что справлюсь в одиночку, — ответил он. — Нет. Справлюсь. Оставайся. Я тебя заберу.
Сидеть тут неизвестно сколько? Как бы не так! Стиснув зубы, Алекс подошел к кабинке и шагнул внутрь. Хотелось вцепиться в Гаутаму, в перила, во что угодно, но тут кабинка вздрогнула и с оглушительным скрипом поехала вниз. Чтобы не думать об этом, Алекс начал внимательно разглядывать пульт. Он действительно был от телевизора… нет, от старого видеомагнитофона. Перемотка вперед, назад, кнопки обведены маркером. Стены шахты… камень. Влажный. И здесь было гораздо холоднее, чем в лаборатории. Алекс мерно дышал, стараясь успокоиться. Близость Гаутамы внушала совсем небольшую, но уверенность, что они не грохнутся вниз и не разобьются.
Кабинка заскрипела и остановилась. Лампа освещала каменный пол и какой-то туннель, уходивший в темноту. Оттуда сквозило холодом — еще более пронизывающим.
Алекс шагнул на твердый камень. Сердце колотилось, как птица о стекло.
— Ты в порядке? — с раздражающим участием спросил Гаутама.
— В полном. — Алекс отвернулся, стараясь не встречаться взглядами с Гаутамой. Ему совершенно не хотелось обсуждать свою неприязнь к подобным пространствам. — Здесь тоже потайные двери? Когда мы уже доберемся до этого треклятого корабля?
Гаутама отошел в сторону, шаря по стене фонариком, потом, пробормотав что-то, щелкнул выключателем.
Подземелье залил яркий, пронзительный свет.
— Прошло? — спросил он. — Я знаю, у тебя клаустрофобия.
— Досье читал, да? — выдавил Алекс. Со светом и правда стало легче, но не хватало еще признаваться в этом Гаутаме.
Тот негромко вздохнул, но здесь звуки слишком хорошо резонировали от стен.
— Мы уже близко. Здесь, за тоннелем, шахта, которая ведет к кораблю. Метров сто, двести.
— Дай мне свою веселую таблетку, — попросил Алекс. — Это амфетамин? Понятно, почему твои агенты работают с такой отдачей.
— Нет, — сухо ответил Гаутама. — Это другой препарат. От него не бывает привыкания. Держи, если тебе так легче.
Белая таблетка подействовала так же быстро. Панический ужас сменился легкостью, бодростью, спокойной уверенностью. Алекс дошел до конца тоннеля и спрыгнул на рельсы.
— Направо, — сказал за спиной Гаутама, и Алекс, небрежно приложив пальцы к виску, повернулся и пошагал туда.
Под потолком тускло горели лампы, но сейчас никакого страха не было. Туннель постепенно заворачивал, и за поворотом показался еще более яркий свет. А потом и перрон — станция, похожая на «трубу» ЛвЧ. Вагонетки — скорее всего, дрезины или пневматика — сгрудились у дальнего края. Они выглядели довольно старыми, хоть и не пыльными. Вероятно, ими даже пользовались. Недавно.
Алекс попытался вскарабкаться на перрон, но не хватило дыхания — даже со стимулятором. Эйфория схлынула, но здесь уже не было так тесно и темно. Над головой нависала металлическая, поросшая мхом стена, усеянная странными, похожими на иероглифы или тайнопись символами. В стене снова скрывался проход, приглашающе поблескивали металлические ступеньки.
Гаутама влез на перрон и протянул руку. Алекс забрался наверх и спешно разжал пальцы. Пока он старался выровнять дыхание, Гаутама, безостановочно шевеля щупальцами, подошел к стене, встал, запрокинув голову.
— Видел такое когда-нибудь? И если да, то где?
— Экзамен? — Алекс подошел и коснулся стены. Она явно была рукотворной и походила не на панели, которыми обшили камень, а на самую натуральную стену какого-то здания. Или корабля? Но нет, ни один из известных ему по базе Торчвуда инопланетных кораблей не походил на расписную табакерку. — Если и видел, то действительно очень хорошо забыл.
— Понятно, — рассеянно отозвался Гаутама. Он глядел на символы, как будто действительно понимал, что они значат, поднял руку, коснулся пальцами стены. — Во славу… Пи… Пифии? разрежу небеса. А! Пифия!
Он обернулся к Алексу. Его щупальца торчали дыбом. Если бы не стимулятор, Алекс, возможно, испугался бы, но так его мозг просто отметил сам факт чего-то неожиданного. Интересно, чего именно? И — пифия. Это прямой перевод или художественный, абстрактный?
— Знаешь, что это такое? Это тот самый, нужный нам корабль! Ты сейчас скажешь, что это очевидно. Да. Но чей это корабль, догадываешься? Спорю, нет! — воскликнул Гаутама.
Алекс покачал головой и улыбнулся.
— Продолжай, мне интересно. — Заинтересованный Гаутама, увлеченный процессом познания, до боли напоминал ему… В общем, напоминал и на этом хватит. — Правильно, я понятия не имею, что это за небесная колесница.
Гаутама громко, яростно рассмеялся.
— Колесница. Очень поэтично. Это из индийского эпоса, нет? — Он снова повернулся к стене и запрокинул голову. — Есть такая планета, Галлифрей. Даже хорошо, что мне нужно тебе это рассказать… Планета очень высокоразвитая. Ее обитатели на вид абсолютно идентичны людям. Вернее, наоборот. Только у галлифрейцев более совершенное строение организма, искусственно модифицированное, и есть еще кое-что… Но речь не о них. В древние времена Галлифрей был очень воинственной планетой. Они колонизировали несколько планет… и, кажется, корабль одной из этих самых колоний очутился здесь, на Земле. Давно, очень давно. Как интересно… настоящий раритет.
Он внимательно осмотрел ступени.
— Скорее всего, здесь все до сих пор работает. Почти все. Осторожнее наступай, и если увидишь внизу на полу отверстия — переступай на всякий случай. Идем.
И стал осторожно подниматься.
— Ты что, не знал, насколько этот корабль ценен? — спросил Алекс. Это все не вязалось со словами о мусоре, которые прозвучали в разговоре по коммуникатору. Он поднимался вслед за Гаутамой, слегка касаясь ладонью стены. Холодной и гладкой, покрытой тонкими линиями. — Что говорилось в ваших отчетах?
— Я ему шею намылю, — с опасно ласковой интонацией произнес Гаутама. На месте «внештатника» Алекс бежал бы куда глаза глядят. — Он знал и скрыл. Инопланетный артефакт. Склад древних инопланетных артефактов! Мусор, да-да, самый настоящий мусор. — Он засмеялся, как будто это была удачная шутка. — За всем не уследишь. Этот корабль очень древний, технически, по базам, он проходит как рутанский. Ничего удивительного в рутанском корабле, тем более устаревшем. Хлам. В нем можно сделать штаб-квартиру наблюдателей, и только… Я и распорядился. Сделать этот бункер. Как, должно быть, обескуражило это место внештатного сотрудника.
Слово «рутанцы» Алекс, конечно же, слышал. Химический запах, стилеты, вонь сгоревшей плоти, эксперименты, Консорциум, смерть. Забавная игра «Ассоциации». Огромная часть жизни, от которой он старательно убегал. Наверное, рядом с Гаутамой она всегда будет преследовать его тенью воспоминаний.
— Обескуражило или развязало руки? — В стенах и полу действительно иногда попадались круглые отверстия, и Алекс дисциплинированно их избегал. — Для своего имени ты слишком часто за сегодня обещаешь применить силовые методы. Оторвать пальцы, намылить шею.
— Это был сарказм. Оба раза. — Гаутама остановился. Ступеньки кончились большим овальным залом, из которого расходилось в сторону несколько коридоров, поросших лишайником. — Мое прозвище — тоже по большей части сарказм. Центральный коридор должен вести в рубку. А левый в машинное отделение. Стандартизация иногда удобна.
— Ты уверен, что эта жестянка все еще работает? — Алексу не хотелось уточнять, сколько лет (веков, тысячелетий, геологических периодов) лежит здесь этот корабль. Гаутама, чего доброго, начнет вспоминать старые времена неолита. Но он все-таки спросил: — Сколько этой штуке лет?
— Работает. Эти технологии практически неуничтожимы. Лет ей может быть от миллиона до нескольких сотен тысяч. Эта цивилизация существовала очень давно по меркам людей, — ответил Гаутама. Потом он сунул палец в отверстие на стене, и в коридоре под потолком слабо вспыхнули пятна синевы. — Идем. Нам в рубку.
— Спасибо. — Алекс погасил фонарик. Шаги гулко отдавались от стен. Вдалеке коридор обрывался — тонкие светло-голубые линии сплетались кольцами и сходились в одной точке. — Значит, Разлом не задел корабль. Ух ты! Он щадит технику.
— Не всю. Но это бывшая колония Галлифрея. Колонисты позаимствовали некоторые технологии метрополии, хотя и не всегда знали, зачем они. Ее обитатели тогда еще не умели управляться с Разломами, но защищаться от ветров времени могли. И от Пустоты.
— А, ты тоже любишь говорить загадками — Алекс рассмеялся и ускорил шаг. На самом деле ему хотелось увидеть, как выглядит таинственная рубка. Под ногой что-то хрустнуло. Белое, похожее на шейный позвонок. Алекс наклонился посмотреть, но тот рассыпался в пыль.
— Если тебя это раздражает, я могу попробовать объяснить. Что именно ты не понял? — спросил Гаутама и остановился. Коридор закончился, перед ними раскинулась рубка: огромное и чудовищно разгромленное помещение. Пульт, куча кресел, в некоторых лежали хвостатые скелеты. Возле пульта горой валялись шестиугольные плитки со странными… гравировками?
Гаутама подобрал одну, и в его взгляде вспыхнула мрачная решимость. Стоило бы, наверное, испугаться — на этот раз всерьез. Алекс подошел к пульту, к одному из кресел. Оттуда весело щерился клыкастый скелет. Да, конечно, сейчас самое время посмеяться.
— Нет уж, знаешь ли, — сказал он. — Мы с тобой иногда работаем вместе, и всего-то. Иногда болтаем о пустяках. Чем меньше я знаю, тем меньше у тебя соблазна стереть мне память. Техника безопасности.
— Ты умный. Никогда в этом не сомневался, — сказал Гаутама и повертел в руках плитку. Потом обернулся к Алексу: на его лице сияла широкая улыбка. Щупальца едва заметно дрожали. — Но мне все равно придется рассказывать тебе кое-что, так что постараюсь не разболтать лишнего. Помнишь историю первого Торчвуда?
— Лондон? Резня на улицах и захват пришельцами? — Алекс без сожаления стряхнул с кресла остатки скелета, убрал пыль с до сих пор мягкого сиденья и уселся на него верхом, опершись руками о спинку и подперев заинтересованно подбородок. — Ну конечно, помню. Это взаимосвязано?
— Да, — просто ответил Гаутама и сел на соседнее кресло.— Они открывали Разлом. И у них был этот металл. Вот такой. — Он поднял плитку и показал ее Алексу. — При определенной частоте переменного тока он резонирует… можно подобрать комбинацию. Этот внештатный сотрудник, оказывается, гений. Сделал работу, с которой едва справилась огромная организация. Может, ему кто-то помогал? Теперь надо найти его во что бы то ни стало. Или то, что он построил.
Алекс медленно кивнул.
— Открыть Разлом, понимаю. Это важнее, чем ваш безумный план со вторжением?
Гаутама опустил голову. Его костюм, когда-то черный и с претензией на элегантность, выглядел мятой серой тряпкой. Странно, что штанины до сих пор на месте.
— Нет. Я не могу оставить его одного. — Подняв голову, он резко развернулся вместе с креслом и сунул пальцы в дыры на пульте.
