Кроули тоже вздремнул, предварительно отыскав Ньюта и Анафему на заднем дворе (где ни один из них и близко не подходил к изгородям) и попросив разбудить его попозже днём.
Этот момент наступил слишком скоро: Ньют потряс его за здоровое плечо и сказал, что уже половина четвёртого, если он хочет встать.
Удивительно, но сон, казалось, вовсе не помог Кроули: его плечо по-прежнему болело, и он чувствовал, как крылья горят и пульсируют, даже скрытые в нематериальном плане.
Он пригладил волосы и пошёл будить Азирафеля.
Через каких-нибудь десять минут они оба очень медленно шли вниз по улице, направляясь к дому Адама, который указала им Анафема, предупредив, чтобы они не забывали о родителях мальчика.
Это был чудесный день для прогулки – каждый день в Нижнем Тадфилде был прекрасным и солнечным – с легчайшим свежим ветерком, спорящим с жарким солнцем.
Несмотря на яркие солнечные лучи, Кроули чувствовал, что продрог до костей. Каждые несколько шагов его незримые крылья посылали спазмы боли, пронизывающие спину, вызывая свежую вспышку в плече, после чего весь цикл начинался по новой.
Им потребовалось целых двадцать минут, чтобы дойти до дома мальчика. Азирафель задавал темп, его лицо было искажено болью, и он медленно хромал, стараясь беречь раненую ногу. Каждый раз, когда ангел морщился или просил остановиться на пару секунд, Кроули чувствовал, как груз вины все тяжелее давит на его замерзшие плечи.
Наконец, они добрались до дома Антихриста. Он был простым и таким же неприметным, как и соседние домики. В нем, казалось, не было совершенно ничего особенного.
Они пошли дальше, повернув на следующем повороте и, обойдя дом, направились к простиравшемуся за ним зеленому лугу. Ухоженный сад находился в дальнем конце луга, солнечный свет призывно струился меж его деревьев.
Кроули доковылял до живой изгороди, окаймлявшей территорию, и не спеша заглянул за нее. Задний двор был пуст.
– Так, ну и куда этот засранец подевался? – пробормотал Кроули себе под нос, борясь с очередным приступом озноба. Он снова повернулся к Азирафелю. – Эй, ангел… – он замер на полуслове.
Навстречу им брел золотоволосый подросток с очаровательным вислоухим псом, скачущим вслед за ним.
Остановившись в нескольких метрах от них, Адам наклонил голову и оглядел их. Неуправляемые золотые кудряшки, требующие хорошей стрижки, падали на лоб.
– Ну что ж, привет! – сказал он довольно дружелюбно.
Кроули стало неуютно, оттого что он внезапно осознал, насколько они с Азирафелем были бессильны. Они оба исчерпали свои силы до дна, и в то же время здесь сам воздух, казалось, мерцал вокруг Адама. Мальчишка, можно сказать, лучился здоровьем, блистал ощутимым нимбом энергии. Кроули вдруг вспомнилось, что это сын Люцифера, и он способен прикончить их обоих за долю секунды. Весь план внезапно показался очень плохой затеей.
– Ты, возможно, помнишь нас, – сказал Азирафель, сделав шаг вперед. – С Апокалипсиса-Которого…
– Да, – сказал Адам, перебив его. – Я вас помню. Азирафель, так? И… Кроули, – глаза мальчика оглядели их обоих по очереди, его умный взгляд, казалось, пронизывал демона насквозь. – Хотите погулять, ребят? Я покажу вам сад мистера Ричардса. Ему не нравится, когда кто-то таскает оттуда яблоки, но всё равно все это делают.
Азирафель приветливо кивнул, и, когда Адам пошел прочь, а Пес радостно затявкал у его ног, Азирафель побрел за ним. Кроули заставил себя на нетвердых ногах потрусить следом, чтобы не отстать.
– Давно не виделись, ребят, – радостно сказал Адам, ведя их через заросший травой луг. – Надеюсь, Наверху и Внизу не собираются попробовать еще разок. Я сейчас сильно занят. Мы на математике проходим геометрию. И эта хрень просто чума. Даже Уэнслидейл так говорит.
Пока Адам болтал, Пес подбежал и стал тыкаться в ноги Кроули и Азирафелю, восторженно тявкая и обнюхивая их. Собаке, похоже, больше понравился Кроули, потому что она прыгала вокруг ног демона и притворно рычала. Кроули сосредоточился на том, чтобы не запнуться за нее.
– Я вижу, ты теперь человек, – обратился Адам к Азирафелю, перепрыгнув от болтовни сразу к делу так быстро, что Кроули чуть не упустил этот момент. – Надеюсь, тебе это нравится – мне-то уж точно нравится, – мальчик теперь шагал, оглядываясь через плечо и наморщив нос. – Если не считать, что мама с папой заставляют меня делать всякие дела. Вечно им надо, чтобы я стоял прямо, или ел овощи, или убрался в комнате. В смысле, они думают, что хотят как лучше, но неужели правда надо, чтобы у тебя в комнате все времябыл порядок? Могу поспорить, ангелам этого делать не приходится.
– Кстати об этом, – бегом догоняя Адама, быстро сказал Кроули. Его крылья горели в своей бесплотной невидимости.
– Демонам, наверное, тоже не надо убираться в комнатах, думаю я, – продолжал Адам, будто ничего не слышал. – Кажись, только людям приходится все это делать. Как-то несправедливо немножко, а?
Они уже приближались к краю сада, и Адам замедлил шаг.
– Теперь берегитесь мистера Ричардса, – предупредил он, пригнувшись и картинно выглянув из-за деревьев, отяжелевших от яблок, вот-вот готовых стать ярко-красными. – Если он увидит, я просто скажу, что вы, ребят, за мной присматриваете, лан? Наверно, вас-то он послушает, вы же похожи на взрослых.
– Слушай, – сказал Кроули, наконец-то догнав их, когда Адам замедлил шаг, чтобы остановиться у одного из деревьев. Азирафель сильно побледнел за время прогулки и тяжело припадал на левую ногу.
– Кажется, Псу ты понравился, – сказал Адам, вполоборота глядя на Кроули. В самом деле, песик присел перед демоном, прижав голову к земле и задрав хвост, рыча своим самым угрожающим рыком. Только секунд через десять до Кроули дошло, что это, должно быть, цербер, которого прислали Снизу, тот самый, которого каким-то образом не засекли во время Апокалипсиса-Которого-Не-Было. На вид у него было не больше общего с адом, чем у одуванчика.
– Мы пришли кое о чем тебя попросить, – сказал Кроули, пытаясь высказаться раньше, чем мальчишка снова заболтается о посторонних вещах. – Азирафель… – он заставил себя выговорить эти слова. – Он… Пал. И мы хотели узнать, можешь ли ты исцелить его, превратить его снова в ангела. Восстановить его. Как угодно.
Адам посмотрел на него долгим и спокойным взглядом, и демон вдруг задумался, не переступил ли он какую-то черту. Но потом Адам задумчиво повернулся к Азирафелю, который за все это время не сказал ни слова. Адам оценил ситуацию.
А потом он повернулся и пошел прочь, не оставляя им выбора, кроме как последовать за ним.
– Яблоки почти поспели, – сказал Адам, указывая на росшее тут же усыпанное яблоками дерево. – Некоторые говорят, что они вкуснее всего, когда еще висят на дереве и только что перестали быть зелеными, – Антихрист, потянувшись к низко склонившейся ветке, сорвал ярко-красное яблоко. Несколько секунд он размышлял над ним. – Но потом, опять же, – задумчиво сказал он. – Нельзя съесть яблоко, когда оно еще на дереве.
Адам пожал плечами, откусил кусок и улыбнулся им.
– Угощайтесь, – сказал он, махнув рукой на яблоки. – Мистер Ричардс не знает, куда их девать.
Азирафель вежливо улыбнулся и взял яблоко. Он повернулся, чтобы предложить его Кроули, который дрожал на ветру. Демон покачал головой. Со времен Эдема он испытывал отвращение к яблокам.
Адам снова уходил прочь между деревьями, пробегая пальцами по их листьям. Кроули поморщился от всплеска боли в крыльях, ему вдруг стало нестерпимо жарко, кожу покалывало. Вместе с волной жара вспыхнула ярость. Этот мальчишка что, собирается весь день от них бегать?
Кроули зашагал вперед, миновав Азирафеля, который задумчиво надкусил яблоко.
– Эй! – рявкнул Кроули на Адама, который остановился и спокойно повернулся к нему. Какая-то часть Кроули предостерегала его, что это очень глупо, но все остальное его существо горело, и злилось, и болело. – Кончай ссс яблоками! – прошипел он. – Ты вылечишь Азирафеля или нет?
Адам невозмутимо посмотрел на него.
– Не думаю, – сказал он, и его голос был ровным и спокойным.
Кроули почувствовал, как его температура поднялась градусов на пять.
– И почему, черт тебя подери, нет?
Он почувствовал, что Азирафель положил ему руку на плечо, но Кроули сердито сбросил ее.
– Я уже сказал вам, – ответил Адам, которого, похоже, вообще не задевал тон Кроули.
Кроули зашипел на него, несправедливость происходящего сжигала его изнутри.
– После того, что мы сделалидля тебя? – прорычал он. – Мы помогали остановить Апокалипсис… Азирафель и я, мы были готовы сражаться с Люцифером…
– Кроули, – произнес позади него Азирафель предостерегающим тоном, но Кроули все равно продолжил наступление.
– Неужели это ничегодля тебя не значит? У тебя, что, нет никакого представления о… о… о верности, об элементарной порядочности…
Но Адам был невозмутим. Пожалуй, он даже выглядел немного печальным.
Кроули выдохся, внезапная вспышка гнева отступила так же быстро, как и возникла. Температура упала на десять градусов и Кроули внезапно снова затрясло. Он почувствовал, как Азирафель оттаскивает его назад – и позволил ему.
– Мы понимаем, – сказал Азирафель Адаму. – Все равно, спасибо тебе.
– Мы так и так уже покойники, – горько пробормотал Кроули, дрожа. – Наверху нас выследят к концу недели.
Губы Азирафеля дернулись в грустной улыбке, когда он начал было поворачивать назад.
– Погодите, – сказал Адам. – С этим я, может, смогу помочь.
Азирафель снова повернулся к нему. Кроули просто стоял на месте и дрожал, совершенно несчастный. Пес радостно повизгивал у его ног. Кроули не обращал на него внимания.
– Если вы беспокоитесь из-за рая и ада, – сказал Адам. – Я могу отправить вас в безопасное место. Они не найдут вас там, – он на мгновение задумался. – Есть одна деревня к северу отсюда – Мидфартинг – мой дедушка жил там какое-то время. Там очень хорошо. Вам это подойдет?
Лицо Азирафеля расплылось в удивленной улыбке.
– Несомненно! Спасибо тебе.
Адам пожал плечами.
– Там хорошо жить. Почти так же хорошо, как здесь, – он глянул на небо и, похоже, вдруг осознал, как поздно уже было. – Вот это да, я должен был вернуться десять минут назад. Мне надо идти. Надеюсь, вы доберетесь туда без проблем.
– Мы справимся, – заверил его Азирафель, когда Адам проходил мимо него.
Адам остановился перед Кроули, который пытался сдержать дрожь.
– Я очень сожалею о твоих крыльях, – сказал он, и его голос звучал искренне. – Надеюсь, они поправятся.
Кроули стиснул зубы от новой волны боли и коротко кивнул. Ему было очень плохо.
Адам грустно улыбнулся ему и повернулся, чтобы уйти.
– Идем, Пес! – позвал он и побежал по направлению к лугу. – Увидимся, ребят!
