Гвинелан любила вставать рано, когда небо еще не было расчерчено первыми лучами холодного серо-голубого светила. Темный прохладный сумрак, спящие стражники, не сотрясающие воздух своими пошлыми шуточками или скрежетом железок.
В эту ночь ей почти не спалось. Раз за разом повторялся кошмар: Дивейн, горячие губы, руки, слишком сильные, чтобы от них отбиться… девушка еще раз глубоко вздохнула, отгоняя столь реалистичные ужасы.
Широкий подоконник, всегда пустой, по прихоти своей хозяйки, принял в каменные объятья тонкую дрожащую фигурку. Укутавшись в одеяло, Гвен внимательным взглядом прошлась из стороны в сторону: возможно, она больше никогда не увидит этот замок, ставший ей домом и темницей, на три долгих года. Здесь она никогда не чувствовала себя в безопасности.
Ее родной город был совсем другим: несмотря на готовность к битвам и осаде, белые стены Эрмедала не казались такими угрюмыми, как серые гранитные глыбы Люберга; по изгородям с внутренней стороны росли гроздья винограда, вызревавшего в их южной части королевства и служившего лакомством для всех детишек, под окном замка был развит небольшой сад, где желтели груши, айва и фиолетовым носом садовника, выглядывали из-за блестящих масляных листочков огромные сливы. У парадных дверей, золотых, самих по себе, а не от пошлой глупой краски, выполненных из чесарского золотого дуба, в форме пушистых могучих львов, скаливших свои огромные пасти, росли розовые цветки линдара, растения красивого, но весьма ядовитого.
Мамушка-домохозяйка, любившая водиться с высокопоставленной девочкой, рассказывала, что в их землях линдаром часто травили своих неверных мужей: сначала рядом с тарелкой клали розовый, вкусно пахнущий цветочек, с намеком: «Я все знаю», а если муж продолжал свои похождения, то в следующий раз мог съесть супчика с линдаром. Маленькая Гвен слушала жуткие истории с ужасом, но каждый раз, увидев домохозяйку, бежала к ней обниматься и просила рассказать еще чего-нибудь интересного. Множество преданий, сказок и легенд – ощущение тайны, хрупкой гармонии и справедливости окутывали воспоминания о том счастливом детстве…
Гвинелан всегда удивлялась, почему такие опасные деревья растут прямо у парадного входа, не из-за одной же красоты! Разгадка оказалась печальной. Дядя говорил, что ее мать отравилась, чтобы избежать жестоких пыток и унижения. Отравилась линдаром, росшим столько лет в двух шагах от нее…
Гвен до сих пор не понимала, что значит: «спаслась бедная», – если ее мать не была ни бедной, ни спасшейся…
Перед глазами снова вставала картина того ужасного дня: белые стены города, почерневшие, после шести часов жутких боев, покрытые кровью, смолой и кусками отлетевшего мяса, выжженный черный сад, линдары, смоляными факелами розовевшие у разбитых в щепки ворот. Цветы – единственное яркое пятно, вянущие, на тлеющих стволах, они поражали своей неуместностью, будто их оставили стоять здесь специально.
Мать лежала на полу, на верхнем этаже. Комната с перевернутой мебелью, следы драки по стенам, стража, без единого живого места на теле, пол, равномерно покрытый слоем крови, напоминал адское озеро. На матери был чистый изумрудно-зеленый, расшитый золотом, халат, плечи были не на месте, а одна задранная пола обнажала изодранную кровавую нижнюю рубашку.
– До нее не добрались, – сказал дядя, заставляя плачущую девчонку смотреть и не отворачиваться, – и Гвен смотрела, смотрела во все глаза, представляя бездыханное тело мамы снова живым, замечая розово-зеленые пятна на щеках и шее, плохо вытертых грязными тряпками, брошенными тут же в углу. Мать не сама съела эти злосчастные цветы! Ее убили и переодели. Гвен смотрела на отравленную руками не врагов мать и задыхалась от осознания своей беды и того, что поделиться было совершенно не с кем. Так тринадцатилетняя девочка перешла под опеку своего дяди…
Шуршание вывело Гвинелан из печальных воспоминаний. Кто-то подкрадывался к восточной стене. Девушка схватила свой кинжал и сунула в ножны. Только что начищенное оружие придало уверенности, оказавшись на поясе, девушка предпочитала с ним даже мыться, с тех пор, как ее мать так удачно «избежала позора, отравившись линдаром», уступив трон хитрому брату, считавшемуся регентом, до свадьбы Гвен.
«Если они решили меня убить, или, Дивейн собрался ко мне в гости, – думала девушка, все-таки сомневаясь, с какой стороны стены слышался шум, – то, искать меня будут в покоях, а значит, самой спуститься и поглядеть – куда безопаснее!». Она, перекинув веревку, завязанную узлами через каждый ярд, слезла прямо босиком, как была. Ночная рубашка виднелась из-под коричневого льняного халата, не имевшего пуговиц, лишь завязанного поясом на запах.
Среди колючих кустов бруниски послышался звук сдвигаемых камней. Гвинелан уже хотела будить мирно почивавшую стражу, когда услышала еще один звук – стон бессознательного человека, стон мучений, никак не связанный с желанием проникнуть в защищенную крепость беззвучно. Довольно странно брать замок, громко постанывая при подкопе, тем более, таща за спиной раненного или вусмерть пьяного товарища. Еще один камень сдвинулся, сдвинулся легко, если так можно сказать, учитывая его вес, но лезжий не разбивал глину, служившую сцеплению булыжников в стене, а значит, камни были сложены так специально! Гвен еще раз пригляделась: эту стену она помнила такой все три года, значит, это не подкоп, а тайный ход…
Пока девушка размышляла, в дырке показалась черная грязная перчатка. Железные пальцы схватили еще один булыжник, размером в целый ярд и оттолкнули его внутрь. Появившаяся чумазая рожа не обрадовалась случайной свидетельнице и скривилась.
– Помоги его втащить! – приказал мужчина, с трудом протиснувшись через дыру, его доспех не был полным, как у стражи, (только кираса и налокотники, а все громыхающие детали были сняты), спереди сквозь смазанную черную краску виднелась блестящая золотая окантовка, а посередине, морда какого-то, еще непонятного из-за грязи, животного. Перед ней точно был рыцарь!
Гвинелан сунула руку в каменную нору, коснувшись локтем помогающего мужчины, и вдвоем они втащили тело в крепость.
– Чего сидишь?! – рыкнул подкопщик, – оторви кусок ткани и оботри лицо, он же задохнется сейчас! – и мужчина полез обратно, никак не комментируя свое внезапное появление. – Кудрявая голова, измазанная той же краской, что и кираса, сунулась в дырку обратно.
– Ты стражу-то собираешься звать, дурында?! Только тихо! Поняла? Мы окружены. Пусть ворота откроют через пятнадцать минут.
– Н-но, зачем? – девушка была в шоке, быстро соображая, что это все значит.
– Мне что, коня там оставить?! – рыкнул мужчина и привалил дыру огромным булыжником. Едва подтащив тело еще на один фут и, принявшись сметать землю с носа и рта раненого, Гвен услышала звук льющейся воды. А затем шлепок чего-то похожего на размокшую глину по камню. Понадеявшись, что у таинственного подкопщика с собой была фляга, и, на всякий случай, не принюхиваясь, девушка ушла в караульную, оповещать стражников.
К ее удивлению, ворота поспешно стали открывать, цепи, очень рискуя поранить руки, даже переложили промасленной тканью, чтобы не шуметь. Факелы зажигать не стали. Вид черных неосвещенных створок, распахнутых в самый темный предрассветный час, как в адову бездну, в темноту опасности и врагов, ужасал.
Едва расстояние между створками превысило три фута, как в замок влетел черный огромный конь, он беззвучно, даже не фыркая, пронесся во двор, заставив стражников щуриться и гадать – открывать ворота дальше, или уже не надо. Всадник черным рукавом стер краску с лица и махнул страже. Цепи подрубили, и ворота резко захлопнулись.
– Молодец, девка! – Одобрительным шепотом сказал рыцарь, поглядывая на черные босые ноги, выглядывающие из-под грязной ночной рубахи и халата, порванного на благие нужды заботы о раненых…
– Молодец, девка… – с угрожающим сарказмом, напоминающим по интонации стук падающей могильной плиты, подтвердил дядя, появившись из-за спины. – Позвольте представить вам мою племянницу Гвинелан.
Подкопщик секунду осознавал свою ошибку, затем, склонился на одно колено, приветствуя особу королевской крови, и, напрочь игнорируя ее дядю.
– Рыцарь духовного ордена Ливьеров, Алан Росланг, к вашим услугам. — Гвен, живущая в замке, как под арестом, ни разу не получала такого приветствия и немного удивилась. Сделав робкий неуверенный книксен, она подняла взгляд на дядю, тот был зол и черен лицом от гнева, не хуже разукрашенного путника.
– А теперь пошла вон, в свои покои! – рявкнул родственник и повернулся к рыцарю.
– Напротив, все это непосредственно касается ее. – Сказал Росланг, поднимаясь с колен и не очень-то выказывая уважение хозяину замка. – Мы окружены. Если вы, миледи, планируете предпринять рискованное путешествие в крепость Цевейг, то нам нужно выдвигаться в самое ближайшее время.
– Я со… – Гвен не успела высказать свое всестороннее согласие, как дядя стукнул огромным кулаком в деревянную дверь. Звук вышел громкий и глухой, как бреханье старого пса.
– Здесь я решаю! – пробасил дядя Трюдор и ушел, давая всем время привести себя в надлежащий порядок и подойти на утреннее совещание.
Утренний снегопад величественное и завораживающее зрелище: белые хлопья под музыку ветра кружатся и плавно опускаются в сугробы, чтобы слиться в единое снежное одеяло с остальными, ранее упавшими, снежинками. И есть в бесконечном танце снега своя магия, которую сложно описать словами, ее можно только почувствовать — и замереть, и смотреть, опасаясь даже собственным дыханием разрушить волшебную сказку падающих белых звезд. Только вот любоваться снегопадом и загадывать желания лучше всего из окна дома, на крайний случай из окна автомобиля, при условии что он не застрял где-нибудь намертво в сугробах. А вот когда бредешь, проваливаясь выше колена там, где, вроде бы, должна быть натоптанная тропинка, постоянно вытираешь лицо и глаза, залепленные снежной массой, и регулярно еще вытряхиваешь из горловины куртки непонятно как забившиеся туда льдинки — то ощущения совершенно другие. И они весьма далеки от новогодней сказки, рождественского чуда и зимней магии.