— Но если открыть Разлом, — сказал Алекс, — может, все закончится, и не надо будет изображать вторжение?
— Я не могу оставить моего… коллегу одного. Думаю, он уже поднял корабль. Какая ирония. Корабль из галлифрейской колонии — и корабль далеков. Люди все равно не отличат один от другого.
Пол под ними шевельнулся. Алекс ухватился за сиденье.
— Ты можешь оставить меня здесь и отправиться открывать свой Разлом, если объяснишь, как управлять этой штукой, — сказал он.
— Ты с ума сошел.
Алекс и сам думал так же.
— А ты не умеешь делегировать полномочия, — сказал он. — Почему бы тебе не позвонить и не вызвать кого надо, чтобы они сделали это вместо тебя?
Гаутама сердито зыркнул на него. Ну конечно, ему нечего на это возразить.
— Это засекречено от штатных сотрудников, — ответил он в конце концов. — А нам нужно не просто прилететь на место, нам нужно будет выстрелить… а орудия этого корабля не работают. Я проверил. Придется стрелять вручную, как я и говорил.
— Думаешь, я не смогу выстрелить… куда? По Белому дому? Да хоть десять раз, — пробормотал Алекс. Корабль, дрожа, тихо и высоко гудел, почти стонал. Гаутама резко дернул щупальцами.
— Это не обсуждается. Крайчек! — скомандовал он. — Перед тобой несколько отверстий. Ты должен сунуть пальцы в правое и второе слева. Предупреждаю: ты почувствуешь разряд.
Спорить не стоило — не с этим его тоном. Алекс уселся в кресле поудобнее, перебросив лучемет назад, и сделал то, что просил Гаутама.
Ох! Это было ощутимо. Алекс отдернул руки, осмотрел их, но кончики пальцев оказались целы. Зато корабль вздохнул, как живой, задрожал, потом резко наклонился вбок и назад. Из свободных кресел с негромким, глухим стуком посыпались скелеты. Алекса обхватил невесть откуда взявшийся ремень.
— Нижний ряд! Второе слева, третье, шестое, третье справа!
Жмурясь от предчувствия боли, Алекс повиновался. Но второй раз было полегче, а потом, над головой вспыхнули экраны. Небо. Облака. Яркий солнечный свет.
Корабль еще раз встряхнулся, как мокрый пес, выровнялся и полетел. Ремень выпустил Алекса, наконец дав возможность свободно вздохнуть.
Гаутама тоже выбрался из кресла. Он ступал неуверенно, как будто не знал, что делать дальше. Совсем на него не похоже.
— Чтобы поднять корабль, нужны минимум двое, — сказал он.
— А чтобы удерживать его на одном месте, сколько нужно?
— Достаточно и одного, — признался Гаутама.
Алекс улыбнулся. Его переполняла неожиданная решимость.
— Тогда вали отсюда, — сказал он. — Иди открывай Разлом. А я порулю этой штукой. Она мне уже нравится. И постреляю.
Гаутама крепко сжал губы, дернул щупальцами. Еще немного, и Алекс додавит. Убедит его убраться прочь.
Почему-то он не сомневался, что это билет в один конец. И что Гаутаме лучше будет не здесь, а где-нибудь в другом месте, там, где он сможет принести больше пользы. Пусть вызывает свой чудесный корабль, пусть спасает Землю и всю вселенную заодно. Ему идет быть героем. А сам Алекс — ну, как раз ему и стоило бы замарать руки. Все равно грязные, по локоть в крови и дерьме.
— Курс задан на Вашингтон, — медленно проговорил Гаутама. — Управлять полетом сейчас не нужно… когда прибудешь на место, поймешь — загорятся вот эти индикаторы. Эта панель — он указал на дырки перед собой, — регулирует высоту и скорость, твоя — наклон и градус.
Он продолжал говорить. Алекс слушал его вполуха. Голова кружилась, словно он только что выпил еще одну волшебную таблетку Гаутамы. Это будет… красиво. Это просто будет здорово. Атас как круто.
— Откуда я смогу стрелять? — спросил он. Лучемет, болтавшийся за спинкой кресла, начал мешать, и Алекс перекинул его вперед, положил на колени.
Гаутама странно посмотрел на него. Сентиментальный… индюк.
— Вернешься к тому месту, где мы входили. Откроешь люк — там есть слева такое же отверстие в стене, как на панели, — и выстрелишь. Высота около пятисот метров, не промахнешься.
Он помолчал.
— Ты уверен, что хочешь остаться? Я смог бы забрать тебя сразу же после выстрела. Этот корабль сможет выдержать много попаданий, прежде чем упадет.
Отлично. Еще лучше. Правда, не с его счастьем. После того, как в конце прошлого века пришлось доставлять из России в Торчвуд «Объект Один», везения заметно поубавилось. На самом деле, его и вовсе не осталось, так что корабль свалится, не пройдет и пятнадцати минут. Ничего. За пятнадцать минут можно успеть достаточно. Алекс выпрямился, сжимая лучемет в руках.
— Уверен. Вали отсюда. Иди, спасай мир.
Корабль вдруг качнулся и замер — Алекс ощущал это каким-то шестым чувством. Вздрогнул. Вздрогнул еще раз.
— Стреляют, — сказал Гаутама. Он покачал головой, потом вытащил коммуникатор и потыкал в экран. — Хорошо. Но я все равно попробую тебя забрать. Или не я. Все равно.
— Вали, — повторил Алекс. Он не чувствовал себя так замечательно с тех самых пор, как разбил перед Догеттом пузырек с вакциной для Малдера. То же самое ощущение. Власть. Радость. Контроль даже в том, чтобы все испортить.
ТАРДИС, кажется, и правда разряжалась. Ее нежное пение на этот раз звучало хрипло, неровно, прерывисто. Дверь открылась прямо в стене рубки. Гаутама застыл на пороге. Из-за его спины светило белым, и золотым, и настоящим. Такой соблазн туда вернуться. Нет.
— Ну? Чего еще ты ждешь? — выкрикнул Алекс.
— Удачи, — сказал Гаутама. Дверь захлопнулась. ТАРДИС, икнув и слабо застонав, исчезла.
В рубке стало темно, пусто и бессмысленно. Только на панели горели яркие огоньки индикаторов.
Потом Алекс бежал по знакомому уже коридору к выходу. Синие линии сплетались над головой в сложный узор. В ушах шумела кровь. Ага, отверстие возле люка. Пальцы с трудом попали в него, но люк все-таки открылся. Внутрь хлынул свежий, холодный воздух и оглушительный рев моторов.
Мимо корабля, вспарывая телом воздух, промчался истребитель-стелс. И еще один. И еще.
Алекс прицелился и выстрелил. И еще раз. И еще. Один из самолетов, накренившись, бессильно нырнул вниз.
Там, под ногами, расстилался пока еще нетронутый Вашингтон.
Гери приводит ее в клуб анонимных мясоедов, там в большой комнате собрание.
Гери:
— Здравствуйте, меня зовут Гери…
Все — хором:
— Здравствуй, Гери!
Гери:
— Я не ел мяса полгода, но сейчас мы очень торопимся…
Тащит мисс Хадсон в заднюю комнату, на входе его пытаются не пустить.
Охранник-мороволк, очень маломорофицирован (и внешность волчья, и говорит словно лает):
— Она человек! Ей сюда нельзя!
Гери (скалится):
— Она мой человек! Я за нее ручаюсь!
***
смена кадра
***
Огромное полуподвальное помещение, разбитое на небольшие закуточки, очень много моро, все чем-то заняты — спят, готовят еду, играют в карты и с детьми.
Обрывком — разговор двух волков про кузена из Дрездена, который говорит, что у них там особой колбасой кормят, по спецталонам…
1 волк:
— Да не может быть!
2 волк:
— Тсс…
1 волк :
— Да врут, наверное. А если и не врут, где Дрезден — а где мы? И потом, там наших чуть что — и самих на колбасу сразу.
1 волк:
— Ну да. А тут — в Пекло. Какая разница?
2 воллк:
— Э, не скажи! Тут еще бабка надвое сказала, кто кого в Пекло, а там без вопросов.
1 волк:
— Да тоже вранье, пугают. Наверное…
Встречные волчицы настороженно принюхиваются к мисс Хадсон, но потом расслабляются и начинают отпускать шуточки по поводу Гери, к мисс Хадсон никакой агрессии не проявляют, скорее наоборот. Относятся так, словно та с Гери старая супружеская пара. Мисс Хадсон пробует возмутиться, но Гери ее обрывает.
Гери:
— Не спорь, пусть так, иначе придется драться, а я сейчас не в форме.
Мисс Хадсон возмущена, но подчиняется.
***
смена кадра
***
Скульпторша в мастерской с лопатой наперевес скачет вокруг огромной и пока еще довольно бесформенной глыбы влажной глины. Вырубает лопатой нечто смутно узнаваемое, намечает гусеницы, двумя точными движениями сверху оконтуривает монитор. Перед ней на крутящемся подиуме — Дороти в качестве модели.
***
смена кадра
***
Гери знакомит мисс Хадсон с Пусечкой — огромный увалень, больше похожий на медведя, чем на волка. Говорит плохо, выглядит несчастным.
Пусечка:
— Да, ушел. Сам. Нет, никто не похищал. Случайно получилось. Дождь лил три дня подряд, кто ж мог знать… вышел на балкон, а там вдруг луна. Ну и сорвало башку напрочь, хорошо что осталась хоть какая-то соображалка и удрал вовремя. Ну не мог же я, в самом деле, невесте в таком вот виде показаться? Кровь? Разгром? А, ну да… психанул немного, поцарапался. Я ведь ее люблю, вот и расстроился… да и как можно ее не любить? Она ведь такая, такая… может, и хорошо, что так все вышло, она бы все равно меня бросила, когда бы узнала. Это я по глупости надеялся, что буду каждый месяц уезжать дней на пять, вот она и не узнает ничего. Да только вот не сумел, даже до свадьбы.
Мисс Хадсон почти плачет. Решительно сморкается.
Мисс Хадсон:
— Эх ты, мужчина! Она такая женщина! А ты!!! Она тебе такую сережку сделала! Отдай сережку, урод!
Пытается оторвать Пусечке ухо. Тот поскуливает, но не сопротивляется. Подходит старая волчица, отбирает пусечкино ухо у мисс Хадсон. Рассматривает.
Волчица:
— Это тебе она сделала?
Пусечка (опустив голову, тихо):
— Да.
Волчица:
— И сама надела?
Пусечка (еще тише):
— Да.
Волчица дает Пусечке пощечину.
Волчица:
— Она тебя пометила кровью, сукин ты сын, а ты удрал! Щенок. Твоей матери стыдно за тебя. Ползи к ней на брюхе и вымаливай прощение!
Пусечка падает на землю, скулит, пытается ползти.
Волчица:
— Да не к матери, щенок, а к той, что тебя выбрала!
Мисс Хадсон смотрит на перевязанную руку Гери, ловит его взгляд, он отворачивается. До нее начинает доходить.
***
смена кадра
***
Гери провожает мисс Хадсон и Пусечку до Бейкер-стрит. Пусечка ноет и не хочет идти.
Пусечка (в пространство):
— Она все равно меня бросит.
Мисс Хадсон (обращаясь к Гери):
— Не понимаю! Если он ее любит, почему сбежал?
Гери:
— Побоялся показаться ей на глаза в зверином виде.
Мисс Хадсон:
— Глупость какая! Это как стесняться, что у тебя волосы рыжие. А почему ему та волчица по морде дала?
Гери:
— Сбежав, он нарушил долг перед своей новой стаей. Он теперь из ее стаи.Она поставила на нем свою метку.
Мисс Хадсон (возмущенно):
— У людей нет стай!
