Наннет судорожно рыдает. Захлебывается, глотает слезы. Я беспомощно оглядываюсь на Перла. У него лицо строгое, почти торжественное.
— Девочка жива, — тихо говорит он.
У меня звон в ушах, колокола.
— Какая девочка?
— Та самая. Мария. Дочь Геро.
Услышав это имя, Наннет жалобно стонет и дергает за седую, жалкую прядь, будто пытается извлечь из головы кровавый жалящий корень.
У меня слабеют ноги, подгибаются. Кожа влажно липнет к одежде и сразу же хватается ледком. А сердце прыгает, ударяет в горло, потом сразу в живот. Я сползаю на скамью.
Мария… жива?! Эти двое меня разыгрывают? Насмехаются? Мгновенная вспышка ярости. Да что вы себе позволяете, господин шут. Кровь высокомерных д’Антрагов и вспыльчивых Бурбонов ударяет мне в голову.
— Перл, что здесь происходит?
Мой голос холоден, как испанский клинок. Я помню, кто мой отец. Я умею повелевать, умею подчинять и наказывать. Но шут не смущен.
— Я объясню — спокойно отвечает он – От этой бедняжки все равно нет никакого толка. Я едва добился от нее связных ответов.
— Что происходит? – жестко повторяю я.
— Ты подожди, не кипятись. Успеешь в батюшку своего сыграть. Вон глаза как искрами сыплют. Ты послушай, а я расскажу по порядку.
И он рассказывает. По мере его рассказа я от ступней к коленям и выше обращаюсь сначала в камень, затем из камня в светящийся мелкозернистый туман, а напоследок выпадаю горьковатой росой на раскаленный круг ярости. Как назвать то, что случилось? Подарком судьбы? Ее насмешкой? Издевательством?
Или она, подобно царю Ээту, предлагает в очередной раз запрячь железных быков Гефеста и вспахать на них поле? Мария жива!
Дочь Геро не умерла от детской лихорадки. Она не упала с лестницы, не обваривалась кипящим супом, не попала под копыта взбесившейся лошади. Случилось нечто гораздо худшее – девочка пропала.
В тот злосчастный день, когда Геро постучал в дверь дома на улице Сен-Дени, Мария была наверху, в комнате, которая когда-то принадлежала ее матери. Наннет, вышедшая на стук, обомлела и едва не лишилась чувств.
В доме Аджани ненавистного зятя считали умершим. Наннет сама принесла эту новость, когда после продолжительного неведения, решилась отправиться в загородный замок герцогини Ангулемской.
Обычно не проходило и недели, чтобы Геро не давал о себе знать. Он присылал с нарочным то небольшие подарки, то лакомства, а то и просто осведомлялся о здоровье дочери в коротких записках.
Так же в первых числах каждого месяца у дома Аджани появлялся лакей с гербами Ангулемского дома, чтобы вручить мэтру Аджани увесистый мешок с пистолями.
Иногда, так же с угрожающим постоянством, на пороге возникала одетая в черное дама, Анастази де Санталь, являвшаяся, чтобы собственными глазами взглянуть на девочку и убедиться в её благополучии.
Несколько раз, внося смятение и глухую зависть, появлялась запряжённая четвёркой английских лошадей карета, без гербов, но настолько внушительная, что сомнений в её принадлежности не оставалось. В этом экипаже Наннет с Марией отправлялись в Конфлан.
Мадам Аджани с ненавистью смотрела на бывшую кормилицу своей блудной дочери, ибо её саму, олицетворение добродетели, в замок принцессы крови не приглашали.
В течении трех лет заведенный порядок почти не нарушался. Время от времени разрыв между свиданиями отца и дочери увеличивался, но придворная дама герцогини своих визитов не отменяла.
В последнее время встречи Марии с отцом стали чаще. Она проводила с ним все больше времени, ей позволили провести в замке рождественскую ночь, и Наннет лелеяла надежду, что когда-нибудь отцу и дочери больше не придется расставаться.
Возможно, ее высочество будет настолько милостива, что позволит девочке жить в замке.
Почему, собственно, нет? Ведь прошло уже три года, а её отец, студент из Латинского квартала, по-прежнему оставался в фаворе. Герцогиня осыпала его знаками своей благосклонности и не похоже было на то, чтобы она собиралась его этой благосклонности лишить.
Наннет видела, в какой роскоши он живет, какие драгоценности украшают его одежду, какие шелка и кружева он носит. Подобное богатство ей и не снилось.
Она только не могла понять, почему он всегда такой печальный и бледный. Он оживлялся только в присутствии дочери. Будто она была единственной причиной его существования, была самой жизнью. Глаза его загорались, он улыбался, на щеках появлялся румянец.
