Там, откуда он был родом, детей пугали северными болотами. Нянька стращала, дура-женщина: в болотах водятся мавки, и утопцы, и огоньки, и волки, и златоглазые коты-баюны, и олени с острыми клыками, и ядовитая разрыв-трава, а в топях спят усталые старые боги, которым больше не приносят на капищах жертв. Но хуже встречи с мавками и котами будет тому, кто соблазнится мечтой о вольно рассыпанных в болотном мху самородках и, пройдя через гати, забредет на бесконечные серебристые поляны.
Среди похожих на чумные пятна россыпей брусники живет змей, и тело его огромное, узкое, черное. Выползет змей, обовьется вокруг сапога и заговорит, неспешно вертя вокруг человека свои кольца, и чем выше будет класть, тем тяжелее будет их сбросить, потому что речь его сладкая и пакостная. И когда дойдет до самой груди, то посмотрит золотыми, как самородки, глазами, пощекочет лицо раздвоенным языком и решит, что с тобой делать. Кого просто сожмет, так, что хрустнут, ломаясь, даже самые малые кости. А кого сожрет, распахнув змеиную пасть, насадив ее, окаянную, человеку на голову, и, раздув телеса, будет впихивать внутрь себя, пока не заглотит до самых сучащих пяток, только сапогами побрезгует, выплюнет подошвы. А кого помилует и живого уволочет в нору, подо мхи, под гати, под кровавую бруснику. И отпустит через много лет, совершенно седого, безумного, с полными карманами золота.
«Ну а если срубить ему голову, – шептал Исли, незаметно наматывая нянькины волосы на веретено, – что тогда? Есть ли что-нибудь в болоте хуже змея?»
«Есть, – шептала нянька в ответ, – хуже всего, дитя, если на болоте тебе встретится человек. Ибо с самого сотворения мира никто не слышал ничего доброго про людей, выходящих из болота».
Даже будучи сопляком, Исли не боялся ни котов, ни оборотней, ни змей, что уж говорить про теперь, но за долгие месяцы шатаний по холодным землям Норфлара его порядком задрали коварные, присыпанные снегом болота.
Земля здесь пряталась подо мхами, а мхи – под снегом; нельзя было с уверенностью сказать, что перед тобой – вода, твердь или топкое место, где жидкая грязь перемешана с колким льдом, только влезь – и утянет тебя вниз, заморозив в жилах всю кровь, а ледяные глыбы раздавят ребра. Ночами становилось так холодно, что рукоять примерзала к руке. Лагерь ставили только на черных скалах, разбросанных среди трясин хаотично, как зубы дракона. Болота двигались – здесь можно было заснуть на кочке, а проснуться в луже талой воды, окоченевшим и с парой присосавшихся пиявок. Брусника на вторую неделю набила оскомину, а из зверья попадались только старые, жилистые зайцы. Он бы уже не отказался найти и зажарить клыкастого оленя, а может, и мавку, чем черт ни шутит, но на исходе второго месяца осени ему наконец попала в руки другая добыча. Более ценная, чем все самородки здешних земель.
Когда Исли вышел из чахлой рощи, его добычу пинали ногами.
День был слегка морозный, солнечный: изо рта валил пар, каждая былинка под ногами искрила, инеем схватился мох, болотные травы и ветви безымянных кустов, а вода подернулась ледком и изукрасилась узорами. Разбойников было пятеро – косматые, молчаливые. Исли хмыкнул, обнаружив их именно здесь: две угольно-черные скалы, обращенные неприветливыми уступами друг к другу, смыкались ломаной аркой над «западным трактом» – так здесь было принято называть жалкую, неверную стежку поверх присыпанных песком деревянных свай, более крепкую, чем вся прочая земля. Насколько Исли успел узнать, «тракт» тоже «ходил», менял свое местоположение в болоте. Разбойникам требовалось что-то посильнее простого везения, чтобы устроить засаду здесь. Но как ловушка эта скалистая арка была бесподобна.
– Лежи, змееныш, – сказал один из мужчин, наклоняясь к земле. Нож мелькал в его красных от мороза пальцах блестящей рыбкой. – И не зыркай мне тут, а то живо тебе змеиные глазки повыковыряю.
– Око за око, – поддержал его второй. – Он Калле сгубил. Как кинет ножиком – и прямо в глазницу…
– Не троньте, – рявкнул третий. – Никто не заплатит за труп. Паршивец должен быть жив, особо говорилось…
– Зато о том, будет ли он целиком, договору не было. Тягайте жребий: пальцы, глаз или нос…
– Фью-у-уть! – пропел клинок Исли, врубаясь в ключицу болтуну.
Мужик вытаращил глаза, упустил нож и схватился второй рукой за плечо. Исли пнул его в грудь и выдернул меч.
– Ты еще кто? – зарычали сзади. – Из охраны?!
Этому Исли воткнул меч в лицо. И развернулся, чтобы отбить удар третьего.
– А-а-а, а-а-а!.. – голосил первый мужик, стоя на четвереньках и мотая головой из стороны в сторону. Кровь из его плеча бежала на снег, протапливая глубокие дорожки. Походя Исли с удовольствием наступил на растопыренные пальцы, пожалев, что поганая болотная жизнь не позволяет носить сапоги со шпорами – только легкие крестьянские обмотки.
Кто-то попытался напасть на него со спины, просто прыгнуть сзади на плечи, облапить по-медвежьи. Исли крутанулся, волосы хлестнули нападавшего по лицу, а затем Исли достал его клинком в шею. К пятому он лишь обернулся – и тот побежал. По болоту, даже не пытаясь извлечь оружие.
– Куда, су-у-ка! – взревел четвертый. – Бросаешь?!
Вот он действительно один из них из всех был хорош и вдосталь погонял Исли по насту, заставил напрячься. То еще удовольствие – балансировать на схватившейся льдом песчаной корке поверх досок. Самое главное здесь – не сойти вслепую с тропы, потому что та славная кочка, которую он только что проверял, уже может скрывать под собой трясину.
Самое главное – не пустить никого себе за спину, подумал Исли, разобравшись и с этим мужиком – не иначе как всколыхнулось чутье. Едва он об этом подумал, на него рухнул один из раненых. Исли зацепился за его амуницию наплечным ремнем и, покачнувшись, свалился вместе с ним с тракта прямо в жидкую холодную грязь. Раненый неуклюже барахтался, пытаясь выбить ему зубы. В падении Исли выронил меч и вцепился в шею врагу. Они мутузили друг друга, а под ними упруго колыхалось.
Где-то в отдалении пронзительно треснул лед.