– Похоже, ты продолжаешь упорствовать в своем обмане.
Кроули проигнорировал голос, борясь с задачей, как сплюнуть кровь по возможности менее болезненно. Его голова повисла, кровь и слюна капали с подбородка. На личную гигиену он уже давно махнул рукой.
– Кровавое жертвоприношение в полночь не сработало, несмотря на продолжительность ритуальных песнопений, – холодно добавил голос, в его тоне промелькнула досада.
Кроули закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. У него кружилась голова, перед глазами – даже когда они были закрыты – все вращалось, бешено шаталось вправо-влево и мелькало всеми цветами радуги. Кончик его подбородка врезался в тяжелый серебряный ошейник, закрепленный на горле: на металле были выгравированы ряды рун, высасывавших из него магию. Точно такие же кандалы сковывали запястья, вздергивая его руки почти над головой и выворачивая плечи.
– Ты слушаешь меня, демон?
Внезапная вспышка обжигающей боли пронзила передний край левого крыла Кроули прямо между двух костей.
Кроули запрокинул голову назад, зажмурившись сильнее и пытаясь проглотить крик, рвавшийся из горла. Его глаза горели, но были сухими. Лить слезы не в природе демонов.
– Демон?
Кинжал – Кроули знал, что это кинжал: знал по предыдущим его встречам почти со всеми частями его временного смертного тела и бессмертных крыльев – вошел глубже и повернулся. Крыло Кроули закричало от боли, когда клинок раздвинул его лучевую и локтевую кости, со скрежетом царапая их края, и, тогда крик, наконец, достиг горла демона.
– Да! Да! Проклятье! – хрипло взвизгнул Кроули, и в следующий момент кинжал вышел из раны. Кроули судорожно вздохнул, новая волна боли прокатилась по нему, и его крыло безудержно задрожало.
Оба его крыла – больших, блестящих и черных, как смоль – были растянуты во всю длину на гладкой белой каменной стене позади него и обездвижены пронзающими их длинными серебряными кольями, вбитыми прямо между костей главного сустава, точно под запястьями.
Кроули давно научился терпеть боль до определенной степени, отгораживаясь от нескончаемой агонии, которая пульсировала в обоих трепетавших крыльях с каждым ударом его сердца – странный побочный эффект от видимых крыльев на смертном теле.
Иногда, когда его мучитель уходил, он позволял себе судорожные, беззвучные, сухие всхлипы, один перерастал в другой до тех пор, пока демон не начинал дрожать от боли, иногда пытаясь вырвать свои крылья, освободиться от гигантских серебряных гвоздей, не важно, сколько костей он сломает. Как будто и этого было мало, недавно его палач начал развлекаться тем, что безжалостно вырывал перья Кроули, когда демон не подчинялся его требованиям.
– Кровавое жертвоприношение не сработало, – снова доложил тюремщик, резким голосом. – Очередная ложь.
Кроули с трудом сглотнул и уронил голову, почувствовав новый приступ тошноты, захлестнувший его, когда нечто теплое и липкое стекло вниз по его крылу, прячась в перьях.
– Оно было… сделано… в новолу…ние? – пробормотал Кроули, проклиная свой прерывающийся голос.
Он скорее почувствовал, чем увидел, что его мучитель шагнул к нему, присутствие ангела давило его, как физическая тяжесть.
Кроули не знал, как ангелу вообще могли сойти с рук пытки, но вероятно, существовали исключения, когда дело касалось вероломных демонов. Это не значит, что он должен получать от этого такое удовольствие, черт подери.
– Да, – жестко сказал ангел. – Все, согласно твоим инструкциям. Это не сработало.
Кроули прерывисто вздохнул и заставил себя поднять голову. Его глаза, затуманившиеся, но все такие же ярко-желтые, как и прежде, встретились со светло-голубыми глазами его палача.
Это было самое худшее, – каждый раз думал Кроули. Глаза. Они были всего на тон темнее, чем у Азирафеля, но свет, отраженный от белой стены позади него, делал сходство пугающим.
– Ну… это до…должен делать де…мон, разу…меется, – выдавил Кроули между судорогами. – По…порождение ада… и все та…та…кое.
Глаза ангела сузились.
– Я очень в этом сомневаюсь, – его клинок, сделанный из отличного металла, такой блестящий, что он казался почти белым, поднялся и легонько ткнулся под подбородок Кроули, вздергивая его голову еще выше, пока затылок не врезался в стену. – Как насчет того, чтобы сказать мне правду на этот раз?
Кроули нервно сглотнул, чувствуя острое и холодное лезвие на своей влажной от пота коже.
– Я ска…зал, – слабо ответил он.
Ангел скрипнул зубами от злости, и в следующий момент кинжал вошел в левое плечо Кроули, яростно царапнув по кости и глубоко пронзив мышцу.
Кроули закричал прежде, чем смог остановить себя, пытаясь дернуться назад, когда мир перевернулся и вспыхнул ярко-красным.
Он пришел в себя через мгновение, неожиданно осознав, что, похоже, потерял сознание. Его плечо болело так, будто в нем все еще торчала раскаленная кочерга, но кинжал был снова в руке ангела.
– Больше никакой лжи, Кроули, – сказал ангел тихим и напряженным голосом. – Я получил приказ ужесточить наше с тобой времяпрепровождение, если ты продолжишь быть… неуступчивым. Мы можем применить более… экспериментальные методы. У тебя еще осталось много перышек, с которыми можно поиграть. А что ты скажешь, если мы принесем немного святой воды, хмм? Совсем чуть-чуть, ты же понимаешь: нельзя, чтобы ты тут у нас умер, правильно?
Кроули побелел от одной мысли, хотя сомневался, что мог стать бледнее, чем уже был. Было очень похоже, что большая часть его крови в данный момент находилась не с той стороны кожи или была разлита на полу жутковатыми темными кругами.
– Итак, давай-ка попробуем еще раз, – ангел шагнул вперед, развернув по пути свои огромные белые крылья, которые скрыли в тени его фигуру. Он приставил нож к щеке Кроули и провел кончиком по его дрожащей коже. – Что именноты сделал с ангелом-Началом?
Кроули хрипло вдохнул и прерывисто выдохнул. Он посмотрел на своего тюремщика из последних сил. Похоже, он говорил серьезно о святой воде. Плечо Кроули все еще полыхало пожаром, а крылья посылали вспышки боли по всему телу. Его запястья горели в кандалах, а ключицы были ободраны там, где в них впивался тяжелый ошейник. В глазах сразу все задвоилось, прежде чем прийти в норму.
– Я не… неделалничего, – Кроули, наконец, заставил себя проговорить, чувствуя, как прервалось дыхание.
Кроули держали здесь уже несколько недель, насколько он мог судить сквозь туман в голове: этого достаточно, чтобы Азирафель смог сбежать куда-нибудь в безопасное место и замести следы, правда же? Может быть, теперь уже можно бросить игру и пойти домой? Или может быть, они хотя бы убьют его…
– Я предуп… – мрачно начал ангел, кончик его кинжала упирался в подбородок Кроули, но демон слабо продолжал, не слушая его.
– Никакого… заклятия. Никакой магии. Просто… мы просто… помогали друг другу. Вот и все.
Ангел замер, кинжал моментально оторвался от кожи Кроули. Он некоторое время изучал Кроули. Затем он протянул руку вперед и, схватив подбородок демона мертвой хваткой, поднял голову Кроули высоко к свету.
Кроули вздрогнул, оттого что движение потревожило его раны и оковы. Ангел наклонился ближе, внимательно изучая его. Его глаза разглядывали лицо Кроули – демон отвел взгляд. Он не хотел видеть глаза Азирафеля, смотревшие на него так, будто он был предателем. Он выиграл для ангела достаточно времени. С ним все будет хорошо, так? …Так?
Тюремщик коротко хохотнул и отпустил Кроули. Демон судорожно вздохнул от новой волны боли, которая окатила его, когда он качнулся назад в обычное положение. Цепи мрачно звякнули. Его плечо снова вспыхнуло, и он почувствовал, как теплая кровь потекла по разорванной рубашке, заливая левую ключицу. Ангел, смеясь, отступил на несколько шагов назад.
– Ты правда в это веришь, да? – спросил он, слишком забавляясь всей этой ситуацией. – Ты в самом деле веришь, что Азирафель… что? Обращался к тебе за помощью? К демону?
Он снова засмеялся, и Кроули почувствовал, как его щеки – непонятно, почему – покраснели от смущения.
– О, маленький демон, – ангел шагнул вперед и, держа клинок плашмя, чуть ли не нежно похлопал им Кроули по щеке. – Если бы ты только слышал новости.
Кроули почувствовал, как все в нем сжалось, содрогаясь от внезапного приступа страха и боли. Какие новости?
– Видишь ли, – снова заговорил ангел, сочтя тишину, нарушаемую хриплыми вдохами Кроули, за повод продолжать. – Всего три дня назад, угадаешь ли, кто нанес нам небольшой визит? Он вошел прямиком в ворота рая, совершенно беззаботно, – он помедлил, как будто ожидая, что Кроули ответит, но демон лишь глядел на него, парализованный ужасом. Ангел гадко улыбнулся и закончил. – Ну же, это был не кто иной, как твой дружокАзирафель!
Кроули почувствовал, как его кровь застыла в жилах, а сердце пропустило удар. Если Азирафель правда был здесь, это означало… означало…
– И знаешь, что он сделал? Он отправился прямиком к Михаилу – помнишь Михаила и ту странную маленькую речь, что ты перед ним произнес, о чем она там была? Не разгуливает ли некий баварский принц по раю? – не важно, он пошел прямо к Михаилу и сказал: «Милостью Божией и по истечении времени, заклятие демона, тяготевшее надо мной, пало, и я снова способен видеть ясно. Я вижу, какие ошибки совершал на своем пути, и хочу покаяться». Но погоди – сейчас будет самое интересное, – ангел ухмыльнулся, глядя на Кроули, который изо всех сил пытался не забыть, что ему нужно продолжать дышать.
– Он сказал: «Я грешил, находясь под властью демона, известного как Кроули, и я желаю искупить эти проступки. Я хочу добиться торжества истины, обрушив на него свою справедливую месть».
Кроули нахмурился. Он не понимал… не знал, хочет ли понимать. Азирафель сказал что?
Ангел снова расхохотался, раскачиваясь взад-вперед на каблуках.
– Так вот, что он думает о твоей «помощи», а, демон? – он вернулся к столу у двери и взял белую тряпку. Он начал вытирать кинжал.
Кроули отрешенно узнал в этом приготовление палача к уходу: так было в те разы, когда демон был в сознании к концу пыток и в состоянии был заметить. На этот раз они продолжались не очень долго, но, вероятно, ангел хотел, чтобы Кроули помучился, осмысливая последние известия.
– Слыхал, демон? – хохотнул ангел. – Справедливая месть.
Сердце Кроули болезненно сжалось, и он не мог бы сказать, было ли это последствием раны на плече, или нет. Голова была тяжелой, и он снова уронил её на металл ошейника.
– Хм, – пробормотал себе под нос ангел, которого явно крайне забавляла вся ситуация. – Вот тебе и «помощь».
~~***~~
Четыре дня и семь сеансов пыток спустя, большая, окованная металлом дверь распахнулась.
Кроули непроизвольно вздрогнул, отпрянув назад – и от яркого света, и от боли, которая, как он знал, ждала его.
Последние семь раз были особенно тяжелыми: его мучитель все настойчивей пытался докопаться до сведений о заклятии. Кроули ничего ему не сказал, разумеется, потому что он не помнил заклятия.
Заклятие ведь было, да? В голове Кроули все смешалось. Раньше он думал, что его не было, но потом Азирафель от него освободился, так получается, оно все-таки сначала было? Он больше не знал, где правда, а где вымысел. Боль путала мысли каждый раз, когда он пытался в чем-то разобраться.
Но так или иначе, Азирафель отвернулся от него. Или, может быть, он никогда даже и не был с ним. По какой-то непонятной причине эта мысль была мучительней, чем волны боли, прокатывающиеся по нему от его раненных крыльев.
Тройной звонкий гул пробился сквозь туман и путаницу в голове Кроули – пугающе знакомый звук. Методичные шаги по каменному полу.