Гери (философски):
— Стая, семья… какая разница? Она его пометила, значит, забрала к себе в стаю. У него тут теперь никогда не будет пары, ни одна волчица не позарится на того, кто уже отмечен другой.
Мисс Хадсон резко замолкает. Отводит взгляд. Оба делают вид, что к ним это не имеет отношения.
На границе Уайтчепелля встречают ШХ и ДВ (ритуальное настороженное обнюхивание ШХ и Гери)
***
смена кадра
***
На следующий день — радостное воссоединение Пусечки с невестой (та в полном восторге, когда узнает страшную тайну жениха).
Скульпторша:
— Настоящий ликантроп, какое чудо!!! Я буду лепить его голым, в полнолуние, это будет шедевр! Да если бы я знала, сроду бы столько не тянула со свадьбой! Моя подруга захомутала негра и полгода всему Парижу колола глаза, вот пусть теперь утрется вместе со своим нигерийцем, правда, Пусечка?!
Проснувшись поздним утром, Марья выползла во двор, умылась и принялась за заброшенную стирку. Ночной дождик наделал во дворе множество луж, которые приходилось огибать, чтобы не замочить ноги. Самая большая лужа воскресла у ворот, превратившись в разливное море и полностью заблокировав проход к ведьминому дому.
Трава во дворе светилась и блестела под солнцем от капель росы. Мокрый, с торчащей шерстью, взъерошенный Тишка носился по траве, гоняясь за какой-то мелкой птичкой. Присмотревшись, Марья отметила вполне так жизнерадостную синичку и решила оставить кота в покое. Пусть балуется, если бы захотел, то уже поймал бы.
Она развесила выстиранную одежду на протянутых между столбиком и воротами веревками и только тогда оглянулась на непонятную тень у ворот. Тень была очередным деревенским страдальцем, всю ночь квасившим, а теперь пришедшим либо похмелиться, либо продолжить банкет.
— Чего надобно? — громко крикнула Марья, рассматривая довольно потасканного мужика. Даже сразу не признала, такой тот был заросший и черный от запоя. — Прохор, ты что ли? — прищурилась от солнца ведьма.
— Я, Марья, я. Вот, пришел… — мужик бултыхнул в воздухе пустой фляжкой. — …значится, за помощью…
— Понятно с тобой все. Давай рассолу вынесу? — женщина посмотрела на не внушающую доверия лужу и решила, что с другой стороны двора выйти будет надежнее.
— Можно, — усмехнулся мужик, показывая дырку, оставшуюся на месте пары зубов. — Но и настоечки твоей, фирменной… рябиновой… не помешало бы…
Велена выползла получасом позже, страшная, бледная, шатающаяся, с горящими ярким лихорадочным румянцем щеками. Ясно, что вчерашнее приключение с пробегом по лесу и прочей глупостью ей здорово аукнулось. Она тихо прокашлялась, ища глазами Марью, и, шатаясь, потопала к бочке с водой, что стояла на улице. Пить хотелось немилосердно. Даже самый горький отвар сейчас казался пределом мечтаний!
Ведьма вышла из кладовой, нагруженная бутылью с настойкой, оценила состояние подопечной, мысленно кивнула сама себе, и перелила настойки из бутыли мужику в флягу. Тот неловко потоптался за забором, со стороны, свободной от лужи, и сунул флягу в дырку между старыми досками. Получив вожделенный напиток, пропойца сунул в ту же дыру шершавую грязную ладонь с монетами, которые ведьма сгребла, скрывая радость. Пригодятся, ой, как пригодятся. Пожалуй, стоит сделать еще этой настойки.
— Спасибо, — буркнул Прохор, прижимая к груди флягу так, как не каждая молодуха прижимает новорожденного младенца.
— На здоровье, — скорчила в спину мужику гримасу омерзения ведьма. Вот уж чего она не любила, так вот этого. Добровольно и с песней шагаем вперед, к гробу…
Марья спрятала деньги в карман и вернулась к Велене.
— Сейчас чаев заварю, сейчас. И молока нагрею, — засуетилась женщина, понимая, что ночью надо было не дрыхнуть без задних ног, а заниматься следовательницей. Но, увы, она все проспала.
— Ясно, прости… — следовательница тихо закашлялась, после чего вернулась с порога обратно в дом, где уселась за стол. На глаза первым делом попался горшочек, накрытый тяжёлой крышкой. Сразу вспомнилось, что они вчера ели разве что теплое молоко с хлебом. Велена не знала на счёт ведьмы, но ей резко стало понятно, что же сейчас не так. Есть и пить хотелось зверски!
Марья вернулась в дом, разобрала заготовленные травы для следовательницы, заварила их, уже привычно рассчитав дозу — сколько там той Велены, худая вон какая… Увидев голодные глаза гостьи, усмехнулась.
— Да кушай спокойно, я сейчас со всем управлюсь и тоже позавтракаю.
Сама же, разобравшись с зельями, вышла покормить кур и вывести пастись Машку. Присмиревшая вчера животинка отыгралась, поставив ведьме новый синяк на бедро, но зато потом притихла, удовольствовавшись свежей травой.
Велена тем временем, вооружившись большим кухонным ножом, принялась нарезать тушку зайца на равномерные кусочки. Поглядывая на Тишку, решила на вторую тарелку мяса пока не накладывать. Толстый кусок хлеба макнула в густую подливу из молока, в котором тушились мясо, слегка посолив и положив сверху на хлеб тоненький кусочек мяса, с наслаждением в него вгрызлась, довольно прижмурилась, издавая крайне правдоподобное урчание от удовольствия. Тишка, крутившийся рядом, заслышав подозрительный звук, хлопнулся на задницу и вопросительно мявкнул. Получил по носу кусочком мяса и мигом его проглотил.
Марья, полностью управившись по домашним делам и даже слегка прибравшись во дворе, принесла все необходимые травы из чердака и осину из погреба. Правда, из осиновых дощечек были выстроганы каркасы для копчений, но сейчас для благого дела сойдут. А новые она потом сделает, леший покажет, какие деревья можно срубить на каркасы.
Отставив временно свои находки, ведьма уселась на стол и с довольным видом продегустировала зайца.
— Хм… неплохо получилось… — задумчиво протянула она, распробовав мягкий кусочек мяса. Затем обернулась на шебуршание кота под столом, слегка пошевелила ногой, приманивая прохвоста. — На, голодающее побережье, лопай.
Кот, ловко сцапав кусок, скрылся под столом. Ведьма заглянула туда и обнаружила скрывшегося от посторонних глаз волкодлака, делящего кусок мяса с котом по-братски.
— Мне кажется, или он теперь у вас надолго? — хмыкнула Велена, доедая второй бутерброд. Зрелище здоровенного, как откормленный теленок, волкодлака, скрючившегося под столом, было настолько забавным, что не могло не вызвать хотя бы усмешку.
— Похоже, что так, — Марья присмотрелась к темно-серой, почти черной волчьей морде со слишком разумными глазами, чтобы счесть это существо обычным волком, и задумчиво продолжила: — В любом случае, вреда от него никакого, одна только польза, — и протянула новый кусок мяса уже персонально Вовчику, исключив Тишку из посредников. — Знаешь, мне кажется, благодаря его меткам Машка немного присмирела. Не слишком, но чуя рядом хищника, несколько успокоилась и перестала так сильно дурить.
— А она обычно дурит ещё сильнее? — фыркнула воительница, кивая на новые пятна на одежде ведьмы. Сразу было видно, что глупая мэкалка опять постаралась испортить своей хозяйке очередную дойку. А потом Велена опять поежилась и забралась на табуретку с ногами, принимаясь доедать уже третий бутерброд с зайчатиной. Мясо все ещё было слегка жестковато и застревало в зубах, но было очень и очень вкусным! Тут она порадовалась, что вспомнила о таком способе приготовления.
— Когда как, — пожала плечами ведьма. — Может и сильнее, если захочет.
— О! И это, сегодня вечером или завтра, когда придется, к нам могут приехать с моей управы, ну знаешь, подкрепление. Тогда, мой тебе совет — спрячешь вот эту свою книгу заклинаний, а то они такие, ничего святого нет…
— Книгу-то я спрячу, — хмыкнула ведьма и пошла достать кипящие отвары. — Вот только что они тут сделать могут, подкрепление ваше? Пойдут в болото обниматься с некромантом? Пожалуй, займусь-ка я лучше амулетами, скажешь, если что не так. А пока пей.
Марья расставила на столе кружки и горшочки, процедила отвары через ткань и подвинула к следовательнице.
В ответ Велена молча потянула к себе чашку. Да, это было действительно невкусно. Но это было нужно, причем именно ей. К тому же, от горячего в груди разливалось тепло, немного притупляя боль.
— Главное, чтобы ваши не лезли к козе и волкодлаку. А то знаю я этих городских, начнут разбираться не с тем, с чем нужно, а с бумажками на участок и незаконными животными, — пробурчала ведьма, доставая из ящичка в столе острый нож и направляясь к осиновым дощечкам. — Ну, фирменные колья не обещаю, но тоже должно быть неприятно.
— Того, что они не полезут к волкодлаку, не могу сказать. У нас некоторые могут обложить тебя безумным штрафом за незаконную живность! — фыркнула Велена, покосившись на ведьму, и громко рыгнула, едва не выплюнув почти проглоченный отвар.
Марья отломала одну доску и принялась строгать ее в виде небольшого, но достаточно острого колышка. Выходило слегка коряво, но дело получается с опытом, так что оставалось только тренироваться и тренироваться.
— Это, кажется, должны быть амулеты, — ухмыльнулась девушка, отставляя почти пустую чашку из под отвара. — Амулеты, а не оружие, хотя, если подумать, деревенским это должно понравится! Правда, тебе ещё нужно добавить к каждому бруску осины каплю крепкого отвара вербены и твоей крови.
— Вот именно, амулеты, которыми можно засандалить непрошеному гостю в глаз, — подняла указательный палец ведьма. — Какой смысл носить с собой кругляшок или квадратик, который потерявшийся в лесу человек сможет засунуть себе, разве что, в задницу? Тем более, нашим кикиморам должно понравиться. Уж они охочи до всяких пакостей!
— Твои бы идеи да нашим городским ведьмам! Представляешь, хожу я по рядам ведьминых лавок, покупаю лекарства, ищу хорошую амулетчицу для заговаривания моего нового оружия… — Велена кивнула на меч, лежащий на печке. — Так вот, представляешь, сколько времени мне пришлось им вдалбливать, что я хочу свое оружие усилить, а не украсить, что мне нужно заговаривание на укрепление стали при воздействии зелий и смазок, а не повесить на рукоять меча ленточку! И они долго не могли понять, зачем мне заговаривание на отпугивание мужиков. У них этого даже не оказалось… — кажется, она хотела ещё что-то сказать, но тихо закашлялась, держась ладонью за грудь.
— Ведьмы тоже женщины, — буркнула Марья, вырезая очередной колышек. — Выкашливай давай, плюй в ведро, — кивком она указала на стоящее в прихожей, немного грязноватое, ночное ведро. — Нечего в себе держать всякую гадость. И не глотай сопли эти, только еще больше отравишься.
Колышки получались разномастные, но хоть такие. Ведьма пересчитала — получилось два десятка. Что ж, эти отдаст кикиморам, как зачарует, а для остального попробует выпросить у лешего еще осины. Ну никак не планировала она оборону против нечисти! Вздохнув, Марья пошла заваривать вербену и мысленно прикинула, как можно аккуратно нацедить своей крови, не потеряв при этом работоспособность руки.
Велена, откашлявшись, тихо вздохнула, проследив за взглядом ведьмы.
