Вася оказался в больнице с инсультом, уже вторым за два года.
Лежа на узкой больничной койке, он молча плакал за цветы, – говорить пока не мог, только кивал медленно, шевелил пальцами неподъемных рук и вздыхал.
Так же молча пообещал как можно скорее поправиться, он и так нас подвел с юбилеем, тем паче весна на дворе, неудобно в такую-то погоду. Мы ему так и не сказали, что со вчера снова закрутила вьюга, температура упала до нуля, а снег лег на землю.
В точности, как тем вечером, когда Васина соседка по коммуналке вызвала скорую.
Посидели недолго, приемный час заканчивался, в будни он короток, пообещали зайти все вместе в четверг, после работы и еще в субботу. Света вызвалась прибыть завтра, ее отпустят пораньше, она мыла полы в конторе, именуемой КБ Общего машиностроения, и зарабатывала прилично, тысяч двадцать за два этажа и лифтовые холлы.
Хвасталась, что инженеры — и те получают меньше.
Минут через пятнадцать посещения Вася совсем раскис, Света успокаивала его, как могла, он что-то пытался вымолвить враз онемевшим ртом, и больше всего походил на рыбу, выброшенную на берег рукой всемогущего рыбака.
Я сам едва сдерживался, когда видел его таким: так быстро истаял верный мой друг, а ведь и не пил вовсе, не то, что некоторые, не курил.
Сердце стало у него пошаливать еще в тридцать, потом пошли осложнения, теперь вот это.
Страшно, когда близкий человек, еще два дня назад травивший анекдоты и бегавший, ну почти бегавший по лестнице на свой третий этаж, вдруг превратится в развалину, в полутруп: когда его забирали врачи, он и вовсе не мог пошевелиться, смотрел остекленевшими глазами на мир и все пытался что-то сказать, получалось лишь долгое, невыразительное «а-а-а», которое никак не кончалось, словно перегорающая сигнализация с окончательно севшими аккумуляторами.
Когда мы вышли из здания, Света не выдержала, расплакалась на моем плече.
Макс шел рядом с бледным, насколько это возможно для него, лицом, кусал губы.
Не выдержал и предложил зайти в кафе неподалеку, у рынка, все же сегодня праздник.
Да, жаль, что Вася так и не сможет составить компанию… но ведь, все-таки, юбилей. Двенадцатое апреля. И постукивая клюшкой, решительно потащил нас к остановке трамвая.
Старики, какие же мы старики, думал я, шаркая усталыми ногами по брусчатке дороги, а ведь тому же Максу, старшему из нашего отряда, еще и шестидесяти восьми не стукнуло. И уже с палкой.
Я сам родился в конце сорок шестого, говорят, на два месяца раньше срока.
Моя мать, тогда ей было всего четырнадцать, связалась по малолетству с одним из «лесных братьев», весенний этот роман закончился зимней ссылкой обоих – по разным этапам.
На одной из перевалочных станций случился я, нежданно-негаданно. Фельдшер меня пожалел, отобрав у матери и отдав в местный роддом. Мне так говорили, много позже, когда я стал задавать неудобные вопросы. Была ли это ложь во спасение или факт, не знаю, не узнал до сих пор: я так и не отыскал ни мать, ни отца.
Будто ответы эти отрезали от них ломтем, иногда бывает стыдно за себя, но так ни разу и не собрался хотя бы покопаться в архивах.
А затем меня и от детдома отрезало. Весной прибыло начальство, оно не раз к нам заглядывало, уж больно аварийное здание, но тот офицер, в чине капитана, прибыл по другому поводу.
Поинтересовался успеваемостью, посмотрел данные по здоровью, пригласил пятерых из старшей группы, в том числе и меня, на обследование.
Форма у него была летчицкая, потому голубые мечты советских школьников того времени о небесных просторах немедля расцвели в наших сердцах.
Но на самый краткий период времени. Он сообщил, что готов отобрать самого достойного из нас в качестве испытателя на завод, многие сразу сникли; после недолгой, довольно вялой борьбы, в актовом зале остался я, молча взирающий на своего не то избавителя, не то повелителя, ведь из одних серых стен меня забирали в другие неведомые цеха, куда-то в Казахстан, ехать целую неделю в один конец.
Наверное, расстояние тоже сыграло роль. Я всегда был сам за себя, и по себе, в детдоме подобные качества только усиливаются, и если от природы подобного не дано, значит, либо прививаются искусственно – все равно к семи годам последние надежды тают бесповоротно, – либо не даются вовсе, и тогда индивида можно только пожалеть.
Что вряд ли сделает стая сорванцов, выросшая в питомнике за забором.
Неудивительно, что я, да не только я один, мечтал вырваться хоть куда-то из душных стен и бетонных оград, вот только попадать в другие стены за другие ограды не многим хотелось.
Я показал полное в этом плане отчаяние, не потому, что меня били больше других, просто этот крохотный мирок я воспринимал исключительно как звереныш свою клетку: быть может, от этого именно, так часто ломал себе зубы о стальные решетки.
Наверное, Максу было куда хуже, ведь в любом месте нашей страны он был чуждым; не то, чтобы его били именно по этой причине, но свое отличие от прочих выучил твердо, раз и навсегда.
Наверное, поэтому в его злости всегда проглядывало еще и отчаяние потерявшегося в этом мире человека.
А вот Света изначально была дочерью врага народа, так что лагерные порядки отпечатались на ней тяжелой несмываемой метой, въелись так, что до сих пор не отошли, да и не отойдут уже до самого последнего вздоха.
Васька совсем иное дело, он вообще исключение из правил, но о нем отдельная история.
Света же самая яркая девочка в нашем отряде, притягивающая взоры не внешней красотой, каюсь, что говорю это, но внутренней энергией столь несокрушимой силы, что позавидовал бы любой пацан.
Она не пробивала, проламывала себе дорогу. И проломив, вдруг сжималась, съеживалась, замолкала – становясь серенькой, незаметной, вся прежде брызжущая через край страсть испарялась мгновенно: махонький зверек, сокрушивший железобетон, вдруг осознавал свой титанический поступок и будто бы ужасался ему, замирая.
Ежится ей приятней всего было на мощной груди Макса, крепкой эбеновой, будто специально подставляемой.
Нет, конечно, специально, что я говорю, они сошлись как-то сразу и всерьез. А ведь ей только стукнуло тринадцать по приезду, что она, пигалица, понимала в этих тужурах, Макс вряд ли сильно отличался от нее, такой же оторвыш, он жадно прижимал своего мышонка, как именовал Свету, к крепкой груди пятнадцатилетка, сразу вызывая в памяти строки из романа «Белеет парус одинокий», – я не бог весть как любил читать в те времена, страсть эта охватила меня позже, но роман запал в душу; как и острая потребность в таком же внимании, схожем проявлении чувств, в чем-то куда большем, чем та пустота, что окружала меня на тот день, и которой я только и мог поделиться.
Я бродил кругами, иногда пытаясь встрять, но Макс лишь вяло отшвыривал претендента, целиком сосредоточившись на своей любви.
И тем более странен был ее поступок, по прошествии семи лет случившийся во время только наладившийся официально семейной жизни, спокойной и неторопливой, удивительной той размерностью, которая наверное казалась чуждой нам всем.
Света тогда пришла ко мне в комнату, постучала, я открыл, немного удивленный ее появлению, до того она несколько месяцев всячески чуралась меня, точно завидев белые одежды прокаженного или заслышав колокольчик. Прошла в комнату, помню на улице шел долгожданный дождь, я последовал за ней, будто привязанный. Света остановилась посреди, обернулась и тихо произнесла единственную фразу, верно, заготавливаемую заранее:
– Я пришла жить к тебе, – и помолчав чуть, едва слышно добавила: – во грехе.
И тут же оборвала все мои возражения. Но разве они могли быть? Ведь я впервые с момента приезда обрел то, о чем и мечтать не смел, нет, грезил, конечно, грезил, но когда это последний раз было? Я уже не помню.
Автор: Кирилл Берендеев
Название – Шестьдесят пять
Категория: джен с элементами гета
Жанры: экшн, ангст, АУ
Тэги: АУ, космос, политика, дружба, самопожертвование, любовь, становление характера
Предупреждение: насилие, смерть второстепенных персонажей
Краткое содержание:
Все мы знаем Юрия Гагарина, первого человека, покинувшего пределы земной атмосферы, Алексея Леонова, совершившего выход в открытый космос, Валерия Быковского и Валентину Терешкову, совершивших первую стыковку на орбите. Но так ли это было на самом деле?
Инженер Феоктистов создал очень маленькой капсулу космического корабля «Восток», туда мог поместиться невысокий, не выше 165 см, худой человек. Способный быстро реагировать на команды с Земли, на любые внештатные ситуации, а при необходимости пожертвовать собой, ибо в этом мире, у него никого никогда не было.
Так кто же составлял Первый отряд космонавтов?
Денис взбежал по лестнице университета на второй этаж. Около двери в двести одиннадцатый кабинет ещё стояло достаточно студентов, чтобы понять: на экзамен к Маркову он не опоздал.
– Слушай, Марков всех подряд валит! – сразу же сообщил Егор, едва Денис присоединился к ожидающим своей участи одногруппникам.
Тут же кто-то съязвил:
– Да у него зять в военкомате! У них там недобор.
Все заржали над старой шуткой. Но смех получился короткий и нервный.
– И почему фраза «Профессор завалил студента на экзамене» не вызывает такого леденящего ужаса, как фраза «Студент завалил профессора после экзамена»? – наклонившись к Денису шепнул Егор.
Открылась дверь и вышел понурый Вадим. Все устремились к нему:
– Ну?..
– С экзамена выгнал… – вздохнув, сообщил Вадим. Но в его глазах блеснули чёртики. – Марков такой кружит по аудитории, обходит все ряды, следит, чтобы не списывали. Когда он в очередной раз прошёл мимо меня, я и ляпнул сдуру: «пятьдесят семь секунд, лучший круг».
Снова прокатился смешок. И Денис увидел в глазах одногруппников восхищение Вадимом – сказать такое самому Маркову. Денис же не разделял общего восторга – Вадим, скорее всего, нажил себе несдаваемый хвост… Хотя… У самого Дениса, по всей вероятности, тоже несдаваемый хвост. Их взаимная нелюбовь с Марковым началась ещё на первом курсе. На зачёте Марков попросил сказать что-нибудь о великих полководцах семнадцатого века. На что Денис ответил, гордясь своим остроумием: «Мне больно вам это сообщать, Эдуард Соломонович, но они все умерли». Денис тогда сразу понял, что Марков его запомнил. И уже на втором курсе Денис не сомневался, если преподаватель помнит студента, это не всегда для студента хорошо.
Снова открылась дверь, и в коридор вышел сияющий Глеб и на вопрос: «Как дела?», выставив большой палец, выпалил:
– Всёздато!
И ловя спиной завистливые взгляды, расслабленной походкой направился на выход.
– Антиплагиат показал, что я стырила абзац с «Википедии», – вздохнув, поделилась толстушка Маша. – Я зашла на «Вики» и удалила оттуда этот абзац.
– Правильно! – поддержала её хорошенькая Соня и добавила: – А я тут спрашиваю у Маркова, ставит ли он на зачете автоматы по посещаемости? А он, представляешь, отвечает: «Ну знаете ли, это все равно, что оценивать качество ceкca по присутствию человека».
