В Лувре я услышала о предстоящей охоте в Венсеннском лесу, что было необычно для Людовика, который предпочитал леса Фонтенбло и крошечный домик в местечке Версаль.
Король охотился с малой свитой, иногда в сопровождении фаворита и двух егерей. Женщин он вовсе не допускал в это священное действо.
Но мне удалось заполучить эту милость. По необъяснимым причинам угрюмый Людовик благоволил ко мне. Может быть, потому что я долго отсутствовала и не принимала участия в семейных распрях, которую вели мои сводные братья.
И в седле я держалась весьма уверенно. Даже безрассудно. Он видел, как я демонстрировала выездку своего бербера в парке Фонтенбло. И как взяла несколько препятствий, рискуя сломать себе шею.
К тому же, при дворе ходили слухи о той безумной скачке, которую я затеяла в лесу. Я вела себя предосудительно, дерзко, по-мужски, но Людовику это нравилось.
Кроме того, он ненавидел свою мать и был рад сделать что-нибудь ей наперекор, пусть даже допустить в свиту дочь бывшей фаворитки.
Бедняга, он не знал, какое его ждет разочарование! Во время травли я внезапно утратила все свои навыки неустрашимой наездницы, стала отставать, сбилась со следа, заблудилась и отправилась искать помощи в замок своей сестры.
Вряд ли Людовик позволит мне вновь присоединится к охоте, но это неважно, я получила то, что хотела.
Геро… Как он был смущен! Я помню, как недоверчиво, настороженно он вглядывался, сначала отказывался узнавать, затем замер от изумления, и как оно сменилось в его глазах на робкую радость.
Да, это была радость, мгновенная вспышка. Это пламя было таким чистым и доверчивым, что у меня сжалось сердце.
Я вдруг поняла, что все эти долгие недели он ждал меня. Ждал и, может быть, даже смотрел на дорогу, как смотрит сквозь зарешеченное окно узник, ожидая, что на этой дороге появится гонец с долгожданной вестью.
А потом перестал ждать. И на дорогу больше не смотрел. Не верил. Так же, как в то утро у беседки, я подумала, что ему холодно. На нём не было плаща, только камзол, подбитый мехом.
Среди омертвевших деревьев он выглядел таким потерянным. На руках не было перчаток, и это почему-то особенно меня поразило. Если б я только могла подойти к нему, охватить его голову руками и гладить, целовать его лицо, сгонять с его волос и одежды липнувший снег, будто снежинки подбирались к нему со своей показной хрупкостью, чтобы отнять оставшееся тепло.
Но я вовремя заметила двух лакеев, стоявших почти у него за спиной, и мне пришлось играть. Когда мы шли через парк к замку, где ждал управляющий, моя рука в перчатке лежала поверх его, окоченевшей.
Я едва сдерживалась, чтобы не сжать эти холодные пальцы и не согреть их своим дыханием.
Радость Геро уже сменилась тревогой. Взгляд его стал умоляющим.
«Уезжай! Уезжай!» — кричали его глаза — «Не мучай меня!»
Но я была в таком опьянении от совершенного мною безумства, от одержанной победы, что ничего не слышала.
Последующие несколько дней я провела в лихорадочном возбуждении. Планы, один утопичней другого, рождались в моей голове и так же бесславно гибли.
Не будь у Геро дочери, всё было бы просто. Но жизнь дочери для него дороже собственной.
Тогда следует найти ребенка. Но где она? Где?
Если бы в ту нашу первую встречу он доверился мне, принял бы мою помощь, все сложилось бы по-другому, но он не доверился. Да и как он мог мне поверить, легкомысленной искательнице приключений, женщине в кричащем зелёном шелке, в дорогих до безвкусицы украшениях, к тому же связанной кровными узами с Клотильдой?
Что толку сожалеть? Прошлых ошибок не исправить. Приходится действовать при исходных, когда последствия вслепую предпринятых действий уже вступили в силу.