Разумеется Лялька водила машину и весьма лихо, но у них на семью была одна машина и пользовались ее те, кто ехал в город. У меня машины не было, но рулить немного умел. А у Лапулиного соседа одолжить транспортное средство не получилось — не потому что мужик пожадничал, просто его четырехколесная подруга взглянула на термометр, зябко встряхнулась, пофыркала и решила остаться в родном гараже вместо того чтобы пробиваться фиг знает куда по сугробам. В целом, я с ней был согласен — самому идти куда бы ни было перехотелось через двадцать минут, когда промокли ботинки и джинсы, и промерзли ноги, но до кольцевой еще топать оставалось километров пять или больше — ориентировался я плохо.
Лялька же светилась неподдельным энтузиазмом и всю дорогу болтала без умолку, впадая из одной крайности в другую. То она описывала грядущую встречу с драконом и как он будет превращаться, попутно дотошно переспрашивая как выглядит Дрэг, какая у него шкура, есть ли рожки и костяные наросты вдоль хребта, какого цвета глаза и чистит ли он зубы — вот, каюсь, но чистотой его клыков я как-то ни разу не поинтересовался. То категорически отрицая любое существование драконов как в современном мире, так и во времена мифов и легендарных подвигов.
— Скорее всего, ты все придумал, — Лялька повернулась ко мне и так и шла спиной вперед. — Я не говорю, что ты все наврал, но мне кажется, что ты просто надышался какой-нибудь гадостью в своем вагончике во время дежурства и тебе приглючилась всякая херня.
— Уга, а администрация общаги тоже глюков нахваталась? От моего дыхания, да? — я все же высунул нос из-под розового шарфа с поняшками, которым заботливо меня снабдила Лялька из своих подростков запасов. Проинформировав меня, что розовый цвет ненавидит с тринадцати лет. Мне же лично было все равно, что за омно на шарфике изображено, но был теплым и большим, и я жалел лишь о том, что в этот шарфик нельзя укутаться целиком.
— Я не отрицаю — парень мог быть, — согласилась Лялька. — И даже ог мог быть голым, и подобрал его ты в котловане, и память он потерял, а потом у вас все завертелось. И вообще, чтобы нравиться бабам не обязательно быть драконом и подманивать какой-то там неведанной хренью, достаточно просто быть смазливым на морду и обаятельным.
— Угу, — проворчал я, гадая чего же мне не хватает смазливости на морде или обаятельности на теле.
— Ну, я слабо представляю как вообще из человека можно слепить дракона, — Лялька так резко остановилась, что я в нее врезался — ну, шел ведь не поднимая головы и зажмурив глаза, а то ветер прямо в лицо. — Ведь разница веса, а куда девается лишнее, если он в человеческом облике и откуда берется добавочное: ты ведь говорил, что он как дракон размером с бытовку?
Лялька продолжала размышлять барахтаясь подо мной в снегу. Кое как мы поднялись, слегка отряхнулись — все равно снег валил так, словно намерился засыпать весь город со всеми его многоэтажками и чадящими машинами, чего ему два мелких путника в трех километрах от кольцевой — так на одну кучку снега.
— Я не знаю, но он при мне дважды или трижды превращался, — попытался сосчитать , запутался в количестве превращений. И вообще как их считать только из человека в дракона или и обратно тоже? — Бытовку развалил… да и как бы я могу выжить после падения из окна?
— Так ты сам рассказывал, что в мусор упал, — напомнила Лялька.
— Да на него я упал, и укусы я тебе показывал. И он сильный, покруче силачей, — чем больше времени проходило с момента ухода Дрэга, тем сильнее я сам сомневался в его существовании. Но прослыть вруном в глазах Ляльки тоже не хотелось. — Пошли уже, а то я и так в снеговика превратился и снаружи, и частично внутри.
Пока доплелись до кольцевой мы еще раз десять умудрились поспорить и переругаться насчет факта существования дракона и трактовки данного явления. Так что когда перелезали через ограждение дороги, я и сам пылал жаждой отыскать этого огнедышащего гада и подобно мифическому рыцарю совершить подвиг усекновения, дабы предъявить принцессе драконью голову.
Первым пунктом из Лялькиного списка были какие-то курсы — какие именно я благополучно прослушал, и так от девчачьей трескотни у меня ныло в голове, так что часть звукового фона я, дабы окончательно не свихнуться, пропускал мимо ушей. Автобус подошел удивительно быстро, хотя по расписанию он уже минут восемь как проехал, а следующий должен был прибыть через сорок три минуты. Лялька как только отогрела руки сразу полезла проверять новостную ленту и что-то стала помечать в своем списке, а я придвинулся к едва теплющейся автобусной печке и как-то незаметно заснул.
— Допрыгаешься! Сейчас тебя съем! — надо мной склонилась огромная черная морда и аппетитно облизывалась здоровенным розовым языком, которым легко доставала до носа, подбородка и торчащих в разные стороны рогов-бантиков. — Съем!
От моего вопля подпрыгнули все пассажиры и даже автобус вильнул. Проголодавшейся морды нигде не наблюдалось, зато надо мной нависала грозная Лялька, которая пыталась вытрясти меня из моей же куртки и орала, что мы из-за моих сновидений пропустили семь остановок.
Извиняться было бессмысленно, как и уповать на жалость — мол, замерз и ночью не выспался. Но по городу за медленно ползущим трактором, что под рутинный матерок долетающий из водительской кабины, разгребал с тротуара свежевыпавший снег и зазевавшихся пешеходов, идти было не в пример легче, чем через равномерно белое поле с приличной глубиной снежного покрытия.
Лялька несколько раз пробовала обогнать трактор, который не давал ей ускориться, но каждый раз возвращалась обратно: во-первых, путь перед трактором был устлан пластами снега, по которым особо не побегаешь. А во-вторых, чтобы обогнать тихохода следовало перебираться через сугробы высотой в мой рост.
Судя по яростным выражениям Ляльки на само мероприятие мы дико опоздали, на мое резонное, что нам нужно не само мероприятие, а собравшаяся на него публика и вообще можно лишь в щелочку поглядеть — все равно я не уверене,что мы отыщем дракона с первой попытки, Лапуля грозно заявила, что ей, может быть, интересно, как на таких курсах мозги юным девам промывают. И не ради щелочки, она полночи строчила эссе и смотрела подготовительное видео с этого курса, чтобы заполучить два халявных билета, пока я спал, как свин неблагодарный. С разгневанной девицей лучше не спорить, поэтому я согласился и со свином и с тем, что на том мероприятии мы побудем, пока самой Ляльке не надоест — обычно скучные лекции ей надоедали за минут двенадцать — так что не смертельно. Главное по новой не заснуть, а то после дороги в город и тряски в холодноватом автобусике дажепродуваемый сквозняком холл бизнес-центра показался жарко натопленной гостиной королевского замка.
Поплутав немного по идентичным коридорам, причем все встречаемые аборигены норовили затянуть нас хоть на минутку в свой офис и облагодетельствовать хоть фирменной ручкой, хоть пакетиком с логотипом, а из одного конференц-зала, куда мы заглянули проверить не там ли проходит наше мероприятие, мы вообще вышли дожевывая какую-то смесь для похудения и с упаковкой туалетной бумаги, которую нам сунули в руки в качестве прощального подарка. Смесь на голодный желудок показалась даже съедобной и вкусной, хотя по словам выступающей тетеньки ее вкус все худеющие должны были ненавидеть, но пить и не останавливаться, ибо тяжек путь к вершинам красоты. Мы с Лялькой переглянулись — лучше бы нас одарили еще парой баночек смеси, по крайней мере она была питательнее бумаги.
— Кажется, здесь, — Лялька недоверчиво прислонилась ухом к серой офисной двери. — Это последний зал, где сегодня проходят курсы, остальные мы уже проверили.
— Ну… или эти все закончили и благополучно разошлись, — вздохнул я. И тут же пожалел о своих словах — Лялька взъерошилась, крутанулась, видно чтобы мне высказать все, что на душе накипело, но вместо этого зачем-то меня полкнула в дверь. И та раскрылась, причем настолько быстро, что я не удержал равновесия и влетел в помещение, изящно затормозив на карачках прямо у ног лектора. — Мы так к вам спешили, — на автомате пробормотал я формулу, иногда спасавшую от гнева университетских преподов. — И я так рад, что мы наконец-то к вам попали…
— А я как рад, — лектор оказался бывалым, и он даже оскалился благоговейно во все свои три десятка зубов. И даже поднял меня с пола, хотя я далеко не субтильный паренек и как-то восторженно прижал к груди. — Я впервые вижу такого мужественного молодого человека, который бы сам отважился привести свою девушку на крсу пикапа. Разве вы не боитесь, что пройдя обучение у меня, ваша подруга станет еще более соблазнительной и захочет сменить своего партнера на более успешного, богатого, перспективного.
— А-а? Э-э-э… — оглянуться на Ляльку во время обнимания не получилось, но и выглядеть в глазах этого лектора таким придурком совершенно не горел желанием. — Это не я ее привел, а она меня. — Жалостливо завел я, тем более что отлично умею изображать страдания в любом виде и состоянии. — Я ее попросил, мне так не хватает знаний женского пикапа, а мне так хочется нравиться тоже…
Я ожидал, что все присутствующие дружно заржут, но вместо смеха услышал слова соболезнования, причем в голосах этих припершихся на курсах девиц не было и намека на иронию. Мне искренне сочувствовали, жалели, мотивирующе гладили по спине и ниже, и от всего сердца убеждали, чтобы я не расстраивался, ведь даже те люди, которые не такие как все и то имеют право на счастье.
