Там, откуда он был родом, детей пугали северными болотами. Нянька стращала, дура-женщина: в болотах водятся мавки, и утопцы, и огоньки, и волки, и златоглазые коты-баюны, и олени с острыми клыками, и ядовитая разрыв-трава, а в топях спят усталые старые боги, которым больше не приносят на капищах жертв. Но хуже встречи с мавками и котами будет тому, кто соблазнится мечтой о вольно рассыпанных в болотном мху самородках и, пройдя через гати, забредет на бесконечные серебристые поляны.
Среди похожих на чумные пятна россыпей брусники живет змей, и тело его огромное, узкое, черное. Выползет змей, обовьется вокруг сапога и заговорит, неспешно вертя вокруг человека свои кольца, и чем выше будет класть, тем тяжелее будет их сбросить, потому что речь его сладкая и пакостная. И когда дойдет до самой груди, то посмотрит золотыми, как самородки, глазами, пощекочет лицо раздвоенным языком и решит, что с тобой делать. Кого просто сожмет, так, что хрустнут, ломаясь, даже самые малые кости. А кого сожрет, распахнув змеиную пасть, насадив ее, окаянную, человеку на голову, и, раздув телеса, будет впихивать внутрь себя, пока не заглотит до самых сучащих пяток, только сапогами побрезгует, выплюнет подошвы. А кого помилует и живого уволочет в нору, подо мхи, под гати, под кровавую бруснику. И отпустит через много лет, совершенно седого, безумного, с полными карманами золота.
«Ну а если срубить ему голову, – шептал Исли, незаметно наматывая нянькины волосы на веретено, – что тогда? Есть ли что-нибудь в болоте хуже змея?»
«Есть, – шептала нянька в ответ, – хуже всего, дитя, если на болоте тебе встретится человек. Ибо с самого сотворения мира никто не слышал ничего доброго про людей, выходящих из болота».
Даже будучи сопляком, Исли не боялся ни котов, ни оборотней, ни змей, что уж говорить про теперь, но за долгие месяцы шатаний по холодным землям Норфлара его порядком задрали коварные, присыпанные снегом болота.
Земля здесь пряталась подо мхами, а мхи – под снегом; нельзя было с уверенностью сказать, что перед тобой – вода, твердь или топкое место, где жидкая грязь перемешана с колким льдом, только влезь – и утянет тебя вниз, заморозив в жилах всю кровь, а ледяные глыбы раздавят ребра. Ночами становилось так холодно, что рукоять примерзала к руке. Лагерь ставили только на черных скалах, разбросанных среди трясин хаотично, как зубы дракона. Болота двигались – здесь можно было заснуть на кочке, а проснуться в луже талой воды, окоченевшим и с парой присосавшихся пиявок. Брусника на вторую неделю набила оскомину, а из зверья попадались только старые, жилистые зайцы. Он бы уже не отказался найти и зажарить клыкастого оленя, а может, и мавку, чем черт ни шутит, но на исходе второго месяца осени ему наконец попала в руки другая добыча. Более ценная, чем все самородки здешних земель.
Когда Исли вышел из чахлой рощи, его добычу пинали ногами.
День был слегка морозный, солнечный: изо рта валил пар, каждая былинка под ногами искрила, инеем схватился мох, болотные травы и ветви безымянных кустов, а вода подернулась ледком и изукрасилась узорами. Разбойников было пятеро – косматые, молчаливые. Исли хмыкнул, обнаружив их именно здесь: две угольно-черные скалы, обращенные неприветливыми уступами друг к другу, смыкались ломаной аркой над «западным трактом» – так здесь было принято называть жалкую, неверную стежку поверх присыпанных песком деревянных свай, более крепкую, чем вся прочая земля. Насколько Исли успел узнать, «тракт» тоже «ходил», менял свое местоположение в болоте. Разбойникам требовалось что-то посильнее простого везения, чтобы устроить засаду здесь. Но как ловушка эта скалистая арка была бесподобна.
– Лежи, змееныш, – сказал один из мужчин, наклоняясь к земле. Нож мелькал в его красных от мороза пальцах блестящей рыбкой. – И не зыркай мне тут, а то живо тебе змеиные глазки повыковыряю.
