Она попыталась ошеломить герцогиню сведениями о жене и ребёнке. А затем вызвать у неё недоумение и даже настороженность, поведав о странном, аскетичном образе жизни молодого человека.
У него не было любовницы. Он был верен жене, избегал шумных пирушек, и большую часть своего времени посвящал наукам.
Придворная дама хорошо изучила пристрастия высокородных красавиц, мгновенно терявших интерес к воздыхателям, если те вдруг выказывали тягу к учености. Им это казалось недостойным, почти оскорбительным.
Как молодой, пылкий мужчина может испытывать интерес к таким низким, скучным предметам, как медицина, если вокруг столько занятий благородных?
По замыслу Анастази Клотильда должна была фыркнуть и презрительно сморщить нос.
Но она ошиблась! Боже, как же она ошиблась!
Глаза герцогини вовсе не подернулись пеленой скуки, а, напротив, вспыхнули ещё ярче. Она вновь мечтательно и, как показалась Анастази, плотоядно улыбалась.
— Что ж, тем лучше, — мурлыкающе произнесла принцесса, опустив веки. – Юноша становится всё загадочней и желанней.
Герцогиня пожелала взглянуть на счастливую супругу.
Казалось, наличие жены не отвращает, а наоборот, распаляет её. Её даже влекло к этой неведомой женщине, она жаждала встречи.
Встреча состоялась в день св. Иосифа, после торжественной мессы.
Анастази видела, каким презрительным торжеством вспыхнули глаза её хозяйки, когда она заметила бедно одетую невзрачную молодую женщину, неуклюжую из-за беременности, с характерными пятнами на отекшем лице. Это не соперница, это жалкое подобие.
Герцогиня могла себе позволить быть снисходительной. Она вручила их полуторагодовалой дочери луидор.
Во дворце герцогиня пребывала в мрачной задумчивости. Анастази с беспокойством наблюдала за ней.
Герцогиня перебирала чётки из чёрного дерева, который ей когда-то подарил папский нунций. Пальцы её двигались так быстро, будто она плела паутину.
Внезапно она бросила чётки и обернулась. В её глазах под ровными перламутровыми веками светилась решимость.
Позже Анастази определила этот её вспыхнувший взгляд, как веху на перекрестке судьбы. Именно тогда все случилось, все решилось.
До этого её взгляда придворная дама ещё могла что-то изменить, но после той мрачной тяжелой вспышки она уже была бессильна.
Анастази до последнего не верила, что её высокородная хозяйка, первая принцесса крови, снизойдет до безродного, что она переступит черту своей сословной брезгливости. Она могла бы ограничиться коротким флиртом, а затем протрезветь, как неопытный пьяница, хлебнувший неразбавленного кларета.
Но Анастази ошиблась.
Ошиблась впервые. Оказалось, что она ничего не знает о своей госпоже.
Но тогда она и себя не знает. Разве она, жертва мужчин, их ненавистница, ещё не утолившая мести, не ходила, как заворожённая, за одним из них?
Разве не мечтала услышать его голос или прикоснуться к нему?
Она может преследовать мужчину только, как зверя, как врага, чтобы загнать в ловушку и убить. Иного значения быть не может.
Но случилось невозможное, невероятное. Почему бы нечто невероятное не могло произойти с герцогиней? Она тоже женщина. И по-своему уязвима, открыта для соблазна.
А Геро — он так соблазнителен.
Она совершила и вторую ошибку. Она выдала себя.
Это случилось в тот день, когда герцогиня приступила к осуществлению своего каприза. Действовала она незатейливо, не утруждая себя долгой интригой.
Принцесса не сомневалась, что каждый юноша низкого происхождения будет ослеплен малейшим знаком её вниманием, что ей достаточно будет намекнуть и подать знак.
Ей не придется утруждать себя расчётливым обольщением. Достаточно будет поманить.
Она так и сделала. Отправилась с очередным визитом к отцу Мартину, усыпила его настороженность тяжелым золотым мешочком, а затем придумала этот маленький спектакль с написанием писем.
Ей потребовался секретарь. Анастази было приказано ждать за дверью.
У придворной дамы бешено колотилось сердце. Мимо неё только что прошёл Геро. Они даже обменялись приветственными взглядами, хотя он по-прежнему не узнавал её.
Он ей улыбнулся. Возможно, он точно так же улыбался девочке-подростку, торгующей на углу церковными свечами, или хромой цветочнице, с красными от воды руками, но эта улыбка всё же принадлежала ей, хмурой, с тёмными пустыми глазами.
Это был предназначенный ей дар.
