И как все эгоистичные матери, она ошиблась. Её дочь полюбила.
Слепые в своем материнском эгоизме женщины, те, что прибывают в неколебимой уверенности своей правоты и своего долга, в своем твердокаменном намерении наставить детей на путь лицемерной добродетели, дать им сытое счастье, счастье по родительскому разумению, всегда забывают о главном, о том, в чем действительно нуждаются дети — о любви.
Бедная девочка была всё равно, что забытый цветок. Его подравнивают, укрывают от сквозняков, но забывают полить.
Она жаждала любви, как всякое живое существо, и встретила того, кто был сама любовь. Какие наставления, какие запреты могли её остановить?
Но в глазах соседей, родственников, да и самих родителей, это выглядело как библейское грехопадение. Девушку совратил и обрюхатил красивый повеса. А затем имел наглость просить ее руки. Вспомнил о приданом.
Одна из соседок шепнула Катерине, что на месте Аджани она не стала бы препятствовать. В конце концов, почему бы не покрыть позор свадьбой? И внуки были бы красивыми.
Но родители были непреклонны, они отреклись от согрешившей дочери. Мадлен исчезла. За ней исчез и Арно.
Ходили слухи, что у Мадлен родилась девочка. Разговоры и пересуды стали стихать, все как будто вернулось на круги своя, как вдруг какая-то женщина в экипаже без гербов доставила в дом Аджани ребёнка.
С тех пор слухи стали разрастаться с новой силой. Мадлен умерла. Но что сталось с её погубителем?
Кто-то говорил, что это он убил жену, а кто-то, что он внезапно разбогател и приобрел благосклонность некой дамы. Его даже видели в карете, щегольски одетым.
Тут уже каких только догадок не строили. Но Аджани будто воды в рот набрали. Внучка продолжала жить в их доме, и старая дама держала её в той же непререкаемой строгости.
С малышкой возилась Наннет, старая нянька её матери. И вот, всего несколько дней назад, случилось очередное исчезновение – пропала девочка.
Наннет, обезумевшая от горя и страха, с криком металась по улице. Она останавливала всех прохожих, задавала вопросы, но девочка как сквозь землю провалилась.
Катерина, которая так же слишком часто слышала этот ответ, получив его в очередной раз, уже была близка к отчаянию, как вдруг…
— Нет никаких доказательств того, что это была именно она — прерывает ее Анастази, прежде слушавшая очень внимательно – С другой стороны, иной версии у нас нет. Все поиски, предпринятые моими людьми, оказались безрезультатны. Я поручила обойти все ближайшие приюты, пансионы и бордели.
— О, и я там был — встревает Перл – Могу рассказать. В подробностях.
Анастази бросает на него мрачный взгляд, и Перл поспешно прикрывает рот рукой.
— Окаменел — бормочет он.
— Итак — Анастази обращается к Катерине — повторите, что вам удалось выяснить?
Катерина настороженно косится в мою сторону. Пристальный взгляд Анастази, этой Горгоны, пугает её.
Она не привыкла вести столь длительные разговоры в присутствии стольких слушателей. А затянувшийся монолог тем более был ей в тягость. Но я подбадриваю её кивком.
Если уж она пожелала участвовать в столь непростом предприятии, придется преодолеть робость. Катерина набирает побольше воздуха.
— В тот же день, когда эта добрая женщина Наннет обнаружила исчезновение девочки, на перекрестке улиц Сен-Дени и Дарнатель произошло довольно шумное происшествие. Экипаж господина де Буржа, городского старшины, налетел на подводу с пустыми бочками. А за мгновение до этого какой-то военный в форме швейцарской гвардии сшиб прилавок горшечника. Место это довольно оживлённое, свидетелей было много, сбежались любопытные. Цветочница, что торгует на углу ландышами и фиалками, утверждает, что всему виной была маленькая девочка, которая пыталась перебежать улицу Дарнатель. Она едва не попала под копыта лошади того военного. Цветочница сказала, что девочка спаслась чудом. Вернее, её спас мальчик.
— Мальчик? – резко переспрашивает Анастази – Что за мальчик?
Катерина почти испуганно ёжится. Голос Анастази звучит будто карканье ворона над трупом.
Я сама переживаю невольную дрожь. Но мне её мрачная резкость уже привычна. Я еще в Конфлане достаточно насладилась звучанием её голоса. Вновь подбадриваю Катерину, кладу ей руку на плечо.
