Кроули почувствовал, что крепче вцепился в телефон.
– Что это? Что именно? Вообще-то, погоди, дай я возьму ручку.
– Мы с Ньютом думаем, что это как-то связано с вами, – сказала Анафема, а Кроули в это время поспешил обратно в гостиную, махая рукой Азирафелю в попытках привлечь его внимание. Он изобразил, будто пишет в воздухе и быстро указал на телефон.
Ангел нахмурился, кивнул, отложил книгу, которую рассматривал, и начал копаться в куче бумаг на столе в поисках чистого листа и ручки.
– Вы не названы по имени, но я не знаю, что ещё это могло бы означать. Хотя, возможно, речь о том, что произойдёт через сто лет, и мы просто ещё не знаем, – продолжала Анафема. – И там всего четыре строчки.
– Ничего, просто скажи нам, что у тебя есть, и мы этим займёмся, – сказал Кроули, взяв бумагу и ручку, которые протянул ему Азирафель, и расстелив листок на столе. Он переложил телефон к другому уху и наклонил голову, придерживая мобильный плечом. – Валяй.
– «Тотъ тлѣнный духъ въ огнѣ сіянья Палъ», – прочитала Анафема. – «И станетъ паки тѣмъ чем был. Ибо да обратити вспять Паденьѣ, Онъ долженъ истинно жалѣть».
Кроули, царапавший все это на листе бумаги, почувствовал, как кончик ручки замер на самом последнем ь.
– Мы с Ньютом подумали… Раз Азирафель теперь человек, он смертный, так? Значит, может быть, он и есть «тлѣнный духъ».
– Ага, – сказал Кроули, на самом деле не слушая, а глядя вниз на четыре короткие строчки, выведенные чернилами. Азирафель читал их, заглядывая ему через плечо и стоя совершенно неподвижно.
– Нет, – поправился он, заметив, что сказала Анафема. – Ну, может быть, – допустил он через один удар сердца. – Но это работает не так. У людей не смертные души. У них жизни, заканчивающиеся смертью. Это разные вещи. У ангелов смертные души и вечные жизни. Поэтому, если убить ангела или демона – и сделать это как следует – они просто… умирают… – Кроули затих, глядя вниз на свой собственный корявый почерк. – Погоди, Агнес же писала на староанглийском?
– Да, – сказала Анафема. – Хочешь точную орфографию?
– Да, пожалуйста, – Кроули потянулся, чтобы поудобнее взять телефон, зажатый между ухом и плечом, и Азирафель схватил его, нагнув голову ближе и держа его так, чтобы им обоим было слышно.
– Первая строчка, – начала Анафема и повторила все четыре стиха, на этот раз проговаривая все по буквам и слушая, как Кроули повторяет ей их, иногда – с исправлениями Азирафеля, пока они не удостоверились, что записали все правильно.
– Спасибо большое, – сказал Кроули, когда они закончили, забрав мобильный у Азирафеля и оставив ангела одного разглядывать бумагу. – Дай нам знать, если найдёшь ещё что-нибудь.
– Есть ещё кое-что, – сказала Анафема. – Строчка идёт сразу после этих. Я не могу сказать, относится ли она к этому фрагменту или это начало следующего: ритм стихов и формат одинаковый.
– Что там? – спросил Кроули.
Последовала короткая пауза, прежде чем Анафема ответила:
– Опять же, я не уверена, – сказала она. – Но тут говорится: «И смерть придетъ, гдѣ лилій цвѣтъ».
Кроули молчал.
– Я буду держать это в уме, – сказал он, наконец. – Спасибо ещё раз. Передай от нас привет Ньюту.
– Непременно, – сказала она. – Как вы там вообще поживаете?
Кроули посмотрел на Азирафеля, который прищурился на бумагу и переворачивал её вверх ногами и задом наперёд, по видимости, в поисках какого-то скрытого кода. Он почувствовал, как приподнялся уголок его губ.
– Просто отлично, – сказал он, и очень удивился, поняв, что это было правдой.
– Дайте нам знать, если вам что-то понадобится, – сказала она.
– Конечно, – ответил Кроули. – Еще раз спасибо. Пока.
Демон повесил трубку, мысли все еще не отпускал отзвук слов «И смерть придетъ, гдѣ лилій цвѣтъ».
– Отличные новости, – заявил Кроули, отодвинув подальше оставшиеся сомнения. Он снова подошел к Азирафелю, опустив глаза на маленький квадратик текста, где каждая буква была тщательно прописана. – «Тот тленный дух в огне сиянья Пал. И станет снова тем, чем был», – прочитал Кроули. – Что ж, это явно ты. Не знаю, назвал бы я твои горящие крылья «огнем сиянья», но таково уж видение художника. А потом, вот тут… – Кроули услышал, что его голос слегка подпрыгнул вверх от возбуждения. – «Ибо чтоб обратить вспять Паденье, Он должен истинно жалеть». Вот, как ты Поднимешься. Почувствовав истинное раскаяние. – Кроули просиял, глядя на ангела. – Это легко! Ты просто должен пожалеть об этом.
Азирафель странно на него посмотрел, и Кроули вдруг осознал, что ангел даже близко не обрадован этим так, как он сам.
– Ой, да ладно, в чем дело? – спросил Кроули, чувствуя, как его возбуждение сдувается. – Я думал, ты хочешь Подняться?
Азирафель, нахмурившись, поднял руку и почесал загривок.
– Хочу, – сказал он, но его голос звучал не так уверенно, как хотелось бы Кроули. – Просто… – ангел затих.
– Что? – надавил Кроули. – Это исправит твое зрение, – он показал на очки Азирафеля. – Ты снова станешь бессмертным. Сможешь творить чудеса. Вернешь свои крылья.
На лице Азирафеля промелькнула тоска, полная хрупкой надежды.
– Всего чуточка раскаяния, – сказал Кроули. – Тебя же не просят кого-нибудь убить.
Лицо Азирафеля тут же опустилось, и ангел сделал нерешительные полшага назад.
– Я не уверен… – начал он. – Возможно, это означает что-то другое.
Кроули посмотрел на строчки, а потом снова – на Азирафеля. Ему все казалось кристально ясным.
– Ну, мы сначала попробуем раскаяние. Извинение, может? – он выжидательно посмотрел на ангела.
Азирафель увидел его взгляд и коротко рассмеялся.
– Ты не Поднимешь меня за один день, дорогой мой, – сказал он, хотя его голос был напряженным. – Ты помнишь, что я сделал, чтобы Пасть. Я убивал… – Азирафель смолк. – Это был большой поступок, Кроули, – вместо этого сказал он. – И в довершение этого, я нарушил почти все существующие правила. Я спас пленника, – он указал на Кроули. – Одного из Врагов, и это… это серьезно, Кроули. Я не думаю, что извинение поможет.
Кроули нахмурился, но в словах ангела был смысл.
– Ну, ладно, тогда что, по-твоему, ты должен сделать?
– Как предположение, – медленно начал Азирафель. Он посмотрел на Кроули с болью в лице. – Вернуть тебя для начала.
Кроули открыл рот и застыл, его мысли понеслись со страшной скоростью и дошли до перегрузки. На мгновение он снова оказался в той ненавистной камере на Небесах, пригвожденный к стене: его крылья дрожали, сердце колотилось, дыхание прерывалось, и он всхлипывал без слез, отчаянно молясь хотя бы о милосердии смерти.
Он почувствовал ладонь на своем плече, и голос Азирафеля сказал:
– Но этого не случится.
Кроули сглотнул и посмотрел на ангела, вытаскивая себя из внезапно нахлынувшего приступа паники. В глазах Азирафеля было беспокойство, и он знал, что ангел говорил серьезно.
– Ладно, – дрожащим голосом сказал Кроули. – Может… может, не обязательно нужно что-то настолько крупное, – в его словах зазвучала нотка надежды. – Я хочу сказать, ты не можешь обратить вспять все, что сделал… ты не можешь вернуть ангелов, которых ты убил. Может быть, тебе просто нужно пожалеть о том, что ты сделал.
Азирафель, стоя рядом с ним, нахмурился с видом полного здравомыслия.
– Не думаю, что эта штука с «истинным сожалением» сработает, – сказал он мгновение спустя.
Кроули резко посмотрел на него.
– Ты должен хотя бы попытаться…
– Кроули, – оборвал его Азирафель. – Это не сработает, потому что я никогда не смогу пожалеть о том, что спас тебя.
~~***~~
Дни скользили в недели, а Кроули так и не приблизился к тому чтобы Поднять Азирафеля. Ангел явно не хотел идти навстречу в отношении «истинного сожаления» в ближайшем времени, и, откровенно говоря, Кроули не был уверен, что когда-нибудь захочет.
Он решил оставить это. К тому же, рассудил он, если Агнес написала, что Азирафель Поднимется, значит, так и будет – это только вопрос времени.
Так что Кроули продолжил ходить на работу в банк, а Азирафель все так же ходил в магазинчик на углу, и недели растягивались в месяцы, которые растягивались в года.
Азирафель сменил цветы перед коттеджем на гиацинты, а потом – на лаванду и снова на тюльпаны. Дожди шли чаще, чем не шли, и по-прежнему никаких признаков Верха и Низа не показывалось на краю заклятия Адама.
Человечество окутало ангела и демона, будто покрывалом. Кроули иногда почти забывал, что он демон, настолько он был поглощен работой в банке, покупками бакалеи и приготовлением обеда.Иногда его мысли вовсе не заходили за пределы деревни и дальше событий последнего месяца.Он стал полностью зависим от регулярных приёмов пищи и от сна, благодаря чему стало проще жить с Азирафелем, но что было чрезвычайно утомительно временами, хотя приятно, что удавалось засыпать так быстро. С течением времени он стал замечать, что скучает по Бентли и своей старой квартире все меньше и меньше, и вместо этого оказывался в гостях у Берта и дошел даже до того, что не раз сиживал на диванчике Донни с чашкой чая в руках и Азирафелем рядышком с собой.Его привычка дразнить работников бакалейного магазинчика сошла на нет, и он уже редко менял ценники на товарах, хотя и знал, что их все равно проверяют каждые пару дней из-за паранойи.
Азирафель совершенствовал свои кулинарные навыки, и вскоре уже создавал сложные торты и блюда из курицы и интересных соусов с отчётливо французскими названиями. Он так и не вернулся к своей привычке наблюдать за птицами, и вместо этого больше времени проводил за чтением, устройством сада, и даже пробовал писать маслом некоторое время, хотя это хобби воняло так сильно, что Кроули велел ему заниматься этим на улице. Ангел, кроме того, увлекся вязанием, обучаясь ему у членов местного клуба рукоделия. Кроули рассмеялся, когда впервые увидел, как Азирафель пытается произвести на свет нечто, что, по-видимому, должно было быть шарфом, но больше напоминало крайне потрепанную змеиную шкурку. Потом он рассмеялся во второй раз, потому что это было настолько Азирафелевское занятие. Ангел вскоре сотворил несколько бесформенных шапок и сделал хорошую попытку связать свитер, который он носил с гордостью, даже когда Кроули хихикал у него за спиной. К большой чести Азирафеля, он все равно связал для Кроули длинный, красивый шарф в клетку с изысканной схемой, хотя Кроули и клялся всем на свете, что он никогда не коснется его шеи.
Годы оставляли свой след на Азирафеле. Ангел начал жаловаться на ломоту в суставах и периодические боли – то, что Кроули мог лишь частично облегчить с помощью правильно применённой дозы магии. Азирафель был прав, когда говорил, что не существует лекарства от старости. Но там, где время оставило свои метки морщинками на лице ангела и седыми прядями в его волосах, Кроули оно не тронуло. Демон выглядел таким же молодым, как и всегда, что, как он начинал задумываться, могло казаться странным жителям деревни. На его лице появилось немного морщин – но только тех, которые он сам на нем прочертил: больше морщинок от улыбки и лучиков в уголках глаз. Ощущение было необычное.
Они прикончили семь отличных бутылок вина в семь канунов Рождества, сидя вместе рядышком на диване и смеясь над какой-нибудь историей о древней Месопотамии или над чем-то, что они случайно услышали в пабе. Снег покрыл землю только в три Рождества из семи, но во время последнего случилась небольшая метель.
Они оба потерялись в белизне, возвращаясь домой после позднего рождественского обеда в Мендельсонз, куда, похоже, набилась четверть деревни ради, возможно, лучшего жареного гуся во всем графстве. Обед стал, скорее, радостной вечеринкой, которая оказалась довольно веселой, несмотря на то, что Азирафель всю дорогу забывал имя Харпера и залил своим недопитым какао чуть ли не весь полукабинет.
Азирафель сумел накупить больше книг, чем у них было места, и вскоре тома лежали плашмя на полках поверх более низеньких книг, всеми доступными способами. Ангел купил еще один шкаф, но и тот скоро тоже заполнился, и спустя совсем немного времени стопки книг лежали в каждом углу их маленького коттеджа.
Еще у Азирафеля появилась привычка терять очки, что забавляло демона безгранично. Каждый раз, когда Азирафель спрашивал, не видал ли он их где-нибудь, Кроули отвечал ехидным вопросом о том, как он предполагает их найти, если не видит их, прежде чем сам принимался за поиски.
Когда Азирафель вернулся с почты однажды утром с четырьмя большими, отчетливо напоминающими по форме книги посылками в руках, Кроули чуть не застонал, повернув голову оттуда, где он полулежал на диване, неуклюже поедая кусок тоста (он наконец-то убедил ангела покупать малиновый джем).
– Довольно! – возопил он громко. – Мы будем по уши в них, прежде чем успеем заметить!
– Боюсь, что так, дорогой мой, – сказал Азирафель спокойно, опуская посылки на стол с легким швуумфом.
– Что-нибудь интересное? – спросил Кроули, с хрустом откусив свой тост.
– Хмм?
– В почте, – выговорил демон полным ртом вкуснейших малиново-джемовых поджаренных хлебных крошек. – Есть что-нибудь интересное?
Последовала долгая пауза и звук того, как ангел пролистывает конверты.
– Э-э.
– И что бы это значило? – спросил Кроули, слегка рассмеявшись и приподнявшись повыше на диване, чтобы удобней было есть тост.
– Кучка счетов, – туманно сказал ангел.
– Какая точность, – сказал Кроули и, встав и подойдя к столу, вытащил пачку из рук Азирафеля. Он скидывал письма одно за другим на стол, держа свой кусок тоста аккуратно в другой руке. Первые два письма и правда были счетами, но третьей шла открытка, лежавшая картинкой вниз.
– Так, а это что? – сказал Кроули, положив остальную пачку.
Он перевернул открытку. На картинке был книжный шкаф, полный толстых книг в кожаном переплете, прикованных цепями к полкам. Слова «Бодлианская библиотека» были напечатаны в углу профессиональным белым рубленым шрифтом. Демон снова перевернул её и прочитал нацарапанное письмо.
– Эй, ангел, это от Харпера. Он ездил на экскурсию в Оксфорд, помнишь? – Кроули снова перевернул открытку и рассмеялся. – Смотри-ка, теперь ты получаешь ещё и фотографии книг, а не только сами книги.
Азирафель взял открытку, прищурившись на неё из-за очков.
– Надо же, – сказал он.
– Просто кучка счетов, – фыркнул Кроули с улыбкой. – Ничто не проскользнет мимо Стража Восточных Врат!