– А мне он, когда я попросил его поставить автомат, – поддержал её Вадим, – предложил доказать, что я не робот, и назвать тему последней лекции.
– Чтобы сдать уникальный реферат, – снова вздохнула Маша, – достаточно открыть вторую страницу поисковика.
Денис смотрел на них, слушал, и понимал, что у него вообще курсовой нет. Только листочек, на котором распечатано всего 140 символов, согласно счётчику ворда. И ничего, кроме того, что «Твиттер» научил его выражать свои мысли за 140 символов, он больше сказать не может. Но это курсовая, а не твит. Вряд ли Марков оценит…
Когда Денис зашёл, в кабинете кроме Маркова никого не было. Хотя половина группы кабинет точно не покидала, во всяком случае, через дверь.
Большая аудитория с пустыми рядами столов и скамеек. На окнах вертикальные жалюзи полностью закрывают вид – отвлекаться не на что. Перед доской за преподавательским столом сидит Марков. Стол пустой, билетов на нём нет. Но откуда-то раздаётся звонок, он звонит настойчиво, даже истерично, а потом стук – в пустой аудитории отчаянный стук.
Денис оборачивается и видит с одной стороны Алёну, она подталкивает его в автобус, а с другой – Варвару, точнее её сиськи, которые пропадают зря.
Он опускает взгляд и видит, что его руки в наручниках, сам он в полосатой робе с нашитым на груди мемчиком про Джона Сноу. Денис в растерянности. Он испуган. Он полностью дезориентирован.
Марков медленно поворачивает голову к Денису и механическим голосом спрашивает:
– Где ваш компьютер? Где ваш телефон?
И Денис выпаливает:
– Я потерял их в драке с парнем, который сказал, что вы не самый лучший преподаватель в университете!
И просыпается. От попеременного грохота и дребезжания звонка.
Он лежит и не может сообразить, что происходит? Где он?
Далеко не сразу узнаёт свою комнату.
Давно уже день. В комнате бардак. И кто-то звонит и колотит в дверь. Колотит то кулаками, то пинает.
За дверью слышится мамин голос, он полон тревоги. Слышатся другие голоса… Чьи – непонятно – дверь заглушает…
Денис встаёт, идёт в коридор, но останавливается перед дверью. Он вспоминает, как утром впустил в квартиру полицейских…
Снова слышится приглушённый дверью мамин голос:
– Сынок, умоляю, открой!
Денис протягивает руку к дверной ручке и с удивлением обнаруживает ключ в замке. Он не помнит, когда изнутри закрыл дверь на ключ.
Сквозь дверь доносятся чьи-то голоса. Колотить перестают. Зато раздаётся звук болгарки.
Этот звук заставляет Дениса действовать, и он поворачивает ключ.
Едва Денис открыл замок, как дверь распахнулась, и мама, разрыдавшись обняла и уткнулась ему в грудь. Она была на целую голову ниже ростом. Хрупкая, маленькая. Денис и не замечал раньше, какая она маленькая. Ему всегда казалось, что мама такая большая, а тут вдруг всем телом ощутил её хрупкость.
Обнимая маму, он глянул в открытую дверь. На лестничной площадке стояли соседи. У соседа слева дяди Паши в руках была болгарка. Он уже заглушил её и теперь теребил провод, не торопясь уходить. Все стояли и с любопытством смотрели на него, на Дениса. Они бы и в квартиру зашли б, если бы проход не перекрывали Денис с мамой.
Денис смотрел и не знал, что делать.
Ситуацию разрешил дядя Паша. Он, не обращая внимания на недовольство соседей, закрыл дверь, отрезав Дениса с мамой от всего мира.
Сразу в комнате стало тише.
– Я боялась, что ты что-нибудь с собой сделаешь, – всхлипывая сказала мама, обнимая Дениса ещё крепче.
– Да что я сделаю? Зачем мне? – удивился Денис.
Но мама словно не слышала. Она прижимала его к себе и повторяла:
– Я так боялась, что ты что-нибудь с собой сделаешь. Ещё и ключ вставил в замок… Зачем? – И тут она начала колотить его кулачками. – Ты зачем оставил ключ в двери, я спрашиваю!
Денис сначала растерялся. Но потом услышал в мамином голосе привычные истеричные нотки. Магия хрупкости исчезла. Теперь всё было знакомо.
Раньше Денис, когда у мамы начиналась очередная истерика, уходил в свою комнату к компьютеру, надевал наушники, включал музыку и делал вид, что готовится к занятиям или начинал обрабатывать фотографии. Теперь компьютера не было.
Поэтому Денис, не обращая внимания на мамины удары, ласково обнял её за плечи и повёл на кухню.
Едва повернули в коридорчик, как взгляды наткнулись на осколки настенной тарелочки. Мама словно запнулась о них, начала оседать.
Денис обнял её покрепче и провёл мимо осколков. Усадив маму на табуретку, молча взял веник и совок, Быстро собрал и выбросил бывшее украшение кухни.
Мама тоже молчала. Она широко раскрытыми глазами, в которых плескалась боль, смотрела на Дениса и молчала.
Потом, когда мусор был убран, спросила:
– Так это правда? Тут были полицейские?
– Тарелочку я разбил, – ответил Денис. – Нечаянно. – И протянул маме коробочку с салфетками. – Чаю будешь? – спросил он, наливая в чайник фильтрованную воду.
Вытирающая слёзы и кивающая мама снова стала маленькой и хрупкой.
– Ты что так рано с работы? – спросил Денис, ставя на стол чайные чашки.
– Мне позвонили и сказали, что к нам с обыском приезжали, и что на тебя завели уголовное дело. Куда ты влип? Что натворил? Признавайся сейчас же!
Денис вспомнил, как следователь тоже предлагал ему признаться. Вся разница заключалась в том, что тогда он не понимал о чём идёт речь. Сейчас вроде бы понимал. Вроде бы. Хотя всё равно в голове не укладывалось. А теперь нужно как-то рассказать маме. Или не нужно? Зачем ей лишние волнения? С другой стороны, её ноутбук тоже забрали…
Денис вздохнул и спросил:
– Кто позвонил?
– Ты не увиливай от ответа! – снова завелась мама.
– Да я не увиливаю, – Денис взял закипевший чайник и налил чай себе и маме. – Я вообще сегодня ещё не ел…
Я до сих пор удивляюсь, как ей это удается. Как она побуждает собеседницу разговориться, разоткровенничаться и порой пуститься в такие забористые подробности, какие и священнику на исповеди не рассказывают.
Собственно, разгадка изумительно проста. Катерина, как никто другой, умеет слушать. И делает это не с напускной любезностью придворного, которую раскусит любой мало-мальски проницательный наблюдатель, а с искренностью, с неподдельной вовлеченностью читателя, который, перебрасывая страницы, сопереживает и содействует героям.
Время от времени Катерина задавала вопрос или вставляла реплику, которая ободряла собеседника. И откровения разрастались, разветвлялись и наматывались, будто нить на прядильную катушку.
Излишне было бы уточнять, что искусство Катерины было применимо только к благонравным домохозяйкам, почтенным вдовам, мудрым тётушкам или покинутым невестам.
Сомневаюсь, что Катерина с такой же изящной ловкостью могла бы разговорить английского шпиона или заговорщика. Но и отрицать не могу, ибо ни ей ни мне не доводилось встречать кого-либо из этих господ.
Что произойдет, если моя подруга детства вздумает испробовать свои чары на приближённом моего брата Гастона или на воспитаннике лорда Уолсингема, я не решилась бы предсказывать.
Люди так легко поддаются на эти чары потому, что чар никаких не существует, а есть неутолимая потребность быть услышанными; через взгляд и внимание собеседника признать себя живыми, объемными, увидеть овеществленными свое отражение и мысли.
Те дочери Евы, с кем она говорила, заключённые в свои дома, прикованные к закопчённому очагу, отягощённые детьми, заботами о мужьях, о престарелых родителях, тревогами о растущих налогах, о войне, ночных грабителях и подвальных крысах, давно уже лишились дара собственной ценности, радости присутствия в череде мгновений.
В их изнурённых телах живут души, чьих голосов никто не слышит. Эти души замурованы, у них вырван язык.
Души будто бабочки, заключенные в бутыль. Их крылья трепещут, теряя золотистую пыльцу. Когда-то эти души порхали в садах надежд и рощицах грез, но их изловили.
Певчая птица, даже посаженная в клетку, сохраняет свой природный талант пения, но эти души утешения не имеют.
Единственный проблеск, звук в пустоте, это заинтересованный взгляд, терпение и внимание собеседника.
Катерина, далекая от высоких обобщений, знала этот секрет интуитивно. Всего лишь потому, что ей было интересно. Она не читала книг, не внимала философам, она слушала. И мудрости приобретала не меньше.
Исполнить поручение Катерина вызвалась, не задавая вопросов. Мне стоило только заикнуться.
Она уже давно скучала, облечённая властью экономки в моем игрушечном особняке. И чувствовала себя отвергнутой. И это она, моя придворная дама, хранительница всех моих огорчений и тайн, очевидица моих промахов и побед.
Со мной что-то происходит, что-то грандиозное, судьбоносное, но ей досталась роль безучастного зрителя.
Я ничего не рассказывала. И только один-единственный раз позволила себе раскиснуть и пожаловаться на неудачу.
Катерина знала о существовании Геро, о его влиянии на мою судьбу, но ни разу его не видела. Этот неизвестный ей юноша приобретал всё большее значение, почти непререкаемое, подменяя собой целый мир. Её даже это в некоторой степени пугало.
Кто он, этот неведомый возлюбленный? Почему он так важен? И не таит ли это всепоглощающее чувство опасность? Вдруг я перестану быть тем, чем была прежде?
Всегда непредсказуемая, непохожая, нетерпимая к малейшей несвободе и зависимости. И вдруг возникает некто, едва ли не подчиняющий меня своей воле!
Катерина жаждала встречи с врагом. Или другом.
Перл — совсем другое дело. Он достаточно хорошо знал Геро, был свидетелем встречи с мадам Аджани, видел безутешного отца, его попытку убить себя, а потом сам же обнаружил свидетеля воскрешения.
Шут чувствовал себя почти героем, «богом в машине», который является, чтобы наказать злодеев и вознаградить страдальцев. На него можно было рассчитывать. Это было приключение, настоящее, под стать благородным рыцарям. Каким бы циником и насмешником не прикидывался Перл, избрав себе личину Панурга, в сердце своём он оставался поэтом, трубадуром, чье призвание петь серенады и служить прекрасной даме.
Однако, будучи человеком неглупым, понимал, что с его лысиной, круглым лицом, маленькими глазками, огромным животом и кривыми ногами податься в рыцари Круглого стола было бы затруднительно.
Он был рожден Санчо Пансой и не пытался оседлать Росинанта. Но и Санчо Панса мог совершить подвиг.
А тут дело богоугодное – поиски ребёнка. Тут без титула и наград почувствуешь себя Ланселотом.
На долю Перла выпала теневая сторона. Мир игорных домов, притонов, придорожных гостиниц, лавок с краденным и, само собой, публичных домов.
Среди многочисленных обитателей парижской преисподней есть отвратительная разновидность двуногих – торговцы живым товаром. Те, кто похищает или скупает у бедняков детей.
Их продают на самые чёрные работы, в бродячие цирки, на виноградники, на галеры, уходящие в Тунис или Марокко, а также развратникам всех омерзительных наклонностей.