Пес тявкнул и, с обожанием глянув на Кроули на прощание, понесся вслед за своим хозяином.
Они еще не скрылись из виду, когда Азирафель повернулся к Кроули.
– Что это было насчет твоих крыльев? – требовательно спросил он.
Кроули пожал плечами, избегая взгляда ангела.
Азирафель посмотрел на него, словно бы говоря, что он на это не купится, но Кроули только повернулся и пошел в том направлении, откуда они прибыли.
– Эй! – запротестовал Азирафель, легко догоняя его. Он схватил Кроули за здоровое плечо и, развернув его к себе лицом, взял демона за руки. Его глаза искали лицо Кроули.
Кроули безучастно уставился на свитер Азирафеля, свежевыстиранный Анафемой. Он безуспешно пытался сдержать очередной приступ дрожи.
Когда она прошла по его телу, он почувствовал, что Азирафель в волнении сжал его крепче. Потом одна рука отпустила его и взяла за подбородок, заставляя поднять голову. Кроули избегал взгляда Азирафеля, мрачно смотря на сад позади него. Ладонь ангела легла на лоб Кроули и показалась ему ледяной.
– Черт подери, Кроули, – прорычал Азирафель необычайно сердито. – Надеюсь, ты скажешь мне, что в этом виновато твое плечо, что это заражение или что-то такое.
Кроули уставился себе под ноги и молча покачал головой.
Азирафель снова выругался, где-то раз в шестой за последние три дня. Ангел отпустил его, отойдя на несколько шагов, а потом повернулся на каблуках, сменив направление. Он казался встревоженным, и на лице у него была написана ярость.
Кроули покачнулся.
– Это… – Азирафель остановился, сделал два шага к нему и снова замер. – Насколько все плохо? Это же не все от… Насколько причина в крыльях, как ты думаешь?
Кроули понимал, к чему ведет Азирафель: если его жар вызван в первую очередь ранами его телесной оболочки, ситуацию будет легко исправить сном и каплей магии с утра. Если же причина в основном в его крыльях… что ж, тогда у него проблемы.
– Где-то 80/20, наверное? – пробормотал Кроули. – Может, 90/10? В пользу крыльев.
Азирафель долго смотрел на него, а потом снова отвернулся и отошел, хромая и матерясь на несколько метров вглубь сада. Затем он снова вернулся.
– Но ты хотя бы вылечил перелом, так? Скажи мне, что ты вылечил перелом. Первым делом. Как самое важное. Скажи мне, что это было первое, что ты сделал, – его голос звучал почти с мольбой.
Демон сглотнул, борясь со спазмами в желудке. Его крылья горели. Он покачал головой.
Азирафель снова выругался. Он скоро рекорд установит в этой области.
– Проклятье, Кроули, почему?
– Тебе… это было нужнее, – пробормотал Кроули, закрывая глаза от подступающей тошноты. Когда он открыл их пару секунд спустя, Азирафель глядел на него, в недоумении беззвучно шевеля губами.
Потом ангел снова обрел голос, а его лицо исказилось от гнева. Он шагнул к Кроули, подняв руку, а потом резко развернулся и отошел, рука машинально взъерошила волосы.
Кроули почувствовал, как его захлестнул новый всплеск жара, и ему ужасно захотелось присесть.
– Кроули… зачем… что… черт, – Азирафель резко остановился. – Это было глупо, Кроули, – наконец с усилием выговорил он. – До хрена глупо, и ты знал это.
Кроули пожал плечами, пошатываясь.
– Показалось хорошей идеей… тогда.
Азирафель смотрел на него, не веря собственным ушам, но, казалось, принял для себя какое-то решение.
– Так, больше ты никого не лечишь. И пальцем не притрагивайся ко мне, я могу поправиться сам. Нет уж: ты будешь много спать, и как только накопишь силы, мы это исправим, так? Чем дольше мы ждем, тем хуже все становится.
Гнев Азирафеля вернулся через секунду, снова заставив его, хромая, расхаживать взад-вперед.
– Черт тебя подери, Кроули, ты знаешь, как это работает. Мало было тех проклятых серебряных кольев и вырванных маховых, а потом, с переломом в довершение всего – твои крылья могут уже никогда и не выздороветь полностью, теперь, когда ты так протянул с этим!
Кроули почувствовал, как снова пожал плечами.
Азирафель застыл, глядя на него.
– Что?– воскликнул он. – Пожимаешь плечами? Черт возьми, Кроули, это же твои крылья… они нужны тебе! Ты что, не хочешь снова летать, идиот ты несчастный? Не хочешь снова почувствовать ветер в своих перьях? Подумай головой!
Кроули содрогнулся, пытаясь сосредоточиться на том, чтобы стоять прямо. Он видел, что Азирафель очень зол на него, но прямо сейчас это не казалось слишком уж важным.
– Если ты останешься человеком, – услышал он свой голос. – Я не понимаю, зачем мне тогда вообще нужны крылья.
На какое-то время ангел просто уставился на него с открытым ртом, потеряв дар речи. Потом Азирафель устремился к нему, снова схватив демона за руки и встряхнув его. Кроули болтался взад-вперед, хотя это движение все же помогло ему сфокусироваться. Лицо Азирафеля было совсем близко от него, ярко-голубые глаза сверкали, как молнии.
– Не смей говорить такие вещи, – прогремел он. – Только не ты. Не теперь. Ты не сдашься, понял? Никогда. Обещай мне.
Кроули моргал, глядя на ангела, не совсем понимая, чего от него хотят. Его крылья теперь уже горели не стихающим пламенем, а плечо пульсировало в такт участившему сердцебиению. Его лицо пылало, хотя он подозревал, что был очень бледен.
– Обещай, – потребовал Азирафель.
Кроули открыл рот, язык был как наждачка.
– Конечно, – прохрипел он.
Азирафель тяжело выдохнул, сам слегка дрожа, и некоторое время просто стоял, не двигаясь с места. Затем он снова посмотрел на Кроули, и весь его гнев, казалось, иссяк. Он, похоже, в первый раз по-настоящему увидел, в каком состоянии был демон.
– Ох, Кроули, – выговорил, наконец, Азирафель, и заключил демона в сокрушительные объятия.
Кроули вздрогнул, тая в тепле ангела. Обычно он презирал подобные проявления любви, но сейчас это было очень кстати, пусть даже ощущение от объятий было такое, будто электрическое одеяло обернули вокруг обогревателя. Он был просто рад, что Азирафель больше не кричал на него.
Затем Азирафель шмыгнул носом и отстранился, и Кроули со слабым удивлением понял, что ангел плачет.
Прежде чем он смог что-нибудь сказать, Азирафель заботливо рукой обхватил Кроули за плечи и повел его к выходу из сада.
Демон тяжело и прерывисто вздохнул, чувствуя, как его накрывает новой волной жара. Глаза Кроули лихорадочно следили за ранними яблоками, усеявшими траву под ногами. Падшие яблоки…
Когда они пересекали луг, Кроули снова начало трясти, зрение то плыло, то возвращалось.
Дальше измученный мозг Кроули начал порождать странные иллюзии. В половине из них он был змеем, искушающим прекрасную Еву яблоком и прячущимся от ужасающего мистера Ричардса; в другой части – Азирафель Падал, крича тем ужасным криком, а его крылья вспыхивали божественным пламенем, и огонь перепрыгивал с крыльев ангела на крылья самого Кроули; а в третьей части – Адам протягивал ему яблоко, говоря, что все случилось так, как случилось, в соответствии с непостижимым планом.
К тому моменту, когда они добрались до коттеджа Ньюта и Анафемы, Кроули била сильная дрожь, а перед глазами все вращалось. Ему было очень жарко, но он был мокрым от холодного пота. Азирафель постоянно находился рядом с ним, на протяжении всей дороги назад, несмотря на то, что сам хромал и задыхался.
Маленькая часть сознания Кроули, которая все еще понимала, что происходит, отметила с грустной иронией, что они с Азирафелем были той еще парочкой. Но в остальном же он пытался разобраться, почему Бентли вот-вот врежется в коттедж, Четверо Всадников выпрыгивают из него, и все одновременно размахивают пламенным мечом Азирафеля – тем самым, изначальным, который он отдал в темную и ненастную ночь шесть тысяч лет назад. Кроули припомнил с отрешенным, ностальгическим интересом, что однажды ему угрожали этим мечом.
Он только через несколько минут заметил, что теперь уже был в коттедже, и рука Азирафеля больше не придерживала его за плечи. Вместо этого кто-то укрывал его одеялом, а его голова опустилась на подушку, и Анафема допрашивала Азирафеля, что он с ним сделал.
– Он же был в порядке всего час назад!
В этот момент по его телу прошла судорога одновременно с обжигающей волной, вылившейся из крыльев, и жаркая тьма сомкнулась вокруг него.
Легко сказать — поедем.
Геро ещё ничего не знает. Мне еще предстоит каким-то образом объяснить ему, как случилось, что никто — никто! – из тех, кто называет себя его друзьями, даже полунамеком, шепотком, вздохом, знаком не открыл ему чудесную правду, не поведал ему, что дочь его жива, что свершилась чудовищная ложь, задуманная ревнивой женщиной, чью дочь он любил.
Как вымолить у него прощения за то, что я, беспрестанно твердившая о любви, умолявшая о доверии, о дружбе, не избавила его от пожирающей скорби, оставила его там, где он пребывал, в бездонном колодце отчаяния.
Я видела его печаль, знала про черную желчь, что подступала к самому горлу, и ничего не сделала, чтобы избавить его от этой неразбавленной горечи, чтобы срастить, спеленать свежим полотном надежды разъятую вспоротую душу.
Как же мне теперь всё ему объяснить? Как оправдаться? Когда я принимала решение хранить тайну исчезновения девочки, всё казалось таким логично обоснованным и даже милосердным. Я избавляла его от ложной надежды, которая навсегда лишила бы его покоя.
Я очень убедительно, с примерами, с аргументами доказывала Перлу, что подобная скрытность необходима. Ибо девочка могла быть потеряна навсегда, и Геро переживал бы её смерть снова и снова.
Но теперь, когда Мария найдена, я не нахожу себе оправданий, и все приведенные выше доводы кажутся мне пустыми.
Я обманула Геро, обманула своего богоданного возлюбленного и несчастного отца. Сможет ли он мне верить после этого чудовищного обмана?
Но выбора не было, мне предстояло покаяться и уповать на пресловутое «Amor omnia vincit».
Мои мысли так мучительны, что я рада присутствию в экипаже Перла и Катерины. Их не мучит перспектива раскаяния и печальной исповеди, они с восторгом угощают и веселят девочку.
Я изнываю от желания занять свое признанное первенство, взять её на руки, поиграть с ней в ладошки и вновь затеять долгий секретный разговор, а потом примерить несколько новых ленточек, передничков и башмачков.
Сколько я их накупила еще тогда, в тот злосчастный день, когда Геро отправился в Сен-Дени!
Но я молчу. Я слежу за дорогой. Я знаю, что у деревни Кассель стоит дорожный указатель на Лизиньи, и там цифра «2».
До Лизиньи остается два лье, и мне предстоит начать свой крестный путь.
Когда указатель, покосившийся, почерневший от непогоды, попадает в поле моего зрения, я тяну за шнурок, чтобы остановить карету.
Перл не удивлен. Я ещё в Париже посвятила его в свои планы, поэтому он невозмутимо лезет под сидение и достает большую накрытую салфеткой корзину. Катерина, тоже без вопросов, почти с вызовом, будто выхватывая из ножен меч, достает свою корзину, с фруктами и сластями.