Азирафель проворчал что-то неразборчивое, добродушно шлепнул Кроули по руке и начал изучать свою посылку.
Кроули потер руку с преувеличенно обиженным видом, но поймал себя на том, что все равно улыбается.
– Ну, не расстраивайся, ангел, я тоже проскользнул мимо тебя, – добавил он радостно, прежде чем уйти на кухню. – Хочешь позавтракать, ангел?
– Конечно, я поставлю чайник через минутку, – сказал Азирафель, все ещё погруженный в изучение последней посылки.
Кроули зевнул и прошёл в кухню. Несмотря на возражения демона, что все в нынешнем веке пользуются электрическими чайниками, Азирафель упрямо настаивал на древнем, который кипятят на плите, и заявлял, что современные делают чай отвратительным. Рука демона почти взялась за упомянутый чайник, когда Кроули заметил, что тот уже стоит на плите. Он поднял крышку и заглянул внутрь.
– Ты уже поставил чай, – крикнул Кроули ангелу. Он хихикнул себе под нос. – Мне поставить его снова или ты собирался забрать всю эту воду себе?
Голова Азирафеля появилась в дверях. Он, казалось, порядком удивился, увидев, что чайник уже на плите.
– Э-э, нет, все правильно, – ангел протянул руку, вытащил ножницы из кружки на столешнице и снова исчез за дверью.
– Какие-нибудь хорошие книги? – спросил Кроули, роясь по их шкафчикам в поисках двух чистых чашек.
– Всякая книга – хорошая книга, дорогой мой, – донесся из другой комнаты ответ Азирафеля, сопровождаемый звуком разрываемой упаковки, с которым он освободил томик из его картонной тюрьмы.
Кроули рассмеялся.
– Даже «Откровения»? – ехидно спросил он.
Азирафель появился в дверном проёме мгновение спустя, аккуратно держа красивую книгу в кожаном переплете с золотым обрезом.
– Мне гораздо больше понравилась наша версия, – мягко сказал ангел. – Кажется, я припоминаю, что Иоанн имел склонность к особым грибам: чудо, что Гавриил заставил его хоть что-то вспомнить.
Кроули рассмеялся.
– Работа Небес на Земле, – сказал он с усмешкой. – Хотя я не говорю, что Нижние хоть чем-то лучше, – добавил он торопливо, прежде чем ангел смог воспользоваться его обобщением. – Люцифер сам знает, что подмена младенца закончилась полным провалом.
– Ага, – согласился Азирафель. – Это было… еще раз: где это было? В больнице?
– В монастыре, – поправил Кроули. – Сатанинском монастыре. Красноречивые монашки, помнишь? Хорошие времена.
Чайник начал посвистывать, и Кроули отвернулся, чтобы выключить плиту. Позади него Азирафель сказал:
– Да-а… Лучшие.
На следующий день демон, войдя, обнаружил Азирафеля сидящим в своём кресле и пишущим что-то в простой тетради в чёрной кожаной обложке. Когда Кроули беспечно спросил его, что он пишет, Азирафель пожал плечами и сказал, что это не важно. Кроули сначала не придал этому большого значения, но, когда ангел продолжил проводить за этим занятием по несколько часов к ряду, он начал задумываться: что же может быть настолько интересно.
~~***~~
Позже на этой неделе ангел и демон зашли в паб поужинать, и Берт (который давно оставил игру угадай-имя) подвинул к ним новые версии своего меню.
– Отпечатал их сегодня, – сказал бармен с гордостью, показывая на половинку листа бумаги, плотно заламинированную. – Жена брата немного разбирается в дизайне, помогла передать настоящий аутентичный колорит. Что думаете, господа?
– Очень красиво, – сказал Азирафель, оглядев его.
Кроули промычал что-то в знак согласия. Он помедлил и посмотрел поближе.
– Эй, ты что, добавил новый бургер? Роудхаус Блюз… звучит очень по-американски.
– В нем обычная начинка, – сообщил Берт. – Плюс ломтики бекона и голубой сыр.
– Звучит вкусно, – сказал Кроули, с интересом исследуя остальное меню. – Что-нибудь приглянулось, ангел?
Азирафель пробормотал что-то уклончиво, и Кроули посмотрел на него. Ангел смотрел в меню, но его глаза как будто не двигались за стеклами очков. Он просто неотрывно глядел на него.
– Ангел?
Ангел поднял на него взгляд и моргнул. Было похоже, что он слегка в панике.
Кроули глянул вниз на меню в руках ангела – оно было в точности таким же, как его собственное – а затем снова на Азирафеля.
– Ты в порядке?
– Да, – хрипло сказал Азирафель, поворачиваясь к Берту, который в ожидании смотрел на него. – Прости, – сказал он. – Я немного… голова болит, кажется.
Кроули с барменом обеспокоенно переглянулись.
– Как насчет того, чтобы выйти подышать, – сказал демон, вставая. Азирафель, похоже, испытал облегчение, услышав это предложение, и Кроули вывел его из паба в некотором замешательстве.
Снаружи Азирафель прислонился к стене кирпичного здания и сделал несколько долгих, глубоких вдохов с закрытыми глазами.
Кроули наблюдал за ним с беспокойством. Ангел был здоров час назад.
– Ты в порядке? – снова спросил он.
Азирафель открыл глаза и заметил выражение лица Кроули. Выпрямившись, он отодвинулся от поддержки, которую давала ему стена.
– Да. Просто чуть-чуть… голова закружилась, вот и все, – он был очень бледным.
Кроули не поверил этому ни на секунду, но ангел явно не собирался выдавать больше никаких подробностей.
– Ладно, – сказал он наконец. Он оглянулся на паб. – Хочешь остаться, или?..
– Наверное, лучше вернуться, – сказал Азирафель, потирая затылок. – Прилечь, посмотреть, поможет ли.
– Э-э, хорошо, – сказал Кроули, его тревоги не рассеялись ничуть. – Хочешь, я пойду с тобой?
Азирафель покачал головой.
– Со мной все будет в порядке. Попробуй тот новый бургер за меня.
Кроули поколебался, но кивнул.
– Ладно. Я вернусь через час или два.
– Звучит неплохо, – сказал ангел. Он выглядел так, будто мог упасть в обморок в любой момент.
– Позвони мне, когда доберешься, – добавил Кроули, сделав мысленную заметку пойти за ангелом, если он не позвонит через пятнадцать минут.
– Я буду в порядке, – заверил его Азирафель. – Правда, – добавил он.
Кроули заставил себя кивнуть.
– Позвони, – подчеркнул он.
– Хорошо, – согласился Азирафель. – Скоро увидимся.
– Надеюсь.
Азирафель кивнул и пошел вниз по дороге. Кроули заставил себя вернуться в паб, озадаченный и немало обеспокоенный.
Но Азирафель позвонил десять минут спустя, и, когда Кроули вернулся в маленький коттедж меньше чем через час, он обнаружил, что ангел давно спит в своей постели.
~~***~~
Несколько недель спустя Кроули снова валялся на диване, на этот раз рассеянно листая утреннюю газету, убивая время, которое у него оставалось до ухода на работу.
Азирафель дольше обычного не спускался, и Кроули пришлось кипятить воду в чайнике десять минут, прежде чем ангел, наконец, появился внизу.
– Он жив! – добродушно сказал Кроули, услышав, что Азирафель прошел в гостиную.
– Доброе утро, мой дорогой, – пробормотал Азирафель.
Кроули сложил газету и вскочил на ноги, по пути повернувшись и устроив газету на спинке дивана. Он замер, когда взглянул на ангела.
– Ты же серьезно не собираешься работать в таком виде? – спросил он, борясь со смехом.
Азирафель моргнул на него и оглядел себя.
– Не вижу, что… – начал он.
– Ну, ты пропустил одну-две пуговицы на рубашке, для начала, – сказал Кроули. – И твои волосы, откровенно говоря, это катастрофа.
Он прошел мимо ангела, в то время как рука Азирафеля смущенно дотронулась до волос.
– Наверное, забыл причесаться, – пробормотал ангел.
– Чай готов, когда захочешь попить, – сказал Кроули. – И я вчера вечером взял еще того печенья.
– Чудно, чудно, – ответил Азирафель, хотя было не похоже, что он слушает.
– Еще я купил побольше молока и курицу, и все остальное в списке, – продолжал Кроули, наливая воду для чая. – Но я был не уверен насчет некоторых вещей. Твой почерк становится совершенно неразборчивым, клянусь. Как будто ты учишь древнеегипетский, – демон помедлил. – Снова.
– Ты нигде не видел мои очки? – спросил Азирафель, и Кроули пришлось снова подавить усмешку.
– Попробуй у кресла.
– Там их нет.
– Рядом с дверью? – предложил Кроули, бросая по пакетику в каждую чашку. – Или в кармане пальто?
– А, в кармане пальто, вот где, – сказал Азирафель в следующее мгновение.
– Нам придется покрасить их неоновой оранжевой краской, если так будет продолжаться, – пошутил Кроули, выйдя из кухни и подав растрепанному ангелу чашку чая.
– Неплохая идея, – пробормотал ангел. – Совсем неплохая.
Она попыталась ошеломить герцогиню сведениями о жене и ребёнке. А затем вызвать у неё недоумение и даже настороженность, поведав о странном, аскетичном образе жизни молодого человека.
У него не было любовницы. Он был верен жене, избегал шумных пирушек, и большую часть своего времени посвящал наукам.
Придворная дама хорошо изучила пристрастия высокородных красавиц, мгновенно терявших интерес к воздыхателям, если те вдруг выказывали тягу к учености. Им это казалось недостойным, почти оскорбительным.
Как молодой, пылкий мужчина может испытывать интерес к таким низким, скучным предметам, как медицина, если вокруг столько занятий благородных?
По замыслу Анастази Клотильда должна была фыркнуть и презрительно сморщить нос.
Но она ошиблась! Боже, как же она ошиблась!
Глаза герцогини вовсе не подернулись пеленой скуки, а, напротив, вспыхнули ещё ярче. Она вновь мечтательно и, как показалась Анастази, плотоядно улыбалась.
— Что ж, тем лучше, — мурлыкающе произнесла принцесса, опустив веки. – Юноша становится всё загадочней и желанней.
Герцогиня пожелала взглянуть на счастливую супругу.
Казалось, наличие жены не отвращает, а наоборот, распаляет её. Её даже влекло к этой неведомой женщине, она жаждала встречи.
Встреча состоялась в день св. Иосифа, после торжественной мессы.
Анастази видела, каким презрительным торжеством вспыхнули глаза её хозяйки, когда она заметила бедно одетую невзрачную молодую женщину, неуклюжую из-за беременности, с характерными пятнами на отекшем лице. Это не соперница, это жалкое подобие.
Герцогиня могла себе позволить быть снисходительной. Она вручила их полуторагодовалой дочери луидор.
Во дворце герцогиня пребывала в мрачной задумчивости. Анастази с беспокойством наблюдала за ней.
Герцогиня перебирала чётки из чёрного дерева, который ей когда-то подарил папский нунций. Пальцы её двигались так быстро, будто она плела паутину.
Внезапно она бросила чётки и обернулась. В её глазах под ровными перламутровыми веками светилась решимость.
Позже Анастази определила этот её вспыхнувший взгляд, как веху на перекрестке судьбы. Именно тогда все случилось, все решилось.
До этого её взгляда придворная дама ещё могла что-то изменить, но после той мрачной тяжелой вспышки она уже была бессильна.
Анастази до последнего не верила, что её высокородная хозяйка, первая принцесса крови, снизойдет до безродного, что она переступит черту своей сословной брезгливости. Она могла бы ограничиться коротким флиртом, а затем протрезветь, как неопытный пьяница, хлебнувший неразбавленного кларета.
Но Анастази ошиблась.
Ошиблась впервые. Оказалось, что она ничего не знает о своей госпоже.
Но тогда она и себя не знает. Разве она, жертва мужчин, их ненавистница, ещё не утолившая мести, не ходила, как заворожённая, за одним из них?
Разве не мечтала услышать его голос или прикоснуться к нему?
Она может преследовать мужчину только, как зверя, как врага, чтобы загнать в ловушку и убить. Иного значения быть не может.
Но случилось невозможное, невероятное. Почему бы нечто невероятное не могло произойти с герцогиней? Она тоже женщина. И по-своему уязвима, открыта для соблазна.
А Геро — он так соблазнителен.
Она совершила и вторую ошибку. Она выдала себя.
Это случилось в тот день, когда герцогиня приступила к осуществлению своего каприза. Действовала она незатейливо, не утруждая себя долгой интригой.
Принцесса не сомневалась, что каждый юноша низкого происхождения будет ослеплен малейшим знаком её вниманием, что ей достаточно будет намекнуть и подать знак.
Ей не придется утруждать себя расчётливым обольщением. Достаточно будет поманить.
Она так и сделала. Отправилась с очередным визитом к отцу Мартину, усыпила его настороженность тяжелым золотым мешочком, а затем придумала этот маленький спектакль с написанием писем.
Ей потребовался секретарь. Анастази было приказано ждать за дверью.
У придворной дамы бешено колотилось сердце. Мимо неё только что прошёл Геро. Они даже обменялись приветственными взглядами, хотя он по-прежнему не узнавал её.
Он ей улыбнулся. Возможно, он точно так же улыбался девочке-подростку, торгующей на углу церковными свечами, или хромой цветочнице, с красными от воды руками, но эта улыбка всё же принадлежала ей, хмурой, с тёмными пустыми глазами.
Это был предназначенный ей дар.
Анастази едва не бросилась, чтобы его остановить. Но дверь уже закрылась. Она пыталась подслушивать, но дверь была массивной, из морёного дуба. Ей слышался голос герцогини, произносившей какие-то витиеватые фразы. Там, за дверью, дьявол покупал душу.
Зачем ей трудиться и обольщать, разжигать пыл и страсть?
Она его купит. У него жена на сносях, первому ребёнку нет и двух лет. Молодая жена день и ночь кровянит пальцы иглой. Герцогиня всё представит, как благодеяние.
Он даже и не поймет, что совершает предательство, он будет ей благодарен.
Анастази то вновь подходила к двери, то кидалась от неё прочь.
Вдруг створка стремительно распахнулась, и на порог шагнул Геро. Он был бледен. Растерян. Взгляд невидящий. Прислонился к стене. Судорожно пытался вдохнуть.
Анастази решилась:
— Будь осторожен. Она всегда берёт то, что желает.
У неё не было уверенности, что он понял. Да и запоздало её предупреждение.
Геро, не ответив, бросился прочь. Он больше никогда не улыбнётся так, как сделал это всего четверть часа назад, дружески и беззаботно. Жизнь его развернулась на каблуке.
Анастази потеряла голову.
Возможно, впервые в своей жизни она действовала необдуманно. Ворвалась в кабинет епископа и потребовала объяснений.
Герцогиню она застала сидящей в кресле, с той же плотоядной мечтательностью на лице. Но это была уже не та робкая мечтательность, которую принцесса поспешила спрятать. Это было предвкушение, мечтательная уверенность. Она уже попробовала добычу на вкус.
Как искушенный гурман, тайком запустивший ложку в супницу, она теперь предвкушала то наслаждение, когда готовое блюдо окажется в полном его распоряжении.
— Пусть кто угодно, только не он! Не он!