— Девушки, мои дорогие! Надо помочь нашей подруге, — вдохновенно завел лектор, и аж засверкал своей улыбкой на всю переговорную, озаренный новой идеей. — Вы же знаете, чтобы чувствовать себя как девушка, надо и выглядеть как девушка. Посмотрите, кому что не жалко, чтобы создать новый имидж. А затем мы для нашей подруги повторим то, что прошли за эти два часа. Вместе мы сможем сделать ее счастливее.
— Лялька!!! — я собирался грозно протестовать, но вместо сурового вопля, который бы осадил вцепившихся в меня куриц, получился только визгливый высокий крик о помощи, который никто не услышал, даже та, кому он был адресован.
Или вырезать ржавым ножом образ соперницы из его сердца, чтобы заменить его на свой. Смею предположить, что таких в истории нет.
Я даже осмелюсь утверждать, что мы с Анастази первые из дочерей Евы, кто озаботился счастьем возлюбленного прежде своего собственного.
Ослепленная ревностью, Анастази могла бы наглухо замкнуть двери его темницы, оберегая лишь собственное право на его взгляд и прикосновение. Я же, в близкой по качеству слепоте, отвергла бы её участие, замкнувшись в самолюбивом молчании.
Я бы могла сделать вид, что не понимаю ее прозрачных намеков, ее вопросов, ибо по-прежнему испытывала настороженность и неприязнь.
Каждая из нас обороняла бы крепость гордыни, не вспоминая о нем, кого назвала возлюбленным.
Истинная любовь предполагает счастье того, кого любишь. Корчи наших самолюбий не стоят и минуты его страданий. Важен только он, любимый, бесценный, важны его покой, его улыбка и его счастье.
По дороге в часовню Анастази едва слышно осведомилась, правда ли, что мой лекарь владеет искусством восточных знахарей и способен излечить мигрень.
Я ответила, что правда. Мой врач, Джакомо Липпо, действительно много путешествовал, побывал в Дамаске и Александрии, обучался в каком-то высокогорном монастыре, кочевал с цыганами и ходил через Босфор на кораблях моего мужа Антонио.
Липпо не страдал предрассудками и учился у всех, язычников, безбожников, еретиков, евреев и даже у неверных, если эти люди обладали знаниями о природе и человеческом теле. За свою терпимость к еретикам и широту взглядов Липпо не раз подвергался преследованиям и со стороны коллег из медицинской школы в Салерно и со стороны святой инквизиции.
Его не раз арестовывали, он сидел в замке Святого Ангела и даже был приговорен к бессрочному заключению в одном из подземных казематов, но по счастливому стечению обстоятельств один из кардиналов курии подцепил дурную болезнь от венецианской куртизанки и ради избавления от позорной напасти готов был исполнять предписания не только еретика, но и самого дьявола.
По другой версии этим венерианским страдальцем был сам Папа Урбан, но Липпо отказывался вносить ясность, когда ему задавали вопросы.
Он говорил, что поклялся на Священном Писании сохранить имя пациента в тайне. И лучше ее сохранить, во имя спокойствия своего и слушателей.
Его кумиром был Парацельс, такой же отчаянный и бесстрашный воин науки.
Но сам Липпо время от времени называл себя малодушным, ибо воздерживался от публичных дискуссий с признанными авторитетами Сорбонны или Падуи. Он предпочитал заниматься врачеванием, не отвлекаясь на битву самолюбий.
За несколько недель нашего пребывания в Париже он уже успел заштопать парочку заядлых дуэлянтов, зашить несколько распоротых животов и вылечить от любовного бессилия племянника канцлера Сегье.
Вероятно, за те несколько часов, что прошли с нашего знакомства, Анастази навела некоторые справки и задала свой вопрос сразу, так ли искусен мой лекарь, как о нем говорят, едва лишь мы остались наедине.
Я не удивилась. Я сама только что размышляла о том, как бы устроить так, чтобы Липпо прибыл в Конфлан. Прибыть-то он мог, но как устроить его встречу с Геро?
Я всю голову сломала, ничего не придумала, пришла в отчаяние, воспрянула духом вновь, едва не расплакалась, как вдруг судьба подала мне знак.
Анастази ничего не пришлось мне объяснять. Я поняла ее сразу. Мой план был прост. Я притворюсь больной, для пущей убедительности у всех на глазах свалюсь в обморок, но от услуг Оливье, лекаря Клотильды, откажусь наотрез.
О моем неуёмном строптивом нраве уже немало сплетен и слухов. Возникнет еще один.
Сыграю правдоподобно, слезливо и шумно, так, чтобы Клотильда сочла за лучшее принять мои условия. Липпо прибудет в Конфлан, Анастази позаботится о том, чтобы он осмотрел Геро.
Придворная дама мрачно заметила, что особой трудности это не составит, ибо врач герцогини давно бессилен помочь ее тайному любовнику.
При этих её словах я ощутила холод между лопаток.
— Он… давно болен? – осторожно спросила я.
— Давно — ответила Анастази.
В её темных глазах мелькнуло что-то, будто мгновенная внутренняя судорога. Но лицо тут же застыло. Однако, она заговорила вновь. Отрывисто, с трудом, будто вырывала иглы из собственного горла.
— Не могу больше слышать, как он стонет. А этот коновал только кровь пускает…
Последние слова она произнесла едва слышно и взглянула на меня почти с ненавистью. У меня хватило благоразумия промолчать.
Наш с Анастази план оказался простым и удачным. Сразу после посещения часовни я с горестным драматизмом произвела жест, который подсмотрела у матери – приложила руку тыльной стороной ко лбу, а затем медленно осела на пол.
Получилось очень изящно. В то же время я думала, что истинное страдание не бывает красивым, и вряд ли Геро думал об изяществе и гармонии движений, когда валился с ног, ослепленный ударившей в висок огненной булавой.
Но притворство в наших благородных кругах принимают как должное. Никто не усомнится в подлинности, да и не сочтет это нужным.
Все выглядело вполне естественно. Я всё ещё страдаю от постигшей меня утраты: я лишилась возлюбленного и мое сердце все еще кровоточит.
До этой минуты пыталась сохранить хладнокровие, я держалась стойко, не позволяя заглянуть в истерзанную душу, но и мои силы не безграничны.
Я поникла будто цветок под порывом ледяного ветра. Меня немедленно доставили в отведенные мне апартаменты, и Клотильда, как заботливая хозяйка, предложила мне услуги своего врача, на что я ответила слабым отрицанием.
— Это всего лишь головокружение, дорогая сестра, это скоро пройдет.
Для начала мне предстояло разыграть мученическую непреклонность, сослаться на усталость, а уже ближе к ночи напугать внезапным ухудшением.
Эстер, моя горничная, девушка простодушная, обмана не распознала, а вот Катерина взирала на меня с недоумением. Но сочла нужным промолчать и, подыгрывая в спектакле, развела бурную деятельность.
Энергично обмахивала меня веером, так, что у меня волосы развевались, как при хорошем бризе, терла виски уксусом и, уже почти издеваясь, попыталась водрузить мне на голову бутыль со льдом. Пришлось незаметно ее ущипнуть.
Клотильда, обеспокоенная не то притворно, не то искренно, вновь предложила прислать ко мне врача, на что я закатила глаза. Это я тоже подсмотрела у своей матери, и голосом умирающей нимфы вымолила у нее позволение послать за моим собственным, ибо болезнь моя является такой редкой и непредсказуемой, что ее симптомы известны только тому, кто наблюдает ее много лет. Клотильда не возражала.
Я написала Липпо несколько строк, вплетя тайное слово, которое подтвердит его подлинность, а придворная дама, стоявшая у моей постели с каменным лицом, отправила письмо с нарочным.
Тайное слово понадобилось, чтобы не смущать лекаря диагнозом. Мигрень. Липпо мог принять это за розыгрыш, ибо я знаю о головной боли лишь по рассказам все той же матушки.
Я и прочими недугами, по счастью, не страдаю. Телесное устройство у меня до неприличия крепкое. Знатной даме не полагается обладать столь завидной выносливостью. Это удел простонародья.
А принцессе крови положено быть нежной, хрупкой, беспомощной и нервной. Липпо понял всё правильно. Он и не сомневался, что помощь требуется не мне, а кому-то другому.
Моя болезнь только ширма. За моим письмом кроется заговор, приключение, а он всегда был охотником до приключений.
Как Анастази удалось убедить Клотильду, я не знаю. Придворная дама пришла за Липпо через час после его прибытия в замок. Он усердно делал вид, что совершает лечебные манипуляции, а я делала вид, что скоропостижно выздоравливаю.
При этом мы вполголоса переговаривались на итальянском. Эстер выглядела обеспокоенной, а Катерина, как обычно, прикидывалась глухой.
Когда появилась Анастази, мы настороженно замолчали. Липпо отсутствовал довольно долго. Я едва сдерживалась, чтобы не покончить с комедией обморочной слабости и не вскочить.
В минуты беспокойства мне необходимо двигаться, во мне разгорается костер, источая тепло, и я вынуждена этот жар перераспределять, разгоняя его по конечностям. А если двигаться нельзя, то от жара, закупоренного в огнеупорной колбе, я чувствовала себя как на сковородке.
Придворная дама с холодной вежливостью поблагодарила меня за оказанную услугу.
Её лицо было таким же непроницаемым, как и прежде, но уже выходя из комнаты, она чуть заметно кивнула.
Зато Липпо едва сдерживался. Он как будто вдохнул слишком много воздуха, и от жадности не может выдохнуть. Догадки и предположения рвались у него с языка.
Но я предостерегающе нахмурилась. Приняла вид самый грозный, на что Липпо заговорщицки подмигнул. Как всякий врач, для которого не существует тайн ни в теле человеческом, ни в душе, он позволял себе некоторую фамильярность.
Я смотрела на него строго и одновременно нетерпеливо. Итальянец потянул паузу.
— Было плохо, но сейчас уже лучше. Думаю, сегодняшняя ночь пройдет спокойно.
Я прикрыла глаза. В присутствии горничной, да и мало ли каких ушей, я не могла позволить ему сказать больше. Будь мы одни, я бы выспросила все подробности. Но вынуждена молчать. Моя излишняя заинтересованность может быть опасна.