Девочку необходимо искать. Должен же кто-то знать, где она. Кто-то из тех, кто состоит на службе у Клотильды.
Геро, как ценному узнику, позволяют видеться с дочерью. Следовательно, либо он ездит к ней, либо её привозят к нему.
Тогда существует возможность их выследить. Клотильда не будет делать из этих посещений такой уж большой тайны.
Геро не наследник Мантуанского герцогства или Священной Римской империи. Он всего лишь подневольный любовник.
В доме герцогини Ангулемской немало лишних ушей и глаз. Немало алчущих ртов и влажных от нетерпения рук. Они не откажутся от вознаграждения. И еще там Анастази. Что если…
Но искать Анастази мне не пришлось. Она сама нашла меня.
За несколько дней до Рождества я отправилась в Торговые ряды, прилегающие к павильону Флоры, куда отправлялись все знатные дамы накануне придворных празднеств.
Не то, чтобы я испытывала потребность в кружевах, перчатках и лентах, но следовало соблюсти ритуал. Мне казалось, что среди праздной толпы, в этом гудящем рое из честолюбивых душ ко мне придет некое вдохновение, божественная подсказка, и я сразу же найду решение.
Будто бы осколки идей, безумных догадок, проектов, интриг в избытке витают в воздухе, покинув породившие их головы. Я перемещалась от одного прилавка к другому, перебирала разложенные товары и думала, думала.
Ленты, галуны, позументы, веера, перья, шнурки, застежки, кружева, перчатки, чулки. Штуки сукна и шерсти. Россыпи шёлка. Мелкие, блестящие игрушки тщеславия.
За мной безмолвно следовала Катерина. Она пыталась задержаться в какой-то лавке, но я покинула её, едва бросив взгляд. За Катериной вышагивали Клермон и Ливаро.
В отличии от придворной дамы их настроение было вполне благодушным. Они нисколько не возражали против посещения этой Мекки праздности и расточительства. Ибо напоминали двух щук в садке с форелью!
Оба пребывали в состоянии легкой эйфории. Глаза сладко туманились, временами вспыхивали, загорались тоской и ленивым азартом.
Перл угрюмо тащился следом и брюзжал:
— Поглядите-ка на этих молодцов. Да они слепы, как кроты. Они ничего не видят, кроме щиколоток и подвязок, или того, что повыше. Нас ограбят, пока эти двое глазеют по сторонам. Тут шныряют мошенники всех мастей. Воришки, воры, разбойники.
— Не бойся, Перл, не ограбят. У меня нет с собой наличных денег, я расплачиваюсь чеками банкирского дома Галли. Ворам и мошенникам они ни к чему. Они не умеют ими пользоваться.
— Мошенники, может быть, а вот… мошенницы.
Перл потянул меня за рукав и указал взглядом куда-то в сторону. В двух шагах от меня стояла женщина. Ничем особо не примечательная. В темном плаще с капюшоном. Плащ без вышивки, без золотых шнуров, скрывал фигуру до самых башмаков. Лицо закрыто. Заметен узкий подбородок.
Женщина держалась очень прямо, даже слегка вызывающе, будто поддразнивала, презирала суетную толпу, которая обтекала её, будто камень. В этой непреклонности мне почудилось что-то знакомое.
Глаз женщины я не видела, но она смотрела прямо на меня. Перл придвинулся поближе, даже выступил вперед, желая стать живым препятствием, если странная незнакомка что-то предпримет.
С другой стороны ко мне подошла Катерина. Мы трое тоже стали походить на камни в бегущем потоке. Еще немного, и образуется кипящая заводь.
Тут женщина выпростала из-под плаща руку в перчатке и поднесла к лицу. Приподняв капюшон, обнажила часть левой скулы и висок. Движение было быстрым, почти незаметным.
Но я ее узнала. Анастази!
Опустив капюшон, она скользнула прочь с легкостью призрака. Через несколько шагов оглянулась. Я последовала за ней.
— Куда? Куда? – заволновался Перл.