Но стоило дочери от него оторваться, глаза выцветали, словно звезды в рассветном небе.
А ведь она, Наннет, помнит его веселым и жизнерадостным, проказливым студентом, который вместе с братом Мадлен, Арно, горазд был устроить какую-нибудь забаву.
Что же с ним случилось? Конечно, он потерял жену, и сын его родился мертвым. Но так на то воля Божья, вокруг десятки женщин умирают в родах.
У самого герцога Орлеанского жена умерла спустя год после свадьбы, рожая девочку. Тут уже ничего не поделаешь. Расплата за грех праматери Евы. А он все горюет и горюет, винит себя. Чего ж винить?
Ему выпал такой шанс, такая неслыханная удача. И у дочери судьба будет полегче. Так рассуждала Наннет, несчастная, бесхитростная женщина, рожденная в нищете и знавшая лишь непосильный труд в чужом доме.
Грех её осуждать, что она надеялась на перемену в судьбе девочки, надеялась, что она покинет мрачную обитель бабки, где её не любили, и навсегда поселится с отцом, а могущественная герцогиня Ангулемская позаботится о её будущем.
Но надежды не оправдались. Перестали появляться вестники с подарками, не явился лакей с деньгами. Мадам Аджани ядовито заметила, что мерзавца, вероятно, вышвырнули на улицу, где ему и место среди воров.
Наннет хотела ответить, что подобное несчастье принесет немалый ущерб делам мэтра Аджани, ибо деньги, доставленные из Конфлана, он вкладывает в торговлю с голландцами.
Но промолчала.
Она места себе не находила от беспокойства, и Мария все время спрашивала об отце.
Уже Великий пост подходил к концу, а от него не было вестей. Наннет вспомнила, как он стоял в тонком камзоле из темного бархата на дороге под ледяным ветром и смотрел им вслед. Глаза темные от тоски. В волосах – снежная пыль.
Да что же он стоит на этом ветру и себя не жалеет. Или он прощается с ними? Господи, как бы он чего с собой не сотворил! Она все чаще вспоминала о нем, и тревога ее нарастала.
Она не могла больше выносить неизвестность, и сама отправилась в Конфлан. Даже хозяйка не стала возражать. Поворчав, дала какую-то мелочь на дорогу.
До ворот Сент-Антуан Наннет шла пешком, мимо Бастилии и развалин Турнельского дворца. И только оказавшись за городской стеной, напросилась в повозку к торговцу вином. Он ехал налегке, бочонки были пусты, поэтому сразу согласился подвезти ее до развилки между Венсенном и Конфланом.
Там он её высадил, поехал в сторону королевского замка, а Наннет свернула на парковую аллею.
Загородная резиденция герцогини Ангулемской казалась странно заброшенной. Все окна закрыты ставнями, двор пуст, ни голосов, ни лошадиного ржания.
У Наннет сердце стало тяжелым как камень. Но она тут же попыталась объяснить эту тишину: герцогиня могла переехать в другую резиденцию, поближе к Фонтенбло; могла заскучать и остаться на время карнавала в Париже. Если Наннет задаст вопрос, то именно так и окажется.
Надо всего лишь спросить. Но кого? Наннет в нерешительности топталась во дворе, пока из дверей кухни не вышла пожилая женщина, прачка или посудомойка. Наннет робко приблизилась, чтобы задать свой вопрос. Женщина долго моргала, подслеповато щурилась, будто гостья, задавшая вопрос, имела внешность нечеловеческую и по этой причине вопрос ее звучал странно.
Наннет спросила, может ли она видеть господина Геро. Затруднений не должно было возникнуть, в замке его знали. Фаворита герцогини, особы могущественной и безжалостной, знали, как человека мягкого, добросердечного, готового всегда замолвить слово. Или даже добиться прощения.
Слуги за немногим исключением боготворили этого странного печального юношу, который не видел радости в свалившемся на него богатстве.
Да и сама герцогиня как будто оттаяла и стала более милостивой за то время, пока он здесь жил. Наннет не раз слышала эти разговоры на кухне.
Конечно, его считали немного чудаковатым, слегка блаженным, за все эти странности, но зависти он не вызывал. Скорее, наоборот, его жалели, а беззаветная любовь к дочери вызывала у женской прислуги умиление.
Ходили слухи, что первая статс-дама герцогини Анастази де Санталь, холодная как клинок, и столь же опасная, верна ему как собака.