Тюремщик Кроули приблизился, его белые крылья сверкали, развернувшись за спиной. Кроули не поднимал головы. Смирением иногда можно было заслужить передышку.
– Маленький демон, – проговорил ангел, шагнув ближе, и в его словах сквозило мрачное наслаждение.
Кроули не поднимал взгляда, но боковым зрением он заметил блеск кинжала. Он отпрянул назад, не отдавая себе в этом отчета.
Ангел остановился меньше чем в полуметре от него, поднял кинжал и почти задумчиво похлопал им по щеке Кроули. Он провел им вниз по шее, помедлив там, где пульс Кроули бился о холодный металл, прежде чем перескочить через тяжелый ошейник и остановиться прямо у его левой ключицы. Кончик ножа вонзился в кожу, прорезав ее рядом с более глубокой раной, которая, только-только, закрылась толстым слоем запекшейся крови.
Кроули стиснул зубы, но понял, что, кажется, все же не удержал жалобный стон. Он прикусил кончик языка и напряг плечи, готовясь к боли.
Но вместо того, чтобы погрузиться глубже, как много раз прежде, кинжал вышел из раны. Ангел приблизил свое лицо к Кроули. Кроули не смотрел ему в глаза.
– Повезло тебе, – сказал ангел, тихо и до странности фамильярно. – У тебя посетитель.
Кроули удивленно поднял голову. Прежде чем он смог что-нибудь сказать, ангел с силой ударил его в живот рукояткой кинжала.
Кроули охнул и машинально попытался сложиться пополам. Это движение потревожило его плечи, запястья и пригвожденные к стене крылья, обрушив на него новую волну боли.
Он все ещё пытался сморгнуть пятна, мелькавшие в глазах, и заставить зрение вернуться в норму, когда понял, что его палач отошёл в сторону, сложив за спиной свои огромные крылья. И Кроули осознал, что он пришёл не один.
Позади него, недалеко от закрытой теперь двери, аккуратно сложив крылья за напряженными плечами и сжав в кулаки опущенные руки, стоял Азирафель.
У Кроули резко перехватило горло, и он судорожно и хрипло задышал, пытаясь совладать с тем, что творилось у него в голове и одновременно справиться с болью. Что здесь делал Азирафель?
Ему в голову стукнулась безумная мысль, что, может быть, Азирафель здесь, чтобы спасти его – они ведь всё-таки были на одной стороне, так? – но потом мрачный смех палача отозвался в его памяти: справедливая месть. И заклятие – оно тоже существовало?
Пока Кроули ловил ртом воздух и пытался осмыслить все это, Азирафель сделал шаг вперёд.
Кроули поднял голову, заставляя себя пробиться через запутанные болью мысли и просто посмотреть на ангела.
Азирафель был одет в светло-коричневые брюки и свитер, как обычно, а его золотистые волосы были не причесаны, что придавало ему устрашающий вид. Его крылья – такие прекрасные, что ни один демон не видел красивее – и белые, как снег, – наполовину раскрылись у него за спиной, длинные шелковые первостепенные маховые почти задевали пол.
Но Кроули отчаянно искал глаза ангела, и, после нескольких прерывистых приступов дрожи, сумел их найти. Глаза Азирафеля, вдруг совершенно точно понял Кроули, скажут ему, что правда, а что нет: было ли заклятие настоящим, что здесь правда, а что вымысел, в самом ли деле они всегда были лишь заклятыми врагами. Глаза скажут ему, зачем Азирафель здесь, и что ждёт демона.
Глаза ангела были того самого знакомого Кроули оттенка – но они сузились от гнева. Ярость росла в этих ледяных радужках, готовая выплеснуться в любой момент. Такой злобы он не видел нигде за пределами самых глубоких кругов ада.
Кроули в ужасе отпрянул, его цепи глухо звякнули друг о друга. Пусть его обычный палач был мастером в пытках, но, по крайней мере, для него это не было чем-то личным. Справедливая месть.
– Дай мне нож, – прорычал Азирафель, и Кроули охватила новая волна дрожи и тошноты, когда его крылья слабо дернулись на серебряных штырях, отчаянно пытаясь вырваться любой ценой.
Второй ангел ухмыльнулся и наклонился, протянув Азирафелю нож, держа его за лезвие сверкающей рукоятью вперёд.
Азирафель спокойно принял его, пальцы сомкнулись на рукоятке с ужасающей решимостью.
Кроули сглотнул, безуспешно пытаясь совладать с дрожью и чувствуя, как воздух вырывается из груди частыми и прерывистыми толчками. Он старательно отводил взгляд, смотря на шов на свитере ангела, пока Азирафель приближался, медленно, решительно.
Он отрешенно заметил, что его прежний палач подошел чуть ближе, очевидно, чтобы лучше видеть.
– Я ждал этого, – сказал Азирафель мрачным и жестким голосом. – Очень долго.
Сердце Кроули билось у самого горла, колотясь о тяжелый металл ошейника в отчаянной попытке освободиться. Кажется, ему никогда в жизни еще не было настолько страшно.
Азирафель сделал еще один шаг вперед, и теперь до Кроули было легко дотянуться. Демон не поднимал взгляда. Он не вынес бы, если бы вновь увидел тот гнев. Только не в этих глазах.
Азирафель поднял кинжал и нанес удар – Кроули отпрянул и сжался, крылья вспыхнули от резкого движения – но боли так и не последовало.
Вместо этого раздался короткий вопль, а затем – звук, с которым что-то тяжелое упало на пол.
Кроули приоткрыл глаза, заставляя себя поднять голову. Не более чем в двух метрах от него его палач упал на колени, широко раскрыв глаза и ловя ртом воздух. Азирафель стоял перед ним, его крылья были наполовину раскрыты. Кроули понадобилось несколько мгновений, чтобы заметить, что кинжал, который недавно терзал его с такой жестокостью, теперь по самую рукоять торчал в груди его мучителя.
– Брат!.. – выдохнул ангел, и его рука дернулась туда, где Азирафель все еще сжимал нож.
– Ты мне не брат, – прошипел Азирафель и повернул клинок.
Ангел закашлялся, его голова склонилась к плечу, а тело дважды содрогнулось, прежде чем упасть. Азирафель вытащил клинок, с таким звуком, с каким вынимают пробку из водостока.
Кроули в ужасе охнул, все так же безудержно дрожа. У него что, галлюцинации?
На секунду Азирафель замер, а когда он сделал глубокий вдох, Кроули с удивлением услышал в нем хрип.
Ангел повернулся, и Кроули инстинктивно отпрянул. Но затем Азирафель оказался перед ним, и одна его рука бережно дотронулась до раны на плече Кроули, а вторая нежно коснулась его щеки. Кинжал исчез.
– Кроули? Кроули?– голос Азирафеля звучал гораздо выше, чем мгновение назад, и был… испуганным?
Кроули усилием воли приподнял голову на пару дюймов, его измученный мозг говорил ему, что это не может происходить на самом деле. Это был обман или галлюцинация – наверняка.
Он не помнил, когда в последний раз чувствовал такое нежное прикосновение.
– Кроули? Пожалуйста, скажи что-нибудь. О, божеправый, что они с тобой сделали?
Кроули изумленно моргал, в растерянности глядя на него. Азирафель, казалось, был искренне огорчен, и, когда он наконец-то заглянул в глаза ангела – чистые, светло-голубые, сияющие, как кристалл – в них не было ничего, кроме ужаса, беспокойства и страха, такого огромного, что он, казалось, заполняет все его существо.
Кроули почувствовал, как его брови сомкнулись на переносице, а губы слегка приоткрылись. Может быть, все наоборот, растерянно подумал он. Может быть, заклятия не было… может быть, они все же не быливрагами…
– Зира? – хрипло прошептал Кроули. Прозвище так легко всплыло в замутненной голове демона, и звукам было так привычно на его губах.
Когда ангел в ответ с облегчением всхлипнул и слабо улыбнулся, странное теплое чувство развернулось в израненной груди Кроули. Прикосновение на его щеке стало уверенней, тепло ладони ангела согревало его озябшую кожу.
– Не бойся, – сказал Азирафель. – Я вытащу тебя отсюда.
А, – отрешенно подумал Кроули. – Значит, все-таки спасение.
Затем Азирафель исчез, и Кроули потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он отодвинулся немного в сторону и исчез из поля зрения демона.
Он почувствовал, как рука Азирафеля сжала передний край его правого крыла, и внезапная огромная волна ужаса обрушилась на Кроули. Его затрясло жестокой, мучительной дрожью, а по ледяной, покрытой холодным потом коже побежали мурашки.
Он уже чувствовал такое раньше. Его прежний палач схватил его в этом же самом месте, сдавив до синяков и обездвижив крыло демона. Затем он обхватывал другой рукой длинные, черные как смоль перья Кроули и одно за другим выдернул половину его первостепенных маховых.
Ощущение было слишком похожим, и оно в одну секунду с силой навалилось на Кроули, перечеркнув предыдущие шаткие выводы волной исступленного ужаса. Вот, для чего Азирафель здесь, – внезапно почувствовал он, с пугающей уверенностью – воттакон осуществит свою месть: ангел пришел, чтобы завершить дело, и начнет он с того, что вырвет его последние драгоценные, хрупкие, окровавленные перья…
Его правое крыло пронзила ослепительная вспышка боли, и Кроули закричал прежде, чем смог остановить себя. Боль держалась еще секунду, разгораясь сильнее, а затем медленно стала ослабевать. Ему послышалось, что Азирафель выругался.
Кроули задыхался, чувствуя, как глаза горят от боли, в то время как новый приступ разрывал ему плечо. Это была уловка, бессвязные мысли прорывались сквозь стену из боли и горечи от предательства. Это была уловка, чтобы заставить его ослабить защиту, заставить его поверить, что он будет спасен, чтобы сломить его еще сильнее…
Только спустя несколько мгновений, в течение которых Кроули не мог вздохнуть, он осознал, что его крыло наполовину висит вдоль тела. Кроули непонимающе уставился на него, опустив голову и утыкаясь подбородком в тяжелый металлический ошейник. Оставшиеся перья как будто были нетронуты, хотя около сустава зияла огромная темная дыра на том месте, где прежде торчал большой серебряный штырь.
Или, может… не уловка?– неуверенно подумал он, сделав такой крутой поворот от своих предыдущих выводов, что у него на самом деле закружилась голова. Все его крыло разрывалось от того, что слишком долго было скованно в одном положении, и постоянные волны боли по-прежнему сотрясали его, прокатываясь от горевшего главного сустава и корней перьев, но он… он был свободен!
Демон все еще был зажат между эйфорией и агонией, когда новая волна прокатилась по нему от второго крыла.
На этот раз он потерял сознание, и, когда через некоторое время пришел в себя, то почувствовал, что оба крыла безжизненно висят вдоль тела, тяжелые и будто чужие. К его правой щеке что-то прижималось, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Азирафель держит его голову, приподняв и развернув ее. Что-то длинное и холодное было прижато к его челюсти, и он смутно слышал, как Азирафель бормочет какие-то слова.
Кроули судорожно вздохнул, и его зрение, хоть и плыло, постепенно стало возвращаться.
– Держись, мой дорогой, не двигайся, – поспешно сказал Азирафель, и демон был более чем рад подчиниться.
Холодный предмет у челюсти задвигался туда-сюда, а затем вдруг дернулся вниз. Над ухом раздался резкий щелчок, и холодный металл пропал. В следующее мгновение Азирафель убрал руку с его щеки, и тогда тяжелый металлический ошейник, сдавливавший ему горло с тех самых пор, как он здесь оказался, исчез.
Кроули прерывисто вздохнул, ключицы горели, но наконец-то были свободны. Он почувствовал, что его вновь затрясло – на этот раз от бесслезных рыданий. Он правда выберется отсюда. Он правда будет свободен.
– Почти все, почти все, прости, – говорил Азирафель, и его голос звучал напряженно и взволнованно. – Надо только стереть остатки этих чертовых рун.
Кроули с трудом сглотнул, и в следующий момент почувствовал, как наручник на правом запястье разомкнулся. Он медленно терял все, что удерживало его в одном положении, и он ощутил, что его тело начинает оседать на ноги, которые были не готовы это выдержать. Колени подогнулись, и он стал заваливаться вперед.