Даже Клермон и Ливаро забыли свой познавательный труд. Бросились следом.
Я не теряла её из виду, но не приближалась. Если бы Анастази пожелала обнародовать наше знакомство, она бы подошла ко мне открыто. Но если она желает сохранить инкогнито, то мне следует ей подыграть.
Шла она медленно, тоже подходила к разложенным товарам, делала вид, что разглядывает, изучает мягкость и блеск шелка, плетение кружев, затем опускала избранный предмет на прилавок и шла дальше. Я поступала так же.
— Куда мы идём?
На этот раз интерес пробудился у Катерины. Перл только сопел. А молодые люди вновь бросали нежные взгляды, успевали шепнуть что-то в нежное, мгновенно пунцовое ушко, подхватить чей-то упавший платок и даже извлечь из чьей-то муфты записку.
Я не сомневалась, что у Виктора в этой галерее назначено с полдюжины свиданий.
Анастази продолжала плыть сквозь толпу. Кончились прилавки с кружевом и лентами, начались атрибуты более веские и дорогие.
Толпа стала редеть. Тут уже не было барышень в сопровождении юных, быстроглазых горничных.
Здесь стояли группами состоятельные буржуа.
Анастази замедлила шаг и вновь оглянулась. За ней была дверь в темную, узкую лавку книготорговца. Убедившись, что я рядом, она толкнула дверь и вошла. Помедлив, я последовала за ней.
— И чего нам тут надо? – ворчал Перл – Мы книги покупать будем? А кто у нас читает книги?
Я не ответила. Анастази стояла посреди полутемной лавки. В свете масляной лавки поблескивали переплеты книг. Их было превеликое множество. Огромные, в черной коже, с медными застежками, крошечные, с золотым тиснением, с бархатными разводами, с пастушками и нимфами. Аккуратной, солидной горкой возвышались труды Блаженного Августина и Франциска Сальского.
Анастази успела взять одну из книг с прилавка. Я покосилась на переплет. «Жизнеописание Франсиона» Шарля Сореля. Издание новенькое, только что с печатного станка. Одуряющий запах краски и древесного клея.
Кроме книг в лавке продавались все письменные принадлежности: дорогая флорентийская бумага, перья, угольные карандаши, чернильницы в виде химер и драконов, бювары с вышивкой и аппликацией. Товары изысканные, с жилкой тонкого вкуса.
Вся эта роскошь не для судейских клерков или студентов. Это приятные и необходимые мелочи для дамского будуара или кабинета юного щеголя, который будет выводить слова признаний на шелковистой бумаге.
Я вдруг поняла, почему Анастази здесь. Геро понадобилось что-то из письменных принадлежностей!
Я помню, что, когда взяла в руки упавший рисунок с портретом девочки, обратила внимание на качество бумаги. Флорентийская. Эта бумага была куплена здесь. И книги тоже.
Придворная дама отложила «Жизнеописание» и пристально на меня взглянула.
— Вас, кажется, заинтересовали кое-какие товары — медленно произнесла она – Вы правильно сделали, что последовали за мной. Я могу дать вам несколько рекомендаций.
И она перевела взгляд на Перла и Катерину. Я тоже к ним обернулась.
— Подождите меня снаружи — мягко приказала я.
У Катерины брови полезли вверх, а Перл воинственно громыхнул шпагой.
— У меня что-то со слухом. Звенит что-то, свистит… — начал он.
— Снаружи — повторила я тише и тверже.
Мои сопровождающие переглянулись. Они как будто советовались, в праве ли исполнять такие безрассудные пожелания или нет. Перл шумно вздохнул. Затем он и Катерина нехотя выкатились за дверь.
Когда они исчезли, Нази обернулась к торговцу.
— Нам нужно поговорить, Эврар. Наедине.
Торговец почтительно перед ней склонился и приоткрыл низенькую дверь в глубине лавки. Анастази направилась туда, а я обернулась к торговцу.
— Будьте так любезны купить для моей свиты несколько кружек горячего гипокраса. На улице холодно.
