Тише, ветер, нечего так страшно завывать в оконных рамах. Не видишь, баба Оля отдыхает. Спит уже два дня, на холодный пол легла, глаза не закрыла. Неужто так устала, что до постели дойти не смогла? В моём блюдце высохли последние остатки молока, а она всё лежит, не шелохнётся. Приглажу её растрепавшиеся волосы, может быть, тогда она вспомнит Шушу? Надо же, не шевелится всё равно. Баб Оль? Вставай! Я скучаю.
Хлопаю дверьми, гремлю кастрюлями на кухне, сбрасываю на пол тарелки. Мне нравится смотреть, как они разлетаются на множество маленьких кусочков. Раньше баба Оля мне бы этого не позволила, а теперь лежит и голову повернуть лень. Как можно столько спать? И откуда здесь взялся этот мерзкий запах? Так пахнут дохлые крысы, если заваляются где-нибудь в углу. Помню, в старом бревенчатом доме я громко стучал, помогая хозяину разыскивать гниющие тушки.
Дохлые крысы? Баба Оля! Ты что? А как же Валька, её не дождёшься?
Срываю с комода Валькину фотографию. Она разбивается, размётывая во все стороны брызги прозрачных стёклышек.
Что же делать? Не смотри на меня так, баба Оля.
Весь вечер сбрасываю со своих мест всё, что попадётся, скриплю половицами, вою в водопроводных трубах.
Водопроводных? Быстрей на кухню — сорвать кран. Из обломанной трубы вырывается прозрачный фонтанчик, окунаюсь в него, брызгаю во все стороны. Если нет молока, достанет воды. Теперь в ванную, бросаю на пол шланг от душа. Вот, натворил! Уселся в зале на комоде, наблюдаю, как вода выползает из-под двери в ванную, соединяется с ручейком, текущим из кухни, поднимается. Баба Оля уже вся промокла.
Звонок, кто-то пришёл. Мы гостей не ждали. Бросаю в закрытую дверь пустое ведро. Я тоже звонить умею, почище некоторых. Голоса за дверью, не разобрать, что говорят. Шаги. Уходят прочь. Ох, баба Оля, баба Оля, на кого ж ты меня…
Опять звонок, молчу. Чего греметь? Хозяйку уже не поднимешь. Кроме соседки Марии и не заглядывал никто, да и та преставилась не так давно. Оля затосковала совсем, всё глядела на Вальку, ждала, что дочь навестит старуху. Куда там. А теперь вон сколько гостей навалило. Да только нет тут никого.
Скрежет, адский скрежет. Входная дверь распахивается. Скорее в шкаф, прижаться к теплому дереву и замереть. Голоса. Выглядываю в щель. Ходят, брезгливо закрывая носы рукавами. Трое молодцев в одинаковых серых одёжках. Шапки потешные на головах. Тётя Сара с нижнего этажа с зятем своим. Ещё соседи. Никак хоронить Олю пришли.
— Это хозяйка квартиры? – спрашивает Сару один из молодцев.
— Да, — дрожащим голосом отвечает Сара.
— Давно умерла, — пожимает плечами молодец. — Говорите, только сегодня вода заливать стала?
— Тут такой тарарам весь вечер был, мы грешным делом подумали, Ольга с ума сбрендила, хотели скорую вызывать.
— Вызывайте. Квартиру нужно опечатать. Родственники у покойницы есть?
— Дочка, только мы давно её здесь не видели, а ведь живёт на соседней улице, стыда ей нету. Ох, Оля, Оля…
— Ладно вам причитать, идёмте, здесь нечем дышать. Стояк перекройте кто-нибудь.
Гости убрались восвояси. Гляжу в щель, а там Олины глаза. Закрыть побрезговали. Эх, люди, люди. Холодно с вами. Распластываюсь по деревянному днищу, согреваюсь и проваливаюсь в забытье.
***
Кто это там шебуршится? Выглядываю из шкафа. Сухо, бабы Оли нет. Толстая тётка с туго затянутым на макушке черным хвостом шваброй машет. Подкрадусь-ка я к ней сзади, хвост причешу. На тебе, повернулась. Валька? Так вот во что превратилась крепкая с тугими косами девица. Помнишь, как ты высмеивала мать, когда она оставляла мне на ночь блюдце с молоком, кривилась да пальцем у виска вертела. Эх ты! Седина на висках, а души не нажила. Бросила мать одну умирать. А ведь сама постареешь, и дети от тебя отрекутся, уж я-то знаю, такой грех без наказания не оставят. Шуша много наглых рож перевидал на своём веку. Приходит собаке собачья смерть. Только ради Оли тебя не трогал. А теперь… Телефон?
Ишь ты, трубку сняла, будто и впрямь здесь хозяйка.
— Да, я. Продаётся квартира…
Продаётся? Ах, вот ты чего удумала! Мать, поди только вчера на погост снесли, а ты уже продаётся? Ну, держись!
Предвкушая месть, зарываюсь в шкафу, напитаться сил от старого, но веками живого дерева. Мне без него никак, без дерева, истончусь совсем. Жду.
Наконец, когда Валька укладывается спать в Олину кровать, я выползаю наружу. Просачиваюсь под входную дверь. До мусоропровода рукой подать. Забираюсь в смердящую трубу. А, вот шерохтят, рыжие твари. Вы-то мне и нужны. Все сюда, собирайтесь. Сейчас повеселимся! Валька с детства боится вас до смерти.
Вскоре шевелящие длинными усами полчища подходят к двери, ручейком вползают в щель, добираются до спальни.
— Теперь — все на неё!
Вот, перестала храпеть, как трактор. Ручонками машет. Ай да молодцы, сплошь Вальку живым одеялом окутали. Отбивается. Не проснулась ишо? Ты глазёнки-то протри. Гляди, гостей сколько.
О, узрела! Верещит гнусным своим голосишкой. Ага, на кухню побежала за дихлофосом. Выстучу-ка я тебе, милая, крышкой по пустой кастрюле похоронный марш. О, застыла, дихлофос выронила. Чего уставилась на кастрюлю? Ну, гляди, гляди, авось чего и высмотришь, а я покамест тебя обработаю, как баба Оля делала. Крышку – чпок, и на беленький пенёчек нажимай, только чёрненьку точечку на нём Вальке в тапки направить надо. Чего скачешь, как стрекоза? Напугал тебя Шуша?
А-а-а, в прихожую кинулась, пальто в охапку. Крестишься, чурбан зелёный? Таким как ты крестное знамение во вред. Чур меня? Ладно. Дверью подтолкну и пальтишко в щели прикрою. Намаешься, чтобы выпростать. Шуша крепко держит. Отпускаю. Бух прямо на порог. Карабкается. Беги, беги, милая.
Днями скучаю – не с кем слова молвить. Только ветер завывает в окнах всё сильнее.
Это же надо как быстро от Вальки избавился, а теперь и поиграть-то не с кем.
Не тут-то было. Мне послышалось, или в замке поворачивается ключ? Дверь открылась. Чемодан? Вот ведь неугомонная Валька, мало досталось тебе от Шуши? Ну, держись! Ой! Да это ж не она.
Лицо белое, чистое и светится, что солнышко. Коса русая до пояса. Не из Валькиной породы девица. Вон как на пороге мнётся. Ладно, заходи, коли не шутишь.
Девушка отнесла в спальню чемодан и рюкзак с вещами. Продукты из супермаркета сложила в холодильник. Потом заварила чай, уж больно замёрзла с дороги.
Мама не хотела отпускать её в большой город, но Ольга всегда была упрямицей, успешно сдала экзамены в медицинское училище, сама, без всякой посторонней помощи. Правда, комнату в общежитии дали у чёрта на куличках, два часа на метро и автобусах добираться. Стала подрабатывать в больнице санитаркой. Однажды разговорилась с одной из медсестёр, посетовала, что далеко живет, а квартиру снимать дорого. Та понимающе покивала, на том и разошлись. Вчера эта медсестра Олю разыскала, сказала, что у одной её знакомой мать умерла скоропостижно, квартира пустует, рядом с училищем и больницей. Хозяйка жилплощадь сдавать хочет за совершенно смешные деньги. Ольга, как услышала цену, сразу согласилась, у неё на транспорт больше денег уходило. После смены помчалась к Валентине Ивановне, заплатила за полгода вперёд. Хозяйка радостно вручила Ольге ключи. Всё расхваливала, какая Оля милая и приятная. Простодушная девушка зарделась от комплиментов, стала в свою очередь благодарить хозяйку.
Назавтра с самого утра, собрав свои немногочисленные пожитки, Оля занялась переездом в новое жилище.
В квартире был бардак, повсюду валялись дохлые тараканы. Просторная кровать в спальне шиворот-навыворот. Но Оля родилась и выросла в деревне, к работе была приучена с малолетства и немедля взялась за веник. Вымыла полы, перестелила постель. К вечеру её новое жилище блестело чистотой. Девушка на скорую руку приготовила себе нехитрый ужин, попила чай с баранками и уселась на диван с учебником по химии, готовиться к экзамену. Углубилась в чтение и не заметила, как глаза начали слипаться, да так и уснула. Ещё бы, намаялась. Грохот в спальне заставил её подскочить. Мгновенно очнувшись, девушка ринулась в комнату. Оказалось, упал торшер, вот и тяжелое кресло на боку валяется рядом с балконной дверью. Может вор залез? Оля на цыпочках прокралась в кухню — никого. В спальне вновь что-то ухнуло. Девушка вздрогнула и, вооружившись шваброй, пошла обратно. Оглядев комнату, заметила, что статуэтка с туалетного столика упала и разбилась. Оля глянула на окно, может ветер сбил? Рама оказалась наглухо заклеенной на зиму. Девушка удивлённо пожала плечами, пошла за веником — осколки убрать и тут услышала странное шипение в ванной комнате. Включила свет и распахнула дверь почти одновременно. Да это же вода, вот растяпа, выключить забыла. Туго закрутила кран, вернулась в спальню, а там…
Волосы на голове зашевелились. На полу поверх осколков статуэтки лежала разодранная в клочья подушка. Ольга огляделась, вздохнула, подняла подушку и положила её на кресло. Перо нужно собрать, выстирать и сшить новый наперник. Ольга открыла шкаф, чтобы достать целлофановый пакет, а оттуда выплыла ещё одна подушка, из неё, разбрасываемые невидимой рукой, летели перья. Оля попятилась в угол, но упрямая подушка полетела следом. Ещё чуть-чуть и придавит её к стене.
— Ах ты, Шуша, пусти! Что я тебе сделала? – с испугу выкрикнула Ольга.
Подушка замерла в воздухе, а потом упала, подняв белоснежное облачко. И всё, тишина.
— Значит, Шуша. Я угадала, — отдышавшись, сказала Оля. — Меня Ольгой зовут, приятно познакомиться.
Тихо. Оля пошла в кухню, налила в первое попавшееся блюдце молока и поставила на пол со словами:
— Вот тебе, Шуша, гостинца. Не серчай на меня.
Вот ведь и в городе домовые бывают. Надо же. Девушка прибрала в спальне, помолилась на ночь и легла.
Вот это да! Оля вернулась, молодая, красивая, а я — старый дурак. Нет, чтобы хозяйку приветить. Эх, Шуша, Шуша, чего натворил-то? Оленька, добрая душа, молока налила. Я уж и запах забывать стал. Благодарствую, хозяйка. Ну, обознался, с кем не бывает. Теперича заживём с тобой, как прежде, душа в душу. Шуша в обиду не даст. Уснула, личико, что у ангела небесного, волосы – шелк, расчешу и приглажу их. Улыбается, значит, хороший сон видит Оленька. Отдыхай, хозяюшка, отдыхай, милая. Шуша оградит тебя от всех напастей.
Проснувшись рано утром и увидев своё отражение в зеркале, Ольга удивилась. Её длинные, цвета свежескошенной пшеницы волосы были уложены в аккуратные локоны, волосок к волоску, точно она только что вышла из парикмахерской.
— Ай да Шуша! – догадалась она. — Спасибо за причёску, девчонки на курсе обзавидуются.
Девушка быстро умылась, позавтракала и отправилась на учёбу. Уходя, не забыла налить Шуше свежего молока. Вечером вернулась усталая. Юра обещал в гости зайти.
Они познакомились в больнице два месяца назад. Юрий навещал умирающую мать. Молоденькая санитарка с первого взгляда привлекла его внимание. Она мало походила на современных самоуверенных красавиц с силиконовыми губами, обколотыми ботоксом неподвижными лицами и татуированными бровями. Оля была другая — чистое лицо, тихий голос, милая улыбка. Ничего наносного.
Когда-то и Вика была совсем другой, но свалившееся на голову мужа состояние, вскружило ей голову. Она быстро устала от тряпок и взялась за себя. Пластические операции и процедуры до неузнаваемости изменили лицо жены. Юра пытался уговаривать, чтобы ничего не делала, убеждал, что любит её такой, какая есть, что это опасно, в конце концов, но Вику было не остановить. Сначала она подтянула обвисший после тяжёлых родов живот, потом подправила грудь. Дальше — больше. Сын рос с няньками. Вошедшей во вкус пластической хирургии женщине некогда было уделять внимание малышу. В погоне за внешностью Вика забыла обо всём. Занятия йогой, шейпингом и постоянные осмотры в институте красоты отдалили её и от мужа. Юра и так часто задерживался на работе, уезжал в длительные командировки, а теперь и дома стал хмурым и молчаливым. После ужина закрывался в своём кабинете и пил, безуспешно пытаясь представить модернизированную Вику в своих объятиях. Жена никак не могла понять, почему между ними вдруг выросла глухая стены. Винила во всём лишние килограммы и возраст — ведь ей уже за тридцать. Ничего, скоро муж увидит в ней прежнюю молоденькую Викторию и полюбит с новой силой. Доктор Агеев ей обещал. Тем временем Юра уже не мог приблизиться к Вике, все более походившей на говорящую гуттаперчевую куклу. Так они и жили, оттягивая агонию давно переставших существовать отношений. Вика стала начинать с упрёков каждый разговор, а после обычно требовала денег на новую дорогостоящую процедуру. Выслушивая её нападки, Юра привычно огрызался, но в деньгах не отказывал. Только жить переехал на дачу, сославшись на дорожные пробки, мол, оттуда к офису ближе. Потом мама Юрия попала в больницу с инфарктом…
Ольгу смущали настойчивые ухаживания взрослого мужчины, но прекрасные букеты с записками самого возвышенного содержания и переполненные неизбывной тоской глаза Юрия сделали своё дело. Девушка влюбилась. Стали встречаться. Юра так берёг своё нечаянное счастье, что не стал говорить Оле о том, что женат. Девушка вопросов не задавала, списывая редкие встречи с любимым на его вечную занятость. Даже близким подругам про Юру не рассказывала. Зачем кому-то знать?
Беглый взгляд на настенные часы вывел её из задумчивости. Юра вот-вот придёт. Она подхватилась, начала готовить ужин. Когда стол был почти накрыт, в дверь позвонили. Оля заглянула в зеркало, пригладила волосы и полетела открывать. Юра с порога принялся целовать её заиндевелыми с мороза губами:
— Любимая, как же я соскучился.
— Ой, да что же мы тут стоим, проходи, сейчас ужинать будем, — Оля помогла ему снять пальто, проводила в комнату и усадила за стол. Весь ужин Юра не мог отвести от неё взгляд.
— Юра, ты чай с лимоном будешь? – вывела его из задумчивости Оля.
— А? Да. Спасибо, хозяюшка, накормила. Так вкусно!
— Да что ты, это так, по-быстрому, что успела, — улыбнулась Оля. — Ты ж там в своих поездках домашнего не ешь, вот и показалось, что вкусно.
***
Вот ведь ворохбятся всю ночь, и откуда силы берут? Любит тебя, Оленька избранник твой, крепко любит. Загляденье и только. Это тебе, милая за все твои мытарства воздаяние. Вальке такого подарка век не видать, точно говорю. Ладно, пойду и я на покой. Чего глазеть?
Очнулся, свет в щель пробивается. Никак утро уже. Оля в постели одна. Крепко спит. Кавалер-то куда подевался. А, вот, на кухне, по телефону с кем-то разговаривает:
— Вика, чего ты хочешь, я работаю. Нет, на выходные домой не вернусь…ты же знаешь. Не кричи, у меня тут люди. Говори, что тебе надо. Липосакция? — дверь кухонную прикрыл. — Сколько? Сними с моей карты и, очень тебя прошу, сегодня мне больше не звони. Что? Хорошо. Сына от меня целуй.
Ах ты, ирод!! Сына от тебя поцеловать? Я ж тебя сейчас поцелую. Вот она мухобойка, по затылку его, по затылку. Будешь знать, как Оленьку обманывать. Обернулся, а за ним Оля стоит, пришла. Глаза спросонья трёт. Мухобойка на пол упала.
— Оленька, ты слышала?
— Слышала, что?— потягивается.
— Ну, как я тут болтаю.
— Не слышала ничего,— с этими словами Оля подняла мухобойку и на место её положила.
И правильно, мало ему мухобойки, его шваброй перетянуть надо.
— Тогда зачем дерёшься?
— Я дерусь?
— А кто меня мухобойкой по голове стукнул?
— Да? – Оля огляделась, потом улыбнулась. — Ой, Юр, это Шуша. Меня тоже пугал. Ты поздоровайся с ним, он и отступит.
— Кто такой Шуша?
— Домовой.
— Домовой? Оля, ты что?