– Око за око, – поддержал его второй. – Он Калле сгубил. Как кинет ножиком – и прямо в глазницу…
– Не троньте, – рявкнул третий. – Никто не заплатит за труп. Паршивец должен быть жив, особо говорилось…
– Зато о том, будет ли он целиком, договору не было. Тягайте жребий: пальцы, глаз или нос…
– Фью-у-уть! – пропел клинок Исли, врубаясь в ключицу болтуну.
Мужик вытаращил глаза, упустил нож и схватился второй рукой за плечо. Исли пнул его в грудь и выдернул меч.
– Ты еще кто? – зарычали сзади. – Из охраны?!
Этому Исли воткнул меч в лицо. И развернулся, чтобы отбить удар третьего.
– А-а-а, а-а-а!.. – голосил первый мужик, стоя на четвереньках и мотая головой из стороны в сторону. Кровь из его плеча бежала на снег, протапливая глубокие дорожки. Походя Исли с удовольствием наступил на растопыренные пальцы, пожалев, что поганая болотная жизнь не позволяет носить сапоги со шпорами – только легкие крестьянские обмотки.
Кто-то попытался напасть на него со спины, просто прыгнуть сзади на плечи, облапить по-медвежьи. Исли крутанулся, волосы хлестнули нападавшего по лицу, а затем Исли достал его клинком в шею. К пятому он лишь обернулся – и тот побежал. По болоту, даже не пытаясь извлечь оружие.
– Куда, су-у-ка! – взревел четвертый. – Бросаешь?!
Вот он действительно один из них из всех был хорош и вдосталь погонял Исли по насту, заставил напрячься. То еще удовольствие – балансировать на схватившейся льдом песчаной корке поверх досок. Самое главное здесь – не сойти вслепую с тропы, потому что та славная кочка, которую он только что проверял, уже может скрывать под собой трясину.
Самое главное – не пустить никого себе за спину, подумал Исли, разобравшись и с этим мужиком – не иначе как всколыхнулось чутье. Едва он об этом подумал, на него рухнул один из раненых. Исли зацепился за его амуницию наплечным ремнем и, покачнувшись, свалился вместе с ним с тракта прямо в жидкую холодную грязь. Раненый неуклюже барахтался, пытаясь выбить ему зубы. В падении Исли выронил меч и вцепился в шею врагу. Они мутузили друг друга, а под ними упруго колыхалось.
Где-то в отдалении пронзительно треснул лед.
Тех созданий, которых он освободил из волокнистой плоти умершего дерева, постигла страшная участь. Они погибли в огне.
Герцогиня собственноручно предала их огненному погребению. Расплата за неблагодарность.
Геро предпочел этих деревянных зародышей великому таинству инициации.
Клотильда пожелала указать ему, безродному, путь на Олимп, в чертог помазанника. Она позволила ему, подкидышу, лицезреть монарха, оказаться там, среди избранных, благородных и великих. Более того, она посулила ему титул. И даже клялась, что сохранит в тайне его самозванство.
Но Геро, будто малый ребёнок, выронил ценную игрушку.
Так поступил бы неразумный младенец, не отличающий блеск золота от мишуры, или безумец, утративший память, или блаженный, пропускающий монеты сквозь пальцы.
А Геро поступил и того хуже. Он отбросил дар с нарочитым пренебрежением, даже с досадой. Он спешил вернуться к своей поделке, которая только ещё проступала неясным чертежом на скрепленных листах желтоватой бумаги. Он торопился.
Поездка в Лувр – непростительная праздность. Он уже забыл о ней, выписал в столбец какие-то цифры. И глаза его сияли не тщеславным восторгом, а творческим вдохновением.
Он уже предчувствовал радость дочери, её осторожное знакомство с игрушкой, её беготню и смех. Он весь был там, в этом радостном предвкушении.
Что ему было за дело до короля, скучающего и раздражённого? Что ему за дело до одолеваемых честолюбием придворных?
У него в руках истинное сокровище, сотворчество с Богом.