— Ну вот, самое время обедать — говорю я, поправляя черный локон под новым кружевным чепчиком.
Мария сидит у меня на коленях и с любопытством смотрит на всё, что мелькает за окном.
Она только что видела стайку крестьянских детей и радостно помахала им ручкой. На мои слова девочка оборачивается.
— Мы будем гулять?
— Да, милая, гулять, бегать, ловить бабочек и собирать цветы. Вот дядюшка Перл тебе поможет. Он наловит бабочек и кузнечиков.
— И червяков! – добавляет шут, грозно и комично надувая щёки.
Девочка серьезно качает головой.
— Нет, я не хочу челвяков. Я хочу бабочек! Класивых!
— Червяки вкусные, их птички едят. А кто у нас птичка? — продолжает Перл, слезая с подножки и протягивая руки к Марии, которая бесстрашно принимает это объятие.
— А люди их не едят — с важностью заявляет девочка, сидя у шута на плече.
— А ты кто? Разве не птичка?
— Я девочка.
Сойдя на землю вслед за шутом, я делаю знак Клермону, который едет верхом, держа в поводу мою лошадь.
— Куда ты едешь? – в изумлении спрашивает Мария, заметив, что я ставлю ногу в стремя.
Сначала я хотела уехать тайком, воспользовавшись тем, что Перл, Катерина и Наннет отвлекут девочку, но затем решила, что хватит с меня скрытности и обмана. Опершись на плечо Клермона, я сажусь в седло.
Мария смотрит с восторгом на танцующего бербера, чья золотистая шерсть горит в лучах солнца.
— Я поеду вперед, чтобы предупредить твоего папу. Он же ещё не знает, что ты нашлась. А вы здесь на травке пообедаете, погуляете и поедете дальше. Здесь уже недалеко.
— Но ты же не уйдешь? – почти с тревогой спрашивает девочка.
Я вижу, как на её личике проскальзывает пронзительное беспокойство. Она смотрит на меня доверчиво и вопрошающе, и даже умоляюще, будто требует, чтобы я подтвердила свое бытие в её жизни, свою подлинность и предметность, что я не исчезну, как сон, не обращусь в пепел, как хрупкий рисунок, или не стану тем рисунком, который она так долго хранила. Она хочет, чтобы я была.
Была! У меня сжимается сердце. Как же она на него похожа!
Я беру маленькую ручку, эту теплую пятипалую звездочку и прижимаю к щеке.
— Конечно я никуда не уйду. Я буду тебя ждать. Мы будем тебя ждать.
Я отпускаю поводья, и бербер с размашистой рыси переходит в галоп. Его тонкие, литые ноги пружинят, ритмично бросая вперед поджарый, золотистый корпус.
На крохи от мгновения он становится невесомым и парит над каменистой, с выбоинами дорогой, убеждая и меня, тяжеловесное существо, в небесной причастности.
Я внезапно путаю время. Сегодня вовсе не весна, а поздняя, с хрустальным ледком, прозрачная огненная осень, начало ноября.
Пылающий, с багряными прожилками, с влажным, лиственным подбоем лес. Закатное солнце, что швыряет свои слепящие, но уже остывшие мечи в каждый просвет меж оголенных веток, почерневшие стволы, щедрое своей прощальной синевой небо и незнакомая, путаная тропа, ведущая к мосту через высохший ров.
Я точно так же бездумно, играя со смертью, отпустила поводья. И точно так же упивалась этой управляемой, несущей меня животной силой, мысленно признавая наше азартное совместное безрассудство.
Это теперь я знаю, что Геро видел меня, и это знание придает моим воспоминаниям особую ценность. Мне нравится осознавать, что и он, пусть косвенно, причастен к пережитому мной таинству, когда я утратила свою единичность и обнаружила себя, свою изначальную суть, в каждом из живых существ, узнала, как размываются, стираются границы и всё становится единым.
Это чувство было таким необыкновенным, имело такую очищающую силу, что я не раз вспоминала его с легким привкусом сожалений.
И вот я снова испытываю нечто подобное. Снова этот захватывающий полет, этот восторг риска и вызов смерти, и Геро, который ждет меня.
Клермон едва за мной поспевает. Его гнедой испанец почти так же быстр, как и мой бербер, но ему не хватает родства с диким пустынным ветром. Он рожден в благопристойных конюшнях испанских грандов и ничего не знает о бурях, сплетающих из рыжего песка свою хищную крученую плоть, и о том, что грозит всаднику, попавшего под стопу песчаного властелина.
Я тем же безумным карьером несусь по аллее и только во дворе, перед домом, безжалостно натягиваю поводья.
Алмаз хрипит, взбрыкивает, тяжело поводит боками. Его лиловый, с прожилками, глаз полон укора. Но я уже отпускаю повод, и жеребец, боком, гарцуя, приближается к крыльцу.
Стайка юных работниц бросается врассыпную, будто гусыни, но тут же вновь сбиваются в нестройный косяк.
Вслед за мной появляется Клермон, с такой же молодецкой небрежностью бросивший поводья на шею лошади. Его скакун издает жалобное, тягучее ржание. Он проиграл.
Алмаз прядает ушами и победоносно фыркает.
С другого конца двора ко мне бежит конюх. Я, не дожидаясь, пока Виктор придержит стремя и подставит плечо, спрыгиваю на землю.
Клермон все еще красуется в седле под восхищенными взглядами юных пастушек.
Кормилица выбегает навстречу. Руки по локоть в муке, большие круглые увесистые руки, которые умеют обнимать и наказывать. Она торопливо вытирает их о передник.
— Вот она, проказница, пожаловала! Разбойница, лиходейка. Что ж не предупредила? Я бы обед какой затеяла! – восклицает она, целуя меня в обе щеки.
— Успеешь еще затеять, матушка. Обязательно.
— Никак повод есть?
— Еще какой повод, матушка, еще какой!
Кормилица хитро щурится. Я улыбаюсь.
— Вижу, вижу. Довольна. Так и сияет. Ни дать, ни взять, мое любимое блюдо, когда я его песочком начищу.
— Скоро узнаешь, матушка. Очень скоро – и понизив голос, спрашиваю – Где он?
— Да с твоим учёным. Где ж ещё? В павильоне. Твой итальянец чего только не придумывает. Трубу какую-то на крышу затащил. Мальчишек за лягушками посылает. Он что с ними делать-то будет, с лягушками?
Но я уже не слышу. Я торопливо иду к указанному строению, где Липпо оборудовал себе не то мастерскую, не то лабораторию. Это просторное светлое помещение с высокими окнами.
Раньше, при прежних хозяевах, этот павильон был предназначен для зимнего сада.
Мишель, женщина чуждая праздности, не выносившая прозябания и пустоты, изгнала из своей обители все бесполезные излишества.
Сначала этот павильон она намеревалась превратить в парник, но затем уступила его Липпо, когда тот уверил её, что захваченное им пространство не утратит своей полезности, а будет засажено лекарственными травами.
Из своих странствий Джакомо привозил не только диковинные рецепты, вроде «толченных мухоморов в сметане», но и семена экзотических растений.
Он надеялся создать закрытый от ветров и непогоды травяной оазис, где мог бы выращивать этих капризных, теплолюбивых гостей с Востока.
Хотя я полагаю, что дешевле и бесхлопотней было бы покупать уже зрелые побеги и корни у приезжих купцов.
Но я не спорю. Любой естествоиспытатель тем и отличается от обычного человека, что ищет свой собственный путь.
Приближаясь к павильону, я действительно замечаю некое сооружение на крыше, напоминающее носовую корабельную пушку, и сразу догадываюсь. Это не пушка, это давняя мечта Липпо, зеркальная труба Галилея.
На днях будет просить денег на покупку вогнутых линз из Антверпена.
Дверь в павильон открыта. Он залит светом из огромных окон. В крыше вырезан огромный люк, к которому ведет приставная лестница. Это солнечное буйство меня радует.
В прошлый раз, когда я искала Геро, я нашла его на пыльном сумрачном чердаке, в паутинном чертоге прошлого.
Он неосознанно стремился отождествить себя с отжившими, изломанными вещами, тронутыми распадом и пыльным спокойствием. Если он здесь, в этом символическом храме познания, то это хороший знак.
Несмотря ни на что, ещё в неведении, он учится жить заново, готов идти дальше.
Я вижу его сразу.
Геро стоит в полоборота к распахнутой двери. Перед ним нечто среднее между мольбертом художника и письменным прибором стряпчего. На подставке перед ним не полотно на раме, а большая книга в кожаном переплете. Он держит в руке тонкую длинную кисть и что-то тщательно закрашивает в этой книге.
Я невольно оглядываюсь в поисках натурщицы. Вот было бы забавно, если бы вон там, в затененном углу, на шкуре или охапке из полевых цветов, я бы обнаружила юную нимфу, прикрытую лишь гирляндой из виноградных листьев.
Интересно, сочла бы я и её за хороший знак, за свидетельство торжества молодости? Или предпочла бы вновь обнаружить его на пыльном чердаке?
Но никакой натурщицы нет. Вернее, такой натурщицы, которая могла бы поставить передо мной подобную дилемму.
Портрет посвящается растению. Рядом с пюпитром на небольшом столике аккуратно разложены части какого-то несчастного цветка. Отдельно листья, стебли, лепестки, чашечки и корни.
Липпо в своей научной неукротимости подверг растение казни четвертованием, чтобы запечатлеть для потомков его подробный портрет, а на долю Геро выпала участь летописца, который, отрешившись от собственных суждений и симпатий, заносит в анналы лишь факты.
Рукава его закатаны до локтей, на голове шелковая повязка, видимо, для того, чтобы отросшие пряди не падали на лоб и не лезли в глаза, когда он, склонившись, изучает свою «натурщицу». Лицо сосредоточенное, брови чуть сведены.
Ему очень идет быть чем-то занятым, увлеченным. Пусть он всего лишь повторяет контуры, уже высеченные природой, его труд все же отмечен вдохновением, ибо красота и гармония этого лиственного дитяти, этого отпрыска Флоры, соединятся с его преломляющим свет и формы сердечным видением.
Пусть это всего лишь сухая научная схема, она все равно не избежит его ласкающего внимания.
Мне даже не хочется его прерывать, так он увлечен. И так красив. И это несмотря на то, что обращение к собственной внешности у него сведено до лохани теплой воды и куску мыла.
Он похож на комнатное растение, которое внезапно высадили в сад под открытое небо. Утрачен строгий садовничий надзор, но листья щедро омыты дождем и согреты солнцем.
Первым меня узнает Липпо.
Его голос раздается откуда-то сверху.
— Mamma Mia i tutti Santi! Ваше высочество дарует нам аудиенцию!
Матушка Даниила: Норм. Главное что не пантера
Толстолобик Толстолобик: СЛАВА БОГУ НЕ ЧЁРНАЯ БАНДЕРА!
Роман Пятница: Сейчас бравые русские начнут высирать про черных
Матушка Даниила: никогда такого не было и вот опять
Голос Разума: Народ, ну нельзя же всё подряд превращать в политический срач!
Лексей Тургенев: миня это ни волнует значит астальнвх тожи ни далжно!!!!!!!
Eva 404: Какая милота! Можно я его поглажу?
Матушка Даниила: лучше покорми ))))
Толстолобик Толстолобик: Красава! А бук походу накрылся белым пушистым сибирским пушным зверьком…
Голос Эксперта: Рекомендуем такие варианты защиты ноутбуков от котиков:
Во-первых, приобретите специальный спрей-отпугиватель. Продается в зоо-магазинах. Это средство для защиты мест, посещение которых кошками не желательно. Как гласят отзывы в сети о самых популярных средствах, пшикать нужно по нескольку раз на день на протяжении нескольких недель. Потом у котика вырабатывается установка «сюда нельзя, фу! тут дурно!» и он больше не посягнет на запретную зону. Говорят также, что и людям противен этот запах, но он быстро выветривается.
