– Ты шо ж творишь, бисов сын! – гневу и удивлению старшего унтера Остапенко не было предела. И причина для этого имелась самая что ни на есть веская. Ефрейтор Федорчук кормил с руки крысу. Здоровенного такого пасюка, размером с небольшую кошку. И попадись таковая, то есть кошка, на пути подобного чудовища, рванула б кошатина прочь, поджав хвост. Это как пить дать.
А Федорчук, поди ж ты! – кормит с руки крысиную морду хлебом, что твоего щенка!
Ефрейтор вытянулся, лицо его приняло глуповато-уставное выражение:
– Виноват, господин старший унтер офицер! Но тоже ж ведь божья тварь…
– Я те щас дам – тварь! И в бога, и в душу, и в мать!..
Старший унтер славился крутым нравом, и немедля заехал Федорчуку в ухо. Боец отшатнулся, нога поехала по раскисшей глине окопа, и он с трудом удержался на ногах.
– Ещё раз замечу, посажу на огневую точку бессрочно! Башку под германские пули подставлять… Скройся с глаз!
Ефрейтор засеменил к блиндажу: винтовка соскальзывала с плеча, и воин беспрестанно поправлял, подтягивал её. Сапоги разъезжались, а полы шинели путались в ногах, и, казалось, мешали солдату идти.
– Защитничек, твою налево, Отечества! – сплюнул вслед Остапенко. – Наберут желторотиков, и в строй. А он пацан пацаном, ему б в салки играть…
Тут взгляд его остановился на крысе. Грызун не ушёл – напротив, казалось, с большим интересом наблюдал за перепалкой людей. Поблескивали чёрные бусинки глаз, топорщилась грязно-серая шёрстка, длинный облезлый хвост вольно лежал в жидкой грязи. И чуть подрагивали маленькие закруглённые ушки.
– Ах ты, сука! – взбеленился унтер и рванул из кобуры наган. Но выстрелить не успел – пасюк вильнул облезлым хвостом и словно растворился в окопной хляби. Вот только что был – и нет. Дьявольское отродье.
Впрочем, дело было не только в крысах. Седьмого февраля в Восточной Пруссии 8-я германская армия генерала фон Белова обрушилась на левый фланг 10-й российской армии с запада. Днём позже, с севера, 9-я армия генерала фон Эйхгорна ударила в правый фланг русских. При мощной поддержки артиллерии, хорошо оснащённые и вооружённые, войска кайзера рвались к городку Августову, рассчитывая окружить и разгромить армию Сиверса.
На пути парового катка фон Белова стал 3-й Сибирский корпус генерала Радкевича, базировавшийся у озера Спирдинг. Удар был страшен: сказались и фактор внезапности, и превосходство германцев в вооружении и живой силе. С упорными боями, неся тяжёлые потери, подразделения корпуса вынуждены были отступать. К десятому февраля вышли на линию Лык-Граево. За спиной лежал Райгород, а чуть дальше – Августов. По войскам прошёл приказ командующего – держаться до последнего.
Зима выдалась для здешних мест обычной – несуровой, но со снежком и лёгким морозцем. А в феврале пятнадцатого года неожиданно потеплело. С неба посыпался ледяной дождь, временами перемежающийся мокрым снегом, который тотчас превращался под ногами в водяную кашу. Сугробы сохранились разве что в лесах, а поля и дороги раскисли: в мокрой глине вязли конские копыта, тележные колёса и солдатские сапоги. А вечные спутники русских войск – перебои в снабжении, плохая связь, нехватка продовольствия и боеприпасов – тут как тут.
Второй роте первого батальона досталась позиция между Лыком и Граево, посреди раскисших зимних полей и голых перелесков. Бойцы вгрызались в неподатливый, вязкий грунт: рыли траншеи полного профиля, обустраивали пулемётные гнёзда, укрепляли батарею уцелевших полевых трёхдюймовок. Старались на совесть, хоть и винтовок не хватало, и патронов. А орудий осталось всего три.
