Дети оказались в стране недобрых великанов, где каждый сапог мог опуститься на их спины и головы. Им, двум крошечным существам с отчаянно стучащими сердцами, приходилось высоко задирать головы, чтобы робким вопрошающим взглядом дотянуться до вырубленных из скалы равнодушных лиц.
Над детскими головами угрожающе звенели клинки. Холодные невидящие глаза скользили по детским фигуркам, будто стирая их с поверхности мира. Дети были невидимы, как соринки на пыльной дороге, но они все же невольно ежились и сжимались, когда на них падал чей-то взгляд, чтобы стать еще меньше и незаметней.
Разве мог её отец, тот, кто показывал ей буквы и водил её крошечной ручкой по бумаге, быть кровным братом этих великанов?
— Пойдем — сказал, наконец, Максимилиан.
Они прошли еще немного и остановились передохнуть у витой решетки какого-то дворца. Этот дворец был больше, мрачней и величественнее, чем виденные ими обиталища великанов.
Это был настоящий дворец, окруженный парком, с башенками, высокими узкими окнами, каменными истуканами на крыше, балконами и мраморной лестницей.
Но в отличии от прочих особняков в нем царила мертвая тишина. Створки ворот, в завитках гербов и королевских лилий, замкнуты, будто пасть присмиревшего дракона. И за ними ни шороха, ни движения. Дети с неосознанным страхом смотрели сквозь прутья ограды на это молчаливое, призрачное сооружение.
— Там кто-нибудь живет? – чуть слышно спросила девочка.
Максимилиан кивнул.
— Здесь живет сестра короля.
Они ещё долго стояли у ограды, завороженные пустынным величием. Они ничего не знали об этом дворце, они были слишком малы.
Откуда им было знать, что, переходя Новый мост и пробираясь по улице Сент-Оноре, они невольно проделали почти то же крестный путь, каким больше трех лет назад прошел отец девочки, когда его, связанного, тащили за бегущей лошадью?
Как могли они догадаться, что там, на тех самых мраморных ступенях, матово отражавших полуденное солнце, он упал, почти бездыханный, с рвущимся из груди сердцем, с лицом, залитым слезами и кровью, и что под тем же безучастным солнечным надзором ожидал смерти?
Они ничего не знали и о том, что он провел почти две недели в подземелье этого дворца, что он бывал здесь и ранее, ещё беззаботный, еще не меченый скорбью, ещё любящий и любимый, что стены этого дворца хранят зыбкую тень его нетронутой юности и тяжкий отпечаток его тоски, что зеркала в своей серебристой глубине укрыли его мимолетное, летящее отражение, выкрав частицу молодости и поющей души.
Они, эти потерянные дети, ничего этого не знали.
Но, уцепившись за чугунные прутья, каждый из которых был толщиной в их ручку, приподнявшись на цепочки, они вглядывались в слепые окна. Максимилиан даже подсадил Марию на каменную приступку, чтобы она могла лучше видеть.
— Хватит, пойдем — сказал он, когда ему почудилось движение со стороны конюшен.
Мария беспрекословно повиновалась. Весь обратный путь она молчала. И казалось подавленной. Устала.
— Мы его не нашли — грустно произнесла она, когда они уже добрались до обрывков сетей и лодочных скелетов.
— Завтра найдём — заверил её Максимилиан.
Она понуро кивнула.
Но в последующие дни шел дождь, и Максимилиан оставлял девочку на чердаке, где приходилось расставлять несколько оловянных мисок, чтобы ловить просочившиеся капли.
Мальчику приходилось заходить к матери, чтобы обсушиться у очага. В один из вечеров он застал бывшего бочара. Тот недобро взглянул на пасынка. Левый глаз бочара заплыл, в рту не хватало пары зубов. Сам постаревший, нездорово грузный.
Максимилиан слышал жалобы матери, что сожитель много пьёт. Новая любовница, швея, почти девчонка, беспрестанно требует денег, а если не получает, то грозится уйти к лавочнику.
— И уйдёт! – злорадно шипела мать.
Максимилиан слышал эти жалобы каждый раз, когда вынужден был видится с ней.
Мать тоже сильно сдала. У нее раздулся живот, а шея, руки и ноги, напротив, стали хрупкими и тонкими, с обвисшей кожей. Под этой кожей будто совсем не осталось плоти, она расплавилась, как воск, и стекла в этот огромный, отекший живот.
Мать жаловалась на сильную боль в правом боку, но к лекарю идти отказывалась, проклиная бедность и своих дармоедов детей, которые только и норовят, как выловить из похлебки последний кусок.
Те жалкие гроши, что приносил Максимилиан, вызывали новый взрыв проклятий и жалоб. Максимилиан старался как можно меньше появляться дома. Чтобы не страдать от жалости и несправедливых обвинений, с какими мать неизменно его встречала.