Во-вторых, не оставляйте ноутбуки, на которых любит полежать домашний любимец, у края стола. Не исключено, что любимец, увидевши вас, шуганется от мысли о том, как вы вновь на него наругаетесь. Живой питомец улетит под диван, а пластмассовый компаньон на пол.
В-третьих, закрывайте крышку ноутбука, когда отходите от него пусть даже на пять минут. Крышку все же не так жалко, как забитые клочьями шерсти вычислительные мощности техники.
Белая Моль: ненавижу кошек.
Ольга Дубова: КАК МОЖНО НЕНАВИДИТЬ КОТИКОВ???!! Он же такой миленький!!! Это же каким чёрствым человеком нужно быть чтобы ненавидеть такую милоту???!!? Котики нас делают лучше!!!! Иди мой хороший к мамочке, я дам тебе вкусной колбаски!!!!!!!!!
Eva 404: Белая Моль, вы чёрствая и грубая ! Котики мимими !
Роман Пятница: Моль кинула камень и теперь смотришь на лавину?
земля тебе комментариями, сестрёнка.
Белая Моль: и не говорите. лютый 3,14здец
Толстолобик Толстолобик: Ольга, Вы не правы. Чтож теперь всем ходить строем чтоли?
Ольга Дубова: Котики форева!!!
Толстолобик Толстолобик: даже если он испортил бук?
Ольга Дубова: Котик в этом не виноват!!!! Это вина хозяина!!!! Нефиг расклвдывать свои гаджеты нде попало!!!!
Толстолобик Толстолобик: Тоже верно )))
В шестидесятом его мы добивались долго, упорно, сквозь пот, кровь и адову боль месяцев ударных, во всех смыслах тренировок.
В Заре испытательный комплекс уступал находившемуся тогда в Звездном городке, что в Подмосковье, близ поселка Монино.
Кажется, он изначально предназначался для последней доводки уже подготовленных космонавтов, а прежде служил полигоном для испытания перегрузок на животных.
Следующими подопытными стали как раз мы, «бобиками», как шутили сами, ведь та же центрифуга, она не простаивала, даже когда вечером выплевывала последнего из нас – те же тесты проходили и собаки, их миссия окончательно завершилась только в конце года.
А прежде была еще одна катастрофа.
Нет, не по нашей программе, другая.
Под самый конец наших испытаний, когда Главному осталось выбирать уже из дюжины вконец измотанных счастливчиков, за пару недель до ноябрьских праздников, на соседнем стартовом столе, где готовилась межконтинентальная баллистическая ракета, всего годом ранее принятая к разработке.
Наша «семерка» не годилась как надежное средство сдерживания противника, с коим мы вели и космическую гонку, требовалась более компактная, менее громоздкая, эффективная ракета.
Новые двигатели требовали иного топлива, схема не была отработана даже на стендах, но разработчики спешили к дню Октябрьской революции, погонять солдат и инженеров прибыли главком РВСН Неделин и сам разработчик Янгель.
В итоге ракета, недостатки которой ликвидировали на ходу, за часы до старта, полыхнула и взорвалась прямо на столе, уничтожив всех, кто пытался довести ее до ума и лишь случаем пощадив самого изготовителя. Кладбище на окраине Зари тогда враз пополнилось на семьдесят пять могил; главкома же похоронили у Кремлевской стены, объявив погибшим а авиакатастрофе, а саму трагедию засекретили так, что о ней узнали только спустя сорок лет.
Тут еще Совмин постановил отправить первую экспедицию в космос не позднее середины декабря сего года, противник не дремал, нас подгоняли, как могли, бросив все силы на доработку «Спутника».
Кажется, о модификации для нормальных, взрослых людей, уже позапамятовали в спешке этой немыслимой гонки, во всяком случае, работы над ней приостановились до нашего старта.
Который только и мог определить будущее пилотируемой космонавтики.
В этой нервозной обстановке и проходили последние испытания. Главный, как и обещал, в начале ноября собрал дюжину оставшихся и произнес четыре фамилии тех, кто войдет в первый отряд.
Впрочем, и остальным не было приказа расформироваться, сейчас, пытаясь посмотреть на происходящее глазами Главного, я понимаю, он желал подстраховаться на случай чего, ведь наверху уже знали, что за ситуация складывается в Заре.
Возможно, у Главного просто не оставалось выбора, не нам его судить. Нет, нам конечно, но я все равно не собираюсь этим заниматься.
А тогда, оглядев оставшихся в первом отряде, Вася произнес фразу, ставшую пророческой:
– Кажется, он всех нас решил испробовать.
Я сперва не понял, о чем он, потом оглядевшись, сообразил сам.
Главный выбрал обычного детдомовца со стандартными заморочками, девочку, пусть и непростую, но выжившую всех остальных товарок, единственного на весь тогда еще сотенный левшу, да еще и белую кость, лучше всех разбиравшегося в технике, на которой его испытывали.
И еще Макса, Максимку, негра.
Перебивкой — кадры из Олимпии, — старт бегунов
***
смена кадра
***
Улицы Лондона.
Ватсон с Холмсом и девушками прогуливаются через Ридженс-парк параллельно Глостер-плейс. На ступеньках музея мадам Тюссо сидит Эрик Блэр, провожает их злым взглядом, бурчит о том, что вечно все самое лучшее достается старым вонючим извращенцам. Плюет им вслед, поднимается, идет в обратоном направлении. Пошатывается. Видно, что пьян.
Холмс, Ватсон и девушки идут Уиттер-роуду к центру. Подходят к дому, где девушки работают горничными, те договариваются с дежурным у черного входа (он делает вид, что не заметил, что девушки вернулись не одни).
***
смена кадра
***
Жилье девушек — две крохотные совмещенные комнатки, одна играет роль спальни, завешена шторой, вторая гостиная — диванчики, столик, газовая горелка на кухонной тумбе.
Холмс готовит горячий грог, все пьют. Девушки вырубаются. Ватсон растерян, Холмс деловит.
Холмс:
— Помогите оттащить их в спальню и раздеть!
Ватсон:
— Что было в вине, Холмс?
Холмс:
— Ничего, кроме вина. Все дело в специях. Да помогите же мне!
***
смена кадра
***
Уайтчепель. Волчий район.
Мисс Хадсон пересекает невидимую границу волчьего района. Увязавшийся было за ней Эрик Блэр плюет ей вслед, обзывает грязной морофилкой, но преследовать дальше не решается. Измочаленный Гери, прихрамывая, бежит вперед по соседней улице. На перекрестке делает небольшой крюк, чтобы дать в зубы ругающемуся вслед мисс Хадсон Эрику. Тот падает.
***
смена кадра
***
Уайтчепель.
Картрайт бежит.
***
смена кадра
***
(Перебивкой — кадры из ОЛИМППИИ, красиво бегут. Изображение удаляется, оно идет на экране, треск кинопроектора, фильму смотрит кайзер Адольф, мрачный. Рядом Лени Риффешталь.
Лени:
— Вам не понравилось, май кайзер?
Адольф:
— Нет, фильм хорош. Надеюсь, в него не вошел триумф этих чертовых русских!
Бегут по экрану спортсмены.
***
смена кадра
***
Уайтчепель.
Картрайт бежит.
Проскакивает через подворотни, срезает по каким-то непонятным переходам. На углу у границы волчьего квартала натыкается на невнятно матерящегося Эрика Блэра, который левой рукой держится за челюсть, а правой размахивает ножом. Мимоходом дает ему в зубы. Тот падает.
***
смена кадра
***
Ватсон растерян, но относит бессознательную брюнетку в спальню, кладет на кровать. Наблюдает за Холмсом с тревогой. Тот умело и быстро освобождает рыженькую от верхних юбок и корсажа, проводит пальцем по ее шее, ловя жилку, замирает. Медленно, словно в трансе, нагибается к лежащей девушке, неестественно выворачивая при этом голову набок.
Ватсон (в ужасе):
— Холмс!!!
Холмс вздрагивает, резко распрямляется, выглядит немного смущенно.
Холмс:
— Я не граблю колыбели, Ватсон, успокойтесь. Девушкам будет очень хорошо, это особая тибетская травка, называется «ночь наслаждений». А у нас с вами тут дело.
***
смена кадра
***
Холмс ведет Ватсона по коридору (отлично ориентируется, видно, что идет не в первый раз).
***
смена кадра
***
Подсобка со швабрами, Холмс аккуратно прикрывает дверь изнутри, устраивается в продавленном кресле, предлагает Ватсону располагаться.
Холмс:
— У нас еще около часа, пока слуги не покинут верхние этажи на ночь, в этом доме строгие правила.
Ватсон:
— А где мы?
Холмс:
— В доме Честерлеев, конечно же.
***
смена кадра
***
Уайтчепель. Волчий район.
Гери в мыле и задыхаясь распахивает дверь в чайную, где обычно волонтеры читают Шекспира. И тут же получает в лоб переспелым помидором. В зале полно волчиц, у всех хозяйственные сумки и корзинки наготове.
1 волчица:
— Это же Гери, стойте! Гери, что ты здесь делаешь?
Гери смотрит на волчиц — они все злы и настроены очень решительно, их оторвали от домашних дел и волчат и заставили сюда явиться, они заранее рады тому, что сегодняшняя волонтерша собирается прийти одна, без охраны и полиции, и готовы этим воспользоваться по полной программе. Мужчин-волков в зале мало, они кучкуются по углам, делая вид, что вовсе ни при чем.
У самовара дежурит несколько растерянный медведь. Гери готов драться — но драться тут не с кем. Он понимает, что ничего не сможет сделать и никто ему не поможет, обводит чайную затравленным взглядом, падает на колени, заламывает руки.
Гери:
— Девочки! Пожалуйста! Я вас очень прошу!!!
***
смена кадра
***
Дом Честерлеев. Подсобка.
Холмс:
— Не обижайтесь, Ватсон, но я не мог задействовать вас, у сэра Ричарда имеются некие предубеждения по поводу ветеранов, и потому бумаги ему отнес Картрайт. Он их прочел, я знаю. И все равно отказался со мною встретиться. Отказался! Что ж, если Магомет не желает идти к горе, приходится и самой горе предпринимать некоторые шаги к сближению.
Ватсон:
— Поговорка звучит не так, Холмс.
Холмс:
— Да какая разница? Главное, что мы тут, а слуги скоро уйдут. А пока у нас есть время поболтать. Что вы узнали из газет?
