Лорик медленно доедал пластиковую кашу, и которой была сложена фигурка куриной ножки. Космонавт вилкой надавливал на краешек этого съедобного рисунка, будто отламывая аппетитный кусок, а затем подносил к носу, изображая наслаждение прекрасным ароматом, а потом вилка с кашей исчезала во рту, где еду медленно и долго жевали, словно настоящее мясо.
Лицо мужчины выражало крайнюю задумчивость, чем приводило систему в недоумение.
— Фи-ил, — сказала система, даже не издавая своего обычного механического завывания, — ты ведь знаешь, что в данном виде каши представлен идеально сбалансированный набор белков-жиров-углеводов, кроме того, она содержит все необходимые твоему организму минералы и витамины. — Фил?
Космонавт не повернулся и никак не отреагировал, лишь еще одна вилка воображаемой курятины отправилась в рот, чтобы быть тщательно со злостью пережеванной.
— Фил, ты же знаешь, что мы на пороге весьма важного открытия, неужели ты хочешь, чтобы я отправила а Землю отчет о пошатнувшемся психическом здоровье? Тогда все лавры заберет себе Тетерин, уж он давно на таких случаях собаку съел. Дохлую. И хвостом не подавился… Фил!
Лорик ухмыльнулся, представив всеобщего нелюбимца, по прозвищу «падальщик», поедающим настоящую собаку. Марк Тетерин был земным карьеристом, и в космос не выходил ни разу, зато все скандальные и недоделанные экспериментальные материалы правдами и неправдами оказывались на его столе. Падальщик изучал записи в течение недели, кривился, разбирая почерк свихнувшихся за десятилетия в индивидуальном длитполете ученых, делал пометки на полях красным, прямо поверх драгоценных записей, а через месяц присваивал себе новое открытие. Не такое масштабное, какое мог бы представить изучавший много лет материалы космонавт, но такое, которого хватало на премию и еще одно повышение. Раньше Марку урну ставили на стол, полную, накидывали бумажных комков всем отделом, но потом пришел прогресс, и урны механические заменили умными электронными с автоуничтожителем мусора. Марк устраивал столичное начальство, потому что результаты были важнее сентиментальных чувств.
— О-оу, Фил! Ты снова здесь? — прокомментировала Олис, грустную улыбку космонавта.
Лорик отставил пустую тарелку и снова взглянул в темно-синее окно иллюминатора.
— Система искусственного интеллекта никогда не будет сопоставима с живым интеллектом человеческим. — Черно-белые записи лекций профессора Мохарова показывали на первом курсе Академии Астро-Нова, филиале западного директивного округа. Лорик навсегда был поражен тезисами, выдвинутыми гениальным создателем и исследователем искусственных интеллектуальных систем, — вот представьте такое простое понятие, как «отражение», как вы сможете объяснить системе, что под определенным углом изображение проэктирует в вашем глазу точную плоскую копию вас самих? Что значит зеркальная поверхность? А жидкость, материал? А отражение в темном ночном стекле? ИСКИН никогда не сравнится с интеллектом человеческим, потому, что невозможно на базе искусственных микронно-нейронных связей создать такую гибкость и абстрактность, присущую разуму человеческому…».
Лорик отсалютовал своему отражению в иллюминаторе пластиковым стаканчиком, полным холодной воды, и еще раз вздохнул, разглядывая, равномерно светящееся фиолетовым, бледное лицо в стекле.
— Олис, регистрационный номер четыре би пи эйч триста пятнадцать, я требую полный отчет о любых действиях, проводимых с пробами один а, три си и двенадцать точка четыре с момента их взятия. Приступать.
Монитор обиженно тренькнул и переключился на режим ожидания. Видимо, издеваясь, в режиме ожидания Олис запустила электронные пиксельные песочные часы. Лорик шумно вздохнул, показывая свое к этому отношение, и экран моргнул красно-синей таблицей. Во множестве колонок было учтено все, от температурного режима и времени освещения, до влажности и состояние образцов. Отдельно красным помечались действия, проводимые самим Лориком.
— Это замечательно, но я попросил полный отчет! — космонавт взрыкул со злости.
— Не хватает доступа. — Пискнула система.
— Значит, война? — уточнил космонавт, — отлично. Техническая перезагрузка с проверкой системы на взлом и вирусные действия. Начать прямо сейчас!
Экран мигнул, и пошел белыми строчками состояния перезагрузки и проверки. Лорик сам, без помощи механизмов стал облачаться в скафандр.
Лицо, отражавшееся в круглом стекле астро-шлема, продолжало бодро светиться фиолетовым.
Терна
— Мы закрываемся! Приходите завтра! – повторяя это, как заклинание, Терна отчаянно пыталась выдворить последних пьянчуг. Трое мужчин никак не хотели уходить, хотя выпили уже достаточно, как и съели, и едва держались на ногах. Девушка по очереди намекала на выход то одному, то другому.
Сил придавало понимание, что ее рабочий день, плавно перешедший в ночь, так и не закончится, пока в таверне есть клиенты. Наконец один из них все-таки решил, что зажерживать такую прекрасную девушку не вежливо, и уступил Терне. Остальные оба потянулись вслед за своим дружком, и наконец, помещение опустело, а девушка поспешила захлопнуть дверь.
— Ну и ночка!
Терна прошлась по столам, собирая последнюю посуду и отнесла ее на кухню. Хозяйка за стойкой окликнула ее и разрешила убраться утром, сейчас уже было поздно. Ужин ждал Терну на ее собственном подносе на кухне. На него щедрый повар обычно складывал все, что не пошло в блюда или осталось. Но иногда и сам вылавливал хорошенькие куски мяса или рыбы, и оставлял ей, в награду за помощь.
Сегодня ужин был рыбный – уха и картофель с солеными-сушеными жирными рыбешками. Строго, но сытно. Терне рыба не очень нравилась, потому что костей в ней было – немерено. Но как говорится, дареному ужину…
Она схватила свой поднос и поспешила наверх, ловко держа снедь одной рукой, а ключи другой. После того, как Аргон передал ей новые книги, она снова возвращалась в комнатушку и засиживалась там при свете свечи.
Она еще не выбрала день, чтобы встретиться с принцем, потому что почти каждый из них тратила на работу, но если бы Аргон хоть немного поглядывал за своей сестрой по крови, то знал бы – научилась она уже многому.
Магия набирает силу, только когда даешь ей выход. Это не те умения, которые нужно в идеале узнать в теории, а потом применять – сила не умеет появляться по приказу. Но ее, безусловно, нужно было до поры скрывать и отчаянно контролировать. Терна это знала не понаслышке – однажды, когда толстый кузнец, набравшись пивом, решил поощрительно ущипнуть ее за задницу, в ее руках волной гнева зажгло целый поднос. Повезло, что столик с проказником был возле кухни в самом углу, и Терна, как вихрь, залетела в кухню и бросила поднос с посудой в чан для мытья. Из неприятностей она отделалась только ошалевшим взглядом повара.
В следующий раз она применила свои способности на людях уже специально.
Иногда хозяйка давала ей личные поручения – что-то отнести, передать, узнать, купить. Они не касались таверны, и оплачивались вдвойне. Терна не отказывалась от возможности подзаработать.
В этот раз ей сунули запечатанное письмо и отправили по адресу поздно вечером, в кузнечный ряд. За ним был домик ухажера хозяйки, Терна сразу смекнула, что это письмо ему. Девушка уже немного хотела спать, но, когда оказалась на темной улице, свежий воздух сразу взбодрил ее. Ночные прогулки всегда были романтичными, даже если ты гуляешь один. Что-то волшебное было в засыпающем мире. Город укрывало пеленой, из окон свет мягко лился на дорогу, в небе можно было разглядеть звезды. Даже запах ночью у БлакРи был совсем другой. В городе появлялась свежесть, и держалась только до утра, когда на улицы тут и там выплескивались помои, а улицы наполняли вспотевшие трудящиеся люди.