Немцы притихли, но все понимали – это ненадолго. Силы копят, готовятся к новому мощному броску.
Поэтому был повод у старшего унтера Остапенко для плохого настроения, определённо был. Да тут ещё эти крысы. В полукилометре, за перелеском, стоял заброшенный польский хутор. Люди уходили в спешке, прихватывая то, что могли унести. Вот и осталось в амбаре несколько мешков пшеницы. Употреблять её в пищу было нельзя – подмокла и подопрела, но вот крысам она пришлась по нутру.
Грызуны быстро расправились с хуторскими запасами, и с приходом российских войск повадились шастать в расположение. То прогрызут мешки с мукой или крупой, то ящики с сухарями. Не столько съедят, сколько вывалят бесценные продукты в грязь, перепортят. Обнаглели до того, что хвостатых тварей можно было встретить в окопах среди бела дня, вот как сейчас. За два дня, что взвод окапывался и готовился к бою, крысы успели стать настоящим бедствием.
Остапенко докладывал командиру взвода подпоручику Гаевскому, но тот лишь усмехался: поставь мышеловки, Фёдор, или кота заведи. И вообще, не о том думаешь, старший унтер. Германцы, вот те – крысиные душонки! И к наступлению они готовятся денно и нощно. А начать могут с минуты на минуту. Тогда твои серые, что с хвостами, сами разбегутся.
Ага, кота заведи! Да там такие зверюги, что тех котов сожрут и только облизнутся. Но унтер не сдавался, подал рапорт в интендантство – мол, заедают крысы, примите меры. И получил пространный ответ, что, дескать, грызунами должны заниматься санитарные роты, но у них в нынешнем положении столько забот и хлопот, что никто воевать с твоими крысами сейчас не будет. Управляйся своими силами.
И вот всё это вместе – поражения на фронте, промозглый холод и дождь, и наглые крысы вдобавок – заставляли Остапенко хвататься порой за кобуру. И не его одного.
А на рассвете следующего дня, после мощной артподготовки, германцы бросились на штурм русских позиций. Остатки русской артиллерии были подавлены огнём немецких пушек. Длинные очереди вражеских пулемётов не давали поднять головы, под их прикрытием неприятель двинулся в атаку. Русские не сдавались: закипала вода в охладителях пулемётов Максима, гулко били трёхлинейки, но вместо падающих фигур в остроконечных шлемах тут же появлялись новые. Казалось, нет им числа…
Схлестнулись в штыки. Бок о бок со стрелками бились гренадеры, которых легко было отличать по шлемам Адриана с гребнем. В скоротечных наступательных боях они расстреливали врагов в упор из револьверов, поражали их палашами и ножами, сапёрными лопатками. И после атак разрубленные кайзеровские шлемы устилали дно русских окопов.
Рукопашный бой в траншее – действо жуткое, кровавое, беспощадное. Здесь нет места милосердию, благородству, выражению каких-то человеческих чувств – люди превращаются в кровожадных зверей. Здесь нет правил. Точнее, правило одно – если не ты врага, то он тебя. Увидел спину в чужой серой шинели, поспеши вонзить в неё штык. Или нож. Или рубануть изо всех сил лопаткой, наточенной перед боем до бритвенной остроты…
Взвод выбили с передовых позиций. Подразделения отступили ко второму эшелону обороны, менее приспособленному для ведения боевых действий. Закрепились. Но и германцы не ринулись следом. Возможно, причиной тому были понесённые потери, а быть может, угасающий зимний день. По ночам немцы атаковали крайне редко.
Наступила передышка. Бойцы валились на дно окопов, бессильно прислонялись к стенкам. Пар шёл от запаленного дыхания, на лицах смешивались холодные капли дождя и горячий пот. Стонали и хрипели раненные, те, кого смогли вынести.