Так она сказала хозяйке, а затем путанно, горячо что-то пыталась ей объяснить. Говорила о какой-то опасности, о преступлении, о том, что эти двое особенные, что коснуться одного из них означало воспротивиться воли Господа.
На лице герцогини мерцал насмешливый интерес. Она удивилась.
Демарш придворной дамы стал для неё почти приятной неожиданностью и… подлил масла в огонь.
Успокоившись, Анастази прокляла свою несдержанность. Своим вмешательством она не спасла, она погубила.
Неужели она в самом деле рассчитывала, что сумеет объяснить этой самоуверенной королевской дочери, что любовь, подобная этой, неприкосновенна и священна, как святые дары?
Как могла она быть столь наивна, чтобы вообразить, будто её слова будут услышаны, что Клотильда проникнется её благоговением и сразу же осознает недопустимость своего каприза?
Она его предала. Погубила.
Герцогиня не лишила её ни милостей, ни должности. Всё оставалось по-прежнему, но к отцу Мартину принцесса отправилась уже с Дельфиной.
Анастази была мягко отстранена. Ей поручили заниматься перепиской с графиней Ричмонд, служившей фрейлиной при английском дворе, присматривать за ходом переговоров между Ришелье и королевой-матерью и разбирать жалобы, поступавшие на имя её высочества из Ангулема.
В тот роковой день Анастази, как и было велено, оставалась во дворце. Герцогиня покинула резиденцию накануне вечером.
Несмотря на запрет, придворная дама знала, где её госпожа намерена провести ночь. Где и с кем. Она отправилась в дом епископа, святого доверчивого человека, под предлогом покаяния. Она убедила старика, что движима велением свыше, что жаждет внести свой посильный вклад в его богоугодное дело спасения падших.
В тот вечер в доме должны были собраться другие дамы-благотворительницы, под чьим патронажем находились приюты для кающихся и падших женщин.
Веление свыше! Анастази закрыла лицо руками. Какое лицемерие! Какая отвратительная ложь!
Платит наивному старику золотом за приёмного сына. И улыбается, опускает глаза, твердит молитвы.
Анастази застонала.
Что же она тут сидит? Она должна бежать, предупредить. Он должен знать, какая ему грозит опасность, какая сирена за ним охотится.
Господи, да он же её не знает, не помнит! Что бы она ему сказала? Как объяснила?
Он бы ей не поверил. Счёл бы за шутку. Кто? Принцесса крови? Увлечена им, безродным?
Мужчины никогда ничему не верят. Для них женские тревоги блажь. Отец Мартин так же не принял бы её всерьёз.
— Помилуйте, дочь моя, вы клевещите на весьма благочестивую и щедрую особу.
А Мадлен? Эта и вовсе беспомощна.
Остаётся молить Бога, чтобы бедная женщина ничего не узнала. Ей скоро рожать. А если узнает?
Анастази вглядывалась в небо — совсем уже темно.
Весна входит в самую силу, в апогей. Царствует, пирует.
Но Анастази не слышала. Ей было страшно. Что-то случилось, ужасное, непоправимое. Она никогда не молилась, а теперь вдруг вспомнила.
Господи, защити его, помоги.
Но Господь не помог.
На рассвете, когда свершаются казни, во дворе загрохотали колеса.
Анастази бросилась вниз. В распахнутые ворота, медленно, как похоронные дроги, катился экипаж герцогини. Будь это корабль, она бы ожидала хлопающий на ветру черный парус, как ждали его те, кто отдавал Минотавру своих детей.
Затем экипаж сделал полукруг, чтобы приблизиться к парадному крыльцу, и Анастази увидела его.
Вернее, она увидела растерзанного, полуживого от усталости пленника, которого тащила лошадь одного из конюших.
Анастази его не узнала. У неё только загудело в голове, всё внутри обвалилось от страшной догадки. В глазах стало темно. Исчезли все звуки.
Её как будто вынесло из собственного тела силой желания спастись, перечеркнуть этот момент времени и пространства. Это страстное желание зашвырнуло её так далеко, что она видела будто с крыши, как герцогиня ступает на подножку, а затем на первую ступеньку лестницы.
В этой ступившей на мрамор женщине было что-то не так. Она необратимо изменилась, будто умерла и воскресла вновь, уже в ином качестве.
Анастази разглядела пятна у нее на шее. Герцогиня хваталась на горло. Подносила руку, убирала, как будто стыдилась и порывистым жестом пыталась скрыть что-то стыдное.
Их взгляды встретились, госпожа и придворная дама, но тут же обратились к пленнику, которого волоком тащили к крыльцу.
Его одежда была заляпана кровью, но кровь уже побурела. Свежая кровь была на лице. У него рассечен висок. Струйка сбегала по скуле и густела на подбородке.
Но вряд ли он чувствовал боль. Он хотел умереть, он ждал смерти.
Его глаза, полные слёз, обращённые к небу, уже стали отражением этого неба, двумя обрывками синевы, жаждущей растворения. Он не молил о пощаде, он был уже далеко.
Ум Анастази внезапно обрел ясность. Она снова была там, на крыльце.
Нет, она не даст его убить! Она не позволит!
По телу прошла волна. Когда-то она вот так же готовилась защищать собственную жизнь. Она не задумывалась над тем, успеет ли предотвратить смертельный удар.
Она успеет. Она – лисица, хищная, ловкая. Она успеет вцепиться в горло.
Но герцогиня медлила. Когда же заговорила, голос ее звучал придушенно, сипло, как у старого пьяницы.
— Отведите его вниз… и дайте ему воды.
О трагедии Анастази узнала от Дельфины. Эта вторая в иерархии двора бледная особь с овечьи профилем, питала к первой статс-даме открытую неприязнь, даже ненависть.
Она даже распускала слухи, что Анастази будто бы прибегала к колдовству, чтобы добиться расположения герцогини.
Анастази её не боялась, но откровенно презирала. Затащив Дельфину в нишу за портьерой, она допросила её с пристрастием инквизитора. Та пыталась благородно возмущаться, грозила, но, ощутив ловкие холодные пальцы на своем вывернутом запястье, сразу всё рассказала.
Услышанное повергло Анастази в ужас. Отец Мартин мертв.
Погиб нелепо, страшно, под колесами экипажа. А ночью в родах умерла Мадлен. Истекла кровью. Ребёнок задохнулся в утробе.
Геро, обезумевший от горя, пытался убить герцогиню.
Всех подробностей Дельфина не знала. Она сообщила только, что в полночь её высочество одна отправилась на свидание, которое назначила юному книжнику в библиотеке.
Пришел ли он на то свидание или нет, Дельфина не знала. Ибо герцогиня приказала ей дожидаться в спальне.
Сначала всё было тихо, но полчаса спустя раздался женский крик, затем другие голоса, грохот, и в спальню ворвалась герцогиня. Лицо её было белым от ярости.
Она приказала запереть дверь и никого не пускать. А едва на востоке небо высветлилось, отправила Дельфину за экипажем.
Та вышла и вот тогда узнала, что у какой-то молодой женщины начались роды и она истекает кровью. Причинно-следственные связи были от служанки скрыты. Она исполняла приказ.
Едва экипаж был подан, она поднялась в спальню, чтобы помочь её высочеству одеться.
Клотильда даже не хотела уведомлять о своем отъезде епископа, стремясь покинуть дом, как можно быстрее, но старик был извещён и тоже спустился вниз.
Домой Денис пришёл уже глубокой ночью. Мама не спала, но из своей комнаты не вышла, сделала вид, что спит. Хотя Денис прекрасно слышал, что нет.
Но это даже было хорошо, что не вышла. Разговаривать с мамой он сейчас не хотел. Он вообще сейчас ничего не хотел. Он смертельно устал.
Сегодняшний день выдался очень насыщенным. И Денис мечтал только об одном: умыться и поскорее лечь спать.
Однако, когда он вошёл в ванную комнату, понял, что после многокилометровой пешей прогулки по ночному городу просто умыться будет мало, и залез под душ. А после душа захотелось чаю. А к чаю какой-нибудь котлетки или супа…
Поглощая еду, Денис засветил экран смартфона. Зашёл в Google Play Market, скачал приложение «ВКонтакте» и установил его. Потом нажал кнопку «Создать новый аккаунт» Подумав немного записал ник – просто имя и фамилию – Денис Моргунов, без Killirpokemons. Потому что так будет солиднее, всё ж не школота какая-то. Killirpokemons не самое подходящее прозвище для революционера, борца с режимом.
На аватарку сделал селфи. Потом ещё… И ещё раз… Наконец, фотография получилась что надо – в меру ироничный взгляд, расслабленный подбородок, открытая обаятельная улыбка.
Подумав немного, написал в статусе: «Фотограф. Сделаю фото, за которое вас не посадят».
Первым постом написал: «Здравствуйте. Я экстремист. На меня заведено уголовное дело за репост мемчика с Джоном Сноу. Это моя новая страница. Предыдущую закрою, в связи с заявлением оскорблённых верующих».
Скопировал запись, зашёл на свою предыдущую страницу, зашёл в «Друзья» и отправил приглашение дружить всем своим друзьям и подписчикам. Затем нашёл страницу Петра Сильвестрова и отправил приглашение и ему.
Заглянул на его стену и увидел пост с видео, где блогер рассказывал про него, про Дениса. Под постом уже было больше тысячи просмотров, сорок семь лайков и тридцать репостов. И около сотни комментариев!
Хотел посмотреть видео, но глянул на часы – половина третьего ночи.
Составил посуду в раковину, и пошёл в свою комнату. Закрыл дверь и взял со стола наушники – они, к счастью, следователя не заинтересовали – и включил видео.
Piter Sila рассказывал с напором, с драйвом о том, какая глупость в очередной раз творится в этой стране. У видео уже была заставка, а в финале прозвучало коронное: «Я вас ни к чему не призываю. Я вас предупредил. Выводы делайте сами!» А самое главное, в пятнадцатиминутный ролик была вмонтирована запись, сделанная несколько часов назад в клубе. Про то, что это клуб, догадаться можно было с трудом – Денис был крупным планом, задний план – размыт.
Денис на записи себе понравился.
Пересмотрел видео на второй раз, почитал комментарии – народ в подавляющем большинстве сочувствовал.
Лайкнул и репостнул видео на свою новую страницу, написав: «Да, Piter Sila обо мне. Да, мне светит тюрьма за картинки во «Вконтакте». Да, могут прийти за каждым».
Снял наушники, затушил телефон, поставил его на зарядку и лёг спать.
Но не спалось, несмотря на столь поздний час. Перед внутренним взором проплывали картины сегодняшнего дня: то разговор с деканом, то студенты на крыльце университета, то встреча с адвокатом, то встреча с Петром Сильвестровым, то сверхреалистичная картина с отражениями в ночном автобусе, то снова учебная аудитория и просьба Тамары Соломоновны утолить любопытство одногруппников, взгляд Маркова, когда он сказал Денису зайти к декану, клуб, блогер, дающий автограф, и чувства по поводу всеобщего внимания… Комментарии под постом блогера, аватарка, статус, отражения его и Кристины в автобусных окнах и справа, и слева… Высокая грудь, кошачьи мордочки на коленках, снова высокая грудь… Улыбающиеся девушки, восхищённые парни, все пишут ему, говорят про него, восторгаются им, а он раздаёт автографы, а когда проходит по залу, музыканты перестают играть, а он всем приветственно машет, и все вокруг повторяют: «Денчик! Денчик! Пора вставать! На занятия опоздаешь!»
Голоса становятся всё настойчивее, сливаются в один, мамин…
Мамин?
Денис открыл глаза.
– Проснулся? – донеслось в приоткрытую дверь. – Вставай, соня. Иди, я там тебе завтрак разогрела, а я побежала, на работу опаздываю. У тебя есть сегодня первая пара? Не опоздай, смотри. И помни, что сказала адвокат, будь хорошим мальчиком! Всё, я побежала! Ты меня слышишь?
– Ага, – ответил Денис.
Входная дверь хлопнула, и Денис остался дома один.
Он сел на диване и протёр лицо. Вспомнил про вчерашний пост и потянулся за телефоном.
Едва экран телефона засветился, как ожили соцсети, и Денису посыпались уведомления.
Многие уже приняли его заявку в друзья, и даже появились новые заявки, от незнакомых людей! И первые комментарии: два комментария – под его первым постом и три комментария – под репостом видео Петра Сильвестрова. Не так много, как у Петра Сильвестрова. Так и подписчиков не столько…
Денис заглянул на страницу блогера. Лайков уже было двести тридцать три, репостов – девяносто пять, а комментариев – за триста. Денис вздохнул, испытывая и радость, что его дело привлекло внимание людей, и некоторую зависть, что у него комментариев несоизмеримо меньше, чем у топового блогера.
Потом увидел, что Пётр Сильвестров сделал UPD записи – добавил ссылки и на новую, и на старую страницы Дениса, и на душе потеплело.
Денис встал, убрал постель и пошёл завтракать. Если, пока просматривал страницы, он ещё и был в полудрёме, то, увидев ссылки, проснулся окончательно. В прекраснейшем расположении духа…
Завтракал он, просматривая видео блогера, теперь уже без наушников. На свежую голову оно понравилось ему ещё больше.
Ретеллинг Космобиолухов в Колобка
Персонажи: Дэн, Кира Гибульская, Гибульский,Олег Васильев, Макс Уайтер, Анжелика Лендер, Трикси
Рейтинг: G
Жанры: Hurt/Comfort Драма Сказка Флафф Юмор
Элементы гета
Краткое содержание: Он от «DEX-компани» ушел, и от Казака ушел, и от всех остальных тоже свалит.
Предупреждение: спойлеры к разным книгам цикла Космоолухи
Жили-были Гибульский и дочь его, Кира. Вот однажды Гибульский и говорит:
— А давай-ка мы, Кира, разумного киборга сделаем!
— Да из чего ж его сделать-то? — отвечает Кира. — Генетическое тесто, из которых тела для киборгов лепят, у одной только «DEX-компани» и есть, у нас по сусекам скреби не скреби — и горсточки не наберется!
— А мы притворимся, что для «DEX-компани» и делаем! — говорит на это Гибульский. — А сами процессор воткнем бракованный, чтобы синтезу моего имени не мешал.
Так и сделали.
Взяли тело готовое у «DEX-компани», воткнули туда процессор особенный. И такой уж ладный киборг у них получился, рыженький да голубоглазенький, ну просто на загляденье! Только безмозглый.
Как ни бились, признаков разума так и не обнаружили. Плюнул Гибульский и отправил неразумного DEX’а на Шебу проветриться, службу воинскую нести да мозги развивать.
На Шебе киборг быстро освоился. Волосы рыженькие, глазки умненькие, морда наглая. Увидал его лейтенант Олег Васильев и говорит:
— Киборг-киборг, я тебя с собой заберу! Будешь ты мне вместо овчарки, больно уж умный ты, чего тебе тут делать-то?
А киборг ничего на это не ответил. Только подумал: «А вот хрен тебе, лейтенант Олег Васильев! Я вон Гибульских самих обдурил, тебя тоже сумею». Потому что умным был тот киборг и вместо овчарки быть ему вовсе не улыбалось.
И притворился он совершенно тупым. И разочаровался в нем лейтенант Олег Васильев, и обычную собаку завел, посчитав, что она-то поумнее будет.