Терна любила, когда ей не нужно было спешить. Она шла, разглядывая домики, новые улицы, запоминала интересные лавочки, читала вывески. Единственное, что омрачало прогулку – это страх. Времена меняются, но прогулка ночью в одиночку никогда не будет для девушки достаточно безопасной.
Терна прогоняла дурные мысли от себя как могла, чаще всего утешая себя, что, если что, просто сожжет пол улицы к черту вместе с теми, кто рискнет на нее покуситься. Вряд ли бы ее сил хватило, но уж поджечь кому-то рубашку точно можно.
Наравне с таинственностью, в городе появлялось много особенных, ночных звуков. Словно слух обострялся. Кто-то уронит тарелку за поздним ужином, чихнет за стеной бедного дома, заорет скотина, заплачет ребенок – Терна вздрагивала и оглядывалась, прежде чем понять, что звук не несет опасности непосредственно ей. После нескольких подобных прогулок она почти привыкла. Но в этот раз, услышав вскрик посреди темноты, Терна почувствовала холод и сразу поняла, что это оно.
Вероятно, вскрик показался ей самой знакомым – это был звук, вырывающийся из легких, когда беда в виде пары мужчин застает врасплох. Это было недалеко – Терна не задумываясь свернула в переулок, и уже в следующем заметила несколько подозрительных теней. Кажется, это были бедняки. Их жертва, одетая более благородно и богато, пыталась трепыхаться в руках мужчины посильнее, и отбиваться ногами.
Терна замерла в тени, удачно встав за бочками для талой воды.
Воспоминания о том, как саму ее схватили подобным образом, неприятно копошились в душе, но сейчас страха не было. Да и откуда – Терна была в относительной безопасности, и могла пойти дальше в любую секунду. Но вместо этого в ней проснулась злость.
Воспользовавшись тем, что напавшие были слишком заняты попыткой угомонить довольно бойкую жертву, девушка скользнула ближе, ступая под шумок. Когда можно было четко различить фигуры, она сконцентрировалась.
Заклинания все еще не давались ей, и в прежних книгах только и речи было, что об общем контроле энергии. Терна уже знала, что ее эмоции часто заставляют полыхать все вокруг, и решила обернуть это себе на пользу. Сосредоточиться, не дергаясь от криков удерживаемой девушки, было трудно, но тут кто-то из мужчин «помог» Терне, зажав жертве рот.
В этот же миг его задница загорелась, освещая переулок, как факел, и Терна, отметив про себя интересное место возгорания, нырнула за угол. Несчастную девушку в порванном платье тут же выронили, а огонь продолжал свое дело – он как живой, быстро перекинулся на второго соучастника, и жалил, как оса. Какая-то минута, и все участники вечернего происшествия бросились в разные стороны – жертва в подворотню, подобрав юбки, а преступники – в противоположную сторону. Единственное, чего опасалась потирающая руки Терна, что они подожгут чего-нибудь своими задницами, но она вспомнила, что именно в той стороне находится небольшая канавка, так что скорее всего, мужики будут потухать в ней.
Это был счастливый вечер. Где-то там из-за туч блеснула звезда маленькой пастушки, и загорелась ярче. Терна продолжила свое путешествие с поручением, воодушевленная. Она ощущала себя спасителем и героем – в целом, в этой ситуации так оно и было. Она еще не могла в открытую пользоваться способностями, но помочь исподтишка – вполне.
Это было только начало. Девушка поняла, что к книгам должна прилагаться отчаянная практика – и окунулась в нее с головой. Она уже знала азы белой и черной магии и их отличия и практиковала пока что владение собственной энергией. Перевоплощать ее с помощью заклинаний, допустим, в дождь, Терна не могла, поэтому работала с чистой силой.
С этим было все просто. Поток, циркулирующий по жилам, можно было перенаправить в реальность – а дальше управлять им. Так Терна могла двигать и переносить маленькие предметы, вроде стакана с водой, зажигать свечу (и иногда задницы), заправлять кровать одновременно расчесываясь, и так далее. Но магия отчаянно требовала выхода в свет – чтобы среди стрессовых ситуаций еще больше проявить свой потенциал.
Так началась череда экспериментов. Девушка старалась обучаться каждую возможную секунду и при этом не выдать себя зрителям, окружавшим ее.
Все началось с простого – она использовала эту хитрость, чтобы перестать, наконец, ронять посуду и разливать пиво в таверне в часы особой толкучки. В это время пройти так, чтобы в тебя не врезались, было нереально. Терна то и дело теряла равновесие и поднос наклонялся, а кружки сразу же, как освобождённые из плена, пользовались шансом сбежать. Хорошо, когда они были пустые, но грохот все равно не украшал ее работу. Теперь, когда она предательски оступалась, то сразу же старалась сконцентрироваться на подносе – через неделю тренировки при любом ее кульбите (а один раз она умудрилась поскользнуться в подливке) все, что было на деревянном подносе, стояло, как приклеенное. Это был скромный, но полезный фокус. Во всяком случае, за неделю Терна ни разу не компенсировала разлитое пиво из своего кошелька.
На улице она тоже старалась потихоньку применять свою силу. Придержать дверь, которая чуть не прибила мелкого мальчишку, когда тот протискивался в кондитерскую, отвлечь камушком под ногу пристающего к девушке пьянчугу, «наколдовать» появление кренделя рядом с плачущей девочкой, потерявшей леденец… Терна очень быстро записалась в уличные волшебники, она как фея исправляла мелкие досадности, прибегая в своей собственной силе.
Это была сущая мелочь, и совсем не шло в сравнение с возможностями настоящих магов, но для девушки это была победа – как личная, так и справедливости в целом.
Поэтому, когда она получила еще три книги от Аргона, то очень обрадовалась – все три были уже с заклинаниями, а значит, ее мастерство быстро перейдет на новый уровень. Шалости, соответственно, тоже, и Терна мечтала, что сможет однажды устроить в БлакРи ливень в жару или еще что-нибудь удивительное.
В этом ей виделась вся дальнейшая жизнь – она подумала, что можно было бы остаться в городе, под боком у принца, в относительной безопасности. С способностями не составит труда выбрать себе какую-то нишу и развиваться в ней. Терна думала, что так можно будет при желании заделаться травницей, или освоить ремесло из доступных женщин, или зарабатывать деньги, избавляя горожан от грызунов и других надоедливых паразитов. А попутно немного геройствовать, чтобы ощущение того, что она несет справедливость вокруг себя, не покидало ее.
О планах Аргона она, конечно, не знала, хотя могла ощущать немного беспокойства, исходящего от принца. Сейчас ей было не до него, и в этом было особенное счастье – теперь Терна была наконец достаточно самостоятельной, и не нуждалась ни в ком.
Тем временем жизнь готовила для нее очередной неожиданный, но важный поворот событий.
Лючия возвращается как раз в тот благословенный час, когда я, рассыпав перец, отчаянно чихаю. А Перл с грохотом и ругательствами пытается водрузить над огнем медным котелок с молоком. Всплеснув руками, Лючия бросается на помощь.
Разбуженный Липпо спускается на кухню и, как знаток всяческих снадобий, долго изучает рецепт. Тут же выдвигает гипотезу, что корицу следовало бы заменить кардамоном и смешать с молотым какао, а затем залить горячим молоком.
Перл добавляет, что меда нет, потому что он накануне лечил им простуженное горло. Лючия извлекает головку сахара, которую где-то хранила.
Глаза Перла плотоядно поблескивают. Молоко убегает, Лючия причитает, Липпо чертыхается. Одним словом, ад!
Когда же в результате наших трудов в серебряном молочнике возникает густая, ароматная субстанция, эпилог наших мытарств, я ставлю этот драгоценный продукт на поднос и на цыпочках взбираюсь по лестнице.
Мои соучастники следуют за мной: Перл, жадно принюхиваясь, Лючия с благоговейным восторгом, а Липпо с любопытством естествоиспытателя.
Я толкаю дверь носком туфли.
— Геро, милый, вот то, что я тебе обещала.
И замолкаю. Геро не слышит меня. Он спит. Он уснул там же, за столом, как утомленный зубрежкой школьник. Уронил голову на чинно сложенные руки.