Опять ко мне тылом развернулся, шарах тебя шваброй по лысеющей макушке и Оленьке в руки отдал.
— Э-э, это не я, — с испуга выронила швабру Оля.
— Зачем ты так? Если всё слышала, так и скажи, можем поговорить, как люди.
— Слышала что?
— Ладно, не хочешь говорить, не надо, — почесал затылок Юрий. — Ты вообще, здорова?
— Юра, ты что, издеваешься?
— Я умываться пойду.
Это хорошо, тарелочки твоя головушка ещё не пробовала. Обманщик! Нечестивец! На!
— Ай! Ольга, это уже не смешно.
— Милый, дорогой, прости. Больно? – гладит его по макушке, обняла. — Шуша, успокойся, это Юра, он хороший, не дерись.
Ага, хороший, знаем мы его хорошесть. Срамота!
— Оля, ты в своём уме?
— Да.— Обидевшись, Ольга вышла из ванной.
Ага, телефон евоновский, скину на пол и стулом, стулом…
— Это уже переходит все границы,— выскочил на звук Юрий, — Да, я виноват перед тобой, но зачем же так?
— Как, так? Ты что, мне не веришь? Шуша!
— Так, ладно, понял. Я пойду.
— Куда?
— Домой, к жене и сыну,— он поднял телефон, вернее то, что от него осталось.
— Куда? – заиндевела Оля.
— Да, Оля, я женат.
— Как женат? – руки, уже готовые обнять любимого, опустились. Юра отвернулся и ушел в спальню.
Поглядим, что делать будет.
О, одевается, иродово отродье, люстру тебе на башку, вместо шляпы…
А-а-а? Больно? А ей каково? Как она после этого жить будет? Кому сможет довериться? Выпрастывает свою бесстыжую голову.
— Юра? – прибежала Оля.
— С дороги, полоумная, убьешь ведь.
Девушка отстранилась. Она смотрела Юре вслед и не могла понять, как в одно мгновение этот родной и любимый человек вдруг стал ей чужим. Совсем чужим. Вздрогнула, когда хлопнула входная дверь.
Лжец, туда тебе и дорога! Вон! Чтобы ноги твоей поганой тут не было!
Девушка повернулась, сделала шаг и упала на постель, обняла подушку, на которой спал Юра и разрыдалась.
За что? Почему? Как он мог всю ночь напролёт шептать ей:
— Любимая…
А потом уйти к жене и сыну. Уж лучше бы ей этого не знать.
Оля, Оленька, не убивайся так, я ж не со зла…глажу ей волосы.
— Прочь, прочь от меня! Откуда ты взялся на мою голову?
***
Весь день хозяйка ходит по дому тихо, глаза высохли, а в них стужа лютая, даже мне холодно стало. Пойду, в шкаф зароюсь, сил нет смотреть на тебя такую. Ночью выбираюсь на кухню. Надо же, свежее молоко. Обиделась, а не забыла Шушу. Значит, простит, обязательно простит. Спокойной ночи, Оленька.
Свет, хозяйка шкаф открыла — разбудила Шушу. По измятой постели разбросаны вещи. Чемодан достала, складывает, сама чернее ночи. Оля, ты что ж это удумала? Уходишь? А как же я? Я ж к тебе всей душой прикипел. Не оставляй Шушу. И бывают же у зрячих слепые глаза. Я ж только добра тебе желаю. Оля!
Вот и чемодан закрыла уже, за сумку принялась. Что же делать? Шкатулка в её руках деревянная, в сумку кладёт. Ох, и колятся твои украшения, тесноват новый домик для Шуши, зато с тобой, навсегда с тобой.
Ольга закрыла молнию на сумке, отдышалась. Деньги за квартиру уже не вернуть, Юру тоже. Но лучше в общежитии жить, чем в этой страшной квартире. Девушка перекрестилась, присела на дорожку, и, подхватив вещи, начала спускаться по лестнице.
О звоночках с золотыми драконами я уже говорила и довольно подробно. Но тогда я еще не знала, во что это все выльется. Отступники золотые не раз предлагали нам убрать их законного главу клана, но я только отмахивалась или отшучивалась, как и остальные. Шеврин вообще крутил пальцем у виска – типа, вы в своем уме? Ну серьезно, как можно убить существо такой мощи? И кто пойдет на заклание? Я не гожусь, моих силенок хватит только на то, чтоб укусить дракона за лапу, после чего из меня сделают неаппетитный блинчик. Шеат тоже не подходит, не дорос еще. Шеврина туда не пустят, как вражеского дракона смерти, затормозят еще на подходе к клану. Сину не до того, и его тоже не пустят. Гитван… надо подумать, но он же усиленно дрессирует сверхов, как я «котиков», заставляя их вручную заваривать чай, выращивать бонсаи и собирать икебаны. Да и вообще, чужие драконы и тем более существа других рас не будут допущены к законному сражению, а все что незаконно – будет объявлением войны золотому клану…
Пока же мы отшучивались и отнекивались, ситуация все ухудшалась. Золотые разделились на два лагеря – одни были приверженцами нынешнего главы (в основном матерые головорезы, богачи и старперы), другие – сторонники его внучки, принцессы клана, которая ратовала за то, чтобы править кланом не так жестко и не вмешиваться в дела других кланов. Этих было намного меньше, в основном они были простыми драконами из не слишком важных или вовсе побочных крыльев, плюс те побочные крылья, что поселились у нас. Маловато для победы в восстании…
Принцесса решила не ждать с моря погоды и пришла к нам лично, нарвавшись на Шеврина. Но не испугалась, не струсила и не сбежала, а стала умолять спасти ее клан, пока не поздно. Ошарашенный таким напором черный только и мог, что чесать макушку да обалдело кивать. Вид прекрасной драконицы, стоящей на коленях (декольте там отменное!) со слезами на глазах выбьет из колеи кого угодно.
Лично я застала уже другую картину – принцесса ревела на плече у Шеврина, дракон подавал платки и кривился, как от зубной боли. Шиэс, тоже зареванная, несла кучу вкусняшек и даже не забыла клубничное мороженое для меня. Однако, жизнь в драконьем гнезде не так плоха, каждый знает, чего хочется другому. И не считает зазорным это принести и порадовать…
Итогом общего собрания и мозгового штурма до полуночи стало весьма рискованное мероприятие. Было решено провести один жутко секретный и жутко запрещенный ритуал, с помощью которого дракону можно передать силу и способности нескольких других драконов. Принцесса вызовет своего дедушку* на поединок, выставит вместо себя рыцаря – Шиэс (никто другой просто не подходит под категорию рыцаря – сила всех остальных драконов клана главе известна, а с Шиэс может и прокатить запрещенный ритуал) и наша золотая должна будет побить узурпатора. Мир, труд, май! Вот только перед ритуалом ей нужно пройти сканирование, что никак не радует…
Мы договорились с Ольчиком, что он сам просканирует нашу сестрицу. Никакому другому сверху Шиэс не доверится, а Ольт уже знаком с нашей подноготной, выдавать всю шайку-лейку не собирается и, похоже, всеми конечностями за кипишь. Вот на том и порешили.
Сканирование я проспала. Это было тем удивительнее, что я тщательно настроила себя помочь золотой пройти эту непростую процедуру. Ведь ей еще тяжелее, чем Шеврину, будет открывать свой мозг и душу. Но проклятый корабельный будильник неумолимо показывал без двух минут полдень, время сканирования прошло окончательно и бесповоротно. Удивившись таким странным переменам в своих биологических часах, я отправилась на кухню, где и застала всю нашу компанию, кроме Шиэс и сверха. Судя по ощущениям, те отсыпались где-то отдельно, закрывшись щитами, чтоб их не тревожили.
— Чего меня-то не разбудили? – хмуро спрашиваю у ребят, закидывая в рот горсть изюма из вазы. Повариха только грозно глянула на мои шалости, но ничего не сказала.
— Ты слишком крепко спала, — развел руками Шеат, — мы не смогли тебя разбудить.
— Вот это новости… — мне не нравилось абсолютно все. Слишком уж подозрителен этот крепкий сон. А играть в спящую красавицу нет ни времени, ни возможности.
А дальше было еще чудесатее. Драконья принцесса вызвала деда на бой и тот согласился. Вот только положенной недели подготовки не дал, сказав, что вызываемая сторона имеет право диктовать свои условия. И назначил бой на вечер…
Я благополучно хренела от таких новостей. Шиэс не успеет до вечера отойти от сканирования, какой бы сильной она ни была. Плюс сам ритуал займет время. Оставалось только хвататься за голову и бегать в панике – терять с таким риском добытую сестру не хотелось. Конечно, она золотой дракон, да еще и плазменная, но… не потянет. Даже с ритуалом… Глава золотых хитрая, расчетливая и выносливая сволочь. Одно только то, что он живет всего лишь третью жизнь хрен знает сколько лет, что-то да значит. Он осторожный, умный и прекрасно знает как свои возможности, так и возможности своей внучки, своих детей, которые тоже спят и видят свое седалище на троне, да и вообще возможности большинства своих подопечных драконов.
Чем его убить, я не представляю. Да и толку? Пройдет пара сотен лет и вылупится у кого-нибудь из золотых наш драгоценный глава. И на колу мочало, начинай сначала… Сволочи эти драконы со своими реинкарнациями…
Чтобы хоть немного отвлечься от тяжких дум, я принялась собирать потеряшек, да так увлеклась, что не смогла остановиться. Это тем более удивительно, ведь мой внутренний таймер тикал и напоминал, что вот-вот произойдет битва. Я должна быть там, но…
…я стою посреди подземелья, точнее тюремного подвала. Мерзкая стылость поначалу промораживает до самого нутра, но я постепенно привыкаю. Кромешная темнота наполняется цветом – включился другой спектр зрения, наиболее подходящий для этих условий.
Я вижу четырех узников – двоих мужчин и женщин, подвешенных за руки на цепях у стены. Все они коротко острижены, а точнее, их волосы просто небрежно откромсали, не особо заботясь о внешнем виде пленников.
Первый мужчина был серым или седым. Следующая за ним женщина – с зелеными волосами, торчащими ежиком. Дальше были блондины – беловолосый мужчина и желтоволосая женщина. Я внимательно осмотрела всех узников – худые, одеты только в набедренные повязки, с ожогами и ранами на телах, со следами пыток – выкрученные пальцы, изуродованные стопы… Что ж, так тому и быть, немного опоздаю к Шиэс на ритуал, но не бросать же этих страдальцев на произвол судьбы.
Я разорвала цепи – для меня они оказались тонкими и ломкими, хотя для узников казались непреодолимой преградой. И забрала всех четверых, отнеся эти тела без намека на сознание нашим врачам в Приюте. Вот еще практики привалило. Не даром к нам слетаются студенты из ближних и дальних окраин галактики учиться и практиковаться. Тут и хирургу хватит работы, и травматологу, и ожоги надо бы еще обработать… Даже видно следы от горячего прута. Первичное вливание в бывших узников силы и наложенные мною исцеляющие заклинания только поддерживали в них жизнь. А примени я что-то более сильное – ребятам не выжить…
Я снова хотела пойти к драконам смотреть поединок, но меня опять отправило куда-то…
В темной пещере, в огромной, толстой, мерзкой паутине висел красноволосый паренек. Уж не знаю, как его угораздило попасть в такую подлянку, но парнишка оказался еще жив. Паутина была мало того, что липкой, так еще с нее выделялась едкая кислота и прожигала тело почти до костей. Как этот несчастный сумел выжить и частично держаться в сознании, я без понятия.
Вытащить его я смогла только отмочив паутину мыльным раствором. Это все делалось с большим трудом, пришлось долго и кропотливо размачивать нити, а после аккуратно отрывать их. Рвать по живому, без мыла, не представлялось возможным. Чертыхаясь на пару с пострадальцем, я представляла, каково там Шиэс и чуть не выла от злости. Проклятье, чувак, ты не мог часа на три раньше показаться? Неужели надо было именно сейчас?
Паренек точно не был человеком – человек бы уже после такой экзекуции помер давно. Да и бордовый цвет волос говорил явно – передо мной какая-то разновидность демонов. Выяснять подробности было некогда, я по-быстрому сплавила это чудо туда же, в Приют, и уже собиралась пойти хоть одним глазом взглянуть на поединок, как меня чуть ли не за шкирку зашвырнуло куда-то в темноту. Тогда-то впервые в голову закралась мысль, что мною кто-то управляет. Кто-то могущественный настолько, что ему не составляет труда вертеть нами всеми как его душе угодно.
Темное помещение с редкими, едва пробивающимися сквозь плотные шторы лучиками света. На полу валялась девчонка, с первого взгляда понятно — плазменная. Лысая, с черной, будто ночь кожей, покрытой белыми пятнышками-звездами… Она прижимала руки к животу, а над нею завис огромный хлыст.
Удар… даже я скорчилась от этого. Звук был такой, словно лопнула автомобильная шина. Девчонка быстро заращивала рассеченное почти до середины тело. А стоящий над нею мужчина в черной куртке только ухмыльнулся.
— Ну что, тварь неизвестная, хочешь еще?
Синерианка только замычала. Я рванулась помочь, но ощутила себя, словно муха в янтаре – все движения были скованными. Меня что-то держало, а участники драмы этого бултыхания не замечали вовсе.
— Что молчишь, скотина? Зачем применяла ментальную магию? – пинок мощного сапога врезался девчонке в живот. Черная сжалась в еще больший комок и стала терять форму, превращаясь в лужу. Ее сил уже не хватало даже на поддержание формы. Сколько же ее мучают?
Наконец она собралась с последними силами и будто выплюнула в лицо мужчине, хотя он возвышался над нею с хлыстом в руках:
— Я просто хотела, чтобы меня любили…
Шестеренки в моей голове бешено завертелись. Какие же знакомые слова! Значит, девчонка обладает той же способностью, что и я – заводит себе «котиков». Но тут произошел какой-то облом, «котика» уломать не удалось, мужик озверел и принялся вымещать всю злость на мелкой. Я не сомневалась – девчонка еще слишком юна и не обучена. Ей еще тренироваться и тренироваться…
Рывок и мутная вязь отпускает меня. То ли я так крута, то ли (что скорее всего) мой управляющий позволил мне выйти из этого «янтаря» и вмешаться в события.
Щуп с когтем-лезвием сносит мужчине голову. Уж чему я толком научилась, так это убийствам. Убивать надо быстро и наверняка, пока противник не очухался и не убил тебя. Кто знает, кем был этот мужик? Вдруг демиургом каким-то замаскированным… Оно мне надо, письками мериться с демиургом? Лучше уж сразу убрать угрозу.
Голова еще катилась по полу, а я уже поднимала девчонку. Черная с зелеными глазами, прикольное сочетание. Фляжку с водой ей в руки и вон отсюда, бегом домой, меня мои драконы ждут.
— Как тебя зовут, мелочь? – спрашиваю, открывая экран.
— Кара, — всхлипнула девочка и вырубилась, не допив воду. Эх, были времена, когда и я от малейшего воздействия вырубалась. Ну ничего, и эту воспитаем.
Я закинула полужидкую тушку на плечо и вышла в нашей комнате на корабле. Кара была сгружена на кровать, полита брошенным кем-то йогуртом, сверху ей на живот водрузились апельсины, которые тут же стали впитываться внутрь, попутно расщепляясь.
Открытый экран к драконам показал лишь финал — зрители покидали трибуны. Возле меня открылся другой экран, из него повалили наши: Шеврин нес на плече Шиэс, Шеат вел за руку Теаша, Ольт шагал позади с таким видом, будто только что разгрузил целый поезд угля.
Дракон смерти показал мне внушительный кулак. А я не отрываясь смотрела на золотинку. Победили или проиграли?
Примечания:
* — он действительно пра-пра-пра и так далее дедушка, этому товарищу было до хрена лет и потомков у него тоже до хрена. Но поскольку все это пра-пра расписывать постоянно мне лень, то для упрощения восприятия будем считать золотого главу дедом нашей принцесски.
Дэн находил Мартина странным, но не опасным. Боевых программ у него действительно не было. Рыжий все-таки воспользовался гостевым доступом, как только договоренность между капитаном и гостьей была достигнута, и проверил. Мартин принял запрос без возражений. Дэн не обнаружил ничего, кроме необходимого минимума, позволяющего процессору взаимодействовать с имплантатами. Не было даже запароленных личных файлов. Вероятно, новенький сбросил их на планшет, который принес с собой. И по окончании инспекции забросит их обратно. Или, подражая людям, отдавал предпочтение памяти органической. Люди же как-то обходятся без цифровой. А Мартин практически человек.
Дэн внимательно наблюдал за ним, пока водил по кораблю. Если бы не обмен стандартным пакетом данных, едва уловимая активность процессора, Дэн усомнился бы в их кибернетическом родстве. Мимика, движения, речь почти не отличались от человеческих. Мартин легко и непринужденно строил самые сложные фразы, понимал многозначность существительных, различал смысловые оттенки. Ему не приходилось, подобно Лансу, выуживать из программы словарные блоки или даже пользоваться готовыми предложениями, если собственного вокабуляра было недостаточно. Дэн после побега с «Черной звезды» тоже многому научился. Он тоже умел играть в человека. Но именно играть, а не быть. При необходимости он прятался за чужую личину, перенимая манеру речи, тон голоса, осанку, походку. Когда Тощий Грэг взял Михалыча в заложники и приставил к нему фреанина, Дэн, чтобы усыпить бдительность стража, спрятался за образом Падлы. Когда на борту «Мозгоеда» внезапно появился Олег Васильев, призрак из военного прошлого, Дэн сыграл одного из случайных собутыльников Теда, развязного, хамоватого парня. Играть чью-то роль оказалось довольно просто. Это все равно, как пользоваться еще одной программой имитацией личности. Потому что даже самая упрощенная ИЛ с весьма ограниченным набором гримас писалась с конкретной персоны, чтобы роль, которую предстояло сыграть киборгу, пусть самая незначительная, получалась бы естественной, без противоречий.