Сновали санитары, матерились командиры.
– Ну что, солдатушки, храбры ребятушки, хлебнули говна! – орал подпоручик Гаевский, потрясая наганом. Злые слёзы катились по его щекам, измазанным глиной и пороховой гарью. – Не удержали позицию, сдали крысиным душонкам! Но отсюда назад – ни шагу! И готовьтесь – будем наш окоп возвращать. Костьми ляжем все до единого, но немца выбьем!
Чуть перевели дух и спешно принялись устанавливать вынесенные из боя «максимы», обустраивать в окопе пулемётные гнёзда, готовить стрелковые ячейки. Но каждый понимал – возвратить укрепление во сто крат труднее, чем удержать. Каково же было негодование старшего унтера Остапенко, когда поздно вечером, дав себе малый передых и сворачивая самокрутку, сидя на пустом снарядном ящике, он вновь увидал невдалеке острую крысиную мордочку и любопытные бусинки глаз.
– Федорчук! – взревел унтер. – Если живой, сей миг его ко мне!
После утреннего боя личного состава во взводах осталось где половина, где треть, а где и того меньше. Подразделения наспех переформировали, создав из оставшихся бойцов и офицеров хоть какое-то подобие боеспособных единиц. Но Федорчука нашли – не погиб боец, не пал под германскими пулями, не поймал штык в грудь, и сейчас тянулся во фрунт перед старшим по званию – чумазый и усталый, но живой.
– Видал, ефрейтор, опять твои друзья заявились? – зловеще начал старший унтер. – Слушай приказ: чтоб до утра ни одной крысы в окопах не было. Хоть руками их лови, хоть словами уговаривай, если ты для них такой хороший. Ещё одного пасюка увижу, отдам тебя под трибунал.
– Слушаюсь, господин старший унтер офицер! – как-то даже весело отвечал боец. – Зачем же под трибунал, я их, если нужно, очень даже просто шугануть могу. Ни одной крысы за две версты вокруг не останется!
– Как это? – подивился унтер. – Ты, небось, и не знаешь, что это за тварюги такие…
– Никак нет, знаю! Мы родом с Гомельщины, господин старший унтер офицер. Ещё деда моего в деревне крысоводом прозвали, а потом и отца тоже. Эт ужо когда батя в Сибирь подался, там всё по-иному стало…
Как ни измотан был Остапенко, как ни злился на германцев, погоду, тяжёлую воинскую долю и крыс – будь они неладны! – но и на войне человек остаётся человеком. Любопытным, способным удивляться, готовым и посмеяться в краткие минуты затишья. Когда есть тому причина. А быть может, именно из-за того, что смерть постоянно ходит рядом, человеческое порой проявляется в бойцах ярче, чем в мирной жизни.
– Как это – крысовод? – неподдельно заинтересовался унтер. – А ну, расскажи.
– Да у нас в деревне крыс тоже хватало. А где их нет? На мельнице, в амбарах, особо, когда урожай убрали. Так-то мы их не сильно и гоняли: божьи твари, тоже жрать хотят. Но если посевная подходит, зерно приготовлено, или там бульба, а они повадятся это всё на зуб – тут уж не серчайте, серые. Дед умел вырезать дуду. Потом и отца научил, а тот меня. Дуешь в ту дуду, и пасюки разбегаются. Ни одной хвостатой не остаётся, как и не было вовсе! Дед мастак был. Случалось, возьмёт дудку шутки ради, начнёт свистать, и крысы во двор выходят – что твои куры или гуси. В круг становятся, и идут по кругу одна за другой, будто хоровод водят! Обхохочешься! – Простоватое, курносое лицо Федорчука светилось искренним восторгом. – Заиграет чуток по-другому, и крысы в обратную сторону потопали…
– Врешь! – хохотнул унтер. – Вот как есть врешь!