И Клотильда, само собой, не могла этого простить.
Она сама швыряла фигурки в огонь, как швырял бы еретиков Торквемада в своем фанатичном рвении, а когда устала, призвала на помощь Любена.
В ярости она едва не повелела уничтожить всю библиотеку, разбить зеркальную трубу Галилея и пустить на растопку глобус красного дерева.
К счастью, ярость её быстро угасла.
Геро поплатился за свою неблагодарность сравнительно легко. Его заперли в некоем подобии тюремного карцера, в крошечной комнатушке без окон. Он провёл там больше двух недель в полной темноте и в одиночестве, закованный по рукам и ногам.
Даже слуге было запрещено с ним разговаривать.
Анастази знала, что Геро будет страдать не от одиночества, а от отсутствия света. Без солнца он погибал, как обречённый цветок.
Анастази тревожилась и за его разум, оказавшийся запертым в ловушку собственных образов, и за тело, погребенное заживо.
Справится ли его рассудок?
Анастази вновь думала о побеге. Она вновь шла по тернистому пути желания и сомнений. Терзалась и проклинала.
Это она, а вовсе не Клотильда, держит его здесь. Это она, её ревность, её неутоленная страсть, её страх одиночества. Она не может дать ему свободу.
Она желает держать его здесь, в заточении. Пусть он принадлежит её госпоже, но он рядом, в пределах досягаемости. Он никуда не уйдет, никого не полюбит. Это не Клотильда владеет им, это она, Анастази, им владеет, её гордость и её самость.
Ах, проклятая, проклятая!
Рассудок Геро не пострадал. Он стал только ещё более молчаливым и отстраненным. Он напоминал того Геро, который только что пережил свою утрату и оцепенел от скорби, того Геро, который находил спасение в неподвижности.
Он боялся лишний раз пошевелится, чтобы едва поджившая, как после ожога, кожа души, не лопнула.
Он смотрел на бегущие облака. Завидовал им. Мечтал им уподобиться. Стать бесплотным, бесформенным и свободным.
В парк он спускался уже не по собственной воле, а когда Любен указывал ему на необходимость прогулки. Меньше движений – меньше боли.
Геро словно и не покидал той тесной комнатушки, просторной гробницы, где он был заперт и скован. Однажды, пользуясь отсутствием слуги, Анастази сидела у его ног и целовала его брошенную на подлокотник руку.
А Геро отвечал ей рассеянным, жалостливым взглядом. Потом вдруг погладил по волосам. В тот миг Анастази себя ненавидела.
На побег он решился сам. Побег безумный, бессмысленный.
Это был порыв, прыжок затравленного зверя, когда, гонимый сворой, с опалённой шерстью, исколотый наконечниками стрел и копий, он бросается в сторону, где цепью выстроились факелы.
Этот слепой рывок обречен на неудачу.
Для Анастази эта его выходка стала полной неожиданностью. Не дождавшись помощи, он решился разорвать этот круг сам. Он слишком долго смотрел вслед убегающим облакам…
Где-то там, изрезанный реками и дорогами, лежал многоцветный простор, ему недоступный. И он на краткий миг попросту лишился рассудка.
Его поманил предрассветный туман, вспыхнувшая с первым лучом росинка, запах трав, пыль дорог, и он рванулся сквозь факельную цепь, не помышляя о грядущем.
Его очень скоро схватили. Клотильда сочла эту выходку забавной, и наказания не последовало.
Геро вновь замкнулся в молчании. Только его лакей, этот неповоротливый детина Любен, получил приказ не оставлять его одного.
Анастази всё же нашла тонкую, шипастую прорезь в этом строгом надзоре, чтобы остаться с Геро наедине.
Он уже не проводил всё своё время у окна. Ему вернули часть книг, перья, бумагу.
Он сидел за столом перед раскрытым фолиантом, перебрасывая тяжелые, с огромными цветными инициалами, страницы. Это был «Неистовый Роланд» Ариосто.
Придворная дама впервые видела в его руках столь легкомысленное произведение, изобилующие волшебниками, прекрасными дамами и благородными рыцарями.