Рассказ Ватсона (рассказ перемежается кадрами хроники, короткими иллюстративными сценами)
Ватсон: — Молодым Честерлеем Уильяма называют за поведение и манеру одеваться, он не так уж и молод. Единственный сын Роджера Честерлея, младшего брата сэра Ричарда, и Элеоноры Честерлей, в девичестве Престон. Мать умерла родами, отец погиб, когда Уильяму было три года. Воспитан дядей, бездетным вдовцом. Закончил Иствуд, но особого рвения к наукам не выказывал. Любил лошадей и спорт, но умеренно, не азартен и не честолюбив, хотя дядя всячески пытался приобщить к политике. Член партии гуманистов с семнадцатого года, до службы в армии активно участвовал в акциях наиболее агрессивно настроенного её крыла. Перед самым началом англо-бурской войны женился на Луизе Аддингтон. Ушёл на фронт добровольцем. О военной карьере Уильяма я ничего не нашёл, вернулся с войны в звании подполковника воздушного флота и будучи награждённым высшим британским орденом за проявленную в боях отвагу. Интересно, что в довоенных газетах дагеррографии как дяди, так и племянника куда чаще украшают «Таймс» и «Ньюс», то после картина совершенно иная. Солидные издания об Уильяме молчат, в отличие от желтой прессы. «Лорд Р. Выгнал наследника на улицу! Скандал в благородном семействе», «Дебош и сопротивление силам полиции. Нарушитель из высшего общества задержан, но выпущен под залог», «Попытка вандализма и поножовщина в Кенсингтонских садах. Кровавые подробности! Статуя Питера Пэна спасена! Барри благодарит полицию за своевременное…», «Беспорядки в баре «Красный лев», жертвы среди мирного населения! Среди зачинщиков — герой войны в Африке, чью фамилию…». Вернувшийся с бурской войны молодой герой пустился во все тяжкие, и дядюшка был вынужден отказать ему от дома. Если он и совершил что-то ужасное — это случилось во время войны. Шантажистов надо искать в ближайшем окружении. Над чем вы смеетесь, Холмс?
Холмс:
— Меня всегда поражало ваше умение делать верные выводы на основе неверных предпосылок.
***
смена кадра
***
(новая перебивка — другая версия событий)
Холмс:
— Дядя не выгонял племянника — тот сам не возвращался к нему до тех пор, пока его дом не покинула Луиза, жившая там всю войну в ожидании молодого мужа. Горничная полагает, что все дело в учителе танцев, эти горничные так романтичны, но что бы мы без них делали? Не обо всем же пишут в газетах. Скандал замяли. Но кое в чем вы были абсолютно правы.
Ватсон:
— В чем?
Холмс:
— Вы сказали, что вернулся он с войны совсем иным человеком, словно его подменили… О, слышите, хлопнула дверь? Слуги ушли. И сейчас самое время нанести визит сэру Ричарду.
***
смена кадра
***
Уайтчепель. Волчий район.
Мисс Хадсон сверяет адрес с запиской, удостоверяется, что вот это здание без окон и есть та самая чайная. Подходит к двери. Внезапно дверь перед ней распахивает огромный моро-медведь.
Медведь (басит)*
— Проходите, мы вас давно ждем, не заблудились? У нас мало фонарей. Хотите чаю?
***
смена кадра
***
Чайная изнутри.
В зале мирно пьют чай волчицы, волчата играют на полу между столиками. У ближайшего столика — большая хозяйственная сумка. Волчица, сидящая за этим за столиком, увидев, что взгляд мисс Хадсон остановился на сумке, смущенно запихивает ногой ее поглубже под стол.
***
Смена кадра
***
Дом Честерлеев.
Холмс и Ватсон крадутся по пустому коридору, лестнице. через пыльную и заброшенную мансарду, опускаются к жилому этажу. Ковер скрадывает шаги. Свет из-под двери.
Трясущийся неопрятный старик в кресле у пылающего камина в кабинете — сэр Ричард (не сразу можно узнать). Тень того, что заходил на борт Бейкерстрита.
Сэр Ричард (заметив Холмса):
— Вы были правы, Билли умер, надежды нет. Мой Билли погиб на войне. Его сожрало чудовище. Оно обмануло всех, кроме меня. Я так надеялся, что осталось хоть что-то… но нет. Страшно умирать, зная, что ты последний в роду.
Горящие в камине бумаги, на столе папка с грифом СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. — пустая. Холмс бросает и ее в огонь. Молча отвешивает сэру Ричарду уважительный поклон, уходит. Ватсон за ним. Вслед им несется истеричное хихиканье, больше похожее на рыданье.
***
смена кадра
***
Ватсон и Холмс выходят через парадный вход — удивленные взгляды слуг, но остановить никто не решается. Холмс, назвав себя доктором Ватсоном, просит вызвать семейного врача к сэру Ричарду — тому плохо.
На улице их ждет паротакси и уличный мальчишка из вспомогательной службы Бейкерстрит. Холмс поручает ему пригласить на завтра к десяти на борт молодого Уильяма Честерлея.
***
смена кадра
***
Чайная в волчьем квартале. Пожилая волчица умиленно смотрит, как раскрасневшаяся и очень хорошенькая мисс Хадсон воодушевленно что-то вещает, взобравшись на ящик из-под помидоров. Она размахивает руками и зажатой в одной из них книжкой, шляпка сбилась, волосы растрепались, глаза горят. Волчица подпирает щеку рукой, вздыхает довольно.
Пожилая волчица:
— Гери, шалопай ты этакий, как же тебе повезло!
***
смена кадра
***
Картрайта на подходе к чайной останавливают пятеро плохо различимых в темноте молодых волков.
1 волк:
— А ты что тут забыл, а, сэр?
***
смена кадра
***
Мисс Хадсон пьет чай с пирожками в окружении волчиц, книжка давно отброшена, они просто болтают, смеются, шушукаются и пихаются, словно школьницы. Из угла чайной за ними наблюдает пожилая волчица. Поворачивает голову на скрип открывающейся двери, входят пятеро молодых волков, трое которых при свете оказываются волчицами.
Пожилая волчица:
— Что там был за шум?
1 волчица (зализывает сбитые костяшки):
— Да так, ерунда.
Улучив момент, Гери передает мисс Хадсон пакет.
Гери:
— Новая информация для Дороти по делу товарища Смита.
***
смена кадра
***
Утро на борту Бейкерстрита.
Ватсон не спал, стоит на обзорной галерее, проверяет пистолет в кармане халата, проверяет исправность механического протеза, всматривается в прохожих на улице, пытаясь вычислить среди них переодетых агентов полиции. Потихоньку светает, фонарщик гасит фонари.
Хромая и придерживаясь рукой за бок, возвращается Картрайт. Доктор отвлекается от наблюдения.
Ватсон:
— Я должен вас осмотреть!
Картрайтт сопротивляется, но вяло. Зеленка, перекись, тугая повязка на ребра.
Ватсон:
— Молодой человек, я настоятельно рекомендую вам какое-то время отлежаться.
Картрайт (слабым голосом):
— Вы бы видели их! Их было больше дюжины! Еле уползли!
Внизу шипит дверь пневмо-лифта, Ватсон вскидывает голову, поспешно выходит.
***
смена кадра
***
Ватсон видит, как в гостиную из лифта проходит Уильям, красивый молодой человек с пышной шевелюрой и нервным подвижным лицом. Ватсон замирает, смотрит на него не мигая, вынимает из кармана с пистолетом пустую руку, непроизвольно сжимает в кулак металлические пальцы. Вокруг Уильяма — та же самая некро-аура, что и вокруг ветеранов, что и у самого Ватсона, когда он смотрит на себя в зеркало.
Ватсон осторожно проходит к гостиной, замирает в дверях.
Холмс:
— Ваш дядя поручил мне откупиться от шантажиста. Держите, чек ваш .
Уильям:
— Что вы такое говорите?! Это не я! Я не хотел…
Ватсон иронично :
— А я-то ещё голову ломал, почему вдруг в воздушном флоте — и лейтенант колонель, подполковник, а не командир крыла. Всё правильно — хотя особые бригады и приписаны к воздушному флоту Её Величества, но чины там сохранились пехотные. Особые бригады! Так вот почему бурская война завершилась, почти и не начавшись… Доброе утро, коллега!
Холмс (Уильяму):
— Поздравляю, молодой человек, чистая победа, вы нанесли удар в нужный момент.
Уильям:
— Все было совсем не так! Но так и будут думать, а я не смогу опровергнуть, хотя на самом деле все было совсем не так.
Холмс:
— А как все было?
Уильям:
— Я надеялся, что он взбесится, он же никогда не платил шантажистам. Я просто хотел, чтобы он признал меня. Признал таким, каков я есть, каким я стал… и перестал бы требовать внука. Я ведь не мог, доктор, ну вы-то должны понять! Я не хотел его подставлять, не хотел сливать информацию журналистам, хотел, чтобы он сам меня признал. А он…
Холмс (мягко):
— Он заплатил.
Уильям:
— Да. Он заплатил. Вот ведь ужас-то…
Ватсон, откашлявшись:
— А почему бы вам самому не выйти из шкафа?
Холмс (поддерживает):
— Более того — почему бы вам не основать новую партию? Герой и жертва войны в лице молодого аристократа со скандальной репутацией… За вами пойдут. Партия людей Зет, Икс или Игрек, а благодаря дядиной уступчивости деньги на первое время у вас уже есть.
Уильям:
— Вы полагаете, такая партия будет нужна?
Холмс:
— Я полагаю, ее поддержат на самом верху. На самом верху, вы понимаете, о чем я?
Уильям нерешительно забирает чек, смотрит на Ватсона во все глаза, словно хочет его о чем-то спросить, но так и не решается. Уходит
Ватсон смотрит с галереи, как он уходит. Из подъехавшего парокэба выходит мисс Хадсон, поднимается на борт, радостно и довольно.
Мисс Хадсон:
— Ну вот, и чего было так переживать из-за таких пустяков? Современная эмансипированная женщина способна справиться с любой аудиторией!
***
Кадры лондонской кинохроники — партия разума под руководством Уильяма Честерлея… молодые супруги Честерлей и пятеро их усыновленных… триумф в Конгрессе… билль о запрете на сегрегацию… способ жизнедеятельности — личное дело каждого…
Смотрят Уоллис и Эдвард. на экране (проектор иной конструкции чем в Германии, более компактный и совершенный).
Эдвард:
— Обидно, конечно, но с другой стороны, может быть, и к лучшему. Я начал опасаться, что победа неогумманистов приведет к восстанию моро, а это бы сильно ослабило нашу страну. (посмеивается) А это, сама понимаешь, не входит в наши планы.
Он при этом смотрит на экран и не видит кислого выражения лица Уоллис. Уходит.
Уоллис:
— Что ж, придется пойти иным путем…
вызывает шофера.
Уоллис:
— Собирайтесь, мы едем с визитом.
Шофер:
— Куда?
Уоллис:
— На крестины. Мне прислали приглашение.
Шофер:
— Но вы обычно не посещаете таких мероприятий.
Уоллис:
— Это надо посетить. И закройте шторы кэба, визит не публичный.
Шофер выходит, видит у гаража строчащего что-то в записную книжку Эрика Блэра, на всякий случай дает ему в зубы.-
***
смена кадра
***
Борт Бейкерстрита.
Мисс Хадсон загружает переданную Гери информацию в Дороти. Получает распечатку, вычеркивает из списка еще несколько имен.
Осталось пять. Первым там сам товарищ Смит. Пятым — Эрик Блэр. Но мисс Хадсон смотрит на второе имя, оно крупным планом — Тони Аллен. Хмурится.
Мисс Хадсон:
— Тони, неужели это ты?
***
смена кадра
***
Борт Бейкерстрита.
Визит Майкрофта с деликатным предложением. Похищен наследный марсианский принц, прибывший в Британию инкогнито, следы ведут в Россию (похитители — русский цирк-шапито, бывший в Лондоне на гастролях, спецслужбы слишком поздно узнали, они уже вернулись в СССР).
У Картрайта нет допуска, пробивать долго, бюрократия, поэтому в Россию летите втроем, с российской стороной есть прямая договоренность, похищение не было спланировано сверху, чья-то самодеятельность, поэтому русские тоже заинтересованы поймать преступников. Дагеррография марсианского спрута — это его последний снимок. Ватсон содрогается.
Ватсон:
— На редкость уродливое существо.
После ухода Майкрофта Холмс:
— Дело всегда деликатное, когда в нем замешана женщина, тем более королевской крови.
Ватсон:
— Почему женщина?