Самая очевидная и ужасная судьба для осиротевшей красивой девочки — это оказаться в одном из таких заведений.
Я немедленно вспоминаю Клотильду, её ужасные пророчества, её угрозы. Как бы не отталкивающе это звучало, но сестрица была в чем-то права.
То, что она с такой ужасающей достоверностью живописала несчастному Геро, не было её фантазией.
Всё это было правдой, и оттого ещё более отвратительно, ибо касалось рода человеческого, тех самых двуногих смертных, кто якобы наделен душой и создан по образу и подобию божьему.
Моему шуту предстояло отправиться в ад и в этом царстве Аида отыскать самые скользкие тени. Он играл в кости, бражничал, пел скабрезные куплеты в компании бродяг, валялся под столом, дрался, швырял в кого-то объедками и возвращался под утро без единого су, с подбитым глазом и без сапог.
Однажды он пришел в разных башмаках, при чем один из этих башмаков был женским. С похмелья у него болела голова, и Катерина разводила какое-то питьё, которое составил Липпо для закоренелых бражников.
Отоспавшись, Перл отправлялся в следующий игорный дом или кабачок, прихватив горсть серебра. Он побывал и в публичном доме, но клялся, что единственно для того, чтобы изобразить из себя негодяя с особо взыскательным вкусом, того, кто предпочитает самую нежную, первозданную плоть.
Такие же слухи он распускал во всех злачных местечках, чтобы кто-нибудь, в конце концов, пожелал бы облегчить его кошелек, предложив запретную усладу.
Ему предлагали. Его даже привели в дом некой мадам Берто, в квартале Сен-Жак, в так называемый «крольчатник», но там к его услугам были только мальчики.
Перл состроил рожу и оскорблённо покинул заведение, но на выходе лишился всех денег. Выход стоил дороже входа.
Вернувшись в особняк, Перл долго сидел в лохани с горячей водой, яростно терся мылом и требовал принести ему бутыль с щелочью, ибо иначе эту грязь не отмыть.
После этого визита он как-то сник, стал менее разговорчив, а вместо азарта в его глазах вспыхнула решимость. Приключение больше не представлялось ему забавным, оно стало горестным и опасным.
Похождения Катерины были утомительны, но не настолько грязными, какие выпали на долю Перла.
Прихватив с собой самую немногословную горничную и огромного лакея во избежание ненужных встреч, Катерина отправилась по лавочкам улицы Сен-Дени.
Сам её облик говорил о безграничных покупательских возможностях и вызывал у торговцев стремление ей угодить во всем, даже сплетнями.
Соседи семейства Аджани были рады поделиться слухами. Катерине даже не понадобилось пускать в ход свои чары. Достаточно было погреметь кошельком.
Хозяйки, жены торговцев, их сёстры или перезрелые дочери наперебой пускались в самые экзотические признания.
Семейство Аджани всегда пользовалось недоброй славой в квартале. Еще до скандального ухода Мадлен из родительского дома мэтр Аджани был известен своей скупостью, высокомерием и, как поговаривали, не пренебрегал самым безжалостным ростовщичеством.
Откуда иначе у них могло появиться столько денег? Как ювелир, мэтр Аджани успеха не достиг. Его работы были тяжелы, угловаты и безвкусны.
Не одна из благородных дам никогда бы не украсила себя ожерельем из толстых, золотых виноградных листьев или букетом, в котором цветы состояли из множества завитков.
Но огромные броши с рубинами, витиеватые серьги с гроздьями тех же рубинов кровавого цвета пользовались успехом у дочерей зажиточных буржуа, которые с удовольствием выставляли на показ знаки своего процветания.
И все же этих покупателей было недостаточно, чтобы составить солидное состояние.
Поэтому к слухам о ростовщичестве примешивались сплетни о скупке краденого. Якобы в глубокую полночь дом мэтра Аджани посещают некие личности, которые по дешевке сбывают ворованные украшения. А ювелир уже по баснословным ценам перепродает камни фламандским ювелирам.
Или наоборот, они продают ему по дешевке ворованное, а он уже в Париже перепродает товар.
Никаких веских доказательств тому не было. Налицо были домыслы, приправленные многолетней завистью и одной единственной уликой.
К мэтру Аджани почти каждый год наведывался тучный, краснолицый купец из Голландии. Он приезжал всегда на крепком откормленном муле, к седлу которого был приторочен дорожный мешок. Купца сопровождал огромный детина с кинжалом и рапирой. Тут явно было нечисто.
Этот слуга или телохранитель был облика самого разбойничьего. Скажите на милость, разве добрые дела, угодные Господу, совершаются с такими лицами?
И Катерина с готовностью кивала. Если мэтр Аджани был знаменит своей скупостью, то мадам Аджани блистала набожностью и добродетелью.
Она была самой истовой прихожанкой в их церкви святого Дионисия. Она не пропускала ни одной праздничной или воскресной мессы, каждые три дня ходила к исповеди и фанатично клеймила и преследовала грех там, где замечала смутную тень.
Детей воспитывала в неукоснительной строгости. Правда, к старшему сыну, как это часто случается с самыми суровыми матерями, питала слабость. И прощала ему то, что у других послужило бы поводом к анафеме и отлучения от родительского дома.
Когда его, ещё подростка, застали с соседской кухаркой, то благочестивая мать во всеуслышание прокляла грешницу, покусившуюся на невинность отрока, а когда подросший Арно стянул у отца несколько монет и отправился в ближайший игорный дом, то мадам Аджани обвинила во всем городской совет и парижского прево, который допускает существование злачных мест.
Она кричала, что прево получает мзду от содержателей всех притонов и таким образом служит дьяволу.
Арно очень скоро совершил более тяжкий грех. Он отказался следовать по стопам отца, становиться золотым дел мастером, заявив, что лучше пойдет в монахи или солдаты.
Ужаснувшаяся мать, объяснив подобное решение происками дьявола, определила сына в Латинский коллеж, который в то время входил в число школ, состоявших под эгидой Сорбонны.
Арно пришлась по вкусу студенческая жизнь. И он более не заикался о монастыре или армии. Он мог бы стать доктором богословия или права, или на худой конец стряпчим.
Что не так уж и плохо, ибо эти мошенники порой участвуют в тяжбах богатых вельмож, что приносит им немалые дивиденды. А потом случился этот скандал с бедняжкой Мадлен…
Очередная рассказчица, угощая Катерину своей собственной версией с видоизмененными деталями с импровизациями и домыслами, даже лицемерно всплакнула.
На что Катерина ответила безупречным сочувственным вздохом. Это была пятая или шестая импровизация на тему истории Геро и Мадлен, и Катерина уже была не в силах сопереживать и подыгрывать.
Косвенно был опять виновен Арно, ибо это именно он познакомил свою младшую сестру со своим собратом-студентом из медицинской школы Сорбонны.
Шум был большой. Безрассудства ожидали от озорника Арно, избалованного матерью, но не от малютки Мадлен, кроткой и набожной. Девушка не доставляла родителям ни малейших хлопот, была тиха, послушна, скромна и невинна. Но как она могла устоять…
Катерина уже передо мной пыталась изобразить, как мечтательно заводила глаза и шумно вздыхала старая дева, дочь хозяина, владельца скобяной лавки.
Как он был красив, этот юный соблазнитель! И как только эта охранительница добродетели мадам Аджани позволила ему переступить порог их дома?
Она должна была сразу распознать врага.
Но мамаша, по всей видимости, была уверена в стойкости дочери, в том, что её суровое воспитание не позволит ей преступить запретные догмы.
Он подхватил мешок, двинулся вперед. Через пару минут отряд достиг дверей винного погреба. К их удивлению, ничего подрывать не пришлось. Из-за приоткрытой двери отчетливо доносился запах вина, густой, тяжелый. Видимо, немало бочек просто пролили на пол, унося самое ценное. Или вообще ничего не беря с собой, поспешно убегая из города, хватая только документы и жизненно необходимые вещи, в число которых кава никак не входила. Разве, пара бутылок, задобрить французского таможенника. Если он не слишком большой патриот, чтоб принять испанское шампанское в качестве прямого пропуска в свою страну, без фильтрационного лагеря.
Отряд осторожно втянулся внутрь. Помещение метров полтораста, захламлено донельзя. Разбитые бочки, бутылки, какие-то тряпки, ворох газет, бумага, – все валилось на полу, создавая тот первозданный хаос, который и означает спешное бегство. Даже стеллажи с бутылками и те оказались откинуты к стенам. Будто армия прошлась. Бругейре подумалось – а может, так и было? Вошли солдаты, которых привлек запах игристого, может, даже забрали что-то, а чтоб не доставалось врагу, уничтожили последки. Он задумчиво кивнул, хоть какая-то месть фаланге за сдавшийся город. Пусть и смехотворная.
Лампа с трудом освещала обширное пространство погреба. С ближнего краю еще оставались закуты, видимо, предназначенные не то для особых вин, не то для особо напившихся слуг, сейчас уж не разберешь. Айгнеру даже виднее, он как раз заглянул в подобную нишу под лестницей. Может, ведет куда? В плане ничего подобного не значилось, но ведь хозяева дома сколько веков владели винокурней, могли и не согласовывать переделки с общим планом.
Он еще успел подумать, какая разница, что там, когда услышал разочарованный голос Рафы:
– Ну вот, кавы не нашлось. Жаль, нечем вас угостить.
– Не надейтесь, – ответил ему незнакомый голос. Фонари, точно лучи прожектора осветили пространство погреба, разом ослепив бойцов. Все смешались, застыло, замерло, свет будто гипнотизировал.
Только Ланда успел толкнуть Айгнера в сторону ниши у лестницы, оба входили, как всегда, последними, а потому не успели попасть под лучи.
– Только тихо. Доставь пулемет Контадору. Мы как-нибудь выберемся, – успел прошептать Пистолеро прежде, чем луч настиг его. Микель обернулся, но Арндта уже не было видно. Ниша точно скрылась в стене, спрятав бойца. В ослепительном свете, подвал казался совсем иным, куда меньшим, более захламленным.
– Стоять. К стене. И пожитки на пол, живо! – скомандовал тот же голос. Фонарик наконец, высветил говорившего: капрал фалангистов, на удивление пожилой, под пятьдесят, но все еще носивший форму младшего рядового состава, вышел на пару шагов вперед. Вынужденный лично шататься по тоннелям, он холодно оглядел республиканцев. Покачал головой, спрятав пистолет, помял руки, словно те замерзли на холоде.
– Это все? Энао, Корретха, гляньте, есть еще кто с этими, – фигуры быстро зашевелились. Рядовые, пацаны, недавно набранные в состав армии Франко, в еще чистой форме, метнулись к двери. Выбежали, прикрывая один другого и поспешили вернуться. Верно, не рассчитывали увидеть еще кого-то или не решились попасть под прицел возможной засады. Фонарики метались у двери, но ни один из них не попал в нишу, она будто сама отводила внимание солдат.
– Это все мои, – коротко ответил Нандо, когда рядовые вернулись. – Нас только пятеро.
– Представьтесь, капитан.
– Фернандо Бругейра, ротный второго батальона интернациональной бригады…
– Это лишнее. Бригады кончились, как и вы, впрочем. В последний бой идете на соединение с Контадором?
В ответ Нандо кивнул. Капрал поморщился.
– Опоздали. Мы его утром казнили, сразу после штурма. Смертный бой для вас не получился. И то хорошо.