Азирафель оказался рядом в мгновение ока и подхватил Кроули, осторожно положив руку ему на грудь. На ней было несколько длинных порезов, которые вспыхнули от прикосновения, но Кроули подавил тошноту.
На второй наручник ушло больше времени: видимо, Азирафелю было неудобно работать под таким углом. Кроули тяжело опирался на руку ангела, с трудом пытаясь дышать ровнее несмотря на то, что горло перехватывало и яростные волны боли прокатывались по телу от крыльев, затуманивая зрение.
Свободная рука демона с трудом приподнялась и слабо схватила Азирафеля за рукав свитера. Ощущение мягкого и плотного материала было таким реальным в его трясущихся окоченевших пальцах. Оказавшись так близко к ангелу, он мог чувствовать слабый древесный запах книг и чайных листьев, пропитавший его – запах, такой знакомый и утешительный, что он был уверен, что заплакал бы, если бы мог. Так пах дом.
Наручник раскрылся, и Кроули почувствовал, что падает вперед.
Азирафель тут же оказался рядом, пытаясь подхватить его, но ноги Кроули отказывались его держать.
– Нет-нет-нет, Кроули, держись, не отключайся, – быстро пробормотал Азирафель, но демон ничего не мог поделать.
Кроули неловко соскользнул вниз, ноги полностью подогнулись, и он мог бы оказаться на полу без особых усилий, если бы это движение не потревожило его крылья, потянув их в непривычном направлении. Вспышка боли опалила оголенные кости и прошлась по всему телу до самой головы. Когда его колени ударились о пол, новая волна расцвела от плеч и бедер, и все погрузилось во тьму.
Типовая каюта. Человеческая, а не модуль. И в его распоряжении кровать. И впереди целых девять дней покоя.
Найт сбросил ботинки и вытянулся на кровати, матрас ему был не нужен, поверхность койки была не настолько твердой, чтобы ему это мешало. Внутренней энергии предостаточно. Да и разыскивать еду сейчас не охота. Режим сна включился как-то сам собой. И через несколько минут на кровати посапывал, свернувшись клубком, темноволосый парень, ничем не напоминавший боевую или развлекательную технику.
Вот только плохо, что нельзя просто взять и провалиться в сон. Почему-то получалось погружаться только в кошмар, который один раз произошел наяву и потом сотни раз повторялся во сне.
Лично ему те люди и киберы не были врагами. И ничего плохого не сделали. Просто у них тоже был приказ. И они шли навстречу друг другу. Люди называли происходящее красивым напевным словом «во-ой-на». А он шел и стрелял, потому что была зачистка местности. Шел по кроваво-черному мессиву, потому что тут часом ранее утюжили местность «штурмовики». Шел и думал о том, когда его наконец-то убьют или отключат, потому что процент работоспособности всего четверть от нормы и даже меньше. И бросать в полноценную атаку организм с такими показателями — самоубийственно для техники. Но человеческий приказ звучал безнадежно: сколько пройдут — столько пройдут. Нам нужно отчитаться про «уборку». И он шел. И кошмаром было то, что тот изрытый взрывами и наполненный кровавым месивом участок все не заканчивался. И черное от гари и дыма небо, сплеталось с красно-розово-синеватой от внутренностей и пролитой крови землей в бесконечную беговую дорожку под ногами. И нигде не было кнопки стоп, чтобы прекратить движение.
И как все эгоистичные матери, она ошиблась. Её дочь полюбила.
Слепые в своем материнском эгоизме женщины, те, что прибывают в неколебимой уверенности своей правоты и своего долга, в своем твердокаменном намерении наставить детей на путь лицемерной добродетели, дать им сытое счастье, счастье по родительскому разумению, всегда забывают о главном, о том, в чем действительно нуждаются дети — о любви.
Бедная девочка была всё равно, что забытый цветок. Его подравнивают, укрывают от сквозняков, но забывают полить.
Она жаждала любви, как всякое живое существо, и встретила того, кто был сама любовь. Какие наставления, какие запреты могли её остановить?
Но в глазах соседей, родственников, да и самих родителей, это выглядело как библейское грехопадение. Девушку совратил и обрюхатил красивый повеса. А затем имел наглость просить ее руки. Вспомнил о приданом.
Одна из соседок шепнула Катерине, что на месте Аджани она не стала бы препятствовать. В конце концов, почему бы не покрыть позор свадьбой? И внуки были бы красивыми.
Но родители были непреклонны, они отреклись от согрешившей дочери. Мадлен исчезла. За ней исчез и Арно.
Ходили слухи, что у Мадлен родилась девочка. Разговоры и пересуды стали стихать, все как будто вернулось на круги своя, как вдруг какая-то женщина в экипаже без гербов доставила в дом Аджани ребёнка.
С тех пор слухи стали разрастаться с новой силой. Мадлен умерла. Но что сталось с её погубителем?
Кто-то говорил, что это он убил жену, а кто-то, что он внезапно разбогател и приобрел благосклонность некой дамы. Его даже видели в карете, щегольски одетым.
Тут уже каких только догадок не строили. Но Аджани будто воды в рот набрали. Внучка продолжала жить в их доме, и старая дама держала её в той же непререкаемой строгости.
С малышкой возилась Наннет, старая нянька её матери. И вот, всего несколько дней назад, случилось очередное исчезновение – пропала девочка.
Наннет, обезумевшая от горя и страха, с криком металась по улице. Она останавливала всех прохожих, задавала вопросы, но девочка как сквозь землю провалилась.
Катерина, которая так же слишком часто слышала этот ответ, получив его в очередной раз, уже была близка к отчаянию, как вдруг…
— Нет никаких доказательств того, что это была именно она — прерывает ее Анастази, прежде слушавшая очень внимательно – С другой стороны, иной версии у нас нет. Все поиски, предпринятые моими людьми, оказались безрезультатны. Я поручила обойти все ближайшие приюты, пансионы и бордели.
— О, и я там был — встревает Перл – Могу рассказать. В подробностях.
Анастази бросает на него мрачный взгляд, и Перл поспешно прикрывает рот рукой.
— Окаменел — бормочет он.
— Итак — Анастази обращается к Катерине — повторите, что вам удалось выяснить?
Катерина настороженно косится в мою сторону. Пристальный взгляд Анастази, этой Горгоны, пугает её.
Она не привыкла вести столь длительные разговоры в присутствии стольких слушателей. А затянувшийся монолог тем более был ей в тягость. Но я подбадриваю её кивком.
Если уж она пожелала участвовать в столь непростом предприятии, придется преодолеть робость. Катерина набирает побольше воздуха.
— В тот же день, когда эта добрая женщина Наннет обнаружила исчезновение девочки, на перекрестке улиц Сен-Дени и Дарнатель произошло довольно шумное происшествие. Экипаж господина де Буржа, городского старшины, налетел на подводу с пустыми бочками. А за мгновение до этого какой-то военный в форме швейцарской гвардии сшиб прилавок горшечника. Место это довольно оживлённое, свидетелей было много, сбежались любопытные. Цветочница, что торгует на углу ландышами и фиалками, утверждает, что всему виной была маленькая девочка, которая пыталась перебежать улицу Дарнатель. Она едва не попала под копыта лошади того военного. Цветочница сказала, что девочка спаслась чудом. Вернее, её спас мальчик.
— Мальчик? – резко переспрашивает Анастази – Что за мальчик?
Катерина почти испуганно ёжится. Голос Анастази звучит будто карканье ворона над трупом.
Я сама переживаю невольную дрожь. Но мне её мрачная резкость уже привычна. Я еще в Конфлане достаточно насладилась звучанием её голоса. Вновь подбадриваю Катерину, кладу ей руку на плечо.
— Его видели трое. Это цветочница, пожилая дама, сидевшая по причине немощи у окна, и служанка живущего по соседству рантье. По их словам, это мальчик лет десяти, светловолосый, большеглазый, с лицом узким и бледным, в грязных разбитых сабо, в ветхой курточке с чужого плеча. На локтях заплатки. По виду один из тех уличных мальчишек, которые шныряют повсюду в поисках съестного или чужого кошелька. Этот мальчишка подбежал к девочке и буквально выхватил её из-под копыт, успел даже свистнуть, да так громко, что лошадь встала на дыбы, метнулась в сторону и сшибла прилавок с горшками. Грохоту было! А тут как раз карета с этим господином… старшиной. Кучеру пришлось натянуть вожжи, он попытался свернуть в сторону, потому что рухнувший прилавок перегородил улицу. Но тут ему навстречу выехал бочар со своим товаром. Лошади сцепились сбруей. С повозки покатились бочки… Кучер стал бранить бочара, бочар – проклинать кучера. О девочке, конечно, все забыли. А дальше… Не знаю, больше её никто не видел.
— А как она выглядела? – вновь задает вопрос Анастази – Вы уверены, что это она?
— Да как она может быть уверена! – вмешивается Перл, которому невмоготу молчать и бездействовать – Пышечка в собственном имени сомневается.
— Перл! – уже прикрикиваю я.
Он тут же втягивает голову в плечи.
— Но я расспросила цветочницу — почти с укором добавляет Катерина – И ту пожилую даму у окна. Это неправда, что я ничего не помню. Я помню! Наннет, нянька, сказала, что поверх темного платьица на девочке был одет передник с вышивкой и у неё были чулочки в красную полоску. Эта старая дама хорошо их разглядела. Потому что она удивилась, что на ребёнке такие чулки. А цветочница заметила вышивку и тоже удивилась, потому что вышивка была серебряной ниткой. Очень нарядный передник, несмотря на то, что платьице было черное, будто траурное.
— Эта старая ведьма Аджани постоянно рядила девочку в чёрное — поясняет Анастази, — а он, Геро… — она с усилием произносит имя — настаивал на том, чтобы девочку одевали в светлые и яркие платьица. Нянька, пытаясь угодить и отцу, и бабке, купила эти чулки и передник с вышивкой. Я даже знаю, когда она их купила — как-то неожиданно мягко добавляет она.
Её колючий взгляд туманится, обретает грустную, глубокую человечность, будто безжалостная Медуза внезапно вспоминает время своей юности, когда змеи еще не шипели, вздымая оскаленные головы, когда сузившиеся зрачки еще не дарили смерть, когда руки еще были чисты, а тело – невинным.
Но Анастази быстро возвращается к настоящему.
— Следует искать мальчишку.
Перл выпрямляется.
— Опять все сначала? Вновь в бездну греха и разврата? – Поворачивается ко мне – Дай денег.
— Нет, в бездну нырять не придется — прерывает его Анастази. — Мальчишку я найду сама. Эти уличные голодранцы только на первых взгляд никому неизвестны и неуловимы. На самом деле Париж поделён на воровские домены. И в каждом таком домене есть свой предводитель, воровской вельможа, которому подчиняются и платят дань. А над всеми ними король воров. Вы, вероятно, слышали о Дворе Чудес?
— Еще бы! – восклицает шут – Я там и знакомцами обзавелся.
— Не советую. Это очень опасные и коварные люди. Они могут превратить вас в орудие для достижения своих воровских целей. Но я знаю, как иметь с ними дело. Я когда-то была…
Голос у неё прерывается.
— … когда-то была там. Пребывание при дворе короля воров — это всё равно что выжженный на плече цветок лилии. Его не изведешь. Даже если поднимаешься к самому трону, он все равно укажет твое истинное родство.
— Мы можем чем-нибудь помочь? – осторожно спрашиваю я – Если этим людям нужны деньги…
— Нет — отвечает Анастази — эти господа сами мне должны. А воры, как бы это странно ни звучало, всегда держат слово и платят по счетам. Тем более, если я напомню им об отце Мартине.
Перл, Катерина и я глядим на нее с искренним изумлением. Придворная дама усмехается.
— Милосердие, в отличии от зла, всегда приносит дивиденды. Когда-то Геро спас мне жизнь, а за несколько лет до этого отец Мартин добился помилования для одного висельника. Это был молодой вор, ограбивший дом королевского прокурора. Теперь этот висельник король парижских воров.
*******
Мальчик родился зимой. Зачали его по пьяной случайности, на свет произвели по рассеянности.
Его мать, косоглазая Мюзет, торговка рыбой, была беременна в седьмой раз. У нее уже были две выжившие дочери и трехлетний большеголовый сын.