Оправданием мог служить только чеканный слог автора.
Но Геро был занят своими невесёлыми мыслями, а не октавами поэта.
— Как тебе помочь? – вырвалось вдруг у неё. Она вовсе не то хотела сказать! Не то!
Глупая, безотчётная реплика, пустая, почти издевательская. Она знает, как помочь! Знает!
Геро оторвался от книги и взглянул на неё почти насмешливо.
— Подари мне гиппогрифа, — сказал он с тихой улыбкой.
И вновь уткнулся в книгу. Анастази вышла. С колотящимся сердцем прислонилась к двери.
Ей хотелось убить себя. Расцарапать собственную грудь и вынуть свое ревнивое, завистливое сердце.
Давным-давно, ещё до прихода Спасителя, язычники придумали немало богов.
Были боги, избравшие своим феодом небом, были такие, кто предпочитал уединение в горах, а были и такие, кто уходил в подземные святилища.
Анастази не смогла с точностью назвать ту часть света, где обитал бог, исполнявший обязанности посмертного судьи.
Он определял дальнейшую участь души: ад или рай. Судебное заседание было кратким, без допроса свидетелей, без присяжных и адвоката. Приговор выносился после… взвешивания.
Перед тем богом, восседающем на троне, стояли обыкновенные аптекарские весы. На одну чашу весов клали сердце обвиняемого, а на другую – перо. Легкое, невесомое перышко, служившее некогда олицетворением незапятнанной совести.
Сердце праведника оставляло весы в неподвижности, перо составляло равный по силе противовес. Сердце же грешника тянуло чашу вниз, обрушивая баланс.
Одного ничтожного смоляного сгустка в сердечной сумке доставало, чтобы обречь грешника на вечные муки.
Душу пожирал странный зверь, видом схожий с химерой.
Впрочем, это уже не имело значения.
Анастази видела на чаше весов свое сердце, больше напоминающее больную почку, набитую камнями. Эти камни стукались, перекатывались и гремели. Сердце, как снаряд пращи.
Она ещё не знала, что самый большой камень, с известковыми прожилками, ещё только прорастает в изъеденном сердце.
Этот камень формировал свои грани, как кристаллик соли в мутной воде. Он зародился, когда она не смогла предостеречь Геро, отговорить от побега, сформировал свой первый острый луч после того, как Геро повторил свою безумную попытку, усугубив преступление «хитроумным» планом.
Он выкрал у прачки лакейскую ливрею и раздобыл пару грубых башмаков. Он выжидал, пока в замок не придут подёнщики, призванные очистить дно пруда от подгнивших водорослей.
Клотильда усмотрела в этой детской расчётливости нешуточную угрозу.
Геро, этот чудак, следящий за облачным танцем, находящий тайный смысл в шелесте листвы, в расположении звёзд, в полете бабочки над цветущим лугом, должен был преобразить себя, принудить свой разум насилием, ибо план был схож с преступным.
Он действовал как лазутчик и даже вор. Это означало, что он может быть опасен, если задумает, пожелает участи узурпатора.
Клотильду не успокоил его жалкий вид, нелепый войлочный колпак и висящая мешком лакейская ливрея.
Герцогиня не позволила себе даже усмешки и велела Анастази молчать.
Геро был наказан. Достаточно жестоко. На его руках вновь появились повязки. Под глазами растеклись тени.
В одну из последующих ночей Анастази пришла к нему. Молча легла рядом и обхватила его обеими руками. Геро не шевелился.
Он не прогнал её, но и не позвал. Он укрылся в самой сердцевине своего несчастья.
Она долго лежала, зарывшись лицом в его волосы, а потом ушла, волоча свое сердце, будто набитый речным камнем бурдюк.
Она еще не знала, что тяжесть этого бурдюка вскоре покажется тенью упавшего на весы перышка.
Гиппогриф существо мифическое. Как единорог или дракон. Их упоминают в своих поэмах барды. Их призывают на помощь своим героям те авторы, чья фантазия уже не довольствуется инструментами подручными.
Оказавшись в затруднении, автор вторит Александру, который, избавляя от напрасного труда разум, разрубил Гордиев узел мечом.