– Вы правы, капрал, – Нандо подождал, может, он представится. Но нет, старый служака молчал. – Я так понимаю, умрем мы вместе.
– Вы правильно меня понимаете. Энао, забери у товарищей республиканцев их добро… Да, много ж вы тащили. Жаль, что не успели. Вам надо было еще вчера выходить, чтоб к нашей атаке подойти, – странно, но в голосе капрала и в самом деле, проскочила нотка сочувствия. Он еще раз оглядел плененных и остановил взгляд на Микеле. – А вот тебя я кажется знаю. Ты тот самый Пистолеро, что пятерых моих положил позавчера? Я прав?
Ланда кивнул, подтверждая.
– Все верно, господин капрал.
Режим затворничества продолжался. Милу три дня не выпускали из спальни, но вскоре Лэртина смилостивилась и вытащила горе Повелительницу в гостиную буквально за шкирку.
— Ты это брось дурить! — вещала демоница и укладывала девушке прическу, благо отросшие волосы до плеч уже позволяли сделать что-то путнее. На демонических харчах волосы и ногти подопечной росли намного быстрее, чем дома. И за почти два месяца короткий ежик превратился во вполне годную прическу.
— Повелитель, конечно, скотина, Эртис, закрой уши, но ты-то жить должна! — очередная шпилька больно кольнула кожу и Мила поморщилась. — Он тут всех считай отпользовал. Ну что ты смотришь, глупое создание?! И меня тоже, да!
Демоница в сердцах швырнула на столик расческу.
— Не придуривайся, крошка, ты меня понимаешь. Слова кое-какие выучила, вон я у тебя под подушкой книжку видела. Нашу, между прочим. Где добыла?
— Он принес, — спокойно ткнула пальцем в новоявленного охранника Мила. Тот лишь пожал плечами и продолжил точить кинжал. Но пристального взгляда Лэртины не выдержал.
— Я подумал, что ей легче будет по детской книжке учиться, — взглянул в глаза служанке парень и та невольно поразилась красивой зеленой с сними бликами радужке. — У меня брат с сестрой на этой фигне выросли, учились быстро, вот, думаю, и она должна выучиться.
— Дело говоришь, — Лэртина успокоилась и села на стул, отдуваясь. Признание далось ей нелегко, но ее никто не осудил. Здесь все были на равных.
— Я немного читала, — вяло ответила девушка. — Только некоторые картинки не поняла.
— Давай посмотрим, — Лэртина смоталась в спальню Повелительницы и вытащила из-под подушки большую квадратную книжку с яркими рисунками. Точно для детей, но все-таки сойдет и для дурехи. Ну почему малышка хотя бы не эльфийка? С той было бы намного проще…
***
Пока женщины занимались сугубо женскими делами, Эртис вышел из покоев и отправился инспектировать вверенную ему территорию. Сама западная башня была не слишком большой, но из-за нагромождения в ней ненужного дворцового хлама являла собой идеальное место для засады. Часть комнат была забита почти доверху, в некоторых имелись просветы, а некоторые комнаты и вовсе поражали своей ухоженностью. Отсутствие пыли в самих комнатах и редкие цепочки следов в пыли коридоров и лестниц ясно свидетельствовали — здесь ходили, здесь что-то делали и здесь они точно не одни.
Демон поправил лезущие в глаза отрастающие прядки и проследовал по одной из цепочек следов этажом вверх. Лестница в башне находилась в центре здания, на каждом этаже от нее отходил коридор, который опоясывал всю башню и выводил обратно к лестнице. Почему нельзя было сделать башню и коридор круглыми, парень не знал, ведь в заокругленном коридоре намного лучше видимость. А так за каждым углом может таиться опасность.
Пресловутая опасность не заставила себя ждать. Из-за угла вылетела большая синяя птица с голубоватым, блестящим на солнце, хвостом, хрипло каркнула и едва не нагадила на новехонькую форму! Эртис помянул матушку сего ангельского отродья и прицельным силовым пенделем отправил каркушу в окно. Какой-то дебил забыл закрыть за собой окно, ну это просто немыслимо! Какая может быть охрана значимой в государстве персоны, если она живет в задрипаной башне, где за каждым шкафом может притаиться по убийце, имеет одну единственную служанку, а телохранитель сам пришел наниматься? Бедные женщины жили посреди змеиного гнезда без малейшей защиты!
Демон мысленно костерил Повелителя, начальника охраны, начальника гарнизона и вообще всех, кто хоть как-то отвечает за безопасность. Увы, его мысленные посылы оказались бесполезны, и следующая опасность свалилась в буквальном смысле на голову. Он уже поднялся на самый последний, седьмой этаж башни и прицеливался, как половчее открыть дверцу на чердак или же выбить ее ногой. И тут на чердаке зашуршало, что-то хрустнуло, сверху послышался вопль и мат, а через секунду у демона на руках оказалась симпатичная девчонка, запорошенная пылью. Еще через миг на голову приключенцам свалились трухлявые доски.
— Блядь! — емко высказалась упавшая и спрыгнула с рук Эртиса. Тот невольно оценил точеную фигурку, ладную, еще растущую грудь и симпатичное испачканное личико. В черных волосах незнакомки запутались щепки. — Ну что смотришь? Баб не видел?
Демоница отряхнулась, вытащила из волос обломки и повторно выматерилась, рассматривая безнадежно испачканную паутиной кофту.
— Ладно, чувак, я поняла. Ты первый застолбил место, тебе и оставаться. А мы пойдем поищем где еще можно перекантоваться.
Демоница грациозно подскочила, зацепилась за чудом уцелевшую над проломом доску, подтянулась и выскочила вон. Эртис только помотал головой — ну дожился… Всякая малолетняя шушера шарится по башне без препятствий. Демон вскинул руки в неистовой мольбе бытию, подумал, что раз уж дыра есть, то можно осмотреть чердак без выламывания дверцы и полез следом за незнакомкой.
Чердак продувался всем ветрами. Через неплотно пригнанные доски на такой высоте* неплохо сквозило. Парень поморщился и закутался в свою рубашку, пытаясь удержать крохи тепла. Зря он не накинул куртку, но кто ж знал, что от крыши осталось одно название? Здесь ветер был намного сильнее, чем внизу и норовил сдуть непрошеного гостя. Как же эти пигалицы не боятся? Он провел взглядом две девичьи фигурки, кружащиеся в воздушном танце в этом холоде, поморщился и полез вниз. Чердак опасности не представлял, а для дыры должны найтись доски где-нибудь на других этажах.
Парень вздохнул, слез с чердака и отправился на поиски досок. Внизу, по словам Лэртины, был целый склад подобного добра.
Примечания:
*- высота демонических построек намного превышает высоту человеческих. Все из-за любви к широкому пространству и благодаря крыльям. Каждый этаж строится с учетом возможности в любой момент взять и взлететь. Потому стандартные демонические семь этажей равняются примерно двадцатиэтажному дому людей.
Лес, берег озера.
Краевед и Правнук избиты, но живы. Сидят на берегу, ругаются. Пытаются друг друга иногда достать, но уже вяло — оба устали. Утро.
Правнук встает отлить, пытается пристроиться к дереву, дриада чавкает ему дуплом — даже не вздумай. Он вяло шарахается, мочится в озеро. Отворачивается — и не видит, что по озеру начинает идти странная рябь.
Шериф смотрит на них из-за кустов. Отступает, так и оставшись незамеченным. Заходит в пещерку. Открывает сундук, достает оттуда яркий конфетный фантик.
Шериф:
— Ну, Павлик, и тут успел!
Идет на берег, мимоходом успокаивая уже было вылезшие из воды щупальца:
Шериф:
— Фу! Не еда.
Подходит к Правнуку с Краеведом.
Шериф:
— Эт я правильно заехал. Вовремя, главное. А арестую-ка я вас, ребятишки. Обоих.
Правнук:
— За что?!
Шериф:
— Да за браконьерство, пожалуй. За ловлю рыбы в заповедном озере.
Краевед:
— Побойся бога, Шериф! До заповедного еще восемь километров!
Шериф:
— Ну, если настаиваете, можем пройти туда, и я арестую вас там.
защелкивает на них наручники, но поглядывает по сторонам, словно ищет кого-то еще. Спрашивает словно о незначимом.
Шериф:
— Больше никого не видели?
Краевед и Правнук переглядываются, дружно мотают головами.
***
смена кадра
***
В школе.
Урок литературы с Негром Васей.
Евгений Онегин в ритме рэпа.
***
смена кадра
***
Улицы города.
Светик вертит в руках ингалятор. Следит за Референтшей, несколько раз оказывается рядом, но применить так и не решается. В расстройстве идет к озеру, выбрасывает ингалятор в воду. Когда он уходит, Яна выбрасывает ингалятор обратно на берег вместе с прочим мусором.
Яна:
— Совсем совесть потеряли, озеро вам не свалка!
***
смена кадра
***
Лес на берегу.
Светик идет по лесу. Натыкается на Анабель и Мирабель.
Анабель:
— Мальчик! А идем с нами!
Мирабель:
— Хороший мальчик…
Светик ощеривается, вампирши бегут с визгом, он их преследует до секретного завода. Вампирши ныряют в светящуюся арку портала (портал в Трансильванию). Светик в азарте пытается за ними, но натыкается на потустороннюю нечисть — Конь в пальто, замочил Светику промеж глаз копытом, вышиб обратно к нам.
Светик в ужасе — разучился гонять нечисть! Попробовал на встречной кикиморе — та удрала. А от лешего снова промеж глаз. Расстроенный.
Светик:
— Че за дела? я же всегда всю нечисть гонял!
Леший:
— Не всю, а токо женского роду! Учи русский фольклор, балда! Не вся нечисть женского роду.
Светик:
— Как не вся, нечисть жеж!
Леший:
— Тебе объяснить, чем мужик от бабы отличается, дурень? Бородой! Я вот — мужик. И нет у тебя надо мной власти. А этих кровопивок правильно выгнал, нефиг им тут, ишь, расшастались! Портал=то давно сделали. Еще до войны, поставка оружия дружественным революционным бригадам красных вампиров Трансильвании, тудыть их. Да так и забыли закрыть. А может и не сумели. Пошли до школы проведу кратенько, а то умаялся небось, бедолага.
***
смена кадра
***
Дом Аниных родителей.
Передачка по телеку — рядом со школой в Фатьяново забил сероводородный гейзер, бедные дети, им, наверное, там дышать нечем — интервью с детьми, Яна крупным планом.
Яна:
— Да нормально все, вот хоть Правдоруба спросите, он не даст соврать
Анина мачеха видит передачу, роняет тарелку.
Мачеха:
— Ты погляди! Это же Анечка! Она жива! Я знала, знала!
***
смена кадра
***
Дно озера.
Ксен в озере. Открывает глаза, расправляются жабры. Осматривается. Пытается распутать веревку и освободиться от камня. К нему тянутся щупальца Озерного, он пытается вырываться, но камень не пускает уплыть, а хватка у озерного сильная и он голоден. Появляется Яна.
Яна (Озерному):
— Брысь! Это не еда! Не еда, понял?! Брось немедленно!
Узнает Ксена.
Яна:
— Ты?! Ты зачем за мной гнался тогда?
Ксен:
— А ты зачем убегала? Думал, это такая игра.
Яна:
— Нет, не игра. А почему ты меня не вытащил, когда я тонула?
Ксен:
— А ты тонула?
Яна:
— Ну да.