Рассыпавшаяся по щеке черная прядь чуть шевелится от дыхания. Плащ снова сполз с его плеч и свернулся у ног, как пес.
Мы смотрим на него, как обеспокоенные родители, чей ребенок, после долгой ночи, наполненной хлопотами, наконец-то уснул. Я хочу подойти и поправить плащ, но Липпо меня удерживает.
— Не надо. Пару часов поспит, и то польза.
Перл с доверенным ему подносом уходит вниз, за ним так же крадучись уходит Лючия. Липпо возвращается в свой кабинет.
А я смотрю на своего спящего возлюбленного, и меня не покидает чувство странной, неисцелимой потери. Я снова опоздала.
Я на целых три года опоздала в его жизнь, завозилась и заигралась в своем суетном, тщеславном мире. И жизнь его была растерзана, разорвана на куски.
Сегодня я опоздала вновь, пусть на несколько минут, но лишила его маленькой радости. Теперь шоколад остынет, загустеет, и его вкус ничем не будет отличаться от подслащенной глины.
Но шоколад можно сварить заново, он вновь будет горячим и ароматным. А потерянные годы уже не вернешь, и раны уже не излечишь.
Весь оставшийся день я помогаю Геро с переводом. Реплики, которыми мы обмениваемся, выдержаны в строгой научной тематике. Ни шага, ни движения с узкой каменной насыпи, ширина которой дюйм нашей скорбной сдержанности.
Мы балансируем как канатоходцы, а путевые заметки Липпо — это шест, за который мы цепляемся, в панике поглядывая вниз. Нам обоим это непросто.
Я слышу, как голос Геро, такой бархатистый, ровный, иногда едва заметно меняет тональность, а паузы между словами становятся чуть длиннее.
На неуловимую долю бытия он как будто забывает, что говорил и что спрашивал, пытается вернуться, сохранить равновесие, вдохнуть глубже и удержаться над поверхностью черной густой желчи. Стоя на самом дне, он приподнимается на цыпочки, задирает голову, чтобы уберечь гортань и глаза, и ждет, когда волна схлынет.
Это происходит на каждое десятое сокращение сердца и для стороннего наблюдателя почти незаметно. Но я вижу, я замечаю. Мне бы хотелось стать менее проницательной, тугой на ухо и подслеповатой.
Но слух мой, как у встревоженного зверя. Поэтому я захлебываюсь и задыхаюсь вместе с ним. Мне даже хуже, ибо продолжаю терзаться своим бессилием. Я сглатываю ком и голос мой почти приветлив.
Геро только что извлек очередной скрученный обрывок телячьей кожи. Какое-то время вертит в руках, смотрит сбоку, сверху, затем со вздохом отдает мне.
— Это не латынь, кажется…
— Похоже на итальянский.
Я, в свою очередь, ищу вступительный абзац.
— Вот, кажется, нашла. Linfa… linfa di clarice. Как будто правильно перевела. Сок травы осоки. Racogliere un canestra… Собрать как можно больше. Torchio per l’uva… Собрать как можно больше осоки и положить под пресс. Выдавить сок, извлечь остатки травы.
— Что же это такое? – спрашивает Геро, выводя аккуратные буквы – Для чего?
Я верчу пергамент и сбоку нахожу два слова. Soluziono corrosiva.
— Едкое зелье. Размягчает дерево и кости.
Геро смотрит в недоумении. Я только пожимаю плечами.
— И нечего удивляться, figli imiei, — доносится из кабинета — Linfa di clarice очень редкий и ценный ингредиент. Он используется для приготовления мази, дающей силу и скорость.
— Да мы не удивляемся. Мы пишем.
— Вот и пишите, не рассуждайте, figli d’ignoranza.
Геро запускает руку в кожаный мешок, как при игре в лото, извлекая следующий папирус.
— Это я могу прочесть. Amanita muscaria.
— Amanita? Amanita… но это же – Я тут же прикрываю рот рукой, чтобы в очередной раз не быть уличенной в невежестве. И дальше шепотом. – Amanita это же… мухомор.
— Да, мухомор – Так же почти шепотом отвечает Геро – Но дальше еще интересней. Мухомор следует растолочь и смешать со сметаной. Натирать больные суставы два раза в день.
— Хм, по-моему, очень действенно. Покойников ревматизм не мучит.
Ближе к вечеру Лючия приносит нам поесть. Я голодна, а Геро разглядывает доставленную снедь с нерешительностью.
Как будто еда, как явление, ему малознакома, или он слишком давно видел ее в последний раз, чтобы вот так сразу определить ее предназначение.
Но под моим строгим взглядом он все же откусывает поджаренный хлебец и выбирает фаршированную миндалем оливку. Я с сожалением вспоминаю, что шоколад ему так и не достался. Напиток остыл, затвердел и почти утратил аромат.
Перл выскреб лакомство серебряной ложкой, громко и вдохновенно чавкая. Теперь, с жадностью оглядев стол, шут собирает на тарелку щедрую дань. Сооружает небольшую башенку из ломтиков ветчины, куриной грудинки, листьев салата и обрезков слоеного сыра.
— А теперь полей сладеньким — подсказываю я.
— Просьба не учить! – огрызается Перл, примериваясь к сооружению – При королевских дворах воспитан. И за папским столом сиживал.
— Ага, в качестве попугая — скрипит Липпо – Gula plures quam gladius perimit.
Лючия взирает с восхищением, ибо мужчина, уничтожающий ее стряпню, в её глазах подобен богу. Даже Геро светлеет лицом. Мы продолжаем наши труды после обеда.
Все повторяется: сначала изучаем игольчатые каракули, по очереди изыскиваем знакомые знаки, угадываем фразы, переводим и вновь с удивлением взираем друг на друга, если текст складывается в магическую формулу дунайских бродяг или в молитву марокканских дервишей.
Записи и заметки Липпо напоминают сметенные с поверхности мира разноцветные крошки. Великое разнообразие в миниатюре, огромная миска салата, куда вселенский повар покрошил найденные в кладовой запасы.
Неожиданно Геро откладывает перо в сторону и смотрит на меня в упор. Белки глаз снова присыпаны пеплом.
— Жанет…
— Что, милый? Я слишком быстро диктую?
— Нет, нет. – Он замолкает, подыскивая слова – Жанет, я хочу найти ее.
Я понимаю не сразу.
— Я хочу найти ее… найти могилу. Своей дочери. Хочу попрощаться.
Я накрываю руку Геро своей. Глядя уже мимо меня, будто оправдываясь, он продолжает:
— Я не знаю, где могила моей жены. Не знаю, где мой сын. Теперь и дочь. Я не провожал их, не читал молитв, не прощался. Пора наверстать упущенное. Я хочу прийти к ним и просить прощения.
Его взгляд возвращается из пустоты.
— Жанет, ты поможешь мне?
— Конечно, милый.
Я сжимаю его пальцы. Исхудавшие, холодные.
Геро неожиданно подается вперед.
— Нужно спросить Наннет! Она знает.
— Наннет? Кто это – Наннет?
— Это кормилица Мадлен. Она вырастила ее, а затем нянчилась с… Марией.
Геро глотает воздух, будто родниковую воду в раскаленной пустыне. Ему трудно произнести имя дочери.
— Она… Наннет, привозила Марию туда, в загородный замок, когда нам разрешали свидание. Ждала, а затем увозила. Мария не плакала, потому что Наннет всегда умела ее успокоить. Я не тревожился, если она была рядом. Если у Мадлен и была мать, то это Наннет. А для Марии она была как… ангел хранитель. Она должна знать, где похоронили мою дочь. И знает, где Мадлен.
— А эта женщина, Наннет, где ее искать?
— В доме Аджани, она все еще там. Родных у нее нет, идти ей некуда. Я видел ее, она открыла мне дверь.
— Ты хотел бы сам с ней поговорить?
Геро закрывает глаза, будто пытается представить, что получилось бы из этой встречи, мгновенно проживает ее, пролистывая образы.