Липпо, без сомнения, это понимал.
— Я тут оставлю кое-какие лекарства — певуче произнес он, не уточняя для кого эти лекарства – И напишу рекомендации, как их принимать. Если действовать аккуратно и не нарушать предписаний, рецидива не будет. Во всяком случае, в ближайшее время.
Я метнула в его сторону взгляд.
— В ближайшее?
Липпо кивнул без всякой улыбки.
— Случай не простой. Болезнь запущена. К тому же лечение, применявшееся прежде, приносило скорее больше вреда, чем пользы. Слишком частые кровопускания, слишком много опия, а это истощает больного.
— Что же делать? – вырвалось у меня.
— Я могу остаться — осторожно предложил Липпо.
Увы, Анастази ответила решительным отказом. Клотильда не допустит чужого лекаря к своим тайнам. Она уже выразила недовольство и запретила давать ответы на какие бы то ни было вопросы.
Она любезно поблагодарила меня за участие и скупо упомянула о преданном слуге, который нуждался в помощи. Это объяснение оправдывает визит врача. Но если тот задержится, то истинный статус «преданного слуги» скрыть не удаться.
Тайный любовник. К тому же, на положении узника. В планы сестрицы не входило делиться со мной такими подробностями.
К вечеру того же дня Липпо уехал, шепнув на прощение, что рекомендовал больному утренние прогулки и даже выведал у здоровенного парня с белесыми ресницами, которому передавал лекарства, в какой части парка его господин предпочитает гулять. У развалин беседки.
Я выслушала с полным равнодушием. Это было искушение. Липпо, подобно демону — искусителю, бросил в постный суп праведника ножку индейки.
Я знала, что не должна его видеть, не должна с ним встречаться, знала, что подвергаю его опасности. Но соблазн был слишком велик. Это было приключение, настоящее, волнующее, без примесей.
Тут было все: тайна, опасность, преступление.
К тому же, Геро слишком отличался от всех мужчин, кого я знала прежде. В нем была тайна. А тайна всегда притягивает.
Как бы мне не хотелось выглядеть привлекательной в собственных глазах и оправдывать поступки вспыхнувшим чувством, главным мотивом был азарт. Я чувствовала себя вовлеченной в занимательную игру, в какую-то пьесу, вышедшую из-под пера Кальдерона или Лопе де Вега.
Я была действующим лицом этой пьесы, главным движителем сюжета. Я не могла устоять. И даже опасность, грозившая ему, воспринималась мной как некий театральный прием, позволяющий автору сделать представление еще более завораживающим.
Клотильда присутствовала за сценой, как тень предательски умерщвленного короля Дании, как зловещий черный дым, который будет струится сквозь мостки, вынуждая зрителей вскрикивать.
“All the world’s a stage, and all the men and women merely players…”
У Геро по моим представлениям тоже была роль. Так полагалось по сюжету.
Но Геро в пьесе не участвовал.
Он даже не знал, что это за пьеса. Для него Клотильда была отнюдь не бесплотной тенью, которая рассеется при первых лучах солнца, она была настоящей. И дочь его тоже была настоящей. И боль была настоящей.
Играть он не согласился. Я сделала попытку вычеркнуть его из списка персонажей. Когда попытка не удалась, ибо без него пьеса, да и сама жизнь, теряли смысл, я спустилась со сцены, чтобы из играющей стать живой.
Именно тогда я впервые отправилась к загородному замку сестры, чтобы увидеть Геро. Была зимняя ночь, и сама поездка была безумием, полетом сомнамбулы. Замеченный в окне силуэт мог принадлежать кому угодно.
Но я тешила себя надеждой, что это был он, что он тоже ждал меня и тайком вглядывался во тьму. Я не желала принимать аргументы рассудка: он не ждет меня, ибо я промелькнувший призрак, скорее опасность, чем награда.
Я слишком увлекалась поэзией и слишком часто посещала лондонский «Глобус».
«Встань у окна, убей луну соседством, она и так от зависти больна…»
Поиграем в Монтекки и Капулетти.
Я бывала в том парке и днем. К счастью, у меня хватило ума не гарцевать на глазах у прислуги. Я подъехала со стороны леса и видела издалека развалины беседки.
Потерявший листья дикий виноград был похож на рыбацкую сеть. Геро у беседки не было. Уже в Париже я размышляла о том, как послать ему весточку, как напомнить о себе. Трудность вставшей передо мной задачи только распаляла.
Тут были и азарт, и жажда приключений, и зов самолюбия. Были любовь и тревога.
Подозрение, что прежде всего я хочу одержать победу над Клотильдой и совратить ее любовника, я решительно загнала на задворки разума, но окончательно не уничтожила.
Обиду и зависть в небольших количествах бросают в огонь подобно пороху, чтобы раздразнить пламя.
Темная комната, бледное лицо на подушке… Закрытые глаза, исколотая рука, фиксаторы… Прозрачная капельница, нависшая над постелью…
— Ну что?
Тиффани, сидевшая рядом с Сэмом, покачала головой:
— Все по-прежнему. Бредит. Только шепотом. Даже на землетрясение не очнулся.
Дин замер:
— Землетрясение? – переспросил он очень спокойно.
— Ну да. Балла 4? Или 5? Я хотела отстегнуть его от постели и вывести, но оно быстро кончилось. Только потрясло минутку и все. Даже капельница не сдвинулась… А где шериф?
— Бред заразен, — хмыкнула гарпия. – Уже землетрясение мерещится. Не было никакого… О! – пристальный взгляд колючих глаз выцепил растерянное лицо Дина. – О!… Хм… Значит, землетрясение?
— Может, обсудим это позже? – предложил Дин, — Например, после лечения?
— О, кстати, а что сказал Теренс? Что с Сэмом?
Дин скривился, как от зубной боли, Мильда зло оскалилась:
— Как и думали. Алкогольное отравление плюс самодельная «сыворотка правды». Парню повезло, что он сразу концы не отдал! Фармакологи непризнанные! Клинический идиотизм, типичный для мужских особей в период…
— Ой… – девушка сочувственно покосилась на Сэма. Эти пятнадцать минут наедине с ним были очень… странными. Парень метался на постели, то пытаясь с кем-то подраться, то пробиваясь на помощь Дину, то бормоча какие-то латинские строчки… А от горького «Я виноват…» у нее упало сердце… Как и от справки о происхождении вендиго-людоедов, озвученной очень деловым тоном. Ей бы очень хотелось спросить, насколько его бред правдив? Неужели на свете и правда бывает такое? Вампиры? Демоны? И Дин с ними сражается?
Ей вдруг стало холодно от мысли, что он может уйти и… и что? Увидит она его когда-нибудь? Она знала, сколько ей осталось – год. Примерно год… А ему? Он проживет этот год?
— Мисс Харпер… — начал Дин
— Миссис Эриксон! – поправила бывшая мисс. Но тон был уже не тот «Снять-скальп-потом-задавать-вопросы!». Почти мягкий тон. Как у сытой гарпии.– Что?
— Он поправится? То есть… когда он поправится? Мы… торопимся.
Мильда повернула голову… и о господи! Нервы охотника – закаленные канаты, но когда тебе пытается строить глазкивот такое, то даже самообладание Винчестеров может дать сбой! Дин автоматически выдал в ответ улыбку «Ты-очень-славная-крошка-но-сейчас-не-время-жаль», стараясь, чтоб она вышла не слишком затравленной. Кончится когда-нибудь эта дикая ночка?
— А вы не торопитесь! – Мильда ткнула в капельницу какой-то шприц и хищно усмехнулась, — Тифф, ты не против, если мы немножко повоспитывали твоего муженька? На будущее?
— Он живой?
— Вполне. Подержи вот это. Неудобно без сестры…
— А что ты с ним сделала?
— Не совсем я.
— Мы заставили его принять собственное лекарство, — признался Дин. Он прислонился к стене, стараясь не показывать, как ему паршиво. Голова и тело словно спорили, кто из них будет болеть сильнее. Добавьте тошноту с головокружением и получите состояние «Винчестер после охоты» От того, что на этот раз охоты не было, легче не становилось. Охота на охотников…
— О! – Тиффани понимающе кивнула, — Ну… нельзя сказать, что Теренс не заслужил. Пойду посмотрю на него.
— Теперь отвечаем на твой вопрос, — Мильда вдруг двинулась на Дина. Так целеустремленно…- Поправится он, не волнуйся. Только кровь приведем в порядок и немножко подпитаем. Ничего страшного.
Не страшно? Она почти загнала его в угол!
— Сколько времени? – Дин заставил себя не двигаться – ну не шарахаться же от девушки! Даже если она распускает руки. Главное – Сэм, и надо…
— Ложись сюда, — костлявый палец ткнул пальцем в … в кушетку?
— Что?
— И раздевайся.
Переутомленное сознание истолковало это предложение по-своему, и Дин отшатнулся:
-Эй, слушайте…
Гарпия раскрыла рот… но в этот миг в коридоре послышался топот…
— Теренс сбежал! – влетела в кабинет Тиффани.
Она растерянно застыла посреди огромного помещения, больше напоминающего сцену в театре или концертном зале. Яркий, слепящий белый свет бил в глаза, не давая рассмотреть происходящего. Ткань платья путалась в ногах и бегущая на автомате от пинка Мила запуталась в ней, споткнулась обо что-то и едва не упала, вовремя успев схватиться за что-то высокое, оказавшееся охранником. Тот легко отцепил тонкую девчачью руку от своего ножного доспеха и подтолкнул к центру зала, от чего девушка снова запнулась в беге.
Откуда-то послышался звонкий хохот. Мила проморгалась слезящимися глазами и вдруг осознала — она действительно в зале. И там, на зрительных местах — множество народу разного цвета и вида, рассматривающих ее. Живая, колышущаяся масса, разговоры, шепотки, периодические выкрики… Все это слилось в невероятный гомон, действовавший на нервы.
Гомон стих только после громкого стука палкой об пол каким-то неизвестным доброхотом. И тот час же прозвучали слова на певуче-рычащем языке.