Муж её год назад скончался, и рожать очередного ребёнка, чей отец ей помнился смутно, то ли кузнец с набережной Барбери, то ли солдат-швейцарец из королевских наемников, она не собиралась.
Зачатие она обозначила, как мелкую привязчивую напасть, которая случается подобно простуде, и уже приняла меры, выменяв на серебряное кольцо изгоняющее зелье, вкуса и запаха ужасающего.
Это средство она раздобыла у старой Жакет, знахарки и торговки травами.
Старухе на вид было лет сто, у нее выпали все зубы, из носа торчал седой волос, но взгляд из-под голых, без ресниц, сухих век был ясен, без старческой мути. Она сразу угадывала, зачем к ней пожаловала робкая девушка или болезненного вида матрона.
Они приходили к ней за погибелью и надеждой, за зельем, изгоняющим плод. Они совершали убийство, оправдывая свое кровавое преступление бедностью или бесчестьем. Одни совершали это с брезгливой поспешностью, будто отмываясь от налипшей грязи, другие – с лицемерным сожалением.
Были и такие, кто приходил к знахарке, будто в аптекарскую лавку, и совершал акт изгнания новой жизни, как очищающую процедуру для переполненного желудка.
Мать мальчика была из последних.
Беременность как неизбежная рутинная хворь, как ноющий на погоду зуб. Она скопила медных денег и стянула с пальца единственный подарок мужа, чтобы купить у старухи лекарство от этой хвори.
Старуха её знала. Она не задавала вопросов. Ей давно наскучили жалобные излияния брошенных невест, совращенных девиц или обнищавших вдов. Все их истории были схожи.
Их сочинили очень давно, ещё на заре времен, первые обманутые дочери Евы, и с тех пор в эти истории только вписывались имена. Старуха читала эти истории на лицах, бледных, заплаканных, изможденных, испитых, размалеванных, дерзких и прекрасных.
Историю Мюзет она тоже знала. Поредевшие волосы, красные воспалённые веки и свежий кровоподтек. Ее избил случайный любовник, узнав, что она понесла.
Обнаружив последствия, женщина пришла за зельем, чтобы заткнуть ещё не родившийся лишний рот. Судьба зачатого в пьяном угаре мальчика была — обратиться в кровавый бесформенный комок, который сольют в сточную канаву вместе с помоями, если бы не случай.
В тот же вечер, вернувшись от знахарки, его будущая мать помирилась со своим сердечным дружком и на радостях позабыла о купленной склянке.
Зелье было действенным только на самых ранних сроках, когда плод еще не оформился и легко превращался в каплю слизи, но пару недель спустя яд становился бесполезен, как микстура от кашля.
Оргия примирения длилась несколько дней. Поздравить косоглазую Мюзет и бочара Жана пришли его соратники по ремеслу, а товарки Мюзет прихватили круг сыра и вяленых окуней, пованивавших и потому проданных по денье за штуку.
Мюзет, играя в новобрачную, позабыла о зреющем под сердцем нежеланном подарке. Когда кончилось дешевое каберне и похмелье завладело языком бронзовых колоколов где-то в затылке, где их было не унять, женщина вдруг припомнила, что ходила к ведьме и принесла склянку.
Среди обглоданных куриных костей, рыбьих скелетов и грязных оловянных мисок она нашла то, что искала.
Склянка была наполовину пуста, ибо кто-то из гостей пытался хлебнуть темной густой жидкости вместо вина. Но запах отпугнул мародера. Часть снадобья еще оставалась внутри.
Мюзет сильно мутило, но она заставила себя выпить до капли. Через какое-то время её стошнило. Но она сочла этот признак за благотворный и повалилась спать.
В углу большой грязной комнаты таращили голодные глаза две подросшие девочки и большеголовый мальчик, который так и не научился ходить.
Косоглазая Мюзет не тревожилась, ибо снадобье старухи славилось в квартале Сите, за ним посылали даже из больницы Св. Луи или Отель-Дьё.
Ребёнок не мог выжить в отравленной утробе матери. И даже слегка округлившейся живот она отнесла за счет краткого эфемерного благополучия, которое обрела с новым мужем.
Бочар оказался в меру пьющим и столь же умеренно драчливым. Он приносил Мюзет большую часть жалованья, какой-то благословенной хитростью избегая выпивки в кабачке «Олений рог» на Дробильной улице.
Из еды — ржаной булки, сыра и говяжьих хрящей — перепадало даже детям.
Мальчик с большой головой, клонившейся набок, с огромным бледно-синеватым наростом над левым ухом, начал ползать. Он даже издавал звуки, которые у нормального ребенка сложились бы в слова.
Две старшие девочки, шести и семи лет, только часть дня оставались на улице, выпрашивая медь у прохожих.
Поднимаясь наверх в обнимку с охапкой досок, Эртис столкнулся с местной «стражей». Назвать этих оболтусов стражниками было подобно оскорблению довольно почетной должности. Расхлябанная походка, расхристанная форма, ехидные ухмылки — разве этим идиотам можно доверить жизнь Повелительницы?
— Что несешь, чудик? — блондин хлопнул телохранителя по плечу, вызывая стойкое желание вцепиться зубами в холеное горло. Вот мудак!
— Повылезало, что ли? — ответил вызовом на вызов Эртис, поудобнее перехватывая норовящие выскользнуть из вспотевших ладоней доски. — Вот, хочу залатать дыру на седьмом этаже.
— Тебе что, больше всех надо?
Демон оглянулся — взлететь на лестнице не получится, придется переться пешком и терпеть занудливого ленивого стражника.
— Да! Мне надо! Я отвечаю за безопасность Повелительницы! А ты только штаны в караулке протираешь! — психанул парень, едва сдерживая рвущиеся наружу клыки и когти. Когтями он доски не удержит, когти созданы для боя.
— Иди-иди, писькин прислужник, — отмахнулся блондин. — Все вы такие — за бабу горой, только ваша служба бабам не нужна. И твоя инициатива ей не нужна, слышишь? Использует и бросит, как все бросают!
Обидные слова доносились до бегущего Эртиса через гул крови в ушах. Сволочь! Ленивая безответственная сволочь! Демон добежал до седьмого этажа, швырнул на пол доски и уперся спиной в дверь. Если этот… этот… войдет, он… да, точно, он будет с ним драться. Хотя… тогда его самого погонят отсюда драной метлой.
Произошедший с первой ночи конфликт стражи теперь грозил вылиться во что-то более серьезное. Сам телохранитель всего лишь спросил, зачем Лэртина набрасывает полог тишины, если в башне никого нет? Тогда он еще не облазил башню вдоль и в поперек и не знал, для чего она используется. В ответ демоница предложила ему переночевать в любой понравившейся комнате на этаже, благо барахлом были забиты только подвальные и нижние комнаты башни. Простодушный Эртис согласился и вышел из покоев Повелительницы в полной уверенности, что дамы боятся привидений или орущих по ночам кошек.
Привидений в башне не нашлось, зато на втором этаже нашлись пресловутые стражники, в полной мере наслаждающиеся друг другом. Парни так увлеклись, что запустили в бедного почти напарника рубашкой, которую тот брезгливо сбросил на пол. Пришлось деликатно стучать по спине верхнего и объяснять, что на посту «этим» не занимаются, на посту охраняют. Горе стражники не поняли, решили, что он завидует и предложили присоединиться. Эртису стало тошно, он плюнул на это дело и вернулся под крыло дражайшей Лэртины, в который раз убедившись в мерзости их мира.
Демоница в тот раз отпоила его чаем, сейчас парень боялся, что чай ему уже не поможет. Он деловито порылся в своем пространственном кармане, отыскал заранее припрятанный там молоток с гвоздями и принялся обеспечивать безопасность сам. По старинке. Ведь известно — хочешь сделать хорошо, сделай сам.
Демон обошел не только седьмой этаж, где тоже понадобился мелкий ремонт, но и все остальные, укрепил защитные заклинания на окна, добавив свои персональные наработки — теперь шустрая мелочь уже не пролезет, а кого посерьезней это ненадолго задержит.
***
В следующую неделю Эртис самолично отремонтировал все, что смог. Наладил регулярную доставку еды из кухни, организовав полноценный портал в шкафу. Больше Лэртине не надо открывать порталы каждый раз, желая получить какую-нибудь вкусняху, и тратить свой средненький резерв. Теперь достаточно сунуть голову в шкаф, продиктовать необходимые тебе лакомства и жди вскоре поднос.
Кухонный шкаф выбрали именно для того, чтобы в портал не свалилась горе Повелительница. Мила немного отошла, проявила небольшой интерес к жизни, а значит следовало убрать любые опасности с ее пути. Вот демон и метался по всей башне, законопачивая окна, налепляя охранные заклинания (пока что всю башню целиком он не тянул накрыть, а вот по чуть-чуть, запитывая заклинание от природной силы, получалось), переругиваясь с лентяями стражниками и пытаясь навести хоть какой-то порядок.
Лэртина тоже не отставала, приводя жилые комнаты башни в божеский вид. При желании здесь можно было разместить и Повелителя, но пусть уж в своих покоях сидит, гад такой. Служанка добросовестно бросала раз за разом очищающие заклинания, а когда мана заканчивалась, самолично бралась за веник и тряпку. Следовало привести башню в божеский вид, ведь самим стыдно сидеть в свинарнике.
Мила тоже стала потихоньку выползать из покоев. Сначала ее загоняли обратно, но когда девушка увидела, что все работают, не покладая рук, а она сидит целый день, смотрит в окно и варится в своих страданиях, ей стало стыдно. Мила впервые осознала, что жизнь не заканчивается, и раз уж «повезло» попасть настолько, то стоит попытаться сделать эту жизнь хоть немножечко лучше. Или хотя бы отвлечься.
Оглянувшись на измотанную служанку, девушка прикусила тонкую губу и взялась за веник. Пусть Лэртина чистит позади, а она крупный сор впереди соберет.
— Ты что… — Лэртина уже хотела было отобрать веник — где это видано, чтоб Повелительница лично подметала полы? Но Эртис ее одернул.
— Пусть, — взгляд демона заставил служанку заткнуться. — Пусть убирает, ей это надо, понимаешь?
Демонице ничего не оставалось, как согласиться и вернуться к чистке окон. Может оно и к лучшему?
Работа отлично помогала справиться с глупыми мыслями. Елозя мокрой тряпкой по подоконнику, Мила уже не думала о тщетности жизни и бесполезности самой себя. Она помогала этим странным демонам наводить порядок, живот почти не болел, только ноги и руки гудели от непривычной нагрузки, зато в голове было так пусто и хорошо.
В первый день она едва домела до ступеней и свалилась, не в силах доползти даже до своей каморки. На второй день тело болело так, будто Мила разгрузила вагон, а не замела небольшой коридорчик. А с третьего дня стало немного легче. Девушка пересиливала себя, брала инвентарь и шла мыть, чистить, подметать то, что насвинячили неизвестные жители башни до нее. Упорство вознаграждалось — к концу недели башня была чистой, ноги болеть перестали, а дурь из головы выветрилась.
***
— Думаешь, поможет? — в который раз спрашивала демоница, поглядывая на нежданного напарника.
— Всем помогает и ей поможет, — отмахнулся демон и припечатал охранное заклинание на центральную входную дверь. Разноцветный узор расплылся и впитался в металл. — Вот теперь порядок.
Мила выметала небольшой дворик перед башней, Лэртина крутилась возле телохранителя, напрашиваясь на разговор.
— На себе испробовал, небось? — демоница качнула внушительной грудью, косясь в окно. Из него сиротливо выглядывал стражник, на этот раз брюнет. Эти ребята были единственными, кого уборка башни не прельщала. Они ни разу не спросили, нужна ли помощь, просто стояли и смотрели, как корячатся те, кому они должны подчиняться.
— Нет. На брате, — буркнул Эртис и сел на порог. Демоница сочла это приглашением, уселась рядом и накинула полог тишины, не забывая следить за метущей двор человечкой. Лишь бы в ядовитые кусты не полезла.