И положила на прилавок золотую монету. Последовав за Анастази, я оказалась в небольшой комнатке без окон, доверху забитой книгами. Здесь еще острее пахло печатным красителем, телячьей кожей и клеем. Но запах был довольно приятным. Так всегда пахнут новые книги.
В кабинете Геро я тоже ощутила его. Аромат пойманной и овеществленной мысли.
Посреди комнаты стоял круглый добротный столик, на нем еще один масляный светильник. У стола два простых без обивки табурета. Я взобралась на один из них. Анастази осталась стоять. Она молчала, а я смотрела на нее в ожидании.
Придворная дама вступила сразу, без предисловий.
— Зачем вы ездили в Конфлан?
— Я заблудилась.
Анастази фыркнула.
— Эту небылицу вы расскажите королю Людовику. Как все слабые мужчины, он презирает женщин и охотно поверит в вашу неумелость и глупость. Он не будет искать совпадений и связей, и уж тем более не заподозрит тайного умысла. Но его сестра, герцогиня Ангулемская, в подобные совпадения не верит, и ей будет очень интересно узнать, зачем ее недавняя гостья побывала в замке в ее отсутствие. Так зачем?
— Вы интересуетесь для нее или для себя? Если для нее, то я заблудилась. А если для себя — тут я помедлила. Рано было открывать ей карты – Тоже заблудилась.
Даже в полумраке комнаты, при свете масляной лампы, я видела, как недобро загорелись ее глаза.
— Я спрашиваю не для нее и не для себя, ибо нам обеим ответ известен. Я спрашиваю для вас. Хочу, чтобы вы ответили себе. Внесли ясность в собственный мотив. Так зачем вы ездили в Конфлан?
— Если ответ известен, то какой смысл вновь задавать вопрос? – ответила я невозмутимо – Вы в любом случае сочтете его неудачным, а мотив неискренним. Вы заранее предвзяты и подозреваете меня в некоем зловещем умысле. Дай я хоть тысячу ответов, вы все равно будете настаивать на своем. И мотив мне припишите.
— Полагаете, названный мною мотив будет разительно отличаться от истинного? Он будет отличаться от ложного, который вы сейчас назовете, но в глубине души вы примете мою догадку за истину.
— Так назовите мне его, будьте так любезны.
У Анастази вновь сверкнули глаза. Мой невозмутимый вид действовал на нее раздражающе.
— Вы отправились туда развлечься.
Я пожала плечами.
— На охоту всегда отправляются, чтобы поразвлечься. Её для того и затевают.
— Так вы называете это охотой?
— А как же еще я должна это называть? Собаки, охотники, егеря. Бедный олень выбивается из сил. Сучья трещат, собаки воют. Говоря по правде, я не большая любительница подобных зрелищ, по мне уж лучше рыбалка. Рыбы, говорят, хладнокровные и потому не чувствуют боли. А во время охоты приходиться гнаться за бедным животным, видеть, как оно изнемогает, падает на колени… Кровь на снегу. Но вы же понимаете, король… он…
Анастази слушала с изумлением.
— Да вы издеваетесь!
— Нет! Ни в коем случае!
Я ответила искренне. Я не хотела с ней ссориться. Но она сразу начала с обвинений, с недостойных подозрений, говорила со мной так, будто я мелкий воришка.
— Тогда зачем вы несете весь это вздор? Вы не участвовали в охоте. Едва лишь началась травля, как вы свернули на тропинку в сторону Конфлана.
Я сделала вид, что припоминаю подробности.
— Да, пожалуй, всё так и было. Но все произошло так быстро… Герцог де Водемон бросил в мою сторону соболезнующий взгляд. Сожалел, что мое участие так быстро закончилось. Но броситься мне на помощь он не решился.
— И что же дальше?
— Вы знаете, что было дальше! – Я уже чувствовала раздражение – Я поехала в Конфлан.
— Но зачем? Зачем вы туда поехали?