— Его Темнейшество Повелитель империи демонов Аркал Аэр Цет! — рявкнул церемонимейстр и с поклоном поспешил убраться с дороги чересчур активного Темнейшества.
Мила вздрогнула — быстрым шагом к ней шел высокий и страшный человек… Точнее, не человек. Широкие коричневые крылья за спиной точно давали понять — человеком это существо не является. Демоны… Мила тихо охнула от осознания этого. Она в руках демонов и одному богу известно, для чего ее сюда притащили. Может, как ценный экземпляр?
Но ее радость быстро развеялась, стоило полу загудеть и подняться вверх каменному алтарю. Девушка вскрикнула и закрыла рот руками — ее принесут в жертву! Большой квадратный алтарь, какие-то одетые в простыни демоны тащили стол… с инструментами, наверное… Она едва не хлопнулась в обморок — становиться жертвой иномирных демонов не хотелось совершенно.
Аркал взглянул на зашуганное создание, так и источающее волны сладкого ужаса, и сдержался, чтобы не ударить дуру. Она получает высшую милость, многие демоницы мечтают быть на ее месте и готовы рвать глотки и идти по трупам, чтобы возлечь с Повелителем. А это недоразумение трясется от страха перед свадебным алтарем.
Он сграбастал человечку за руку и встряхнул, заставив стоять прямо. Та давилась слезами и размазывала красивый макияж. Ну и ангелы с нею, пусть ревет. Бестолковая выполнит свое предназначение и пусть хоть сдохнет.
Мила никак не могла взять в толк, зачем этот странный демон с нею возится. Но тут алтарь засветился, девушка повторно зарыдала, упираясь ногами и не желая идти за тащившей рукой. Ее грубо швырнули под алтарь, демон вытащил огромный кинжал с крупными прозрачными камнями на рукояти и резнул сначала свою руку над алтарем, дал стечь крови, а после порезал Милу, выдавливая огромной лапищей ее застывшую кровь на каменную плиту.
Где-то запели послушники, ритуальную песню подхватили и женские голоса, кто-то зашептался из зрителей. Аркал удовлетворенно наблюдал за впитывающейся в алтарь кровью и только после того, как упала последняя капля, отпустил свою будущую жену. Брезгливо вытер после нее руку. Мерзость какая — а еще предстоит закреплять ритуал и исполнять супружеские обязанности.
На трясущуюся и белую девушку Повелитель надел браслет, закрывший место пореза на запястье, и знаком указал — делай тоже самое. Увы, дура пребывала в глубоком шоке, а бескровные губы едва шевельнулись. Чтобы не нарушать ритуала, один из демонов-послушников подал дрожащей девушке обручальный браслет с того самого обитого красной тканью столика, но бедняга выронила его из рук. Плохая примета…
— Да ангельское ж отродье! Надень этот браслет мне на руку! — взревел Аркал и ткнул запястьем правой руки под нос Милы. Девушка шарахнулась от чужого запястья, как от смерти, запнулась на ровном месте, взмахнула рукой и нечаянно перевернула пустой столик.
Кто-то в зале хихикнул, но его тут же заткнули. Таинство свадебной церемонии рушилось на глазах. Милу схватили двое послушников, один поднял браслет, вставил в руку несмышленой так, будто она была маленьким ребенком, и ее рукой надел браслет на собственного Повелителя. На памяти храмовых послушников такой свадьбы не было еще никогда…
Браслеты засветились ровным золотым светом, впитали остатки крови своих носителей и заживили раны. Ритуал считался почти завершенным. Мила с удивлением и ужасом смотрела на золотую ровную широкую полоску, намертво вцепившуюся в ее запястье. Браслет был больше, она точно помнила, но сейчас он вжался, подстраиваясь по руку хозяйки. И больно колол кожу, будто прорастал куда-то внутрь ее тела. Девушка всхлипнула и попробовала снять украшение. Один из послушников хлопнул ее по руке, мешая попыткам и что-то тихо залопотал.
Повелитель поклонился своим подданным и злобно зыркнул на человечку — испоганила всю свадьбу, стоит, трясется ни живая, ни мертвая, бледная и холодная, как рыбина. Проклятье, он ее уже ненавидит! И отомстит этой гадине за свой позор, очень скоро отомстит… Он пожалел, что нельзя воскресить, а потом еще раз убить проклявшую его. О, с каким бы наслаждением он вырывал ее внутренности снова!
— Ну зачем?! Зачем ты спросил у меня именно это?! Ведь ты мог спросить что угодно. Есть ли Бог? Как излечить СПИД? В конце концов, ты мог спросить выигрышную комбинацию какой-нибудь лотереи? Но тебе нужно было узнать время! Время! Тьфу!
Он был чокнутый. Это стало ясно сразу. Я встал и пересел на другое место. Благо в общем вагоне нас было лишь двое. Но мужичок оказался настырным.
— Нет уж! Теперь постой! — со странным злорадством процедил он сквозь зубы.
Он последовал за мной, сел напротив. Уже не имело смысла шуршать фантиком вежливости, и я сказал, что думал:
— Мужик, чего тебе надо?
В выражении его лица ничего не изменилось. Он по-прежнему смахивал на сумасшедшего.
— Ты спросил, и я не имею права не ответить, — сказал он. — Сейчас четверть седьмого.
— Спасибо, только что-то ты напутал. Поезд выехал в половину седьмого, — ответил я.
— Да, но десять минут назад мы пересекли часовой пояс. Потому сейчас снова седьмой час. И я просто не могу что-то напутать. Потому что знаю ответы на все вопросы.
— Если ты знаешь всё, то почему на тебе потёртые кроссовки, а не туфли от Гучи?
— Сынок, я не сказал, что знаю всё. Я лишь знаю ответы на все вопросы. Сейчас я узнал сколько времени. Вчера — как пройти к площади Победы. Разве мне надо это?
Похмелиться ему надо. Я так подумал.
— Хоть бы один спросил: «Ты не знаешь, как тебе разбогатеть?» или «Когда ты, наконец, сдохнешь?». Но все спрашивают только про себя. Или всякую ерунду, как ты.
— Хорошо, всезнайка. Ответь тогда, какой номер билета выиграет в лотерее «Счастливчик» на этой неделе.
Он иронично усмехнулся:
— Слишком поздно. Ты уже задал свой вопрос. И больше я тебе ничего сказать не могу. Только один вопрос. Этот ограничитель мне не переступить.
— Как жаль, — с сарказмом протянул я.
— Тебе смешно. Не веришь. А я не буду тебе ничего доказывать. Я могу ответить на любой вопрос каждого, но только не на свой. И это мой крест. Ненужное, бесполезное знание.
— Так попроси кого-нибудь спросить тебя о том, что тебе надо.
— Бесполезно. Вопрос из чужих уст, он всё равно останется моим.
В вагон ввалился парень в косухе на голое тело. Неожиданно он подскочил ко мне и прижал к шее ножик.
— Деньги гони!
«Просто дебильный какой-то день»,— подумал я. Чокнутый мужик напротив меня и вовсе рассмеялся.
— Тебе смешно, придурок! — крикнул грабитель и перескочил к нему. — Я кажусь тебе смешным?!
— Твою мать… Да.
Остриё ножа полоснуло по шее старика. И человек, который знал ответы на все вопросы, умер.
Я сбросила босоножки и забралась с ногами на диван. Хотелось лежать, не шевелясь, без всяких мыслей и чтоб никто не беспокоил, но увы. Присланный кристалл слабо светился, интригуя и не давая возможности расслабиться. А женское любопытство сгубило уже не одну почтенную даму, уж что говорить о юных и молодых леди…
Мы как раз закончили строительство городка для вновь прибывших демиургов. Они нам помогали, как могли, но основная работа все же свалилась на плечи принимающей стороны… Драконы молодцы, не подкачали. И демиурги тоже. Отгрохать средней величины город за несколько часов это подвиг, однако… Зато теперь, случись что, господа демиурги могут спокойно помахать ручкой, собрать котомки и с легкой душой занять свои дома. До Академии рукой подать, еду и предметы быта мы переправим сразу же. А остальное сами себе сделают, не маленькие…
Любопытство пересилило и я все же взяла в руки кристалл, активируя его и перенося изображение на экран.
«Шеврин и Шеат замерли у огромного зеркала. Даже не сразу узнала, где это. На Шаале, в нашем доме. Смогла определить только по растительному орнаменту на стене – строили с помощью эльфов и те расстарались от всей души. Ишь, куда забрались мои парни.
— Посмотри на себя, а теперь на меня, — говорит Шеврин и картинно поворачивается к зеркалу, демонстрируя мускулы. Второй рукой дракон повернул тощую тушку Шеата носом в зеркало, для большего внушения видимо. – На себя, а теперь на меня. Как думаешь, кого выберет Олла?»
Я заржала, как лошадь. Так вот как он решает проблему голодовки юного поколения! Шеврин намеренно вызывает ревность у Шеата, чтоб тот ел и старался соответствовать своим прежним, как в прошлой жизни, габаритам, которые милостиво показывает дракон смерти на себе.
В принципе, все верно, ведь Шеат от нефиг делать вбил в свою дурью голову, что темный пришел забрать меня, раз уж с моей параллелью не вышло ничего. И все бы ничего, да только сам Шеврин держит со мной дистанцию и ближе, чем на метр, не подходит. Пусть, привыкнет. Обидно, конечно, почесать эту пушистую башку и позаплетать косы охота, но на нет и суда нет. А больше у меня в его сторону никаких мыслей и не возникало.
Тем временем кино продолжается. Драконы долго морочат друг другу головы, но в конце концов Шеат психует и начинает запихиваться всем, что нашел на кухоньке. И ведь правда шикарно смотрятся вместе, заразы! Шеат с серебристой косой, в неизменной белой рубашке, набивающей мне оскомину и в белых штанах (серьезно, он в таком виде ходит на стройку, в спортзал, на кухню и даже спит в такой же пижаме, только в мелкий желтый рисуночек). И Шеврин в черном прикиде, с черной густой косой с легкими искорками седины (как рано-то!). Разительный контраст, есть чем полюбоваться.*
***
Мы познакомили Шеврина со всеми мирами и с происходящим в этой реальности бардаком. Дракон долго изумлялся способу сбора потеряшек:
– Неужели так просто? Пришел в черную пустоту и бери, кого хочешь?