— Потому я и сказала первым делом о серебре. Кровь ты из своего тела безболезненно не выцедишь… — вздохнула воительница опять и, окинув Марью внимательным взглядом, слабо улыбнулась. — Кровь можно брать с вены, аккуратный прокол — и выцедишь в чашку, сколько нужно. Но этот метод хорош для единомоментного взятия крови. Он не наносит серьезного вреда, если действовать с умом… М-да… Идей нет.
— А чем кровь в пальце не годится? — спросила ведьма, рассматривая собственную пятерню. Решилась пожертвовать левой, поскольку правая еще нужна была. — Проколю палец, нарисую руну и готово.
— Палец можно колоть, если нужно немного крови и сразу. То есть, представь себе, сколько капель можно выдавить из одного пальца? А когда не получится, ты что, будешь ковырять другие пальцы? — воительница иронично улыбнулась. — Тогда твоя рука надолго потеряет работоспособность!
— Печально, — выдала ведьма и решительно выплеснула в чан варево с вербеной. Густой ядреный запах наполнил избушку. Марья поморщилась и принялась забрасывать колышки в кипяток, стараясь не попасть брызгами ни на себя, ни на Велену, ни на вездесущего Тишку, вылезшего поглазеть на бесплатное представление. — Ну тогда нацежу в чашку и буду мазать колышки кисточкой, — усмехнулась она, представляя себе этот идиотизм. Чем только не доводилось заниматься рядовой ведьме…
— Если найдется ещё одна кисточка, то я могу помочь, в конце концов, амулеты простейшие и раньше были известные всем охотникам на нечисть и ведьмам-хранительницам! — доброжелательно предложила Велена, радуясь, что в ответ на свое замечание не получила ушат словесных помоев и вопли: «Я ведьма, мне виднее!». Прецеденты были, и Марья крайне выгодно от них отличалось.
Велена внезапно поймала себя на мысли о том, что они действительно могли бы стать подругами. Довольно глупое, по мнению самой воительницы, чувство…
— Где-то что-то было, — ведьма метнулась к полкам и зашуршала пакетиками, баночками, кулечками и горшочками с добром. Чихнула, отфыркиваясь от пыли. Ну и куда она засунула эти проклятые кисточки? Не далее как в прошлом году руны доброжелательства рисовала одной бабенке со скверным характером… Полки, увы, ничего не дали, и Марья перешла шуршать в сундуке. — А, вот, нашла! — крикнула она, едва не нырнув в сундук с головой. Зато удалось нырнуть Тишке, радостно облизавшему кулечек с валерьяной. — Брысь, босота! Не для тебя траву собирала, не тебе ее и слюнявить!
Кот был бесцеремонно выдворен из сундука, а в кулаке ведьмы оказались зажатыми три кисточки. Одну пришлось вернуть обратно, поскольку волкодлак и Тишка рисовать уж точно не умели…
— Пожалуйста, — Марья подала кисточку следовательнице и приступила к самому неприятному действу, а именно к полосованию ножом собственной левой ладони. Чиркнув хорошо наточенным прокаленным в огне ножом по коже, она сморщилась и позволила крови свободно вытечь в чашку. Работенка предстояла… скверная. И как эта воительница каждый день выдерживает такое напряжение?
Велена же стояла рядом с чистой тряпицей наготове, и когда набралось визуально нужное количество, смочила мягкую, сложенную раз в шесть, тряпочку в загодя поставленном спиртовом настое, а затем быстро принялась четкими и отработанными движениями перевязывать. Что-что, а это с ее-то деятельностью уметь было необходимо. Очень скоро рука была аккуратно перевязана, и не осталось торчащих ниток и хвостиков.
— Ты молодец, хорошо держалась! — наконец, одобрительно кивнула она, беря себе кисточку и отходя в сторону заготовок амулетов.
— Спасибо, — Марья чуть поморщилась — от спирта рану защипало, но это все были такие мелочи… Убрав порезанную руку на колено, чтобы не зацепить ничем, ведьма макнула кисточку в собственную кровь и начертала на первом вынутом из уже остывшего варева колышке руну «Защита».
С трудом протиснувшись внутрь, Виктор занял одно из освободившихся мест на галерке. Люди вокруг него эмоционально переговаривались, потом встряхивались, менялись и продолжали обсуждение. Женские ужимки на мужских лицах, юное кокетство в исполнении стариков.
С трудом сдерживая брезгливость, Виктор постарался сосредоточиться на заседании.
На скамье подсудимых сидел молодой человек приятной наружности. В отличие от всех остальных, он оставался неизменным. Наконец, пришел судья, и в зале стало тихо.
— Итак, продолжаем наше слушание, — объявил он, и дал слово народному обвинителю.
— Вениамин Дмитриевич, расскажите суду, каким образом вам до сих пор удавалось скрывать свою природу?
— Вы прекрасно знаете, что это несложно. Технически невозможно определить, является ли человек моно-личностью или же фракталом, — ответил молодой человек, скрестив на груди руки.
— Но, тем не менее, их определяют и ловят.
— Только если одна из фрактальных личностей вследствие уникального опыта становится агрессивной, или слишком самобытной, и таким образом выдает своего носителя. Мы не можем контролировать смену личностей, и в этом проблема.
— Вы хотите сказать, что ваши фрактальные личности не являются агрессивными?
— Разумеется, нет.
— Вы пытаетесь спорить с очевидными вещами!
— Нет, это ваши недоличности не желают видеть очевидное.
В зале зашумели, и суд призвал граждан к порядку.
— Тогда каким образом стало известно, что вы — фрактал? — продолжил допрос обвинитель.
— Мы ошибочно предположили, что женщина, готовая вступить с нами в брак, достойна знать истину о своем будущем супруге, — усмехнувшись, ответил молодой человек.
— Почему вы не в корректирующем учреждении?
— Нам были подсажены две личности. Мы поддерживали их жизнь так долго, как только могли. А когда они погибли, мы просто продолжали их имитировать.
— То есть вы признаетесь в двойном убийстве.
— Нет.
Голос фрактала утонул в поднявшемся шуме. Судья был вынужден призвать присутствующих к порядку.
— В том, что две подсаженные недоразвитые сущности не выдержали, — не наша вина, — сказал обвиняемый, когда наконец опять стало тихо. — Мозг фрактала уничтожает инородное против его воли или желания.
Обвинитель призывно поднял руку, содрогнулся, изменился и пискляво воскликнул.
— Прошу обратить ваше внимание на то, что подсудимый лжет!
У наблюдавшего сцену фрактала от нескрываемого отвращения скривился рот. Виктор заметил это — и удивился.
Фрактал вел себя так, как будто был нормальным человеком. Нормальным — среди толпы безумцев.
— Подсудимый говорит, что его вторичные личности были недоразвитыми, в то время как одна из них год назад получила докторскую степень по биологии, а вторая известна как автор многочисленных музыкальных композиций!
Обвинитель трансформировался обратно и с неприятной ухмылкой потребовал:
— Отвечайте!
— Спрячьте эту свою вторичную личность и никому не показывайте. Она омерзительна, — сказал фрактал.
Судья нервно ударил молоточком.
— Прекратите! Вы все-таки в суде находитесь!
— Ладно, отвечаем: степень по биологии и музыка — это заслуги не ваших подсадных, а наши собственные. Правда, вам, разделенным на отдельно существующих «мастеров вилки» и «мастеров ножа», сложно представить, что для кого-то они — всего лишь две руки за обедом.
— Вы хотите сказать, что толпа копий могла добиться такого за четыре года, которые вы провели вне учреждения? — с издевкой в голосе спросил обвинитель.
— Разумеется, нет. Мы добились гораздо большего, но обнародовать все не представлялось возможным, так как это непременно вызвало бы нездоровый интерес. И мы — не толпа копий.
— То есть вы утверждаете, что фракталы развиваются быстрее нормальных личностей?
— Можно поспорить насчет понятия нормы, но да, мы развиваемся быстрее. И это очевидно. Ведь мы — фрактал! Возможно, мы — будущее человечества, если, конечно, вы не вырежете нас, как вид.
В зале поднялся жуткий шум. Лица людей менялись, искажались, кричали что-то оскорбительное. Виктор передернул плечами.
Лучше бы он сюда не приходил.
Он поднял глаза — и встретился с понимающим взглядом подсудимого. И почему-то ему стало еще больше не по себе.
Когда он пробрался к выходу, два высоких полицейских ловко подхватили его под руки.
— Будьте добры предоставить нам доступ к личной информации!
— К какой информации?
— За неподчинение правоохранительным органам вы будете принудительно считаны!
Один из полицейских заломил Виктору руки посильнее, а второй прижал ко лбу какую-то пластину, висевшую на его поясе на цепочке.
— Глазам не верю!
— Что там?
— У него нет регистрационного чипа! Я же тебе говорил, он странный!
— Стойте, вы! Меня зовут Виктор Александрович Терехов, я космонавт «Одиссея»!
Ему хотелось дать ногой под дых верзиле с пластиной, перекувырнуть через себя верзилу, стоявшего за спиной и сбежать куда глаза глядят. Но чувство самосохранения говорило, что этого делать нельзя. Никакого сопротивления. Только послушание, только спокойствие.
— Ну конечно, а мы — инопланетяне, — оскалил белоснежные зубы верзила.
Была глухая ночь, когда Виктора доставили в реабилитационный центр.
Высадив его за железными воротами, машина службы безопасности уехала прочь, а Терехов стоял и слушал, как стихает шум ее двигателей, как шуршит ветер в листве. Подняв голову, он напрасно силился рассмотреть звезды. Город, блиставший миллионами искусственных огней, так засвечивал небо, что оно казалось красновато-коричневым и совершенно слепым.
Он шел легкой пружинистой походкой через сквер, когда его кто-то шепотом окликнул.
— Виктор, подожди!
В лунный свет из-под покрывала густых сумерек вынырнула стройная женская фигурка. Тонкие руки обвились вокруг его шеи, шелковистые волосы коснулись щеки.
— Виктор…
Он обнял ее, и мир вокруг стал как будто бы немного добрее, и уже не такой чужой.
И тут по телу девушки прошла судорога.
Терехова бросило в пот. Он осторожно отодвинул Киру от себя, не в силах угадать, что она сделает дальше, или какой станет.
Девушка запрокинула голову, глядя Виктору в глаза долгим взглядом. Тонкие пальчики давно забытым, но таким узнаваемым движением легонько касались его, путешествуя между двумя пуговицами. Но больше всего поразил голос, наполненный такими знакомыми интонациями.
— Не думаю, что она пожалуется. Очень уж ты ей симпатичен. По крайней мере, свой отчет Кира сегодня так и не отправила, сославшись на недостаток данных. Сукин сын, всем-то ты нравишься… Ну так что, солнышко? Узнал меня?
Ему стало тяжело дышать.
— Этого не может быть… Марго умерла семьдесят лет назад, и сегодня я отнес ее праху цветы.
— Надеюсь, не какие-нибудь пошлые розы? — язвительно поинтересовалась она.
— Это касается только меня и моей покойной бывшей жены! — взревел Виктор, чувствуя, что теряет контроль.
Женщина вздохнула.
— Черт с тобой, я никогда не могла тебя ни в чем убедить. Ты же как бультерьер — если во что-то вцепишься, тебе зубы разжать уже невозможно.
— Если ты жива — то кто похоронен там, на аллее мертвых?
— Долгая история. А у меня очень мало времени, чтобы сказать тебе кое-что важное.
— Ну?
Кира, или Маргарита, тихо и как-то очень грустно рассмеялась.
— Так поцелуев и радостных объятий не будет? Ладно, давай о деле. Тебе светит прописка в преисподней, мой милый.
— Хочешь, чтобы я снова стал твоим мужем?
Она подошла к нему почти вплотную.
— Я не шучу. Едва ли ты понимаешь, что такое — «изолированное коррекционное учреждение».
Виктор нахмурился.
— Говори дальше.