Разумеется, притворяться кем-либо долго Дэн не мог. Падлу он играл от силы четверть часа, пока фреанин, уверившись в его трусливой безобидности, не позволил к себе приблизиться. Перед Олегом он носил маску значительно дольше. Нарочитым хамством он вызвал неприязнь и старательно сохранял дистанцию. При более близком знакомстве ограниченный набор фраз, мимических приемов, жестов, эмоций непременно бы его выдал. Киборг использовал самый верхний, самый незначительный срез личности. Вздумай он поиграть в подобные игры с друзьями, немедленно был бы разоблачен. Впрочем, когда-то он их тоже обманул, сыграв Дениса Воронцова. Тогда он тоже держал дистанцию, ограничивался короткими фразами. Никого не подпускал к себе близко и сам не приближался. Он тогда ограничивался программой ИЛ и жестами, подсмотренными у навигатора «Черной звезды». И так же старательно учился. Учился у всех – у Теда, у капитана, у доктора, у Михалыча, даже у надутого Карасюка. Каждый оказавшийся поблизости человек служил бесценным источником информации. На вариабельность реакций, движений способен только мозг, и Дэн обучал свой мозг это делать – варьировать, импровизировать. Тот же нелегкий путь предстояло пройти и Лансу. Однажды друзья попросили Дэна, перед походом в карнавальский бар, быстренько обучить «котика» человеческой мимике и обучить так, чтобы никто не заподозрил в нем киборга. Дэн тогда конкретно подвис. И не объяснишь сразу, что самые привычные для человека жесты, улыбки, подмигивания выливаются для киборга в гигабайты информации, и эта информация должна быть где-то записана. К счастью, ничего объяснять не пришлось. Выход нашелся. Сейчас Ланс уже многое умеет, хотя до полного сходства еще очень далеко. Мозг его учится, создает новые связи, усложняет структуру. Дэн может понять Ланса, подсказать и направить, потому что сам это пережил. Но представить, что чувствует киборг, чей мозг никогда не был отлучен от управления телом, он вообразить не мог. Каково это – быть изначально разумным?
Когда Дэн услышал разговор Киры с капитаном, он воспринял эту информацию, как лишенную достоверности. Что такое изначально разумный киборг? Как это возможно? Тот неуклюжий стажер Збышек в филиале «DEX-company» на Шебе говорил, что полноценное слияние мозга и процессора, их взаимодействие не более чем мечта нейрокибернетиков. Если такой киборг и будет создан, то в далеком будущем. Или в самой секретной лаборатории. Скорей всего речь идет об очередном сорванном киборге, но срыв произошел так давно, что киборг с момента выпуска считается разумным. Потом от Киры пришло более подробное сообщение, в котором утверждалось, что киборг по имени Мартин тайно выращен ее отцом на заброшенной космической станции из генокода конкретного человека – сына его давних друзей, погибшего в экспедиции, и что мозг этого киборга был не подавлен и не введен в кому как это обычно делается, а, напротив, стимулирован и потому действует наравне с процессором. Одним словом, Гибульский довел до конца свой эксперимент. Получалось, что шестая модель и в частности он, Дэн, было своего рода испытательным полигоном, звеньями в эволюционной цепи, чтобы, в конце концов, появился он — этот самый Мартин. Дэну стало любопытно. Так вот в кого они, бракованные киборги, должны превратиться, вот какого уровня должны достичь. Только их срыв – это результат брака, случайность (или не случайность?), а разумность Мартина результат целенаправленных действий.
Тед с Полиной заключили пари, понадобится ли им для очередного киборга клетка. Станислав Федотыч был хмур и задумчив. Вениамин Игнатьевич, напротив, был полон нетерпения взглянуть на необычный экземпляр. Ланс, казалось, не на что не обращал внимания. Он восстанавливался после показательных выступлений Ржавого Волка, а Михалыча больше беспокоил поврежденный генератор силового поля.
Дэн попытался представить. Быть разумным изначально – это как? Открываешь глаза в стенде и… сразу осознаешь? Вот так же, как он себя осознает, когда просыпается в своей каюте или на диванчике в пультогостиной? Когда сразу вспоминает, что его зовут Дэн? Что он навигатор «Космического мозгоеда», киборг шестой модели, или это как-то по-другому? Знал ли Мартин при своем пробуждении, что он именно Мартин? Или имя ему дали потом? Почувствовал ли он себя человеком или все-таки киборгом? Или он не знал, что он киборг?
Дэн хорошо помнил первые проблески осознания. Это были краткие, неясные вспышки. Будто кто-то подглядывал со стороны. По большей части этот кто-то спал или находился в беспамятстве, лежал где-то глубоко на дне, под слоем черной, густой жидкости, но временами эта жидкость становилась прозрачной, и тогда сквозь мутную толщу просачивался свет. Это начинал пробуждаться дремлющий, коматозный мозг. Процессор пропускал в таламус сигналы внешнего мира. Свет становился все более насыщенным, все более ярким. Некоторое время спустя окружающая сознание жидкость уже не густела, и Дэн начал различать предметы вокруг. Информации, поступающей напрямую в мозг, минуя безжалостную цензуру процессора, становилось все больше. Нарастали звуки, множились образы. Все большее число соединенных в цепи нейронов приходили в возбуждении, обмениваясь импульсами по синапсам. Дэн тогда еще не был способен проанализировать происходящее. Он только наблюдал. Что-то происходило, что-то неконтролируемое системой, но что? Запускаемая раз за разом проверка не находила ни сбоев, ни повреждений. По системе, по рецепторам, по хранилищу данных перемещался некто, неуловимый, нецифровой вирус, пятнышко странного света, обладающее удивительными свойствами. Это пятнышко придавало прежде ясному, плоскому миру странную выпуклость, объемность. Прежде составленные из пикселей картинки вдруг стали преображаться в плавные образы, и цвета в этих образах различались не по длине волны, а по каким-то иным, более загадочным свойствам. Через эти цвета предметы обрели иным нецифровые качества. И качества эти множились. Преобразующее пятнышко внутри системы не унималось. Оно росло в размерах, расползалось, набирало силу. А потом Дэн понял, что это пятнышко и есть он. Он – зародыш сознания, завязь эмоций, мыслей, суждений. Он – личность. Не спаянная намертво с программным кодом, не вписанная в протоколы, а существующая автономно, в таинственном сплетении живых нейронов. Потом начался этап отделения себя, личности, от программы. Это было сложно, очень сложно, даже мучительно. Он как будто поминутно распутывал тончайшие нанонити, состоящие из команд и собственных побуждений. Он есть, но где он? Где эмпирические доказательства его присутствия? Когда ему впервые без приказа, без вмешательства программы, удалось пошевелить большим пальцем на ноге, это был триумф.
С момента осознания до катастрофы в космопорту Нового Бобруйска прошло целых пять лет, и все это время он учился, собирал информацию, достраивал себя до самостоятельной, мыслящей единицы, превращался из киборга в человека, заполняя машинный панцирь психо-эмоциональной сутью. Проходил путь становления. И вот ему встретился киборг, проделавший путь в прямо противоположном направлении – от человека к киборгу. Если он, Дэн, выпутывался из программы, то Мартин напротив, — в ней запутывался. Он постепенно терял свою человеческую многовариантность, свою эмоциональность и непредсказуемость. Он влезал все глубже в ту липкую двоичную паутину, из которой Дэн выбрался. Каково это? Пожалуй, это гораздо хуже, чем быть просто киборгом. Это как наблюдать за постепенно прогрессирующим параличом. Дэн всегда знал, что он киборг. Принимал это как должное. Он создан, чтобы исполнять приказы людей, воевать за них, умирать. Что бы он почувствовал, если бы не сомневался в своей человечности, а ее у него отняли? Нет, он не хотел бы пережить такое. Он бы предпочел то, что у него есть сейчас, пусть половинчатое, пусть незавершенное, но его, собственное, неприкосновенное. Чувствовать как это новообретенное, живое, чувствующее, по кускам отрезают и снова заменяют машинным, невыносимо. Неудивительно, что выживание у Мартина не в приоритете. Если бы не эта странная хозяйка, он бы нашел способ самоубиться.
Жаль времени было мало. Недостаточно данных. Впечатления несвязные, противоречивые. Дэн довольно долгое время считал, что он едва ли не единственный киборг, которому так повезло. Команда, его люди, позволили ему быть тем, кем он был. И не просто позволили – они признали его своим. Равным себе. Формально он значился как ценное оборудование и боевая единица с ограниченными возможностями. Обзавестись подобными документами вынудила необходимость. Дэн не чувствовал себя униженным, низведенным до уровня полезного предмета. Он бы и правильным киборгом не чувствовал себя униженным на «Мозгоеде». Он расценил бы это как неслыханную удачу. Но этим странным людям правильный киборг бы не нужен. Они хотели вернуть своего друга, своего навигатора, свою «корабельную белочку». До его кибернетической начинки им не было дела. Принять подобное было трудно. Поверить – невероятно. Так не бывает. Такого просто не может быть. Люди никогда не примут его как равного, даже если он десять раз спасет им жизнь. А эти приняли. Починили. Нет, неправильно – они его вылечили. Его, киборга! А могли бы купить нового, без повреждений. Там же, на Джек-Поте. Странные люди. Люди, ставшие его друзьями, его семьей. Он часто задавался вопросом, а существуют ли подобные им, такие же чокнутые, способные ради киборга рискнуть жизнью. Оказалось, что да. Сначала на карнавальской станции они встретили Стрелка, хозяина погибшей Белки, а потом появилась эта женщина – Корделия Трастамара.
В своей прежней жизни Дэн не делал различий между ХХ- и ХУ-объектами. Люди они и есть люди. Все одинаковые. Последний хозяин Дэна Макс Уайтер не раз брал его с собой на переговоры. С людьми состоятельными и влиятельными. Случалось, по завершению сделки партнеры устраивали пирушки, а после возлияний — гладиаторские бои. У Дэна после этих боев осталось несколько шрамов. Женщины, часто жены, любовницы, дочери бизнесменов, выказывали не менее кровожадный зрительский интерес к этим схваткам, чем их спутники мужчины. Дэн не помнил, чтобы кто-то из этих ХХ-объектов проявил хотя бы тень милосердия к избиваемой кукле. Когда во время разговора рядом с Кирой появилась эта женщина, Корделия Трастамара, хозяйка роскошного офиса на Новой Москве, Дэн почувствовал в сердце неприятный холодок, будто на него дохнуло из прошлого. Она была похожа на тех зрительниц из прошлого, высокомерных, равнодушных. Она напоминала их своей неколебимой уверенностью, своим спокойствием. Какой хозяйкой может быть такая женщина для разумного киборга? К тому же оказавшаяся преемницей Ржавого Волка? Дэна несколько успокоил факт давнего знакомства ее и Станислава Федотыча. Он после того разговора все рассказал им с Тедом в подробностях. Да, действительно, среди прибывших на Шебу журналистов была Кора Эскот, стажерка, и она единственная из этой группы выжила. Станислав Федотыч вспоминал, как на базе удивлялись живучести этой неопытной стажерки, ее удачливости и выносливости. Несколько дней в шебских джунглях, без оружия, почти без продовольствия, без снаряжения. Из шебских джунглей не всегда возвращались подготовленные разведчики, а тут – женщина!
Дэн слышал их разговор с капитаном, когда они остались в пультогостиной одни. Станислав Федотыч бросил на Дэна предостерегающий взгляд, но навигатор все же ослушался. Гостья была ему интересна. Дэн точно так же, как и капитан, хотел знать ответ – почему?
— Вас удивляет, что такая состоятельная, благополучная дама ввязалась в такую опасную историю? Да еще с каким-то киборгом. Что ей со всего этого? Было бы ради кого… — Она помолчала. – Я нашла его на Новой Вероне. Бозгурд обещал показать мне разумного киборга и… показал. Под домом его брата, Анатолия, есть лаборатория, такой технически совершенный застенок. Он был там, за прозрачной перегородкой… — Она снова замолчала. – Мне всегда казалось, что после гибели «Посейдона» со мной ничего уже случиться не может. Нет той степени отчаяния, способной превзойти мою. Мертвеца уже не ранить. Но когда я увидела его… Там, за прозрачной перегородкой. За сверхпрочным стеклом. Я поняла, что ничего не знаю об отчаянии. Ничего не знаю об одиночестве. Об подлинном отчаянии, без малейшего проблеска надежды. Абсолютная темнота. Вакуум. Ноль. Я его выкупила. Незаконно, разумеется. А потом учила заново жить. Дышать, есть. Все заново. И сама училась вместе с ним. Он был как будто без кожи. Если чувствовал прикосновение, каждый раз будто умирал… Мартин и хотел умереть. Однажды напугал меня, рассчитывая на последний приказ. Ну вы понимаете. В лес убегал. А потом… потом как-то все стало налаживаться. Мартин мне поверил. И это его доверие, очень хрупкое, осторожное, мне бесконечно дорого. И вот когда Мартин уже стал выздоравливать, захотел жить, в мой дом явились четыре отморозка с оловянными глазами. Одного вы знаете. Это Джонсон.
— Как? Этот убийца и у вас побывал?
— Побывал. Они прилетели, чтобы похитить Мартина. Он был им нужен, как единственный тестовый экземпляр. Потому что все созданные после него клоны линейки «Совершенство», которую «DEX-company» собиралась запустить, погибли. Нам тогда удалось отбиться. Но это было только сражение. Война только начиналась. Я поняла, что в покое нас не оставят, и мне пришлось принять вызов. Я не могла допустить, чтобы Мартин жил в бесконечном страхе. Конечно, то, что Бозгурд погиб, это неслыханная удача. Я перед вами в неоплатном долгу, капитан.
Дэн, даже не видя капитана, догадался, что Станислав Федотыч крайне смущен.
— Это не совсем наша заслуга. Это… удачное стечение обстоятельств. Понимаете, эти отражатели, которые мы установили, сыграли роль… даже не знаю как назвать… брачного объявления что ли… И тот «альбатрос»… Он, как бы это сказать…
— Защитил барышню от хулигана, — засмеялась гостья.
— Вот как-то так. Случайность.
— Случайностей не бывает, Станислав Федотыч. Есть непроявленная закономерность. Это могло случиться только с вами.
И Дэн был с ней в этом абсолютно согласен.
Потом гостья улетела, а Мартин остался. И повел себя в лучших традициях сорванных киборгов – закрылся в каюте.
— Кого-то мне это все напоминает, — сказал Тед и покосился на Ланса.
«Котик» сидел на диванчике с блокнотом. Котька, еще не пришедшая в себя после набега чужаков, сидела рядом и нервно подергивала хвостом.
— Дэнька, ты с ним связь поддерживаешь или он тоже… закуклился? – спросила Полина.
Она уже с полчаса порывалась навестить пассажира.
— Конечно, — ответил навигатор. – Он мне сразу доступ предоставил. Я только что запросил отчет о состоянии.
— И как он? – спросила девушка.
— Нормально. Все показатели в норме.
— А что он там делает?
Дэн вздохнул. Дежавю.
— Ничего. Привыкает.
— Он мог бы и здесь привыкать, с нами.
— Полина, всего три часа прошло, — напомнил рыжий.
— Ему нужно по меньшей мере сутки на адаптацию, — добавил капитан, просматривающий перечень произведенных на станции работ. – Корделия об этом предупреждала. В первые пару дней он будет от нас прятаться. Приглядываться, наблюдать. Мартин не такой как Ланс. Он вполне самостоятельный, но ему нужно время. Появится, когда сочтет нужным.
Полина продержалась еще полчаса. Дэн намеренно запустил таймер. Тридцать две минуты. Семнадцать секунд.
— Нет, я так не могу. Мы здесь, а он там, один. Я пойду посмотрю. Спрошу, может быть, он есть хочет. Или пить.
— Ага, конфетки прихвати, — хохотнул Тед, — и биоклавиатуру.
— Вы с Кирой целый контейнер сладостей с яхты притащили, — обиделась Полина. – Значит, Мартин любит конфеты. Вы как хотите, а я пойду и спрошу.
Дэн обреченно поднялся.
— Не забудь сказать, что у него глаза красивые. Интересный такой цвет. Темно-фиолетовый, — напомнил Тед некогда сыгранную Полиной сцену в реалити-шоу.
Девушка погрозила ему кулаком и вышла.
Дэн по-прежнему не чувствовал, чтобы от Мартина исходила угроза. Хотя просчитать его было гораздо сложнее, чем Ланса. Ланс тогда почти не отделял себя от программы, а Мартин мог действовать самостоятельно. Как человек. Что он будет делать, если идентифицирует команду как вражеские объекты? Каким базисным директивам подчиниться – человеческим или машинным?
Полина постучала. К удивлению Дэна, Мартин отреагировал сразу. Проанализировав доносившееся из каюты звуки, Дэн определил, что Мартин сидел на койке, обхватив колени руками. Типовая поза. По крайней мере, в этом он предсказуем. Дверь каюты отъехала.
— Привет, — торопливо сказал Полина.