Ксен:
— Я не знал. Думал, тоже игра, думал, у вас тоже жабры.
Яна:
— Жабры это прикольно. Можно потрогать?
***
смена кадра
***
Лес в пригороде Фатьяново.
Племяшки приводят через портал своих друзей — вампиров, те идут на сонный городок в предвкушении.
Главный вампир:
— Как я люблю современные города, жители которых ни во что не верят!
Уже при возвращении из погреба Санир тихо осел на крыльцо — дрожащие ноги не держали. Милика поспешно сунула ему под нос цветущий стебелёк валерьянки, а огневик ободряюще похлопал по плечу.
— Все в порядке? Марья, мы можем и во дворе остановиться, чары против насекомых на моём факультете преподавали ещё в прошлом году, — Мили слегка неловко улыбнулась.
— Ну смотрите, во дворе места много… Правда, там крутится волкодлак, но, думаю, все как-то уместятся, — ведьма внимательно всмотрелась в бледное лицо целителя и слегка провела ладонью по его плечу, вливая самую капельку силы. Ничего, привыкнет паренек и к крови, и к ранам, и ко всяким болячкам. Нелегкая у него судьба… но привыкнет. — Я вам матрасы вынесу.
Ведьма вернулась в дом, зарылась в кладовую и из самого низа достала пыльный, набитый травой матрас. Вынесла на улицу, вытряхнула хорошенько, да так, что аж сама расчихалась. Давненько у нее не было столько народу в доме!
Народ и сам расчихался, и Милика, читавшая заговор от комаров, едва не свалилась от ударной дозы пыли.
Велена же уже взялась за работу в сарае: требовалось очень хорошо обработать оболочку для будущих колбас…
Марья оставила ребятам матрас, заодно подумав, что завтра утром надо бы нарвать свежей травы и обновить такую полезную вещь. Набрала воды козам, управилась с Машкой и вручила студентам перелитое в горшок молоко. Пусть пьют на ночь, им для здоровья полезно. Потом добыла еще одно старенькое и местами покоцанное одеяло и задумалась. Оно как бы ребята-то друг друга знают и общаются, как-то же живут сообща, но… ночевать кучно всем троим? Это как-то неправильно и непривычно.
Впрочем решение оказалось вполне обыденным: рядом с матрасом Милика уперла ладони в землю, шепча трудновыговариваемые слова, и под ее ладонями широким прямоугольником начала пробиваться густая и мягкая даже на вид травка, которая, едва вытянувшись в длину на уровень колен, стремительно пожелтела и высохла. Парни со смешком постелили поверх нее крепкое покрывало и, вбив в землю палки, натянули над обоими матрасиками еще отрез ткани, уже из сумки Фарни. Так между собой ребята называли огневика. Полог оказался на уровне пояса, и под него приходилось заползать. На одной половине устроились Санир с огненным, а на своем творении умостилась Милика, разделив две половины сложенными в ряд одинаковыми полотняными сумками, явно студенческими.
Так ни до чего и не додумавшись, ведьма пошла в сарай к Велене, где та благополучно справлялась с кишками.
— Ты же спать хотела? — ведьма удивленно посмотрела на подругу. Уже почти полностью стемнело, пока они ели, пили и магичили, вечер почти закончился.
— Ну, я, по сути, и три дня могу не спать без большой усталости, особенно когда ем хорошо, — фыркнула Велена, промывая часть естественной пленки. Небольшая кучка уже вымачивалась в чистом тазу, а зловонная жижа находилась в ржавом ведре для помоев.
— Тогда давай помогу и будем отдыхать. Нам завтра это все готовить! — Марья вздохнула и, закатав рукава, взялась за ещё не промытые кишки. Работа была не столько сложная, сколько грязная. И наверняка кто-то другой предпочел бы заплатить деревенской бабе, чтобы та все сделала в лучшем виде. Но Марья решила, что они справятся и так.
Справились они с этой кучей добра ближе к полуночи. Зато на завтра уже все будет готово. Ведьма вышла во двор, прислушалась на всякий случай к гомону за забором и решила, что пока никому ничего не грозит. Просто прибыли новые приключенцы, желающие удачи. И завтра ей до кучи придется сделать много амулетов взамен наполненных силой.
Фея же нескоро прибрав рабочее место, оставила промытые кишки вымачиваться в тазике со свежей водой. Студенты во дворе уже вовсю посапывали, как дети, в самом деле. Хотя, по сути, это было совсем не далеко от истины. Если ребята с таким хорошим магическим потенциалом похожи на ходячие пособия по строению человеческого тела, это что-то да значит.
Войдя в дом и принявшись стелиться у своей лавки, девушка переоделась в свою ночнушку. К слову, слишком длинную по городским понятиям и излишне короткую по здешним. Ибо подол ее был всего до колен. Зато летом спать удобно.
— Ну, спокойной ночи, Марь, хорошо?
— Спокойной ночи, — ведьма в своей спаленке разбиралась со шнурками на шее. А то неровен час и удавиться можно.
***
А с утра началась работа. Ведьма сварила кашу для кровянки, подняла фею и студентов и заняла делом. Пока они с Веленой фаршировали кишки приготовленной смесью, студенты, наскоро позавтракав, приступили к работе.
Милику усадили сортировать травы, Саниру дали разделывать мясо для балыка, а Фарни нашлось занятие в виде нанизывания грибов на веревки для связок.
Ребята не противились и взялись за свои задачи со всем возможным пылом.
— Хорошо, что мы вчера все заготовили и сегодня не нужно особо возиться, да? — тихо вопросила Велена, немного неловко, но достаточно крепко связывая колбасу калачиком и перематывая нитью, чтоб ни в коем разе не развязалась. Ибо трудов будет очень жалко.
— Конечно хорошо, — Марья забрала связку колбасы и отправила в кипящую воду. Сначала ее нужно было сварить, а после хорошо протушить. И времени это займет достаточно много, так что, разобравшись с колбасами, ведьма решила заодно и организовать хороший сытный обед. И пока кровянка и обычная колбаса варились, женщина взялась чистить овощи на суп. Детвору нужно было хорошо кормить. Попутно она еще вышла к студентам и взяла немного грибов из еще не нанизанных, похвалила за труд и терпение.
— Знаешь, это достаточно интересно получается, — задумчиво протянула ведьма, занявшись чисткой картошки. — Пока у меня не было такой мути с удачей, я в лесу находила от силы десяток грибов, и то приходилось полазить и понагибаться от души, заглядывая под каждую ветку. А тут мы нагребли целый короб, студенты вон бусы из них делают, — Марья заулыбалась, припоминая Милику в грибных бусах на шее.
— Согласна, — просто кинула Велена, нарезая крупными кусками уже почищенные белые грибы. — Столько лисичек на достаточно малое количество леса, а ведь эти грибы сейчас достаточно редки, — заметила она, демонстративно разрезая ярко-рыжий грибочек. — А пацан, который за полдня собрал пучок четырехлистного клевера, и без халтуры? И это ты всего лишь наскоро зачаровала ему листок!
— Интересно, однако, получается… — ведьма быстро нарезала картошку и ссыпала в казанок. — Знаешь, надо бы Лешему отнести что-нибудь вкусненькое, а то сами жрем все из лесу… и этих мордоворотов нанесло, еще обидится старичок… Пусть порадуется…
Ведьма проверила варящуюся колбасу, но протыкать ножом благоразумно не стала, чай не картошка. Вообще готовила такие сложности она редко и не была уверена в правильности своих действий. А старые рецепты порой были уже недостоверны из-за новых реалий. Но пока вроде бы ничего страшного с колбасой не происходило.
— Ну, мы же колбасу готовим из кровушки? Так чай не должен обидеться, если честно пройдем с дарами, — улыбнулась фея, — у тебя уже мухоморовка по рецепту Фаригора настоялась впрок, понесем с парочкой вот таких колечек кровянки, чем им не дар по всем правилам! — Велена улыбалась, хорохорилась и ободряла подругу как могла. — Но согласись, ради такой удачи можно и притопать к ведьме в медвежий угол!
— Да уж натопали так натопали, уже не знаешь, как бы всех выпроводить… — бубнила Марья, строгая морковку. И замерла, почуяв что-то капитально неладное. Нет, забор не выламывали, дом не взрывали заклинаниями и даже волкодлака не драконили, но что-то было совсем не так. И сработавшая защита тому подтверждение.
Она выглянула в окно, замечая, как резко притихли веселящиеся и дурачащиеся студенты. И задумчиво уставилась на обмякший вьюнок, висящий на заборе как будто после недельной засухи. С той стороны был кто-то капитально сильный. Кажется, приплыла довольно крупная рыба…
А тем временем снаружи, тихо матюгнувшись, поднимался на ноги отброшенный ведьминой защитой во время телепортации высокий, одетый в тщательно вычищенную и выглаженную шелковую алую мантию мужчина. При виде его идеально блестящих туфель и холеного сладкого лица разбойники были готовы откровенно плакаться — уж этому-то повезет наверняка. Маг тем временем опять матюгнулся и, окинув весь лагерь презрительным взглядом, негромко постучал, принюхиваясь к очень аппетитным запахам, доносящимся из-за ограды.
Марья передернулась. Идти открывать не хотелось совсем. Но и удерживать то самое сильное за забором долго она не сможет. Все равно защиту сломят и еще неизвестно, что будет. Она медленно вышла на крыльцо, вдохнула-выдохнула, немного успокаиваясь и сдерживая предательскую дрожь в пальцах. Что если ей сейчас придется изгонять… что-нибудь эдакое? Тоже возжелавшее удачи?
Она медленно распахнула калитку, отмечая совсем скисших студентов, зарывшихся в пучки связанных и рассортированных трав. И удивленно замерла, рассматривая самого настоящего мага. Причем мага не из последних. И судя по бурчащим позади разбойникам, наемникам и прочему добру, они уже мысленно сдались и решили забить на такое бесперспективное теперь дело. Вот только маг хоть и был красавцем, но от него за милю несло таким самодовольством и осознанием собственной значимости, что ведьме едва не поплохело.
— Чем обязана? — выдавила из себя женщина, морщась от чересчур едкого запаха одеколона. Как будто этот маг вылил на себя пару флаконов, а потом для верности еще и выпил…
— Полагаю, причина моего прихода крайне проста, — тихо, но четко и как-то беззлобно усмехаясь проговорил чародей, убирая с лица выбившуюся из прически прядь. — И эта причина схожа с той, по которой вас, хранительницу, осадил этот жалкий сброд, — пренебрежительно махнул рукой в сторону лагеря маг, практически парализуя взглядом студентов. — Правда, вот что у вас забыли худшие студенты Вильской школы, не представляю, — а последние его слова задели даже вышедшую следом за Марьей Велену, которую маг тоже осмотрел, как и ведьму, после чего хмыкнул, словно ставя галочку «на раз сойдет».
Ведьма поморщилась и чуть дернула плечом. Одно дело, когда «вот так» на тебя смотрит какой-нибудь разбойник, который может получить женщину только насильно или за деньги. И, естественно, оценивает ее по всем параметрам. И совсем другое, когда такие же оценивающие взгляды выдает тот, кто должен быть лицом своей гильдии. А уж за студентов и вовсе стало обидно.