Холмс:
— Потому что наследование на Марсе идет по женской линии, Ватсон. Мы, конечно, разницы не видим, но искать нам предстоит не принца, а принцессу.
Ватсон (рассматривая дагерографию более пристально):
— Бедная малышка. Одна, на чужой планете, в руках злобных похитителей… Хм. Мне начинает казаться, что она довольно милая.
***
смена кадра
***
Германия.
Кайзер Адольф завершает торжественную речь, зигхайлит, едет в свой замок. Ему докладывают, что его дожидается дама, навстречу из кресла поднимается Уоллис Симпсон в костюме пилота и летном шлеме, гоглы сдвинуты на лоб.
Уоллис:
— Зиг, Адольфи, я на минутку, и так слишком долго тебя ждала, могут заподозрить. Я, конечно, приучила их к своим постоянным капризам и полной непредсказуемости, но лучше лишний раз не рисковать, а доверить такую важную информацию телеграфу тоже не хотелось.
Адольф:
— Ты нашла?
Уоллис:
— Да, Адольфи, супероружие существует! Это не миф.
Адольф:
— Ты его видела?
Уоллис:
— Да, Адольфи, я его видела. Оно потрясающее! И у меня есть недвусмысленные гарантии того, что это оружие нам даже не придется похищать, его преподнесут нам на блюдечке, в качестве жеста доброй воли. Неофициально, конечно, и вопреки желанию сэра Уинстона, но кто нынче считается с сэром Уинстоном, когда я уже без пяти минут королева?
***
смена кадра
***
МИ6
Встреча Картрайта с полковником Рейсом.
Рейс:
— А вас мы отправим по своим каналам. И задание у вас будет отдельное…
Демоны не спешили, наслаждаясь балом каждый в своей манере. Некоторые танцевали, меняясь партнерами и партнершами, некоторые неспешно беседовали, уединившись у колонн и набросив заклинания тишины, чтобы им не мешали. Некоторые откровенно сплетничали, как парочка ярко разукрашенных демониц, одетых в одинаковые кислотно-зеленые платья, едва достигающие середины бедер.
Одна из них указала на Милу тонким пальчиком с блестящим маникюром, что-то проговорила и хихикнула. Вторая открыто рассмеялась, тоже во все глаза рассматривая новую супругу Повелителя. Ранее ведь такую диковинку им не показывали. Мила отвернулась. Это было обидно, но что поделать? Всем рты не заткнуть, всем не объяснить…
Откуда-то из толпы подошел довольно колоритный демон с темно-синими, почти черными волосами, с бокалом рубинового вина в руке. Он презрительно осмотрел Эртиса, несколько сконфузившегося от появления видимо старого знакомого, бросил брезгливый взгляд на Милу и довольно приятным голосом протянул:
— Что, приятель, устроился сторожить человеческое дерьмо? А я предлагал пойти ко мне…
Эртис мотнул головой. Этого зажравшегося лорда он знал прекрасно. К нему не стоило даже подходить. Наглое самодовольное лицо демона светилось превосходством. Мила растерянно теребила подол платья и пыталась понять, чего этому неприятному типу от них надобно. От чужого демона так и веяло злобой.
— У меня хорошая работа, — возразил ее телохранитель и на всякий случай задвинул девушку себе за спину. Взгляд синих холодных глаз лорда Самрина стал колким и проницательным.
— Я так и понял, — демон залпом допил вино и, не глядя, выбросил бокал, точно попав на поднос слуги. — Тебя всегда тянуло к какой-то мерзости. Это каким же надо быть уродом, чтобы служить человечке? А? Тебе самому от себя не тошно?
— Нет. Не тошно, — отрезал Эртис и попытался было отойти, но приставучий лорд двинулся следом. Его темно-зеленая рубашка была расшита едва заметными бусинками, которые слегка блестели в мерцающих бликах светильников. — А вам не тошно унижать своих слуг? Не блюете потом от проклятий?
Осмелевший парень остановился и прямо взглянул в глаза обидчику. Возможно, будет драка. Не сейчас, конечно. Как-нибудь потом. Но он это выдержит, не впервой. Лощеный лорд наймет каких-нибудь прихлебателей, чтобы те «перевоспитали» одного неправильного мальчика. Ничего, справится. Сам Самрин никогда не марался о своих жертв, судя по слухам.
— Нет, — оскалился лорд. — Проклятья меня не берут, но откуда же тебе это знать? Дурак ты, вот кто. Работал бы у меня, имел бы престиж и уважение. А так… Посмотри на них, — он обвел рукой зал, как бы охватывая толпу придворных. — Они презирают ее. Они ненавидят ее. Половина этих баб готова продать душу, чтобы получить вот этот браслет, — короткий, совсем не аристократичный палец демона указал в сторону Милы и девушка сжалась в комок, отчаянно цепляясь за руку своего телохранителя. — Она даже не понимает того, кем является. Не умеет себя вести, не поклонилась как все вошедшему Повелителю. Ты думаешь, она долго проживет у нас? Думаешь, ее будут уважать? Любить? Бояться? Преклоняться? Нет, нет и еще раз нет. Она — никто, и ты никто рядом с нею.
Лорд перевел дух, подхватил с принесенного слугой подноса новый бокал и сделал маленький глоток, смачивая горло.
— Я не буду тебя переубеждать. Ты сделал свой выбор. Но помни — однажды эта малявка наскучит Повелителю, и он с радостью отдаст ее на растерзание. Нам, — улыбка демона сменилась хищной гримасой, на лице проступили синие с черными прожилками чешуйки. — И тогда, — он мечтательно облизнулся, — ее уже не спасешь ни ты, ни золотая побрякушка на руке, ни покровительница в гареме.
Демон снова отпил вина, круто развернулся, хлестнув косами по спине, и скрылся среди толпы таких же разноцветных аристократов. Эртис выдохнул и отцепил девчонку от себя. Слушая монолог Самрина, он даже перестал дышать.
— Не обращай внимания, — попытался успокоить девушку, но у самого сердце колотилось как у загнанного зверя. Им угрожали, причем правдиво. И это было чертовски страшно. Особенно когда угроза настолько проста. Они всего лишь игрушки. Несчастные игрушки в руках сильных мира сего. Однажды они действительно наскучат и их отдадут в руки чуть менее сильных. Или просто выбросят сломанное добро на помойку.
Мила неловко топталась рядом со своим телохранителем. Демоны все больше дурели — это было видно по рваным, резким, порой неестественным движениям танцующих, по неистово запихивающейся едой блондинке, по хнычущей в углу девчушке с размазанной косметикой. В добавок к алкоголю всех мастей слуги носили специальные футляры с тонкими палочками, которые демоны жевали, а некоторые поджигали и курили. На сигареты это не походило вовсе, скорее на воскурение ароматических палочек. Девушка тихонько хихикнула — все происходящее было похоже на дурацкую пародию. Смешно, обидно, как-то… да, как-то унизительно.
Есть она боялась, нашуганная Лэртиной, пить тоже, пробовать эти палочки не тянуло вовсе. Эртис оставался единственным почти адекватным демоном вокруг. Очередная красноволосая демоница попыталась подкатить к телохранителю, но быстро стушевалась, приметив человечку и специальный знак раскрытой длани на одежде демона. Ее лицо искривилось в брезгливой гримасе, сквозь прическу прорезались небольшие светлые рожки, и девушка ретировалась вон.
Красноволосых было много, отмечала про себя Мила, заверченная в круговерти народа. То ли демонов прибыло, то ли ей стало тошно от такого количества копошащихся посторонних, но девушка осталась окончательно дезориентированной. Еще несколько юных и не очень товарищей подошло к ним, высказало свое «фи» и ретировалось, не давая возможности ни толком понять сути претензии, ни огрызнуться в ответ на демонском языке.
Похоже, у этих демонов были какие-то свои способы выражать недовольство. Некоторые подваливали расхлябанной походкой и брезгливо морщились при виде человека, некоторые картинно плевали на пол, женщины предпочитали коситься и глупо хихикать, указывая когтистыми пальцами на невиданное чудо-юдо, мужчины иногда приставали к телохранителю на предмет интимных предложений, решив, раз он отвергает женщин, то предпочитает свой пол.
Эртис стал медленно пробираться к выходу, помня наставления Крезета. Мила тащилась за ним, едва успевая уворачиваться от чужих локтей, волос, туфель, крыльев и хвостов. Все больше демонов трансформировались, все чаще вместо лиц перед глазами мелькали зверские чешуйчатые хари. Девушка прикрывала глаза и тихонько всхлипывала от ужаса, давясь слезами. Бал превращался в какой-то разнузданный вертеп.
Она оглянулась, в тщетной надежде понять, куда ее тащит Эртис, но вместо этого увидела Повелителя на троне, вполне так активно сношающего одну из своих жен или любовниц. В полной мешанине и мерцании красного света толком ничего было не разобрать, да и ее глаза всего лишь показывали общие очертания, которых вполне хватило. Музыка приобрела бешеный ритм, вбухивая в голову девушки страшный, угрожающий и неприятный мотив. Светильники мерцали кроваво-красным и ярко-синим цветом, чем-то напоминая взбесившиеся полицейские мигалки. В добавок к ним кто-то поджег лампадки, и они задымили неприятным, дерущим горло дымком.
Толпа давила и напирала. Часть демонов ломилась к все еще заставленному едой столу, часть — назад, в центр зала, еще часть уже вовсю обжималась за колоннами или у стен. Трансформированные демоны существенно увеличились в размерах и им становилось тесно. Эртис торопился вывести свою Повелительницу, пока всеобщее безумие не захлестнуло их и не затянуло в громадную оргию. Какая-то серебристая демоница поцепилась ему на шею, провела черными когтями по груди, ловко разрезала рубашку (довольно дорогую вообще-то). Парень сбросил назойливую руку, сильнее прижал к себе Милу и, наконец, достиг выхода.
Стража безразлично окинула их затуманенными взглядами. Руки всех троих парней были в штанах, и, судя по внушительным выпуклостям, доставляли своих хозяевам удовольствие. Копья стояли заботливо прислоненные к стене. Эртис судорожно выдохнул, избавляясь от мути в голове и отгоняя нарастающее возбуждение. Оргия набирала обороты.
У Милы кружилась голова. Девушка уже мало что соображала, плетясь за тащившим ее парнем. Удушливая смесь запахов пищи, вина, ароматических палочек, разгоряченных тел и каких-то масел, видимо, подлитых в лампы, вызвала у нее закономерную тошноту. Противный ком подкатил к горлу, и, уже почти не соображая, бедняга сблевала прямо в горшок с большим серым цветком. Впрочем, ей было далеко не до цветка. В горле саднило, мерзкие спазмы в желудке продолжались.
Мила оперлась на стену, переводя дух. Хорошо, что они уже вышли за пределы зала. Хорошо, что Эртис рядом и даже подает платок. И хорошо, что он единственный сейчас похож на человека, а не на совокупляющееся животное.
Девушка подхватила платок, быстро вытерла лицо и выбросила испачканную тряпицу туда же, в цветочный горшок. А после плюхнулась на пол на колени и обняла растерявшегося демона.
— Спасибо, что вытащил меня из этого… ада…
У нее не хватило слов выразить все свое отчаяние, боль и каплю счастья, и она просто разрыдалась от избытка оглушающих эмоций.
17 июня 2442 года. База «Сахара-Атлантис», биоареал. 11:30
Бежать! Дикое желание бежать — прочь от этих белых стен, тесноты, одинаковости! Скоро тела начнут разлагаться, и находиться здесь станет невыносимо. Стиу ещё жив, Зик, и Сини… Нет, Зик уже мёртв, перестал дышать — Ших чувствовал это. Почему бы не попробовать вырваться отсюда? Вон, загонщик уже в помещении. Старики говорили, уйти в большой мир загонщиков — это верная смерть. Откуда знают? Ведь никто там не был… А остаться — точно умрём. Все.