Поэтому Наннет была несколько удивлена, когда встреченная ею женщина не ответила сразу. У нее изменилось лицо, она отвернулась. А у Наннет глухо стукнуло сердце.
— Нет его, — тихо сказала женщина.
— А где он?
— Далеко.
— Он уехал? Куда?
Женщина долго на нее смотрела. Потом смахнула что-то с шелушащегося, красного века.
— Туда, где всем лучше. Умер он…
Наннет застыла.
— Как умер? Когда? Он же еще… совсем молодой!
— А болезнь не различает, старый или молодой. От оспы он помер. Заболел сразу после Рождества. Тут бродячий цирк проезжал. Они, видать, и принесли заразу. Он, по доброте душевной, не то денег им дал, не то еды. Вот и подхватил. Кроме него, никто не заболел. Только он. Через три дня уже в беспамятстве был. Не узнавал никого. Любен, лакей его, рассказывал, что он в бреду дочку все свою звал, и жену покойницу… А тут как раз её высочество из Парижа вернулась. Ну и распорядилась… Его в лечебницу свезли. Там он и преставился. Царствие небесное и прощение всех грехов.
Наннет неподвижно стояла во дворе. Мартовский ветер срывал слезы с ее ресниц. Служанка давно ушла, а Наннет все не могла двинуться с места. Она не чувствовала холода. Она все еще видела их, юных, отвергнутых и влюбленных — свою маленькую Мадлен, подарок Господний, ее милую белокурую девочку, такую кроткую, такую нежную, и его, темноволосого, дерзкого и смущенного одновременно.
Наннет помнила, как пришла к ним тайком, после того, как они обвенчались, в крохотное жилище под самой крышей. Мадлен была на шестом месяце беременности, похудевшая, прозрачная, но счастливая. Она не сводила влюбленных глаз со своего мужа. И он отвечал ей тем же.
Они были совсем одни, от них отвернулись родители, у них не было денег, но от них исходил свет. Эти двое были как сошедшие на грешную землю звезды. Они покинули светлый, небесный чертог, чтобы принести в мир зла и отчаяния немного звездной пыли, которая осядет на помертвевших душах и возродит их.
Наннет сама ощутила, как в ее иссохшем сердце что-то пробуждается, что-то вспыхивает и швыряет животворные искры. Там, в комнате, кроме них, был кто-то еще, неведомый, могущественный. Наннет со страхом ощутила это необъяснимое присутствие.
И много позже, когда осмелилась разумом вернуться в тот миг, она с благоговейным восторгом узнала присутствующего.
Бог. Это был Бог. Господь был с ними рядом и оберегал, как оберегал Иосифа и Марию в пустыне египетской. Он шел с ними рядом, Он благословлял их.
А те двое, они были прекрасны. Когда Геро только появился в доме Аджани, Наннет по вполне понятным причинам не доверяла ему. Уж слишком он был красив! Неправдоподобно.
Такая красота больше приличествует принцам, чем бедному студенту из Сорбонны. Для невинной девушки прямая погибель. Он разобьет ее сердце.
Она хотела предостеречь Мадлен, защитить ее, но девушка не слушала. Она влюбилась. И потеряла голову. А с ней невинность и родительский дом.
Однако, тот, кому Наннет не доверяла, оказался столь же прекрасен душой, как был прекрасен телом. Не раздумывая и не сомневаясь, он стал мужем Мадлен. Он возился с новорожденной дочерью, он не спал ночами, чтобы заработать для них немного денег. Он был благословением и счастьем для Мадлен, ее ангелом-хранителем.
И вот его нет. Мария осталась сиротой. С трудом переставляя ноги, Наннет поплелась в город. Что же она скажет девочке?
Мария только и мечтает о встрече. Только и повторяет, что отец сказал, да что отец сделал. Мария не помнит матери, для нее есть только он, самый лучший, самый сильный, самый красивый. Бог, ступающий по земле. Для нее он не может умереть, для нее он бессмертен. Бедная, бедная девочка…
Она не поверит. Она будет смотреть в окно и ждать. Ждать. Она не знает, что такое смерть, для детского разума смерть непостижима в своей бесконечности. Мария будет верить, что он вернется, что он придет.
Но он не придет. Потому что его нет. Больше нет.
Вернувшись в город, Наннет долго бродила по улицам. Ей нужно было набраться сил, нужно было что-то придумать, какую-то ложь. Маленькие дети доверчивы. Их легко обмануть. Достаточно будет сказать, что отец отправился в дальние страны, чтобы привезти своей девочке диковинную зверушку или птицу, умеющую говорить. Кажется, он рассказывал Марии нечто подобное, о говорящих птицах.