— Твои показатели зашкаливают. Ты лидер, мало поддаешься влиянию, ты привык принимать решения и не способен на компромиссы. Если так будет продолжаться дальше, тебя увезут в изолятор для умственно неполноценных, где в течении нескольких лет из твоего сознания будут вытравливать личность Виктора. А когда дом опустеет, туда пустят постояльцев. Видишь ли, физический носитель — слишком ценная единица, чтобы позволить ей простаивать вхолостую под руководством асоциальной моно-личности.
— Ах вот даже как…
Она протянула руку и осторожно, самыми кончиками пальцев коснулась рубашки на его груди.
— И что же ты теперь будешь делать?..
Виктор не нашелся, что ответить.
Она сделала еще один шаг вперед, и теперь он мог ощущать ее дыхание и волнующее прикосновение упругой груди.
— Я пришла, чтобы предупредить тебя и предложить помощь. А еще… Знаешь, седина тебе очень к лицу.
Она погладила его по щеке, и у Виктора не нашлось сил, чтобы оттолкнуть ее. Такой была его жена на заре их отношений. И даже весь кошмар их мучительного разрыва не мог зачеркнуть этот образ. После развода она снова приходила к нему такой, только в снах, нежно касалась щеки и шутливо жаловалась на щетину.
— Колючий… — услышал он, и это было не во сне, а наяву.
Марго! Он вдруг неожиданно для себя самого потянулся к ней — и в этот миг выглянула ослепительно яркая луна.
Виктор отпрянул.
Маргарита не пыталась его удерживать.
— Я понимаю, — проговорила она, отвернувшись.
— Так ты мне хотела что-то предложить? — спросил Виктор, пытаясь отделаться от глубокого чувства неловкости.
— Да, — в ее голосе зазвучали деловые нотки. — Видишь ли, я имею уникальный научный статус, и могу потребовать для тебя пожизненный иммунитет.
— В самом деле? — усмехнулся он.
— Зря иронизируешь. Между прочим, это я создала первичную теорию поли-личностей и смогла доказать ее на практике.
Виктор озадаченно вскинул брови.
— Неожиданно. И как, ты сильно счастлива?
— Когда все только начиналось, я думала о вечной жизни талантливых людей, о социализации психически нездоровых, и не предполагала, что все выльется в такое вот… Не могу подобрать слово.
— Я тебе помогу. Это слово «безумие». Так какова цена твоей помощи? Ты ведь не собираешься выручать меня за так.
Она улыбнулась.
— Я хотела попросить тебя о маленькой услуге. Мне нужно, чтобы ты подтвердил мои показания в суде — только и всего.
— Показания?
— Да. Ты просто скажешь, что во время нашего сегодняшнего разговора я вдруг упала, забилась в конвульсивном припадке, а изо рта у меня вырывались невразумительные слова. А после суда я в знак признательности естественно захочу тебя отблагодарить правом на неприкосновенность. Вот так все просто.
— Что за суд?
— А тебе не все равно?
Виктор усмехнулся.
— Доброй ночи.
Он развернулся и зашагал по направлению к зданию.
— Да подожди же!
Он обернулся.
— Ну?
— Я просто хочу получить возможность жить полноценной жизнью. Я бы заявила, что она посягала на мою неприкосновенность — и мне поверят, тем более, если у меня будет свидетель. Кира — недалекая, бесталанная пустышка. Ее единственное и несомненное богатство — молодое привлекательное тело. Если бы оно было только моим — кто знает, может, мы смогли бы попробовать еще раз? — проговорила женщина.
Виктор фыркнул.
— Ну и тварью же ты стала.
— Может быть, но эта тварь, между прочим, очень долго тебя ждала. Так долго, что даже научилась жить вечно.
— Чтобы предложить мне поучаствовать в убийстве милой беззащитной девочки? Да пошла ты.
Он пошел к зданию реабилитационного центра, не оглядываясь.
В груди противно щемило.
— Это я, а не Кира, пыталась предупредить тебя об опасности! — крикнула она ему вслед.
Виктор немного замедлил шаг.
— Завтра я переведу твои деньги на счет фонда твоего имени, — бросил он напоследок, не оборачиваясь.
Искусственное солнце уже давно встало, заливая золотым светом комнату и весело поблескивая на зеркальной поверхности стола.
Тихо шуршали старинные часы на стене, отмеряя секунду за секундой.
Разговор, начатый поздней ночью, зашел в тупик, и теперь оба друга хмурили лбы и растирали морщины над переносицей.
— Паш, ты действительно уверен, что хочешь этого?
— Ни в чем я не уверен, — устало проговорил Павел. — Просто я не вижу альтернативы. А твое предложение — оно, конечно, отличное. Но при этом полное дерьмо.
Виктор покачал головой.
— Ты же видел, как они переключаются?
— Да. Не самое приятное зрелище. Но это наш мир, командир. Он такой, какой есть. Нужно только приспособиться. Это как при рождении: ты приходишь и принимаешь все правила, которые соответствуют эпохе.
— Но никто не рождается сорокалетним, верно? С закостеневшими стандартами, ценностями, стереотипами. Все эти люди, Паша, они же не люди вовсе, а ходячий набор масок!
— Знаешь, когда только появились первые печатные книги, их тоже побаивались. А если бы в то время показать кому-нибудь компьютер, реакция на него была бы примерно такой же, как у нас на поли-личности.
— Ты уговариваешь меня или себя?
Павел утомленно потер лицо ладонями.
— Не знаю я. Но, в любом случае, то, что ты собираешься сделать…
— Мне проще пулю в лоб себе пустить, чем позволить им подселить в меня кого-то. А быть чужим среди своих тоже не вариант… Ладно, пойдем-ка спать, мы оба здорово вымотались. Потом договорим.
Павел по-детски всхлипнул.
— Почему у меня ощущение, что я тебя предаю?
— Не смей! — рявкнул на него Виктор, вскакивая на ноги и с грохотом отодвигая стул. — Ты меня не предаешь, понял? Это у меня ощущение, что я собираюсь тебя бросить! Тебя же любой клоун способен обвести вокруг пальца! Все эти вторичные и не вторичные личности — они же тебя уничтожат, Пашка. Или изувечат. И я не смогу тебя защитить.
Терехов больно прижался своим лбом ко лбу друга.
–Пойдем со мной. Нам же не выжить врозь. Мы срослись как сиамские близнецы, нас нельзя разделить. Но если я останусь с тобой, я погибну. Если ты останешься со мной, я тебе клянусь — мы выживем.
У Павла по щекам полились слезы.
— Прости, командир. Я не могу… И все-таки нас разделили. Прости… Я, кажется, снова слился, — прошептал Павел, всхлипывая.
Виктор резко выпрямился и отвернулся.
— Пошли спать. Надо взять паузу и хорошенько отдохнуть. Мы оба бесконечно устали.
И уже чуть мягче добавил:
— Все будет хорошо, брат. Все будет хорошо…
Сияя золотом на лычках и знаках отличия, в свете прожекторов новый генерал космического флота, человек-легенда Виктор Терехов раздаривал улыбки и принимал поздравления и рукопожатия.
Наконец ему дали слово.
— Я благодарю всех вас за добрые слова и за вашу поддержку. Проект «Земля — Эдем» запущен и будет реализован в кратчайшие сроки, и я счастлив, что могу в этом участвовать. В качестве первых поселенцев было решено использовать добровольцев, сделав акцент на моно-личностный ресурс. Эти люди не смогут быть в достаточной мере полезны здесь, на Земле, в силу своего интеллектуального и психического недоразвития. Но их труд принесет огромную пользу при строительстве первой колонии человечества во Вселенной! На данный момент число желающих отправиться к Шератану достигло пяти тысяч. Окончательная цифра определится к концу месяца. Это пока все, что я могу сказать. Еще раз спасибо!
В зале конференций поднялся шквал аплодисментов.
Терехов улыбался и кивал, пока журналисты не потянулись к выходу.
— Хорошая речь, командир, — услышал Виктор голос Павла.
— Спасибо, только лицо чудовищно затекло с непривычки, — признался Виктор, спускаясь с трибуны вниз и обнимая товарища. — Рад тебя видеть. Ну что, как дела?
— Все не так уж страшно, как я думал. Сначала, правда, неловкости всякие возникали из-за ощущения, что теперь даже в уборной я не одинок. Но сейчас постепенно все налаживается, начинаю понимать, что он слышит только то, что я позволяю ему слышать.
— Я рад за тебя.
— Знаю, что бесполезно, да и поздно уже, но, может, и ты попробуешь?.. — робко спросил Павел.
— А может, ты все-таки полетишь со мной?
— Нет, Вить. Всю жизнь провести в дороге между Землей и Эдемом — это безумие.
— Посмотри вокруг и прислушайся к себе, а потом скажи, так ли уж я безумен.
— Даже не буду, — невесело рассмеялся Павел.
— У тебя еще есть время передумать.
— Я не могу… И остаться одному тяжело, и лететь сил нету. Но я завидую твоей решимости.
Виктор похлопал друга по плечу.
— Ладно, оставим это.
И поспешил к выходу, где его ждала Кира.
— Господи, мне так страшно! — прошептала она, пряча лицо у него на груди.
— Ничего не бойся. Я говорил о сложившейся ситуации с верховным судьей. Сейчас приедет парочка представителей службы безопасности, и сегодня же вечером все закончится.
— Мне до сих пор не верится, что ты спасаешь меня. Меня — серенькую, непримечательную…
— Глупая.
Девушка обвила его шею руками и прильнула всем телом — так, словно они расставались на целую вечность. Или словно целую вечность не виделись.
Виктор гладил ее по волосам, стараясь ничем не выдать своей горечи.
— Ты любишь меня? — спросила Кира.
— Люблю, — еле слышно ответил Виктор, а перед его глазами стоял образ совсем другой женщины. Ее темные волосы струились по плечам, а мягкие руки ласково прикасались к щеке… Слышала ли она его слова? Осталась ли от нее хоть крупица, или все поглотила беспощадная, циничная сука-Марго?
Марго-убийца.
Виктор проснулся совсем не отдохнувшим.
«Ника» со всем своим эскортом набирала скорость уже три года, но это было только начало пути. В прошлый раз нагрузки давались ему легче.
Осторожно, чтобы не разбудить Киру, он медленно выбрался из постели и начал одеваться. Но она, видимо, почувствовала его отсутствие и открыла глаза.
— Доброе утро, — улыбнулся Виктор, — извини, что разбудил.
Она томно потянулась и села, прикрывая одеялом наготу.
— Я люблю смотреть, как ты собираешься. Святая святых — Витя превращается в генерала Терехова, великого спасителя обездоленных. Они все уже сейчас молятся на тебя. А когда узнают твои намерения…
Виктор погладил ее по обнаженной спине, поцеловал в плечо и занялся бритьем.
— Я думаю, они и так понимают, что я не планирую создавать еще одну планету шизофреников.
— Ты задумал опасную авантюру, мой друг.
Он рассмеялся.
— Ошибаешься. Это самое безопасное восстание из всех, что были в истории человечества. Когда на Земле заподозрят неладное? Лет через сто в худшем случае. Потом они отправят разведчиков — и еще больше ста лет будут ждать новостей. А что они сделают потом? Отправят десант? И сколько они смогут отправить сюда людей? А у нас больше трех тысяч человек обоих полов, новейшее оборудование и голова на плечах. Сколько нас будет через триста лет? Какими мы будем? Если наши потомки будут мыслить и активно рожать, ничего серьезного не случится. Слишком велико расстояние. Я впервые рад, что Эдем так далеко от Земли.
Он вытер остатки пены с подбородка, надел китель, и, еще раз поцеловав Киру, вышел из каюты и чуть не столкнулся с Павлом.
— Ну наконец-то, — проворчал Павел, — я уж думал, ты сегодня решил опоздать!