— Студенты не худшие, — едко заметила Марья, окидывая мага таким же презрительно-оценивающим взглядом, как будто пришла на рынок выбирать себе поросенка для покупки. А после и вовсе скривилась, словно надкусила кусочек редьки. — Они обещают стать достаточно сильными и порядочными магами, — здесь она смолчала «в отличие от некоторых», которое так и просилось на язык. — Учить нормально нужно, и они еще вас переплюнут. А вот что делает уважаемый маг в диком захолустье на пороге у деревенской ведьмы… это большой вопрос, — тут уже Марья откровенно издевательски ухмыльнулась, как будто предлагаемый товар вместо замечательного пухлого поросеночка оказался драной облезлой кошкой.
Маг опешил. Впервые на его веку ему сделали выговор за обучение студентов. Да еще и кто? Ведьма, вымазанная в какие-то зеленые пятна, с оранжевыми от моркови пальцами и стриженная неприлично коротко, как какая-нибудь дикарка!
Студенты тем временем не дыша попрятались по своим рабочим местам.
Маг же прикрыл глаза и вздохнул.
— Так уж вышло, что мне довелось стать одним из соискателей божественной удачи, — его взгляд на ведьму похотливым было назвать тяжело даже с натяжкой. Ему удачи хотелось, а остальное было искренне до лампочки. Больше всего его оскорбило то, что студенты из простонародья, о которых вытирали ноги все желающие, удостоились хоть чьей-то похвалы.
— А зачем уважаемому магу удача? — искренне изумилась Марья. — У вас есть сила, прочное положение в обществе, хорошая должность, уважение окружающих и долголетие. Наверняка вы не бедствуете, как эти вон, — она мотнула головой в сторону разбойников, втайне мечтающих выбросить мага вон, но боящихся это сделать. — Так чего вам еще не хватает?
— Так вышло, что грядут выборы в ложу чародеев, и я один из соискателей столь высокого места, — почти вежливо ответил мужчина.
Марья прекрасно знала, что чем больше имеешь чего-либо, тем больше хочется. Как известно, аппетит приходит во время еды. И вполне понятно, что магу нужно еще больше силы, власти, денег, уважения. Но… вряд ли такой человек пустит эту удачу на благо. Да и вообще, где был этот самый маг, когда она действительно в нем нуждалась? Те самые десять лет назад, ведь для первой инициации необходим сильный маг. Тогда Марья бы даже не думала. Сейчас… этот холеный мужчина вызывал у нее только брезгливость пополам с раздражением. Ну конечно, ведь надо же ему, вот он и пришел.
— Что ж, скажите на милость, ваше магичество… — в голосе Велены засквозило откровенное неприятие. — С чего бы нам помогать лезть в политику человеку, который даже о своих учениках не заботится? — и на этот раз устремленный на нее взгляд мага был мрачный, едва не злой.
— А зачем ведьме помогать нищим недомагам из простонародья и непонятно чему, явно не человеческого рода? — и теперь воительница замолкает, понимая, что следующее ее слово будет трудно назвать цензурным. Но если что, разок она ударить сможет, а если удастся снести базовый щит, у них будет просто еще один труп.
— А затем, что эти недомаги, как вы изволили выразиться, потом помогут недоведьмам, — припечатала Марья. — В отличии от вас. Вот позвольте спросить, вы хотя бы одной ведьме помогли инициироваться или это выше вашего достоинства?
— Слишком много чести для всяких там ведьм, — хмыкнул маг, похоже, уже отлично понимая, что добром ему ничего не обломится. А затем окинул взглядом места, где очевидно прятались студенты. — А вы трое ждите практику к гоблинам. Вам там самое место, — от его слов Милика напугано всхлипнула.
Марья печально смотрела на мага. Никогда ведь ни одна высокородная сволочь не опустится до того, чтобы инициировать безродную ведьму. Изнасиловать — пожалуйста. Унизить, оскорбить, устроить показательную травлю — запросто. Плеваться ядом в богомерзких колдуний — от всей души! Но когда доходит до дела, обычно остаются только вот такие простые, чаще всего слабые маги или даже обыкновенные люди. Ведьмы и сами не рады, что нужна именно такая инициация. И будь у них иной выход, они с радостью бы им воспользовались. Именно поэтому, как считала Марья, ведьмы почти выродились и была утрачена сила. Испокон веков боги завещали такое дело, что маг поможет ведьме, ведьма поможет магу. Вот только и те и другие возгордились, разругались, и в итоге ведьминская магия теперь слишком слаба… Возможно, через некоторое время ведьм не останется вовсе, если эту ситуацию не исправить…
А этот конкретный чародей сплюнул в кусты, решив, что ведьм с удачей он еще найдет — вон в соседнем лесу выводок целый подрастает. Последнее слово обещало остаться за ним, но его уходу, похоже, были рады все…
– Ты шо ж творишь, бисов сын! – гневу и удивлению старшего унтера Остапенко не было предела. И причина для этого имелась самая что ни на есть веская. Ефрейтор Федорчук кормил с руки крысу. Здоровенного такого пасюка, размером с небольшую кошку. И попадись таковая, то есть кошка, на пути подобного чудовища, рванула б кошатина прочь, поджав хвост. Это как пить дать.
А Федорчук, поди ж ты! – кормит с руки крысиную морду хлебом, что твоего щенка!
Ефрейтор вытянулся, лицо его приняло глуповато-уставное выражение:
– Виноват, господин старший унтер офицер! Но тоже ж ведь божья тварь…
– Я те щас дам – тварь! И в бога, и в душу, и в мать!..
Старший унтер славился крутым нравом, и немедля заехал Федорчуку в ухо. Боец отшатнулся, нога поехала по раскисшей глине окопа, и он с трудом удержался на ногах.
– Ещё раз замечу, посажу на огневую точку бессрочно! Башку под германские пули подставлять… Скройся с глаз!
Ефрейтор засеменил к блиндажу: винтовка соскальзывала с плеча, и воин беспрестанно поправлял, подтягивал её. Сапоги разъезжались, а полы шинели путались в ногах, и, казалось, мешали солдату идти.
– Защитничек, твою налево, Отечества! – сплюнул вслед Остапенко. – Наберут желторотиков, и в строй. А он пацан пацаном, ему б в салки играть…
Тут взгляд его остановился на крысе. Грызун не ушёл – напротив, казалось, с большим интересом наблюдал за перепалкой людей. Поблескивали чёрные бусинки глаз, топорщилась грязно-серая шёрстка, длинный облезлый хвост вольно лежал в жидкой грязи. И чуть подрагивали маленькие закруглённые ушки.
– Ах ты, сука! – взбеленился унтер и рванул из кобуры наган. Но выстрелить не успел – пасюк вильнул облезлым хвостом и словно растворился в окопной хляби. Вот только что был – и нет. Дьявольское отродье.
Впрочем, дело было не только в крысах. Седьмого февраля в Восточной Пруссии 8-я германская армия генерала фон Белова обрушилась на левый фланг 10-й российской армии с запада. Днём позже, с севера, 9-я армия генерала фон Эйхгорна ударила в правый фланг русских. При мощной поддержки артиллерии, хорошо оснащённые и вооружённые, войска кайзера рвались к городку Августову, рассчитывая окружить и разгромить армию Сиверса.
На пути парового катка фон Белова стал 3-й Сибирский корпус генерала Радкевича, базировавшийся у озера Спирдинг. Удар был страшен: сказались и фактор внезапности, и превосходство германцев в вооружении и живой силе. С упорными боями, неся тяжёлые потери, подразделения корпуса вынуждены были отступать. К десятому февраля вышли на линию Лык-Граево. За спиной лежал Райгород, а чуть дальше – Августов. По войскам прошёл приказ командующего – держаться до последнего.
Зима выдалась для здешних мест обычной – несуровой, но со снежком и лёгким морозцем. А в феврале пятнадцатого года неожиданно потеплело. С неба посыпался ледяной дождь, временами перемежающийся мокрым снегом, который тотчас превращался под ногами в водяную кашу. Сугробы сохранились разве что в лесах, а поля и дороги раскисли: в мокрой глине вязли конские копыта, тележные колёса и солдатские сапоги. А вечные спутники русских войск – перебои в снабжении, плохая связь, нехватка продовольствия и боеприпасов – тут как тут.
Второй роте первого батальона досталась позиция между Лыком и Граево, посреди раскисших зимних полей и голых перелесков. Бойцы вгрызались в неподатливый, вязкий грунт: рыли траншеи полного профиля, обустраивали пулемётные гнёзда, укрепляли батарею уцелевших полевых трёхдюймовок. Старались на совесть, хоть и винтовок не хватало, и патронов. А орудий осталось всего три.
Немцы притихли, но все понимали – это ненадолго. Силы копят, готовятся к новому мощному броску.
Поэтому был повод у старшего унтера Остапенко для плохого настроения, определённо был. Да тут ещё эти крысы. В полукилометре, за перелеском, стоял заброшенный польский хутор. Люди уходили в спешке, прихватывая то, что могли унести. Вот и осталось в амбаре несколько мешков пшеницы. Употреблять её в пищу было нельзя – подмокла и подопрела, но вот крысам она пришлась по нутру.
Грызуны быстро расправились с хуторскими запасами, и с приходом российских войск повадились шастать в расположение. То прогрызут мешки с мукой или крупой, то ящики с сухарями. Не столько съедят, сколько вывалят бесценные продукты в грязь, перепортят. Обнаглели до того, что хвостатых тварей можно было встретить в окопах среди бела дня, вот как сейчас. За два дня, что взвод окапывался и готовился к бою, крысы успели стать настоящим бедствием.
Остапенко докладывал командиру взвода подпоручику Гаевскому, но тот лишь усмехался: поставь мышеловки, Фёдор, или кота заведи. И вообще, не о том думаешь, старший унтер. Германцы, вот те – крысиные душонки! И к наступлению они готовятся денно и нощно. А начать могут с минуты на минуту. Тогда твои серые, что с хвостами, сами разбегутся.
Ага, кота заведи! Да там такие зверюги, что тех котов сожрут и только облизнутся. Но унтер не сдавался, подал рапорт в интендантство – мол, заедают крысы, примите меры. И получил пространный ответ, что, дескать, грызунами должны заниматься санитарные роты, но у них в нынешнем положении столько забот и хлопот, что никто воевать с твоими крысами сейчас не будет. Управляйся своими силами.
И вот всё это вместе – поражения на фронте, промозглый холод и дождь, и наглые крысы вдобавок – заставляли Остапенко хвататься порой за кобуру. И не его одного.
А на рассвете следующего дня, после мощной артподготовки, германцы бросились на штурм русских позиций. Остатки русской артиллерии были подавлены огнём немецких пушек. Длинные очереди вражеских пулемётов не давали поднять головы, под их прикрытием неприятель двинулся в атаку. Русские не сдавались: закипала вода в охладителях пулемётов Максима, гулко били трёхлинейки, но вместо падающих фигур в остроконечных шлемах тут же появлялись новые. Казалось, нет им числа…
Схлестнулись в штыки. Бок о бок со стрелками бились гренадеры, которых легко было отличать по шлемам Адриана с гребнем. В скоротечных наступательных боях они расстреливали врагов в упор из револьверов, поражали их палашами и ножами, сапёрными лопатками. И после атак разрубленные кайзеровские шлемы устилали дно русских окопов.