А киборга списали как устаревшего. На аукционе подержанной армейской техники купил его Макс Уайтер и говорит:
— Киборг-киборг, я тебя поимею! Тем или иным образом. Будешь ты мне заместо Irien’а или груши боксерской.
И опять ничего не ответил киборг, подумал только: «А вот хрен тебе, Макс Уайтер! Я Гибульских обдурил, от «DEX-компани» ушел, у Олега Васильева собакой быть отказался — и для тебя уж точно ни Irien’ом, ни спортивным оборудованием не стану». И стал он тупить зверски, всякие пакости Максу Уайтеру подстраивая, а потом и вовсе сбежал.
И на грузовик космический устроился навигатором — все лучше, чем собакою или куклою для битья.
Многие и потом поиметь его пытались разными способами: капитан Станислав Федотович приставал с бластером, доктор с уколами, пилот с шоаррской лисой, Полина с расческой, а мама ее — с обедами из сорока восьми блюд. Но никому не сдавался хитрый киборг, держа кирпичом наглую рыжую морду.
Увидела эту морду однажды будущий ксенопсихолог, а по совместительству сестра пилота Лика, и говорит:
— Киборг-киборг, я тебя оттестирую! Будешь ты мне первым подопытным.
И опять ничего не ответил киборг, хотя конфетки и съел. И печенье тоже съел — вкусное оно было, печенье то. Почти как сгущенка с чипсами. Так и отстала от него Лика ни с чем, записав в паршивцы умные да скрытные.
Так никто киборга поиметь и не смог, ни в каком смысле этого слова. Ни волки ржавые, ни медведи с казачьими усами, ни тем более зайцы или другая какая фауна.
А потом появилась чернобурка с выбритыми висками. Тоже киборг причем, только модели другой. Посмотрела на киборга и говорит:
— Ах, какой же ты красивый да ладный! И волосы у тебя словно солнце, и глаза словно небо! Весь такой космический, весь такой загадочный. И ловкий, наверное, и сильный такой…
Понравилось киборгу, что его хвалят. Но он все равно ничего не ответил — по привычке уже. Однако и не подумал ничего. Только бровь заломил — так, на всякий случай.
— А садись-ка ты ко мне поближе, — говорит тем временем чернобурка по имени Трикси. — Очень уж я хочу с тобой, с красивым, сильным да ловким таким, рядышком посидеть… Чтобы близко-близко. Еще ближе. Еще… О да!..
И опять ничего не подумал киборг. И не ответил ничего. А скоро им и вообще не до разговоров стало.
Но это уже совсем другая сказка. Рейтинговая.
— Прости меня, Стасик.
Наверное, на лице у Станислава в тот момент было очень сложное выражение — а как еще прикажете порядочному капитану реагировать на подобное заявление корабельного доктора, да еще после настолько тяжелого дня, да после разборок с полицией (хорошо хоть местные власти сочли происшествие в парке чьей-то неумной шуткой и не стали брать с потерпевших подписку о невылете до выяснения обстоятельств), да еще и сделанное чрезвычайно внушительным и чуть ли не пафосным тоном, совершенно доктору не свойственным? Как бы то ни было, Вениамин поторопился объяснить:
— Прости за то, что я тебе не поверил насчет ценности этой Полининой крыски. Ну и возможных угроз. Прости, что посчитал твои опасения… несколько избыточными. Считай, что я полностью осознал и признаю свою вину. И готов загладить.
Все это доктор произнес с очень серьезным лицом и вытянувшись в некоей пародии на стойку «смирно», что с выкаченным вперед животом выглядело внушительно, если не сказать угрожающе (и то, что в его стоящим с ним в одном строю равняться пришлось бы вовсе не на грудь, ничуть не снижало торжественности момента). Потом, правда, доктор выдохнул и слегка расслабился, позволив себе опустить плечи и даже улыбнуться более привычной чуть виноватой улыбкой, уточнив уже своим обычным насмешливым тоном:
— Хотя и лелею надежду, что ты в качестве капитана и старого друга проявишь уважение к моим сединам и не заставишь меня драить полы вручную той жуткой шваброй, что ты приобрел в качестве инструмента воспитательного воздействия.
Станислав фыркнул, скрывая смущение и растерянность. Чувствовал он себя странно.
Тот неловкий момент, когда ты вынужден был срочно придумать что угодно, любой бред, лишь бы отвлечь внимание, лишь бы переключить и обезопасить, и ты придумал его, и высказал — действительно бред, полный и абсолютнейший… А в него вдруг поверили все. Абсолютно все. Даже вселенная.
Даже… судьба?
Хорошо, что доктор ничего не заметил и после принесения извинений вышел из капитанской каюты, осторожно притворив за собой дверь. Даже спокойной ночи пожелал, и при этом совсем ведь не издевался, от чистой души. Доктор признал свою ошибку, учел новые обстоятельства, его совесть теперь чиста, он может спокойно спать. Счастливый. Он ведь не знает, что Полина тут вовсе ни при чем и ее чертов мохнобрюд (или как там его?) сроду никому не сдался, кроме того зоопарка!
Или… теперь уже — сдался?
Станислав вздохнул, меняя освещение на ночное, а китель на пижаму. Впустил Котьку, которая истошно зацарапалась в дверь, впав в панику, что бедную кошечку все бросили, коварно и неожиданно уйдя спать. Будучи впущенной, Котька мгновенно запрыгнула на расстеленную койку и устроилась на середине подушки, довольная. Станислав покосился на нее чуть ли не с завистью и осторожно улегся рядом, стараясь не особо тревожить, но все равно получил негодующее фырканье и легкий укол коготками в плечо.- в качестве превентивной меры.
Нервы были на взводе, уснуть вряд ли удастся, но не маячить же по спящему кораблю тенью отца Гамлета, пугая вахтенного… кто там сегодня? Дэн вроде бы? Ну, Дэна, конечно, не испугаешь, но все равно. Капитан, нервно бегающий среди ночи по кораблю, непроизвольно заставляет нервничать и всю остальную команду. А это не дело. Ночью капитан должен спать. Ну или вид хотя бы делать, для спокойствия прочих, лежа на узкой койке в почти полной темноте и размышляя над превратностями судьбы и изменчивостью окружающего мира.
Может ли этот мир изменяться насильственно?
Может ли Аайдин сепаратор работать еще и так? Может ли он изменять не только степень вероятности того или иного события в целом, но и чьи-либо мотивации в частности? Может ли теперь и на самом деле все оказаться так, что зверек действительно стал невероятно ценным и похитить пытаются именно его?
Или, что гораздо логичнее и вероятнее, может ли сепаратор повлиять на сознание одного отдельно взятого капитана так, чтобы тот начал высказывать истинные пророчества, пусть даже сам и считая их полным бредом?
И ведь не спросишь ни у кого, вот что самое ужасное! Кроме Маши, но что может посоветовать искин, пусть даже и — возможно! — разумный? Она может, конечно, мгновенно перебрать миллионы вариантов и выдать аналитику, но лишь на основе того, что в нее изначально заложено, а все, что в нее заложено, капитан и так знает.
Станислав вздохнул, переворачиваясь на спину. Уставился невидящими глазами в потолок.
Если при прошлой попытке цель была не ясна, то сейчас сомнений не осталось ни у кого из четверых участников злополучной прогулки в парке: похитить пытались Полину. Гравитационный луч был направлен именно на нее. И если бы не Теодор, вцепившийся в девушку так, словно она была новой моделью кобайка, похищение вполне могло бы завершиться успешно к полной радости похитителей. Ну и если бы не Дэн с пассажиркой, конечно…
Признавать, что целью был инопланетный зверек (ведь зарекался же связываться!), Станиславу не хотелось ужасно. Только вот иных вариантов, похоже, не существовало — ну не саму же Полину, действительно, выкрасть хотели? Это было бы нелогично со всех сторон. Обычная девушка, не знающая никаких шпионских секретов, не слишком важная для корабля, если смотреть, конечно, чисто с технической точки зрения — не пилот все же, не навигатор и даже не доктор, без которых грузовик бы не выпустили со станции. Никакой фрисской биофлешки с суперценной информацией на ее комбинезоне в этот раз прикреплено не было (Станислав специально сам осмотрел, не доверяя клятвенным уверениям, что вообще никаких украшений, что она, не понимает, что ли!).
Конечно, ее похищение «Космический Мозгоед» все равно бы задержало — они бы никуда не улетели, пока не нашли бы или ее саму или ее следов, «мозгоеды» своих не бросают, это знают все… Могли попытаться воспользоваться? Ну, по идее — могли, конечно. Но странновато как-то. Логичнее предположить, что все-таки дело в зверьке, и представители лямбдо-псового зоопарка чего-то очень сильно недоговаривали.
Как бы там ни было, от опасного груза следует избавиться как можно быстрее. А тут еще пассажирка с ее перехватом… И как теперь при всех этих изначально заданных условиях убедительно объяснить команде, зачем им обязательно нужно заглянуть к гасилке у Третьего Пальца, которая сейчас, как назло, получается совсем не по пути. А заглянуть туда надо непременно, причем в ближайшие дни, ибо это одна из реперных точек Аайды.
Станислав волевым усилием удержался от нового вздоха и закрыл глаза. Оставалось надеяться лишь на старинную пословицу, говорящую, что утро вечера мудренее.
И надеяться, что хотя бы этой ночью ему не придется снова убивать рыжего киборга…
***
Рыжий киборг обнаружился в пультогостиной — когда Станислав, зевая и поеживаясь, вышел туда в пять утра за кофе (надежда не оправдалась, кошмар-таки опять был, и весьма качественный). А еще на развернутом перед навигатором вирт-экране обнаружилось нечто, больше всего напоминающую моток виртуальной разноцветной пряжи, с которым как следует позабавилась виртуальная же Котька. Меньше всего эта путаница с застрявшими в нитях бусинами гасилок (часть из которых были даже не желтыми, а подозрительно серыми и кое-где даже однозначно красными) напоминала трассу — каковой, по всей очевидности, как раз-таки и являлась.
— Станислав Федотович, я тут немножко покрутил с трассой, — подтвердил капитанские опасения навигатор, — и, мне кажется, мы вполне можем успеть. Если поменять очередность заказов. Вот смотрите — лайнер с послом можно перехватить у Шизандры, если идти через Гомель и Зай — это всего четыре прыжка, как раз успеваем. Гомель не рекомендован судам без спецзащиты, там звезда нестабильная и на пиках выдает такую гамма-волну, которую только тамошние аборигены выдержать и могут, но я проверил, сейчас у нее как раз спад активности, до начала подъема успеем проскочить. А у Зая гасилка мелкая, частная, они опять лицензию не продлили, но на форуме отзываются нормально, два дня назад был последний проход, рабочая. Конечно, от Шизандры до Лямбды Пса подальше, но вот смотрите, если через Хризалиду и Третий Палец, то в сроки как раз уложимся. А если идти к той червоточине, что у Веги, то от Лямбды Пса даже удобнее получается, видите?
Станислав смотрел на зеленую точку, обозначающую гасилку у Третьего Пальца. И думал, не мог ли он вчера невзначай проговориться? Или, может быть, он разговаривал во сне? Хотя сегодня ему снился более привычный кошмар, так что вряд ли. Или он так громко думал, что даже киборгам слышно?
Или где-то в машинном отделении опять что-то сработало не так, как ему было предсказано. Ведь Аайда клятвенно утверждала, что только во время прыжка и непосредственно перед и после, только лишь по взаимосвязям и никак иначе…
— Так как, Станислав Федотович? — спросил Дэн, когда пауза затянулась.
Капитан оторвал взгляд от зеленой искорки (показалось, что та начала подмигивать, а это уже вообще никуда не годилось). Буркнул, направляясь к кофе-машине:
— Хорошо. Но только…
— Я помню, — перебил его Дэн без тени улыбки. — Под мою ответственность.
— Вот именно!
Примечание: Выражаю благодарность Александру Игнатьеву за бесценную помощь при написании этой главы.
Его новое имя, принятое им на этой планете официально, стало родным и привычным настолько, что он порой стал забывать своё родное имя. Разумеется, так назвать сына – это была идея матери, и отец, как обычно, не возражал.
Он медленно, словно через силу произнес: Ведим, потом повторил по буквам.
Ведим… полностью Ведимир. Ведающий мир. Хватило бы и короткого Ведим… да и это имя – составное… из целого предложения.
Ведати имати – вадити имати. Значит – ведание, то есть, знание имеющий может водить, то есть, управлять.
Знающий может быть ведущим. Княжеское имя.
По мнению отца, чтобы управлять даже самим собой нужны знания, база, подготовка – одного только княжеского имени явно недостаточно. Отчасти он и сам соглашался с отцом: до князя тут как до луны пешком, но… почему бы и не собрать дружину?
Он усмехнулся… дружину? А из кого? Из киборгов? Хотя бы… выкупить пару с утилизации? Почему бы и нет? На это его нынешней зарплаты хватит… особенно если работать полторы смены и с одним выходным в неделю…
На семнадцатилетие отец подарил кобайк. Счастье было запредельным! Ни у кого из друзей или знакомых даже похожей машины не было… да ещё в таком возрасте!
Это было круто – на рок-фестиваль в окрестностях Серебрянки явиться на собственном кобайке! Три дня полной свободы! – пропущенные звонки от матери… и принятый звонок от отца: «Ещё раз мать доведёшь – твоя… Зиночка… будет продана! На утилизацию!» — и стремительное возвращение домой. К Зиночке…
Тогда он успел, и она была оставлена в доме.
Сразу после окончания школы, едва только Ведим сдал экзамены, отец вынудил его подать документы в Высшее Военное Училище связи, расположенное на той же планете, что и спортшкола… и почти четыре месяца перед зачислением, пока не начался учебный год, он провёл в тренировочном лагере при училище, сдавая различные тесты.
Восемнадцать ему исполнилось в конце сентября, и он получил настоящий спортивный двухместный флайер! Но радовался ему недолго – из лагеря при училище его отпустили только на три дня, чтобы повидаться с матерью — он смог только получить права в родном городе и пару раз полетать над городом.
Улетая, он думал о Зиночке. Больше он её не видел… и мать не видел тоже…
К сидящему на крыльце мужчине подошла высокая девушка и присела рядом:
— Дим, пойдём в дом, уже холодно… почти полночь.
— Кора, мне нормально… дома в ноябре холоднее… и намного. Там теперь середина мая… и скоро зацветут яблони. У нашего дома только смородина и крыжовник, но в парках есть яблони… а здесь и год короче стандартного… и климат другой… здесь красиво, но… всё не так… ведь больше двух лет мы здесь…
— Я знаю. Знаю. И что хочешь вернуться, и что не хочешь меня сдавать… тоже… пойдём в дом, там тепло.
Кора… верная подруга, жена по сути, вещь по документам. Киборг DEX-6, спасшая его в обвале… уже два местных года рядом. Их отношения – от настороженного неприятия до влюблённости – развивались неровными рывками. Кора… больше, чем подруга… была бы человеком – назвал бы женой перед всеми… а так – называл женой только, когда оставались наедине.
Через полгода обучения курсантам первого года было объявлено: «…скоро всем предстоит тренировочный поход с имитацией боевых задач, и для этого похода курс будет разделен на группы по пять человек и каждой группе будет придан киборг». Задачи были поставлены сложные, да и условия были максимально приближены к боевым.