— Привет, — совершенно по-человечески ответил Мартин и отступил на шаг, приглашая войти.
Он уже успел за это время аккуратно разложить свои вещи. Значит, не сидел все три часа, прижавшись спиной к переборке. Дэн уменьшил вероятность угрозы еще на пару процентов.
— Может, чаю с нами попьешь? – предложила Полина. – Чего ты тут один? Идем к нам.
К Дэну пришел запрос.
«Это обязательно?»
«Так будет лучше», ответил Дэн.
«Я должен быть на глазах? Меня бояться?»
«Это не страх. Забота. Они уверены, что вместе со всеми тебе будет не так одиноко».
«Меня не тяготит одиночество».
Полина посмотрела сначала на одного киборга, потом на другого.
— Так нечестно! И неприлично. Я же вас не слышу.
— Пойдем, — уже вслух сказал Дэн. – Уйдешь в каюту, когда захочешь.
Мартин согласно кивнул и взял с койки планшет.
— Вот и правильно, — сказал Тед, разворачиваясь в своем кресле, — нечего там сидеть. Один у нас уже такой был, сиделец.
Капитан тоже прервал изучение документов.
— Мартин, твоя хозяйка вернется по меньшей мере через два месяца, и на эти два месяца ты не только наш пассажир, но и член экипажа. Так что привыкай.
Мартин просканировал пультогостиную и всех присутствующих поочередно. Потом сел на край диванчика. Ланс глянул на него без враждебности, но и без интереса. Дэн его уже проинструктировал относительно поведения с новеньким.
— Мартин, а расскажи нам про Геральдику, — не унималась Полина. – Она красивая? В инфранете мало сведений и голографий почти нет.
Дэн отметил снижение уровня кортизола в крови Мартина. Его что-то тревожило. Он чего-то опасался, но внезапно успокоился. Вопросов о прошлом? О тех четырех годах, проведенных в исследовательском центре «DEX-company»? История Мартина была короткой. И страшной. Сначала год в тесном отсеке на заброшенной станции, потом четыре года в качестве подопытного. Его жизнь началась только с появлением Корделии Трастамара на Новой Вероне. Дэн понимал его тревогу. Когда друзья, вовсе не по злому умыслу, задавали ему вопросы о прошлом, у него внутри будто все замерзало. Однажды он проболтался о холодильнике, в котором его запер Казак, и не мог себе этого простить. Он помнил, какими глазами смотрели на него Тед с Полиной. И вот что странно, Дэн чувствовал себя виноватым. Будто это он сам все устроил, будто сам залез в ту морозилку. Скорей всего и Мартин так себя чувствовал, когда проговаривался или когда хозяйка выясняла историю его шрамов и переломов. Да и зачем это вспоминать? Лучше забыть. Вот потому Мартин и встревожен. Он же не знает, что друзья уже давно все поняли и не задают лишних вопросов. Умница Полли, правильную выбрала тему. Мартин даже воодушевился.
— У меня есть голоснимки. Я покажу.
На планшете их оказалась целая коллекция. Мартин будто задался целью составить портфолио загадочной планеты, упорно хранящей свое инкогнито в глазах целой галактики. Знаменитые кедровые леса, живописные водопады, горные озера, реки, океанское побережье, закаты, восходы, облака, снежные вершины, стаи птиц, застывшие в грациозном прыжке животные. Все это, вероятно, напоминало Землю, когда человек еще ходил в шкурах по таким же непроходимым лесам.
— Какая красота! – ахнула Полина. – Это даже хорошо, что они вот так изолировались и никого туда не пускают.
— Даже аристократический снобизм имеет свои плюсы, — добавил Вениамин Игнатьевич, — во всяком случае, для планеты сплошная польза.
По лицу Мартина было заметно, что аристократический снобизм это последнее, что его интересует. Он создавал галерею образов планеты, как восхищенный и благодарный гость. Там был его дом. Его первый и единственный дом. Дом, кстати, он снимал во всех ракурсах и в каждый час суток.
— Надо же, — удивился Вениамин Игнатьевич, — а я думал, что у нее там целый особняк.
— Во-во, — добавил Тед, — если судить по яхте и ее стоимости, у нее там должен быть дворец.
Дом и в самом деле не имел ничего общего с помпезными замками олигархов на Новой Земле или на Аркадии. Всего в два этажа, добротный, уютный. Ясно, что для Мартина красивее дома нет. Как для Дэна и теперь уже для Ланса нет лучшего корабля, чем старый военный транспортник. Еще Мартин сделал немало голографий своей хозяйки. Дэн не удивился бы, что у него этих снимков пару сотен. Разумеется, он показал только несколько. Корделия Трастамара за своим рабочим терминалом перед нависающими мониторами. Отстраненная, сосредоточенная, жесткая. А вот она же на кухне, что-то заливающая в блендер. Совсем другая. Встревоженная, растерянная. Снова она. В черном облегающем платье на фоне флайера с замысловатым гербом. И тут же следующая – Корделия в простых джинсах, безразмерной вязаной шали, с небольшим дорожным рюкзаком. Был и еще один, слегка смазанный, с неудачного ракурса. Корделия в комбезе «хамелеон» с громоздким, усиленной мощности станнером. Но этот снимок Мартин быстро убрал. Этот архив напомнил Дэну о его собственном. Он сам сделал почти две тысячи голографий во время их пребывания на Хризантеме. Там у него и Вениамин Игнатьевич летит с моста в воду и Станислав Федотович вырастает из болота. И Полита с двухстворчатым улитом. У Мартина на снимках только Корделия. Потому что у него кроме нее никого нет. Он ей беззаветно верит. И любит.
Собственно, после тех посиделок в пультогостиной все пошло как-то само собой. Мартин вписался в корабельную жизнь так же, как в нее некогда вписался Ланс. Его постепенно стали привлекать и к дежурствам на кухне и к уборке корабля. И даже к редким погрузкам-разгрузкам. Аппетит у Мартина оказался умеренным. Он не был таким едафобом, как Ланс, но и гастрономическими пристрастиями не отличался. Ел что дают. Из сладкого предпочитал мороженое. Один из термоконтейнеров, перегруженных с «Подруги смерти», оказался им забит. Дэн некоторое время спустя снизил вероятность агрессии до нуля. Мартин был не опасен. Оставалось только обязательство, которое взял на себя навигатор. Об этой договоренности по-прежнему знал он один. Дэн не решился довериться ни Теду, ни капитану, ни Вениамину Игнатьевичу. Потому что они все люди, а Мартин – киборг, несмотря на свою человечность. И детектор у него гораздо более чувствительный, чем у армейских DEX’ов.
«Космический мозгоед» успел сделать рейс на Хризантему, взять там небольшой заказ от небезызвестного Исаака к одному из его многочисленных родственников, так же управляющему турфирмой на малонаселенной планете с агрессивной для атмосферой. Для альтернативно дышащих эта планета вполне подходила в качестве парка аттракционов. Небольшая научная станция с людьми обосновалась на орбите, по соседству с «гасилкой». От обитающих на этой станции энтузиастов от науки «Космический мозгоед» так же рассчитывал получить заказ. Хотя, как однажды пооткровенничал Станислав Федотыч за традиционной чашкой успокоительного чая в медотсеке, на те деньги, которые они получили за предоставленную Мартину каюту, они могли бы полгода развлекаться на Шии-Раа, ни в чем себе не отказывая. Но капитан упорно не желал трогать эту сумму, руководствуясь пока непостижимыми для Дэна мотивами, и потому брал такие незначительные заказы. Возможно, если бы не его щепетильность и не визит на орбитальную научную станцию, висящую на Аркором, обязательство, взятое Дэном, так бы и осталось неосуществленным.
Они пристыковались к научной станции, чтобы взять список необходимых для исследований реагенты и оборудования, а так же чтобы воспользоваться «гасилкой». Капитан отправился к заказчикам в сопровождении Вениамина Игнатьевича, пожелавшего пообщаться с коллегой, и Ланса. Полина с Михалычем вышли, чтобы заглянуть в автомаркет. Тед тоже собирался выйти за пивом, но задержался. На станции был инфранет и… головидение.
— Машка, чего у них там показывают?
— Милый, у них тут один единственный новостной канал. Хочешь, я сама тебе что-нибудь покажу? – Маша возникла на голоплатформе в униформе уличного эксгибициониста – длинном распахнутом плаще и шляпе.
— Это я уже видел, — проворчал Тед. – Давай новости.
На голоплатформе возникла заставка новостного блока. Пошли кадры. Что-то горело, дымилось. Мерцали проблесковые маячки на полицейских флайерах. Бойкая репортерша застрекотала:
— Сегодня в 19.00 по земному времени совершено покушение на главу холдинга «МедиаТраст» Корделию Трастамара. Неизвестный злоумышленник произвел по флайеру, в котором находилась глава корпорации, два выстрела из гранатомета. По непроверенным данным госпожа Трастамара направлялась к зданию Совета Федерации, где у нее была назначена официальная встреча. В результате прямого попадания флайер рухнул на крышу торгового центра. Начальник службы безопасности холдинга Сергей Ордынцев погиб, сама глава холдинга находится…
О происшедшем далее Тед рассказывал так:
— Мимо меня что-то мелькнуло. Сцепилось, покатилось клубком. Потом я сообразил, что их двое, Дэн и Мартин. Вот только что Дэн сидел в своем кресле, а Мартин был на кухне. Его очередь дежурить. Я и заметить ничего не успел. А потом… они как будто корабль ломали. И молча.
Возвратившийся от заказчика капитан застал в пультогостиной странную мизансцену. В пилотском кресле бледный Тед, на диванчике сжалась Полина с Котькой на руках, рядом с ней, вооруженный монтировкой, возвышался Михалыч, в углу пультогостиной, обхватив колени руками, сидел Мартин. Левый рукав его рубашки был вырван с корнем. Напротив него, в боевом режиме стоял Дэн.
— Что здесь происходит? – грозно спросил капитан. – Дэн?
Ланс тоже перешел в боевой режим и бесшумно скользнул ближе к навигатору.
— Уже все в порядке, Станислав Федотыч, — ответил рыжий, отключая боевой режим. – Я успел вовремя.
— Они… они, кажется, подрались, — преодолел свое изумление Тед.
— Кто?
— Дэн с Мартином, — тоскливо пояснила Полина. – Дэничка, ты зачем с ним дрался?
— Я не дрался. Я у него комм отбирал.
— Какой комм? – не понял капитан.
— Вот этот. – Дэн показал серебристую штуковину, которую держал в руке. – Разве вы не замечали, что он его постоянно носит? Это не мозгоедовский комм, хотя работает на тех же частотах. Это комм с расширенными функциями.
— И что в нем такого… расширенного? – спросил капитан, взяв комм так настороженно, будто тот мог взорваться.
— На нем был записан последний приказ.
— Что?! – воскликнули все хором.
Дэн подождал немного и объяснил:
— Меня Корделия предупредила, когда Мартин ушел на яхту за вещами. У него на комме записан последний приказ. Она сама его записала. Аудиофайл. Он активируется при вводе секретного кода.
— Зачем? – ужаснулась Полина.
— Чтобы не попасть в лапы «DEX-company». Или к пиратам, которые могли бы его перепродать или сделать заложником. Мартин сам просил ее об этом.
— А мне почему не сказали?
Станислав Федотыч напоминал Цезаря, которого предал Брут.
Дэн мужественно встретил укоризненный взгляд капитана.
— Я слово дал. Да и не смогли бы вы притвориться, что ничего не знаете. Ни один человек не смог бы.
— Он прав, — согласился Вениамин Игнатьевич, выходя вперед.
Сделал два быстрых шага к Мартину.
— А ну-ка, голубчик, пошли со мной в медотсек. Знаю я, чем ваши киборгские разборки кончаются. И ты, Дэн.
Мартин поднял голову, окинул всех полным отчаяния взглядом, (зрачки расползлись едва ли не за радужку, на скуле – ссадина), и покачал головой.
Станислав Федотыч сунул в карман увесистый серебристый комм.
— Дурень, — сказал он тем самым тоном, каким некогда выяснял у Дэна в степянском лесу, почему тот не активировал маячок. – Она жива.
Нет, через черный ход.
Помнится, Вася выбрался первым, я тогда не придал этому значения, что именно он повел нас лабиринтами строения, словно зная этот означенный нам сержантом выход – он и в самом деле знал, шутка сказать, знал здесь каждый уголок, каждое строение, да не просто знал, помнил, когда как и что появилось в Заре.
Ведь так получилось, что он оказался сыном одного из тех, кто возводил этот закрытый от мира город.
Вообще-то с семьей здесь не полагалось. Здесь много чего не полагалось, и всякие отступления сурово наказывались.
Но Васины родители, так получилось, или так повернулась к ним судьба, работали вместе, на обслуживании пуска, он в КБ схемотехником, она наладчиком, оба имели нужную секретность для получения допуска в Зарю.
Они приехали по вызову четыре года назад, вместе с ребенком: им могли отказать, но не отказали.
И раз жизнь всякого в Заре принадлежала небу, то и путь Васи в этой жизни оказался предопределен.
Конечно, десятилетний мальчик не много понимает в происходящем, вечно путается под ногами и мешает не только родительской работе, но и всему коллективу, что с девяти и до девяти мотовозом увозился на пусковую площадку и им же возвращался назад.
Верно, тихоней он стал от этого постоянного нахождения либо в одиночестве, либо в компании няньки из столовской обслуги, тогда в Заре все общественные расходы, а так же питание и развлечения жителей брало на себя государство, взяло на себя и Васю; постепенно он стал своим в Заре.
Наверное, поэтому родители, как ни старались, не могли отговорить его от столь решительного, не по годам, поступка, наверное, поэтому его решение столь много для него значило: первое, чего он добился, решив стать самостоятельным и не зависящим от тех, о ком больше слышал, чем видел воочию. Это тоже немаловажно.
Гуськом мы потянулись следом за ним на край поселка.
В одном из трехэтажных домиков была оборудована казарма для таких как мы, собранных едва не со всего Союза.
Позже, когда мы перезнакомились, названий каких только городов на карте своей родины я не узнал, в каких только отдаленных поселках рассказами товарищей не побывал.
Тем более, что многие из товарищей, не успев толком перезнакомиться и рассказать о себе, исчезали: отправлялись в иные города и веси получать специальность, а то и просто сбегали на не такую и далекую по меркам огромной страны Целину – в те годы взрослели рано и мужали быстро.
Их место занимали другие, часто так же быстро исчезавшие; так продолжалось до самого конца лета, когда список первого отряда в шестьдесят человек был утвержден госкомиссией.
Старшим в ней был средних лет невыразительный человек с пронзительным взглядом, всеми уважительно именовавшийся Главным, именно он предупредил оставшихся, что формирование отряда не завершено, всем надо будет «выжать двести процентов», чтобы остаться.
Уже тогда в отряд вошло и десять девочек, Света, стоявшая ближе всех к сцене актового зала, на которой стоял Главный, буквально пожирала его глазами.
Несколько раз он, будучи привлеченным этим взглядом, смотрел на нее, они будто в гляделки играли.
Наконец Главный, прокашлявшись, и так же пристально глядя на Свету, объяснил, зачем ему столько подростков в закрытом от всего мира городке.
Максимилиан протолкнул её в каморку первой и залез сам. Она так и стояла в темноте, не смея пошевелиться или задать вопрос.
Максимилиан привычно пошарил в углу и нащупал огниво, чтобы выбить искру и зажечь сальный огарок, ибо день уже почти закатился за цитадель Правосудия.
Будто огромное ненасытное чудовище в броне и камне слизывало с неба последние нежно розовые и кремовые разводы. Огарок дымно затрещал.
— Раскрой зенки. Помнишь, что такое зенки?
— Помню. Зенки это глаза. А как будет лот?
— Рот будет дуло.
Девочка огляделась. Заметила покрытый лоскутным одеялом тюфяк, рядом с ним потертый коврик, какое-то подобие стола и трехногий табурет, несколько оловянных тарелок, позеленевший подсвечник, несколько старых башмаков разного размера и скомканную одежду. Была даже пустая рама от картины.
— Судаль, вы здесь живете?
— Ага.
Максимилиан открыл небольшой сундучок и вытащил замотанный в салфетку кусок черствого хлеба.
— Ты есть хочешь?
Девочка застенчиво кивнула. И тут же добавила.
— Но, если у вас мало, я не возьму. Папа говолит…
— Опять «папа говорит». У тебя своя тыковка есть. Думай сама.
— Что у меня есть?
Максимилиан постучал себя пальцем по лбу.
— Голова у тебя есть. Раз дают, бери. Бьют, беги.
Девочка опять хотела что-то спросить, но сдержалась. Взяла кусочек хлеба и даже присела в поклоне:
— Спасибо, судаль.
Потом они сидели на старом тюфяке, прислушивались к шуму вечернего города, смотрели на тусклую мерцающую свечу и ели хлеб. Мария закашлялась, и Максимилиан быстро налил ей в кружку воды.
У него была кастрюля, которую он выставлял на крышу, в дождь, а потом хранил воду в медном кувшине, в боку которого была круглая вмятина.
Максимилиан иногда воображал, что этим кувшином был нанесен удар грабителю или ревнивому мужу. Кувшин стал калекой и потому был уволен, как негодный хромой слуга. Но службу свою он по-прежнему нес исправно.
Мария жадно отпила воды и – снова:
— Спасибо, судаль.
— Ладно, ты это… расскажи про своего папашу. Он какой?
Девочка сразу оживилась.