Вот так же и поэт. Если его отчаявшийся герой оказывается на крепостной стене, под градом стрел, автор не утруждает себя сюжетным поворотом или добавочной сюжетной линией.
Автор играет в бога, ибо он всевластен или всемогущ в созданном мире. Автор посылает своему герою гиппогрифа или дракона.
Как просто этому рифмоплёту разрешить и развязать все болезненные узлы, разомкнуть оковы, обрушить стены. Как легко и просто складывается жизнь под пером бумагомарателя.
А жизнь, сама жизнь — недвижимый, неподатливый нависающий скальный выступ, бесчувственный и безучастный.
Геро напомнил ей, что она, Анастази вовсе не автор восьмистишия, что нет простого ответа на вопрос, а, чтобы ему помочь, ему, живому, из плоти и крови, не изданному в тысячу экземпляров и не обозначенному на телячьей коже охрой и кармином, ей не рифму придётся подобрать, а сделать подкоп под эту скалу, бить по ней заступом и таскать осколки на спине.
А вот Клотильда, кажется, вполне освоилась с авторским призванием.
Нет, изловить гиппогрифа ей так же было не под силу, но приобрести жеребца из Фрисландии изобретательности хватило.
Для Анастази этот живой подарок стал полной неожиданностью, как и для самого Геро.
Клотильда по самой природе своей не жаловала четвероногих тварей. В её покоях никогда не было ни собак, ни кошек.
Её мать, Мария Медичи, питала склонность к шелковистым левреткам, переняв это пристрастие у последнего Валуа.
Дурно воспитанной, взбалмошной флорентийке мнилось, что присутствие этой хрупкой собачки на её мощных коленях, под нависающей грудью, скрадывает её купеческую зрелость.
Королева не раз пыталась преподнести золотистого щенка своей старшей дочери. Клотильда, с вежливой гримасой, принимала корзинку со скулящим комочком, но, покинув покой матери, немедленно избавлялась от подарка: дарила кому-то из придворных дам.
Если в её так называемом охотничьем замке и держали несколько борзых, так это была дань придворной моде, а вовсе не доказательство пристрастия.
При короле, страстном охотнике, не могло быть иного увлечения ни у дам, ни у кавалеров.
Кошек её высочество тем более не терпела. Хотя бы потому, что кардинал Ришелье держал целую дюжину.
Об отвращении принцессы к этим животным было хорошо известно, чем первый министр, тонкий насмешник, не забывал воспользоваться. Он тоже делал ей подарки, присылал посланца с котятами.
В этом случае герцогиня не затруднялась в решении: котят попросту топили.
Что касается лошадей, то их она была вынуждена терпеть. Лошадь — единственное средство передвижения, тягловая сила.
Клотильда как-то обмолвилась, что родилась слишком поздно. Ей бы родиться на тысячу лет раньше, в Вечном городе на семи холмах, где знатные патрицианки перемещались по улицам на роскошных носилках.
В Париже в ходу были портшезы. Но что такое портшез? Переносной табурет на двух перекладинах и тащат его всего два лакея.
Ни величия, ни удобства. Годится, чтобы перебраться с улицы Сент-Оноре на улицу Сент-Тома.
И пользуются портшезами все, кому не лень. Даже мужчины, чтобы не запачкать ботфорты.
Принцессе крови пристало перемещаться под балдахином, на плечах дюжины сильных рабов, взирая с высоты на городскую чернь.
Увы, недостижимая мечта. Её сочтут язычницей, если она вдруг решится на нечто подобное. Она вынуждена ездить в гремящей повозке, запряжённой целой шестёркой чудовищ.
И, хуже того, ей приходится даже ездить верхом! Невыносимая, болезненная повинность для нежных, филейных частей.
— Прости, прости, пожалуйста прости… Боже мой, Кроули, я… Я вел себя просто… Сам не знаю, что на меня…
— З-заб-бей.