Кураторы предупредили, что по результатам похода примерно полкурса будет отчислено – останутся только самые стойкие и крепкие. Этот поход – возможность с честью уйти из училища для тех, кто передумал становиться военным.
Ведим стать военным хотел меньше всего – но уйти из-под контроля отца было практически невозможно. Так что поход был отличной возможностью покинуть училище.
Их группу с наблюдающим офицером перебросили в гористую местность на соседней планете… вот на этой самой, где он живет сейчас. Терраформирование её только началось, и неосвоенных людьми мест было более, чем предостаточно. Из тёплого мая они попали в ледяной октябрь, и это было не слишком приятно.
Но, с другой стороны — он ещё ни разу в жизни не видел таких ярких рассветов, когда всё небо озаряется алыми росчерками, не дышал таким насыщенным и прозрачно-хрустальным воздухом. И ещё ни разу у него не слезились глаза, когда он смотрел вдаль.
Может быть, всё дело в том, что стоя на каменном уступе, просто физически ощущаешь тысячи километров серого и черного камня, что окружает тебя, круто уходя вниз, и теряется где-то в кипящей туманной дымке. Или в воздухе, который аж звенит своей пронзительной чистотой и прозрачностью. А, возможно, виновато раскатистое эхо, которое даже лёгкий шепот превращает в долгий и протяжный крик, и звук медленно и тяжело скатывается по склонам, пока не упадет и не разобьется где-то в недрах каменистого ущелья.
А ещё там, в горах, тьма и свет сменяли друг друга так быстро, что не успевал даже толком зажмуриться, как попадал словно в другое измерение, в другое время суток.
И почему-то именно там на узких, так и норовящих выскользнуть из-под рифленых подошв, тропах очень ясно понимаешь, что не может быть середины ни в делах, ни в поступках, ни в мыслях.
На второй день похода он впервые в жизни задумался о своей матери: не в обычном ключе, как о слегка двинувшейся на киборгах тётке, которая мало времени и внимания уделяла сыну, а о том, что с годами мать не становится моложе и что ей тяжело одной справляться с домом… пока отец неделями мотается по командировкам.
И, может, стоит подкопить деньжат и купить ей киборга… вот просто взять и отправить в подарок? И, главное, не говорить, что это от него. Но… мать ведь всегда была верна мужу — так что ещё вопрос: примет ли она такой подарок от незнакомца?
Реализовать свою задумку он так и не успел: сначала помешал обвал, потом реабилитация и попытка наладить свою новую жизнь с чистого листа… под именем Дмитрия Лесова с его чистой биографией детдомовца – даже для полугода нахождения в спортшколе отец сделал ему настоящие документы и настоящую биографию, которую он выучил перед вылетом из дома. Существовал ли на самом деле такой человек – Ведим не спрашивал. Незачем было.
Сидевшая рядом Кора подобралась, настороженно фыркнула, как потревоженная кошка – как будто почувствовала, о чём он думает. Ведим успокаивающе погладил девушку по плечу и сам усмехнулся – надо же, успокаивать поглаживаниями боевого киборга…
Кора — киборг DEX-6, который был закреплен за их группой. Её, прошедшую несколько планет в разведотряде, старую семилетнюю куклу, имеющую огромный опыт, готовили к списанию. Это был её последний поход – и она это знала.
Одногруппники, узнав, что им по жребию достался DEX женской модификации, долго ржали и отпускали пошлые шуточки на тему того, как им будет нескучно с девушкой в походе. И не обращали внимания на его доводы, что для киборга нет никакой разницы — мужской он модификации или женской.
Прикреплённый к группе офицер откровенные безобразия пресекал, но на мелкие выходки парней не обращал внимания.
Так что выступать одному против четверых было тяжело, но Ведим сознательно шёл на конфликт с одногруппниками потому, что издеваться над оружием – мелочно и паршиво, и ни один нормальный солдат не будет пинать бластер, и ещё потому, что были в его жизни слова отца о девушках и киборгах, было и отношение матери к «куклам», а ещё были чёрное, как ночное небо, и такие же бездонные глаза девушки-DEX.
После трёх-четырёх коротких, но злых стычек и от него самого, и от киборга парни отстали. Да и в целом поход оказался неожиданно сложным, и не располагал к развлечениям – так что сил едва хватало на то, чтобы забиться на ночлег в подходящую пещеру, раскатать спальники и, забравшись в них, торопливо съесть причитающуюся порцию тушёнки и провалиться в сон.
Так прошли первые сутки, вторые, а на третью ночь и произошло то, что в официальном отчёте обозвали как несчастный случай…
Он тогда не успел понять, что происходит и что же его разбудило, потому что вокруг всё гремело, скрежетало и грохотало. И, казалось, что даже сами горы вибрируют и дрожат всеми своими многовековыми суставами — и он видел и чувствовал их дрожь своим телом. В ушах шумело, перед глазами все плыло и отчего-то было сложно разобраться где верх, а где низ, не говоря уже про то, чтобы найти выход из пещеры, где они остановились на ночлег.
Единственное, что чётко разрывало этот всепоглощающий шум и вибрацию – боль от впивающихся в тело каменных обломков. Каким-то чудом большие валуны падали рядом с ним, иногда буквально в нескольких миллиметрах, но почти не задевали.
А потом он отключился… то ли контузило при обвале, то ли нехватка кислорода в малюсенькой нише, где с трудом уместился бы даже ребёнок, но они там как-то ухитрились спрятаться вдвоём, причем киборг прижимала его к камням и, кажется, закрывала своим телом от опасностей окружающего мира.
Сколько они выбирались – он не помнил, а Кора до сих пор так и не рассказала, как ей удалось разобрать тот завал, зато он чувствовал, как с женских ладоней ему на лицо капала кровь, когда киборг стирала с его лба холодный пот.
Он видел, как шевелятся её губы, но не слышал, что же она ему говорила, просто ждал, когда всё закончится.
Но до финала оказалось намного дальше и больше, чем семь бесконечных дней, пока киборг тащила его на себе к ближайшему жилому району с медпунктом. Погода не радовала – то ливень, то снег, то резкое потепление… и Коре пришлось охотиться, чтобы кормить раненого… на второй день она смогла убить копытное животное и обеспечила обоих не только мясом, но и шкурой, в которую заворачивала Ведима.
Врачи с расспросами не приставали – им было достаточно той информации, что скупо рассказала Кора: мол, они туристы и попали под обвал.
Именно это она и сообщила ему и замерла, ожидая реакции – он ведь продолжал числиться её хозяином, пусть и третьего уровня. Так что приказать умереть он не мог, а сдать сорванного киборга представителям компании – запросто.
А вот она могла его убить, пусть и через мучительную борьбу с собственной программой. Те несколько секунд, когда они смотрели друг другу в глаза и, фактически, решали судьбу, могли соперничать с вечностью в аду…
А ещё была статья в Инфранете о том, что в горах во время обвала на тренировочном маршруте погиб курсант военного училища, и что тело до сих пор не найдено… и каким чудом спаслись остальные…, и что официальная церемония похорон уже состоялась.
И видеозапись, как отцу погибшего курсанта вручают какую-то медаль и пафосные слова: «…героически погиб в учебном походе… спасая товарищей… награждён посмертно…»…
На видео был именно его отец: холодное выражение лица, будто маску из биогеля приклеил, и мёртвый взгляд. Очевидно, что матери он сообщил только то, что посчитал нужным и что собственное расследование он уже провёл – раз уж официально отказался от дальнейших поисков тела сына и принял документы о списании киборга.
Но, с другой стороны, всё случившееся – шанс стать Димой, а не Ведимом, начать новую жизнь, признаться в любви, обрести такой дом, о котором мечтал во времена детства…
— Уже поздно, — он легко встал, протянул девушке руку, — пойдём в дом, ты мне заваришь рябиновый чай.
— Конечно, — Кора с улыбкой приняла помощь, хотя и не нуждалась в ней. Но ведь чувствовать себя девушкой, о которой заботятся, намного приятнее, чем боевой машиной, которая запросто может устроить обвал и замаскировать взрыв под несчастный случай.
После выписки из больницы встал вопрос – что делать? Лечащий врач настойчиво предлагала поискать родных, хотя бы найти их страницы в соцсетях – он говорил, что детдомовский и что у него никого нет, кроме киборга. Кора скинула скан водительского удостоверения – этого оказалось достаточно.
Врач в первый же день сообщила в полицию, но ближайшее отделение полиции было в сотне километров, а погода полёту не способствовала… и уставший лейтенант явился только ко дню выписки, когда его помощь уже не требовалась.
Полицейский не знал имени объявленного погибшим курсанта, да и сообщение врача о пострадавшем было без имени – и потому он просто принял заявление о утрате документов, скан водительских прав и через сутки привёз новую паспортную карточку на имя Дмитрия Александровича Лесова.
Лежащий в соседней палате парень с переломами рук – результат неудачного падения, по его словам – оказался программистом с ближайшей стройки и за несколько дней уговорил Ведима… уже Диму… идти к ним на работу:
— …сначала можно просто охранником, а потом закончишь курсы… тут филиал университета есть… строим новый город вокруг космопорта, здесь алмазы нашли… комбинат строим! Только посмотри, какая мощь…
И ведь уговорил.
Он получил комнату в рабочем общежитии, форму, и вскоре приступил к новым обязанностям – но, поскольку от напарника-DEX’а отказался, сославшись на наличие собственного, прибавку к зарплате за использование собственного киборга стал получать кормосмесью. Кора была рядом — так было спокойнее.
График – сутки через двое – его устраивал, и Дмитрий поступил на полугодовые курсы геодезистов, после окончания которых сменил работу и смог арендовать этот домик на окраине рабочего посёлка строителей алмазодобывающего комбината.
Знакомый с больницы программист Серёга стал лучшим другом, время от времени заходил в гости и приносил новые программы для Коры… она стала чаще оставаться в доме, стала носить платья, научилась ухаживать за крошечным садом и варить варенье. Только от тоски по родному дому не могла излечить не то хозяина, не то мужа… уже два года по местному календарю они здесь.
Её Дим с утра уходил на стройку – под его руководством было уже три DEX’а, и потому Кору с собой он не брал – приходил уставший… и всё чаще вот так выходил на крыльцо дома и смотрел на закат…
— Дим, всё-таки… может, слетаешь домой?.. смотри, на сайте города твоего новости… праздник города скоро… мать увидишь…
— А ты как же? Без тебя я никуда… и со мной тебе нельзя.
— Подумай…
Легко сказать: «Подумай!» — только об этом все мысли. Если бы отец захотел найти – нашёл бы… а если действительно нашёл и по какой-то причине не признаётся в этом? Так… что за причина такая может быть? Шантаж? Вряд ли… он не мошенник какой-нибудь.
Но… его-то самого сколько раз отец возвращал домой шантажом? «Не вернёшься, Зиночка будет утилизирована!»
Было? Было! И не раз было!
А это значит… что велика вероятность, что отец знает его местонахождение… и просто ждёт, когда можно будет начинать шантажировать мать.
А это значит… что надо сообщить о себе матери первым, пока это не сделал отец. Но каким образом это сделать, не подставляя Кору?
Утром Марья первым делом проверила раненого — тот, судя по всему, в себя не приходил, но дышал нормально и вроде как умирать не собирался. Ведьма умылась, управилась с Машкой, накормила живность и пошла сооружать голодающим завтрак.
Студенты пока что спали, разбойник тихо кемарил на собственном плаще… В принципе, простыть не должен, а там кто его знает. Ведьма о таком не думала. Следовало отправить живых разбойников к Лешему, а раненый уже будет отлеживаться в доме, потом присоединится к своей ватаге. Мысли стелились ровным потоком. Сводит мужиков в лес и займется своими настойками. И грибы развесит. И хлеб испечет… и еще чего много. Главное — успеть.
Велена активно шуршала связками с грибами, подвязывая их под навесом, скрытым специальной мелкой сеткой.
Раннее утро радовало свежестью, но и зябкость напрягала.
А потом во дворе громыхнуло. Раздался звук горна, и вившийся в ногах Тишка с мясом в зубах забился под лавку.
А рванувшая к воротам с мечом наизготовку воительница в шоке кивнула, глядя на штандарты здешнего барона. Ель на сером фоне…
— Марь… Это, кажется, к тебе…
— Твою… мать… — пораженно выдохнула ведьма, выглянув в окно, и выронила тишкину миску с водой, которую как раз наполняла. Вот такого она в жизни не ожидала. Послать барона? Это можно…
Ведьма выскочила на улицу, оставив кухонные дела. Выскочила как была — в испачканном разными пятнами переднике и сбившейся набекрень косынке. Во дворе злобно сплюнул Расмус, волкодлак согласно рыкнул, мол, только и вас не хватало. За забором послышался шум, ругань рыцарей и наемников с новоприбывшими.
— Да энтот у ведьмы! Разбойник, который! Обломалась ваша удача! — ехидно выкрикнул кто-то громким, противным голосом. — С самого вечера там.
— Это мы еще посмотрим! — загудел командирский бас. — Если обломалась, то вы тут чего тут ротозейничаете? Аль подглядываете?
Раздался нестройный смех.
— Амулеты ждем, — звонкий мелодичный голос явно принадлежал эльфу. Кажется, тому вчерашнему, который взялся шпионить. Но Марья не поручилась бы точно. Вдруг еще какой ушастый пришел ночью, что было бы неудивительно.
— Ха! Амулеты! Да вы просто не верите, что ведьма согласилась.
— Идиоты. Она раненого врачует.
— Знаем мы, как они врачуют, — расхохотался все тот же ехидна. Ведьма выдохнула и дернула калитку, открывшуюся со смачным, режущим уши скрипом.
— И вам доброе утро, — хмуро вызверилась она на пришедших.
А пришедшие уставились на нее. Даже когда калитка открылась, эти мужики и не подумали спешиться с облаченных в цветастые попоны коней.
Мужик лет эдак слегка за тридцать в дорогом камзоле с кружевами поморщился при виде ведьмы, словно от зловония, и, сверившись с амулетом, изумленно хмыкнул, вздергивая бровь.
— Что ж, полагаю, я не обязан вам представляться, — уверенно проговорил он, меряя взглядом ведьму и худую девку с мечом. Взгляд остановился на дивной экзотике для этих мест — толстой косе серебристых волос. И вновь перешел на ведьму. — Вы, полагаю, не будете против небольшого приглашения в мой шатер, нам стоило бы поговорить без лишних ушей, — по глумливым смешкам окружающих стало ясно, о чем речь на их взгляд.
— А чем плох разговор здесь? — спокойно ответила Марья. — Вы вполне можете отослать своих подчиненных погулять, а я поставлю полог тишины.
Барона она видела впервые. Ранее как-то такие персоны к ведьме не захаживали за ненадобностью. Да и не чувствовала Марья никакого пиетета перед местным хозяином земель. Она прекрасно знала, что настоящий хозяин здесь Леший и медведь, а люди — всего лишь гости, порой довольно невежливые. Ведьма спокойно смотрела на солидного мужчину с уже отрастающим пузцом, несмотря на охоты и тренировки. Пиры и приемы дают о себе знать. Он не был настолько спесив, как архимаг, но все же гордость и самоуверенность наличествовали.
Барон же, вновь ее оглядев, медленно кивнул.
— Что ж, согласен, только уберите всех лишних подальше, — кивнул мужчина, медленно спешиваясь. Ринувшихся было за ним людей он единым жестом оставил сторожить коня и ждать его.