– Крест святой! – побожился солдат. – Я, конечно, так не умею, но, бывало, придёт охота поозорничать. Так что делал – как девки за околицей соберутся, гармониста позовут, попеть, там, поплясать с парнями – я неподалёку в кустах сяду, и давай дудеть. Крысы как попрут стаей – по ногам девкам, под юбки – визгу, крику! Кутерьма!
К разговору присоединились ещё охотники до баек. Теперь хохотал не только унтер, смеялись все. И никто не обратил внимания на гренадерского фельдфебеля, покуривавшего в сторонке, но внимательно прислушивающегося к рассказу. Неожиданно гренадер встал и подошёл к компании.
– Погоди, Федорчук, – упёр он в солдата немигающий взгляд серых, словно выгоревших под вражеским огнём глаз. – Ты хочешь сказать, что можешь не только распугивать крыс, но и приманивать их?
Смех сразу прекратился. Бойцы подтянулись, даже унтер поднялся со своего ящика. И не только оттого что гренадер был старше по званию. Этих ребят в армии уважали.
Появились гренадерские группы по банальной причине нехватки винтовок. Отбирали сюда ребят смелых и физически крепких. Они обвешивали себя гранатами, словно елки шишками, брали сапёрные лопатки, короткие пики, ножи, револьверы и первыми шли в бой. Подбирались вплотную к окопам противника, забрасывали их гранатами, а потом врывались на чужие позиции, рубя в куски очумевших тевтонов. Потери несли огромные, но тот, кто выживал, становился закалённым и бесстрашным воином. Было за что уважать.
Сейчас незнакомый гренадер ждал ответа.
– Так точно, господин фельдфебель, – заробел Федорчук.
– И направить их в определённую сторону? – наседал гренадер.
– Да получалось раньше… – протянул солдат, не понимая, куда клонит фельдфебель.
– А на немецкие позиции послать сможешь?
– Так точно, – Федорчук непроизвольно глянул через плечо на занятые германцами укрепления.
– А как считаешь, если крысе навесить гранату, она побежит? – задал главный вопрос гренадер.
В окопе воцарилась тишина. Только шелестел нескончаемый дождь, да постукивал время от времени немецкий пулемёт МГ-08. Неприцельно, больше для порядка…
– Вы что, Куприянов, Гамельнского крысолова среди наших солдат отыскали? – откровенно рассмеялся подпоручик Гаевский в лицо фельдфебелю. – Так может, он не крыс, а «гансов» своей дудкой из окопов выманить может? Доведёт до ближайшей речки – и в воду! Да что в речку, просто под пулемёты…
Гренадер стоял во фрунт перед развалившимся на походном стульчике взводным, уставившись немигающим взглядом офицеру в переносицу. Лицо застыло.
– Я сам видел, ваше благородие, – твёрдо повторил он.
Не далее как утром Куприянов поймал Федорчука и заставил продемонстрировать своё искусство. Результат поразил его. Солдат достал простенькую на вид дудку, сделанную из полого куска осоки.
– Эт когда у озера стояли, спроворил на всякий случай, – пояснил он, как бы конфузясь.
Потом поднёс эту свою дуду к губам. Послышался очень высокий, на пределе слышимости звук. Музыкой его назвать было трудно, более свист, чем мелодия, но какие-то переходы – даже переливы – прослушивались. И буквально через минуту в окоп, на глазах у многих людей прибежали крысы. Вначале две, потом ещё две. Они присели перед Федорчуком, вытянули хвосты и застыли. Создавалось полное впечатление – дрессированные зверьки явились на зов своего хозяина. Крысы были крупные, серая шерсть свалялась, вымазалась в глине, но облезлыми их назвать язык не поворачивался – упитанные, резвые грызуны.