— Мой брат, — после непродолжительной паузы начал рассказ парень, — был слугой у одного советника при дворе… Имя я тебе называть не буду, чтобы ты нигде не сболтнула, но какая разница, если они там все такие. В общем, брат ему понравился до такой степени, что стал личным слугой. И однажды личное перешло грань… Советник оказался любителем пожестче, брат не смог выдержать подобные ежедневные экзекуции, ну и…
Демон перевел взгляд на небо, где собирались пока еще белые, безобидные тучки. Вечером или ночью должна быть хорошая гроза…
— Брат пытался перерезать себе горло. Я его нашел. И отговорил. А потом мы две недели ремонтировали родительский дом. Все деньги потратили, все, что у нас было. Я от него гвозди прятал… и ножи. Боялся тоже, как и ты. Ничего, обошлось. Он сильный демон, выдержал. Нашел хорошую должность бытового мага и делает всем желающим ремонты и перестановки за деньги. Смешно, да?
— Не очень, — Лэртина погладила худенькие плечи паренька и дала себе еще один зарок откармливать задохлика. — А я вот тоже не всегда была в немилости… Прислуживала ее темнейшеству Сорине, второй супруге, если что… Много чего было, пока этот гад хвостатый не положил на меня глаз. Но я уже опытная была, насмотрелась всякого… знала, что он любит только то, что сопротивляется, завоеватель хренов. Вот и поцепилась сама ему на шею, да так достоверно, что Сорина обиделась, приревновала и выгнала меня. Повелителю хватило одной ночи, странно было ожидать чего-то большего. С тех пор у меня на память осталось колье и это…
Женщина повернулась к парню спиной и слегка приспустила платье. Тот с удивлением обнаружил два длинных, почти вдоль всего позвоночника, шрама.
— Заживало плохо, знал, чем ранить. Вымочил в чем-то свои крюки… — поморщилась Лэртина и ловко закрепила крючки на спинке платья. — Ничего, лет через двести сойдет. А нет так нет, будет мне вечная память…
Приковыляла уставшая Мила и разговор увял сам собой. Лэртина обнимала усаженную рядом, мокрую, как мышь, малышку и думала, до чего же они все похожи. У всех почти одна и та же история. Кого-то самого мучили, а у кого-то родню. Ей до ужаса не хотелось, чтобы этот славный парень, смешно сдувающий лазурную челку, оказался чьей-то игрушкой. Висел в цепях, был порот кнутом, разодран чужими острыми когтями, изнасилован и беспомощен. Женщина прекрасно знала, каково это. И не хотела такой судьбы мальчишке. У нее мог быть сын подобного возраста, но тогда не срослось. Теперь же дети были последним, чего она хотела в этой жизни. Все было слишком хрупким, все висело на тонком волоске. И имя этому волоску — Милана.
Рота отбила позицию. Немцы отступили за невысокие холмы, оттуда начался ураганный артиллерийский обстрел. Но русские солдаты уже вжались в пропитанный влагой грунт, закрепились, установили пулемёты. Теперь нас отсюда хрен выковырнешь! Теперь мы зубами будем держаться за эту стылую глину – до последнего патрона, до последнего солдата.
А к вечеру на холм выполз металлический монстр. Дождь, наконец, прекратился, и даже выглянуло ненадолго скупое зимнее солнышко. И вот в косых солнечных лучах бойцы увидели его – лобастого, с могучей литой решёткой на бампере, угловатого, и даже на вид тяжёлого и мощного.
На крыше находилась небольшая круглая башенка, и из неё торчал пулемёт. Потом башенка повернулась вокруг оси, и пулемётов оказалось три. Да с боков, из бойниц – по пулемётному стволу, да впереди, где должно находиться водителю – курсовой ствол.
Монстр стоял и шевелил пулемётами, словно фантастическое животное жалами. Прощупывал окружающее пространство, деля его на невидимые пока сектора обстрела. Чудище приглядывалось, принюхивалось, готовилось к броску.
– Крысиная душонка, – «Эрхардт»! – чуть не застонал подпоручик. – Из штаба сообщали, мол, подтягивает германец технику. В том числе, новейший пулемётный бронеавтомобиль «Эрхардт-4». Его даже снаряд берёт лишь при прямом попадании. А где наша артиллерия? Где?! Так до сих пор и не подошла. Из пулемёта такого не взять…
Куприянов в это время оказался рядом с командиром.
– А если гранатами?.. – предложил он, сам понимая, что на расстояние броска нужно ещё подобраться.
Гаевский даже не откликнулся на столь очевидный факт. Бронеавтомобиль постоял недолго и укатился за холм.
– Это он, Куприянов, осмотреться приезжал, – спокойным, отрешённым каким-то голосом сказал Гаевский. – Тактику завтрашнего прорыва прикинуть. А поутру подкатится к нашим позициям – спокойно, на безопасное расстояние, особо не рискуя, – и начнёт поливать из шести стволов. Прижмёт так, что головы не поднять. А сзади пехота, крысиные душонки, – и плакала наша позиция, такой ценой отбитая.
Гренадер подавленно молчал.
К ночи подошёл поручик Воронцов. Один из немногих оставшихся в живых офицеров, взявший на себя командование остатками батальона. Они сидели в чудом уцелевшем блиндаже, за шатким столом с расстеленной картой местности.
– Приказываю вам, подпоручик, объединить под своим началом остатки взводов второй и третьей роты и держать оборону. Знаю, что трудно, однако подобное положение сейчас по всему растянутому фронту. Видели сегодняшнюю рекогносцировку? – Гаевский кивнул.– Есть сведения, что таких броневиков несколько. Но один точно будет выступать на вашем участке. Пушек, извините, дать не могу. Их по всему батальону осталось лишь несколько штук. Завтра к полудню должно подойти подкрепление из двадцатого стрелкового корпуса. А пока придумайте что-нибудь сами. Позовите гренадеров, они гранатомётчики знатные и ребята сметливые. Может, засада, или ещё что… но рубеж надо удержать, – устало закончил поручик.
Офицеры не знали, – ох уж эта связь в российских войсках! – что сосед справа, 2-й Сибирский корпус не выдержал ударов и отступает к Августову. И левый фланг 20-го корпуса оголился, подставился под пресс 9-й армии генерала фон Эйхгорна, сам еле держится. Уж какое тут подкрепление…
Офицеры знали другое – пока нет приказа к отступлению, надо стоять. Хоть десяток всяких разных «Эрхардтов» будет против.
Воронцов ушёл, Гаевский вызвал Куприянова.
– Что получилось один раз, может сработать и во второй, – сказал фельдфебель.
В блиндаж вызвали Федорчука.
– Не, ваше благородие, – мотнул головой солдат. Простоватое лицо его оставалось ясным и безмятежным – человек чётко знал, что он может, а что нет. – Это батя умел на избу какую крыс напустить. Его раз обидели шибко, так он им… Чтоб знали… Я так не смогу. Я к себе пасюков приманить могу. Дурында эта, она ж по всему полю перед позицией колесить не будет? И вплотную к окопам не сунется. Её ж где-нибудь дождаться можно…
– Это верно, – подтвердил Куприянов, удивляясь смекалистости ефрейтора.
Действительно, машина тяжёлая. В раскисшем поле высок риск увязнуть, а с холма спускается просёлок. По нему броневик, скорее всего и двинет. А метров за двести до окопа всё изрыто воронками от их же, немецких артподготовок. Проходимость у железного чудища так себе, в эту хлябь он тоже не полезет. Значит, станет на границе твёрдой почвы – для пулемётов двести-триста метров отличная дистанция.
– Если с ночи в воронке залечь, дождаться момента, – продолжал Федорчук, – то утром я смогу незаметно пробраться к ней под брюхо. Тогда и подружек можно звать. А уж вы их снарядите.
Снарядим, подумал Куприянов. От слова «снаряд». Война придаёт словам вполне определённое значение.
– Я приказать тебе этого не могу, Федорчук, – сказал, сглотнув, подпоручик. – Только если добровольцем…
– А я и есть доброволец, ваше благородие, – улыбнулся боец. – Сам же предлагаю, добрую свою волю высказываю.
Офицер и гренадер лишь переглянулись.
На этот раз с взрывателями не мудрили. Шашка, огнепроводный шнур на пять секунд и взрыватель. Жёсткий фитиль будет торчать недлинным хвостиком, крысы доберутся до броневика за три, от силы четыре секунды. Так заверил крысовод.
Федорчук приманил пять крыс, сел на землю и достал дудочку. Животные расположились вокруг него полукругом. Куприянов смотрел и не верил своим глазам – ефрейтор общался с крысами, словно с людьми. Что-то растолковывал, внушал тихим голосом, потом начинал насвистывать на дуде и опять говорил. Командир ставит подразделению боевую задачу – ничем иным назвать это было невозможно.
Гренадер догадывался, как бы ни старался Федорчук, во время атаки он сможет лишь призвать пасюков к себе. И те должны оказаться даже не рядом с броневиком, а непосредственно на его корпусе. А ещё лучше – внутри машины. Но как это собирается проделать ефрейтор, понять не мог.
Зато отчётливо понимал другое – завтрашний бой, скорее всего, окажется для бойца последним.
В четыре утра Куприянов вывел Федорчука на передовую. Ещё раз просчитали диспозицию. По всему выходило, поедет пулемётный бронеавтомобиль «Эрхардт-4» по тому самому просёлку. Больше ему деваться некуда. И станет, скорее всего, во-о-т там – показывал Куприянов – видишь? перед воронками от снарядов, на ровной площадке. Или немного правее, там тоже место хорошее. А может, заберёт влево, тогда прдётся преодолеть два метра простреливаемого пространства. Сдюжишь?
Ефрейтора лишь кивнул. Его одели в тулуп, дали кусок брезента – прикрыться.
– Возьми, на всякий случай… – Куприянов подал широкий нож, какими любили пользоваться гренадеры. Можно было дать и наган, да толку и от ножа-то, скорее всего, не будет. Не тот случай.
– Благодарствуйте, господин фельдфебель, – серьёзно ответил Федорчук. – На удачу.
И растаял в промозглой мгле.
Куприянов пошёл к вольеру. Взял с собой унтера Пожарова, тот нёс толстый смоляной фитиль, которому предстояло сыграть роль запальника. Крысы сидели спокойно. Безропотно дали гренадерам прибинтовать к спинам динамитные шашка. Фельдфебель вспомнил детство, как в доме отца, ребёнком пытался он нацепить дворовой собаке самодельное седло. Как пёс не давался, а потом долго скакал козлом и тёрся спиной о землю, пытаясь сбросить то чужеродное, что навесил ему на холку маленький человечек.
Здесь – ничего похожего. Полное повиновение, на миг даже показалось – понимание возложенной миссии. Может, это мы все такие дураки, подумал Куприянов? Ни черта об этой жизни не знаем, не понимаем, бредём во тьме как слепцы. И хорошо умеем только убивать друг друга, не щадя при этом ни окружающий мир, ни себя самих…
А простой парень из маленькой деревеньки под Гомелем видит и чувствует мироздание много шире и острее всех нас, хоть мы с нашивками и погонами.
Близился тусклый февральский рассвет. Бойцы готовились: набивали патронами винтовочные магазины, револьверные барабаны и пулемётные ленты, готовили гранаты, подкладывали грунт на бруствер. Гренадеры изготовили сапёрные лопатки и палаши, копили силы и ненависть для броска. Разговоры в окопе почти прекратились, только всплывали то тут, то там дымки солдатских самокруток.
Лишь показалось солнце, разогнало волглый туман над позицией, проявились зримо и выпукло все выщерблины и неровности истерзанной земли перед траншеей, залитые дождевой водой воронки, обрывки колючей проволоки и, конечно, трупы, свои и чужие, – как только всё это проявилось, будто на фотографической пластине, – на вершине плоского холма появился «Эрхардт».
Уверенно и неотвратимо покатился он по просёлку. Жидкая грязь плескала из-под массивных колёс, сизый выхлоп завивался за кормой, смешиваясь с паром. Проворачивалась то в одну, то в другую сторону пулемётная башня, щерясь стволами МГ-08. Броневик казался символом непобедимой мощи германского оружия и тевтонского духа.
Бойцы смотрели на бронированную громадину зачарованно. Винтовки, револьверы, даже пулемёты Максима казались в сравнении с этой машиной уничтожения детскими игрушками. А вслед броневику появлялись из-за холма, поблёскивая штыками, цепи германской пехоты.