Велена и сама не питала особого страха к власть держащим. В конце концов, она фея — существо законам смертных неподвластное. Но еще она знала, что от таких вот субъектов нельзя ожидать особо хороших вещей…
Марья задумчиво осмотрела барона. И на кой ляд ему удача? Случайно поймала взгляд застывшего поодаль эльфа. Тот как-то умудрялся проникновенно смотреть даже через повязку… или у нее начинается паранойя. Дроу ее… жалеет? Что за бред! Марья мотнула головой, выбрасывая все глупости из головы, и спокойно зашептала чары полога. Полог был пустяковым, против настоящей магии не поможет, но от простых людей спокойно скроет все звуки. Она дождалась, пока барон удостоверится, что звук не проходит наружу, сложила руки на груди и спокойно спросила:
— Так чем обязана, уважаемый? — может, у барона спину прихватило на охоте и он не хочет распространяться о деликатной проблеме? Или случился геморрой, что тоже бывает в любом возрасте… особенно, если слухи верны и барон действительно предпочитает мальчиков. Что вряд ли, учитывая наличие брачного браслета. Но о чем бы бабы ни болтали, оно ведь не берется ниоткуда?
— Так уж вышло, что на большом совете было решено убрать патрулирование дорог королевскими солдатами в землях пяти окрестных баронств. Мое выпало по жребию. Они до этого разве что раз в полгода слали сюда свои патрули. Собственное войско баронства — жалкие полторы сотни, — криво улыбнулся барон, не понимая, с чего это его так на искренность поперло. — Мне нужна вся доступная божественная удача в наборе добровольных войск для патрулирование дорог. Иначе баронству конец. Особенно учитывая войну с соседним королевством.
Приехали. Вот уже без удачи набрать войско кое у кого не получается. Марья грустно потупилась, раздумывая, как бы вежливо послать барона туда, откуда он приехал.
— А заработок наемникам не пробовали достойный платить? Говорят, люди любят золото, уют и добрые харчевни… — задумчиво проговорила она, рассматривая мигом посуровевшего мужчину. — На одной удаче вы воинов не наберете. Удача спасет вас от меча, отодвинет камень из-под ног вашего коня, поможет обойти карманника. А вот чтоб удачей армию набирали… я такого еще не слышала.
— Деньги в баронстве ниоткуда не берутся. Чтобы достать больше, чем есть, нужно обложить деревни налогами. А я стараюсь быть разумным и милостивым землевладельцем. Тех денег, что я могу выделить на ополчение, не хватит. Никто не будет работать на баронство за серебро, — прояснил он.
А Велена, мягко подталкивавшая его на искренность, фальшиво зевнула. Нет, это ж надо! Подумать только! И ведь не врет мужик. Баронство бедное. Всего пятерка глухих деревень с полями разных зерновых. Не хватит без непомерных налогов на набор войска…
— Так что, как видите, госпожа ведьма, это действительно необходимость.
— Конечно, без необходимости сюда не ходят, — закивала Марья, пряча усмешку. Конечно, денег нет. Совсем нет. Бедный барон, пришел голый, босой и простоволосый, вон лошади лоснятся, как и его подчиненные… Но вслух она этого не сказала. — Но ведь мы как-то жили без этих разъездов и до сих пор не умерли. С нежитью потихоньку справляемся. Умную учим, дурную губим. Разбойников перевоспитываем или убиваем. Лес способен сам о себе позаботиться. Как и большинство деревенских. Мне кажется, здесь есть те, кому удача намного нужнее, чем вам. Например, вон тот парень со шрамом на глазу, — указала на одного из рыцарей ведьма. — Кстати, почему бы вам не попробовать завербовать этих ребят? Они все равно бесполезно толкутся у меня под воротами, некоторые умудряются еще и потеряться в лесу… отчего бы не договориться с ними?
— Что ж, я бы предложил вам подумать до возвращения в замок, мы пробудем неподалеку лагерем до утра завтрашнего дня, — сухо ответил аристократ. Он не стал ругаться и даже вел себя куда приличнее того давешнего архимага. Его взгляд опять скользнул по белым волосам феи. — Это часом не та самая белокурая ведьма, после которой столица бурлила два месяца, а короля обматерили некроманты?
— Кто знает… — загадочно улыбнулась Марья. — Ведьмовского дара у нее нет, поэтому настоящей ведьмой назвать не могу… Но злить не советую. Как и трогать волосы, — многозначительно ухмыльнулась она, видя странный интерес барона к Велене. Еще не хватало устраивать драку с баронскими прихвостнями…
— Да, баб ведьмами зачастую не за дар зовут! — усмехнулся мужчина, опять бросая на гибкую фигуру заинтересованный взгляд, и вновь повернулся к ведьме. — Что ж, пока я не удалился, я могу приобрести у вас ряд трав и растирки от боли в спине — на охоте просквозило.
— Это всегда пожалуйста. Я сниму полог тишины? — спросила Марья и, дождавшись кивка, убрала заклятье. А потом быстро смоталась в дом за растиркой. Благо нужная имелась вдосталь — бабки ее покупали постоянно.
Ведьма вручила барону бутыль и спросила:
— Какие именно травы нужны? Если у меня сейчас не найдется, могу собрать и отправить вам с деревенским мальчишкой или кем-то посыльным.
— Ничего особенного, сбор для ингаляции при отравлении дымом. Вы вот держите, у меня есть полный список, — в руки ведьме лег небольшой, но пухлый свиток.
Марья внимательно вчиталась в список трав. Добрая половина у нее имелась, еще часть легко можно было собрать.
— Хорошо, я соберу все необходимое, постараюсь успеть до вашего отъезда, — согласилась она. Марья искренне надеялась, что барон свалит ко всем чертям, поскольку дома работы полно, а он тут топчется, мешает только. Она сунула свиток в карман передника и коротко склонила голову в легком поклоне. — Прошу прощения, мне следует попрощаться, у меня в доме раненый.
— Значит, про это не соврали? — вздернул бровь он с легкой усмешкой. А затем, оглянув все вокруг, кратко кивнул.
— Нет, вчера действительно произошла драка между наемниками и разбойниками, — печально поведала ведьма, не вдаваясь в подробности.
— Что ж, мой лагерь вон за теми деревьями, теперь вы знаете, где меня искать, — кивнул он, выходя, наконец, прочь.
Велена наконец-то перевела дух, когда за его спиной закрылась дверь ограды…
— Ну и дела… Архимаг, барон… дальше кто? — печально спросила Марья просто ради того, чтобы высказать наболевшее. И пошла посмотреть раненого разбойника. Следовало сделать перевязку и попытаться его немного напоить. Впрочем, и поить полагалось по капле после такой-то раны. Пусть хоть пару дней все спокойно заживает…
— Понятия не имею, кто будет дальше, но этот тип меня напрягает, — угрюмо поговорила воительница, возвращаясь из дома со свежим отваром для раненого в маленькой плошке. — А ведь если ему приспичит, он может устроить нам большие проблемы. Я так поняла, изъятие удачи под угрозой за изнасилование считаться не будет, — совсем тихо проговорила она.
— А вечное проклятие под угрозами за проклятие не считается, ага… — грустно съязвила ведьма. Настроения барон не добавил ни капли. Марья печально всмотрелась в лицо Велены и решительно выдохнула: — Все, задрали. Пойду в бордель. Ни вашим, ни нашим.
— Отлично, я с тобой! Как раз подберу себе кралю поинтереснее! — кинула Велена, слабо улыбаясь и меняя раненому повязку. — Как раз в городе заскочим в магическую школу и походатайствуем за ребят. Я после того скандала с некромантами там кое-что значу. Никому не нужно повторение.
— Кралю? — Марья подозрительно взглянула на подругу. — Не ожидала… впрочем, от такой жизни… ничего удивительного. Только давай завтра уже с утра, я сегодня хотела пополнить запас настоек, а то такими темпами скоро ничего не останется. И травы надо этому… барану нарвать…
Воительница кривовато улыбнулась в ответ на удивление подруги. Она как-то ничего особенно не скрывала, просто повода как бы и не было.
— Да уж, баранам всегда что-то нужно!
Прачечная в подвале дома Кейт.
Кейт резко просыпается в подвале, вздрагивает, в первый момент не понимает где она и что с ней. На ее руках два ребенка, оба спят, оба улыбаются во сне.
Она решительно встает и идет к себе. Греет воду, распеленывает Звереныша, обтирает губкой — он делает вид, что спит, наблюдает за ней, когда она не смотрит. Кейт кормит проснувшуюся Урсулу. Потом и Звереныша, называет его Маугли.
Кейт:
— Не бойся, я тебя не брошу. Все будет хорошо. Мы найдем твою мамочку.
***
смена кадра
***
Кейт говорит Тони, что нашла подкидыша. Ищут мать. В полицию обращаться опасно — у похитителей детей там наверняка есть свои люди. Ищут по объявлениям в газетах и слухам. Никто не подходит.
***
смена кадра
***
Перебивками
Кейт приносит домой потрошеную курицу, кладет на кухонный стол (Маугли наблюдает, делая вид, что спит).
Отвлекла соседка, поболтали у двери, Кейт возвращается к столу — у курицы нет головы. Дети спят. Кейт хмурится, пожимает плечами.
Вещи меняют места, оказываются не там, где она их оставила. Кейт начинает поглядывать на Маугли с подозрением.
Кейт просыпается ночью — Маугли в кроватке нет. В панике ищет по комнате, сбегает в подвал, там пусто. Поднимается к себе — он спит рядом с Урсулой как ни в чем ни бывало. Кейт ложится: приглючилось.
***
смена кадра
***
Ватсон разрывается между долгом и долгом.
Выслеживает Звереныша, пока еще не уверен, что с ним сделает. Район приблизительно знает, встреча неизбежна, патрулирует. Однажды ночью столкнулись. Звереныш узнает того, кто его уже один раз отпустил, делится крысой. Невероятно быстр и ловок. Убегает.
Ватсон принимает решение — убить из милосердия, он такая же жертва войны, как и все мы, он не заслужил того, чтоб его держали в клетке и мучили медицинскими экспериментами.
***
смена кадра
***
Кейт обнаруживает у Маугли под подушкой крысу с откушенной головой. Хмурится. Решительно пеленает детей и идет на рынок.
***
смена кадра
***
Отец Макензи крестит младенцев. В каждого вглядывается подозрительно и тщательно, потом истово молится и благодарит господа, что в этот раз обошлось и ему не надо исполнять свой долг хотя бы сегодня ночью.
***
смена кадра
***
Кейт покупает на рынке куриные головы.
Продавец:
— Здоровья и долгих лет жизни вашему песику, мэм!
Кейт:
— Спасибо.
Кейт возвращается к оставленной коляске, Маугли смотрит пристально, не притворяясь спящим, Урсула спит.
Кейт (Маугли, тихо):
— Все будет хорошо, я никому не скажу. Только не надо больше жрать крыс.
***
смена кадра
***
Кейт просит Тони перестать искать мамочку Маугли — она уверена, что Маугли — ребенок-моро, волчонок.
Тони, считавший, что супероружие связано с моро, присматривается к Маугли внимательнее, начинает копать, обнаруживает, что единственный ребенок, подходящий по всем параметрам — это ребенок убитых ветеранами Лейберов, за которыми следил и муж Кейт, считая, что они связаны с супероружием.
Пазл сложился.
***
смена кадра
***
Хайд приходит к Холмсу.
Хайд:
— В Уайтчеппеле пропадают дети, полиции запрещено вмешиваться. Лестрейд, может быть, и послушался бы. Но я не он!
Проводят расследование, ищут свидетелей, пытаются понять, для чего кому-то нужны дети, постепенно отсеивают евреев, цыган, выходят на мороволков. В волчьем районе беседуют с вожаком, видят среди детей малопохожих на моро и не умеющих играть беззвучно.
Хайд предполагает, что волки проводят каскадную морофикацию несовершеннолетних, что строжайше запрещено, хочет нанести пользу и учинить справедливость. Холмс придерживает его — для волков детеныш неприкосновенен, неважно свой или чужой. Они не морофицируют, они усыновляют. Но только брошенных, ничьих, красть — не в их традициях.
Рассказ Холмса, как волки приучают своих детей не кричать, слегка придушивая на каждый крик. И что это система с обратной связью, требующая от волчиц повышенного внимания к потребностям ребенка.
Мальчишка лет пяти (явный человек без малейших признаков моро) бьет себя в грудь кулаком.
Мальчишка:
— Я волк! Я волк свободного племени!
***
смена кадра
***
Тони и Кейт крестят Урсулу у Маккензи. Третьим крестным пригласили Ватсона. Маккензи мрачен, просит распеленать ребенка, Тони и Кейт не возражают, не видя в этом ничего особенного. Ватсон удивлен, смотрит на Маккензи пристально, но не вмешивается.
Во время обряда Маккензи все больше мрачнеет, у него начинают дрожать руки. После провожает уходящих долгим взглядом. Листает старые церковные книги.
Макензи:
— Нет, я не могу ошибаться, Боже, за что мне это?! Но это мой долг.
***
смена кадра
***
Ватсон говорит Холмсу о своих подозрениях по поводу пастора Маккензи и его нездоровой тяги обнажать маленьких девочек. Холмс поручает Ватсону проверить статистику по церковным книгам — многих ли из пропавших детей крестил именно Маккензи.
***
смена кадра
***
Ватсон просматривает церковные книги, в одной старой натыкается на запись о рождении мисс Хадсон, датировано 1880 годом, то есть ей должно быть за пятьдесят, если ее не подменили. Рассказывает об этом Холмсу.
Начинают подозревать ее в том, что именно она — засланный казачок Мориарти, тем более что и ведет она себя странновато (запуталась между двух мужиков). Но главное — почти все пропавшие дети действительно были крещены у Маккензи.
Холмс Хайду:
— Боюсь, тебе придется еще поработать за двоих.
***
смена кадра
***
Кейт вечером гуляет с коляской, встречает отца Маккензи. Он начинает с ней разговор, потихоньку уводит с людных улиц в закоулки поближе к Пеклу — там полезное излучение, а то вы бледненькая.
Сидят на скамейке у самого Пекла. Маккензи пытается обратить Кейт в свою веру в происки дьявола, который повсюду и может таиться даже в невинном на первый взгляд младенце. Горячится, переходит на крик, будит Урсулу, та плачет. Кейт пытается уйти, Маккензи дурманит ее хлороформом, укладывает на скамейку, выхватывает из коляски плачущую Урсулу — и не замечает, что в коляске шевелится что-то еще.
***
смена кадра
***
Хайд рыщет по окрестностям Пекла, сам с собой разговаривает.
Хайд:
— А что бы сейчас сделал Лестрейд? Да, но я же не он! Сейчас я выполняю его работу, значит, должен думать как он…
Слышит пронзительный вопль, переходящий в хрип, снова вопли.
Хайд:
— О, какие сладостные звуки! Полагаю, Грег, в этом случае ты не стал бы возражать?
***
смена кадра
***
Маккензи удрал от Маугли, раненый, но не сломленный, бормочет.
Макензи:
— Господи, спасибо, я прав, я прав! Дьявольское отродье среди людей!
На него надвигается тень.
Макензи:
— Кто здесь?! О, инспектор! Как я рад вас видеть!