— И давно ты меня караулишь?
— Минут двадцать, — ответил тот, пожимая Виктору руку.
— А что стряслось-то?
— Есть одна интересная мысль относительно расселения. Тебе понравится!
— Только не говори, что идею подкинул этот, как его…
— Кирилл.
— Даже знать не хочу, как его зовут. Я же тебя просил, уволь меня от напоминаний о сожителе в твоей черепной коробке!
— Командир, но он потрясающий ученый! Поговори с ним хоть раз!
— Еще одно слово, и вы оба вылетите в шлюз, — беззлобно пригрозил Виктор.
— И зачем только я с тобой полетел, ты же не хочешь меня слушать!
— Ты полетел со мной, потому что ты — тряпка, — улыбнулся Терехов. А потом уже серьезно добавил:
— Паш, может быть, пройдет еще месяц, два, год — я и смогу принять все случившееся. Но ради Бога, не торопи меня! Еще одна шуточка, наподобие той, что вы вчера отмочили, и я здорово накостыляю вашему общественному телу.
Павел хихикнул.
— Но ведь ты даже не заметил, что мы поменялись? Верно?
— Я все сказал!
— Молчу, молчу!
А Кира тем временем выскользнула из-под одеяла, еще раз сладко потянулась и совершенно нагая подошла к зеркалу, перед которым только что брился генерал.
— Ах, какая же я молодец! — пропела она, заглядывая себе в глаза.
— В некотором смысле, это вообще-то не ты сделала, а я, — довольно строго заметило ее отражение в зеркале.
Она лукаво себе подмигнула.
— Ну ладно, мы все это сделали!
— Все-таки как хорошо мы все придумали! Покойная Марго у нашего Вити ничего, кроме отторжения вызвать не могла, а вот живая Кира — совсем другое дело! Правда, пришлось пожертвовать безумной Марго — но великие дела, к сожалению, без жертв не обходятся. И она сама это понимала и знала, на что шла.
— Да, а теперь мы свободны и летим на Эдем, и у нас грандиозные планы, — ответила ей Маргарита, и на ее губах заиграла загадочная улыбка.
— Для начала постепенно перестанем имитировать Киру.
— Мы уже это делаем, и Виктору нравится. Но надо быть осторожной.
— А мы скажем ему, что мы — фрактал?
— Может быть. Когда-нибудь потом, если увидим, что он готов.
— А про остальных?
— Не раньше, чем долетим до места!
Палата напоминала шикарный номер в отеле.
Вот только окна вместо внешнего мира демонстрировали цифровую картину города столетней давности.
— В наше время тюрьмы оборудовали скромнее, — сказал Виктор, раскинувшись на диване и устремив рассеянный взгляд в потолок.
Две недели назад, когда он впервые заговорил о странностях реабилитационного процесса, Павел не хотел его слушать. Но сейчас возражать не стал.
Ровно тридцать восемь дней назад первый в истории человечества пилотируемый космический корабль-разведчик «Одиссей» вернулся домой. У экипажа путешествие к планетарной системе Шератана и обратно заняло двенадцать лет. На Земле за время их отсутствия минуло больше века. Результаты миссии превзошли все ожидания: планета, на которую указали ученые, действительно оказалась пригодной для жизни и обладала мягким климатом. Ее назвали «Эдем».
Но как любой другой рай, Эдем потребовал подношения на свой жертвенный алтарь. Поэтому из троих участников экспедиции вернулись только двое.
Павел устало вздохнул.
— Как ты думаешь, почему они не выпускают нас наружу? Что там может быть таким опасным для нашей психики?
Разговор прервал мелодичный перезвон.
Павел простонал.
— Опять! Как они меня достали своими психологическими тестами! Хуже только иглоукалывание.
Его компаньон усмехнулся:
— А давай сегодня мы им процедуру устроим? Прямой массаж коры головного мозга. Не сольешься, как в прошлый раз?
— Когда ты в таком настроении, командир, только самоубийца тебе откажет, — улыбнулся Павел.
Виктор был старше не только по статусу на корабле, но и по возрасту. Согласно бортовому хронографу ему в этом году исполнялось сорок два. Он был невысокого роста, коренастый, с глубокими лучиками морщин в углах глаз и почти белый от ранней седины. А вот его друга природа пощадила больше: волосы остались русыми, глаза — такими же васильково-синими, только некогда стройная спортивная фигура слегка расплылась.
Через несколько минут дверь открылась, и в палату вошла трогательно хрупкая, миловидная девушка.
— Доброе утро, меня зовут Кира Савушкина, и я буду вашим гидом в сегодняшний день! Вместе мы будем постепенно привыкать к особенностям современного мира, пока он не станет для вас комфортным, — оптимистично заявила гостья, широко улыбаясь.
И это была не раздражающая приветственная маска, искусственная, как полиэтиленовые цветы на кладбищенских аллеях. Девушка улыбалась и губами, и огромными сияющими глазами цвета гречишного меда, и солнечно-рыжими волосами, и даже каждая клеточка ее прелестного тела, казалось, светилась радостью и весной.
Павел растерялся, зарделся, как маленький мальчик, и захлопотал вокруг нее.
— Здравствуйте! Разрешите предложить вам присесть? Чем вас угостить?
— Благодарю, Павел Сергеевич, ничего не надо. Я только, с вашего позволения, присяду.
— Пожалуйста, я сейчас вам пластичное кресло принесу — фантастически удобная штука!
— Право, не стоит!
Виктор с беззлобной ухмылкой покачал головой.
— Вы уж простите моего друга, он просто слишком давно не видел красивых женщин. Почти весь персонал — мужики.
Девушка вопросительно вскинула брови.
— А разве это не соответствует вашим… эстетическим пожеланиям?
— Чего?
Павел замер на месте, с широко распахнутым от возмущения ртом. Из груди Виктора вырвался приглушенный стон.
— Вы там что, с ума все посходили? — с сердцем произнес он.
— Но вы эмоционально так близки…
— Еще бы мы не были эмоционально близки! Мы десять лет провели бок о бок в кабине «Одиссея», как близнецы в утробе матери!
Кира смутилась. Радостное свечение ее глаз угасло. Казалось, она вот-вот расплачется.
— Простите, я допустила бестактность. Мы все совершили ошибку…
— И что, за все это время ни один из ваших психологов так и не смог определить, что мы гетеросексуалы? Что же это за специалисты такие?
— Витя, да что ты напал на бедную девушку! — вмешался Павел.
— Просто я не понимаю, как такое возможно!
— Но вы же наотрез отказались жить в разных палатах, несмотря на преимущества, и все сделали выводы. В нашем обществе под одной крышей живут только те носители, которых связывает физическая потребность в контактах друг с другом, — попыталась еще раз возразить Кира.
— Я уже готов куда угодно съехать, — выдохнул Павел.
Виктор в ответ рассмеялся.
— Кораблев, твой научный мозг совершенно не приспособлен к реальной жизни. Разве ты не видишь, что это чистой воды провокация?
Павел как-то осел, весь его пыл сразу улетучился.
— Но зачем?
— Затем, что ты — тряпка, наивный, как пятилетний ребенок, и останешься таким до последней искры в печи крематория. А я — персонифицированная компенсация твоего атрофированного скептицизма. Так что распаковывай чемоданы, милый, развод отменяется. Предлагаю сменить тему разговора. Кира, вы…
— Да-да, я для вас кое-что принесла! — излишне оживленно заговорила девушка, торопливо расстегивая сумочку. — Кураторы решили, что вы уже достаточно окрепли для ознакомления с информацией о современной эпохе.
— Слава Богу! Да, командир? Мы так давно этого ждали! — воскликнул Павел.
Виктор молчал.
— Это микрофильмы о развитии искусства, науки и техники в тот период, когда вы отсутствовали. Сейчас расскажу, как работает транслятор.
— Не интересно, — прервал ее Виктор.
Кира непонимающе похлопала ресницами.
Ах, какие у нее были длинные, пушистые ресницы! А какие глаза!
Виктор отвернулся.
— Возможно, мой друг и не откажется посмотреть все это на досуге. Он прежде всего ученый, и уже потом немножко космонавт. А вот я — солдат, мне все эти исторические экскурсы нервную систему не возбуждают. Я привык исследовать местность сам.
Кира странно отреагировала на его слова. Она на мгновение замерла, а потом встрепенулась, словно приняла какое-то решение.
— Виктор Александрович, если вы намекаете на необходимость прогулки во внешний мир, то я должна вам честно сказать: она невозможна, пока вы находитесь в эмоционально возбужденном состоянии… — заговорила Кира, многозначительно глядя Виктору прямо в глаза.
Виктор удивленно посмотрел на нее. Она и так сказала немало, но явно хотела между строк донести что-то еще.
— Мне кажется, ваше неспокойствие проистекает из неопределенности. Если я назначу точную дату экскурсии во внешний мир, обязуетесь ли вы выполнить все необходимые подготовительные процедуры?
— Это бы многое изменило в моем отношении к ситуации, — осторожно выбирая слова, ответил Виктор.
Кира одобрительно кивнула и улыбнулась.
— Хорошо. Тогда ровно через неделю мы с вами осуществим двухчасовую прогулку, после которой вернемся обратно в центр.
— Было бы здорово.
Виктор смотрел ей в глаза, а в груди все сильней разрасталось ощущение обжигающего тепла.
— Спасибо вам, Кира. За участие.
Она улыбнулась.
— Не за что.
Потом снова на мгновение замерла, вздохнула, и как-то неуверенно спросила:
— У вас есть еще ко мне какие-то вопросы?
— Да, раз уж все так удачно складывается, мы бы с удовольствием посмотрели ваши фильмы. Расскажете, как этим пользоваться?
Когда Кира ушла, Павел еще долго сидел, растерянный, прижимая к губам кончики пальцев, словно насильно удерживая рвущийся с них вопрос.
— А ты обратил внимание, что она употребила слово «носители» вместо «люди»? — произнес он наконец.
Вечером того же дня космонавтам вручили символические золотые карты, а в правую руку вживили по крошечному устройству.
— Мы отказались от использования наличных денег более пятидесяти лет назад, теперь роль пластиковых карт выполняет устройство контроля за личными средствами, — объяснил им официальный представитель Общественного Банка. — На врученных вам картах дана информация о состоянии личного счета каждого из вас.
Павел взглянул на свою карточку и подпрыгнул.
— Да мы богаты! Мы очень, очень богаты!
Представитель елейно улыбнулся.
— Совершенно верно, ваша премия увеличилась больше чем в четыре раза за счет колоссальных процентов.
Виктор недоверчиво смотрел в нереальные цифры, написанные на золотистой кожице карты. Таких денег он себе даже представить не мог.
— Моя сумма на несколько порядков больше, чем даже тройная премия. Откуда это? У меня не было никаких сбережений на момент отлета.
— А это ваше наследство, господин Терехов. Ваша бывшая супруга, Маргарита Поплавская, завещала вам после смерти половину своего состояния.
— Марго? — изумленно переспросил Виктор.
— Бывшая супруга? — воскликнул одновременно с ним Павел. — Великая Маргарита Станиславовна Поплавская?!. Я все правильно понял?
— Ничего не могу сказать насчет величия, но красивой она действительно была, — задумчиво ответил Виктор, глядя на след от чипа на своей ладони.
Кира сдержала обещание.
Оказавшись снаружи, Виктор на секунду остановился, закрыв глаза. У него закружилась голова, как у человека, выбравшегося на воздух после длительного заточения в подземелье. И это было прекрасное чувство!
Экскурсия над городом в маленьком аэротрамвайчике привела Павла в восторг. Лаконичные высотные сооружения, навесные скверики, похожие на пирамиды торговые центры — все сливалось в головокружительную картину. Кира с дежурной улыбкой рассказывала о городе, об особенностях транспорта, о промышленных центрах, но Виктору почему-то казалось, что мысленно она находится в другом месте.