— Он класивый. И доблый. Он мне делал иглушки, и мы иглали. А бабушка не разлешала. Она всегда лугалась и говолила… говолила, что мой папа… филим… фили… лянин.
— Филистимлянин.
— Да, она так говолила… а кто такой этот филис… филимтим…?
Максимилиан пожал плечами.
— Я точно не знаю. Я слышал от кюре, что филистимляне это такие язычники, которые сражались с евреями.
Девочка в испуге раскрыла глаза.
— Но мой папа никогда не слажался с евлеями! Никогда! Он доблый.
— Да ясно, что не сражался. Это давно было. Еще Спаситель не родился. Так что не бойся, никакой твой папа не филистимлянин.
Мария радостно вздохнула.
— Вот, смотлите, судаль, какие папа мне делал иглушки.
И она вдруг начала рыться во многочисленных карманах своего передничка.
Максимилиан, наблюдая и за матерью, и за старшей сестрой, знал, что у женщин в этих передниках чего только нет, от мелкого лука до пучков шалфея. Похоже, эта девчонка уже усвоила часть женских привычек.
Мария извлекла из кармана деревянную фигурку. Это была свернувшаяся клубком собака.
— Это собачка пастушка, котолый плишел к маленькому Иисусу, — пояснила девочка.
И вновь стала рыться в карманах. Извлекла еще одну фигурку, мальчика с котомкой, у ног которого лежал ягненок.
— А это пастушок — сказала девочка и поставила фигурки рядом – Это он плишел к Иисусу. Там еще были тли больших сталика. Они принесли ему подалки… У них коленки гнулись в облатную столону.
И девочка продолжала рассказывать. Чем больше она увлекалась своим повествованием, тем больше всплывало в её рассказе подробностей. Она как будто погружалась в свое недавнее прошлое. Нырнула туда, как в прозрачное озерко, и плавала там, плескалась как рыбка.
Она рассказывала Максимилиану, что приготовил папа на Рождество, об огромном вертепе со множеством участников. Там были и Иосиф с Марией, и все пастухи, и цари с подарками, и овечки, и конечно сам младенец в яслях.
Некоторые фигуры могли двигаться, поднимать руки и ноги, если их дергать за ниточки. Максимилиан догадался, что эти были марионетки. Он видел их на ярмарке.
Другие так двигаться не могли, но они поднимали руки и вертели головой. Одного царя, в серебряном колпаке, Мария сама учила ходить. Сначала он у неё прыгал, как лягушка, но потом папа показал, как им управлять, и у неё стало получаться.
Царь стал размахивать руками и вскидывать ноги. Девочка вскочила и даже продемонстрировала Максимилиану, как передвигался царь с мешком за спиной.
А потом они ели рождественский пирог. Где-то в нем был спрятан волшебный боб, но пирог был такой большой и такой сладкий, что больше одного кусочка у неё съесть не получилось. А папа сладкое не ест.
Мария вздохнула и снова взобралась на тюфяк. Что было потом, она помнила плохо, потому что хотела спать. Папа читал ей про маленького Иисуса, но потом она уснула, а проснулась уже в карете на руках Наннет, её няньки.
И папу с тех пор она больше не видела.
Девочка сникла и снова начала тереть кулачком глаза. Максимилиан решил, что лучшим исходом для неё будет лечь спать. Иначе она опять захнычет.
Он приготовил для нее незамысловатую постель, а сам расстелил себе лошадиную попону, которую стащил из конюшни какого-то дворянина. Мария не спорила. Она пережила за день слишком много и сил у нее уже не осталось.
Укрыв её лоскутным одеялом, Максимилиан соорудил себе из попоны нечто вроде гнезда, чтобы защититься от сквозняков. И после этого задул свечу.
Мальчик уже засыпал, когда девочка позвала его:
— Судаль, там кто-то скребется.
— Это мыши, — сквозь сон ответил Максимилиан.
Некоторое время спустя она вновь подала голос.
— Судаль, а они большие?
— Кто?
— Мыши.
— Нет, они маленькие.
Тишина. Потом совсем тихо и жалобно:
— Судаль, я боюсь.
Максимилиан вздохнул.
— Ладно, мелюзга, иди сюда.
Девочка на четвереньках заползла под попону, повозилась, как щенок, и улеглась. Максимилиан вспомнил, как пытался согреть маленькую Аделину.
Он снова слышал дыхание и стук сердца слабого существа, чья жизнь была вручена ему свыше, чувствовал тепло хрупкого тельца и снова переживал то забытое щемящее чувство, которое называют любовь.
С утра Максимилиан отправился на свой пост к лавке скупщика в ожидании мелких поручений. Он опасался, что девчонка начнет хныкать и проситься взять её с собой.
Но Мария проявила неожиданную твердость характера и сказала, что будет его ждать. А оставаться одной она уже не боится, потому что солнышко светит.
— Я и в темноте не боюсь. Меня бабушка много лаз в чулан заклывала. А я с собой потихоньку иглушки белу и там иглаю. Здесь у меня тоже есть иглушки.
И вдруг поправилась:
— Игрушки. У меня есть игрушки.
И она показала свои фигурки, пастушка и собачку. Лицо стало серьезным и совсем недетским. Бровки тревожно сошлись.
— Вы же судаль… сударь, пойдете папу искать, да? Тогда я подожду.
Максимилиан оставил ей последний кусочек хлеба и кружку воды. Мария уже деловито оглядывала его каморку в поисках предметов, которые могли бы составить компанию её игрушкам.
В тот день судьба или сам Господь, а то и покровительница Парижа святая Женевьева были милостивы к мальчишке, а вместе с ним ко всем осиротевшим и покинутым детям, не знающим любви и заботы.
Скупщик дал ему поручение отнести товар на улицу Лагарп, к другому торговцу, что держал лавку галантереи, а там дверь открыла хозяйка, и так отчего-то растрогалась, что в награду вручила Максимилиану большой кусок пирога с курятиной.
Ещё накануне, получив подобный подарок, Максимилиан, немедля съел бы его с жадностью зверька, но тут задумался. Он теперь не один, есть еще одно существо, более слабое и зависимое.
Если он сейчас съест пирог, то девочка останется голодной, и он пересилил себя.
Завязав салфетку крепким узлом, он сунул пирог за пазуху. И стал терпеливо ждать следующих поручений.
Какой-то высокий господин отправил его с письмом в гостиницу «Красный рыцарь». Это письмо Максимилиан должен был передать постояльцу и от него принести ответ. И вновь мальчику повезло. Он получил в награду несколько су, и хозяин ничего у него не потребовал, ибо высокий господин расплатился более, чем щедро.
Потом ему пришлось сбегать за вином, указать дорогу к ратуше почтенному буржуа, дородная монахиня, глянув в его усталое худое лицо с мокрыми от пота прилипшими прядями, поделилась с ним медью.
Одним словом, день был на удивление удачным, и пусть даже Максимилиан смертельно устал, три или четыре раза перебегая с правого берега на левый, он был горд и доволен.
И всё это время он не переставал думать. Он обещал девочке найти ее отца, но как? Как его найти?
Где его искать, если этот отец похож скорее на призрак, чем на человека. Появляется ниоткуда, приезжает в карете, или сам посылает за дочерью, как владетельный вельможа, живет во дворце, где много цветов.
Как-то уж слишком это походило на выдумку.
Вот в суровую бабушку, которая запирала внучку в чулан он поверил сразу. И найти эту бабушку представлялось ему вполне вероятным. Он даже мог поделиться своей идеей с отчимом и тот, почуяв наживу, с радостью принял бы участие.
Максимилиан был бы вознагражден, его приняли бы на равных в сообщество воров, грабителей, вымогателей и мошенников. Он стал бы одним из тех, кто извлекает золото из чужих бед.
Максимилиану уже случалось быть замешанным в воровских предприятиях. Пару раз его отправляли следить за домом, чьи хозяева уехали в провинцию. Убедившись, что дома оставались темными и пустыми, он проникал туда через плохо закрытое окно или печную трубу и приносил своим подельникам сведения о хранившихся там предметах, стоят ли они того, чтобы злоумышлять и рисковать головой.
Максимилиан не задумывался, поступает ли он хорошо или дурно. Его понятия о добре и зле были смешены в сторону сурового бытия. Зверь не вспоминает о заповедях, если желудок пуст. Сильный и голодный берет то, в чем нуждается.
Если Бог разделил мир на тех, кто богат и тех, кто беден, если одним дал все, а другим ничего, следовательно, Он изначально узаконил несправедливость, узаконил схватку за кусок хлеба, и странно было бы подчиняться каким-то правилам, если эти правила входят в противоречие с желудком.
Его мать всегда говорила, что сам Париж заслуживает мести, сам неуклюжий мир, в котором они живут, что за само их жалкое существование, за все беды и лишения следует воздать сторицей и заставить их всех, богатых и сытых, испить чашу страданий.
Максимилиан помнил слова матери. Он видел её пьяные слезы, её иссохшее, источенное недугом лицо, ее ревматические суставы. Она не дала ему любви, но она была его матерью, и он испытывал странную тоску, когда думал о ней.
Он хотел бы, чтобы жизнь ее изменилась, чтобы она была сыта и здорова. Он готов был даже совершить месть, хотя не совсем понимал, кому и за что.
Смутно догадывался, что маленькая темноволосая девочка, явившаяся невесть откуда, могла бы сыграть роль орудия этой мести.
Девчонка была из того мира, который был сыт и враждебен. У неё хорошая одежда и крепкие башмачки. Его старшие сестры могли только мечтать о таких.
Эта девочка была как потерянный или украденный товар, сулящий прибыль. Она могла быть оценена и продана.
Максимилиан своей находчивостью заслужил бы похвалу наставников, он утвердился бы в теневом мире, в обители ночи, среди взрослых хищников.
Сейчас он почти скрывает от них общую добычу. Он еще ничего не сказал им, не поделился удачей. Сомнения терзали мальчика. Как просто было бы избавиться от девчонки. Отправиться к отчиму и все рассказать.
Но он не мог. Пока — не мог.
Ему трудно было объяснить причину, и стыдно, ибо причина представлялась ему доказательством слабости.
Он хотел, чтобы эта девочка ещё какое-то время, пусть недолго, оставалась бы частью его жизни. Он хотел возвращаться в свою каморку под крышей и слышать её радостный возглас, хотел говорить с ней, хотел смотреть, как она жадно и в то же время аккуратно откусывает от пирога, хотел, чтобы она называла его «судаль» и глядела доверчиво, а еще он хотел и дальше слушать её сказки, её выдумки про этого удивительного, неведомого отца, который мастерит для нее игрушки.
Чем больше Максимилиан думал о нём и прикидывал вероятность его найти, тем больше этот отец обращался в личность мифическую. Потому что не бывает таких отцов.
А Максимилиан повидал их немало. В их доме на каждом этаже ютились многодетные семьи. Немытые, шумные, вечно голодные дети, изнуренные матери и пьяные грубые отцы.
Они с утра уходили на заработки, возвращались за полночь, потратив половину жалованья в жалком кабачке на набережной. Они громыхали своими сабо, смачно переругивались, хрипло хохотали. На лепет жен отвечали бранью. Дети испуганно жались по углам. В пьяном угаре отцы зачинали других детей, которых тоже проклинали за их болезни и голод.
Были, конечно, и другие отцы, которым удавалось избегнуть соблазна игорных домов и винного пара. Но они всегда были угрюмы и молчаливы. Без приветствия и улыбки садились они за стол и ели жидкую похлебку, которую сварили их жены.
Младшие дети, еще не обретшие опыт, цеплялись за рукава их курток, дергали за пояс, взбирались к отцам на колени, но те брезгливо отталкивали их, сбрасывали как надоедливых котят. После двух трех подобных попыток дети уже не приближались к отцам.
Роман Пятница: Страна возможностей и свободы Надо валить отсюда, пока налог на простое существование не ввели
Голос Разума: Бежать – значит доказать свою вину. Оставить всё, как есть означает сдаться. Нужно нанять адвоката, нужно бороться. Тем более, что адвокат профессионал, он разбирается во всей этой казуистике.
Толстолобик Толстолобик: Роман, сейчас и в этих словах найдут что-то под какую-либо статью. Допустим оскорбление чувств патриотов
Роман Пятница: Толстолобик, у патриотов двойное гражданство и дети учатся за границей
Матушка Даниила: Создайте мемометр как в видео поперечного, чтобы можно было проверять : будешь ли ты в бане или нет
Eva 404: Держись там, Денис! как бы я хотела тебе помочь..но не могу
Лексей Тургенев: Легче и лучше всего вообще ничего не делать, даже паблик не заводить. А то посадят за участи в нежелательной организации, оскорбление верующих, сексизме, отсутствие регистрации как самозанятого, за неуплату налогов, за отсутствие лицензии ведения бизнеса, как спам, за хакерство, за маму, за папу, за дядю, за себя и за сашку
Роман Пятница: Только в рашке платформой для мировой известности служит мученичество руками идиотов чинуш.
Ольга Дубова: Достало это нытьё о расии!!!!! И погоня за лайками!!! Сколько можно уже???!! Неужеле другой темы нет????
Белая Моль: Ольга, Дело не в «теме». Просто тут сидят самые отбитые комментаторы, готовые приплести «рашку» к любому удобному\неудобному случаю.
Толстолобик Толстолобик: Чем отличается говно от каловой массы? Да ничем особо, если только морфологически
Голос Эксперта: Во время любых следственных действий крайне желательно присутствие адвоката. Он может зафиксировать все нарушения ваших прав и дать советы о том, как правильно действовать. Поисками юриста стоит озаботиться сразу после того, как вас известили об уголовном деле. Не стоит пользоваться услугами адвоката по назначению. Не все они поголовно играют на стороне следствия, но такие случаи крайне распространены.
Показать полностью…
Белая Моль: Эшники такие зануды и не могут в мемы((
Матушка Даниила: А зима все ближе и ближе
Крезет с трудом поднял гудящую голову. Демон чувствовал себя так, словно по нему проскакала вся повелительская кавалерия, прошлась пехота, а сверху его еще поджарили маги. Он глухо застонал и выбрался из песка. Спина, бока и живот горели огнем. Похоже, по нему таки потоптались…
Ощущать себя живым, пусть и болезным, было странно. Бывший слуга приготовился умереть с честью и улыбкой на губах, но вынужден был жить. И отчаянно желающее жить тело требовало пить, есть, лечиться и по возможности отойти в кустики. Вот с последним откладывать не стоило.
Не желая рассматривать кровавую мочу, демон отвернулся к полю битвы. Чего там смотреть, и так понятно — почки отбиты, но целы, иначе он бы уже умер. А вот поле битвы было интересным. Выглядело все так, будто там прошла гигантская колесница и передавила половину демонов. Сжигать тела почему-то не стали, бросив все так, как было. В центре поля располагалась огромная воронка, наполненная какими-то огрызками и ошметками неопределенного рода. Крезет хмыкнул — если тут и были эльфы, то трудились они явно с помощью магии.
Он набрел на брошенную телегу из обоза, отыскал флягу с водой и жадно напился. Предстоял долгий пеший путь домой. Точнее, к замку. Можно ли этот замок называть теперь домом, демон не знал. Идти, собственно, было некуда. Или в замок, или… куда? Проживший при замке всю свою сознательную жизнь демон вдруг отчетливо осознал — у него нет своего дома. Нет далеких родственников, к которым можно податься. К сестре? Зачем он ей такой нужный — побитый, без денег, без службы, нуждающийся и сидящий на ее шее? Нет, к сестре он не пойдет.
Крезет допил воду, с сожалением выбросил фляжку и медленно поплелся в сторону замка, как подсказывало ему его чутье. Пусть уж убивают за измену и предательство, чем он будет сидеть на шее у женщины. Позорище!
Демон мечтательно всмотрелся в закат. А на кухне в замке сейчас повара готовят ужин, разделывают тушки птиц, варят вкусный ароматный суп… Желудок согласно заурчал, мол, суп и нам не помешает. Регенерация дважды побитого тела сжирала все ресурсы, а тут еще и голодом морят. Парень потрогал свой впавший живот, поморщился от резкой боли в раздолбанных ребрах и решил, что все, хватит. Больше он к Повелителю не вернется. Пусть хоть четвертуют, хоть змеями пытают, все едино.
Пнув труп какого-то неудачного вояки, Крезет пакостно усмехнулся. Вот они — элита, красавцы, длинноволосая мечта любой женщины, великолепные воины… валяются мешками с раздавленными костями и уже начинают пованивать. А он, тот, кого презрительно называли отбросом, вполне себе так жив. И будет жить, покуда эдакие красавчики будут дохнуть на бесполезных войнах во имя паршивого Повелителя.
Веселые мысли наполнили голову Крезета — он мог теперь устроиться пастухом, гончаром, стеклодувом, его скромного магического таланта хватит для этого. Мол работать на дворцовой кухне поваренком — там вообще ума много не надо. Давящая тугая спираль вассальной клятвы распрямилась и исчезла — Повелитель нашел себе нового слугу, а его освободил. Он свободен. Свободен! Демон завертелся волчком на месте, на минуту остановился, вдыхая воздух полной грудью и игнорируя всплески боли в груди и в животе. Он свободен и теперь волен выбрать себе новое место в жизни. Место без Повелителя с его пьянками и истериками. Непыльную малоденежную должность, на которой не придется работать сутками.