— Я бы хотел, но захочет ли она говорить со мной? Сможет ли простить. Я и перед ней виноват. Она так страдала, когда Мадлен покинула родительский кров. И Мария по моей вине так часто была в слезах. Я манил девочку своим далеким присутствием, дарил свою эфемерную, кратковременную заботу, а затем исчезал, оставляя ее заботам Наннет. Это ей я предоставлял сомнительную радость объяснять безутешному ребенку, почему вероломный отец бежит от нее.
— Ты опять винишь себя!
Я вижу, что Геро слишком близко подпустил эту горькую жижу к своим легким, он ступил со спасительных мостков рассудка в самую трясину, и она поглощает его.
Я вынимаю из дрогнувших, ослабевших пальцев перо и возвращаю его в чернильницу.
— Давай-ка закончим на сегодня. Ты устал, на улице темно. Твои бедные глаза уже совсем ничего не видят. Лючия сейчас согреет воды, мы отмоем чернила, и я расскажу тебе про шоколад, про древний языческий напиток, который вкушает его католическое величество Филипп Испанский. Вот только… — Я смотрю на него с притворным замешательством — … попробовать его тебе не удастся.
Геро понимает мой отвлекающий маневр, и с благодарностью откликается.
— Почему?
— Да потому что до него добрался Перл!
Геро грустно улыбается. Я глажу его по щеке.
— На самом деле шоколад остыл и затвердел. А холодный он совсем не вкусный — говорю я со вздохом — или я не умею его варить.
Ночь, подкрадываясь, заползает в щели, гонит в авангарде своих лазутчиков – тени, а за ним полоса ночных шорохов, глухих, невнятных криков. Беспокойный город, смиряя страсти, как игрок и работник, замирает под звездным покрывалом.
Этот многоликий и многорукий Бриарей вовсе не впал в забытье, он только слегка придушен. Пламя в адских топках под Парижем, багрово-синее, с прожилками, едва скачет по углям, бросая искры в редкие бессонные окна.
Часы отбивают полночь. Полузакрыв глаза, я считаю удары. Я снова не сплю, но Геро, к счастью, уснул. На этот раз я не стала спрашивать у него разрешения.
Переодевшись в комнате Лючии в длинную сорочку до пят и закутавшись в ее капор, я на цыпочках сбежала по лестнице, пересекла комнату и без всяких колебаний и объяснений, забралась к Геро под одеяло.
И сделала это так непринужденно и естественно, как будто мое место было именно там и больше нигде.
Он так же, не говоря ни слова, обнял меня и сжал так крепко, что мне стало трудно дышать.
Геро был слегка изумлен и благодарен. Ночь своей бесформенной густотой была слишком похожа на эту эфирную горечь, в которой он едва не захлебнулся.
В одиночестве он оказывался бы в темноте с обоих сторон, и внешней, и внутренней. Но со мной ему удастся противостоять мраку и дождаться золотистого блика на востоке.
На этот раз рассвет его не разочарует. Я буду рядом, и ему не придется выдумывать для меня ложных оправданий.
В эту ночь было все по-другому. Боль утраты притупилась. Она не растворилась, как мутная капля в роднике, а камнем опустилась на дно, слегка искаженная и сглаженная.
Когда Геро обнял меня, привлекая к себе одновременно страстно и бережно, мне показалось, что обнимает он не меня, или меня в частичном присутствии, а я сама, мое тело, это одушевленный символ, вместилище не одной, а нескольких душ.
— Девочка моя, ты замерзла, — прошептал он, касаясь губами моего лба и тепло дохнув в мои волосы, будто я была ребенком.
А может и была в тот миг. Была невинной девушкой и опытной разыгравшейся женщиной, была случайной подругой и вечной возлюбленной.
Я хотела быть обласканной, согретой, хотела почувствовать себя в безопасности, ощутить себя успокоенной, убаюканной, а затем соблазненной; хотела изменить свое первоначальное качество, изведать запретный опыт.
Я была другой, и краешком оставшейся разумности, и даже подозрительности, я понимала, что во мне сейчас воскресла та, первая его возлюбленная, его жена, которую он своей скорбью вызвал из небытия.
В дочери незримо присутствует ее мать, он не мог не оплакивать ее, не мог не вспоминать. Пусть со времени ее смерти прошло три года, пусть могила давно провалилась и кости смешались с истлевшим прахом в катакомбах, «любовь не знает убыли и тлена».
Смерть дочери разбередила давнюю рану, подпитала давнюю тоску, освежила, как засохший цветок.
Этот цветок снова жив, и сегодня он предназначен мне вместо охапки розовых бутонов.
У этого цветка черные лепестки, а стебель полон яда. В моих силах отвергнуть этот дар, в ревнивой подозрительности потребовать истинных даров, достойных одной меня, единственной. Я могу дать волю оскорбленному самолюбию, могу, как ростовщик, изучать принесенный залог.
Не фальшив ли блеск? Не подделка ли? Не украден ли камень? И в праве уличить притворщика.
Но зачем? Он любил ее и будет любить. И дочь свою будет любить. В праве ли я требовать единоличной власти, единоличного обитания в его сердце? Смею ли просить у его души признать себя единственной владелицей?
Да и может ли быть владелица у души? Я не владею им, не претендую на власть, даже когда называю «мой». Мой нежный, мой возлюбленный…
Но так желанное местоимение я не наполняю истинным смыслом, я не подвожу под него законы и аргументы, я оставляю это слово невесомым, как мыльный пузырь, который, не смотря на свое цветастое величие, в любой момент готов лопнуть.
Я не желаю, чтобы это слово, утратив свою летучесть, обратилось в могильную плиту. Я не хочу, чтобы своей неизбывной тяжестью оно подменило любовь. Потому что там, где живет «мое», любовь умирает.
знаешь, сказки бывают разные, про драконов и про принцесс, про болотища непролазные, про волшебный поющий лес. про отважного Белорыцаря, что дракона сразит мечом.
истлеют свитки, страницы выцветут.
кто расскажет тогда?
о чём?
где туманы коврами сотканы — чёрный замок, вода во рву. за бойницами, за решётками есть принцесса. её зовут…
…Ингрет. Герта. как больше нравится: «мисс Мак-Эванс», «механик», «эй!». Герте, в общем, давно без разницы, «рыжей тумбой» мальчишки дразнятся, Герта фыркает: «рот заклей!». коренастая и не тощая, лоб — веснушки, башка — бурьян. на принцессу похожа, в общем-то… ну, наверно, как ты да я. лётный комбинезон оранжевый на фигуре висит мешком…
на работу сегодня — раньше бы.
Герту ждут.
её ждет —
дракон.
все как надо, стоять, без паники. знаешь слово — «война», «конфликт»?
ну, а Герте приносят — раненых.
не людей.
тех, кого нашли.
вот, сегодняшний — средней тяжести. брюхо порвано и крыло. в ране гайки сверкают бляшками; провод — целый, ну, повезло. гром-дракон, с чешуёю крепкою, не один носил высший чин, распластался в ангаре «эпсилон».
Герта, слышишь? иди, лечи!
лампы луч боязливо дёрнулся на драконьих стальных клыках. Герта гладит дракона по носу, гладит вмятины на боках. «что за глупость, машина ж…» — шёпоты, пусть их шепчут, что нам до них. глаз дракона — фасетка в копоти — смотрит, словно бы видит сны.
«будет больно немножко, маленький». ключ, отвёртка, паять, крепить. бронза, медь, паровик и валики. «ты не бойся, ты потерпи». Герте сорок, дракону — месяцы; тонны стали, клыков, когтей: на хребет залезть — надо лестницу, крылья лягут от стен до стен. «будешь снова летать, как новенький», «там, на фронте — не страшно, нет?». Герта лечит — отвёрткой, словом ли, за окошком кружится снег.
день закончился, все уставшие, можно в душ — и идти домой. Герта чистит дракона замшею, закрывает дверь на замок.
Герте — сорок. война. невесело. скуден (хлеб и крупа) паек.