– Да полно вам, фельдфебель, – не поверил Гаевский. – Я понимаю ещё, коня свистом подозвать. Или там… собаку. Но крысу?! Идею вашу, уж не взыщите, считаю совершенно завиральной. Но и запретить попытку не могу. Атаковать будем завтра с рассветом. Артиллерии нет. Подкрепление увязло на раскисших дорогах, когда-то ещё пребудет. Пространство перед позицией простреливается немецкими пулемётами, бросить людей в атаку без поддержки – просто положить всех в землю. Поэтому, если вам удастся провести подобную… – подпоручик замялся, подыскивая нужное слово, нашёлся: – огневую подготовку, вы окажете роте и всему батальону неоценимую услугу. Что ж, дерзайте…
Ещё утром, до доклада начальству, Куприянов прикидывал, чем снарядить неожиданных помощников. Понятно, что стандартная, принятая на вооружение граната РГ-14 здесь не годилась совершенно. Ну действительно, как крыса нажмёт спусковой рычаг на рукояти гранаты и сдвинет предохранительную задвижку? Значит, нужно что-то фитильное, простое, но надёжное.
Фельдфебель отправился к сапёрам и узнал, что у них, по счастью, есть небольшой запас динамитных шашек с капсюлями-детонаторами и огнепроводными шнурами. Притащив в расположение ящик взрывчатки, Куприянов призвал Федорчука и поручил ему приманить крысу. С этим боец справился легко.
До германских позиций, по прикидкам гренадера, было метров четыреста. Отмерив такое же расстояние вглубь собственного участка обороны, ефрейтор повязал одну из крыс красной лентой с кокетливым бантиком на спине и коротким посвистом отправил в забег. Куприянов хронометрировал. Так сделали несколько раз. Получилось, что расстояния до вражеского окопа крыса преодолевала в среднем за две минуты.
Значит, фитили придётся делать с небольшим запасом – на две с половиной минуты горения. Получался длинный хвост, который будет волочиться за пасюком, попадать в лужи, биться о неровности почвы. Ненадёжно – может погаснуть. К тому же, когда пламя дойдёт до шашки, оно может припалить животное. Куда тогда прыгнет крыса?
Идея с фитилями, казавшаяся такой простой и надёжной, отпала. А новые не очень-то появлялись.
Тем временем Федорчук приманил уже два десятка крупных крыс и самозабвенно с ними возился. Построил вольер из ивовых прутьев, кормил с руки, и занимался натуральной дрессурой – по свистку заставлял выходить из вольера и возвращаться. Отбегать на разные дистанции, и снова возвращаться. Бегать стаей, клином, рассыпаться цепью…
Солдаты и офицеры, свободные от службы, собирались поглазеть на это представление. И странное дело – никто не смеялся, не улюлюкал, не подначивал Федорчука, как это обычно принято в солдатской среде. Все понимали – человек занят важным, ответственным делом, от успеха которого, возможно, зависят их жизни.
Но ещё более поражало Куприянова изменившееся отношение солдат к крысам. Никто не смотрел теперь на них брезгливо, с отвращением, никому в голову не приходило пнуть сапогом пробегающего мимо пасюка. Наоборот, каждый, кто подходил к вольеру, норовил угостить хвостатых хлебом, сухарём, а то и кусочком сахара. Прямо как младших братьев наших, право слово…
К вечеру, сходив ещё раз к сапёрам, покурив да покалякав с мужиками, Куприянов решил вопрос с детонаторами. Дело в том, что днём он приметил: воронки от снарядов крысы оббегают, небольшие ямки перепрыгивают, а вот в глубокие ямы, такие как окоп, например, скатываются кувырком. Фельдфебель посоветовался с главным крысоводом. Да, подтвердил Федорчук, под свист дудочки они всегда так делают. Попадись обрывистый берег реки, крутой овраг – крысы скатываются по склону кубарем, а потом уже бегут дальше.
Оставался не слишком надёжный и опасный, но единственный, на взгляд Куприянова, способ сделать детонаторы. Из взрывателей неиспользованных снарядов к трёхдюймовкам – пушек-то целых не осталось! – с великими предосторожностями извлекли гремучую ртуть. Порошок этот чрезвычайно чувствителен к трению, удару, сотрясению и широко используется для подрыва менее чувствительного тротила.