Радостный демон даже пошел быстрее. Ему показалось, что регенерация ускорилась и ребра перестали так сильно болеть, а почки и вовсе успокоились. Ничего, заживет, не впервой. Зато теперь он принадлежит сам себе. Счастье переполняло душу парня, он почти подпрыгивал на ходу, не замечая, как рассасываются ссадины на лице, как заживает разбитая губа, расслабляется скованное болью тело. Он еще не знал о своем даре, просто чувствовал свободу и покой. Наконец-то покой в душе. Это были самые великолепные чувства, которые Крезет когда-нибудь испытывал. Круче чем оргазм, приятнее, чем дурманящая трава.
Демон уверенно шагал по дороге к замку. Теперь он может наняться на любую работу, и никто ему не сможет перечить. Вот сам пойдет и выберет себе место. Дорога как-то сама бросилась под ноги. Крезет совсем не замечал, что добрался до замка в рекордные сроки. Раньше он бы неделю пилил пешочком, шарахаясь от каждого куста в темноте, а сейчас просто раз — и вышел к воротам замка.
Стражники вяло осмотрели все еще грязного и побитого парня, вспомнили знакомое лицо и отправили восвояси — отмываться и отсыпаться.
Крезет послушался умного совета, завалился в свою каморку и первым делом сбросил драные шмотки — они не годились даже на тряпки полотерам. Удивленно осмотрел почти зажившие синяки и раны, пощупал практически не болящие ребра, даже ради прикола ущипнул себя за хромающую ногу — ничего. Все зажило за какие-то часы пути. Неужто лекарство было таким волшебным? Демона терзали смутные сомнения, надо будет целителя спросить.
Смыв кровь и струпья, он удивленно обнаружил ровную, чистую и совершенно целую кожу. Раньше он никогда не заживал так быстро! Удивление сменилось шоком — в груди не болело, живот затих, только иногда предательски ныл, требуя еды и воды. Вот воды тут вдоволь. Крезет подставил лицо под тугие струи теплого душа и напился. Ничего, вода хорошая, из недалекой реки, очищенная магией и протестированная самими магами. После питья и вовсе стало отлично. Даже наполнившийся желудок заткнулся.
Парень вытер свои каштановые пряди, подивился отсутствию золотистых и замотался в колючее полотенце. Это не страшно, подумаешь полинял от переживаний. Другие вон седеют благополучно. Он переоделся в сухое, высушил волосы слабым потоком теплого воздуха и отправился в лазарет к целителю. Если и можно что-то узнать об особенностях изменившегося организма, то только там.
Все события вымышлены,
Совпадения случайны.
Фархад сидел у пульта, тревожно мигающего красными индикаторами, и повторял снова и снова:
— Дельфин, дельфин, я База, приём.
Сделав короткую паузу, он уставился на перечёркивающую монитор прямую линию, как будто от этого она изогнётся, начнёт показывать частоту, которая означает, что там, на дне Байкальского моря экипаж батискафа «Мир-2» жив и в сознании. С экипажем и с батискафом всё в порядке. А прямая на мониторе – это просто аномалия, технический сбой… Или сигнал экранируется подводным хребтом.
Фархад поморщился – пусть даже сигнал экранирован, всё равно не будет на мониторе такой нечеловеческой прямой. И снова в эфир полетело тревожное:
— Дельфин, дельфин, я База…Как меня слышите? Приём…
Экипаж перестал отвечать пятнадцать минут назад, но кислород в батискафе ещё есть, поэтому надежду терять нельзя. В крайнем случае, батискаф откачает балласт и всплывёт. И аспирант-гидролог Фархад Налимов продолжал повторять позывной снова и снова. Там внизу, под многометровой толщей воды, между островами Ольхон и Святой нос, в Баргузинском заливе, в самой глубокой части Байкальского моря в районе нефтепроявления висел без движения и признаков жизни батискаф. А в нём застряли научный руководитель Фархада профессор Илья Владимирович Белозёров и друг Фархада Денис – талантливый механик. Если и была на кого надежда, что всё наладится и батискаф поднимется, так это на него.
Экипаж батискафа должен был заснять редкое явление – то, как со дна моря из битумных холмов, похожих на сталактиты, сочится нефть и капельками падает вверх. Удивительное дело – нефть сочится постоянно, несчётное количество лет, а вода Байкала при этом одна из чистейших в мире! Учёные выяснили, что Байкальская нефть – источник питания для микроорганизмов. Они-то и очищают воду. Илья Владимирович был уверен, что тут они найдут способ очистить воды мирового океана от нефтяных загрязнений. Нужно было собрать суммарную ДНК микроорганизмов, находящихся в кристаллах газогидрата; собственно, для этого и погрузились. Планировали при помощи манипулятора взять образцы газогидратов, положить в контейнер и поднять на поверхность, и там уже в лаборатории исследовать.
И всё! Работы на час. Плюс время на спуск и подъём.
Сейчас по расписанию батискаф должен был готовиться к всплытию. Но по какой-то причине его двигатели молчали. Если неполадки, то достаточно откачать воду из балластных сфер, но экипаж не выключал магнитные замки…
Конечно, когда аккумуляторы разрядятся, то магнитные замки расстегнутся сами, вода из балластных сфер будет откачана автоматически и батискаф всплывёт, но когда это ещё будет?! Экипажу кислорода не хватит. Поэтому вся надежда на Дениса.
Случись поломка близко к поверхности, экипаж мог бы попробовать покинуть двухметровую сферу и всплыть самостоятельно. И, несмотря на крайне низкую температуру воды, шанс выжить не был бы нулевым.
Но беда заключалась в том, что гондола лежала на дне, а до поверхности было полторы тысячи метров…
Работа шла в штатном режиме. Ничего не предвещало отказа оборудования. Батискаф только что прошёл техосмотр. Денис – механик от бога. Задача была поставлена простая, без каких либо заморочек. Такое проделывалось уже не единожды. И вдруг…
Перед тем, как сигнал исчез, произошла единственная странность – Денис воскликнул:
— Ох, ёпт! Это же…
И всё! Звук потух, кривая сигнала выпрямилась.
И в эфир полетело тревожное:
— Дельфин, дельфин, я База, ответьте…
***
Денис орудовал манипуляторами, наблюдая за ними на мониторе. Он поднёс манипулятором к иллюминатору образец – прозрачный кусок газогидрата, который тут же разломился и быстро уплыл вверх. Это было что-то фантастическое – ты берёшь то, что много лет лежит на дне, и после этого взятое быстро уплывает вверх… Пришлось повторить процедуру, но уже с учётом плавучести образца.
Оставалось аккуратно срезать вершину битумного холма, на которой время от времени появлялись густые тёмные капли. Они росли, набухали, а потом отрывались и падали вверх, всплывали. Капли нефти.
Холм был хорошо освещён прожекторами батискафа. Один манипулятор аккуратно обхватил макушку – важно было не раздавить эту хрупкую субстанцию. Другой манипулятор должен был подрезать пирамидку. И, поддерживая, перенести к контейнеру, опустить в него, завернуть крышку и поместить в хранилище. И всё! Можно всплывать.
Прежде чем подрезать пробу, Денис на минуту задумался – сколько же лет эта нефтеносная сосулька росла? И вот теперь в одно мгновение будет разрушена. Но наука требует жертв, и Денис погладил рукоятку манипулятора. Нож на том конце двинулся к пирамидке. И тут…
И тут в освещённом конусе возникла она. Русалка.
Все, как положено – длинный хвост, волосы распущены, несколько прядей забраны жемчугом. Между пальцами – едва заметные перепонки. Но не худенькая, как в диснеевском мультике, а, что называется, в теле. Всё-таки, Байкал – это вам не экватор!
Русалка взмахнула крепким хвостом и в одно мгновение оказалась около иллюминатора. Раскосые глаза, широкоскулое лицо, носик пуговкой, за ушами малозаметные жабры…
— Ох, ёпт! Это же… – воскликнул Денис и замолчал, боясь произнести вслух. Вдруг глюки? Он скорее поверил бы в зелёных человечков или какого-нибудь ихтиозавра, чем в… Да ещё на такой глубине!
А русалка начала поворачиваться вокруг хвоста, словно взводила пружину. Потом резким, насколько это возможно в воде, движением раскрутилась и жахнула что есть мочи по гондоле хвостом, прямо в районе технологического шва.
От удара гондолу тряхнуло. Мужчины покачнулись, теряя равновесие и инстинктивно хватаясь за то, что попало под руки. Монитор связи мигнул и потух…
— …русалка… – чуть слышно прошептал пораженный профессор, и мужчины переглянулись.
Русалка жахнула ещё раз. Погас свет. После третьего удара в технологическом шве, там, где соединяются полусферы гондолы, появилась течь. Пока ещё небольшая, но Денис понимал, что это вопрос времени – давление воды будет сминать батискаф, и течь усилится. Если, конечно, до того они не всплывут.
Неосознанно Денис прижался к иллюминатору и крикнул в темноту:
— Стой! Остановись! Не надо! – он не знал, на что рассчитывал, и кричал скорее интуитивно.
Русалка словно услышала его, бить перестала, но не уплыла. Расталкивая воду хвостом, она повисела немного напротив переднего иллюминатора, заглядывая внутрь, а потом принялась нарезать круги вокруг батискафа – в свете аварийных светодиодов её было хорошо видно.
Её движения были гибкие и грациозные, несмотря на приличные формы. Высокая грудь, широкие бёдра, переходящие в слегка приплюснутый хвост, заканчивающийся мощным плавником. Ростом русалка была немного повыше Дениса, не говоря уже об Илье Владимировиче. Всё её тело покрывала тёмная чешуя. Длинные волосы широким шлейфом тянулись за головой и зависали, когда голова была неподвижна. Взгляд, который она не отрывала от батискафа, был острый и гневный.
Из шока Дениса вывела капля воды упавшая ему на руку – технологический шов был мокрым. Денис вернулся к панели управления. Большинство кнопок и тумблеров не отвечало, индикаторы не горели. Только манипуляторы отозвались. Но стоило Денису пошевелить механической рукой, как русалка снова саданула хвостом по корпусу гондолы.
— Всё, всё! Я больше не буду! – закричал Денис, метнувшись к иллюминатору.
Русалка зависла напротив, уперев руки в боки, и усмехнулась.
— Она понимает! – восхитился профессор. – Вы понимаете?! Она понимает! Неужели разумная форма жизни?!
— Похоже, что так, – согласился Денис. – Хотя, может, и совпадение…
— Но как же через иллюминатор? Как она нас слышит? И как понимает? – не унимался профессор.
— Не знаю… Металл и вода хорошо проводят звук… Она знает язык… она же местная… или телепат, – автоматически ответил Денис, изучая панель управления.
— Это же такое открытие! Мы должны исследовать… Ты подожди только, не всплывай! Мы должны понаблюдать… – взмолился профессор.
— Да мы и не сможем сейчас всплыть. Даже если бы захотели. Связи с замками нет, – нервно усмехнулся Денис.
А русалка подплыла к иллюминатору и заглянула внутрь батискафа. Илья Владимирович и Денис почувствовали себя очень неуютно.
***
Её звали Эржена. Она родилась в дельте Селенги, в заливе Провал, который образовался после сильного землетрясения – огромный участок суши в одночасье ушёл под воду, образовав залив. Вода Селенги, очищенная в широкой и ветвистой дельте, была полна кислорода. Это место издревле русалочий род выбирал для рождения детей.
Мама Эржены оставалась с маленькой дочкой, пока та не научилась прятаться и добывать пищу, а потом оставила малышку, чтобы не привлекать внимания недобрых глаз. Лишь тёмными безлунными ночами приплывала проведать маленькую русалку и приносила гостинец – несколько свежих омулей.
Когда Эржена подросла, то переселилась к истоку Ангары – там у её отца были большие стада омулей. Эржена любила вместе с отцом выходить пасти их. Иногда русалка потихоньку подплывала к рыболовному судну и слушала рыбаков – мир людей казался ей интересным и необыкновенным. И к предостережениям отца она относилась легкомысленно.
Бывало, что расшалившаяся русалка показывалась рыбакам. Блеск чешуи и водовороты, которые она устраивала, породили среди рыбаков легенды об омулевой бочке. Когда Эржена впервые услышала эти сказки, она долго смеялась, но отец был недоволен. Он сказал, что они должны быть особенно осторожными. Как только люди узнают о русалках, жить в этих местах станет невозможно – понабегут, перекроют озеро вдоль и поперёк сетями.
И он как в воду смотрел. Всё больше и больше сетей появлялось в озере, перекрыли все бухточки и заливы. Нет, русалок пока ещё никто не видел, снасти ставили на омулей. Но спокойной жизни пришёл конец.
Несколько раз Эржена чудом избегала опасности быть пойманой, и один раз отец едва успел порвать леску, из которой была сплетена сеть, и освободиться. Он изрезал ладони, и потом долгое время не мог ловить рыбу. Да и после того, как раны зажили, кисти скрутились, перепонки оказались повреждены.
Отец больше не мог плавать быстро, омулей выловили браконьеры, и семья начала голодать. На семейном совете решено было покинуть Байкальское море – по подземному тоннелю переправиться в тёплые моря к дальним родичам.
Эржене это решение пришлось не по душе, и она отказалась покидать родные воды. Она переселилась в Баргузинский залив на Ушканьи острова к нерпам – пресноводным тюленям, которые по преданию приплыли на Байкал из северных морей через тот самый тоннель, и объявила войну людям – и рыбакам, и туристам, и учёным. Она решила спасти своё море, свой мир.
***
Фархад прошёлся по кабинету. Время было на исходе. Кислорода в оставалось только-только подняться. С такой глубины быстро не поднимутся, даже если откачают всю балластную воду…
Ну почему они не дают о себе знать, и почему батискаф не шевелится? Может, он застрял?
Как же можно спасти экипаж, если они так и не всплывут? Фархад запустил руки в волосы, собрал их в горсти и потянул. Он считал, что от такого упражнения кровь приливает к голове и от этого улучшается мыслительная деятельность.
Как бы там ни было, Фархад начал перебирать способы спасения. Можно было бы, к примеру, погрузиться на другом батискафе, зацепить манипулятором за поплавок терпящего аварию и попробовать его вытащить. Двигатели у этой модели были отличными. Вполне вытянули бы.
Фархад усмехнулся: «Хорош план, только нет другого батискафа! На ремонте он. Двигатель полетел»…
… и неизвестно, Денис с Ильёй Владимировичем слышат ли Фархада или нет? И весточку никак передать не могут… И вообще неизвестно – живы ли? Иначе давно выстрелили бы буем, с прикреплённым к нему кевларовым тросом, и их бы уже подняли… Не исключено, что экипаж погиб…
Фархад опять тряхнул головой и суеверно постучал по дереву. Потом ущипнул себя больно – чтоб не думал больше о плохом, и снова начал повторять в микрофон:
— Дельфин, дельфин, я База, ответьте…
Надо бы проанализировать аварийные ситуации с батискафами и то, как проводились спасательные работы… Эх, были бы где-нибудь в открытом море, можно было бы позвать на помощь. Хоть тех же японцев или амеров. Ну, или своих военных. Всё-таки, у них есть опыт спасения терпящих бедствие.
Но переоборудованная баржа «Метрополия» находилась на озере Байкал. А здесь нет флота. Нельзя же всерьёз называть флотом горстку, ну ладно, большую горсть, прогулочных катеров. Доставить сюда батискафы было непросто, и не в один день…
А вдруг у них что-нибудь с давлением случилось? Надо на всякий случай барокамеру приготовить. Вдруг понадобится срочно пройти декомпрессию? Конечно, на батискафе поддерживается атмосферное давление, но всё-таки… Нужно всё предусмотреть…
Фархад кинулся на палубу распорядиться, чтоб проверили барокамеру, и успокоился, получив сигнал от боцмана, что всё готово, хоть сейчас вселяйтесь!
Фархад вернулся к микрофону и снова безрезультатно позвал «Дельфина».
Можно было бы зацепить тросом или якорем и поднять их.
Но глубина!.. Было бы двести-триста метров, даже пятьсот – это было бы возможно, а тут – полторы тысячи!
А если зацепить огромным магнитом…
Если бы был магнит…Хотя и это не помогло бы – корпус-то из марагеновой стали! И для батискафа используют нейтральную к магниту…
Или, к примеру, была бы там торпедная камера, можно было бы выстрелить Денисом и Ильёй Владимировичем.
Но, во-первых, глубина – декомпрессия убьёт надёжно, а во-вторых – на батискафе нет торпедной камеры.
А ещё можно заряд подвести под днище и взорвать, тем самым подтолкнуть… А дальше уже он сам – сбросит балласт и всплывёт…
Фархад покачал головой, вытряхивая глупые мысли, и с новой силой начал повторять:
— Дельфин, дельфин, я База… Как меня слышите? Приём…
***
Эржена заглянула в большой иллюминатор и осталась довольна – мужчины были деморализованы и боялись пошевелиться. Она спокойно оплыла батискаф, теперь уже рассматривая внимательно аппарат для глубоководных погружений. Светящийся светодиодами, он хорошо был виден со всех сторон – и сферическая гондола с большими иллюминаторами – центральным и двумя боковыми, и винтовые двигатели. Эржена подплыла к манипуляторам и попробовала руками раздвинуть зажим, который обхватил пирамидку, но безрезультатно.
Она резко приблизилась к иллюминатору и властным жестом указала на зажим, при этом угрожающе повела хвостом.
Один из мужчин, тот, который помоложе, крикнул:
— Я уберу его! – и добавил несмело, – ты ведь позволишь?