Анастази едва не бросилась, чтобы его остановить. Но дверь уже закрылась. Она пыталась подслушивать, но дверь была массивной, из морёного дуба. Ей слышался голос герцогини, произносившей какие-то витиеватые фразы. Там, за дверью, дьявол покупал душу.
Зачем ей трудиться и обольщать, разжигать пыл и страсть?
Она его купит. У него жена на сносях, первому ребёнку нет и двух лет. Молодая жена день и ночь кровянит пальцы иглой. Герцогиня всё представит, как благодеяние.
Он даже и не поймет, что совершает предательство, он будет ей благодарен.
Анастази то вновь подходила к двери, то кидалась от неё прочь.
Вдруг створка стремительно распахнулась, и на порог шагнул Геро. Он был бледен. Растерян. Взгляд невидящий. Прислонился к стене. Судорожно пытался вдохнуть.
Анастази решилась:
— Будь осторожен. Она всегда берёт то, что желает.
У неё не было уверенности, что он понял. Да и запоздало её предупреждение.
Геро, не ответив, бросился прочь. Он больше никогда не улыбнётся так, как сделал это всего четверть часа назад, дружески и беззаботно. Жизнь его развернулась на каблуке.
Анастази потеряла голову.
Возможно, впервые в своей жизни она действовала необдуманно. Ворвалась в кабинет епископа и потребовала объяснений.
Герцогиню она застала сидящей в кресле, с той же плотоядной мечтательностью на лице. Но это была уже не та робкая мечтательность, которую принцесса поспешила спрятать. Это было предвкушение, мечтательная уверенность. Она уже попробовала добычу на вкус.
Как искушенный гурман, тайком запустивший ложку в супницу, она теперь предвкушала то наслаждение, когда готовое блюдо окажется в полном его распоряжении.
— Пусть кто угодно, только не он! Не он!
Так она сказала хозяйке, а затем путанно, горячо что-то пыталась ей объяснить. Говорила о какой-то опасности, о преступлении, о том, что эти двое особенные, что коснуться одного из них означало воспротивиться воли Господа.
На лице герцогини мерцал насмешливый интерес. Она удивилась.
Демарш придворной дамы стал для неё почти приятной неожиданностью и… подлил масла в огонь.
Успокоившись, Анастази прокляла свою несдержанность. Своим вмешательством она не спасла, она погубила.
Неужели она в самом деле рассчитывала, что сумеет объяснить этой самоуверенной королевской дочери, что любовь, подобная этой, неприкосновенна и священна, как святые дары?
Как могла она быть столь наивна, чтобы вообразить, будто её слова будут услышаны, что Клотильда проникнется её благоговением и сразу же осознает недопустимость своего каприза?
Она его предала. Погубила.
Герцогиня не лишила её ни милостей, ни должности. Всё оставалось по-прежнему, но к отцу Мартину принцесса отправилась уже с Дельфиной.
Анастази была мягко отстранена. Ей поручили заниматься перепиской с графиней Ричмонд, служившей фрейлиной при английском дворе, присматривать за ходом переговоров между Ришелье и королевой-матерью и разбирать жалобы, поступавшие на имя её высочества из Ангулема.
В тот роковой день Анастази, как и было велено, оставалась во дворце. Герцогиня покинула резиденцию накануне вечером.
Несмотря на запрет, придворная дама знала, где её госпожа намерена провести ночь. Где и с кем. Она отправилась в дом епископа, святого доверчивого человека, под предлогом покаяния. Она убедила старика, что движима велением свыше, что жаждет внести свой посильный вклад в его богоугодное дело спасения падших.
В тот вечер в доме должны были собраться другие дамы-благотворительницы, под чьим патронажем находились приюты для кающихся и падших женщин.
Веление свыше! Анастази закрыла лицо руками. Какое лицемерие! Какая отвратительная ложь!
Платит наивному старику золотом за приёмного сына. И улыбается, опускает глаза, твердит молитвы.
Анастази застонала.
Что же она тут сидит? Она должна бежать, предупредить. Он должен знать, какая ему грозит опасность, какая сирена за ним охотится.
Господи, да он же её не знает, не помнит! Что бы она ему сказала? Как объяснила?
Он бы ей не поверил. Счёл бы за шутку. Кто? Принцесса крови? Увлечена им, безродным?
Мужчины никогда ничему не верят. Для них женские тревоги блажь. Отец Мартин так же не принял бы её всерьёз.
— Помилуйте, дочь моя, вы клевещите на весьма благочестивую и щедрую особу.
А Мадлен? Эта и вовсе беспомощна.
Остаётся молить Бога, чтобы бедная женщина ничего не узнала. Ей скоро рожать. А если узнает?