Хайд: — А уж я-то как рад, пастор… Только вы ошиблись: инспектора тут нет.
***
смена кадра
***
Удовлетворенный и почти благостный Хайд идет по кровавым следам, оставленным Маккензи.
Обнаруживает спящих на скамейке Кейт с Урсулой, их охраняет Маугли. Рычит на Хайда. Хайд со смехом поднимает руки, пятится.
Хайд:
— Браво, малыш, вижу, тебе моя помощь не нужна, я бы ушел, но вас надо проводить до дома, мало ли кто тут еще гуляет. Я сегодня до отвращения добрый.
Осторожно, стараясь не злить Маугли, помогает полусонной Кейт добраться до дома, все время повторяя, как же он сам себя за это ненавидит и как хорошо, что Грег об этом никогда не узнает.
Холмсу про Маугли не сообщает — только что разобрался с Маккензи.
***
смена кадра
***
МИ5 не знают, что Звереныш уже у Кейт, пытаются его отловить (по ночам он иногда уходит гулять). Кейт переживает, утром ему выговаривает.
Кейт:
— Ну вот куда ты опять удирал, глупенький?! Там стреляли, а если бы тебя ранили? Не ходи никуда, я тебе сама все куплю, ну что тебе нужно?
***
смена кадра
***
Отчаявшись отловить Звереныша, МИ5 переходят к запасному варианту.
Госпиталь.
Из палаты роженицы быстро уносят новорожденного, он молчит, извивается, пытается укусить акушерку — у него есть зубы, и очень острые. Он очень силен — два агента с трудом справляются. Врач, вернувшись в палату, сообщает роженице, что ее ребенок родился мертвым.
Ребенка отправляют на «анималфарм»
***
смена кадра
***
Ватсон и Холмс присматриваются к мисс Хадсон и убеждаются, что та ведет себя крайне подозрительно — копается в их вещах, в частности — в баре, вертит в руках ту самую бутылку дорогого виски, когда ее за этим застукали — нервничает и говорит, что протирала пыль, чего никогда раньше не делала.
На самом деле у Картрайта просто скоро день рождения и она пытается подобрать ему мужской подарок, а так как в них не разбирается, пытается найти аналог у двух единственных близких ей мужчин.
***
смена кадра
***
Поначалу Тони не знает, что оружие — мертворожденный ребенок. Знает, что это эксперимент на стыке моро- и некрофикаций, считает, что речь идет о гигантской крысе или чем-то подобном. Когда узнает, понимает, что эвакуировать Кейт можно только после доведения до кайзера Адольфа убедительных доказательств того, что оружие это было русским именно передано. Чтобы окончательно сорвать переговоры о германо-британском союзе.
То есть — улететь из Лондона Кейт должна официально и с официально оформленными двумя детьми.
Подает от имени Кейт документы на усыновление ею сироты Лейберов.
***
смена кадра
***
Агент Маклин следит за Кейт. Понимает, что Звереныш не справился, ей удалось его приручить.
Маклин (вздыхая):
— Все надо делать самому!
***
смена кадра
***
Тони приходит на борт Бейкерстрита — под предлогом настройки Дороти, на самом деле — на разведку.
Беседа с Холмсом, взаимные полуразоблачения и угрозы (видит, что у Холмса нет тени, реверанс Варенухе). Расстаются довольные друг другом, каждый считает себя победителем.
Позже Ватсон помогает Холмсу демонтировать систему зеркал, устроенных так, чтобы казалось, что у сидящего в кресле человека нет тени.
Холмс хихикает:
-– Эти европейцы такие суеверные! Чисто как дети, все-то им фокусы нужны, иначе не поверят…
***
смена кадра
***
Тони на работе (в МИ6) видит, что агенту Маклину доставили большой ящик. С предупреждающими наклейками — осторожно! Не кантовать!
Тони;
— Что это?
Посыльный:
— Нитроглицерин. Вы там поосторожнее.
Проходя мимо двери кабинета Маклина, Тони видит, как тот упаковывает ящик в большой дорожный чемодан.
***
смена кадра
***
Директор Бейнс, узнав, кого именно хочет усыновить Кейт, впадает в эйфорию и достает из сейфа водку.
Полковник Рейс, войдя, морщится.
Рейс:
— Опять будем испытывать шлем Барченко?
Бейнс:
— Нет, тут другое! Ваша шпионка сама отыскала вашу пропажу! Учитесь, как надо работать!
Рейс:
— Значит, запасной вариант больше не нужен? Уничтожить?
Бейнс (подумав):
— Погодите пока.
Приехали они в выделенное поместье уже почти утром. Эртис вообще предлагал устроиться на ночлег на ближайшей стоянке и отправиться только утром, но Лэртина настояла, что следует поспешить. Кто знает, сколько приятелей черного придурка могло скрываться в кустах?
Дом оказался одноэтажным, небольшим и полностью утопающим в зелени. Служанка деловито осмотрела забор, оценила достаточно хорошую защитную сеть и только тогда выбралась из повозки. Телохранитель же первым подошел к высоким кованным воротам и активировал сигналку. Дом наверняка кто-то охраняет, нужно дать понять, что прибыли не враги.
Тем временем Борени и Крезет вытащили Милу, больше мешая друг другу, чем помогая девушке спуститься. Но Мила почти не сопротивлялась, решив, что так нужно. Она настолько устала за прошедшие сутки без сна — уснуть в постоянно колышущейся повозке да еще и после произошедшего убийства было просто не реально — что была согласна уже на все, что угодно, лишь бы ее положили где-нибудь и не трогали.
Наконец ворота открылись, являя гостям красноволосого с чуть розоватым отливом демона, чуть повыше Эртиса, такого же худенького и одетого в подобие ночного халата. Демон зевнул и приглашающе махнул рукой внутрь двора.
— Заходите, покои Повелительницы готовы, — он всеми силами старался не смотреть на худую мелкую человечку, но глаза сами скользили по нелепой фигурке в пышном тонком платье. — Меня зовут Самоэн, я тут один за всех…
Он снова зевнул — гости прибыли на рассвете. Солнце только-только поднималось над горизонтом, еще не зажаривая землю и местных обитателей.
Гости представились по порядку. Первой вытолкнули Милу, которая совсем ничего не соображала, растерялась и с перепугу поклонилась, за что заработала смачный тычок в бок от Лэртины. После представили Борени, а дальше уже раззнакомились слуги. Зевающий красный демон пропустил всех в дом, показал, как работает сигналка и защитные плетения, показал, где кухня, две ванные комнаты — для слуг и для Повелительницы, и где чья комната.
Ему заранее пришло уведомление о возможном приезде четвертой Повелительницы. О чем Самоэн не замедлил сообщить.
— О возможном, значит, — хмыкнула Лэртина, и Эртис согласно кивнул. Он все понял. Черный там караулил непроста. Ему кто-то хорошо заплатил или просто удачно подпоил. И этот кто-то был наверняка из дворца…
— Да вы не переживайте, этот дом — маленькая крепость, — гордо подбоченился новый слуга. Уж что-что, а свое дело он знал прекрасно. — Я здесь уже год в одиночку живу… после того, как одна из фавориток Повелителя умерла… — ругаться хотелось, но демон вовремя прикусывал язык, чтобы не сболтнуть при гостях лишнего.
— Ну и ангелы с нею, — отмахнулась Лэртина. — Куда нам девочек пристроить? Видишь, Повелительница уже еле стоит.
— В покои, разумеется, — Самоэн рванул показывать комнаты для гостей. Но никто не предупреждал, что приедет еще и знатная леди, так что он решил не запариваясь поделить дом на женское и мужское крылья, оставив общими столовую и залу.
Обстановка дома была на удивление светлой и приятной. Мила даже в своем вялом состоянии отмечала большие окна, начинающиеся едва ли не от пола, широкие коридоры, ведущие к большим уютным комнатам. Выделенная ей комната больше напоминала богатейший номер люкс, если так можно было назвать эти покои. Одна огромная кровать, на которой можно было запросто уложить десяток таких Мил, чего стоила!
Девушка опустилась на мягкие подушки, с трудом подтянулась, укладываясь на кровати и слушая бестолковую болтовню нового демона.
— Продукты сюда привозят дважды в неделю. Также можно заказать что-то специфическое, одежду там, украшения или еще чего, — тарахтел Самоэн. Он открывал и закрывал пустые шкафы, отодвигал ящики в полках, Лэртина и Крезет споро распаковывали баулы и раскладывали вещи.
— Посторонние сюда почти не приезжают, только свои поставщики из соседнего поселка, — объяснял слуга и распахнул шторы на ближайшем окне, впуская яркий солнечный свет. — Вот тут все оборудовано сигналками, есть колокольчики, можно всегда позвать меня или друг друга. — Он уже понял, что Милана никаких приказов отдавать не будет и выдохнул с облегчением. Подчиняться слабому существу, да еще и женщине, было несколько стыдно. Раньше-то он на советника одного работал… до того, как проштрафился и его отослали караулить бывшую фаворитку… ныне покойную.
— Это хорошо, — Эртис довольно укрепил сигналку, позаглядывал во все углы и даже попробовал зеленоватый сок в графине. Скривился и вылил его из открытого окна на улицу. — Как ты пьешь эту кислятину?
— Я ее и не пью, — пожал плечами Самоэн и усмехнулся. — Это сегодня приготовил, говорят, Повелительница спиртного не пьет…
— Больше такого не готовь. Лучше воды налей, — телохранитель вернул назад графин. — А то я чуть не сдох от такой дряни!
— Да ты сдохнешь! — слуга уважительно покосился на фигуру Эртиса. Даром, что тот ниже его ростом, зато мускулы уже развил хорошо…
— Мальчики, не ссоримся! — Лэртина возникла будто из воздуха, успев уже напоить лекарством Милу, устроить Борени и даже разобрать часть своей одежки в выделенной ей смежной комнатке. Хорошо здесь были устроены покои — почти все комнаты соединялись друг с другом и чтобы попасть из одной в другую не обязательно было выходить в коридор. — Пойдемте, поможете мне что-нибудь приготовить за завтрак.
— Да, это тебе не дворцовая кухня с порталом, — уныло согласился Крезет. У него с готовкой особой дружбы не было, но умение демона сожрать все и переварить даже собственного собрата у него было, как и у всех остальных.
— Зато тихо, — понимающе усмехнулся Самоэн, кивая на повозку, видимую из коридорного окна. — Зверюку свою когда распряжете? А то сейчас как взбесится и порушит тут все.
— Я сейчас, — Эртис оставил в покое слуг и побежал заниматься «конем». Больно уж норовистая живность ему досталась…
Отлежавшись, Мила вяло поднялась осмотреть свои новые покои. Светлые тона обоев и мебели пришлись ей по душе. Конечно, кремовый диван казался ей абсолютно непрактичным, но в принципе, ничего такой, мягкий… Пара кресел у небольшого столика тоже были мягкими и уютными. Не смотря на отнюдь нечеловеческие размеры, мебель была достаточно удобной и для нее. Подумаешь, ноги с кресла свисают, это же не смертельно.
Девушка медленно прошлась по комнате, то и дело касаясь стола, кресел, шкафов и полок. Просторно, удобно, жаль не совсем для нее. Точнее, вообще не для нее… Мила замерла у окна, рассматривая часть двора и выступающую из-за забора зелень. Да, это тебе не башня, куда ее запроторили с глаз долой. Это — золотая клетка. Красивая, мягкая, теплая, но клетка. И если живя в башне она еще хоть как-то касалась дворцовых дел (хоть они ей и даром не сдались), то теперь… все правильно. Она узница, засунутая куда подальше всего лишь за то, что сказала правду в глаза. Настоящую, горькую и неприглядную. Впрочем, Мила ни о чем не жалела. Так было даже лучше.
Здесь не будет интриг. Ее не тронут ни жены, ни любовницы Аркала, трясущиеся за свои места. Ее не отравят, разве что продукты ядовитые привезут… ее не задушат удавкой только потому, что кому-то она показалась какой-то не такой, как ему бы хотелось. И здесь ей не придется соблюдать этикет, участвовать в балах-оргиях и смотреть на мерзостную морду Аркала.
Девушка вздохнула и стерла одинокую слезу облегчения. И впервые за все время пребывания в этом мире она почувствовала себя свободной. Не надо надевать гору тяжелых украшений на голову, чтобы всем понравиться. Не надо соблюдать длину и ширину платьев, она может попросить у Крезета, как у самого маленького, брюки, обрезать их и ходить нормально. Не надо мучиться, подозревая всех и каждого, теперь они все будут друг у друга на виду. Посторонний не придет, а если и придет, то не пройдет через забор. Лэртина уже объяснила, что забор и сам дом под магической защитой.
Девушка спокойно подошла к двери и повернула ручку. Дверь открылась. Правильно — зачем ее запирать, если дом под защитой? Пусть ходит, где душа пожелает.
Она медленно вышла в коридор и тихо прикрыла дверь, чтобы не хлопнуть. Где-то в другой стороне дома слышались голоса и веселые смешки. И Мила пошла на звук. Вскоре она добралась до небольшой кухоньки, где собралась вся ее шайка. И замерла на пороге, рассматривая смеющихся демонов, обсуждающих какой-то скабрезный анекдот. Смех оборвал только Самоэн, остальные слуги просто заулыбались, а Лэртина втянула ее в кухоньку, сунула в руки бутерброд с чем-то мясным, похожим на здоровенную прожаренную отбивную, и указала:
— Садись, кушай, небось проголодалась, вчера ничего же не ела.
И снова вернулась к обсуждению, показывая на себе:
— А сиськи у нее были во-от такенные!
Крезет грохнул со смеху, Эртис подхватил, Борени хихикала в кулак, утирая выступающие слезы новым белым накрахмаленным платочком. Только Самоэн озадаченно почесал макушку.
— Кхм… Лэртина, ты всегда так обращаешься с Повелительницей? — парень откровенно не понимал такого панибратства. Он привык, что слуги лебезят и преклоняются перед своими господами, а тут целую Повелительницу чуть ли не под стол засунули!
— Я еще хуже могу, — засмеялась Лэртина и пошла заваривать на давней печке чаи для всей компании и лечебный для Милы. — И шпыняю, и напоминаю, кому кланяться, а кому нет. Видал, как она тебя приветствовала? — засмеялась демоница.
— Угу, — Мила жевала бутерброд и, казалось, была почти счастлива. Здесь не требовалось соблюдать условия и держать маску грозной Повелительницы. Здесь она была просто Милой… и это радовало.
— И тебя не скручивает в узел и не выворачивает кости? — с ужасом взглянул на новых слуг Самоэн.
— Нет. Это — человек, на нее не действует магия Повелителей… ну и, соответственно, она не может управлять нами, — пояснила служанка, подавая парням парующие чашки. Мила только закатила глаза — в такую жару хлестать кипяток!
— То есть, ее можно зарезать и спокойно уйти? — осведомился красноволосый демон и тут же был схвачен за горло Эртисом.
— Я тебе зарежу! — зашипел тот, покрываясь синей чешуей по лицу, на висках засветилась лазурь. — Я тебя так зарежу, что твоими кишками обвешаю ограду в назидание всем остальным. Это — единственная нормальная Повелительница и то не из нашего мира. Это редкость! И будь добр, повежливее думай и говори в следующий раз. Иначе мы тебя отправим к настоящим Повелителям и уж там ты получишь и скрученный позвоночник, и выдранные из твоего тела кости. Усек?