Куприянов разглядывал бронеавтомобиль в бинокль. Совсем близко виделись его клепаные бока, швы, смотровые щели и бойницы. На башне чернел Шварцкройц в белом квадрате – знак имперской армии. Ближе к корме, по бокам расположились громоздкие прямоугольные ящики неясного назначения.
К ужасу своему фельдфебель начинал понимать, что посадка у машины низкая, подлезть под неё будет чрезвычайно трудно. А рядом пехотинцы, попробуй помаячить у борта – вмиг снимут выстрелом. И остро, запоздало пожалел: нужно было послать в засаду гренадера, дать ему гранат побольше, и будь что будет. Но вариант такой рассматривался, был признан бесперспективным – и правильно. Ничего ручные гранаты этакому чудовищу не сделают.
Тем временем «Эрхардт» вёл себя, как и рассчитывалось. Докатился до той самой площадки, что наметили ночью Куприянов с Федорчуком, и стал. И тут же открыл огонь из всех стволов. На передовой все вжались в землю, но фельдфебель выбрал себе такую позицию, что мог продолжать наблюдение. Надо же знать, когда выпускать крыс!
А в следующий миг из воронки метнулась лёгкая тень. Федорчук обманул всех: он не полез под броневик, заскочил на подножку, ухватившись за скобу, и пригнулся. Теперь от стрелков его закрывали те самые квадратные ящики, что висели с обеих сторон машины, а для экипажа он был в «мёртвой» зоне.
– Огонь по башне! – тотчас гаркнул Куприянов, уже не обращая внимания на то, что приказы, вообще-то, должен отдавать подпоручик. – Сбивайте им прицел! Не давайте вольно стрелять!..
Бойцы откликнулись. Защёлкали винтовочные выстрелы. Как бы Федорчука не зацепили, мельком подумал гренадер. Или, не дай бог, шальной рикошет… Но рассуждать было поздно. Давай, крысовод, доставай свою дуду! Ну же!
Будто услышав, боец поднёс руку к лицу, но из амбразуры, что расположилась в каком-то полуметре от солдата, показалась рука с пистолетом. Ствол опасно шарил вдоль борта, полыхнула вспышка выстрела, неслышного за перестуком пулемётов. Но Федорчук молниеносно убрал дуду и выхватил нож. Тот, что подарил ему на счастье Куприянов. Резкий взмах, и вражеская рука, выпустив оружие, спряталась в амбразуре.
А боец вновь извлёк дудку, припал к ней и уже не отрывал губ.
Куприянов бросился к вольеру. Крысы были на взводе – напряглись серые тела, вытянулись хвосты. Метеором промелькнула в голове шальная мысль – сейчас они начнут копытом рыть землю. Крысы!.. Копытом!.. К чёрту!
Гренадер быстро и аккуратно снял верхнюю крышку. Крикнул:
– Пожаров, готов?!
– Так точно! – унтер протянул дымно тлеющий запальник.
Дальше Куприянов действовал как автомат: взять зверька под брюшко – зафиксировать – подать Пожарову – тот запаливает огнепроводный шнур – опустить крысу. Первая рванула от бруствера к броневику.
Вторая рванула…
Третья…
Пятая!
Куприянов разогнулся. Бинокль не понадобился, и без оптики было чудесно видно, как Федорчук стоит на подножке во весь рост, и, гордо запрокинув голову, играет в свою дудочку гимн победы над врагом.
И пусть мелодию эту не слышит никто, кроме его хвостатых подруг. Пусть никто вокруг ещё ничего толком не понял, не осознал происходящего, но Куприянов видел, как быстрые серые молнии влетают в амбразуры германского броневика, проскальзывают в смотровые щели, ныряют под колёса, где наверняка есть зазоры и отверстия, ведущие в кабину.
– Прыгай! Федорчук! Прыгай в воронку! – не помня себя, кричал Куприянов, и голос его тонул в весёлой перекличке пулемётных очередей…
Не прыгнул.
А в следующий миг из всех отверстий «Эрхардта» одновременно ударили столбы пламени. Раздался оглушительный грохот, и броневик начал рассыпаться: взлетела в воздух пулемётная башня с намалёванным Шварцкройцем, трещали и отваливались крупповские бронированные плиты, раскатывались в разные стороны массивные колёса. Ещё миг, и от грозной машины осталась груда обломков, полыхающая чадным пламенем, испуская в серое небо чёрный, жирный дым и копоть.
Тотчас с флангов по германским пехотинцам, оставшимся без защиты, заработали русские «максимы». Усилился ружейный огонь. Смерть находила вражеских солдат везде, и ничто не могло их спасти. Движение цепей замедлилось, а следом они повернули и побежали, подставляя спины русским пулям.
Куприянов, оцепенев, наблюдал картину разгрома. Неожиданно почувствовал – чья-то рука вцепилась ему в плечо. Обернулся – Пожаров:
– Почему он не прыгнул?! Можно ж было попробовать, воронка-то рядом!..
– Потому что командир не бросает своих солдат, – тихо ответил фельдфебель. – Тем более, в последнем бою.
На следующий день 3-й Сибирский корпус получил приказ отступать к Августову. Вновь похолодало, пошёл снег. Обескровленные части шли на соединение с потрёпанным 20-м пехотным и остатками 2-го Сибирского корпусов. Объединившись, держали оборону в заснеженных Августовских лесах, бились не щадя живота. Но двадцатого февраля 10-я русская армия Сиверса вынуждена была согласиться на капитуляцию.
Фельдфебель Куприянов и подпоручик Гаевский уцелели в этой мясорубке. Каждый прожил длинную жизнь, познал и радость побед, и горечь поражений. Каждый прошёл своим нелёгким путём, ниспосланным судьбой. Но никто и никогда больше не слышал от подпоручика некогда любимого его ругательства – крысиная душонка.
Никто больше не слышал. Никогда.
Третий звоночек прозвенел неделю назад, когда я уже и думать забыла о чужих проблемах. Огромный ком работы и проблем начисто выбил из моей памяти драконов. У нас появились новые потеряшки – эсперы. Это люди, мутировавшие под действием первых уровней Хаоса, и получившие себе чаще всего одну-единственную уникальную способность. Кто-то получил животные черты – гриву, полосы, шерсть, усы, жабры и т.д. Кто-то научился превращать воду в спирт, напитки, соки. Кто-то умел читать мысли, кто-то — кипятить кровь в венах еще живого существа.
Проблем с этими ребятами было много. Для начала следовало разделить их по ранениям и травмам, разместить по отделениям больниц в Приюте. После того, как оклемаются – узнать их способности, самых сильных и опасных вообще следовало перевести в Академию, ведь их способности были на грани способностей демиургов, а это уже очень серьезно.
Тех, у кого дар был больше всего похож на магию – могли телекинезом поднимать и перемещать предметы, создавать молнии, файерболы, сбивать кого-то силовыми ударами – отправляли в магические миры, где им должно быть комфортно. Эсперов с бытовыми способностями (то самое превращение воды в спирт) оставили в Приюте, пристроив к заводам, промышленным комплексам и распределив по заведениям фаст-фуда. Эти маленькие ресторанчики быстрого питания за несколько месяцев приобрели огромную популярность на Приюте, поскольку изготавливали полезную, вкусную и сытную пищу «в дорогу». Особенно местным полюбились натуральные чипсы, тонко нарезанные в специальных машинках, прижаренные и с настоящими приправами, щедро поставляемыми эльфами.
Тех же, кто слишком плохо контролировал свои способности или был ближе всего по возможностям к оборотням или темным магам – распределили на Тьяру. В принципе все божески, но за этими волнениями драконы и все прочие как-то подзабылись.
А потому я была сильно удивлена, узнав, что меня снова ожидают в приемной два золотых дракона. Обиженный Гир выдал им только по чашке с кофейными зернами… Уж не знаю, чем они так достали вполне терпимого демона, но, видимо, гады были еще те.
Увиденные мною, тоже, судя по схожей внешности, были братьями. Только один выглядел чуть старше – несколько более… затасканный, я бы сказала. Иначе передать его угрюмый вид я не смогла. Такие же золотистые блондины, в светлых рубашках и медового цвета брюках. Старший поднял на меня взгляд карих глаз и криво ухмыльнулся, враз сбив все очарование.
— Ну вот и начальство пожаловало… А я-то думаю, почему так долго ждать надо. Сразу видно – баба!
От услышанного меня перекосило. Теперь понятно, почему Гир так дурно с ними обошелся – если они в такой же манере говорили с демоном, высказав ему на счет низкого роста и комплекции, то кофейные зерна в чашке еще очень прилично и культурно со стороны обиженного парня.
Скромное желание взять обоих за воротники и просто выставить вон я подавила, решив сделать все немного иначе. Да, будет противно, но эти, думается, заслужили.
— Так что, как решаем? Отдаете нам наши крылья? Они сильно раздражают главу… — младший подключился к разговору. Ему еще бы семок в карман и кепочку на лоб – вышел бы типичный подмосковный гопник.
— И что вы с ними сделаете? – я начала приводить план в действие и выставила перед драконами много довольно вкусных блюд. Путь к сердцу мужчины идет не совсем через желудок, но контраст в обращении должен немного пошатнуть равновесие в их головах, а мне этого хватит.
— А это уже не ваши заботы, милочка, — отмахнулся старший, радостно вгрызаясь в жареный свиной окорок. Обидно, досадно, бесят! Ну сейчас я вам покажу и милочку, и бабу!
Я сняла часть щитов, державших проклятое обаяние, и включила его на всю мощь. Сейчас вы, два золотых таракана, будете передо мной на задних лапках прыгать! Беда в том, что для того, чтобы подчинить себе этих козлов, нужно испытывать к ним хоть какую-то симпатию. Я пристально рассмотрела обоих – рожи красивые, тела тоже ничего так, но чертова гниль так и прет. Головорезы, маньяки, убийцы. Странно, что именно их послали выпрашивать ушедшие крылья… Или не выпрашивать, а выбивать? Тогда все встает на свои места. Но как, скажите на милость, можно хоть немного симпатизировать этим?
Поначалу меня едва не вывернуло – запах еды перемешался с внутренней гнилью и я была чертовски рада, что в плазменном теле нет желудка. Смотреть на это мутное, темно-коричневое нечто, вьющееся над их душами и сердцами было капитально отвратительно. Волна отвращения просто захлестнула меня. Казалось, я не смогу справиться с драконами. Я еще никогда не пыталась осознанно влиять на таких мощных существ и подчинять их. Но мне удалось пересилить себя и улыбнуться. Искренне, приветливо, так, как улыбалась бы Шеату. И стена дрогнула.
Первым исчезло грязное коричневое марево вокруг голов братьев. Я облегченно вздохнула и усилила давление – дальше будет легче. Оба блондина слегка стушевались, старший даже вежливо извинился за пролитое на стол вино. И не удивительно, что разлил, ясное дело, не каждый день тебе производят революцию в мозгах. Сейчас его обожание и верность главе заменяются на слепое обожание ко мне. Да, я та еще скотина. Вот так запросто переворачиваю чужие мозги…
По ходу дела я говорила с ними о всякой ерунде. О погоде, о том, что крыльям у нас хорошо, им все нравится, о всяких мелочах типа «вот какой вкусный сыр и попробуйте еще этот салат»… А ситуация менялась – оказывается, мои драконы умеют себя вести с дамами, вежливы, приветливы, и даже могут красиво улыбаться, а не корчить рожи. Постепенно братья подчинялись, теплели, светлели на энергетическом плане. И моя брезгливость к ним куда-то делась, уступив место ужасу.
Младший смотрел на меня уже преданным влюбленным взглядом. Все – теперь из него можно вить веревки, заставлять подрывать небоскребы и отправлять в одиночку против армии. Пойдет, вырежет, сделает и выживет, а еще принесет трофеи на блюде… Мне стало тошно, я отложила в сторону ложку. Осознание собственной кошмарности вызвало еще большее отвращение, теперь уже к самой себе.