— Вас что-то беспокоит? — спросил Виктор.
Медовые глаза Киры были грустными.
— Сегодня — очень важный день. И я волнуюсь.
— Все будет хорошо, — заверил ее Виктор и, чтоб подбодрить, коснулся ее маленькой ручки.
Ручка была теплая и нежная, как у ребенка.
После этого прикосновения Виктор окончательно убедился, что его влечет к Кире, и, судя по нежному румянцу на девичьих щеках, с ее стороны тоже происходила какая-то химия.
А ведь в ее глазах Виктор должен выглядеть столетней ветошью.
— Павел Сергеевич, вы сказали, что хотите зайти пообедать в ресторан?
— Очень хочу! Мы закажем все самое лучшее, и вы будете моей гостьей! — выпалил Кораблев.
— А мне ты предлагаешь снаружи подождать? — проворчал Виктор.
— Ну, можешь за соседним столиком покушать, — захохотал тот.
— Притормози-ка, брат, пока жестокая гравитация не долбанула тебя об ледяную гладь разочарования.
— Если она меня и долбанет, то только после тебя, брат, — саркастично возразил Павел.
— Ну, старый опытный корабль знает, как мягко приземляться.
— Угу, а как взлетать твой старый корабль не забыл?
Кира запротестовала.
— Пожалуйста, перестаньте! Давайте я просто свяжусь с одним из лучших заведений города и закажу столик.
— Может, не стоит? Лучше спонтанно…
— Спонтанно — это несерьезно.
Она вытащила из сумочки очки, при помощи которых, как рассказывалось в одном из фильмов, можно было выходить в сеть. Ее изящные пальчики побежали по невидимым кнопкам.
Когда через полчаса Кира подвела друзей к дверям заведения, Виктор улыбнулся, и, круто развернувшись, ткнул пальцем в кафе напротив.
— А пойдемте-ка лучше туда? Мне вывеска больше нравится.
Кира замахала руками.
— Нет-нет, у нас же столик заказан…
— Я так решил, и Пашка меня поддержит! — Виктор схватил ее за руку и потащил в кафе.
Внутри было почти пусто. Играла приятная музыка, похожая на нежный перезвон бубенчиков, а в воздухе пахло корицей.
— Я выбираю столик рядом со светильником!
Официант подошел к ним только через пятнадцать минут, когда терпение Виктора уже подходило к концу.
— Могу ли я предложить гостям меню?
Терехов усмехнулся.
— А могу ли я поговорить с вашим администратором?
— Виктор Александрович, не стоит! — поспешно вмешалась Кира.
— Стоит, мы едва не умерли с голоду! — поддержал друга Павел.
Официант вздрогнул, как-то демонстративно встрепенулся — и, по-женски поправив волосы, заявил:
— Добрый день, я — Анна Ямская, администратор кафе. Чем могу служить?
У Павла открылся рот. Виктор непонимающе вытаращился на официанта.
— Что здесь про…
— Прошу вас, уйдите! — воскликнула Кира, тыкая в нос официанту маленькую карточку, похожую на удостоверение.
Он взглянул на нее и, поклонившись, неторопливо удалился, повиливая бедрами.
— Что все это значит? — проговорил Виктор, переводя взгляд на девушку.
Она отвела глаза.
— Я должна была всеми возможными средствами уберечь вас сегодня от знакомства с главной особенностью нашего времени. Не получилось. Официант только что сменил личность, Виктор Александрович. Функции администратора выполняет вторая полноценная личность, живущая в его теле.
Он уставился на Киру, пытаясь понять смысл ее слов.
— Извините, я… — проговорил он, поперхнулся словами, и, прокашлявшись, почему-то растерянно спросил, — а сколько их всего?
— Не знаю. Может, три, может, пять. К примеру, у меня их две.
— Подождите, я не понимаю… Как такое возможно? Это же шизофрения чистой воды!
— В некотором смысле, так оно и есть. В ваше время нормой считалось моно-личностное сознание. Спонтанное, неконтролируемое развитие поли-личностей дестабилизировало и разрушало корневую личность, и само явление воспринималось как болезнь. Однако…
— Погодите. То есть вокруг — один сплошной дурдом? В буквальном смысле этого слова? — громко воскликнул Павел, вскакивая с места.
Люди у барной стойки обернулись.
— Сядьте, пожалуйста, я вас прошу, — взмолилась Кира, — позвольте мне все объяснить!
— Что вы хотите мне объяснить? Как вам весело живется в обществе Киры-джокера, Киры-маленькой девочки или кого-то там еще?
— Нет никакой маленькой девочки или джокера, Павел Сергеевич! Присядьте же, мы и так привлекаем слишком много внимания.
Он тяжело опустился на стул.
Виктор жестом подозвал официанта.
— Дайте нам с другом чего-нибудь покрепче. Прежде чем слушать дальше, я должен выпить. А даме — чего они там коллективно пожелают.
Официант многозначительно посмотрел на Киру. Та отрицательно качнула головой и заказала чашку чая.
Когда алкоголь расслабляющим теплом побежал по сосудам, Павел сразу обмяк, и его агрессивный протест потерял напор. Эстафету подхватил Терехов.
— Итак? — спросил он, опрокидывая еще одну стопку обжигающей горьковато-кофейной жидкости.
— В ваше время поли-личностное состояние разрушало корневую личность, но теперь все не так. Это стало возможным, когда ученые-психологи научились открывать сознание, то есть задействовать все возможности головного мозга, включив в активную работу все его участки. Согласитесь, довольно нерационально пользоваться только одним пальцем на руке, когда от природы их пять? Как правило, вторичные личности занимаются интеллектуальной и творческой деятельностью, что позволяет им развиваться с минимальной необходимостью использования физического тела. И каждая из них — абсолютно полноценная и самостоятельная.
— Как вообще это происходит? То есть, у вас там с утра планерка, кто во сколько часов будет двигать руками и ногами?
— Не совсем. Ко мне приходит устойчивое требование предоставить возможность использовать тело — и я удовлетворяю его, как только появляется возможность. Иногда вторичные личности прорываются наружу без предупреждения, но только если возникают веские причины. При желании я могу вызвать вторую личность на диалог, но в обычном состоянии мы не отслеживаем опыт друг друга. Некоторые люди дружат со своими вторичными личностями, и зачастую уступают наиболее талантливым из них приоритетное право на использование тела. Особенно уникальные и ценные сущности по мере старения их физического носителя могут даже прививаться к новому корню.
— Вот почему она тогда сказала слово «носители»! — пробормотал Павел, осушая третий бокал.
— А если какая-нибудь личность взбунтуется? Начнет междоусобную войну?
— Это расценивается как уголовное преступление, и личность будет призвана к ответу. Наказание соответствует причиненному вреду, вплоть до полного уничтожения, — ответила Кира.
— И вы хотите сказать, что все, абсолютно все люди вокруг — такие?
— Это новый уровень эволюционного развития.
— То есть я, по-вашему, недоразвитый? Умственно отсталый?
— Я бы не стала использовать такие формулировки. Но — да, вы находитесь на предыдущем витке развития.
— Обалдеть…
Кира ласково взяла его руку в свою.
— Не переживайте. Это поправимо. Небольшая процедура по открытию сознания — и вам можно будет подсадить вторичную личность. Если она приживется, то дальше вы справитесь сами.
— То есть, если я соглашусь, меня аккуратно и по-научному сведут с ума, и я стану, как все?
— Не «сведут с ума», а помогут подняться до современного уровня.
— А если я не соглашусь?
Кира погладила Виктор по руке.
— Вы непременно согласитесь, Виктор Александрович. Вы ведь хотите стать полноценным членом общества? Не считать окружающих безумцами, и самому не быть в их глазах умственно отсталым? Ничего ужасного вам не предлагают, поверьте.
— А мне? Мне тоже будут подсаживать вторую личность? — поинтересовался Павел, и по интонациям в его голосе чувствовалось, что алкоголь начал делать свое дело.
— У вас, Павел Сергеевич, все пройдет гладко, даже беспокоиться не о чем, — нежным, баюкающим голосом ответила Кира.
— Почему?
— Ваша аутичная личность легко и с удовольствием адаптируется в новых условиях. Вы только представьте себе, что вы можете себе позволить больше никогда не отвлекаться на заботы о физическом теле. Вы сможете погрузиться в изучение интересующих вас вопросов настолько глубоко, как сами того пожелаете. А другая личность тем временем обеспечит хорошее питание, комфорт, здоровый образ жизни, омолаживающие процедуры, и в любой момент, когда вам захочется прочитать лекцию, поучаствовать в семинаре или просто пойти на свидание с девушкой вы обнаружите себя в идеальной физической форме, ухоженным и одетым по моде.
Павел хмыкнул.
— А неплохо.
Виктор негромко выругался.
— Кораблев, горе ты мое! Объясню на языке твоих кошмаров: представь, сколько ее и твоих личностей будут подсматривать, как тебе отказывают в чашечке кофе! Или, еще хуже — не отказывают.
Павел поперхнулся.
— Нет-нет, не слушайте вашего друга! — запротестовала Кира. — Личности не могут подсматривать! Они изолированы от внешнего мира, пока не вступают во владение телом!
— А жениться я смогу?
— Конечно, если все ваши и ее личности дадут свое согласие на ваше юридическое взаимодействие. На физическое взаимодействие разрешения не требуется, — добавила она.
Виктор поднялся из-за стола.
— Паша, расплатишься? Пойду-ка я проветрюсь.
Кира испуганно всплеснула руками.
— Куда вы?
— В церковь, на могилу бывшей жены, в бордель, в парк — какая разница? Я должен подумать.
— Подождите!
Она была в смятении.
— Подождите, пожалуйста! Так вы сделаете себе только хуже!
Виктор вдруг наклонился и поцеловал ее в лоб.
— Не бойся за меня. К вечеру я вернусь в центр, обещаю.
Павел и Кира возвращались в центр реабилитации, как в воду опущенные.
С высоты почти прозрачного перрона весь район был как на ладони. Здания, улицы, люди. Павел облокотился о перила, засмотревшись на большую группу людей на площади. Они, казалось, просто сидели на земле, время от времени поднимая руки вверх.
— Что там происходит? Какое-то религиозное собрание?
— Скорее политическое.
— Извечное недовольство масс?
— Сегодня проходит суд над одним из фракталов. А это всегда повод для сборища любопытных и сидячих митингов. Сейчас даже рассматривают возможность закрытых слушаний, хотя давным-давно все судебные процессы проводятся публично.
— А кто такие фракталы?
— Когда в корневой личности содержится еще одна-две или более вторичных, абсолютно аналогичных корневой, но с небольшими поправками, это явление называют фракталом.
— А те в свою очередь тоже содержат несколько подобных друг другу сущностей?
— Именно. В принципе, цепочка может продолжаться и дальше, но я о таких случаях не слышала. Фрактальное движение приобрело характер ереси средневековья — их уничтожают, а они все множатся.
— За что же вы их так жестоко?
— Самостоятельно породить полноценную не фрактальную личность они не в состоянии, а подсаженных они убивают.
— Так может, их просто оставить в покое?
— Они непредсказуемы, склонны к разрушительным действиям, не поддаются контролю, харизматичны, способны оказывать большое влияние на окружение.
Павел рассмеялся.
— Ба, да вы как будто одного нашего общего знакомого описываете!
Кира строго посмотрела на своего собеседника.
— И у общества нет другого варианта защититься от них, кроме как с помощью очень жестких мер.
Улыбка с лица Павла улетучилась.
— Ваш друг находится в серьезной опасности, — прошептала девушка.