Рукопашный бой в траншее – действо жуткое, кровавое, беспощадное. Здесь нет места милосердию, благородству, выражению каких-то человеческих чувств – люди превращаются в кровожадных зверей. Здесь нет правил. Точнее, правило одно – если не ты врага, то он тебя. Увидел спину в чужой серой шинели, поспеши вонзить в неё штык. Или нож. Или рубануть изо всех сил лопаткой, наточенной перед боем до бритвенной остроты…
Взвод выбили с передовых позиций. Подразделения отступили ко второму эшелону обороны, менее приспособленному для ведения боевых действий. Закрепились. Но и германцы не ринулись следом. Возможно, причиной тому были понесённые потери, а быть может, угасающий зимний день. По ночам немцы атаковали крайне редко.
Наступила передышка. Бойцы валились на дно окопов, бессильно прислонялись к стенкам. Пар шёл от запаленного дыхания, на лицах смешивались холодные капли дождя и горячий пот. Стонали и хрипели раненные, те, кого смогли вынести.
Сновали санитары, матерились командиры.
– Ну что, солдатушки, храбры ребятушки, хлебнули говна! – орал подпоручик Гаевский, потрясая наганом. Злые слёзы катились по его щекам, измазанным глиной и пороховой гарью. – Не удержали позицию, сдали крысиным душонкам! Но отсюда назад – ни шагу! И готовьтесь – будем наш окоп возвращать. Костьми ляжем все до единого, но немца выбьем!
Чуть перевели дух и спешно принялись устанавливать вынесенные из боя «максимы», обустраивать в окопе пулемётные гнёзда, готовить стрелковые ячейки. Но каждый понимал – возвратить укрепление во сто крат труднее, чем удержать. Каково же было негодование старшего унтера Остапенко, когда поздно вечером, дав себе малый передых и сворачивая самокрутку, сидя на пустом снарядном ящике, он вновь увидал невдалеке острую крысиную мордочку и любопытные бусинки глаз.
– Федорчук! – взревел унтер. – Если живой, сей миг его ко мне!
После утреннего боя личного состава во взводах осталось где половина, где треть, а где и того меньше. Подразделения наспех переформировали, создав из оставшихся бойцов и офицеров хоть какое-то подобие боеспособных единиц. Но Федорчука нашли – не погиб боец, не пал под германскими пулями, не поймал штык в грудь, и сейчас тянулся во фрунт перед старшим по званию – чумазый и усталый, но живой.
– Видал, ефрейтор, опять твои друзья заявились? – зловеще начал старший унтер. – Слушай приказ: чтоб до утра ни одной крысы в окопах не было. Хоть руками их лови, хоть словами уговаривай, если ты для них такой хороший. Ещё одного пасюка увижу, отдам тебя под трибунал.
– Слушаюсь, господин старший унтер офицер! – как-то даже весело отвечал боец. – Зачем же под трибунал, я их, если нужно, очень даже просто шугануть могу. Ни одной крысы за две версты вокруг не останется!
– Как это? – подивился унтер. – Ты, небось, и не знаешь, что это за тварюги такие…
– Никак нет, знаю! Мы родом с Гомельщины, господин старший унтер офицер. Ещё деда моего в деревне крысоводом прозвали, а потом и отца тоже. Эт ужо когда батя в Сибирь подался, там всё по-иному стало…
Как ни измотан был Остапенко, как ни злился на германцев, погоду, тяжёлую воинскую долю и крыс – будь они неладны! – но и на войне человек остаётся человеком. Любопытным, способным удивляться, готовым и посмеяться в краткие минуты затишья. Когда есть тому причина. А быть может, именно из-за того, что смерть постоянно ходит рядом, человеческое порой проявляется в бойцах ярче, чем в мирной жизни.
– Как это – крысовод? – неподдельно заинтересовался унтер. – А ну, расскажи.
– Да у нас в деревне крыс тоже хватало. А где их нет? На мельнице, в амбарах, особо, когда урожай убрали. Так-то мы их не сильно и гоняли: божьи твари, тоже жрать хотят. Но если посевная подходит, зерно приготовлено, или там бульба, а они повадятся это всё на зуб – тут уж не серчайте, серые. Дед умел вырезать дуду. Потом и отца научил, а тот меня. Дуешь в ту дуду, и пасюки разбегаются. Ни одной хвостатой не остаётся, как и не было вовсе! Дед мастак был. Случалось, возьмёт дудку шутки ради, начнёт свистать, и крысы во двор выходят – что твои куры или гуси. В круг становятся, и идут по кругу одна за другой, будто хоровод водят! Обхохочешься! – Простоватое, курносое лицо Федорчука светилось искренним восторгом. – Заиграет чуток по-другому, и крысы в обратную сторону потопали…
– Врешь! – хохотнул унтер. – Вот как есть врешь!
– Крест святой! – побожился солдат. – Я, конечно, так не умею, но, бывало, придёт охота поозорничать. Так что делал – как девки за околицей соберутся, гармониста позовут, попеть, там, поплясать с парнями – я неподалёку в кустах сяду, и давай дудеть. Крысы как попрут стаей – по ногам девкам, под юбки – визгу, крику! Кутерьма!
К разговору присоединились ещё охотники до баек. Теперь хохотал не только унтер, смеялись все. И никто не обратил внимания на гренадерского фельдфебеля, покуривавшего в сторонке, но внимательно прислушивающегося к рассказу. Неожиданно гренадер встал и подошёл к компании.
– Погоди, Федорчук, – упёр он в солдата немигающий взгляд серых, словно выгоревших под вражеским огнём глаз. – Ты хочешь сказать, что можешь не только распугивать крыс, но и приманивать их?
Смех сразу прекратился. Бойцы подтянулись, даже унтер поднялся со своего ящика. И не только оттого что гренадер был старше по званию. Этих ребят в армии уважали.
Появились гренадерские группы по банальной причине нехватки винтовок. Отбирали сюда ребят смелых и физически крепких. Они обвешивали себя гранатами, словно елки шишками, брали сапёрные лопатки, короткие пики, ножи, револьверы и первыми шли в бой. Подбирались вплотную к окопам противника, забрасывали их гранатами, а потом врывались на чужие позиции, рубя в куски очумевших тевтонов. Потери несли огромные, но тот, кто выживал, становился закалённым и бесстрашным воином. Было за что уважать.
Сейчас незнакомый гренадер ждал ответа.
– Так точно, господин фельдфебель, – заробел Федорчук.
– И направить их в определённую сторону? – наседал гренадер.
– Да получалось раньше… – протянул солдат, не понимая, куда клонит фельдфебель.
– А на немецкие позиции послать сможешь?
– Так точно, – Федорчук непроизвольно глянул через плечо на занятые германцами укрепления.
– А как считаешь, если крысе навесить гранату, она побежит? – задал главный вопрос гренадер.
В окопе воцарилась тишина. Только шелестел нескончаемый дождь, да постукивал время от времени немецкий пулемёт МГ-08. Неприцельно, больше для порядка…
– Вы что, Куприянов, Гамельнского крысолова среди наших солдат отыскали? – откровенно рассмеялся подпоручик Гаевский в лицо фельдфебелю. – Так может, он не крыс, а «гансов» своей дудкой из окопов выманить может? Доведёт до ближайшей речки – и в воду! Да что в речку, просто под пулемёты…
Гренадер стоял во фрунт перед развалившимся на походном стульчике взводным, уставившись немигающим взглядом офицеру в переносицу. Лицо застыло.
– Я сам видел, ваше благородие, – твёрдо повторил он.
Не далее как утром Куприянов поймал Федорчука и заставил продемонстрировать своё искусство. Результат поразил его. Солдат достал простенькую на вид дудку, сделанную из полого куска осоки.
– Эт когда у озера стояли, спроворил на всякий случай, – пояснил он, как бы конфузясь.
Потом поднёс эту свою дуду к губам. Послышался очень высокий, на пределе слышимости звук. Музыкой его назвать было трудно, более свист, чем мелодия, но какие-то переходы – даже переливы – прослушивались. И буквально через минуту в окоп, на глазах у многих людей прибежали крысы. Вначале две, потом ещё две. Они присели перед Федорчуком, вытянули хвосты и застыли. Создавалось полное впечатление – дрессированные зверьки явились на зов своего хозяина. Крысы были крупные, серая шерсть свалялась, вымазалась в глине, но облезлыми их назвать язык не поворачивался – упитанные, резвые грызуны.
– Да полно вам, фельдфебель, – не поверил Гаевский. – Я понимаю ещё, коня свистом подозвать. Или там… собаку. Но крысу?! Идею вашу, уж не взыщите, считаю совершенно завиральной. Но и запретить попытку не могу. Атаковать будем завтра с рассветом. Артиллерии нет. Подкрепление увязло на раскисших дорогах, когда-то ещё пребудет. Пространство перед позицией простреливается немецкими пулемётами, бросить людей в атаку без поддержки – просто положить всех в землю. Поэтому, если вам удастся провести подобную… – подпоручик замялся, подыскивая нужное слово, нашёлся: – огневую подготовку, вы окажете роте и всему батальону неоценимую услугу. Что ж, дерзайте…
Ещё утром, до доклада начальству, Куприянов прикидывал, чем снарядить неожиданных помощников. Понятно, что стандартная, принятая на вооружение граната РГ-14 здесь не годилась совершенно. Ну действительно, как крыса нажмёт спусковой рычаг на рукояти гранаты и сдвинет предохранительную задвижку? Значит, нужно что-то фитильное, простое, но надёжное.
Фельдфебель отправился к сапёрам и узнал, что у них, по счастью, есть небольшой запас динамитных шашек с капсюлями-детонаторами и огнепроводными шнурами. Притащив в расположение ящик взрывчатки, Куприянов призвал Федорчука и поручил ему приманить крысу. С этим боец справился легко.
До германских позиций, по прикидкам гренадера, было метров четыреста. Отмерив такое же расстояние вглубь собственного участка обороны, ефрейтор повязал одну из крыс красной лентой с кокетливым бантиком на спине и коротким посвистом отправил в забег. Куприянов хронометрировал. Так сделали несколько раз. Получилось, что расстояния до вражеского окопа крыса преодолевала в среднем за две минуты.
Значит, фитили придётся делать с небольшим запасом – на две с половиной минуты горения. Получался длинный хвост, который будет волочиться за пасюком, попадать в лужи, биться о неровности почвы. Ненадёжно – может погаснуть. К тому же, когда пламя дойдёт до шашки, оно может припалить животное. Куда тогда прыгнет крыса?
Идея с фитилями, казавшаяся такой простой и надёжной, отпала. А новые не очень-то появлялись.
Тем временем Федорчук приманил уже два десятка крупных крыс и самозабвенно с ними возился. Построил вольер из ивовых прутьев, кормил с руки, и занимался натуральной дрессурой – по свистку заставлял выходить из вольера и возвращаться. Отбегать на разные дистанции, и снова возвращаться. Бегать стаей, клином, рассыпаться цепью…
Солдаты и офицеры, свободные от службы, собирались поглазеть на это представление. И странное дело – никто не смеялся, не улюлюкал, не подначивал Федорчука, как это обычно принято в солдатской среде. Все понимали – человек занят важным, ответственным делом, от успеха которого, возможно, зависят их жизни.