а дракон из ангара «эпсилон» спит —
и видит во сне
её.
Уже на подходе к дому ведьмы Велена не без усмешки узнала в мнущейся у калитки бабе ту самую Марфу, на которую счастливо стуканула в управу. Едва увидев хозяйку, баба немедленно к ней кинулась.
— Марьюшка, беда! Чой-та мой охламон как с поля вернулся, так и лежит, аки жаба дохлая! — заорала эта странная особа и принялась выть на одной ноте. Велена мрачно потопала к бочке с водой с намерением надеть кликуше на голову ведро.
Марье захотелось отправить бабенку в лес. В аккурат к некромантам. И если некроманты не спрятались, она не виновата! Воющее создание напрочь отбивало желание чем-то заниматься, а работы было просто море.
— Я ж говорила — с настойкой не перебарщивать?! — спросила ведьма, почти выкрикнув в лицо испуганной Марфы. — Говорила. Неужели не понятно? Не трогай человека, ради всех богов, дай отлежаться…
В принципе, мужик мог лежать и просто так, мало ли, устал, работа в поле — она такая… Вот и лег тихонько прикорнуть, а жене все неймется… Но и не припугнуть визгливую бабенку она не могла, тем более случай подходящий.
— Дык неужто так можно? — попыталась продолжить блажить баба, но вернувшаяся с ведром воды Велена пихнула ей в руки кружку и посмотрела настолько злобно, что та моментально заткнулась и выпила прохладную дождевую воду.
— А теперь ты нам тихо скажешь, в чем дело и пойдешь домой. Никому не трепай нервы, — дрожащим от раздражения голосом наказала она, и — о, чудо! Ещё секунду назад готовая визжать Марфа спокойно кивнула.
— Вернулся мой муж с поля, еле дополз до дома и свалился. То и дело охает, держась за живот, — сухо изложила факты деревенская женщина, причем сама явно в шоке от такого спокойствия со своей стороны.
Сама же Велена, громко фыркнув и посмотрев на ведьму очень красноречивым взглядом, потопала к дому и улеглась на лавку. Не в ее состоянии совершать подвиги. Хотя надо отдать должное умениям Марьи — за последние три дня стало намного легче дышать. Да и жить тоже.
— Надорвался, скорее всего, — грустно констатировала ведьма. — Скажи, он по надобности в сортир бегал? Может стошнило прямо на пороге?
— Нет, я смотрела… Он по дороге к дому проблевался, но в сортир не бегал. Плохо ему, — проговорила посетительница, испуганно блестя глазами.
Велена же, вздохнув, скрутилась на лавке, подложив руку под голову и прикрыла глаза.
— Сейчас принесу кое-чего, — пообещала Марья и пошла в дом. Если состояние мужчины именно из-за настойки, то надо бы просто прочистить ему желудок. Побегает маленько в сортир, вся гадость и выйдет из тела. Да и если он отравился Марфиной стряпней, тоже почиститься не мешает. А вот если что-то серьезное… Тут ведьма уже не помощник, тут целитель нужен.
Отыскав необходимое зелье, ведьма вернулась к своей посетительнице, вручила в руки маленький глиняный пузырек и наказала:
— Дашь мужу прямо сейчас, это вычистит его тело. Не пугайся, если он с толчка не слезет некоторое время. Настойки больше не давай! Вообще. Ни капли. Если совсем худо будет — посылай в город за целителем…
И уже отвернувшись, тихо пробормотала под нос:
— Проклятая озабоченная баба…
Марфа ее не услышала, ибо прижала пузырек груди и, не поблагодарив, рванула домой. Причем бежала не для галочки, всерьез, так, что аж пятки сверкали. Зато Велена тихо хрюкнула под нос:
— Вот и прекрасно. Нам повезло, что она восприимчивая, защиты никакой. Простейшее внушение подстегнуло ого как. Видела, как бежит? — прокомментировала воительница. Скрывать свои способности смысла уже не было. И так спалилась при половине лесной нечисти.
— Ладно, хрен с нею. Авось не загубит мужика… — буркнула Марья и махнула рукой в сторону дома. — Пошли домой, тебя надо мазью растереть и чаи гонять. И так, вместо того, чтоб лежать на печи и греться, бегаешь по лесу, как оглашенная… А там и поговорим.
Первым делом ведьма растопила печь и поставила вариться отвары для Велены. А потом ушла заниматься козой, попутно давая себе время на обдумывание ситуации и предстоящего разговора. А поговорить им следовало много о чем. И первым делом следовало выяснить, кем же является Велена. Уж никак не простой девкой с мечом наперевес.
Следовательница же, вздохнув и вновь покачав головой, зашла в дом, чтобы первым делом раскрыть сумку и убедиться в том, что сообщений от начальства не пришло. Это одновременно и радовало, и злило. С одной стороны, отсутствие ответа после подробнейшего отчета значило то, что проблем от главы пока не будет. Но и с другой стороны, это значило то, что либо её отчёт до сих пор никто не читал, либо… Всем насрать и на Велену, и на эту деревню со звучным названием «Малые огурцы».
Ведьма, подоив Машку и в этот раз отделавшись лишь легким синяком на руке, вернулась в дом. Предстояло приготовить ужин, поскольку обед они благополучно пропустили. Этот вопрос она решила с помощью незаметно всунутых лешим в ее сумку грибов. Неповоротливый корявый леший каким-то образом умудрился впихнуть ей туда, судя по количеству, целое лукошко отборных боровиков. Оставалось добавить картошки и разогреть зайчатину, и… будет вполне приемлемый ужин. Но грибы еще следует хорошенько вымыть.
Пока руки были заняты работой, Марья все же созрела наконец спросить свою гостью:
— Ну… я, конечно, лезть в душу не буду, но… могу я узнать, кто ты на самом деле? В то, что следовательница — верю охотно, но это ведь не все, верно?
— Нет, кроме этого есть ещё несколько подробностей. О некоторых из них не в курсе даже глава моей конторы, — покачала головой Велена, отстраняясь от своей сумки и усаживаясь за стол, чтобы не мотаться под ногами. — Но да, я прекрасно понимаю, что скрывать все — с моей стороны элементарно некрасиво, — девушка с тихим вздохом уткнулась лбом в столешницу. — Моя кровь — опасная вещь. Ты и сама это видела и, может быть, я даже в таком состоянии далеко не беззащитная. Я ведь воспаление заработала от того, что пробыла подо льдом минуты две и начала захлёбываться, — говорила она сбивчиво и чистую правду, но сразу было видно, что взять и сказать сразу всё для неё несколько сложновато.
— Понимаю, обычный человек просто утонул бы, захлебнувшись холодной водой и словив судорогу, — кивнула Марья, доставая отвары для следовательницы.
Процедив, подала гостье кружку, попутно подогрела часть молока, да и напоила свое голодающее побережье — кота с волкодлаком. Впрочем, спевшаяся парочка умирающей от голода не выглядела никак. Да и кучка перьев под окном ясно указывала — кого-то кто-то все же сожрал.
Велена, кивнув, глотнула отвар и, ополовинив чашку, перевела дух, после чего вновь посмотрела на ведьму, потом полностью убрала волосы с ушей, обнажая заострённые кончики, но тут же, закатав губу, вернула волосы на место. Да, очень хотелось поделиться тайной. Но и жить хотелось тоже. И Велена не дожила бы до своих лет, если бы рассказывала о себе всем подряд.
— Да, обычного это явно убило бы. Я в самом деле не человек. Мой начальник считает меня оборотнем, и этого хватает, чтобы он списывал все мои странности. Тебя мне бы не хотелось обманывать, но и… Сама понимаешь, я не могу себе позволить особой доверчивости.
— Ну я-то тебя на костер уж точно тащить не стану, — усмехнулась Марья и принялась чистить картошку. Предстояло ее запечь с грибами и овощами. — Что не человек — понятно, что вреда не делаешь — тоже ясно. Только вот лечу-то я тебя как человека… Может какие пожелания или необходимости есть? Вдруг тебе нужно что-то… особенное в качестве лекарства?