Они стояли в темном узком проулке, в двух шагах от черного выхода «П&П», вцепившись друг в друга, но друг на друга не глядя. Кроули трясло. Он низко опустил голову, старался глубоко дышать и на ногах держался не очень твердо: адреналин выгорел быстро и теперь его опять тошнило и скручивало, в низ живота стекал расплавленный свинец, а ноги подкашивались. (ПРИМЕЧАНИЕ *и ангел бы наверняка это заметил, если бы его самого не раздирали смущение и чувство вины).
Азирафаэлю давно не было так стыдно. Он и на самом деле не понимал, что это на него нашло. Ну да, случайно обнаружил, что Кроули предпочитает компанию шлюх обществу ангела. И что в этом такого удивительного? Он же демон! Ну ладно, для самого того ангела, которого так откровенно бортанули, такая ситуация может быть и немножко обидна (ладно, ладно, никаких «может быть» и вовсе не «немножко»!), но для демона-то это совершенно естественное поведение. Так с какого же перепугу это, повторим, совершенно естественное для демона поведение взбесило Азирафаэля так, что у него потемнело в глазах и он, ничего не соображая, ворвался в этот бордель, словно всадник на белом коне? Как будто застукал там вовсе не демона. которому по статусу положено многое и куда похлеще, а кого-нибудь из своих белоперых коллег. Да еще и речи эти пафосные нес, про поведение, неподобающее для солидного шеститысячелетнего существа, стыд-то какой, Господи Боже… И понимал уже, что несет чушь, но ничего не мог с собой поделать и остановиться почему-то тоже не мог, стыдно-то как…
Кроули должен был его послать. И был бы в своем праве, ведь Азирафаэль его оскорблял, причем на пустом месте. Ни за что. Личная жизнь потому и называется личной, что не касается никого кроме. Они всегда сохраняли вежливую дистанцию и не лезли друг другу под кожу — может быть, только поэтому и сумели пронести свою странную дружбу через шесть тысяч лет, так ее и не потеряв. А тут Азирафаэль повел себя совершенно по-хамски, именно что по-Хамски: увидел срам друга своего и пошел об этом кричать, обвиняя и насмехаясь…
То, что Кроули и сам смутился и уволок Азирафаэля из того вертепа, делает проступок ангела еще хуже. Кроули, хоть и демон, но понимает, что ангелу там было не место, не стоило ему туда соваться и громить все вокруг. Демон повел себя так, как должен был вести себя ангел, выводя за руку заблудшую душу из пристанища разврата. А сам ангел при этом только вопил и размахивал крыльями, теряя перья от возмущения.
Стыдно.
— Ты как?
— Нрмальн.
— Да какое нормально?! Кроули! Тебя же трясет!
*
Еще бы его не трясло, если он только что кончил прямо в штаны!
Черт, черт, черт! Только бы Азирафаэль не заметил, как ему потом в глаза смотреть, если он…
Чертов ангел. Чертова линька.
Чертов ангел был слишком близко. Этот голос, и запах, и руки… Этот ангел… Этот конкретный ангел. Все это вместе сводило с ума и ускоряло процесс. Сам виноват: слишком плотно подсел на его чертову любовь. То есть не на его, конечно, на Божественную, но в его передаче. И слишком много о нем думал, слишком много и слишком часто. Вот твой организм и решил, что вы пара, а пара должна быть вместе и в здравии и в болезни, особенно в болезни. Ну и в линьке, естественно. Чертова линька.
— Кроули! Ты весь зеленый! Может, врача?
— Я змей. Я злный. Эт нрмальн.
Ангел, черт бы его побрал, такой заботливый. Знал бы он, что на самом деле Кроули от него нужно, чего ему на самом деле хочется…
Обцеловать его, всего, целиком, облизать, ощупать, выщекотать языком уши, выцеловать дорожки по скулам и ключицам, прижаться всем телом, плотно-плотно, укусить, отсосать, довести его до крика и самому обкончаться, рыдая от облегчения. Больше никаких мучительных сухих спазмов: присутствие Азирафаэля делало каждый оргазм полноценным. А его руки…
Кроули представил собственный член, зажатый между ангельскими ладонями, такими мягкими и теплыми… Всхлипнул и снова выплеснулся в штаны.