Я – чертов монстр. Буквально за каких-то полчаса я взломала мозг двум теневикам – наемным убийцам и порученцам по всяким темным делишкам главы золотого клана. Я тварь, превратившая двух парней в послушных собачонок. И это можно проделать почти с любым существом, кроме избранных. Не подействует моя проклятая способность на Шеврина (у него иммунитет после Лесси с такой же дрянью), на Сина (ему вообще пох), на Гитвана (он сам владеет чем-то подобным, но на гораздо высшем уровне и очень успешно подчиняет сверхов) и на женщин. Тренироваться на женщинах я пока не удосужилась, но по идее на них либо не подействует, либо вызовет прямо противоположные чувства – ненависть, злобу и отвращение. Ну еще я не потяну самых крутых существ этой вселенной – сверхов, мощных демиургов, собственно глав кланов драконов… Но в остальном…
Мерзко. Очень мерзко и противно. Я покорно наблюдала, как оба брата наперебой подкладывают мне лучшие куски и хотела повеситься. Или утопиться. На худой конец – застрелиться. Увы, все эти мероприятия для меня не смертельны и ничем, кроме неприятных ощущений, не грозят… Но вот так запросто превратить матерых головорезов в ручных зверьков… От осознания собственной силы и ужаса, меня удерживала только одна мысль – нельзя ничего показывать драконам. Для них я – гостеприимная хозяйка, с которой нужно провести переговоры. Не более того. Все остальное их перегруженный мозг осознает позднее.
Только отправив обоих блондинов в выделенную им комнату – парни настояли, чтобы их поселили вместе, я закрылась в саркофаге и дала волю слезам. Мне страшно представить, что это гребаное обаяние может сделать с простыми смертными. Я запросто могу сколотить толпу фанатиков в любом людском городе, и они сделают абсолютно все, что можно потребовать. Устроить охоту на ведьм, линчевание городских властей, убийство собственных детей… бррр…
От подобных кошмарных мыслей меня отвлекла другая. Если использовать способность во зло, то да, именно так все и будет. А если попытаться использовать во благо? Не выгнать этих двоих, а перевоспитывать, пусть и «под себя»? Да, мой образ навсегда останется выжженным в их мозгах, но что если у меня появился шанс сделать из головорезов нормальных ребят? Слепить из них обычных драконов, живущих не от убийства до убийства, а ради чего-то лучшего? Получится ли у меня? Не знаю…
Я честно рассказала о способности и ее последствиях своим ребятам. Попросила Шеата быть внимательным – после снятия щитов для этой штуки, кое-какое влияние может быть и на него, как на самого слабого в нашей компании. Для Шеврина ничего нового в этом не было. Шеат сказал, что ожидал нечто подобное, очень уж мой гарем ему подозрителен. Да и правда, не может такое количество народу приткнуться абы к кому. Не вышла я рожей, чтоб мужики самостоятельно падали к моим ногам…
Ночью долго пыталась понять, откуда взялась столь странная способность. До встречи с Шеатом и во время жизни с ним ничего подобного не было. А может, этот проклятый камень безумия перебивал все, не знаю. Но как факт – эта штука появилась уже после смерти Шеата. И, кажется, я знаю причину ее появления.
Шеат показал мне, что значит любить. Показал на собственном примере, как следует обращаться с женщиной. Что женщина – не кусок мяса, не отверстие для слива спермы, не средство для достижения каких-либо своих целей. Женщина – это равноправное с мужчиной существо, имеющее право на чувства, личное пространство, свободное время, собственные желания и прихоти. Показал, что общаться можно без взаимных оскорблений, без силы и подчинения. И приучил к этому. После его ухода мне очень сильно не хватало именного такого доброго и внимательного обращения с собой. А еще я просто очень хотела, чтобы меня любили и заботились.
Эта проклятая способность как раз-таки и делает так, чтобы меня любили и заботились. Тот, на кого направлено воздействие, сделает все, чего я пожелаю и еще немножко больше. Воздействовать можно точечно, заставляя объект сделать что-либо один раз и так, будто это его личная инициатива. Но такое пока мне не доступно и этому нужно учиться. Сейчас я могу воздействовать только глобально, вывернув сознание бедняги наизнанку и сделав его почти своей собственностью. А там и кулончик с браслетом подоспеют…
На демиурговых «котиках» я пробовала более легкую версию, потому сейчас (да еще и после перепрограммирования их мозгов Тэвлином) они совершенно меня забыли. А вот драконам досталась ударная доза, после которой в головах абсолютная каша. Зато не враги. Эх… все печально.
Над долиной сеял дождь. Мелкий, нудный и холодный. Здесь, на севере Китая, в сентябре обычно еще тепло. Но в группе никто не удивился, когда вместо обещанных по прогнозу +22°С термометр плавно опустился до +17°С и над долиной поползли знобкие дождевые тучки. Феноменальная невезучесть Стража Альвареса была широко известна на оба полушария. Именно он, пребывая в Индии, умудрился попасть в снегопад, а в Австралии каким-то образом вызвал длительный дождь над одной из пустынь. Никаких заклятий на Альваресе не было, сильфы пожимали плечами и заявляли, что они тут совершенно ни при чем, Координаторы разводили руками. Но аномальная невезучесть никуда не девалась. Распространялась она, правда, только на погоду и хорошо компенсировалась удачей в деле, поэтому Альвареса довольно охотно включали в группы. Сотоварищи ворчали и старались запастись непромокаемой и (или) утепленной амуницией, но втайне верили: домой все вернутся живыми и порученное дело выполнят.
Сегодня верили особо.
Ведь кроме Альвареса в группе был Соловьев-младший, пара фениксов, демоны из «боевых» и… Лик. Дай-имона нечаянно перекрестил Страж Амин, азербайджанец по прошлой жизни. Лик на его наречии значило «первый». А бывший Нарки не возражал. Наоборот. Ему и так хватало потрясений, а старое имя напоминало о прошлом…
Правда, сегодня, похоже, это прошлое им всем отольется. Но есть надежда, что в последний раз. Чертов ссои-ша просто должен был сегодня напасть на одну из станции. Последние денечки до пуска.
— Внимание…
Короткое слово мгновенно заставило отодвинуться и шелестящий дождь, и холод мокрого камня под ладонями, и виноватый взгляд Стража Альвареса. Остался только купол станции и четыре башенки, полускрытые пеленой дождя.
Секунда сгорает в невидимом огне… секунда… секунда…
— Ничего, — наконец выдыхает Соловьев. — Совсем. Странно… Лик?
Дай-имон прикрыл глаза.
— Никого не слышу. Пусто.
— База, как у вас там?
— Как у троллей после национального праздника самогона. По периметру полный штиль, хоть спальник раскладывай.
— Этьен? Этьен Клэр? А где Терентий?
— Отошел. Тут, понимаешь, такие удобства, что мы по очереди ходим любуемся, как на музей. Сейчас его очередь, и мы не смеем оторвать командира от встречи с прекрасным…
— Клэр, кончай резвиться, а то лично тебе обещаю национальный праздник русалок Приморья «Суженый-ряженый» с тобой в главной роли.
— Извини, нервничаю.
— Ладно, отбой пока… — Лёш тронул ухо и снова настороженно всмотрелся в серый от дождя силуэт. — Не понимаю.
— Что-то не так?
— Да нет вроде. Просто отвык от тишины, наверное… Ладно, ждем.
Дождь, словно обрадовавшись вернувшемуся вниманию людей, припустил с удвоенной силой.
— Альварес, а Альварес… — После получаса ледяного (а точнее, мокрого) молчания терпение Стража Маттео предсказуемо иссякло.
Маттео вообще особым терпением не отличался, именно поэтому предусмотрительное начальство обычно ставило его в пару со Стражем Давидом (из евреев) или Стражем Точо (из североамериканских индейцев), чье терпение было безгранично и беспредельно и воистину прославлено в веках. Увы, сегодня этих достойных людей рядом не оказалось, поэтому члены группы уже успели заключить пари, сколько Маттео продержится без общения. Бэзил, к примеру, ставил на полчаса, Гиви (тоже из нетерпеливых) на пять минут.
— Что? — кротко отозвался Альварес, стряхивая с носа очередные капли.
— Проспорил, Гиви! — торжествующе шепнул рядом маг Валентин.
Он был чертовски хорошим чародеем и обещал стать отличным Стражем, кабы не азарт, заставляющий мужчину раз за разом ввязываться в сомнительные авантюры и бесконечные пари.
Гиви сморщил горбатый нос и с укором воззрился на Маттео. Но тот укоряться не собирался:
— Альварес, а ты с сильфами не цапался?
— Тебе-то что?
— Да интересно…
— Ну цапался.
Бэзил, который знает всегда и все, тут же вторгается в разговор:
— Сильфы нашего Альвареса не выносят со дня рождения милорда. Они в лепешку тогда расшиблись, обеспечивая ясную погоду, а потом кто-то из Координаторов поставил Ала на охрану периметра…
— Помню-помню я ту ясную погоду, — шепнул сердитый Гиви. — Тучи, ветер, вах! Женщины не знали, за что хвататься, эй. Прически треплет, юбки задирает… шайтан, не погода.
— Шайтан, шайтан. Еще скажи, что не полюбовался на ножки при случае!
— О чем говоришь, генацвале, я с женой был!
— Ну тогда сочувствую.
— Так это из-за Альвареса Служба пиара кипит уже который день!
— Я их понимаю. Такой шикарный праздник, и…
— Эй, потише…
Лёш, молча слушавший разговор, только усмехнулся. Дождь глушит все негромкие звуки, так что пусть шепчутся. Лишь бы не запускали ничего магического — ссои-ша чуют любые чары, словно акулы — примесь крови.
А что касается дня рождения Вадима, то Служба пиара все равно не смогла провести его так, как планировала. В прошлый раз он, Лёш, видно, так и не достучался до того, что у энерговампиров входит в понятие совесть. Если это понятие у них вообще имеется! Честное слово, иногда Соловьевым казалось, что пиарщики просто ненормальные, и Вадима можно было понять.
Пока служба монтировала ему подходящую биографию (впечатляюще изложенную в фильме «Со щитом»), Вадим соглашался. Биография имела такое же отношение к настоящей жизни «милорда», как фиалки к кактусу, рисуя в меру безупречный образ человека, которому не страшно вверить собственную жизнь. В меру. Излишне безупречная биография людей скорей отталкивает, чем привлекает, проверено. Так что Вадим предстал перед населением правителем смелым, хитрым, опытным, хотя, может, чуть вспыльчивым. Но вспыльчивость — недостаток терпимый и даже вызывает сочувствие. Словом, фильм — ладно.
Пока праздник детально планировали и, не особо спрашивая именинника, составляли списки мероприятий и гостей, Вадим терпел. Выбор, что важнее: мир или собственные желания — для него давно был определен. Нужно в свой день рождения принимать премьеров и президентов от России до Буркина-Фасо, так тому и быть.
Пока хищная стая таскала ему бесконечные списки бесконечных дел, Вадим с этим мирился…
Но когда обнаглевшие пиарщики попытались подобрать ему «подругу» (мол, было бы крайне полезно, чтобы милорд избрал в свои спутницы кого-то из людей, василиски, они чересчур… э… понимаете?), милорд предсказуемо взбесился, и пиарщики на собственной шкуре убедились, что вспыльчивость у правителя не совсем выдуманная. Три сотрудника пиар-службы до вечера разыскивались подчиненными, журналистами и прочим народом по всему миру, и никто не обратил внимания на то, что в кабинете милорда невесть откуда взялся аквариум с тремя рыбками: двумя клоунами и одной ядовитой зубаткой. Разве что Дензил заметил, но заставить Дензила проболтаться… да проще взять интервью у тех самых рыбок…
Так что пиарщикам было отчего кипеть и без фокусов Альвареса с погодой.
Тем не менее в основном праздник удался. Точнее, серия праздников, прогремевших по всему миру. По Сети шли бесконечные репортажи о гостях, подарках и фейерверках, бал транслировался в онлайн-режиме, по экранам показывали счастливчиков — призеров праздничных лотерей. Членам организации «Золотой галстук» раздавались билеты на будущие путешествия за Грань, в несколько детских домов заявились гадатели и принялись «отслеживать возможные переплетения судеб», то есть отыскивать подходящих приемных родителей, сильфы плели в небе радуги, зоопарку дарили мамонта… Словом, если кто-то не желал ничего знать о дне рождения Вадима, то ему надо было ослепнуть, оглохнуть и затвориться на три дня в подвале без окон и дверей. Сам именинник вымотался в ноль, и когда вечером следующего дня семья устроила ему тихий праздник с тортом и уютными посиделками за общим столом, он… словом, его лицо надо было видеть. Особенно глаза. Лёш несколько раз видел что-то похожее у Лины. Когда вымотанная феникс вечерами опускалась на свой «коврик» из раскаленных углей, и усталость на ее лице медленно таяла, растворялась в золотом пламени. Так и глаза нового брата. Они мгновенно посветлели, точно отогрелись, и Лёш невольно «поймал эхо»: удивление-тепло-счастье-нерешительность-покой, прилетевшие от вечно закрытого «милорда».