— Не совсем… Некоторые успевают раствориться и исчезнуть, некоторых съедают наши озабоченные. Ну а некоторые достаются нам, — развела руками я.
— Напомни еще, что они умирают для своего мира и уже никогда не смогут вернуться обратно, — добавил Шеат, поддерживая очередного пушистого жителя какой-то помойки.
Этих самых пушистиков мы собирали часто. В их мире был тотальный армагеддон из-за людей (самая неуживчивая раса), большинство народу гибло достаточно кошмарным способом и работенки у нас было непочатый край. Община пушистиков, похожих на человекообразных кошек, собачек и зайцев всех цветов радуги**, постепенно разрасталась в Приюте, как в самом похожем на их родной мир.
Шеврин дивился и дичился поначалу, но вскоре привык и стал помогать с попавшими в черную пустоту существами. Втянулся в интригу, как и Син. Этот фиолетовый красавец вообще предпочитал устроить квест – собрать потеряшек, поселить на время в каком-то мире, а после приходить ко мне с любопытным вопросом: «Угадай, где?». И бегай, ищи, где они, а это та еще задачка.
А еще мы познакомили дракона смерти с новым главой Совета. Жаль только, ничего вразумительного от этого блондинчика узнать не удалось. Врачи выявили у него дивную амнезию, парню отбило память на уровне примерно девяти-десяти человеческих лет и он искренне считал себя ребенком. В остальном же подлечился, отъелся и выглядел как здоровый, вполне годный для работы демиург.
Мы перевели его временно в Академию до того момента, пока не вспомнит все. Хотя лично я сильно сомневаюсь в простоте этого дела. Если его память похитил тот, который сейчас мастерски играет главу Совета, то не остается ничего другого, как ждать подходящего момента и натыкать демиургов носом. Но сначала надо довести до ума этого красавца.
В процессе поиска информации по главе выяснилось следующее: зовут нашу прелесть Астораль, точный возраст установить не удалось, в разных источниках даты сильно расходятся, собственная жена его чуть не убила, вдолбив в грудь супругу точно такой же камень безумия…
Я тихо перелистнула досье и грустно взглянула на абсолютно довольного жизнью блондина. Он совместно с прочими обитателями Академии пытался что-то создавать, это что-то получалось абсолютно несуразного вида, дитятко обижалось и звало ближайшего разрушителя убрать пакость. Все бы ничего, но дитятку-то уже хрен знает сколько тысяч лет.
Но возвращаемся к нашим баранам. Хорошенько покопавшись в библиотеке демиургов, удалось найти нечто интересное: супругу дражайшего главы, судя по всему, убила их же совместная дочь. А после отдала свою жизнь, чтобы убрать безумие с родного отца. Вот только последствия безумия оказались тяжелее, чем думали поначалу и глава Совета стал выдавать такие идеи и законы, что просто ушатаешься…
Шеат стащил мелкого демиурга с дерева и вручил какому-то драконенку, чтоб счастье не потерялось. Здесь, в саду при Академии, хорошо думается и читается, жаль узнать абсолютно все нельзя. К примеру, мы уже никогда не узнаем, где добыла камень безумия супруга главы, почему она так поступила с мужем и многое другое. Зато можно примерно высчитать момент, когда главу подменили. Скорее всего это произошло, когда он был выбит из колеи и не ожидал нападения. Возможно, вскоре после удаления камня, это самый подходящий момент.
Ну действительно, не верю я, что мощный, старый (по паспорту, грубо говоря) демиург позволит так запросто превратить себя в тщедушное тельце в саркофаге. Взять его нахрапом не получится, даже сейчас ощущается в нем целое море силы, а если прибавить к силе знания и многотысячелетний опыт выживания в любых условиях – от болота до Совета с этими властолюбивыми крокодилами… получается очень крепкий орешек. А значит, что поддельщик все очень точно рассчитал. Вполне можно допустить, что жена нашего Астораля была его подельницей или вовсе действовала исходя из каких-либо общих интересов. Ведь ничто не способно так ослабить демиурга, да и вообще любое живое существо, по правде говоря, как камень безумия…
Тут есть над чем подумать.
— Мы закончили осмотр Академии и кажется, уважаемому дракону есть что предложить, — возле меня появился Тэвлин в компании Шеврина.
Дракон сморщился и объявил, что с этих самых пор постарается выделить время и обучать искусству боя сих несчастных созданий, именуемых демиургами. Поскольку выразился он очень матерно, то его точную фразу приводить не буду.
Кадры хроники — усиливающееся движение фашистов в Великобритании. Партия неогуманистов одержала уверенную победу на выборах в парламент. Лозунг «Земля для людей!» становится все более популярным. «Они должны знать свое место! — сказал на слушаниях в первом чтении билля о правах меньшинств председатель партии гуманистов лорд Четтерлей».
***
смена кадра
***
Борт будущего Бейкерстрита (пока еще дирижабль носит имя «Королева Мария»).
Ватсон гоняет по лаборатории летающую мышку — неудачный эксперимент с кейворитом, три сдохли, одна летает. Загоняет ее в клетку.
***
смена кадра
***
Взвод молодых фашистов нападает на Киру.
1 фашист:
— Бей ирландцев!
2 фашист:
— Она наверняка комми, бей!
3 фашист:
— В Пекло ее!
Мимо проходит Тони Аллен.
Тони:
— Бить девушку?! Всей толпой?! Вы позорите свою форму!
Ввязывается в драку, отвлекает на себя внимание большинства, Кира убегает.
Фашисты переключаются на Тони. Он отступает, прижимается спиной к стене. Сопротивляется и даже побил парочку, но понятно, что скоро его сомнут. Тут рев моторов, визг покрышек — возвращается Кира с толпой докеров-коммунистов на моноциклетах. Избитых фашистов перекидали в Темзу, Тони провожает Киру до дома.
***
смена кадра
***
Борт Бейкер-стрита (пока еще «Королевы Марии»).
Ватсон с Холмсом курят на галерее. Видят, как мисс Хадсон с Картрайтом возвращаются с утреннего собрания прогрессивной молодежи, о чем-то горячо спорят, оба очень довольные.
На галерею выходит Капитан Коул, смотрит скептически вверх на баллон.
Коул:
— Что-то наша королева совсем одрябла, бока обвисли и задом чуть ли не по земле елозит. Надо бы эта, вздуть ее как следоват!
Ватсон смущенно переглядывается с Холмсом.
Ватсон (в пространство):
— Мне кажется, нашу яхту следует переименовать. Ну, хотя бы… в Бейкер-стрит. Как-то привычнее, не находите?
Заходят внутрь, из подсобки с ними здоровается Картрайт — он распечатывает утренние газеты на паровом принтере, скоро будут готовы. Сетование Ватсона на изменившийся мир.
Ватсон:
— Даже газеты нынешние горячи вовсе не потому, что их прогладили утюгом, чтобы не пачкался шрифт.
Картрайт приносит газеты, мисс Хадсон — кофе.
Статья о зеленых метеорах над Ламаншем — Не новое ли нашествие?. Ватсон в скепсисе.
Ватсон:
— Не надоело пугать народ?
Посыльный приносит корзину роз, без открытки, но все уверены, что это для мисс Хадсон. Она сама возмущена, обвиняет Картрайта, он извиняется, рад бы, да не догадался.
Картрайт:
— Это наверняка тот твой шелудивый песик!
Мисс Хадсон:
— Гери не мог меня так оскорбить!
Картрайт:
— Да у него просто денег таких сроду не было!
***
смена кадра
***
Германия.
Букет из 100 роз — символический дар благодарной общины моро своим благодетелям. Выступление доктора Лея на открытии нового благоустроенного коттеджного поселка для моро, построенного на месте бывшей цыганской деревни. Доктор Лей торжественно объявляет, что с сегодняшнего дня пищевое довольствие лояльных моро увеличивается в два раза благодаря неустанным заботам его коллег, докторов Моро и Менгеле. Моро-вегетарианцам же будет вдвое увеличена порция бобовой похлебки.
Восторги, рукоплескания, докторов несут на руках перерезать ленточку. На входе в городок реют нацистские флаги со свастикообразной черной М из перекрещенных сабель.
***
смена кадра
***
Борт Бейкер-стрита.
Морзянка от Майкрофта — срочный вызов в доки.
Холмс (всем):
— Картрайт, пойдете с нами, мисс Хадсон останется за старшую.
(Ватсону тихо) — Там массовое убийство, лучше ей на это не смотреть.
***
смена кадра
***
В доках — разговор с пьяным служителем на пороге ангара. Возмущенный Лестрейд.
Служитель:
— Ровно сто! Дохлые все, я видел, вот так и валялись, точно вам говорю! И у всех в затылках по дырке! Сами смотрите, сколько кровищи натекло с марсианцев этих!
Лестрейд:
— А куда они делись?
Служитель:
— Да понятия не имею! Вы полиция, вы и разбирайтесь!Я только на полчасика и отошел, констеблю стукнуть.
Пустой пакгауз с огромной кровавой лужей.
Поиски в Темзе ничего не дали.
Ватсон:
— Куда могли за полчаса пропасть трупы ста мертвых марсиан? Это же не тараканы!
Никак не могут найти хозяина склада — он несколько раз перепродавался.
Холмс принюхивается к крови.
Холмс:
— Странный запах.
Лестрейд (отмахиваясь):
— Так марсианская же!
Холмс (оскалясь):
— Я знаю, как должна пахнуть марсианская кровь. А эта странная…
Пока никто не видит — макнул палец, лизнул. Ватсон в шоке.
Ватсон:
— Что вы творите?
Холмс (невозмутимо):
— Анализирую. Очень интересный привкус.
Полицейский дагеррограф сделал снимок из-под потолка — кровь размазана буквой W, знак рипперов — реваншисткой террористической организации марсиан. Раньше они нападали только на людей.