Бежать!
Едва совладав с крыльями, Ших направился к двуглазому. Как же достучаться до него? Как подсказать, чтобы выпустил? Почему они такие твердолобые? Подлетел к загонщику и сел ему на плечо. Попробовал объяснить. Двуглазый остался невозмутимым. Он протянул к Шиху открытую ладонь, где лежала порция пищи. Тот присел на край огромного пальца и глубоко вздохнул.
***
Симилис поднёс ладонь к фотоэлементам, присматриваясь.
Со времени прошлого посещения биоареала ничего не изменилось. То же белое пространство, всегда стерильно чистое и хорошо снабжаемое воздухом постоянного состава и температуры. Угол выгула. Гнездовища. Угол кормления. Мягкий и естественный сумеречный свет из потолочных скрытых источников. Тишина. Никаких внешних раздражителей. Информационный вакуум. Только по углам появлялось всё больше и больше трупов. Некоторые крылатки замирали в позе зародыша, яйцеобразно заворачиваясь в кожицу крыльев. Их можно было бы перепутать с новорожденными, настолько плотно они сжимались, если бы не отсутствие пуповинного крепления. Скоро жизнь в помещении совсем остановится.
***
Из-за колонны вышел обессилевший Стиу. Крылья волочились по шершавому каменному покрытию, истираясь в клочья. В принципе, это не опасная травма — перепонки стихсы восстанавливаются в течение нескольких часов, и о повреждении напоминают лишь едва заметные шрамы — только бы кость оставалась цела. Было видно, что у Стиу недостаёт сил даже поднять крылья и накинуть их на плечи. Ших спорхнул с руки загонщика и помог Стиу с крыльями. Тот совсем сложился и присел, прижал голову к груди. Крайняя степень уязвимости. Поза только что вылупившегося стихсы.
— Стиу, надо выбираться, — просвистел Ших, подавая другу пищу. Тот взял с благодарностью и принялся жевать.
— Больше нет сил, — продолжил Ших. — Забираем Сини и будем искать выход.
— Я не могу. Я уже не могу. Мне трудно даже слушать. Должно быть, скоро я перестану дышать — я ещё делаю это, но желание всё меньше. Зик умер. Почти. Я уже совсем не слышу его.
— Я не знаю, как достучаться до этого истукана! — трель Шиха прозвучала громче обычного. Он был изрядно раздражён.
— Ших, ты видишь, что есть стихсы, которые ещё не мертвы, а просто замерли? Мы можем попробовать их разбудить, — Стиу зачастил, словно боялся не успеть. Казалось, пища немного вернула его к жизни, и он спешил рассказать другу то, о чём думал сам. — Сини жива ещё. Она держится. Понимаю, это безумие, но… Давай соберём тех, кто замер, и станцуем танец жизни.
Танец жизни? Ших с недоверием глянул на Стиу. Да он не в себе! Как можно танцевать танец жизни посреди мёртвых? Это делают только тогда, когда уже созревшие стихсы вот-вот увидят мир! Танец жизни семьи помогает им пробудиться. Сейчас же… нет… А вдруг получится? Со вновь возникшей надеждой Ших полетел искать замерших, которые так напоминали зародыши. Его усилиями возле колонны появилось с десяток коконов. Стиу даже смог узнать некоторых. Услышать. Тем временем Ших призвал Сини, родительницу. Она уже поняла, к чему клонит Стиу — объединённые семейными узами, эти трое прекрасно чувствовали друг друга даже на расстоянии. Теперь Сини должна была начать ритуал рождения. Она медленно, а потом всё быстрее и быстрее пошла вокруг коконов и сидящих над ними друг напротив друга Стиу и Шиха. Оторвавшись от пола, по спирали начала постепенно подниматься вверх. Одновременно её партнёры расправили крылья и, пританцовывая, пошли вокруг коконов то вправо, то влево. Темп всё убыстрялся. Сини волчком кружилась под потолком: казалось, ещё немного, и она рухнет. И вот, когда напряжение танца стало невыносимым, Стиу и Ших рванулись вверх, а родительница спикировала им навстречу. На миг их крылья сложились в почти совершенную сферу, и тут же обессилевшие стихсы опустились на землю. Стиу, не удержавшись, упал навзничь. Ших замер в ожидании. Сини первая поняла, что их надежды не оправдались. Отчаявшись, она завернулась в крылья и осела на пол.
***
Симилис 15–28-Л фиксировал всё происходящее, пытался анализировать. Молодые крылатки вели себя странно. То, что происходило сейчас, не укладывалось в концепцию жизни на грани вымирания популяции. Брачные игры крылаток наблюдаются, когда их потомство вот-вот избавилось от пуповин и готово сбросить шелуху истончившихся коконов. На протяжении всей истории эксперимента, безусловно, отмечались примеры неадекватного поведения отдельных существ, в мемокарте робота такая информация наличествовала. Без анализа конкретных причин, просто как факт, сухая статистика. Психология, социология и им подобные дисциплины давно перешли в разряд рудиментарных. От биосферы не осталось практически ничего, а цивилизация роботов при всём своём могуществе сумела восстановить лишь некоторые виды флоры, а потому многое из области абстрактного было утрачено. Невостребованные науки сохранились только в терминах, схемах и логических примерах, в той или иной мере доступных анализу. Некоторые даже считали, что их надо упразднить за ненадобностью — ведь роботам никак не удаётся воссоздать цивилизацию биологических организмов из того материала, который есть в наличии. И не факт, что когда-нибудь удастся.
Но то, что Симилис фиксировал сейчас, это не банальная неадекватность.
В мемокарте была информация об инстинктивном поведении животных, существовавших до Большого Мора. Она вполне доступна для анализа, мотивация неразумных существ довольно проста: самосохранение, репродукция, защита потомства. Именно поэтому драки между молодыми особями, особенно самцами, например, объяснить легко, а факт помощи конкуренту — труднее. То же, что Симилис фиксировал сейчас, не укладывалось ни в какие теории. Но — происходило, причем с группой. Это крайне важно. Надо предоставить запись наблюдения и свои выводы в БОС-Л немедленно. Если это действительно так… Всех, кто ещё остался от популяции, необходимо сохранить любой ценой. Симилис сигнализировал об особых обстоятельствах, возникших в биоареале. Получил вполне ожидаемый ответ — явиться с докладом лично.
17 июня 2442 года. База «Сахара-Атлантис», хранилище. 15:37
Дежурный Симилис 15–28-Л внёс в каталог отметку про ещё одну статистическую запись исследования. Новый шестидесятивосьмилетний виток опытов и экспериментов закончились провалом. Проблема даже не в том, что популяция крылаток, показывающих неплохие результаты эволюционирования, опять погибла, уже. Проблема в том, что экспериментаторы снова, как и раньше, так и не смогли понять— почему? БОС-Л всё так же неумолимо твердит: собранных данных недостаточно для каких-либо выводов. И это притом, что статистика накапливается уже четыре сотни лет, практически от Большого Мора, когда крылаток ещё в помине не было. Их сгенерировали из доступного биоматериала: эти создания напоминали птиц, рукокрылых и рептилий одновременно, держались же вертикально — как люди.
Другое дело, если в подборку попадает не вся или не та информация. За время существования робоцивилизации методично разрабатывались направления, которые были намечены ещё людьми. В этом и состояла главная проблема. Искусственный интеллект, пусть даже самообучающийся, всё же был далёк от человеческого сознания и сам себя не мог направить к действию. Нет, существовала некоторая логично вытекающая последовательность усовершенствований на уровне «быстрее, выше, сильнее», но при бесконечном движении её интенсивность стремилась к нулю.
Именно поэтому Симилис 15–28-Л, закончивший рутинный отчёт очередного провала, знал, что завтра опыт продолжится. Даже если крылатки к утру погибнут все и придётся завозить культуру с базы «Экватор-Атлантис». В любом случае, ничего другого он делать не умел.
17 июня 2442 года. База «Сахара-Атлантис», биоареал. 15:43
Ших больше не сопротивлялся. Он чувствовал, как жизнь угасает вокруг него. Желание двигаться, думать, дышать постепенно превращалось в однообразную муть. Стены убивали. Белое проникало в сознание, словно вода в каждую морщинку на ладони, обволакивало память, ощущения, рефлексы. Он видел, как сильные крылья Стиу и прекрасные глазные грани Сини бледнели, становились белёсыми, растворялись на фоне белых стен. Он больше не сопротивлялся.
Последнее, что стихса успел осознать — двуглазый небрежно складывает задубевшие тела на огромную платформу-труповозку. Желание показать, что ты есть, не мёртвый ещё, не окоченел бесповоротно, сменилось беспросветной апатией. Не всё ли равно? Ведь все, все, все — их нет больше, нет и не будет. Когда руки загонщика подняли Шиха и водрузили на гору тел, он больше не сопротивлялся…
***
Экзокон ещё раз обошёл помещение биоареала. Тела погружены. Всё учтено. Порядок. Уборщик занял отведённый ему угол на платформе и направил её к выходу.
17 июня 2442 года. База «Сахара-Атлантис», хранилище. 16:18
Симилис 15–28-Л сигнализировал о чрезвычайной ситуации. Рабочая смена ещё не закончилась, да ему и не полагалось вмешиваться в размеренный и неизменный год от года график БОС-Л. Обращение строго регламентировалось, доступ открывался только в крайнем случае. Но события в биоареале требовали безотлагательных действий. Кроме него в хранилище присутствовали ещё несколько симилисов — очевидно, Большому Логику понадобилась вся возможная информация, которую удалось обнаружить. К пульту было подключено даже несколько экзоконов. Эти перестарки, сложенные из узлов древних машин, выполняли функцию технического персонала базы, в отличие от курирующих эксперимент симилисов-учёных. Функционально они мало чем разнились — это и позволяло использовать узлы уже изношенных механизмов в новых экзоконах. Правда, у симилисов было больше нейроцепей, внешнего контроля ОС и обширной мемокарты.
Подробный паспорт каждого экзокона находился в базе БОС-Л. Эти механические дворники не предназначались для исследовательской деятельности и сбора данных, поэтому не имели мемокарт. Но узлы, из которых они воссоздавались, несли в себе информацию о «прошлой жизни». Обрывочные сведения, остаточные мемовсплески предыдущего носителя слишком малозначимые, чтобы хранить их в уже переполненном хранилище: фрагментарные аудио и видеофайлы, которых никто никогда не читал, справочники, таблицы, книги, которые уже неактуальны… Но паспорт каждого экзокона позволял при необходимости отыскать то, что нужно.
Симилис 15–28-Л внёс в базу внеочередную запись исследования, дополнив её своими выводами. И, главное: рекомендацию о формировании ещё одного биоареала. Если он прав, всех оставшихся в живых особей необходимо перевести и сохранить во что бы то ни стало. Видеофайл о том, как крылатые существа совершают брачные танцы над мёртвыми телами, Симилис приобщил к отчёту.
Несколько минут понадобилось БОС-Л на обработку. Экзоконы были отпущены, симилисы получили свою порцию исходных данных, в том числе и дополнительные вопросы. Большой Логик вынес вердикт: полностью удовлетворить рекомендацию Куратора эксперимента первого уровня Симилис 15–28-Л по созданию биоареала № 2 на базе «Сахара-Атлантис». В биоареале № 1 установить круглосуточный сбор новой информации в форме видеоотчётов о взаимодействии отдельных особей популяции. Приступить немедленно. На реализацию — 24 часа.