Но в тот вечер он не мог сразу взобраться на чердак, где его ждал тихий лепет девочки, её улыбка и даже её мифический отец, которому Максимилиан уже отвел определенное место в их странном союзе.
Этот отец превратился в некое подобие духа, которому в их маленькой обители детские руки соорудили невидимый алтарь.
Теперь Мария проделывала то же самое с той таинственной дамой, чей облик был запечатлен на портрете.
Этот второй дух покровитель еще не обрел своей полноценной призрачной плоти и только зародился в упорном детском воображении.
Девочка как будто лепила новую фигурку из мягкой воздушной глины. Ее воображаемый отец был уже воплощен и водружен на алтарь. Очередь была за женщиной.
Девочка всегда мечтает о матери. Она воображает её волшебницей, доброй феей, принцессой, королевой, самой красивой, самой доброй, той, что когда-нибудь явится и навсегда уведет свое дитя из одиночества и сиротства.
Максимилиан и сам тайно мечтал о такой сказочной спасительнице. Но не в роли матери, ибо мать у него была, и никакой фантазии ему не хватало, чтобы вообразить в этой роли другую женщину.
Он мечтал о некой целительнице, воображал неведомую дальнюю родственницу, бабушку или тетку, или даже саму Деву Марию, которая придет под видом странницы и вылечит его мать от пьянства. Сварит для матери лекарство, и та вдруг как бы прозреет…
Нет, на самом деле его мать не слепая. Она видит. Но Максимилиана как будто и не видит.
Он скрыт от неё слепым пятном. Кричит оттуда, машет руками. А она не видит.
Он так старался, чтобы она увидела его, услышала, приласкала. Он же здесь, её сын. Он приносит ей деньги, он заботится о ней. Даже похлебку варит. Даже приносит вино…
Проклятое вино.
А она не видит. Значит, всё-таки слепая. Вот добрая родственница её и вылечит.
О большем Максимилиан не мечтал. А эта девчонка могла позволить себе самую невероятную небылицу. Её мать умерла. Она её не помнит. И смерти её не помнит. И что такое смерть, тоже не знает.
Она может вообразить, что мать её и не умерла вовсе, а живет где-то далеко-далеко и скоро за ней вернется. С отцом у нее вон как здорово получилось. И слова ему придумала, советы и даже игрушки.
Поставив одну фигурку напротив другой, Мария полушепотом разговаривала за них обоих. И время от времени бросала взгляды на пришпиленный портрет, будто вовлекала эту даму в разговор ягненка с пастушком.
Продолжала плести свою небылицу. Как и отцу, придумывала для этой дамы слова. Лепила её лицо, её облик, её голос, её шаги и поступки.
Скоро девчонка поверит в эту даму так же неистово, как верит в отца, и тоже отправится ее искать. Максимилиан вздохнул.
Какая же она еще глупая и маленькая! Эти выдумки делают её почти счастливой.
Мария радостно помахала ручкой.
— Вот смотли — сразу взялась она объяснять – Этот маленький балашек потелялся, а мальчик его нашел. Мальчик его искал по лесам, по полям, там были злые волки… Но мальчик не испугался. Он никого не боялся. А балашку было стлашно-стлашно, он плакал. И звал маму. Но мальчик его нашел и привел балашка домой, вот…
Максимилиан сел рядом, скрестив ноги, и вытащил из кармана шахматного коня. Он стащил его у старьевщика. Максимилиан поставил коня рядом с деревянными фигурками.
— На этом коне будет ездить старший брат мальчика. Или его отец. Он будет мальчика защищать и прогонит всех волков.
Мария радостно закивала. — А дома их будет ждать доблая кололева и она спечет для них большой пилог!
Потом они еще долго играли с тремя фигурками под лукавым взглядом нарисованной дамы.
Максимилиан вдруг поймал себя на том, что тоже поглядывает на нее, призывая в собеседники, и она как будто отвечает.
Не словами, а улыбкой и чуть заметным подмигиванием, как тайная соучастница. Взгляд её потеплел, обрел глубину и печаль.
Мария разыграла мизансцену возвращения барашка домой, как его отругала за побег мама, а потом как его наказал отец, отказавшись с ним играть и учить буквы.
Потом барашек долго рассказывал про свои злоключения, и его наконец простили.
Когда догорела свеча, Максимилиан расстелил свою попону, а Мария свернулась под одеялом из цветных лоскутков.
Они видели разные сны, но в чем-то их сны были трогательно едины и схожи, в их поиске и тоске.
Они ещё не раз отправлялись на поиски. Бродили вдоль набережной, стояли на Соборной площади, ходили к ратуше.