Из резервации привезли переводчика (хорошо бы вместе с послом, спрутом в цилиндре и бабочке, но можно и одного, спрут может оставаться и за кадром). Когда увидел знак — захихикал, сказал, что рипперы допрыгались, такого им не простят, свои же уничтожат.
Пояснил, что здесь было три марсианских семьи, а служитель, наверное, обсчитался на одного. Семья марсиан всегда состоит из тридцати трех особей, всегда, исключений нет. Есть свободные, из них набирают новых членов в семьи, если кто гибнет, но семей с другим количеством членов нет. Только тридцать три. Сторож скорее всего обсчитался на одного — тут было три семьи. А голова к голове они всегда спят, это сторож правду сказал.
Холмс осмотрел склад, особенное внимание уделил трубам под потолком.
Холмс:
— Странный разбрызгиватель, который не соединен с водопроводом, а выходит просто на улицу и там обрывается заглушкой. Отсутствие окон, странные двери — пакгауз можно закрыть практически герметично.
А Велена тем временем гналась за неправдоподобно быстрой некроманткой. В том, что сие нечто и есть тот самый выродок… она искренне сомневалась. Мысли, к которым она имела какое-то время доступ, были абсолютно не женскими и говорили о нехилой такой склонности к некрофилии.
Впрочем, Велена, достаточно быстро поняв, что эта мандавошка перекрашенная пытается завести ее в ловушку, со вздохом развернулась, припуская обратно. Чтобы в следующий момент поймать на доспехи не сложные, но обидные, по идее, чары. Собственно, чего и требовалось доказать… Эта стерва не делала, как остальные идиоты, она целенаправленно корчила из себя перепуганную курицу, загоняя в ловушку. И Велена попадаться не желала. Она и так понимала, что ушла слишком далеко, бросив на том дереве Марью.
В спину ударилось ещё одно заклинание, а следом просвистела стрела, уклонилась от которой Велена почти играючи. Начинали шуршать листья. Со всех сторон. И Велена замерла, понимая, что если побежит обратно, приведет ораву нежити к Марье. И этого ей тоже не хотелось. Очень.
— Интересно, ты так уверена в себе? Или такая дура?! — наконец подала голос некромантка, здорово осмелев, когда из лесной чаши вышли несколько облезших зомби-волкодлаков, два тощих типа в тех же балахонах и троица вооруженных дубинами утопленников. Запашок на крохотной прогалинке, находящейся невдалеке от виднеющейся в зарослях стены того самого искомого домика, стоял самый что ни на есть некромантский.
— Хм… Ну, это как посмотреть, — задумчиво протянула Велена. Если не тупить, они ее не убьют. А вот сведений интересных она получить может. — Вот вы, например, как связаны с тем стукнутым на голову типчиком, который затеял весь этот бред?
— Бред?! Мой сын — гений! Он самый лучший и достоин быть владыкой королевства, не то, что этого жалкого леса! — опять завизжала баба. А следовательнице стало смешно. А ещё очень обидно за Марью и лешего. Ведь для них этот «жалкий» лес — все.
Но стоило хорошенько подумать. Ведь подчинить ее пока не могли, а убивать тоже было не с руки.
Марья бежала достаточно тихо, трава хорошо глушила шаги. Зато вопли какой-то дуры услышала прекрасно и сразу замедлилась. Выскочить на полном ходу прямиком в лапы некросов у нее не было ни малейшего желания.
«Мой сын — гений!» — м-да… а губозакаточную машинку у гномов купить не хотите ли? Марья бубнила себе под нос матюги. Трупаки великолепно перебивали любой запах, а вопли бабы — шорохи и звуки. Даже всю живность распугала, балда эдакая!
Присев за пышным кустом, ведьма перевела дух и полезла в свою великолепную торбу с зельями. Да уж, давненько она так не бегала. Вот пригласила следовательницу и началось… А с другой стороны, не будь тут следовательницы, Марью бы уже давно скушали, поскольку что может быть слаще ничего не подозревающей ведьмы?
Пальцы нащупали какой-то горшок и Марья радостно достала первый снаряд. Ну что ж, пусть поорут, а партизаны повоюют… Припомнив историю эльфийско-человеческой войны, которую вдолбила ей в голову наставница, ведьма ухмыльнулась. А потом решила, что хуже не будет. И зашептала заклинание роста. Коряво? Отлично! Пусть коряво растет все, что только может расти. Магия жизни, нате, кушайте. Главное, растите медленно, не спешите, не спугните…
Вокруг полянки, на которой устроилось собрание из некромантов, нежити и феи, зашевелилась трава. Намного медленнее, чем могла бы. Она постепенно разрасталась, замыкая круг и двигаясь внутрь.
А на поляне тем временем происходило то, что просвещённая по городским понятиям Велена неприкрыто готова была назвать трагикомическим фарсом.
Пока она стояла, с каменной физиономией глядя на окруживших ее умертвий, визгливая мамаша громко доказывала, что ее сын лучший во всем мире и все, кто так не думают, есть еретики, достойные высшей кары…
Тем временем травка вокруг разрасталась, неспешно так, ненавязчиво. Даже Велена не могла почуять сквозь некромантскую вонь тонкий ручеек ведьминой магии. Но у нее, в отличие от находящихся поблизости условно разумных балахонистых типов, мозг был. Ну, то есть, соображал.
— Хм, знаешь, я случайно побывала в его голове. И не нашла там ничего гениального, — с самым спокойным видом ответила воительница. Ну, собственно да, баба эта визжала так громко, что слышали все, кому было надо. Ну и глава всего этого парада умалишённых тоже явно был не далеко. Но Велена предпочитала отвлекать на себя все внимание, пытаясь в свою очередь понять, что же задумала ведьма.
Тем временем трава медленно подползала к участникам действа, почти незаметно стелилась по земле, обвивая ноги умертвий. Этих нужно было убирать в первую очередь… Марья рассматривала визгливую бабу сквозь ветки куста и думала о том, что зря эта дура вообще рожала своего сына. Вот не было печали… И если ее сыночек такой замечательный, как она рассказывает, то почему же он топчется в богами забытом лесу в компании отморозков, а не бежит по карьерной лестнице в гильдии некромантов? Там такие нужны…
Стебли травы прочно обвили ноги умертвий и… начали прорастать внутрь их.
— Прах к праху, — усмехнулась Марья, стискивая в ладони заветный горшочек. А потом трава добралась и до тетки, как раз немного взявшей паузу. И новая ее фраза потонула в сплошном визге, поскольку стебли травы, уже ни от кого не скрываясь, выстрелили вверх, пробивая грузное тело.
В тот же миг вперёд, к некромантке, взметнулась Велена, смахивая голову женщины лёгким, скользящим ударом меча. На излёте раскроив живот одному из кинувшихся было к ней дуболомов, и лёгким кувырком по копошащейся траве уходя от выпущенных умертвиями стрел. Но от брошенного вторым подыхающим в траве отморозком кинжала, она увернуться уже не смогла. Точнее… Тяжёлое лезвие не пробило ей шею, не вонзилось в глаз, а лишь оцарапало скулу. Но в следующий миг лицо полыхнуло болью, кожа потрескалась, берясь коркой, чудом не задевая глаз, но лицо невольно перекосило, похоже, жгучеяд повредил лицевой нерв…
Впрочем, некромантов это уже не спасло. Травка с утробным урчанием погружала тела людей и нежити в почву. По мнению упавшей на одно колено Велены, которая поспешно рылась в поисках противоядия, им там было самое место.
— Ну, ты как? — Марья спешно покинула кусты, будто опасалась, что последует за некромантами. Выверты ее собственной силы немного пугали, но сейчас раздумывать о странной природе заклинаний ведьма не стала. Зато спешно добыла то самое красящее зелье. Как только Велена уберет яд, можно будет смазать рану и решить хотя бы этот вопрос.
— Живая, — хмыкнула Велена, зажимая в зубах уже порядком изгрызенную деревяшку, после чего принялась быстро, на одних рефлексах откупоривать крохотную стеклянную колбу и, плеснув на сложенный платок, прижала это к уродливой, расширяющейся ране. А затем… Ну, собственно, ее полный боли вой прозвучал громко, несмотря на то, что она заткнула себе и так закрытый рот обоими ладонями. Впрочем, долго она распинаться не стала. Уже в следующую минуту воительница отняла платок от почерневшего струпа, закрывшего скулу и щеку до уголка рта. — Ты сама-то как?
— Чего мне сделается… — пожала плечами Марья. — Давай намажу, заживет быстрее. Только желтая будешь какое-то время…
Она помогла следовательнице обработать рану, подивившись силе яда — так разъесть при достаточно пустяковой царапине! А затем обернулась на подозрительный шорох за деревьями. Глаза по-прежнему ничего не видели, но чутье усилилось. Казалось, потоки силы просто сгущаются над головой, как грозовые тучи.
А в следующий момент Велена отстранённо подумала о том, что им с ведьмой сегодня приходится многовато валяться на земле. Ибо она моргать не стала, и разевать рот тоже. Просто схватила ведьму за плечо, плюхаясь спиной на травяной ковер. Комок тьмы, пролетевший там, где мгновением ранее находилась голова Марьи, обратил крепенький дубок в груду влажной и вонючей гнили. Появился некромант не без пафоса. Прямо пытаясь подделаться внешне под книжных владык тьмы. Но говорить, похоже, не собирался особо.
— Дуры! А я-то хотел дать вам дожить до ночи, — просто заявил он и метнул в Велену точно такой же сгусток тьмы. И Велена поняла. Парень и правда не слаб. Его магия словно пронизывала все вокруг, а уж то, как он с упорством, достойным лучшего применения, принялся ломиться в ее разум одновременно с попытками распылить ведьму… Давало понять, что… несмотря на свою силу он оказался козлом, даже по меркам некромантов.
— Сам дурак! — вдруг выкрикнула Марья и кое-как, почти не целясь, метнула в некроманта горшок с разрыв-травой. Грохнуло знатно, правда, в супостата не попало. Зато хорошенько раскрасило его мантию в веселый синенький колор… — Твою ж… кажется, Тишка мне травы попутал! — схватилась за голову ведьма.