Пока Син устраивал доблестное похищение приюта, я занималась снова печальными делами. Дело в том, что я вытащила из черной пустоты обитателей замка-крепости в одном из бывших магических миров. Ведьмаки доблестно защищали крепость и проход через горы, в котором располагалась эта крепость, но их было всего лишь полторы сотни против сорока тысяч человеческих солдат. Умерли они очень и очень плохой смертью. Описывать зверства не буду, скажу только, что многим придется выращивать конечности в Приюте, а женщинам пришлось пройти неприятную процедуру очистки после насилия. Да, женщины среди этих ведьмаков тоже водились.
Так вот, после разговоров с пострадавшими и сопоставления некоторых фактов, я отыскала того, кому по праву принадлежит этот мир. Рыжий мальчишка демиург, круглый сирота, живет в нашей Академии, до того был в приюте демиургов. Родители его погибли при очень странных обстоятельствах. Я бы и прямо указала пальцем на виновников, но мне никто не поверит…
Пришлось брать мальчонку прямо с занятий, благо преподы все понимают и одобряют (попытка вернуть собственный мир это не абы что!) и дуть туда. Мир оказался таким замшелым, как я и преполагала. Люди, свихнувшиеся на религиозной почве и объявившие войну всем нелюдям. Остатки магических рас в эльфийском лесу, загрязненная почва, огромные кратеры и ямы – последствия магических войн, море, загаженное чем-то вроде нефти. Положение осложнялось тем, что море омывало с двух сторон как раз тот берег, где находился эльфийский лес и попади это дерьмо в лес, не миновать беды.
Я все подробно заснимала на кристалл. Малец тихо плакал у меня под боком, не в силах сдержаться. И я не виню его. Ведь это его мир. И он только один из миров, где творится такая же хрень. У его семьи было пять миров, которые они поддерживали в порядке, но… Теперь поддерживать некому. И будто из ниоткуда навалило паразитов. Поражены все пять миров одной семьи. Ну разве не подозрительно, а? Очень подозрительно.
Заполненный кристалл надежно спрятался в глубинах плазмы. Теперь его выковырять могу только я. На второй кристалл записывался уже разговор с магическими обитателями эльфийского леса.
Поначалу они приняли нас очень неохотно и настороженно, сперва и вовсе попытались прибить копьями, но постепенно успокоились. Мне удалось объяснить им их проблему, рассказать за мальца, наследника мира, которому мир принадлежит по праву, но ничего изменить в нем он не сможет еще лет тридцать, если не больше. А для того, чтобы у меня была возможность помочь им, я должна полностью знать происходящую в мире ситуацию и натыкать в нее носом граждан из Совета…
Ситуацию в мире мне емко охарактеризовали в двух словах, переведенных как «полный пиздец!» и это правда. Держали оборону только эльфы. Светлые, сумеречные, темные и речные, читай русалки. Недобитые остатки магов и парочка уцелевших ведьмаков-разведчиков обретались тут же, добавляя в рассказ много нецензурщины в адрес сбрендивших людей. Маги верно охарактеризовали ситуацию – люди опупели окончательно после того, как получили неуязвимость к магии от своего Покровителя-паразита.
Но неуязвимость к магии — это еще бабка надвое сказала. Можно спокойно пережить файерболл в лицо и утопнуть в разверзшейся под ногами трясине. Можно быть застреленным стрелой, смоченной в яде или что проще – в фекалиях. А что? Прекрасный, между прочим, способ вызвать заражение крови и вогнать в гроб противника с одной царапины. Можно быть зарубленным, раздавленным камнями, можно быть сожженным с помощью химических аналогов огня… А еще можно отравиться собственной нефтью в воде, что я очень быстро организовала, решив начать портить жизнь людишкам с самого первого посещения мира.
Примерно это все я рассказала разом повеселевшим эльфам, дав кучу пищи для фантазий на тему убиения врага своего. Некоторые кинулись варганить яды и стрелы, кто-то пошел организовывать самовозгорающиеся ловушки, а я дослушала печальную историю мира и, не удержавшись, воздвигла по кромке леса силовой купол… Вдруг люди начнут наступление тогда, когда я не смогу присоединиться к битве и показать, что не магией единой живы миры. А руки чесались, дюже сильно чесались показать, кто в доме хозяин. Но сначала нужно решить проблему с бумажками…
***
Здание Совета демиургов подозрительно гудело и пошатывалось. Я пожала плечами, крепче обхватила мелкого руками и шагнула на ступени. Уже на самой вершине два симпатичных молодца перекрыли мне проход. Ну вот такого еще тут не было!
— Запрещено впускать посторонних в Совет, — выдал правый. Я повернула голову – левый был точной копией правого. Такой же чернявый, тощий, но жилистый, в обтягивающем комбезе светло-серого оттенка. Близнецы что ли?
— А мы не посторонние, мы по делу! – нахально заявила я, упираясь враз подросшим бюстом в грудь правого и включая обаяние. Тот скосил глаза в кучку. Обаяние начало потихоньку действовать.
Накидываю щит на мелкого, чтоб ему не снесло крышак от моих экспериментов на этих котиках и врубаю способность на всю катушку. Левый повел плечом, повернул голову и завел песню:
— Нам не положено впускать посторо… — обаяние наконец пробило броню и демиург пораженно взглянул на меня, будто первый раз увидел. – Чего желает моя госпожа?
— Давно бы так… мы можем пройти вот в эту замечательную дверь? – мой указательный палец скользит по груди левого, как более устойчивого. Правый тихо давится слюнями, для него такая доза оказалась перебором и через обтягивающий комбез все видно.
— Не положено, не могу, госпожа! – по щеке парня катится прозрачная слеза, а глаза тем временем наблюдают за путешествиями пальца по его чахлой мускулатуре грудной клетки.
— А если я тебя поцелую? – коварный вопрос!
Демиург замер, видимо в голове крутились какие-то шестеренки. Крепок, зараза! Вон его собрат и двери б открыл и самолично кинулся б на паразита у любого указанного мною мира… Наконец обаяние вкупе с подчинением сломало его волю, и парень отступился от двери, за что получил благодарственный чмок в щечку. Правого я прихватила в качестве провожатого и не зря…
В коридорах сновали туда-сюда вооруженные некими посохами и подобием винтовок демиурги в той же самой серо-белой форме с эмблемой огненного знака на правой стороне груди. Серый огонь… странно пипец.
— А здорово ты их! – пискнул малец под рукой и покосился на застывшего нашего провожатого.
— Ты тоже так научишься, со временем. Только на девушках, — я потрепала рыжую макушку и пошагала в сторону кабинета Тээра.
Кабинет куратора охранялся таким же чернявым красавцем. Армия клонов что ли? Ну демиурги, ну сволочата, клонов заклепали! Провожатый без малейшего указания свернул своему близнецу шею и пришпилил его какой-то иголкой, чтобы его стойка выглядела естественной.
— Ну-ну… Котик, ты так больше без моего указания не делай.
Котик угодливо склонил голову и проскользнул в кабинет куратора следом за мной. Малец и вовсе прилип к моей ноге и боку, благодатно обвитый щупами, чтоб не потерялся в этой кутерьме.
Тээр что-то невнятно бормотал и нырял в кипы бумаг, расставленные по полу и столу. На стульях, на полках и даже на люстре на подвесной полочке лежали стопки документов. Он увлеченно рылся в них и периодически восклицал «Нет, совсем не то!» «И это не то» «Черт побери, да где ж оно?!»
Наконец, он оторвался от своих поисков и оглянулся.
— Проклятые зассанцы, сюда уже добрались! – он запустил чернильницей в «котика».
Во избежание убиения их друг об друга, я перехватила щупом чернильницу и поставила на стопку бумаги на столе. Стопка подозрительно закачалась, но удержалась, и бумаги были спасены.
— А это ты… нехорошее время выбрала ты, чтобы посетить это место. Глава рвет и мечет, какой-то мудак спи… — он оглянулся на мальца, смягчил тон. – спер еще один приют. Все шишки летят на тебя, но вы вроде как не умеете менять пол.
— Не умеем, — подтверждаю кивком. – Ладно, черт с ним, надеюсь ты поможешь с проблемой нашего воспитанника.
— Что там у него? – Тээр взял протянутые кристаллы, долго изучал, хмыкал и почти не сдерживал матюги. Обычно интеллигентный демиург вел себя как портовый сапожник.
— Чего ты от меня хочешь? – спросил он, возвращая кристаллы и приглаживая рассыпавшиеся волосы.
— Регентство над его миром до его совершеннолетия. Иметь возможность вмешаться в происходящее и наконец-то дать люлей всем, кто оборзел.
— Да пожалуйста! В таком дурдоме еще один твой, — он сделал ударение на последнем слове, — мир не заметят вовсе. И ради всех Либрисов, убери этого… этого… — он ткнул пальцем в «котика».
— Не, он наша защита и гарант безопасности. Сядь посиди, дорогой.
«Котик» послушно уселся на пол. Самой противно так издеваться над творцом миров, но иначе нас здесь сейчас попытаются укокошить, а жить пусть и в таком темпе, охота… Сейчас демиург больше напоминал бионика под приказом, что сказали, то и сделал в буквальном смысле. Впрочем, лучше так, чем пытайся он свернуть шею Тээру.
Куратор быстро наваял все нужные бумаги, что-то подписал, что-то дал подписать мне и мальцу, что-то скопировал, а после смахнул со лба бисеринки пота и выдохнул:
— Ну вот зачем это все, а? Ну зачем? Столько бесполезного труда, чтобы сделать доброе дело…
— Не знаю.
В дверь что-то заломилось, кто-то громко позвал Тээра в матерных выражениях.
— Вот гады! Идите отсюда и этого… зомби заберите! – куратор замахал руками, будто отгоняя мух.
— Ну уж нет, я тебя в этом гныднике не брошу. Еще убьют… Хватай!
Один щуп вцепился в рукав демиурга, второй обвил его за талию. «Котика» прихватила третьим щупом и открыла экран домой. В Академию. «Котика» вычухаем, куратора успокоим…
— Ты уже давненько хотел в отпуск, — я плотненько законопатила проход через экран, пущай долбятся при всем желании. – И жену свою забирай, чтоб эти козлы ей не навредили.
Пока я оглаживала силовой щит вокруг мира Академии, Тээр вытащил свою супругу, оказавшуюся миловидной светло-рыженькой женщиной с кругленьким личиком и большими голубыми глазами.
— Так вот чьи духи на моем супруге частенько! – выдала она при знакомстве.
— Простите, леди, это не духи. Это естественный… аромат организма, в данный момент усиленный для специфического влияния на вот этого парня, — я ткнула в бок «котика», указывая на его оболваненность.
— Вот чертовка! Эдакого вояку охмурила! – дамочка поцокала языком, обошла застывшего истуканом демиурга вокруг, потопала ножкой по силовому куполу. – На совесть построили. Ты что ли?
— И я тоже.
— Жермин, отстань от нее. Лучше подумай о своих разработках, ты их забрала? – Тээр взял супругу под локоток чтобы она не свалилась в открывшийся проход без сопровождения.
— Ну конечно, за кого ты меня принимаешь? — обиженно надула губки красавица. – Все свое ношу с собой! – она гордо похлопала по корсажу платья, которое вполне успешно трансформировалось в бронекостюм.
Занесло нас как раз к двору Академии, где принимали новичков и тащили осматривать… Я подхватила «котика» и потащила его в медпункт приводить мозги в порядок. А еще надо выяснить, что за чертовщина происходила в Совете, почему глава так бесился. Ну не слабительное ж виновато, право слово! Вторым вопросом на повестке дня было – почему «котик» так легко и просто поддался на обаяние, третьим – что делать с куратором, которого наверняка тут же признают беглецом, отступником и предателем…
Я схватилась за голову, затыкая щупом «котика», пытающегося что-то спросить, и побежала быстрее в медпункт.