Однажды Максимилиан повёл её к Люксембургскому дворцу. Парк был огромен, и там разрешалось гулять не только придворным. Дети проскользнули, укрывшись за юбками двух важных матрон. Но и там Мария не обнаружила ни одного знакомого лица.
Очень быстро она погрустнела и на обратном пути едва волочила ноги. На чердаке Мария легла на свое одеяльце и отвернулась к стенке.
Максимилиан вновь подумал о том, что проще было бы разыскать её бабушку и вернуть девочку обратно. Все равно её отца не существует. Она его выдумала.
Он твердо решил отправиться на улицу Сен-Дени и там попытаться выяснить, не пропадала ли в каком-нибудь доме маленькая девочка. Он не сомневался, что ему это удастся. Он уже не раз выполнял схожие поручения, данные ему хозяином лавки.
Детей он не искал, но высматривал опустевшие дома, выслеживал их обитателей, время их отлучек и возвращений. Иногда ему давали задание наблюдать за неким домом по нескольку дней.
Максимилиан околачивался поблизости, играл в камешки. Время от времени ему приходилось драться с мальчишками, посчитавшими его чужаком.
Со своего поста Максимилиан возвращался с синяками и расквашенным носом, но на следующий день отправлялся вновь.
В конце концов, хозяин лавки показал ему тайный воровской знак и дал медную продырявленную монету, которая должна была служить ему охранной грамотой. Эту монету Максимилиан показал главарю уличной шайки, и его оставили в покое.
Воры высшего ранга сами поделят добычу, а его задача только смотреть и запоминать.
Максимилиан вспомнил про монету, которая лежала у него в тайнике, в щели под крышей, и взял её, надеясь, что эта монета поможет ему договориться с такой же драчливой шайкой, обитающей на улице Сен-Дени, а также на прилегающей к ней улице.
Накануне он осторожно выспросил у Марии, чем торговал её дедушка, ибо на улице Сен-Дени проживали лавочники и ростовщики. Мария нахмурила лобик и сказала:
— Он делал колечки.
«Золотых дел мастер» — подумал Максимилиан.
Это уже проще. Ему не придется исследовать все дома, а только те, что принадлежат ювелирам. Их там несколько.
Уходя утром, Максимилиан чувствовал себя едва ли не предателем. Он взглянул на Марию, которая сидела, скорчившись в углу, молчаливая и бледная, позабывшая про «кололеву» и «балашка».
«Как бы мелюзга не заболела?» — со страхом подумал он. Эта мысль несколько оправдала его будущее предательство. Он совсем не предатель.
Он о ней заботится, но сердце всё равно сжималось и в горле было сухо. Он еще оправдывал себя тем, что прежде всего попытается разыскать её няньку, эту старую дуреху Наннет, которая позволила такой маленькой девочке слоняться по улицам.
А если он отыщет её, то не придется вступать в сговор с врагом и совершать предательство.
Может быть, эта бестолковая нянька все же знает, где отец? Ах, черт, его же не существует! Почему он все время об этом забывает?
Максимилиан прошелся по улице Сен-Дени несколько раз, пытаясь по вывескам определить род занятий владельцев. Четыре из них показались наиболее обнадеживающими.
И дома выглядели сурово и неприступно. Нижние этажи были забраны решеткой, а на прочих окнах угадывались крепкие, обитые железом, ставни, которые на ночь запирались изнутри.
Ювелиры всегда славились своей осторожностью, опасаясь ночных воров. На их вывесках не найти прямого указания на ремесло. Вывесить над дверью доску с изображением колец и серег все равно, что послать приглашение всем парижским разбойникам.
Поэтому всех прочих торговцев Максимилиан раскусил сразу. На одной вывеске святой Дени держал в одной руке свою голову, а в другой склянку. Это аптекарь.
На другой св. Мартин делился своей рубашкой с нищим. Это торговец сукном. На третьей рыцарь в доспехах бросал перчатку. Это перчаточник.
Ещё один рыцарь седлал лошадь. Этот лавочник продает седла и сбрую.
Было даже занятно угадывать. На тех четырех домах тоже были вывески с сюжетом.
На одной был изображен король, но король не нынешний, а кто-то из его предшественников, уж очень старомодно этот король был одет. Король кормил с ладони оленя.
Что могла означать эта вывеска? На таверну дом не был похож. Крепкая дубовая дверь с узким зарешеченным окошком. Или еще одна.
Толстый монах вручает Библию пилигриму. И такой же угрожающий вид.
Или вот третья. Девочка с единорогом. А дом самый мрачный из всех приглянувшихся. И окна все закрыты.
Во всех прочих лавках, даже в тех, за дубовыми дверями, кто-то двигался, говорил. Выходила кухарка. Стучался богатый покупатель. И только в этом доме ни дверь, ни окно ни разу не распахнулось.