— Не попутал, а нассал — такая реакция у разрыв-травы обычно на аммиак! — крикнула ей Велена, наслаждаясь перекошенного мордой сего типуса. Некромант принялся что-то бормотать, но сбился, уворачиваясь от брошенного кинжала. Велена усмехнулась. Вообще, ее тактикой всегда было подкрасться и зарезать. Но вот так оказалось куда как веселее!
— Твар-ри… — проревел тот, даже не зная, похоже, которая из баб бесит его больше. А следовательница поняла — если он закончит то заклинание — им с ведьмой конец.
— Круг очищения! Полный! — рявкнула она, надеясь, что сможет не позволять этому типу колдовать и бросилась вперёд.
Да, маг отлично умел держаться в стороне и атаковал чарами гниения беспрестанно, силясь попасть в лицо… Но пока его магия беспомощно стекала с зачарованных доспехов, но и он получил от силы пару царапин… Счёт был на то, кто устанет раньше. И если маг тянул силу с болота, то у Велены заканчивалось действие стимуляторов.
Марья, пока шла драка, шустро рисовала круг кинжалом, обводя обеих противников. Попутно снова вызвала свою боевую траву и подивилась, с чего это она ни капельки не устала. А потом растревожила и так пораненную ладонь и капнула кровь на круг. Трава прошла через круг спокойно, просто проросла, оставив на своих стеблях яркие капли крови. Марья закусила губу, гадая, хватит ли этого, потом решила, что мало, и плеснула больше. Трава распределяла кровь по всему кругу, окружая некроманта и Велену. Подумав, ведьма решила, что хуже не будет и, начертав кровью же на новом горшочке руну «Слабость, бессилие» шмальнула его прямо об спину некроманта.
От грохнувшего взрыва ее отбросило наружу круга и хорошо так приложило головой о какую-то не вовремя вылезшую корягу. А потом деревья, подлесок и трава взбесились и ведьма могла только наблюдать, как побеги прут на невиданной скорости к некроманту, пронзая его тело и вызывая кучу непотребных выражений. Пусть себе матерится, главное — чтоб заклинание не дочитал!
Велена, шатнувшись назад, старалась не попасть под дружеский огонь. Некромант бесился справа и побеги стекали с него гнилыми потеками… А Велена, уже не способная как следует взмахнуть мечом, ринулась вперёд, зажав его на манер копья. Круг очищения ширился и рос, готовый на время лишить некроманта всей его власти над смертью… Велена уже чувствовала, как острие пронзает кожу, мышцы, жёстко чирикает по костям… И видела, как из выставленной в сторону руки к ведьме медленно летит белесое облачко…
Предсмертная воля. Подумать только, он освоил такую магию. И его изгнали.
Это Велена думала, отталкиваясь от пронзенного тела ногами, силясь перехватить эту гадость. Гадость, которую не мог остановить ещё не полный круг. Проклятье ударило в спину во время рефлекторного разворота. Наверное, не будь брони, с нее половину плоти снесло бы гнилыми потеками. А не будь круга очищения, она превратилась бы в горстку праха…
Воительница повалилась на четвереньки рядом с ведьмой, не в силах устоять на ногах. Боль была адская, и это ещё подаренная одним из лучших артефактов броня!
Марья вздохнула, посмотрела на это дело и остановилась, не в силах сделать выбор. Что нужнее — отпилить некроманту голову или лечить Велену? Проблема решилась странно — один из корней на земле поднатужился, обвил шею некроманта и, дернувшись, оторвал голову. Ведьма же решительно шагнула к следовательнице и принялась стаскивать броню. Ранами нужно было заняться немедленно.
Подоспевший леший незнамо как прошел на чужую территорию. Хмыкнул, рассматривая поверженного некроманта, а после зашуршал ветвями и извлек откуда-то из своего тела огниво и кресало.
— Надо бы сжечь пакость, — вынес вердикт лесной хранитель и печально вздохнул. Увы, руками-ветками искру не выжечь, да и опасного для него самого.
— Сожжем, — Марья одной рукой расправлялась с доспехом, другой не глядя взяла у лешего огниво, черкнула по подставленному камешку и швырнула на тело супостата. Леший корнем придвинул откатившуюся было голову. — И пепел надо бы это… растащить подальше.
— Сделаем, Марьюшка… — леший пошел осваивать новую, самолично занятую им территорию.
Ало-золотой вихрь радостно вскинулся, распахнул навстречу теплые объятия. Огненные языки обвили плечи, и как всегда, мягко, радостно курлыкнул Феникс, отзываясь на ласку, отвлекаясь ненадолго от врага. И тает усталость.
— Лина… Гори и живи, девочка, — прошелестел теплый голос. — Гори и живи и ты, приемыш. И ты, маг, темный и светлый. Не бойтесь, вас мой огонь не тронет. Счастье видеть вас в моем укрытии.
— Мы с просьбой.
— Я знаю. Нужна помощь?
— Да. Очень…
— Вижу, — колыхнулись алые лепестки. — Вижу…
Одежда давно сгорела, осыпалась искрами и пеплом. А синяки и ссадины остались. И «холодок». Теперь, когда Лина соприкасалась с ним, можно сказать, вплотную, через руку Вадима, ей было намного трудней сдерживать Феникса. «Холодок» виделся тому хищником, громадной черной нежитью в птичьем облике, и Феникс просто бесился, порываясь вступить в бой с этой непонятной и очень невкусной тварью — только для того, чтобы защитить хозяйку.
Хороший мой.
— Храбрый птенец, — согласилось Пламя. — Как и ты.
— Помоги. Ведь еще не поздно?
— Не поздно. Опасно. Слишком много черного, светлый маг. Слишком много боли. Отпусти…
— О чем… говоришь? — Вадим болезненно поморщился, похоже, «холодок» зверел с каждой минутой. — Я хочу избавиться от него.
Пламя качнулось, вскипела-опала золотая волна. Будто вздох.
— Этого мало. Отдай остальное.
— Что?
— Ты знаешь. Тебе не надо было просить его о таком. Это не твое, молодой Страж. Не твоя память, не твоя вина. И боль не твоя. Отпусти. Отдай…
— Я должен был.
— Не должен. Ты думал, что должен. Но нельзя идти по жизни чужим путем. И с чужим грузом за плечами. Тебе не сотворить своего, пока смотришь чужими глазами, понимаешь?
Отбрось это. Отстрани. Отдай…
Пламя мерцает, поднимаясь-опускаясь, меняя цвет, вихрясь и закручиваясь у центра, мягко, размеренно, в каком-то завораживающем неотрывном ритме. Лина встряхивает головой, отгоняя внезапно подступивший сон, и непонимающе всматривается в Дима, который неожиданно перестал опираться на ее плечо. Бледное лицо мага разглаживается, с него исчезает уже въевшаяся боль, тает невыносимая усталость и горечь.
От-пус-ти. Om-дай. Om-nyc-mu. Om-дай.
Дим даже улыбается — чуть-чуть, самыми кончиками губ, словно начиная верить во что-то хорошее.
Om-nyc-mu. Om-дай. Om-nyc-mu. Om-дай.
Он не замечает, как огненный вихрь мягко касается его лица, как исчезают, словно впитываюсь под кожу, огненные языки.
Отпусти…
— Ты забираешь чужую память? — Пальцы Лёша находят ее руку, они теплые и сильные, но на миг, пока он не успел закрыться, Лину почти хлестнуло мгновенной острой вспышкой тревоги. Он тут же спохватился, и новое касание подарило теплоту и нежно-ласковое «я люблю тебя, знаешь?». Эмпат несчастный.
«Лёш, ну что ты? Все будет хорошо. Правда… Веришь?»
«Конечно. Только…»
— Я не стану отбирать твое, приемыш, — шелестит Пламя. — Не все твое. Ты смог поставить преграду, ты умеешь. Но мертвое — отпусти.
— Я не…
— Мертвое — отпусти, — повторяет тихий голос. — Нельзя так. Она — моя. Отдай…
О чем они? Почему у Лёша такое окаменевшее лицо?
— Ей будет лучше…
— Как?
— Будет. Она была огонь, она должна вернуться в Пламя.
— Лёш? — Лине отчего-то страшно. — Лёша…
Зеленые глаза, где переплелись боль и гнев. Не Лёш…
Алекс, снова Алекс. Последний раз?
— Хорошо, — размыкаются наконец его губы. — Хорошо…
Бушует вокруг огненная буря. Сгорает в Пламени чужое и чуждое, привнесенное и заимствованное.
Настоящее остается.
Все хорошо. Все будет хорошо.
Так просто?
Вадим не знал, что его удержало в пещере фениксов. Просто стоял и смотрел на огненную стену, за которой скрылись Лёш, Лина и Дим.
Дим… он чувствовал свою копию так ясно и отчетливо, словно Дим находился на расстоянии вытянутой руки. Нет, даже меньше. Дима — и «холодок». Какой, к дьяволу, холодок — лед, мороз! То, что когда-то досталось ему самому, перед нынешней дрянью действительно всего лишь «холодок». А это дайи. Впитано в разгар какого-то ритуала, да еще замешано на чьей-то смерти. Смертях. Что ты наделал, Дим, преисподняя, зачем?..
Одна надежда — этот Дим старше и сильнее, чем был Вадим… нет, Димка, получивший страшный подарок. В отличие от будущего Повелителя, этот все знает и понимает. Рядом с ним родные и любимая девушка. Вытащат. Удержат. Хотя бы до того мига, как Вадим перетянет «холодок» в себя.
Бывший Повелитель криво усмехнулся. Что ж, ему не привыкать жить с этой тварью внутри.
Машинально, по въевшейся в кровь привычке использовать все доступные ресурсы, он прикинул, как применить к делу нового «жильца» и как компенсировать мероприятия, которые могут из-за него сорваться. Свод точно не будет рад, придется держать «холодок» подальше от людей, зато общение с Ложей станет не в пример легче.
И все-таки зачем Дима потащили в пещеру фениксов? Не доверяют Стражам? Боятся, что в Своде его будут изучать и ментально препарировать, как когда-то самого Вадима? Но тащить к родовому Пламени — главной святыне клана? Зачем? Если только…