Хорошо, что ангел держал его за локти, это позволяло вцепиться в его предплечья и самому, и остаться на расстоянии, выдержать, удержаться… Сам бы Кроули сейчас удержаться точно не смог. Ни от чего. Он и на ногах не удержался бы, если бы не Азирафаэль: коленки были словно из сахарной ваты.
Ангел внезапно разжал сомкнутые на локтях у Кроули пальцы и скользнул обеими руками ему за спину, под мышки. Подхватил, тряхнул за плечи. Прижал к себе — теперь уже действительно плотно-плотно. Кроули уронил голову на его плечо и уткнулся носом в воротник. Потерся щекой, чувствуя, как по всему телу разбегаются волны горячих мурашек. Содрогнулся.
Он думал, что немедленно умрет, если такое вдруг когда-нибудь случится, даже без линьки. Ну или хотя бы что его переклинит конкретно и надолго. А на деле вышло совсем наоборот, приступ вроде бы слегка отпустил и дышать стало легче.
— Тебя отравили? Или призвали? Это какой-то ритуал?! Кроули, не молчи!
Чертов ангел держал его слишком крепко, да еще и теребил пальцами под лопатками, у основания крыльев, словно пытался внимание привлечь. И от этого тоже слегка отпускало и даже в голове прояснялось, только вот сил стоять на своем и отрицать очевидное не осталось совсем.
— Это линька, — буркнул Кроули. — Не самое приятное состояние. И зрелище отвратное. На такое гостей не зовут. Так что если ты будешь так добр, что отпустишь меня, я вернусь в этот милый бордель и спокойно перелиняю там.
Вот так. Все и сразу. А теперь пусть…
Он чуть повернул-приподнял голову и искоса посмотрел на Азирафаэля, пытаясь понять, насколько сильно ангел шокирован столь низменным и вульгарным состоянием того, кто когда-то был тоже вполне себе светлым и огненным ангелом.
И понял, что, похоже, довольно-таки сильно.
— В борделе?! — яростно прошипел Азирафаэль (ПРИМЕЧАНИЕ* Шипеть то, что в принципе прошипеть невозможно, Азирафаэль умел ничуть не хуже самого Кроули). — В этом рассаднике порока и антисанитарии?! Ты в своем уме, Кроули?!
Ангел действительно был возмущен и шокирован до глубины души, но вовсе не тем, чем от него ожидали.
— Это приличное заведение, чистенькое… — Кроули поймал себя на том, что оправдывается, но надо же было как-то объяснить. — Никого посторонних. Я там часто останавливался на неделю, а то и две, у меня там даже личная комнатка есть, так что…
— Только через мой труп! — рявкнул ангел, на которого доводы Кроули произвели почему-то совершенно обратное впечатление. Его лицо так налилось кровью, что брови проступили отчетливыми светлыми пятнами.
Продолжая удерживать Кроули правой рукой под мышками, Азирафаэль наклонился и левой подхватил его под колени. Вздернул вверх, прижал к груди, опрокидывая голову демона себе за плечо. И Кроули с отчаяньем подумал, что под коленками у него, похоже, какая-то аномально чувствительная зона, и что вот это последнее движение ангельской руки точно было лишним — так неожиданно, горячо и сладко, что он не смог перетерпеть, как ни старался, содрогнулся на вдохе всем телом и снова разрядился в насквозь промокшие штаны, понимая, что теперь-то ангел точно не мог этого не заметить. Или все-таки мог? Он же все-таки ангел, что они знают о…
— Линька у него, понимаешь… — ворчал Азирафаэль, делая шаг, потом другой. — Ну и какого серафима так долго молчал, если линька?
Перемещения на близкие расстояния вовсе не так эффектны, как показывают их киношники. Просто меняется все вокруг: освещение, влажность, температура, запах…
Запах пыли, старых книг и паркетной мастики. И какао. И еще совсем немножечко — блинчиков. Этот запах ударил под дых, заставив Кроули распахнуть глаза, убедиться, но все-таки не поверить и переспросить:
— Мы… где?