Куприянов решил нанести сверху на динамитные шашки тонкий слой крупинок фульмината ртути, как по-научному называлась гремучка. Шашку прибинтовать к телу крыс обычными бинтами, которые скрепя сердце, дали ему в санитарной роте. Гремучую ртуть прикрыть сверху от влаги кусочком вощёной бумаги и приклеить. И тогда кувырок во вражеский окоп станет последним, смертельным сальто для живых снарядов…
В какой-то момент фельдфебель усомнился в успехе предприятия. Ему показалось, что подпоручик Гаевский был прав, а он ввязался в откровенную авантюру. Всё было слишком шатким, ненадёжным, что называется «на тоненького». А если крыса ударится во время бега о препятствие? Гибкому телу животного ничего не сделается, а вот взрывчатка может среагировать. А если пасюк прыгнет слишком высоко, эти зверюги способны выпрыгивать почти на метр в высоту?! Динамит же достаточно уронить с двадцати пяти сантиметров, чтобы произошла детонация. Или наоборот, несмотря на защиту вощёной бумагой, гремучая ртуть подмокнет? Тогда чувствительность её многократно снизится. И уже не от удара или трения – из револьвера нужно палить, чтобы произошёл подрыв шашки.
Но отступать было некуда. И менять что-либо – поздно. Гренадеры уже перебинтовали крыс, приспособили гремучую ртуть и теперь следили, чтобы животные не затеяли ненароком опасную возню. Но те вели себя спокойно, дремали.
Близился рассвет, рота готовилась к атаке. Германцы всё чаще запускали осветительные ракеты, опасаясь пропустить в предрассветной мути начало штурма русских. С обеих сторон простреливаемой, изрытой воронками полосы земли нарастало напряжение, знакомое любому солдату перед боем. То натянутое струной ожидание, которое чувствуется физически, разливается в пространстве, оборачивается звенящей тишиной за миг до яростного грохота и слепящего пламени.
Подошёл сумрачный Гаевский:
– Готовы?
– Так точно, ваше благородие. Готовы.
– Начинайте.
Куприянов повернулся к Федорчуку, тот бодро улыбнулся и поднёс дуду к губам. Лишь зазвучали первые высокие, на грани слышимости посвисты, сонные до этого крысы оживились, задвигались. Зашевелились маленькие закруглённые ушки. Мягко толкаясь боками, грызуны, с уродливыми горбами прибинтованных динамитных шашек на спине, выстроились у выхода из вольера.
Выстроились шеренгой, словно готовые броситься в атаку бойцы.
– Ну, с Богом, Федорчук! – выдохнул Куприянов и поднял плетёную заслонку, закрывающую выход из вольера.
Серая лавина метнулась на волю. Гренадер ещё успел заметить, как крысы рассыпаются цепью, а потом юркие тела животных исчезли на фоне обожжённой, расстрелянной земли. Секунды растягивались в часы, минуты казались вечностью. С шипением прочертил тёмное небо очередной осветительный снаряд, а через миг его бледный свет померк в первой вспышке. Следом прокатился грохот взрыва.
В германском окопе.
И дальше – ещё взрыв, и ещё! На глазах укрепление превращалось в стену огня и дыма. Взлетел в воздух, будто сделанный из картона, немецкий пулемёт. Фонтанами летела жидкая окопная грязь, и в ней, чудилось Куприянову, мелькают разорванные тела вражеских солдат.
А гренадеры уже бросились на штурм. За ними поднимались в штыковую атаку стрелки.
– Даёшь, крысиные душонки! Даёшь! – орал Гаевский, бежавший в полный рост впереди своих бойцов и стреляя из нагана в клубящееся, багрово-сизое зарево. – Ур-р-ра-а-а!..