— Его видели трое. Это цветочница, пожилая дама, сидевшая по причине немощи у окна, и служанка живущего по соседству рантье. По их словам, это мальчик лет десяти, светловолосый, большеглазый, с лицом узким и бледным, в грязных разбитых сабо, в ветхой курточке с чужого плеча. На локтях заплатки. По виду один из тех уличных мальчишек, которые шныряют повсюду в поисках съестного или чужого кошелька. Этот мальчишка подбежал к девочке и буквально выхватил её из-под копыт, успел даже свистнуть, да так громко, что лошадь встала на дыбы, метнулась в сторону и сшибла прилавок с горшками. Грохоту было! А тут как раз карета с этим господином… старшиной. Кучеру пришлось натянуть вожжи, он попытался свернуть в сторону, потому что рухнувший прилавок перегородил улицу. Но тут ему навстречу выехал бочар со своим товаром. Лошади сцепились сбруей. С повозки покатились бочки… Кучер стал бранить бочара, бочар – проклинать кучера. О девочке, конечно, все забыли. А дальше… Не знаю, больше её никто не видел.
— А как она выглядела? – вновь задает вопрос Анастази – Вы уверены, что это она?
— Да как она может быть уверена! – вмешивается Перл, которому невмоготу молчать и бездействовать – Пышечка в собственном имени сомневается.
— Перл! – уже прикрикиваю я.
Он тут же втягивает голову в плечи.
— Но я расспросила цветочницу — почти с укором добавляет Катерина – И ту пожилую даму у окна. Это неправда, что я ничего не помню. Я помню! Наннет, нянька, сказала, что поверх темного платьица на девочке был одет передник с вышивкой и у неё были чулочки в красную полоску. Эта старая дама хорошо их разглядела. Потому что она удивилась, что на ребёнке такие чулки. А цветочница заметила вышивку и тоже удивилась, потому что вышивка была серебряной ниткой. Очень нарядный передник, несмотря на то, что платьице было черное, будто траурное.
— Эта старая ведьма Аджани постоянно рядила девочку в чёрное — поясняет Анастази, — а он, Геро… — она с усилием произносит имя — настаивал на том, чтобы девочку одевали в светлые и яркие платьица. Нянька, пытаясь угодить и отцу, и бабке, купила эти чулки и передник с вышивкой. Я даже знаю, когда она их купила — как-то неожиданно мягко добавляет она.
Её колючий взгляд туманится, обретает грустную, глубокую человечность, будто безжалостная Медуза внезапно вспоминает время своей юности, когда змеи еще не шипели, вздымая оскаленные головы, когда сузившиеся зрачки еще не дарили смерть, когда руки еще были чисты, а тело – невинным.
Но Анастази быстро возвращается к настоящему.
— Следует искать мальчишку.
Перл выпрямляется.
— Опять все сначала? Вновь в бездну греха и разврата? – Поворачивается ко мне – Дай денег.
— Нет, в бездну нырять не придется — прерывает его Анастази. — Мальчишку я найду сама. Эти уличные голодранцы только на первых взгляд никому неизвестны и неуловимы. На самом деле Париж поделён на воровские домены. И в каждом таком домене есть свой предводитель, воровской вельможа, которому подчиняются и платят дань. А над всеми ними король воров. Вы, вероятно, слышали о Дворе Чудес?
— Еще бы! – восклицает шут – Я там и знакомцами обзавелся.
— Не советую. Это очень опасные и коварные люди. Они могут превратить вас в орудие для достижения своих воровских целей. Но я знаю, как иметь с ними дело. Я когда-то была…
Голос у неё прерывается.
— … когда-то была там. Пребывание при дворе короля воров — это всё равно что выжженный на плече цветок лилии. Его не изведешь. Даже если поднимаешься к самому трону, он все равно укажет твое истинное родство.
— Мы можем чем-нибудь помочь? – осторожно спрашиваю я – Если этим людям нужны деньги…
— Нет — отвечает Анастази — эти господа сами мне должны. А воры, как бы это странно ни звучало, всегда держат слово и платят по счетам. Тем более, если я напомню им об отце Мартине.
Перл, Катерина и я глядим на нее с искренним изумлением. Придворная дама усмехается.
— Милосердие, в отличии от зла, всегда приносит дивиденды. Когда-то Геро спас мне жизнь, а за несколько лет до этого отец Мартин добился помилования для одного висельника. Это был молодой вор, ограбивший дом королевского прокурора. Теперь этот висельник король парижских воров.
*******
Мальчик родился зимой. Зачали его по пьяной случайности, на свет произвели по рассеянности.
Его мать, косоглазая Мюзет, торговка рыбой, была беременна в седьмой раз. У нее уже были две выжившие дочери и трехлетний большеголовый сын.
Муж её год назад скончался, и рожать очередного ребёнка, чей отец ей помнился смутно, то ли кузнец с набережной Барбери, то ли солдат-швейцарец из королевских наемников, она не собиралась.