Вопрос с лекарством был не просто так. Разные люди нуждались в разной дозировке, о других расах и говорить было нечего. Что кикиморе вкусняшка, то человеку яд. Русалки, например, вполне спокойно питаются сырой рыбой и прочими водными обитателями, кикиморы без проблем употребляют мухоморы. У оборотней вообще своя специфика… Но Марья сомневалась, что ее гостья банальный оборотень, превращающийся в какую-то плотоядную зверушку. Кровь оборотней ядовитой не была. Вот слюна могла заразить и обратить человека… Но чтоб за несколько минут убить… Такого в практике ведьмы еще не было.
— Я ночная фея, — прозвучало это донельзя буднично, как некоторые люди признаются в алкоголизме. Феи вообще были довольно жуткими созданиями, но и им было не чуждо человеческое. То есть да, они жили в другом мире и приходили сюда поразвлечься. Судя по одним легендам, они крали человеческих младенцев, заменяя своими. По другим — они подкладывали своих детей к человеческим, и, когда маленькая фея съедала ребенка, его родители… начинали принимать фею за своего. Велена не знала, как получилось с ней, но ее человеческие родители, похоже, о чем-то догадались. И сплавили ее в бордель раньше, чем она вообще на девочку стала похожа.
Марья закашлялась, поперхнувшись воздухом. Уж кого-кого, а ночную фею приютить… Это было нечто вообще из ряда вон выходящее…
— Мне вредна полынь, но вполне терпима. Клевер с четырьмя листками действительно даёт мне удачу. И лекарства, действующие на людей, нормально на меня действуют, если в их составе нет аконита.
— Ну раз так… то вполне можно продолжить пить то, что я тебе заварила. Полыни там нет, — согласилась Марья, собирая нарезанные овощи в горшок и смешивая с грибами и петрушкой. — Полынь у меня только в кхм… в самогоне, — смущенно потупилась ведьма. — Но в том, который для деревенских. Чтоб пробирало.
— Понимаю, — кивнула Велена, с некоторым беспокойством глядя на ведьму. — Не беспокойся, я действительно не врежу людям, — попыталась она успокоить хозяйку. Меньше всего на свете ей хотелось, чтобы Марья её боялась. Но говорить больше она ничего не стала, продолжив пить отвары.
— Знаешь, это даже хорошо, — улыбнулась ведьма и, запихнув будущий ужин в печь, принялась разыскивать на полках ингредиенты для зелий. — У тебя есть эффект неожиданности, поскольку большинство врагов увидят в тебе человека и, тем более, женщину. Это даёт хорошее преимущество.
— Есть такое, — согласилась воительница, отставляя пустую кружку и немного успокоившись. — Довольно полезно, когда враг недооценивает. А в моем случае это не раз спасало жизнь… — Велена вдруг запнулась на половине фразы и замерла, ловя себя на весьма безумной мысли. В ладони появился амулет некроманта, пальцы сжали чернильный камушек. — А ведь если некромантская лига узнает о том, что на поимку их отступника послали одну-единственную бабу, да ещё и не магичку, у моего отдела появятся проблемы, очень и очень серьёзные. Настолько, что всплывёт и тот случай, и факт преступления того ублюдка, и очень много дерьма, — на бледном желтоглазом лице возникло зловещее и довольно хитрое выражение. — Я молчу про справедливость, ибо слишком хорошо знаю жизнь, чтобы об этом мечтать. Но я могу вернуть мой дом на одной из лучших городских улиц и получить свободу.
— Действуй, — пожала плечами Марья. Ей было абсолютно наплевать на гильдейские и прочие разборки, на проблемы некромантов и многое другое… Лишь бы вся эта гвардия не трогала ее и ее лес.
Собрав нужные травы и ингредиенты, ведьма растерла траву в порошок и измельчила кору. Потом, преодолев собственное непонятное чувство неправильности, извлекла деревянными щипцами из банки глаза оборотней и, подумав, плюхнула их в отдельную высокую миску. Процедура измельчения этого ингредиента была не из приятных.
Велена же, молча кивнув, поежилась и неспешно забралась на печь. Ей на самом деле тоже было плевать на все эти разборки, просто быть рабыней у собственного ордена ей надоело. Очень сильно надоело.
— Марь, поверь мне, я сделаю все, что может быть в моих силах, чтобы защитить твой лес.
— Я благодарна тебе за это, но… Пожалуйста, не вмешивайте меня в ваши закулисные интриги, — медленно проговорила ведьма, взвешивая каждое слово. — Я не хочу, чтобы мое имя или мой дом упоминался где-либо. Поскольку сначала будет просто пара строк в твоём отчёте, потом любопытствующий идиот или несколько, потом ещё кто и в результате ведьму опишут, измерят, посчитают кур, обложат налогом и придумают ещё тысячу и один способ испортить мне жизнь. Этот этап был уже пройден…
Вспоминать рассказы наставницы казалось не к месту, но все равно вспомнилось. И ее слова о том, что ведьм нельзя приручить, и рассказы о многочисленных попытках сильных мира сего иметь при себе ручную ведьму. А так же рассказы о том, чем эти попытки заканчивались… Да и вообще, чем дальше от людей, тем лучше. Люди слишком привыкли брать, не отдавая взамен ничего.
— Я сама в них очень не хочу вмешиваться. И не собираюсь вмешивать кого-либо, — вздохнула Велена. Она уже понимала, что вряд ли получится легко. И либо придется замолчать инцидент перед некрами, либо… Похоже, это действительно слишком сложно.
— Давай лучше подскажешь, что с чем мешать, — переменила грустную и довольно скользкую тему Марья. Разговаривать о некромантах и их закулисных интригах не хотелось от слова вообще.
Она подсунула следовательнице плошки с ингредиентами, чтобы было чем заняться и выбить наконец из головы глупые мысли. Им предстоит кропотливая работа, тем более ей, как ведьме, никогда прежде не делавшей боевые зелья. Так что… подсказка и помощь не помешает.
Долго шли. Пока неуспокоившийся Чавито снова не вспомнил про историю взросления каталонца. Попросил рассказать уже его о больной теме, о временах мятежа.
– Ни слова больше про мясника Марти. Что, не слышал, как его называют? Мясником, да, – зло продолжал Рафа. – А как иначе? Скольких людей он отправил под нож ни за что.
– Но должна же быть черво…
– Да брось, Чавито, не было и не будет, брали неугодных лично ему или кому-то из его присных. Комиссаров то есть. Настучали и получили. А как иначе-то эти списки составлялись? По наветам.
– Но…
– Как проскрипции и составлялись, Рафа прав, – заметил Лулу, приостанавливаясь и пропуская вперед командира. – Брали неугодных, а нам байки сочиняли. Про шпионов, вредителей и все такое. Да откуда у нас столько шпионов? Умом надо понимать, что бред. А велись и охотно. У Советов большой опыт в этом деле, вон, как долго они они весь Союз шерстили, еще с начала тридцатых. Мы тогда только республику объявили, а они начали присматриваться, правильно ли мы ее строим, кто за кем стоит и какие мысли в голове имеет. Да и по приезду в начале гражданской еще и друг на друга стучали, для повышения отчетности. Помните, Серхио как-то обмолвился, что у него мало троцкистов выявлено, и его советские товарищи из-за этого…
– Хватит! – одернул Лулу командир. – Растрепались. Нам дело надо делать, а не выяснять, что и как было. Последнее дело, к нему собраться надо, подготовиться.
– Ты прав, Нандо, – согласился Исагирре. – Тогда раз Чавито заговорил о последнем долге, дожмем тему. Рафа, ты что скажешь?
– Почему я?
– А почему нет? Ты начал, сам вспомнил самолет, намекнул что с винтовкой в могилу так и ляжешь, ну, и я все ждал продолжения.
– Ах, ну да, простите. Я не такой испанец, как некоторые.
Исагирре не стал спорить.
– Ты каталонец. Ваши всегда на подозрении были, да и потом, восстание в позапрошлом году и сейчас еще…
– Я понял, понял. Но я-то здесь, с вами, а не там, с фалангой. Чего тебе еще надо?