Анастази вглядывалась в небо — совсем уже темно.
Весна входит в самую силу, в апогей. Царствует, пирует.
Но Анастази не слышала. Ей было страшно. Что-то случилось, ужасное, непоправимое. Она никогда не молилась, а теперь вдруг вспомнила.
Господи, защити его, помоги.
Но Господь не помог.
На рассвете, когда свершаются казни, во дворе загрохотали колеса.
Анастази бросилась вниз. В распахнутые ворота, медленно, как похоронные дроги, катился экипаж герцогини. Будь это корабль, она бы ожидала хлопающий на ветру черный парус, как ждали его те, кто отдавал Минотавру своих детей.
Затем экипаж сделал полукруг, чтобы приблизиться к парадному крыльцу, и Анастази увидела его.
Вернее, она увидела растерзанного, полуживого от усталости пленника, которого тащила лошадь одного из конюших.
Анастази его не узнала. У неё только загудело в голове, всё внутри обвалилось от страшной догадки. В глазах стало темно. Исчезли все звуки.
Её как будто вынесло из собственного тела силой желания спастись, перечеркнуть этот момент времени и пространства. Это страстное желание зашвырнуло её так далеко, что она видела будто с крыши, как герцогиня ступает на подножку, а затем на первую ступеньку лестницы.
В этой ступившей на мрамор женщине было что-то не так. Она необратимо изменилась, будто умерла и воскресла вновь, уже в ином качестве.
Анастази разглядела пятна у нее на шее. Герцогиня хваталась на горло. Подносила руку, убирала, как будто стыдилась и порывистым жестом пыталась скрыть что-то стыдное.
Их взгляды встретились, госпожа и придворная дама, но тут же обратились к пленнику, которого волоком тащили к крыльцу.
Его одежда была заляпана кровью, но кровь уже побурела. Свежая кровь была на лице. У него рассечен висок. Струйка сбегала по скуле и густела на подбородке.
Но вряд ли он чувствовал боль. Он хотел умереть, он ждал смерти.
Его глаза, полные слёз, обращённые к небу, уже стали отражением этого неба, двумя обрывками синевы, жаждущей растворения. Он не молил о пощаде, он был уже далеко.
Ум Анастази внезапно обрел ясность. Она снова была там, на крыльце.
Нет, она не даст его убить! Она не позволит!
По телу прошла волна. Когда-то она вот так же готовилась защищать собственную жизнь. Она не задумывалась над тем, успеет ли предотвратить смертельный удар.
Она успеет. Она – лисица, хищная, ловкая. Она успеет вцепиться в горло.
Но герцогиня медлила. Когда же заговорила, голос ее звучал придушенно, сипло, как у старого пьяницы.
— Отведите его вниз… и дайте ему воды.
О трагедии Анастази узнала от Дельфины. Эта вторая в иерархии двора бледная особь с овечьи профилем, питала к первой статс-даме открытую неприязнь, даже ненависть.
Она даже распускала слухи, что Анастази будто бы прибегала к колдовству, чтобы добиться расположения герцогини.
Анастази её не боялась, но откровенно презирала. Затащив Дельфину в нишу за портьерой, она допросила её с пристрастием инквизитора. Та пыталась благородно возмущаться, грозила, но, ощутив ловкие холодные пальцы на своем вывернутом запястье, сразу всё рассказала.
Услышанное повергло Анастази в ужас. Отец Мартин мертв.
Погиб нелепо, страшно, под колесами экипажа. А ночью в родах умерла Мадлен. Истекла кровью. Ребёнок задохнулся в утробе.
Геро, обезумевший от горя, пытался убить герцогиню.
Всех подробностей Дельфина не знала. Она сообщила только, что в полночь её высочество одна отправилась на свидание, которое назначила юному книжнику в библиотеке.
Пришел ли он на то свидание или нет, Дельфина не знала. Ибо герцогиня приказала ей дожидаться в спальне.
Сначала всё было тихо, но полчаса спустя раздался женский крик, затем другие голоса, грохот, и в спальню ворвалась герцогиня. Лицо её было белым от ярости.
Она приказала запереть дверь и никого не пускать. А едва на востоке небо высветлилось, отправила Дельфину за экипажем.
Та вышла и вот тогда узнала, что у какой-то молодой женщины начались роды и она истекает кровью. Причинно-следственные связи были от служанки скрыты. Она исполняла приказ.
Едва экипаж был подан, она поднялась в спальню, чтобы помочь её высочеству одеться.
Клотильда даже не хотела уведомлять о своем отъезде епископа, стремясь покинуть дом, как можно быстрее, но старик был извещён и тоже спустился вниз.
0
0