18 июня 2442года. Развалины Старого Города. Около полудня.
Ших попробовал свистнуть — голос его не слушался. Лёгкие больше не болели, хотя дышать было неприятно. Горячий воздух сухим крошевом вдохов дёр гортань. Поблизости лежало несколько уже задубевших тел его соплеменников. К боку прижималась Сини — без сознания, но ещё живая. Платформа остановилась. Похоже, их доставили в конечный пункт. Ших приподнял крыло. Смотреть было тяжело — привычная скудность биоареала сменилась многообразием внешнего мира. Не с чем сравнивать. Только ощущать.
Стихса вынул голову из-под крыла и огляделся. В помещении горел неприятно яркий свет — впрочем, он распространялся неравномерно, всегда можно было скрыться за углом или колонной. После девственной белизны биоареала стены, пол, потолок казались неповторимо яркими, словно рисунок глазных граней или сетчатая фактура перепончатого крыла. Ших аккуратно провёл рукой по слуховым пластинам Сини, чтобы привести её в чувство.
— Сини, мы живы… Ты слышишь? Мы живы… — едва уловимо прошелестел он сухим осипшим голосом. И тут же испугался. Если она умрёт, Ших будет последним стихсой в этом мире. — Сини, очнись!
Звук отразился от плавных округлостей свода, раздробился многоголосым эхом, что Шиху даже показалось…
Над ними стоял двуглазый, как обычно, флегматичный и ничего не выражающий. Он подставил стихсе свою огромную многопалую ручищу, но тот был не в состоянии выбраться из груды окоченевших тел. Тогда Ших опять услышал — уже безо всяких сомнений:
— Жив? — причём как-то странно, протяжно, приглушенно: «шшифф». И увидел поднимавшегося из-за робота стихсу. Его окраска необычна и крылья крупнее, чем у соплеменников Шиха, но это стихса, вне всякого сомнения. Исполосованные перепонки говорили о многочисленных и регулярных повреждениях. Он уверенно опустился на плечо экзокона, рефлекторно прикрыл крыльями плечи.
— Да, кажется, — жалко просипел Ших незнакомцу, — и Сини… но нам одним не выбраться.
Чужак слетел на платформу, деловито отбросил мешавшие Шиху тела, потом вывел простенькую трель в низком диапазоне и — удивительно! — робот начал раскладывать тела по разные стороны платформы. Правда, с одной стороны оказалось всего-то несколько стихсов, но обращался с ними робот очень осторожно, в отличие от тех, из другой кучи.
— Я — Краш, — представился незнакомец. Его речь, как и внешность, отличалась от привычных. Стихса был крупнее и крепче Шиха, хотя в биоареале тот считался чуть ли не великаном. Движения чёткие, решительные — ничего лишнего. Слуховые пластины чутко подрагивают, крылья мгновенно вскидываются влёт и так же инстинктивно опускаются на спину. И неудивительно: размером они превосходили Шиховые, а шрамы красноречиво намекали, что по-другому здесь нельзя: надо всё время контролировать себя и окружающее пространство. Только глаз Краша был какой-то нечёткий, мутный, в отличие от зеркально ровных граней Шиха.
— Надеюсь, вы будете полезны нашему племени.
18 июня 2442 года. База «Сахара-Атлантис», хранилище. 14:06
Симилис 15–28-Л отправил БОС-Л второй доклад. В биоареале случилось ЧП. Пока они держали совет в хранилище, оставшиеся крылатки умерли и дежурный экзокон вывез весь биоматериал на утилизацию. Это не входило в расчёт Куратора первого уровня. Надо было хотя бы произвести физиологическое исследование мозга, если контроль над его жизнедеятельностью уже недоступен. Взять на анализ генетический материал, сделать биопсию и сравнительный анализ с предыдущими популяциями. Раньше такие процедуры проводились в обязательном порядке, но были оптимизированы, так как не давали результата. Да и для восстановления популяции крылаток гораздо эффективнее взять культуру на другой базе, чем заново браться за генное моделирование.
Симилис 15–28-Л запросил данные на экзокона, который вывозил тела. Надо будет получить от него информацию, как только этот техсотрудник попадёт в доступную для связи зону. Может, ещё не поздно, и удастся найти хоть одну крылатку, не утилизированную насекомыми. Роботам приходилось восстанавливать биосферу с нуля, начиная с флоры, а вопрос, получится ли так же с фауной, до сих пор оставался открытым.
Конечно, было бы гораздо легче воссоздать цивилизацию разумных существ из такого устойчивого материала, как насекомые. Но исследования показали их полную неспособность мыслить. По сути, выжвшие после Большого Мора членистоногие должны быть признательны хорошей наследственности: лишив разума, она сделала их способными на чудеса приспособляемости. Насекомые — единственные многоклеточные на планете, что выжили, мутировали и теперь равномерно увеличивали численность. Саморегулирующаяся популяция, они одновременно могли быть падальщиками, каннибалами и пищей. Роботы, конечно, наблюдали за насекомыми, но только в рамках общего изучения внешней среды.
Куратор эксперимента отправил ещё один отчёт электронному мозгу БОС-Л. План дальнейших действий Симилиса был обработан и одобрен даже без дополнительных вопросов. Манипуляторы в операционной уже активированы и ждут поступлений. С Большим Логиком всё согласовано — можно начинать.
Пришёл сигнал об экзоконе, которого искал Куратор. Симилис распорядился направить его в хранилище.
Странные мы существа. Еще недавно я и помыслить не могла о детях, а сейчас ничего, вон сказки Заашу читаю. Да и всем остальным тоже. Теаш смеется – думает, что вырос со сказок, но я то знаю, он их тоже слушает. Просто делает вид, что занимается чем-то своим.
Золотой дракончик слишком юн в душе, совсем ребенок, так что сказки ему не помешают. Лоро тоже слушает, умостившись на диване и положив голову на колени Мирте – рыженькой демонице. А мне не сложно. На столике рядом с диваном разложен нехитрый ужин-закуска. Так, чтоб ночью живот не бурчал. Интересные эти гибриды вообще – знают, что плазменные, но почему-то предпочитают иметь внутренности. Может им так веселее. Вон Шиэс такая же. Не зная подробностей, никогда не угадаешь в ней плазму. С виду обычная золотистая дракоша, каких пруд пруди.
Я почесываю мелкого дроу, перебирая наплетенные девчонками косички и втайне радуюсь, что детворе в Академии не задают домашних заданий. Иначе облажались бы мы тут все, ну может кроме Ольта и Шеврина. Один всезнающий сверх, наковырявший в чужой памяти множество информации. А другой сам в этой Академии преподает. Смешно, ага. Сам задал, сам бы и решал…
Сегодняшний день суматошный. Привели первую крупную партию заказанных биоников. ТЕХ-БИО долго билась над заказом, но выполнила его в полной мере. Теперь у нас есть много нянек для будущих драконят. Первым, вылупившимся раньше всех, уже приставили персональных нянек и теперь пойдет веселье… Конечно, дорогое удовольствие эти огнеупорные бионики, пришлось отвалить компании очень приличную сумму в семь миллионов и только за первую партию, но оно того стоит. Хоть голова не будет болеть о том, как справиться с несколькими тысячами новорожденных драконов сразу.
Время не стоит на месте. Срок постепенно подходит. И тот объем катастрофы, который задвинулся куда-то за кулисы почти полгода назад, сейчас вылез и конкретно так стоял над душой. Тысячи новорожденных драконов… Ну ничего, нам пережить первые несколько лет, а дальше уже будет веселее.
Вообще драконы странные существа. Не удивлюсь, если малышня преподнесет какой-то капитальный сюрприз. Не доверяю я тем древним гробницам, фиг знает как они там хранились, эти драконьи яйца… Поскольку виверны и первые драконы уже пошли вылупляться, на несколько недель раньше предполагаемого срока, то могут быть еще пакости. Хорошо, что ТЕХ-БИО не задержала поставку. И хорошо, что мы выкупили всех биоников — и нормальных, и слегка бракованных. Лишних рук много не бывает, а навести порядок в башке бионика можно всегда. Мы же не люди, работающие молотком и топором там, где надо лишь кольнуть иголкой.
Рождение дракона – очень интересный момент… Мне довелось это наблюдать на черных драконятах, решивших, что их срок настал прямо во время проверки инкубатора. И скажу сразу – зрелище это не для слабонервных.
Сначала тонкие острые коготки протыкают истончившуюся скорлупу яйца. И выглядит все божески, ведь ты знаешь, что должен вылупиться дракон. А потом постепенно из яйца вылезает странное гуманоидное существо, помесь человека с динозавром, все липкое, скользкое и едва дышащее. В моем случае это были вообще черные худенькие уродцы, одного взгляда на которых хватило, чтоб стоящая рядом лаборантка-эльфийка хлопнулась в обморок. Бедняга ожидала красивых черненьких дракончиков, как мы ей показывали старших малышей из Академии. А получила нечто, напоминающее человечка на тонких ножках с мордой динозавра и уже недурными зубками.*
Вдоволь позволив всем испугаться и поизображать обмороки, драконята постепенно обратились в привычный драконий вид и громким писком затребовали жрать.
Вот после такого зрелища попробуй сказать, что дракон всего лишь ящерица. Э нет, тут что-то более сложное.
***
И если с детьми я еще как-то примирилась – все же действует постулат «дети не отвечают за идиотизм взрослых», то со своими мужчинами – нет. Не знаю, возможно именно тот срыв снова откатил с таким трудом накопленное доверие, но снова расслабиться в присутствии своей семейки я не смогла.
Мне тяжело думать о том, что им больно видеть меня такой. Но и ничего другого я предложить не могу. Слишком уж свежи раны, слишком уж явное для меня предательство. Пусть параллелей, которые жили совсем иначе и по-другому, но все же…
Стараюсь привыкать, стараюсь. И ничего не могу с собой поделать, кроме как держать себя в руках и не бояться. Пытаться понять, поскольку без понимания нет семьи. Но Зааш без малейшего понятия, какая причина побудила его родителей произвести на свет полудракона-полудемона, остальные тем более ничего не знают. А параллелей уже не спросишь, они умолкли навсегда.
Ольчик периодически устраивает мне сеансы болтальной терапии… Это когда сидишь за столом, смотришь на сверха и пытаешься выговориться. И даже помогает ненадолго. Но это всего лишь мелочи, лишь частичное облегчение. Пока что я не могу доверять никому, ну разве что своим «котикам» и то с опаской. Мало ли где и на чем их коротнет и мое влияние спадет, как занавес?
Говорят, для семьи важна любовь. Нет, скажу я вам. Уж какие семьи у меня были, и без всякой любви… и кое-как жили. Для семьи нужно доверие. И уверенность в том, что каждый раз возвращаясь в свой дом, в свою семью, тебя примут и будут ждать. Хочется знать, что тебя не ждет яд в чашке и нож в спине, даже если они состоят из слов. Порой слова и мелкие поступки ранят сильнее, чем самый острый нож…
Я не могу сейчас довериться им настолько капитально, не могу в полной мере видеть в них именно семью. Кто бы ни спровоцировал тот срыв, частично своего он добился. И это печально. Но я стараюсь не выпускать наружу эти проклятые мысли, стараюсь их просто крутить в голове, чтобы они вылились и исчезли, как слезы.
И даже порой помогает… По крайней мере, я могу обнимать моих драконов, не боясь их. Мне не сложно, а им важно. Если исчезнет и этот слабый контакт, боюсь, настоящей семьи не получится никогда…
Примечания:
*- с этой сцены можно искренне писать и снимать какой-нибудь ужастик о экспериментах злобных ученых…