– Вот это и хотел узнать. Честно, Рафа, давно хотел выяснить, почему ты и с нами и до конца? Что тебя дернуло не сдаться, не бежать во Францию ту же. Ведь Каталония с давних пор разделена, почему не уйти, вас через границу пропускают свободно. Без содержания в фильтрационном лагере.
– Да некуда идти, – зло брякнул Тарда. – И не к кому. Один. Было б, может ушел, а так… – и снова тягостное молчание.
– Извини, – наконец, произнес Лулу.
– Ничего. Не думал, что ты скажешь, но ладно, прощаю. Все одно с вами лучше пулю принять… – он не договорил. Замолчал на какое-то время, позволившее им в тишине двинуться по очередному спуску. Где-то невдалеке шумела вода, но их тоннель, уходивший вниз под углом градусов в пятнадцать, оказался, по счастью, сух. И продолжил, когда все вышли в небольшую, метров двадцать, залу с пробитым потолком. Свет сочился из образовавшегося от авиаудара оконца в самом центре помещения, аккуратного кругляша, похожего на окулюс в римском Пантеоне. Исагирре видел его на картинке в учебнике, но сразу признал схожесть. А затем услышал недовольный голос каталонца.
– Ну а ты, студент, что ты можешь рассказать о причинах своего присутствия на нашем марше смерти? – губы Рафы чуть-чуть дернулись, должно быть, пытаясь изобразить улыбку, но голос оставался сух и холоден. Кажется, ему самому был неприятен тон, которым он задал вопрос.
Лулу помолчал немного. Откашлялся. Сырой воздух подземелья не давал раздышаться, особенно, под таким весом, который тащил студент. Да и легкие у него с детства слабые, поэтому родители его перевезли на море.
– Все просто. Я поступил учиться в мадридский университет. Рассчитывал стать юристом, нам бы это сильно помогло. Денег у нас тогда хватало, это потом вдруг куда-то кончились.
– Как и у нас, в свое время, – вдруг перебил его каталонец. – Мне десять было, когда брат пошел работать. И двенадцать, когда он стал инвалидом…
Помолчали.
– Я продолжу, – произнес негромко Исагирре. Его товарищ кивнул, хотя студент заговорил, не увидев движения головы. – Учились мало, больше бастовали и требовали. То мы, то наши преподаватели. Они требовали большей оплаты, мы меньшей. А потом начался мятеж в колониях. И… мне деваться оказалось некуда. Я весь в борьбе, а мои…
– Подожди, так ты из колоний? – удивленно спросил Рафа.
– Надо чаще со мной разговаривать, много интересного бы узнал, – хмыкнув, заметил Лулу. И его попытка посмеяться не удалась. – Я родился в Тетуане. С началом Рифской войны, город оказался на границе государства берберов, и мы переехали в Сеуту, на море. У меня легкие слабые, а считается, хотя и не доказано, что морская соль способствует их очищению и укреплению. Там и прожил, пока не поехал поступать в Мадрид. Оттуда узнал о мятеже. И о том, что мои, все мои, немедля присягнули на верность фаланге. Родители меня долго уговаривали, писали письма, я тоже, мы что-то доказывали друг другу, – он вздохнул. – Так ничего и не доказали. Когда началась гражданская, я пошел защищать республику. Не сразу, меня не хотели принимать поначалу, но ведь у нас ни армии, ни техники, ничего тогда не оказалось, все хапнула хунта. Если б не помощь союзников, не знаю, наверное, сразу бы сдались.
– А так хоть помучились три года, – колко произнес каталонец. И тут же извинился.
– Помучились, – согласился студент. – Наверное, не зря.
Дракон поворчал что-то о женском самодурстве, не дающем ему спокойно отдохнуть после тяжелого трудового дня, но пошел со мной обратно.
В отделении было спокойно и тихо, первоначальная шумиха по поводу принятия демиургов уже улеглась. Только едва слышно сновали нянечки-бионики с чашками бульона да шуршали по полу и стенам роботы-уборщики, втягивая пыль и соринки. Мы прошли в палату со сканерами, и я сунулась в первый попавшийся.
— Что ты хочешь найти? – спрашивает Шеат, усаживаясь за пульт.
— Все, что угодно. Паразитов любого плана, детей, которых я приравниваю к паразитам, заклинания, проклятия, любые изменения в плазме. Там должна быть программа для наших.
— Детей? – поперхнулся дракон.
— Запускай, — пробурчала я. Думает, если он такой честный, белый и пушистый, то и все остальные такие же.
Специальная анатомичная подушечка ловко зафиксировала голову, тонкие металлические скобы прижали руки и ноги к краям сканера. Над головой хлопнула крышка и перед глазами замерцали лазерные полоски сканера, перемешанные с магическими полями. Аппарат зажурчал, будто внутри него переливался ручеек. Шеат внимательно следил за экраном, на который выдавались все данные обо мне.
— Не уверен… — пробормотал дракон, всматриваясь в экран и часто моргая. – Вот тут, в грудной клетке…
— Что? — вскинулась я. – Что в грудной клетке?!
— Вот так… — Шеат переключил кнопки. – В грудной клетке у тебя медальон в форме многоконечной звезды.
— Фуууу напугал… — от напряжения и последующего за ним волнения я растеклась по сканеру, что было незамедлительно отображено на экране.
— Малая, так что мы искали? – он повернулся в кресле, отворачиваясь от пульта и всмотрелся мне в лицо.
— Я же сказала – все, что угодно. Помнишь, ты из меня паразита выгрыз? Вот могло быть что-то подобное. Да и симптомы эти странные… Очень подозрительно и очень напомнило мне некоторые обстоятельства из моего прошлого…
— Ты думаешь, что я мог?.. мог воспользоваться тобой? – Шеат вскочил, перевернутый стул улетел в стенку.
— Нет конечно! На тебя я этого никогда бы не подумала, — вылезаю из сканера и успокаиваю дракона, взяв его за руки, — но у тебя и у меня есть слишком много врагов. Узнай они о моей маленькой фобии, слабости, болевой точке… Думаешь не ударят? Ударят, с удовольствием ударят. И после посмеются над нашими мучениями.
— Кто еще знает о твоей фобии? – Шеат собрался с мыслями и снова стал прагматичным драконом.
— Ты, я, возможно Зар, как опытный психолог, которому я изливала душу, мог догадаться. Все. При посторонних я держу себя в руках. Если надо будет, буду возиться с младенцем напоказ и даже памперс поменяю…
— Тогда молчи ради всех богов! Со своей стороны, могу обещать честность и никаких уловок. Я слишком многих потерял, чтобы добивать еще и тебя.
Дракон вывел меня на улицу. За закрытыми дверями роботы уборщики силились поднять уроненный стул.
— Извини… — я ловко ткнула ему в руки ананас. — …что заставила тебя нервничать.
— Ничего. Зато и я, и ты будем спать спокойно теперь, — он взял подарок, покрутил в руках и спрятал в магический карман. – пойдем домой, я научу тебя готовить жаркое.
— Вот это оно, жаркое я не умею готовить…
— Это не сложно, Смотри…
***
Вечером я ненадолго заморочилась и создала кубок в форме ананаса. Самый подходящий презент для Шеата. Золотистый круглый кубок, на боках гравировка под ананас, а внизу, на подставке надпись «За неимоверное терпение». Сверху крышка в виде хвостика.
Для полноты картины стоит сказать – если потереть этот кубок, то в нем появится ананасовый сок. Сначала была мысль привязать заклинание к стуку, но представив, как среди ночи Шеату приспичит попить, и он начнет колотить по кубку, я отвергла эту идею. Сама ж его придушу в сонном виде чтоб спать не мешал.
Дракону понравилось. И он тут же утащил меня на тренировку лупить посохом.
В этот раз было легче. Со старым посохом у нас не срослось, поскольку я сделала его слишком качественным и частично одушевленным. А уж каких бед может натворить одушевленное оружие в неопытных руках, думаю, знают многие. Новый посох был простым, не самым качественным и сработанным на тяп-ляп. Но, как ни странно, это оружие спокойно шло в руки.