Но ещё более поражало Куприянова изменившееся отношение солдат к крысам. Никто не смотрел теперь на них брезгливо, с отвращением, никому в голову не приходило пнуть сапогом пробегающего мимо пасюка. Наоборот, каждый, кто подходил к вольеру, норовил угостить хвостатых хлебом, сухарём, а то и кусочком сахара. Прямо как младших братьев наших, право слово…
К вечеру, сходив ещё раз к сапёрам, покурив да покалякав с мужиками, Куприянов решил вопрос с детонаторами. Дело в том, что днём он приметил: воронки от снарядов крысы оббегают, небольшие ямки перепрыгивают, а вот в глубокие ямы, такие как окоп, например, скатываются кувырком. Фельдфебель посоветовался с главным крысоводом. Да, подтвердил Федорчук, под свист дудочки они всегда так делают. Попадись обрывистый берег реки, крутой овраг – крысы скатываются по склону кубарем, а потом уже бегут дальше.
Оставался не слишком надёжный и опасный, но единственный, на взгляд Куприянова, способ сделать детонаторы. Из взрывателей неиспользованных снарядов к трёхдюймовкам – пушек-то целых не осталось! – с великими предосторожностями извлекли гремучую ртуть. Порошок этот чрезвычайно чувствителен к трению, удару, сотрясению и широко используется для подрыва менее чувствительного тротила.
Куприянов решил нанести сверху на динамитные шашки тонкий слой крупинок фульмината ртути, как по-научному называлась гремучка. Шашку прибинтовать к телу крыс обычными бинтами, которые скрепя сердце, дали ему в санитарной роте. Гремучую ртуть прикрыть сверху от влаги кусочком вощёной бумаги и приклеить. И тогда кувырок во вражеский окоп станет последним, смертельным сальто для живых снарядов…
В какой-то момент фельдфебель усомнился в успехе предприятия. Ему показалось, что подпоручик Гаевский был прав, а он ввязался в откровенную авантюру. Всё было слишком шатким, ненадёжным, что называется «на тоненького». А если крыса ударится во время бега о препятствие? Гибкому телу животного ничего не сделается, а вот взрывчатка может среагировать. А если пасюк прыгнет слишком высоко, эти зверюги способны выпрыгивать почти на метр в высоту?! Динамит же достаточно уронить с двадцати пяти сантиметров, чтобы произошла детонация. Или наоборот, несмотря на защиту вощёной бумагой, гремучая ртуть подмокнет? Тогда чувствительность её многократно снизится. И уже не от удара или трения – из револьвера нужно палить, чтобы произошёл подрыв шашки.
Но отступать было некуда. И менять что-либо – поздно. Гренадеры уже перебинтовали крыс, приспособили гремучую ртуть и теперь следили, чтобы животные не затеяли ненароком опасную возню. Но те вели себя спокойно, дремали.
Близился рассвет, рота готовилась к атаке. Германцы всё чаще запускали осветительные ракеты, опасаясь пропустить в предрассветной мути начало штурма русских. С обеих сторон простреливаемой, изрытой воронками полосы земли нарастало напряжение, знакомое любому солдату перед боем. То натянутое струной ожидание, которое чувствуется физически, разливается в пространстве, оборачивается звенящей тишиной за миг до яростного грохота и слепящего пламени.
Подошёл сумрачный Гаевский:
– Готовы?
– Так точно, ваше благородие. Готовы.
– Начинайте.
Куприянов повернулся к Федорчуку, тот бодро улыбнулся и поднёс дуду к губам. Лишь зазвучали первые высокие, на грани слышимости посвисты, сонные до этого крысы оживились, задвигались. Зашевелились маленькие закруглённые ушки. Мягко толкаясь боками, грызуны, с уродливыми горбами прибинтованных динамитных шашек на спине, выстроились у выхода из вольера.
Выстроились шеренгой, словно готовые броситься в атаку бойцы.
– Ну, с Богом, Федорчук! – выдохнул Куприянов и поднял плетёную заслонку, закрывающую выход из вольера.
Серая лавина метнулась на волю. Гренадер ещё успел заметить, как крысы рассыпаются цепью, а потом юркие тела животных исчезли на фоне обожжённой, расстрелянной земли. Секунды растягивались в часы, минуты казались вечностью. С шипением прочертил тёмное небо очередной осветительный снаряд, а через миг его бледный свет померк в первой вспышке. Следом прокатился грохот взрыва.
В германском окопе.
И дальше – ещё взрыв, и ещё! На глазах укрепление превращалось в стену огня и дыма. Взлетел в воздух, будто сделанный из картона, немецкий пулемёт. Фонтанами летела жидкая окопная грязь, и в ней, чудилось Куприянову, мелькают разорванные тела вражеских солдат.
А гренадеры уже бросились на штурм. За ними поднимались в штыковую атаку стрелки.
– Даёшь, крысиные душонки! Даёшь! – орал Гаевский, бежавший в полный рост впереди своих бойцов и стреляя из нагана в клубящееся, багрово-сизое зарево. – Ур-р-ра-а-а!..
Не успели мы выгребтись с одного кошмара, как начался новый. Конечно, первые звоночки к нему были уже пару месяцев назад, но как-то было не до того.
Я не в курсе, когда началось грандиозное расслоение золотого клана драконов, кто в этом виноват (глава, конечно) и что они делали. Результатом политики главы клана золотых драконов стало разделение драконов на основные и побочные ветви или крылья, что более соответствует драконьим представлениям. Сама суть разделения мне не слишком ясна. И те, и другие – золотые, но почему-то одни получают все привилегии, другие же только служат или работают на благо клана, считаясь фактически чем-то вроде бастардов. Может разделение идет по рождению (в каком крыле кто родился), может по силе, но факт остается фактом – золотой клан разделен на разные крылья и все они преследуют свои цели.
Одно из таких побочных крыльев почти в полном составе прибыло к нам после грандиозного побоища. Собственно, с этого несчастного побочного военного крыла все и началось. Состояли в нем самые простые ребята, не особо сильные, не богатые и не знатные. Половина ребят – едва закончившие обучение подростки, которых бросили в бой. Часть, к сожалению, погибла.
Первопричиной конфликта стала, как ни странно, книга. Ранее бесполезная и никому нахрен не нужная книжонка с формулами алхимии была вдруг срочно изъята из библиотеки демиургов во всех экземплярах. В этой книге, оказывается, были формулы, которые могут помочь драконам побороть ту самую гнойную заразу. Но это еще не все. Экземпляры данной книги пропали у всех драконов, единственный сохранившийся реликт оказался (кто бы мог подумать?!) в золотом клане.
Красные кровавые драконы, как самые решительные и самые активные, вначале попросили книгу, но получили от золотых конкретный отказ. После чего ребята решили не париться, а просто взять то, что им нужно, и совершили рейд на золотой клан. Результатом рейда стала кровавая баня между красными и золотыми драконами. Золотые решили, что ставить элитных воинов против кровавых слишком жирно и отправили на убой побочное крыло с пацанятами.
Лидер побочного крыла, будучи адекватным драконом и понимая, что его неопытными мальчишками будут затыкать все дырки (а драки между драконами это очень опасно и смертельно), плюнул на все эти перипетии, собрал всех оставшихся в живых ребят и свалил в туман. К нам.
Поначалу я была в конкретном шоке, лицезрея перед собой группу из четырех золотых драконов, чей лидер церемонно преклонил колено и просил защиты. Обычно золотые ассоциировались у меня с противниками и теми, от кого следует держаться подальше (Шиэс не в счет, она своя и из другой реальности). Но в результате переговоров и вполне мирного общения было решено переселить его крыло в один из наших миров – Кэрлэн, где драконы ничуть не помешают. Задача драконов там проста – помогать местным обитателям устраивать свой быт, защищать, обучать кой-каким несложным премудростям и магическим трюкам. Такие вещи по силам подросткам и их непосредственному руководству. Все же наладить магию там за один присест не получалось и приученные к безмагической жизни создания с трудом восстанавливали утраченное. Драконы там были очень нужны.
От нас же требовалось покровительство, посильная помощь и защита от оставшегося золотого клана. В принципе, золотые меня не волновали тогда совершенно, и идея поселить их блудное крыло в нашем мире пришлась на ура. Шеврин, как водится, поворчал, Шеат воспринял все спокойно – адекватным драконам всегда рады, Шиэс просто сказала – «Пусть себе живут», и на этом судьба одного побочного крыла была решена.
***
Второй, уже более громкий, звоночек, зазвенел через месяц после первых золотых. Прибыли вторые золотые в еще большем количестве. Самое интересное, что два представителя двух противоборствующих политгруппировок прибыли одновременно, едва не поубивали друг друга в приемной во время ожидания, и оказались братьями.
Два золотых красавца с жаром спорили на свои малопонятные мне темы. Пока я валандалась в черной пустоте, собирая себе и своим ребятам потеряшек-сокровищ, занимал послов Гир. Они уже конкретно задергали демона своими просьбами, вопросами и требованиями, наконец, отвести их к непосредственному начальству. Шеврин напрочь отказался беседовать с этими парнями, объясняя это тем, что его нервы ему дороже. Шеат с Шиэс благоразумно смылись с один из миров наводить порядки на местах. А потому все «удовольствие» от общения с золотыми драконами досталось мне.
Оба дракона были похожи, но… Чем-то мне не симпатизировал правый, хоть убей. То ли его энергетика мне не нравилась, то ли пристальный взгляд ярко-зеленых глаз… Сразу чувствуешь себя жуком на булавке под лупой. Неприятно, некрасиво, ощущение гадливости какое-то… Второй был более-менее вменяем, и я уже решила начать разговор с ним, как первый, оказавшийся представителем официальной власти, вскочил из кресла и загородил мне дорогу.
— Я требую немедленно вернуть нам ушедшее крыло! – припечатал он, едва не грохнув кулаком по столу. Обиженно звякнула посуда – тонкие чашки и блюдца рисковали не пережить столь мощных децибел.
— Подождите, уважаемый, всему свое время, — я осадила дракона, указывая ему на кресло. Разговаривать со столь неприятным типом не хотелось абсолютно.
Второй тем временем прикончил любезно поданные биониками пирожные и тоже взялся за дело, прося забрать и его крыло к нам. В этот момент мне окончательно снесло крышу, а драконы уже сцепились между собой, едва сдерживаясь, чтобы словесные оскорбления не переросли в драку прямо посреди корабля. Корабль «Звезда души» — нейтральная территория и серьезные драки тут запрещены. Тем более битва драконов, которая уничтожит и корабль, и всех его обитателей…
Поняв, что никакого нормального разговора не получится, пока эти два брата будут в одном месте, я попросила Гира увести неприятного мне посла куда подальше. Отдавать взятых под защиту драконов никто не будет, это не чемодан – хочу сюда положу, а хочу под диван засуну. Живые разумные существа сделали свой выбор, им нравится жить в нашем мире, почему я должна их отдавать? Они не вещи, не рабы, не личная собственность.
Гир ловко отделил нужного дракона и куда-то увел. Ну и скатертью дорожка. Не больно-то мне и нужен дракон, не считающийся с мнением своих собратьев. Второй братец отряхнулся, поправил ворот песочной рубашки и церемонно поклонился, черкнув кончиком длинной косы по полу. Начиналась политика…
Результатом переговоров стал переезд к нам еще одного, уже намного большего, крыла золотых, которых тоже не устраивала политика собственного главы. Я поставила им условие – никакой террористической деятельности, никаких радикальных решений и поступков. Хотите жить – живите. Но лично я устраивать разборки с золотыми не хочу. Их глава клана мудак с большой буквы, но связываться с ним – увольте. На тот момент у меня хватало проблем и без блудных золотых драконов, а потому мы всей компанией просто построили им жилье и оставили вместе с пришедшими ранее собратьями.