Самоэн согласно закивал, мелко дрожа. Вот уж чего он хотел меньше всего, так это оказаться рядом с настоящими Повелителями. Небольшой опыт общения в самой юности был незабываемым.
Хватка на его горле разжалась, и Эртис уселся обратно за стол как ни в чем не бывало. Мила недоуменно переводила взгляд с одного парня на другого, с ужасом осознавая, что была жива только потому, что слуги до сих пор просто не додумались ее удавить где-нибудь в уголке. Или же преследовали какие-то свои неизвестные ей цели. И вот наконец нашелся тот, кто захотел свободы. И, как ни странно, был припугнут достаточно хорошо. Мила искренне надеялась, что ночью не окажется убитой этим красным парнем. Больно уж взгляд у него был… не слишком хорошим.
Борени же, переждав, пока мужчины накрасуются и напетушатся вдоволь, потянула Лэртину за руку:
— Пойдем выйдем куда-нибудь. Есть серьезный разговор.
На лестничной клетке раздались голоса. Не представляю, как зимовали прежние хозяева моей однокомнатки, но железная входная дверь не имела деревянного покрытия, поэтому в запертом положении она пропускала звуки с тем же успехом, что и в распахнутом. Вот и сейчас слышимость была изумительная. Один голос несомненно принадлежал Витале с пятого этажа, два других я опознать не смог. Гости, надо полагать. Вышли перекурить к мусоропроводу. Видимо, в квартире уже дышать нечем.
Поддать они к тому времени успели крепко, и речь их изяществом не отличалась. То, что в данный момент взахлёб излагал Виталя, после беспощадной цензурной правки прозвучало бы примерно так:
— Я, доступная женщина, вчера, на мужской детородный орган, иду, подвергнутый оральному сексу, а навстречу, соверша-ать половой акт…
Ну и всё прочее в том же духе.
Беседовали они минут пять. Потом вмешался некто четвёртый, и мне вновь почудился голос Ефимыча. Впрочем, до конца я уверен в этом не был. Глухие отрывистые фразы новоприбывшего в смысле внятности оставляли желать лучшего. Даже учитывая замечательные качества моей двери и оторопелое молчание троицы.
Матерно грянул Виталя. Кажется, четвёртому лишнему, кем бы он ни был, грозило увечье. Я двинулся к дверному глазку, но, пока шёл, громогласного буяна словно выключили. Тишина поразила подъезд.
Поколебавшись, отодвинул громко по-тюремному лязгнувший засов и выглянул наружу. Пусто. Гулко. Такое впечатление, что на промежуточной площадке затаили дыхание. Затем кто-то поспешно взбежал на пятый этаж и вызвал лифт. Дождался. Уехал.
А пауза всё длилась. Определённо что-то необычное происходило у нас на лестнице. Не люблю вмешиваться в чужие пьяные дрязги, но тут, кажется, случай был особый — и я, сильно сомневаясь в правильности своих действий, двинулся вверх по ступенькам. Возле мусоропровода меня ждали три восковые фигуры. Две из них, принадлежащие незнакомцам, сидели на подоконнике, тупо уставясь в некую точку пространства. К той же точке стремился и сизорылый пучеглазый Виталя — с явным намерением удушить её, падлу, в зародыше. Стремился, но был перехвачен некой неведомой силой, остановившей его на полпути.
С моим появлением восковых фигур стало четверо.
Была такая ныне забытая детская игра. Называлась «море волнуется». Море волнуется — раз… Море волнуется — два… Море волнуется — три…
Отомри!
Я отмер. Приблизился к Витале, тронул не без опаски его угрожающе растопыренные пальцы. Тёплые. Во всяком случае, сравнительно с моими.
— Э! — испуганно окликнул я. — Мужики! Что это с вами?
Мне послышался еле уловимый звук, напоминающий хруст тончайшей ледяной корочки. Скорее всего, померещилось. Трое шевельнулись, заморгали. Завидев меня, одурели вконец.
— А где… — Виталя облизнул губищи, огляделся.
— Кто? — спросил я.
— Ну… этот…
Очумело переглянулись. Давно я не чувствовал себя так неловко.
Из дурацкого положения нас вывел Виталя.
— Слышь, — всё ещё продолжая моргать, нашёлся он. — Сосед. Это… Выпить хочешь?
***
Я согласился и, пожалуй, напрасно. Моё подозрение, что в разговор трёх друзей на промежуточной площадке четвёртым вклинился именно Ефимыч, подтвердилось, но большего мне из них выпытать так и не удалось. При одном только упоминании о случившемся собутыльники мрачнели. Такое чувство, будто они ни слова не запомнили. Вынесли одни впечатления.
— Вульвой ударенный…
— Нет, ну а что он говорил хотя бы?
— А мужская принадлежность его знает! — нервно отвечал Виталя. — Звенящий тестикулами он и есть звенящий тестикулами!
Собственно, сегодняшний монолог Ефимыча я бы мог восстановить и сам — по образцу вчерашнего. Гораздо больше меня интересовало странное состояние, в котором я застал трёх орлов у мусоропровода, однако расспрашивать их об этом казалось мне крайне бестактным, а то и просто бессмысленным занятием. Будь они даже трезвы, тут же постарались бы или всё забыть, или придать событию какое-никакое правдоподобие.
Ну, стояли, ну, разговаривали. Подошёл. Обидел. Растерялись. А когда опомнились, ушёл уже. На лифте уехал.
***
Вернувшись к себе, я первым делом жахнул крепкого кофе и попробовал поразмыслить.
Кажется, ошибся. Что-то не слишком похож наш Рудольф Ефимыч на обычного городского дурачка. Дурачок непременно должен быть безобиден и беззащитен. Вот первое, что от него требуется. А умственная ущербность — так, придаток, даже не слишком обязательный. Дурачок, да будет вам известно, существует вовсе не для того, чтобы нести околесицу. Его обязанность — пробуждать добрые чувства в окружающих и повышать их самооценку. Но, в отличие от нищих, он это делает бескорыстно.
А Ефимыч, получается, опасен. Сам видел.
Гипноз? А что ещё может привести сразу трёх человек в столь странное оцепенение? Пожалуй, только гипноз. Чёрная магия и разные там инопланетные парализаторы отпадают, поскольку я не домохозяйка и не восьмиклассница, чтобы верить всему без разбора.
Тогда вчерашняя наша встреча обретает совсем иной смысл. Возможно, то, что я принял за лёгкое помешательство, было всего-навсего неким развивающим упражнением. Сам себе вопрос — сам себе ответ. Кстати, становится понятной фраза: «Вы мешаете». Как и облегчённый выдох: «Отработал».
Правда, имеются два возражения. И весьма серьёзных.
Первое: почему, когда я вчера на него рявкнул, он не обезвредил меня, как эту троицу? Счёл угрозу ничтожной? Или обезвредил на пару минут, а я ничего не заметил? С Виталей понятно: очнулся и видит перед собой вместо одного собеседника совсем другого. Попробуй тут не заметь!
И второе: извините, ни за что не поверю, чтобы человек такого склада на старости лет подался в гипнотизёры. Хотя, если по-честному, много ли я о нём знаю? Пару раз поздоровались, один раз нечаянно подслушал его болтовню с соседкой, остальное — из уст бабушек на скамеечке.
Удивительное я всё же существо. Деньги кончаются, семья распалась, работы не предвидится, а я вместо того, чтобы сообразить, как быть дальше, размышляю о каком-то загадочном придурке.
***
К дальнейшим событиям я, как выяснилось, оказался подготовлен куда лучше, чем остальные обитатели двора. Те жильцы, кому эта история была не безразлична, мигом поверили в обречённость Ефимыча и пророчили скорое появление стервятников: ладно родня нагрянет, а ну как чёрные риэлтеры?
Хотя откуда у него родня? Был племянник-бандит, уговорил дядю уволиться с порохового завода, здоровье поберечь. Чего, дескать, горб ломать? А вскоре племянника застрелили во время разборки. Теперь вот ни пенсии хорошей, ни кормильца.
Неделю спустя Рудольф Ефимыч вышел из подъезда в дорогой замшевой куртке — и по двору пробежал зловещий шепоток. Начинается. Вот уже и куртку ему купили. Теперь дело за малым. Уговорят подписать завещание на квартиру, потом тюк по башке — и в овражек!
Однако я-то знал, что не всё так просто. Даже если забыть чертовщину, недавно приключившуюся на промежуточной площадке между четвёртым и пятым этажами, не тянул Ефимыч на роль блаженного. Взять, к примеру, ту же куртку. Ну не было у него в лице сияния, свойственного дурачкам, когда они выходят из дому в дорогой обновке. Озабоченность — была, задумчивость — была. Даже отрешённость. А радости — никакой.
Что же касается «тюк по башке — и в овражек», это, согласитесь, пережиток прошлого. Отголосок тех же девяностых. Сейчас ненужную личность убирают куда более цивилизованными способами, что и подтвердилось пару дней спустя, когда к соседнему парадному подкатила «скорая». Лекари душ человеческих довольно долго трезвонили в квартиру Рудольфа Ефимыча, пока некая сердобольная сволочь не подсказала, что хозяин гуляет во дворе. Вернулись во двор. Действительно, душевнобольной в роскошной замшевой куртке стоял перед медицинским автотранспортом и натужно пытался растолковать самому себе, что это такое и зачем.
А вокруг уже собиралось дворовое вороньё, прилично пригорюнившееся, любознательное, зоркое. Внезапно я понял, чем сейчас кончится дело, и тоже снялся со скамейки. Подошёл поближе.
— Здравствуйте, — сказала коренастая врачиха. — Вы Уклюжий Рудольф Ефимович?
Будущий узник здравоохранения смотрел на неё, словно бы не понимая вопроса.
— Врач, — отрывисто произнёс он наконец. — Лечит от болезней. Болезнь — это когда плохо со здоровьем. Здоровье? Ну, это… когда ничем не болеешь…
Докторица скорбно поджала губы, затем кивнула санитарам.
На мой взгляд, для одних людей время движется слитным потоком, для других дробится на бесчисленные мгновения. Этих вторых мы обычно называем фотогеничными. Два амбала в белых халатах несомненно относились к первому разряду, ибо нелепее, я бы даже сказал, смазаннее тех поз, в которых они застыли, пытаясь взять больного под руки, трудно себе представить. Мало того, что оба замерли, раскорячившись подобно чечёточникам, так ещё и со скучающими физиономиями.
Нет, всё-таки Виталя со своими гостями выглядел куда выразительнее.
Поначалу никто ничего не понял. За исключением меня, ну и, понятно, Ефимыча. Он виновато ссутулился и, пробормотав: «Извините», — поспешил удалиться. Перед ним расступились.
Врачиха (она уже открыла переднюю дверцу) покосилась на скульптурную группу в белых халатах — и садиться в машину раздумала.
— Что там у вас? — раздражённо осведомилась она.
Осеклась. Взгляд её метнулся по двору в поисках исчезнувшего пациента, потом вновь сосредоточился на обездвиженных сотрудниках. Дальнейшие действия коренастой тётеньки свидетельствовали либо о высоком профессионализме, либо о хорошей интуиции. Очутившись перед окаменевшими, она не стала их трясти и щипать. Просто отвесила каждому по оплеухе. В лечебных целях.
Амбалы ожили, отшатнулись.
— В машину, — процедила врачиха.
С тем и отбыли.
***
Забавно, однако ничего сверхъестественного наши ротозеи в случившемся так и не углядели. Единственное, что возмутило всех до глубины души, это неслыханно грубое обращение врача с персоналом. Ну прошляпили, ну убежал. Но по морде-то зачем? Психиатр называется!
Странный народ. Что ни покажи по телевизору, всему поверят, а тут на глазах происходит откровенная дьявольщина — и никто её не видит.
Говорят, была потом ещё одна попытка похищения нашего Ефимыча (на сей раз чисто уголовная), но мне о ней мало что известно. Рассказывали также, будто он взял вдруг и расплатился с долгами. Разом. В это, кстати, верилось. Куртейка-то не из сэконд-хэнда.
Исполняющий обязанности дурачка сочувствия ни в ком уже не вызывал. Какое может быть сочувствие к буржуям?
Однажды он остановился возле нашего подъезда и посмотрел на меня пустыми глазами.
— Скамейка, — подсказал я. — Предназначена для сидения. Состоит из двух столбиков и доски. Для того, чтобы сесть, надлежит согнуть ноги в коленях и опустить задницу на доску. Задница — это то, что сзади.
Рудольф Ефимыч горестно скривил рот.
— Смеётесь, — упрекнул он. — Всё бы вам смеяться.
Присел рядом, прерывисто вздохнул.
— Понимаете, я — гид, — признался он, покряхтев.
— Кто? — не понял я.
— Гид, — повторил он. — Хожу и всё рассказываю.
— Ну, это я заметил. А кому, простите?
— Откуда я знаю! — с тоской сказал Рудольф Ефимыч.
Что-то в этом роде я и предполагал. Есть такое заболевание, не помню только, как называется. Слышит человек голоса, разговаривает с ними, ругается, спорит. Правда в подобных случаях не прорезается талант гипнотизёра, да и благосостояние, насколько мне известно, не увеличивается.
В остальном же — тютелька в тютельку.
— А как они на вас вышли?
— Вышли — и всё.
— Но вы их видели хотя бы?
— Нет. Только слышу.
— Рисковый вы человек, Рудольф Ефимыч, — заметил я. — Имейте в виду, в потустороннем мире жуликов тоже полным-полно. А вдруг они с дурными намерениями?
Встревожился, прикинул.
— Да нет! — убеждённо сказал он. — Какие жулики? Что обещали, всё сделали. Счёт открыл — деньги перевели. Безопасность вот обеспечивают…
— Это в смысле… с Виталей… с санитарами?..
— Ну да. Потом какие-то двое куртку с меня снять хотели. Вечером. Во дворе. Ну и их тоже…
Следует признать, такое истолкование событий, в отличие от моих выкладок, звучало непротиворечиво, а главное, всё объясняло. Впрочем, вполне естественно. Единственный способ всё объяснить — это сойти с ума.
— Стало быть, вы теперь чичероне?
Мой собеседник смертельно обиделся. У него даже губы затряслись.
— Как вы можете так говорить? — напустился он на меня. — Я двадцать лет на пороховом заводе отработал!
Я уставился на него в изумлении. Потом дошло.
— Рудольф Ефимыч! Чичероне — это проводник по-итальянски. Экскурсовод.
— Но мы же с вами не в Италии! Мы — русские люди!
Видно, каждое незнакомое слово было для него личным оскорблением.
— А те, кто вас нанял? — не удержавшись, подначил я. — Какой они национальности?
Ефимыч обмер. А действительно.
— Может, инопланетяне… — жалобно предположил он.
Ну да, конечно. Инопланетяне. Лишь бы не грузины и не американцы.
— Возможно, возможно, — не стал я спорить. — Вы просто хотите поболтать, или у вас ко мне какое-то дело?
— Да-да… — озабоченно проговорил он и на всякий случай огляделся. — Дело… — Затем в глазах его обозначился испуг. — Извините. Потом…
Ефимыч встал и судорожным движением отёр ладони о свою знаменитую замшевую куртку.
— Скамейка, — доложил он. — Предназначена для сидения…