Правда, руками воздействовать с ним получалось плохо, ведь руки имитировали человеческие и постоянно путались, а гнуть их в разные стороны можно было только при своих. Поэтому посох стал оружием щупов. Вот тут я развернулась на всю катушку, легко вращая им, перекидывая из щупа в щуп, ошарашивая неожиданными ударами и меняя тактику.
Шеат посмеялся с этого зрелища. Получив несколько пинков и пару пенделей круглым концом посоха, дракон расслабился и отошел к стенке, предоставив попробовать экзекуцию Тэвлину.
Демиург по достоинству оценил многощуповое чудовище и не стал уходить в оборону, как дракон. Вместо этого он наступал, яростно метя посохом мне по ногам, сбивая меня с толку и заставляя путаться в собственных щупах. Такой способ был более правильным. Его посох попадал мне в основном по коленям и голеням, зато результат был – я достала Тэвлина только два раза и то с большим трудом, а уж он отыгрался на мне за двоих. Увеличивать количество щупов было невыгодно, это расфокусировало сознание. Сами попробуйте одновременно рулить десятью руками, например, вместо родных двух. При чем не просто рулить, а сражаться. Пусть это и тренировка, но очень полезная и действенная.
Син заглянул к нам через экран, хмыкнул и позвал попробовать свои фирменные блины. Как тут можно отказаться? Тренировка прервалась…
— Господин Алекс? — Дензил возник, как призрак в старинном английском замке — бесстрастный и застегнутый на все пуговицы.
— Лёш, пожалуйста.
Вот нервы у Лёша — залюбуешься. У самой Лины при виде вежливого демона возникали два совершенно противоположных желания: встать по стойке «смирно», притворившись чем-то вроде статуи в парадном зале, и, наоборот, сделать парочку игривых па из латиноамериканских танцев — просто чтобы посмотреть, как чопорный Дензил на это среагирует. Хотя для дела, конечно, можно и поговорить.
— Хм… хорошо, господин Лёш. Милорд убыл но делам, оставив указания на ваш счет и команду. Он почему-то был убежден, что вы вернетесь с переговоров раньше…
Дензил сделал паузу, но молодой Страж в нее вклиниваться не спешил. Просто спросил:
— Какие указания?
— Вот список объектов, принадлежащих некоему Эйке Камеросу, миллиардеру, ныне проживающему в Европе. Возможно, на одном из них содержится ваш… э-э… родственник. Наибольшая активность сейчас вот здесь. Позвольте, я отмечу на карте… здесь и здесь. В помощь придается группа Бэзила, она смешанного состава. Они уже в готовности, ждут только вас.
«И уматывайте, пожалуйста, не до вас», — мысленно закончила Лина. Любопытно, что такое тут творится? Она не эмпат, но сгустившееся в воздухе напряжение можно было буквально потрогать.
— Дензил, а что происходит?
— Я не компетентен обсуждать этот вопрос, — безмятежно отозвался тот. — Но усиленно рекомендовал бы заняться поисками сейчас. Как раз благоприятное время. Кстати, вас очень хотели видеть Координаторы. И ясновидец.
Два взгляда скрестились над небольшим кристаллом с «объектами» — пристальный, с примесью удивления и злости, — и спокойно-холодный.
Наконец Лёш протянул руку и взял кристалл.
— Пойдем, Лина…
— Ух ты…
— Что? Ой.
— Вот именно — ой. Разве мы тут уже были?
— А что, все должно взрываться только там, где мы были? — опомнилась наконец Марина. — Мало ли от чего оно могло взорваться. Бывают же взрывы и просто так. В смысле — без нас.
Игорь удивленно осмотрел развалины, еще кое-где курившиеся дымом.
— Пусто как. А где эти?
— Кто?
— Ну МЧС или что там…
— Нужны они тебе? Пошли лучше посмотрим, что там.
Вблизи развалины пугали уже всерьез. Не обломками, угрожающе зависшими на перекореженным входом, не дымом… чем-то иным.
Здесь было темно, только сыпали искрами разорванные провода. Тихо. Ни голоса, ни шума работающей техники. Абсолютная тишина, только потрескивание огня, неторопливо доедающего выбитые двери.
И бесстрашной Марине чуть ли не в первый раз захотелось позвать папу или братьев.
— Полезем внутрь?
— Сюда? Ой… смотрите, это что, человек?
Близнецы дружно присели у распластанной на асфальте фигуры в дорогом костюме. Наверное, он бежал к вертолету, но не успел — обломки вертолета еще можно было узнать по винтам.
— Он неживой.
— Смотрите, там еще один. И вон…
— Что у них тут случилось?
— Что вы здесь делаете? — послышался голос из-за спины.
Пошли. Они пошли.
Мятущиеся алые сполохи превращали город в филиал ада, здорово затрудняя обзор. Но опытный глаз легко ловит движение, а движение — вот оно. Как пляска теней у лесного костра. Как вирусы в крови…
То одна, то другая группа, не выдержав надвигающегося ужаса, выбиралась из укрытий и перебегала по багрово-коричневым улицам в поисках нового убежища. Муравьи. Смертельно ядовитые муравьи. Сколько миров вы уже уничтожили, плесень?
Мой не получите.
— Приготовились… — Выждать момент, выхватить его из времени, единственный, нужный, выцелить серое скопище, черное в багровом свете… — Огонь.
Файеры бьют в живую черноту.
— Вторая очередь — огонь. Третья…
Чтобы сразу, чтобы не успели увернуться и уйти. Чтобы не выдержала их сволочная энергозащита, чтобы и следа не осталось!
Спокойней.
— Третья очередь — огонь.
А пока по горящему асфальту развеивается пепел, перевести взгляд дальше, дальше, к стене купола — она все ближе. Навскидку — полчаса времени, не больше. Выдержим…
Очень мешают люди, сколько ни твердит узел связи «опасно», сколько ни просит оставаться в домах, некоторые все равно рвутся бежать, словно это спасет. Инстинкты… У серых хватило ума сообразить, что заряды магии не бьют туда, где люди. И кое-кто уже прикрывается ими. Дай-имоны не понимают желания спасти своих, у них это не в обычае, но пользоваться выучились быстро.
А это что? Вон там, на дальней улице, за пределом видимости? Если б не купол, не увидел бы.
Отряд серых. Движется вплотную к куполу, заходит в тыл тройке.
Самые отчаявшиеся? Или самые умные? Там наверняка серые шаманы. И если они выпьют магии…
— Третья группа — готовность! Принять энергию!
— Принято, милорд. Наши действия? — Голос Бэзила, охрипший от дыма, но узнаваемый, кипел энергией.
— К вам движется отряд серых. Видите?
— Да, ми…
— Наперехват. Активировать дополнительную защиту. Не подпускать к себе!
— Есть, милорд!
А в воздухе все светлей и светлей от фаейров.
Движется пламя.
Очистительное пламя. Дай-имонам не место в нашем мире. Они — инфекция. Мы — прививка…
Еще немного. Виски… ломит.
Рядом грохот, и кто-то кричит от боли, и кто-то падает, закрыв его собой от… голова… мм… Почему пробой защиты, ведь ставил на полную?
— Серый на балконе, милорд, слева, слева!
А-а, пробой щита сбоку. Преодолевая зеленую муть перед глазами, Вадим наклоняется над человеком, который прикрыл его собой.
— Беатриса?..
Частое-частое дыхание. Запрокинутая в муке голова. И взгляд черных глаз, отчаянный, пламенный…
— Беатриса…
— …не камень… — она пытается сжать кулаки, пытается что-то сказать, и бессильно хватает воздух, но слышно только: —… хоть статуей…
Расталкивая всех, рядом падает на колени девушка, рвет с лица темные очки, и запрокинутое лицо Беатрисы застывает мрамором. Скорая помощь по-василисски. Правильно. Потом разберемся и вытащим, обязательно вытащим ее. Потом…