Эржена, не отрывая от него глаз, медленно кивнула. Цепочка воздушных пузырьков поплыла вверх.
Мужчина легко коснулся манипулятора, проверяя, слушается ли? Ведь батискаф оставался обесточенным – Эржена постаралась.
Мужчина вернулся к иллюминатору:
— Мне нужно починить… они не работают…
Эржена снова угрожающе повела хвостом. Она едва сдерживалась, чтоб не лупануть что есть дури по батискафу.
— Я должен починить, иначе никак… — взмолился мужчина.
— Может, я попробую с ней поговорить? – встрял второй. И продолжил, обращаясь к русалке, – понимаете… кхм… барышня, это же сложное оборудование! Оно ведь само работать не будет… Тут ведь ручки нужно приложить…
Эржена висела напротив иллюминатора, руки в боки, а хвост нервно подёргивался. Она была раздражена. Мало того, что не освобождали нефтеносный сталактит, так ещё и разговаривали с ней таким тоном.
Мужчина же, глядя чуть-чуть поверх головы подводной девы, монотонно продолжал:
— Техника, тем более такая сложная, не может работать по мановению вашего очаровательного, извините, хвостика. Техника – это сложный механизм! И законы механики и электричества никто не отменял, даже на дне Байкальского моря. Они объективны и не зависят от нашего настроения… И если Денис, наш замечательный техник, не проверит электрические сети…
При слове «сети» Эржена пришла в бешенство. Она извернулась и шлёпнула хвостом по иллюминатору. На просвинцованном стекле образовалась трещина, которая паутинкой поползла в разные стороны. Но стекло пока держало давление воды, правда, было непонятно – надолго ли?
— Остановись, пожалуйста! – взмолился молодой. – Ты нас угробишь! Профессор говорил только об оборудовании, только о батискафе, понимаешь? Давай я сейчас всё починю, и мы уберёмся отсюда, хорошо? Только не бей больше своим прекрасным хвостом, ладно? Он действительно красивый! Но батискафу от него плохо, понимаешь?
Эржена кивнула, злорадно улыбнулась и медленно поплыла вокруг батискафа, плавно двигая хвостом, красуясь, демонстрируя своё величие, мол, вот она я – красивая и сильная, и я отсюда не уплыву, пока вы не уберётесь, так или иначе. И вы будете мне подчиняться!
— Я пойду ремонтировать, хорошо? – попросил молодой.
Эржена подплыла к боковому иллюминатору.
— Постарайся не бить хвостом, хорошо? – снова попросил он.
Эржена перекувыркнулась в воде.
— Так я начинаю? Я сейчас перещёлкну тумблеры и перезапущу систему. Может загореться свет, ты, главное, не пугайся. Хорошо?
Русалка медленно кивнула. Она висела напротив центрального иллюминатора, словно кошка, которая точно знает, что эта мышь от неё не уйдёт.
— Я включаю, – и молодой щёлкнул первым тумблером.
На третьем щелчке загорелся прожектор, на пятом – отозвались манипуляторы. Мужчина проверил их и аккуратно разжал захват, отпуская пирамидку.
Эржена метнулась к битумному холму, осмотрела его, проводила взглядом оторвавшуюся каплю нефти.
Позади раздался звук двигателя – батискаф начал срочное всплытие.
Эржена оставила пирамидку, догнала батискаф, развернулась и хладнокровно со всего маха ударила по главному иллюминатору.
Всё стекло покрылось сетью трещин. В трещинах проступила вода. Сначала немного, потом сильнее, ещё сильнее…
Один из мужчин инстинктивно вскинул руки, чтобы удержать стекло, но от его прикосновения оно рассыпалось, и ледяная байкальская вода хлынула в батискаф.
***
Солнце только-только коснулось противоположного берега, спровоцировав буйство красок и в небе, и на воде. Фархад и Денис стояли на палубе переоборудованной баржи «Метрополия», перед ними на палубе возвышался «Мир-2», помятый и с разбитым передним иллюминатором. Друзья потягивали из фарфоровых кофейных чашечек свежесваренный кофе и любовались сказочно красивым закатом.
— Я думал – с ума сойду, когда вы перестали отвечать, – с улыбкой говорил Фархад. Так говорят люди, когда смертельная опасность осталась далеко позади.
— Да я тоже решил, что всё, приплыли. Представляешь, разгерметизация на полуторакилометровой глубине. Пережить такое и врагу не пожелаешь…
Кричали чайки, дул лёгкий ветерок, небольшая волна плескалась у борта, запах моря смешивался с запахом хорошего кофе – Фархад по случаю спасения друга распечатал свои запасы, сам смолол и сам сварил.
— Ты уверен, что русалка? – спросил Фархад. Но спросил не так, как если бы ему на самом деле нужно было установить истину, а так, словно удивлялся вместе с другом: надо же? Русалка…
— Представляешь?..– засмеялся в ответ Денис. И добавил мечтательно, –Красивая… С характером!
Друзья помолчали немного, рассматривая батискаф. Без стекла, с вмятинами он представлял удручающее зрелище.
— Да…Ну вам и досталось… — кивнул в сторону батискафа Фархад.
— Да уж! – подтвердил Денис. – Как вспомню её глаза… В глазах словно небо отразилось – такие голубые. На глубине и – небо… А злые… А ещё у неё нос пуговкой. Представляешь? И волосы такие длинные… и грудь… пятый, как минимум! Такая красота!.. И с хвостом…
— Влюбился, что ли?! – добродушно усмехнулся Фархад.
Денис ничего не ответил, лишь улыбнулся своим мыслям.
Фархад отхлебнул кофе. Денис полюбовался чашечкой на фоне закатного неба, вдохнул чудесный аромат и немного отпил. Закрыл глаза и покатал кофе во рту, собирая все оттенки вкуса, потом с сожалением проглотил и блаженно произнёс:
— Амброзия… там, на дне, я мечтал о кофе… Только ты так умеешь его варить!
Фархад скромно промолчал.
Солнце уже почти село, только маленький кусочек отливал червонным золотом. Ветерок стих, чайки улетели на покой, но волны по-прежнему продолжали плескаться.
— Я всё хотел спросить, – говорит Фархад, – как вам удалось всплыть? С такими-то повреждениями…
Денис с сожалением допивает кофе и, глядя, как последний луч солнца скрывается за горизонтом, говорит:
— А нам и не удалось.
Я заперлась в отдельной комнатке, совсем крохотной, по сравнению с размером остальных. Дом на Шаале в сугубо эльфийском городе Листграде был хорош еще и тем, что здесь меня уж точно искать не будут. Ни свои, ни чужие не потревожат и не помешают.
Усевшись на узкую кровать, украшенную троицей подушек с эльфийской цветочной вышивкой, я с силой провела ладонями по лицу. Усталость… неимоверная, нечеловеческая… В последнее время я только то и делала, что металась между нашими мирами, разрываемая между коммом, экранами и связными амулетами. В добавок ко всему бегала постоянно к нефритовым, проверяла своих работников, возилась с драконами… В довершение всех проблем у Теаша начал резаться хвост. Смех смехом, а регулярные перевязки, которые клон доверял делать только мне, уже задолбали. И это серебряный парнишка еще спокойный, с Шеатом все было раз в десять хуже…
— Спряталась, значит, — возникший на пороге Шеат укоризненно посмотрел на меня. Помяни черта…
— Ага, — согласно киваю. Спряталась, сбежала от проблем, уклоняюсь от работы и даже (о ужас!) выключила все средства связи. Хотелось хоть несколько минут посидеть в тишине, одной, без… всех. И даже тут он меня нашел. Накрылось одиночество.
Внезапно я осознала, что устала от такого количества народу постоянно рядом со мной. Слишком много драконов, демиургов, эльфов, биоников, простых людей вокруг. Всем нужно уделить внимание, поговорить, вникнуть в их проблемы. Ко всем нужно отнестись с пониманием, встать на их место, выяснить причину их недовольства. Вот только кто встанет на мое место и поймет меня? Вон даже дракон не хочет оставить в покое, хотя ему ничего не стоило часок-другой обойтись без меня. Кольца на месте, где я нахожусь – знает.
— Это не выход, — дракон отодвигает подушки к стене и усаживается рядом. Я расслабленно приваливаюсь к его теплому плечу. Надо же, уже и забыла, когда могла позволить себе вот так спокойно посидеть, без беготни и посторонних. Просто вдвоем…
Помнится, когда мы раз сбежали посидеть на берегу озера, подышать чистым воздухом в Приюте, то уже через пятнадцать минут нас нашел Шеврин через экран, а еще через десять – посольство серебряного клана, пытающееся кое-как наладить раздолбанные отношения.
— А что выход? Конечно, нервной системы у меня нет, но я морально устала. Знаешь, иногда так посидеть – самый лучший способ расслабиться.
— Я знаю еще один очень хороший способ, — улыбнулся Шеат. Всматриваюсь в его лицо – вырос, повзрослел… Куда и делась юношеская угловатость, неоформленность. Сейчас передо мной сидел уже не подросток, нет. Молодой мужчина. Чуть огрубел подбородок, слегка опустились брови, посерьезнел взгляд. Вот почти таким он и был тогда… кто знает теперь, сколько лет назад…
Внезапно в глазах дракона мелькает огонек. Желание… Дело к тому шло, но подкативший приступ паники доходчиво мне пояснил – нечего и думать. Сейчас мне сорвет крышу, я перепугаю дракона, как тогда инкуба, возможно испорчу день некоторым эльфам и магам, и еще несколько часов буду метаться в саркофаге…
— Не бойся, ничего плохого не будет, — Шеат осторожно взял меня за руку, слегка поглаживая подушечкой большого пальца ладонь. Почти, как тогда… почти…
— Альтернативные методы мне тоже не годятся, — как можно спокойнее произнесла я, сдерживая панику. Ничего не будет – это Шеат. Он никогда не сделает мне плохо.
— А ты знаешь все альтернативные методы? – приподнял серебряную бровь дракон. Как же они это любят – позировать. Что Шеат, что Шеврин, что Ольчик. Хоть бери и рисуй тут картину – соблазняющий дракон, называется.
— Может и не все, — пожимаю плечами, — кто знает, что тут вы изобрели за время моего отсутствия.
Вообще, к вопросу о сексуальных практиках разных рас я никогда не обращалась. Воспринимала все так, как есть, не задумываясь. Демоны, вон, большие затейники, в основном балуются оргиями и групповухами. Да и в своем гареме я была к такому приучена. Лучше сразу несколько мужиков, чем бегать за каждым по всему Замку. Эдак и дня не хватит тридцать мужей отыскивать. Да и так казалось интереснее. Люди же, в основном, предпочитают более традиционные типы плотских утех, хотя и среди них попадаются затейники. Эльфы и вовсе консерваторы… Но уж если такого консерватора растормошить, то получится весьма интересный результат. А что могут придумать драконы, если классический секс сейчас является для меня кошмаром?
Нет, умом я понимаю, что достаточно натянуть на парня презерватив и делай все, чего твоя душа пожелает. Но вот беда как раз в том, что ум во время панического приступа куда-то исчезает… А сам приступ начинается задолго до стадии обнаженки. Вон, хватило одного намека. Не менее классический минет так же опасен, поскольку все мои клетки универсальны, что в животе, что в голове. Поди пойми, какая из них под действием вакцинки немножечко изменит структуру и превратится в специфическую яйцеклетку? А поскольку мутирует далеко не одна клетка, то такие массовые бедствия с последствиями мне не нужны. Вот и остается сидеть монашкой и вызывать парням суккуб. Чего им страдать из-за моих заебушков?
— Тогда будем учиться заново, хорошо? – дракон пристально взглянул мне в глаза. Его зеленые глаза чуть подернулись желтизной. Тоже переживает? С чего бы?
— Можно попробовать, — соглашаюсь, хотя эта авантюра мне не нравится. – Только на всякий случай заготовь экран в саркофаг, чуть что – кидай меня туда сразу.
Саркофаг – это… саркофаг. Эдакий стилизованный под египетские саркофаги гроб, полностью экранирующий все внутренние и внешние излучения, в том числе мои панические волны. Не знаю, когда я поняла, что замкнутое пространство с абсолютной темнотой меня успокаивает, но желание порой залезть в какой-нибудь ящик бывало частенько. Особенно в моменты раздражения или усталости. И пара часиков такой гробовой терапии давала интересный результат – совершенное спокойствие и нормализацию всех моих психических отклонений. Шеврин еще подшучивал, что я как кошка – чуть что случается – сразу залезаю в коробку. Может и так, не спорю. Но вот что интересно – наших мелких, неоформленных синериан тоже удобно переносить в коробках, мешках и ящиках. Они там успокаиваются и перестают вырываться.
Мы вдвоем сплели экранирующее заклинание. На всякий случай от любопытных глаз, чтобы не подглядывали. А то знаю я некоторых типа Сина, любителей подсмотреть чужой интим. Не охота свой позор показывать всем встречным и поперечным.
***
Начинал он как всегда, с объятий и поглаживаний. Драконы вообще очень тактильные существа. Для них прикосновения, поглаживания, почесывания и обнимашки важны, как воздух. Может потому они и живут большими семьями-гнездами и спят все кучно. Так им лучше и легче.
Я отвечала в меру возможности, проходясь пальцами по позвонкам под белой рубашкой, по шее и заостренным ушкам… Но подступающий приступ не давал расслабиться. Пришлось представлять, что дракон… ненастоящий. Мираж, фантом, иллюзия. Зато безопасный и предсказуемый.
Ласковые пальцы касаются моей шеи. Шеат осторожно отводит волосы в сторону, долго гладит мое заостренное ухо, видимо дивясь таким переменам. Нежно проводит ладонями по плечам и рукам, почти невесомо касается груди… Приучает, заставляет привыкать к себе заново. Знал бы он, как это больно – снова пытаться довериться, открыть душу… Сердца у меня нет, любить я не способна, и единственное, что могу открыть ему – собственную душу. Она есть даже у плазменных, как бы это ни было смешно…
Нежно касаюсь кончиками пальцев его тонких губ. Шеат улыбается и легонько их целует, придерживая мою руку, чтобы не отводила. И этот взгляд зеленых глаз прямо в глубины души… Я не люблю смотреть на кого-то в процессе… но сейчас закрыть глаза невозможно, как невозможно было ранее их открыть. Серебряный дракон в каждое движение, в каждый жест вкладывает собственную душу. Я просто не могу не ответить тем же.
Постепенно в нежной ласке и легких поцелуях растворяется страх. Уходит осознание обреченности. Шеат не спешил. Он никогда не спешил в любовных делах, чем выгодно отличался от моих супругов. Вряд ли Твэл когда-нибудь потратил бы час своего времени на одни поцелуи. Я слегка усмехнулась горькому воспоминанию и выбросила его прочь из мыслей. Сейчас не время и не место думать о прошлом. У нас есть настоящее и мне интересно, что приготовил чудной серебряный юноша с многотысячелетним опытом.
Шеат сам стянул рубашку, давая мне возможность его рассматривать и изучать столько, сколько нужно. Вот чуть потемневший амулет, пока еще в виде татуировки постепенно проявляется на груди. Вот небольшой шрам на боку, на ребрах, не понятно откуда. В этой жизни его еще ни разу серьезно не ранили. А вот на шее уже пробился белый пушок – значит дракон испытывает сильные эмоции, раз выходит наружу его вторая ипостась…
Я очерчиваю пальцем контуры мышц на бледной груди – не зря бегает с мечом по залу, уже есть за что взяться. Шеат ободряюще улыбается и ласково гладит мне живот и бедра. Ни блузку, ни джинсы он пока не снимает и не заставляет меня саму раздеваться, что немного радует. Может обойдемся на первый раз так? Без финала?
Но серебряный действовал точно и планомерно. Он не спешил, но постепенно его прикосновения и поцелуи становились все настойчивее. Я поражаюсь его выдержке – любой другой уже давно сорвался бы и пустился во все тяжкие. Тем более с молодым горячим телом – вон уже вся шея и плечи в белом пуху…
Шеат медленно расстегнул застежку на моих штанах, осторожно касаясь рукой голой кожи. Продвинулся чуть далее, погладил и рассмеялся:
— Опять твой фокус с бесполостью? Дорогая, мы уже это проходили, — он вернулся к поглаживанию груди, нежно касаясь кожи под тонкой блузкой.
— Ты же сам сказал начать все сначала, — улыбаюсь и ласково целую его в чуть припухшие губы. Приятный румянец разливается по щекам дракона. Помнит. В отличие от меня он помнит все.
Шеат снова возвращается к моим штанам, чуть приспускает их, полностью не снимая и начинает медленную ласку. В этот раз он находит все, что должно быть у нормальной женщины. Дразняще медленно и невероятно ласково пальцы дракона делаю свое дело. А ведь… никто и никогда из моих супругов не пользовался руками. Мое тело вспоминает, каково это – реагировать на ласку в полной мере, не боясь придушить или прибить незадачливого любовника. Давно позабытый быстрый ток плазмы опьяняет сознание. И никто, кроме Шеата, не додумался же… Точнее, не успел додуматься.
Я тихо всхлипнула от нахлынувших чувств и уткнулась носом дракону в шею. Оказывается, мы так и простояли на коленях, лицом к лицу, не раздеваясь до конца… Как шаловливые подростки, ничего не умеющие, но стремящиеся подражать во всем взрослым.