И был еще один момент.
Теперь, после Вадимова воскрешения и Димкиного похищения разница между двумя лицами сгладилась, и они были похожи… слишком похожи. Седые пряди в светлых волосах и улыбка, которая почти никогда не доходит до глаз. А когда Вадим оттаял при взгляде на торт с единственной свечкой, они и вовсе стали как близнецы. Правда, ненадолго. До того момента, как в переходе полыхнуло и девичий голос невнятно помянул карамбу. Вадим вскочил, поспешно открывая портал, и подал руку появившейся девушке. Очень милой девушке… если вам нравятся василиски.
— Мама, папа, познакомьтесь, это Беатриса.
Дружно поперхнувшаяся «молодежь» была одним из лучших воспоминаний этого вечера. Их восторженное: «Круто!» И мгновенно просиявшая мама. И Димка, показывающий «близнецу» большой палец в знак одобрения…
Лёш улыбнулся. И тут же нахмурился.
Противное чувство, точно царапнувшее изнутри, опять вернулось. Непривычное такое, хоть и знакомое. Муторное. Нервы, что ли? Нет, не то. Просто слишком тихо тут. Вот и кажется, что кто-то подкрался сзади и зажал уши, так что ничего не слышишь, кроме гула собственной крови…
Стоп. Уши?
Кретин!
— База, на связь! Этьен, ответь! Этьен, ответь сейчас же!
Это было в Севастополе, в Убежище, незадолго до штурма… перед разгромом…
Весь день было странно тихо, даже как-то благостно. И обе группы, которым в тот день вышел срок смениться, вернулись вовремя и без потерь. И «псих-команда», как гордо называли себя телепаты, гадалки и прорицатели, была удивительно спокойна — никому ничего не виделось, ни плохого, ни даже огорчительного. И сигналов тревоги не было никаких, даже от зайцев, которые постоянно скакали вблизи датчиков, будто им там морковкой намазали или капустой, без конца доставая дежурных.
Только ему было… глухо. Постоянно донимающий фон — гул чужих эмоций — затих, будто придавленный непонятно откуда взявшейся периной. Тишина давила так, что он даже отложил рапорты агентуры и снял со стены гитару. И даже две песни успел…
А потом грянул штурм.
И треть обитателей Убежища даже проснуться не успела. Потом, после драки, после того как он (не он, Алекс, но помнится как свое!) открыл глаза в камере, довольный Дим на радостях выложил про способности чертовых ссои-ша, которые в состоянии глушить магию, откачивать… и даже прорицатели не видят собственной смерти…
— Клэр, ответь!
— На связи… — удивленно отозвался голос Этьена. — Прости, я посылал кое-кого за Терентием, что-то он и правда задержива…
Остаток слова тонет в чьем-то крике, потом в треске и шипении. Очень знакомом шипении, от которого в момент прохватывает ознобом…
— Клэр!
Скрипучий шорох. И тишина…
— Лёш, они из-под земли… — Этьен ломко выдыхает, будто сквозь клокочущую кровь. — Как горные… гор…
— Группа, в телепорт! Тревога!
Миг темноты, удар земли по ногам, яростный сполох белого и синего. Ночь стала днем, над станцией встал и замкнулся купол-капкан — теперь сюда можно войти, но не выйти…
Теперь сторожевик — обычная ловчая «дымка», усовершенствованная парочкой василисков, она должна сработать на обездвиживание, попросту хватая и придавливая к земле каждого «чужого». Потом подходи и собирай. Аккуратно и без риска. А все внимание группы захвата — ссои-ша. И раненым…
Хорошо спланированная операция на минимум касаний и минимум потерь…
Да что ж они тянут?
— Ложись!
Хлесткий удар о землю. Стрелы… стрелы?! На вид обычные, только земля там, куда они воткнулись, начинает вспучиваться… ур-р-р-ровни их забери! Глухой взрыв отдается в куполе неслабо. Бьет по ушам, звон, боль. Сухие метелки степной травы у лица.
Значит, сторожевик не сработал…
Кажется, его незваные гости успели вырубить до прибытия «засадного полка». А еще что они успели?
— Гиви, на тебе сторожевик! Бери еще троих, и на пульт! Про пароль ты в курсе.
— Есть!
Смуглый Страж исчезает вместе с магом и демоном, а рядом уже что-то горит, и массивный энергонакопитель быстро наливается изнутри багровым светом, и темные фигуры мелькают у центрального входа. Серые.
А нам придется нескучно…
И толку теперь от недельной работы аналитиков, кропотливо выстроивших относительно безопасный вариант, толку от Службы предсказаний, выдавших благоприятный прогноз (вероятность 85 процентов) толку от собственных расчетов, которые враз перечеркнула обычная неучтенка! Чересчур шустрый ссои-ша, подобравшийся к станции из-под земли и сумевший поладить с чужой «техникой»… Жгабыдыр йрраху!
— Работаем, парни.
Задачи остались те же: охрана станции, отлов серых и забота о раненых. Просто немного сложнее. Чуть-чуть. Совсем немножко. И все получится.
Волна уверенности, железной уверенности, что все будет, как надо, подхватила и понесла.
Как жили мы борясь
И смерти не боясь,
Так и отныне жить тебе и мне! —
толкнулись в сознание слова старой песни…
И выскочивший навстречу серый схвачен на полушаге и отлетает к стене купола. Там присмотрят… Лик и присмотрит — его сородичи.
Взрыв накопителя все-таки удалось предотвратить, но дым все равно появился, он полз по земле, вился между стенами. Прятал серых. Путал своих. Вползал в легкие, выжимая кашель.
Впереди то и дело полыхало оранжевым — внутреннее кольцо еще огрызалось. Туда серые не прорвались?
А внешнее в клочья. Где, ко всем демонам, в этой каше Этьен? Где Терентий? Гарри Поттеру, честное слово, легче. В реальности никаких «Акцио» не существует, даже самый талантливый телекинетик не способен призвать то, чего не видит…
— Берегись! — Три серых силуэта возникают, кажется, прямо из серого дыма…
Бэзил и Альварес синхронно бьют своей любимой связкой: сонное — стопор — телекинез, и уже безобидные тела опускаются на вздыбленную землю.
Купол то и дело вздрагивал, пропуская подкрепления, и Лёш невольно улыбнулся, потому что осталось совсем немного…
— Лёш, отзовись. Лёш?
— На связи. Мы у центра, тут серых десятка три. И откуда столько…
— К вам идет подкрепление. Лёш, слышишь? К вам идет подкрепление. Не лезьте на рожон!
На какой рожон?
Уцелевших серых медленно оттесняли к внутреннему кольцу, зажимая со всех сторон. Будет Пламени работа…
Странно, что ссои-ша до сих пор никак не проявил себя. Как-то все слишком просто.
— Тролльи пещеры!
Снова земля дыбом. Да что у них тут — тротил?!
Продвинутая какая группа. Голова гудит…
— Лёш, Маттео ранен! И Бэзил!
— Забирай их отсюда!
А серый силуэт совсем близко к белой стене. Глаза сумасшедше горят, руки сжимают какой-то колючий шар. А это уже плохо. Не нравится мне эта колючка. Не нравится мне эта аура — такой «слепок» у людей бывает перед самоубийством. Или…
— Шай! — крикнул Лёш.
Стой.
Если это то, что он думает, то… серые тоже умеют взрывать.
— Шай… — Лёш торопливо «потянулся» к чужому сознанию, оттягивая на себя ярость, транслируя спокойствие, спокойствие, спокойствие… — Шай…
Дай-имон недоуменно замер, оглянулся.
Кто-то в стороне зло вскрикнул, что-то острое ткнулось в плечо, резануло болью, но Лёш не отводил глаз.
Стой. Не надо. Остановись. Все может быть по-другому. Стой…
Новый удар — уже в бок. День меркнет…
И в этот миг долгожданный гул раскатывается по станции. Заработал сторожевик.
«А где же ссои-ша?..» — успевает подумать Лёш.
Много ли в мире значит жизнь и боль одного человека, пусть даже мага? Все-таки людей в мире больше шести миллиардов. Что такое один человек? Капля в море. Лист в тайге. Песчинка на громадном морском берегу. Разве это заметишь?
Но оказывается, много.
И в разных уголках земного шара одновременно происходит несколько событий.
Побелев, срывается с важных переговоров светловолосый парень, которого все считают не то сыном, не то братом Повелителя…
Просыпается Людмила, которую сегодня правдами-неправдами уговорили выпить снотворного и лечь спать, не дожидаясь сыновей. В комнате, которую уже три года строго воспрещено называть детской, открывает глаза Марина…
Вздрогнув, приникает к Пламени молодая женщина с фениксом на запястье…
Радужный хаос барьера взвивается диким вихрем, безумной метельной круговертью, вьюгой… вьюгой…
С хрустом ломается карандаш в пальцах «милорда Вадима».
— Алекс…
Станция горела. Не вся, примерно четверть, но дым накрывал территорию густой серо-желтой пеленой, моментально оседая на языке горечью. Надсадно выл сторожевик, кто-то кричал, яростно и непонятно. Светловолосого парня, возникшего прямо на пути двух бегущих Стражей, чуть не сбили:
— Какого демона, договорились же без телепортов сейчас… Дим?
Дим не ответил ни на «демона», ни на вопрос. Только губами шевельнул:
— Где?..
— Там, с ранеными. Пытаемся понять, что это за дрянь. Осторожней только, без телепортов. Видишь, какая каша…
— Дим, хвала Свету! — оборачивается чье-то закопченное лицо. — Может, успеешь. Я не могу стабилизировать его состояние, яд не поддается, а регенератор нельзя с ядом… Дим, ты сможешь? Дим!
Во имя Света! **** вашу дай-имонскую ***! Это не яд. Не просто яд. Черная отрава, проклятое наследство мира Дайомос, пожирающее изнутри. Какими-то осколками памяти это еще помнится. Лёшка…
— Он остановил взрыв, — торопливо излагал полузнакомый маг. — Вон того смертника видишь? У них была пара демонских закладок, из тех, какими небогатые кланы себе сами пещеры делают. На Уровнях, наверное, раздобыли. Если бы рвануло, то станцию пришлось заново строить. А он как-то почувствовал. Дим, ты…
Я. Это я. И я ни черта не могу сейчас. Ибброхуз мруг хиссоярру дай-имонов вместе с их хрыбанутой планетой! Черная отрава сжигает быстро. Только Пламя сможет… наверное… если черная мерзость не успела сожрать узы. Если…
Все мысли мелькают в долю секунды. Но он не успевает все равно. Не успевает!
Лёшка, странно тяжелый, когда его поднимаешь на руки, вздрагивает последний раз и вдруг становится легким-легким. А потом просто тает. Тает, выцветает на глазах, исчезает. Как призрак. И меньше всего это похоже на успешное возрождение феникса.
Лёшка…
Несколько секунд Дим стоял, невидяще глядя на свои опустевшие руки. Лёшка. Лёшка. Лёшка. В голове было пусто, бездумно и холодно… и, может быть, потому непонятные крики рядом обрели смысл:
— Отвечай! Отвечай! Где он? Где ссои-ша?
— Смолкни, предатель, не тебе произносить звание мудрого!
— Он тебя бросил, скудоумок! Бросил нас всех и удрал! Куда?
— Заткнись. Сними путы — загрызу! Загрызу-у-у-у… тварь! Все вы твари, всех загрызу, всех!
Надо же, а он все еще понимает язык серых. Чужой памяти больше нет, а язык и боевые навыки остались.
— Скажи, где он, Мархи! Пока он не…
— Заткнись, трус! Чем тебя купили? Мы всех вас…
Хватит.