Зачатие она обозначила, как мелкую привязчивую напасть, которая случается подобно простуде, и уже приняла меры, выменяв на серебряное кольцо изгоняющее зелье, вкуса и запаха ужасающего.
Это средство она раздобыла у старой Жакет, знахарки и торговки травами.
Старухе на вид было лет сто, у нее выпали все зубы, из носа торчал седой волос, но взгляд из-под голых, без ресниц, сухих век был ясен, без старческой мути. Она сразу угадывала, зачем к ней пожаловала робкая девушка или болезненного вида матрона.
Они приходили к ней за погибелью и надеждой, за зельем, изгоняющим плод. Они совершали убийство, оправдывая свое кровавое преступление бедностью или бесчестьем. Одни совершали это с брезгливой поспешностью, будто отмываясь от налипшей грязи, другие – с лицемерным сожалением.
Были и такие, кто приходил к знахарке, будто в аптекарскую лавку, и совершал акт изгнания новой жизни, как очищающую процедуру для переполненного желудка.
Мать мальчика была из последних.
Беременность как неизбежная рутинная хворь, как ноющий на погоду зуб. Она скопила медных денег и стянула с пальца единственный подарок мужа, чтобы купить у старухи лекарство от этой хвори.
Старуха её знала. Она не задавала вопросов. Ей давно наскучили жалобные излияния брошенных невест, совращенных девиц или обнищавших вдов. Все их истории были схожи.
Их сочинили очень давно, ещё на заре времен, первые обманутые дочери Евы, и с тех пор в эти истории только вписывались имена. Старуха читала эти истории на лицах, бледных, заплаканных, изможденных, испитых, размалеванных, дерзких и прекрасных.
Историю Мюзет она тоже знала. Поредевшие волосы, красные воспалённые веки и свежий кровоподтек. Ее избил случайный любовник, узнав, что она понесла.
Обнаружив последствия, женщина пришла за зельем, чтобы заткнуть ещё не родившийся лишний рот. Судьба зачатого в пьяном угаре мальчика была — обратиться в кровавый бесформенный комок, который сольют в сточную канаву вместе с помоями, если бы не случай.
В тот же вечер, вернувшись от знахарки, его будущая мать помирилась со своим сердечным дружком и на радостях позабыла о купленной склянке.
Зелье было действенным только на самых ранних сроках, когда плод еще не оформился и легко превращался в каплю слизи, но пару недель спустя яд становился бесполезен, как микстура от кашля.
Оргия примирения длилась несколько дней. Поздравить косоглазую Мюзет и бочара Жана пришли его соратники по ремеслу, а товарки Мюзет прихватили круг сыра и вяленых окуней, пованивавших и потому проданных по денье за штуку.
Мюзет, играя в новобрачную, позабыла о зреющем под сердцем нежеланном подарке. Когда кончилось дешевое каберне и похмелье завладело языком бронзовых колоколов где-то в затылке, где их было не унять, женщина вдруг припомнила, что ходила к ведьме и принесла склянку.
Среди обглоданных куриных костей, рыбьих скелетов и грязных оловянных мисок она нашла то, что искала.
Склянка была наполовину пуста, ибо кто-то из гостей пытался хлебнуть темной густой жидкости вместо вина. Но запах отпугнул мародера. Часть снадобья еще оставалась внутри.
Мюзет сильно мутило, но она заставила себя выпить до капли. Через какое-то время её стошнило. Но она сочла этот признак за благотворный и повалилась спать.
В углу большой грязной комнаты таращили голодные глаза две подросшие девочки и большеголовый мальчик, который так и не научился ходить.
Косоглазая Мюзет не тревожилась, ибо снадобье старухи славилось в квартале Сите, за ним посылали даже из больницы Св. Луи или Отель-Дьё.
Ребёнок не мог выжить в отравленной утробе матери. И даже слегка округлившейся живот она отнесла за счет краткого эфемерного благополучия, которое обрела с новым мужем.
Бочар оказался в меру пьющим и столь же умеренно драчливым. Он приносил Мюзет большую часть жалованья, какой-то благословенной хитростью избегая выпивки в кабачке «Олений рог» на Дробильной улице.
Из еды — ржаной булки, сыра и говяжьих хрящей — перепадало даже детям.
Мальчик с большой головой, клонившейся набок, с огромным бледно-синеватым наростом над левым ухом, начал ползать. Он даже издавал звуки, которые у нормального ребенка сложились бы в слова.
Две старшие девочки, шести и семи лет, только часть дня оставались на улице, выпрашивая медь у прохожих.