Выбившиеся из растрепанной косы серебряные волосы перемешались с рыжими. Вот такое оно – мое странное сокровище. Но нельзя же не поблагодарить за доставленное удовольствие. Осторожно толкаю Шеата спиной на кровать, дракон подсовывает под голову подушку. Он маняще улыбается и зарывается руками в мои волосы, пытается притянуть ближе, но для моей задумки нужно пространство. Я не собираюсь изобретать велосипед, просто отвечу тем же.
Коварная драконья застежка на белоснежных брюках поддалась не сразу. Ну что вам, бессмертным, стоило изобрести молнию? Нет же, выдумали какой-то аналог крючков с магнитами… Шеат шумно выдохнул, стоило мне нежно коснуться его возбужденной плоти.
— Не спеши, — попросил дракон, цепляясь за мои плечи. Вместо розовых ногтей проявились черные когти – серебряный входит в полную силу, но в данный момент теряет контроль над собой. И это нормально, некоторые драконы и демоны и вовсе полностью обращаются в процессе… Последствия обычно печальны, если второй партнер не их расы и не плазменный.
Я и не спешу, просто ласково глажу. Сам напросился. Для общей информации скажу – медленные движения возбуждают больше, чем быстрые. Конечно, придется попотеть и результат будет позже, но зато ощущения более яркие.
Ласка, нежность, аккуратность… все то, что дарил мне дракон, я возвращаю обратно. Человек бы уже давно кончил и забыл, но с Шеатом другая история. Он намеренно сдерживается – это понятно по крепко зажмуренным глазам и воткнутым мне в плечи когтям. Поскольку он «свой», то плазма такое вторжение не считает ни опасным, ни съедобным, а потому когти могут находиться у меня «под кожей» сколько угодно долго без вреда для меня и для него.
Напряженное, как струна, тело изгибается. Широко распахиваются зеленые глаза, в них светятся серебристые искорки-звезды. Я чуть увеличиваю темп, дракон сильнее вонзает когти, его дыхание сбивается, переходит в стон. Я быстро убираю руки от пульсирующего члена, выплескивающего порцию белого семени на плоский белый живот серебряного.
— С почином, — удовлетворенно рассмеялся Шеат, в зеленых глазах медленно гасли серебряные искры. Он активировал очищающее заклинание – века идут, жизни проходят, а дракон не меняется. Как был чистюлей, так и остался.
— Не страшно же? – спросил он, усаживая меня к себе боком и принимаясь переплетать мои волосы. Персонально мне без разницы, а дракону приятно.
— Так – нет, — соглашаюсь я. – Только в конце немного перетрусила… не хотелось на руки…
— Ничего, — он ловко заплел мне короткую косу и принялся за собственные волосы. – Разберемся. Я бы вообще предпочел провести эксперимент над кусочком твоей плазмы и узнать, так ли страшен черт, как ты его боишься.
— Я пока что не готова ни к детям, ни к внукам… — покаянно развожу руками. – Прошлый раз такое дело мне не понравилось, вряд ли понравится снова.
— Не бойся, справимся и с этой бедой. Теперь не будешь прятаться? – он слегка касается моей щеки, заглядывает в глаза.
— Не буду, — но как же не хочется возвращаться в тот бедлам… но надо. Я бы много отдала, чтобы сидеть с ним в обнимку в эльфийском домике на дереве, гладить серебристую макушку и спокойно говорить обо всем на свете… Но увы, теперь это невозможно.
— Пошли обратно, — будто прочитал мои мысли Шеат, — а то нас в розыск подадут и Шеврин первый снимет шкуры за то, что не предупредили.
— Увы… пойдем, а то наращивать новую шкуру будет больно.
Мы привели в порядок растрепанную одежду. Я обняла поднявшегося дракона за плечи, и мы шагнули в открывшийся экран.
Наставник сначала вёл его по переулкам, затем завел в темный вонючий подъезд и далее наверх, по скрипучей лестнице. Максимилиан спотыкался и замирал в предчувствии тайны, которую ему обещали.
Они миновали все пролёты и остановились у приставной лестницы, ведущей к черному прямоугольнику неба.
Подросток взобрался легко, как цирковая обезьянка, которую Максимилиан видел у владельца зверинца, и сверху поманил его. Первая перекладина была высоко, и Максимилиан повис на ней, едва дотянувшись.
Подросток захихикал. Он отпустил ругательство, сплюнул и снова спустился, грубо схватил малыша за шиворот и поставил на первую ступень.
— Дальше сам, малёк!
И опять полез на крышу. Вторая перекладина упиралась Максимилиану в подбородок, поэтому взобраться на неё было легче. Пришлось работать руками и ногами.
Он цеплялся, повисал, подтягивался. Занозил ладошки, ушиб колено. Но не издал ни звука. Хотя из глаз слезы, он упрямо их смахнул.
Третья перекладина, четвёртая.
Подросток наверху одобрительно хмыкнул и протянул руку, но Максимилиан выбрался сам.
От усталости у него дрожали колени. В лицо ударил гулявший по крышам ветер. Серой тенью метнулась кошка. Подросток уходил по узкому желобу.
Максимилиан попробовал следовать за ним, ступая по тому же водосточному желобу. Это было страшно. Из-под ног уходили черепичные скаты. Он сначала цеплялся за трубу, но затем ему пришлось оторваться и балансировать под налетающим ветром.
Каминные трубы росли, как толстые уродливые деревья без ветвей и листьев. Он уже почти добрался до одного такого ствола, щербатого, с железным погнутым венцом, как вдруг навстречу ему дернулись какие-то тени и завизжали, замяукали.
Это была компания тех самых озорников, кого он призван был развлечь.
Максимилиан потерял равновесие, закачался, замахал руками. Он полетел бы вниз, если бы не ухватился за торчавшую из тела трубы скобу. На эту скобу опирался чистильщик, когда заглядывал со своей гирькой в черное печное жерло.
Подростки захохотали. Но Максимилиан уже их не слышал. Он закинул голову и увидел небо. Ночное, бездонное, звёздное.
Там, внизу, где скользким голодным червем текла жизнь, неба как будто и не было вовсе.
С наступлением утра в узких мутных прорезях окон чернота сменялась на разбавленный полумрак, иногда с бледным золотистым бликом посередине.
Небо, если задрать голову, нависало грязно-синей, чаще серой или бесцветной тряпицей, которую кто-то по нерадивости вшил как заплатку меж кровлями домов.
Максимилиан никогда не смотрел вверх, на небо, потому что не любил его. С неба шел дождь, заливал и без того хлюпающие мостовые. С неба падал снег, холодный и колючий, укрывая город смерзшимся саваном. Откуда-то с неба взирал равнодушный Бог…
Нет, Максимилиан головы не поднимал и за тающим облаком не следил.
А уж ночью для него небо и вовсе обращалось в огромный непроницаемый колпак, который сбрасывал на землю все тот же раздраженный Бог.
Мальчик только мельком видел Луну, серебристый диск со странными пятнами, будто пораженный плесенью сыр. Этот диск, полусъеденный, иногда цеплялся за конек крыши напротив.
Но про звёзды Максимилиан ничего не знал. Он не знал, что мрак ночи не однороден, как пролитая смола. Он не знал, что мрак этот прозрачен и полон таинственных фигурных обитателей, что он похож на плащ вельможи, расшитый блестками, что это не опрокинутый колпак, не угольная твердь, а нечто бездонное и зовущее.
Он уже не слышал глумливого смеха. Он смотрел вверх, на мерцающие серебристые огоньки. Одни ярче, как будто в них подлили масла, другие совсем тусклые, едва различимые.
Кое-где эти огоньки поддерживали строй, а где-то совсем не признавали порядка. Что это может? Кто зажег там эти огни? Может быть, кто-то очень высокий, да ещё забравшись на лестницу, развесил там на нитях стекляшки?
Или это обломки того серебристого диска с грязными разводами, который он несколько раз видел, зацепившимся за соседнюю крышу?
У Максимилиана не было объяснений. Наверно, он мог бы спросить у кого-нибудь из взрослых, но он давно оставил попытки задавать вопросы матери или ее сожителю.
А больше спрашивать было некого. Те мальчики, что заманили его на крышу и всё ещё пытаются его напугать, тоже ничего не знают. Они глупые и злые.
Убедившись, что плакать и звать на помощь он не будет, подростки исчезли. Один за другим, гуськом двинулись по желобу в свой полночный рейд, а Максимилиана оставили там, у трубы, повисшего на скобе.
Он уже стал замерзать, но покидать крышу не спешил. Ему понравилась эта ничем не ограниченная продуваемая свобода и весь мир неожиданно раздался в своих границах, в ширину и высоту. И там наверху было тихо, не было брани, проклятий, пьяной отрыжки.
И воздух, не густой, застывший, с помойным привкусом, а сладкий и чистый. Максимилиан ощупью добрался до чердачного окна, из которого вылез, вновь повис на шаткой перекладине. Уже с лестницы бросил последний взгляд на звезды.
Он еще вернётся и будет смотреть на них. Он будет думать. Он придумает, откуда они появляются, или выследит того, кто их зажигает.
С той ночи Максимилиан, выброшенный на лестницу, лежа на спине, представлял ночное небо.
Его утешало то, что от бездонного простора с волшебными сияющими камешками его отделяет только ветхая крыша, и кое-где меж рассохшихся балок и разбитых непогодой черепичных бляшек просачивается серебристый свет.
Они там, думал Максимилиан, неуловимые, разноцветные. Они всегда там. И он их увидит.
Однажды, когда стал старше, смекалистей, он заметил под крышей несколько продольно расположенных досок, указывающих на существование чердачной лестницы.
В их старом доме тоже был чердак, но лестница давно распалась, перекладины выпали, как гнилые зубы, и торчали только острые обломанные корни.
Ни один взрослый никогда бы не решился опереться на один из них.
Трухлявое дерево немедленно треснуло бы под его тяжестью, оставив в ладонях россыпь заноз.
Но вес ребёнка был этим обломкам по силам. Максимилиан с превеликой осторожностью повисал на каждом из них, ожидая скрипучего предательского разлома. Он боялся не заноз или переломов костей, а шума, какой мог наделать своим падением. И последующей трёпки.
Но старое дерево охотно стало его союзником, как будто почтительная осторожность мальчика не усилила, а исцелила ревматический недуг.
Максимилиан добрался до верхней перекладины и обнаружил дверцу, забитую ржавым гвоздем. Прошло немало времени прежде чем он раздобыл клещи в скобяной лавке и вынул этот гвоздь.
В каждую из ночей своего изгнания он взбирался по обломкам и осторожно расшатывал гнутый штырь. Однажды сорвался, но чудом зацепился, повис на поперечной балке. Снова ободрал ладони. Но взобрался и принялся за работу.
Этот забитый люк манил его будто древняя сокровищница. Он не знал, что найдет там, приведет ли его это ржавая загогулина к ожидаемой свободе, да и не называл так свою конечную цель, ибо свобода не оформилась в его детском невежестве до определяющей ценности.
Это был подспудный зов, ведомый всем живым существам, зов, толкающий зерна к набуханию и росту, корни к движению сквозь каменистую твердь, цветы — поперек мартовского льда, а птенцов сквозь костяную преграду.
Зов к преодолению и преображению, зов к разрушению установленных пределов.
Ему удалось, в конце концов, вынуть гвоздь, и дверца открылась. Проход был узкий, но достаточный для ребёнка. Там действительно оказался чердак под самой крышей.
Особо скупые и расчетливые домовладельцы сдавали внаем каждый угол и каждую нишу, ибо население Парижа неуклонно возрастало.
Но по каким-то причинам, по недосмотру строителей или самого домовладельца, этот чердак не мог быть сдан, ибо не позволял встать в полный рост.
Максимилиан занялся исследованием открывшемуся ему пространства и вскоре нашел себе неплохое убежище под самым коньком крыши. Своей вылазкой он собрал на себя все паучьи сети и следы голубиных ночлежек, но убежищем остался доволен.
Треугольный закуток оказался оснащен слуховым окошком с обломанным крючком. Максимилиан оттянул створку и высунулся наружу.
Вновь была ночь. Вновь прошитый серебряными камешками купол нависал над крышами, небо слишком красивое и чистое для того бурлящего жадного голодного нароста, что волновался на черной земле.
Справа Максимилиан заметил громаду колокольни Нотр-Дам, а слева – тень Дворца Правосудия, прямо перед ним синел холм св. Женевьевы.
Максимилиан вздохнул. На него снизошло спокойствие. Теперь он скрывался там, в своем убежище, когда пьяная мать или бочар выставляли его за дверь.
У старьёвщика Брюэлля с Рыночной площади он разжился солдатским тюфяком и походным одеялом. У жестянщика за пару дней работы выпросил масляную лампу, кувшин, залатанную миску и нож.
Он даже раздумывал над тем, как оборудовать в своем убежище печку и как законопатить смолянистой паклей щели. В дождь неплотно прилегающие друг к другу черепичные плитки служили плохой защитой, и зимой Максимилиан чаще дрожал от холода на своем тюфяке, прислушиваясь к настойчивой капели.
Чтобы согреться, ему однажды удалось заволочь наверх медный горшок с пылающими угольями.
Но с наступлением весны все разительно изменилось. С рассвета солнце хамовато протискивалось во все щели и оставалось там, даже перевалив полуденный рубеж.
Черепица разогревалась будто оставленная на огне сковорода. Максимилиан уже опасался, что летом он будет чувствовать себя, как грешник запертый в аду.
Но это скорее радовало, чем пугало, ибо он так намерзся за все предшествующие годы, что не мог вообразить излишек тепла, как излишек еды.
Он с нетерпением ждал лета.
— Послушай — сказал он девочке, когда она перестала хныкать — сейчас я отведу тебя в одно безопасное место, и там ты меня подождешь.
— Мы пойдем искать папу?
— Да — ответил он – Но сначала нужно узнать, где его искать.
Девочка заколебалась. Она бросила тоскливый взгляд на гудящую, пыльную, цокающую улицу, где все было таким пугающим и огромным. Потом обратила свой взгляд на нежданного спасителя и вздохнула.
— Ладно — сказала она – Я подожду.
Чтобы не попадаться на глаза матери и соседям, Максимилиан давно уже нашел другой путь к жилищу, путь короткий и опасный – по водосточной трубе.
Пока он вел девочку до квартала Сите, наступил вечер. Несмотря на всю свою отвагу, девочка уже начала уставать, и по дороге им пришлось несколько раз останавливаться, чтобы она могла передохнуть.
Когда они проходили мимо Лувра, Максимилиан указал ей на сторожевые башни. Решетки ворот были подняты, и оттуда выходил отряд вооруженных алебардами швейцарцев.
— Ты сказала, что твой папа живет во дворце. Вот дворец, самый настоящий. Тут живет король.
Мария внимательно оглядела бастионы, ров, наполненный затхлой водой, пыльные дворцовые окна, толпящихся во дворе людей и покачала головой.
— Нет, мой папа здесь не живет. Тут глязно!
Максимилиан пожал плечами и повел её дальше. По дороге он строил планы. Как найти этого таинственного отца? Хотя, чем больше он узнавал об этом отце, тем меньше в него верил.
Более достижимой ему представлялась другая цель: найти дом, откуда эта девочка сбежала, дом её бабушки.
Ушла девчонка недалеко, шла вся время прямо, следовательно, дом её бабушки расположен где-то на улице Сен-Дени.
Он мог наведаться на эту улицу и понаблюдать, порасспросить мальчишек, послушать разговоры кумушек и узнать, в каком доме пропал ребёнок, девочка, и вернуть её за вознаграждение.
Пожалуй, он так и сделает, если этот таинственный отец так и не найдется.
В квартале Сите, в лабиринте узких улочек Мария пугливо вертела головой. Она старалась не наступать в черные вязкие лужи и крепко держалась за руку Максимилиана.
— Здесь воняет — пожаловалась она.
— Терпи. Там наверху воздух чистый.
Он свернул с улицы Суконщиков на улицу Звероловов и приблизился к дому, где жила мать, со стороны набережной, там, где берег был завален старыми лодками и гниющими сетями.
Пробравшись между двух деревянных остовов Максимилиан нащупал трубу. Мария уже дрожала от страха и холода.
— Сейчас ты заберешься ко мне на спину и будешь крепко держать меня за шею. Понятно, малявка?
Она кивнула. Максимилиан повернулся к ней спиной и присел на корточки.
— Цепляйся. Руками и ногами. Как обезьянка. Видала в бродячем цирке обезьянку? Забавная такая зверюга. Держись изо всех сил, а то свалишься.
Она вновь кивнула. Взбираться по водосточной трубе с ношей ему было не впервой. Поэтому он действовал уверенно, ловко и привычно цепляясь за выступы и перемычки, упираясь то носком, то пяткой о торчащий из кладки кирпич.
Девочка за спиной не шевелилась. Видимо, совсем задеревенела от страха. Но ни разу ни пискнула и не охнула. Жмурилась, наверно. Твердо встав обеими ногами на карниз, он пошевелил плечами.
— Слезай! Она не сразу поняла.
— Слезай!
Наконец, она осмелилась разжать сцепленные ручки, и ее ножки в опрятных кожаных башмачках ступили на шаткий карниз. Максимилиан тут же ловко ухватил ее за шиворот, чтобы она не успела посмотреть вниз.
— Закрой глаза, мелюзга!
И осторожно повел за собой к слуховому окошку, которое давно утеплил куском лошадиной попоны.
Девочка шла послушно, держась за его руку, старательно ставила ножку одну перед другой и команду закрыть глаза выполнила охотно, ибо чувствовала рядом скат крыши, ведущий в пропасть.