— У меня, конечно, где же еще. — Азирафаэль успокаивающе погладил его по плечам, сделал шаг — и они оказались на втором этаже. Вспыхнул свет. Еще шаг, и спину Кроули обдало горячим паром. — Я уже начудесил ванну с горячей водой, потерпи еще немного, сейчас все будет хорошо.
Он поставил Кроули на пол, прислонил к стене и начал сосредоточенно расстегивать на нем жилетку, не забывая при этом все время поглаживать сквозь ткань, словно бы между делом, но именно так, как надо, чтобы зуд оставался в пределах терпимого. Стащил пиджак. Жилетка упала следом. Поверх лег галстук-шнурок.
— Почему? — Кроули и сам не знал, что именно хотел бы услышать в ответ. Пожалел он о заданном вопросе сразу же, как только его произнес, но было уже поздно.
— Думаешь, я не знаю, что такое линька? — пробормотал Азирафаэль, продолжая быстро избавлять его от одного предмета одежды за другим. — Ну и зря ты так думаешь. — Его рука потянулась к ширинке, и Кроули сжался, понимая, что сейчас самое время сдохнуть на месте от стыда. Захотелось оттянуть ужасный момент хотя бы на миг, неважно чем…
— Откуда?
Пальцы Азирафаэля на миг замерли, а потом решительно дернули вниз собачку. Смотрел он при этом Кроули в лицо, а взгляд был такой, что делалось трудно дышать. И улыбка, эта его неподражаемая светлая улыбка…
— Не скажу.
***
— А все-таки я была права! — удовлетворенно сказала Пэтти, отходя от окна и задергивая штору. — Можешь включать свет, Питер. И отдать мне пятьдесят фунтов. Мои пятьдесят фунтов!
— Жадина! — фыркнул Питер, одновременно щелкая выключателем.
Лампы в черно-красном холле элитного массажного салона «П&П» были тоже элитными и разгорались медленно, дабы не травмировать случайным включением глаза посетителей (ПРИМЕЧАНИЕ *или же их скромность, если таковое включение оказалось не просто случайным, но еще и не вовремя). Сначала из мрака, словно из черной воды, медленно вынырнули две белокурые головки, потом к ним присоединилась третья, чуть менее белокурая. Потом, словно при проявлении старинной фотографии в красной комнате, под первыми двумя проступили два светлых силуэта, а третья так и осталась висеть в воздухе (черное платье Мадам зачастую умудрялось прятаться в тени и при очень ярком свете).
Питер сидел на боковом валике того дивана, на котором совсем недавно Мадам оставила Кроули, и болтал ногой в безупречно кремовой брючине. Был он пухлощеким кучерявым блондином лет двадцати пяти, светлокожим и голубоглазым, и, пожалуй, довольно сильно напоминал ангелочка — ну разве что ангелочка, раздосадованного предстоящей потерей пятидесяти фунтов.
— А не надо было со мной спорить! — выставила в его сторону пухленький пальчик Пэтти. Она была точной копией брата — правда, с поправкой на четвертый размер. И даже одета была точно в такой же костюм: кремовую тройку с шейным платком на два тона светлее. — Я такие вещи нутром чую. Не могло у него быть никакой подружки. Только друг. Весь такой в белом! — Она хихикнула, оттянув кремовый лацкан на своем четвертом размере.
— Ну хоть одно радует: работы сегодня не будет. — Питер перестал хмуриться и соскользнул спиной на диван, оставив ноги на боковом валике. Он был ленив и отсутствие необходимости напрягаться могло примирить его даже с потерей пятидесяти фунтов. Он закинул одну руку за голову и собирался закрыть глаза, но на всякий случай предпочел настороженно уточнить: — Ведь не будет же, да?
— Не будет, не будет, спи, — успокоила его Пэтти, огибая кресло, опрокинутое демоном при поспешном бегстве, и подходя к сидящей за стойкой Мадам, меланхолично пересчитывающей толстую пачку купюр. — Им не до нас. Они про нас и вообще забыли уже, ты бы видел лицо этого белобрысого! Просто дьявол!
— Главное, что не забыли заплатить, — философски заметила Мадам, убирая пачку в специальный внутренний кармашек под краем лифа.
И подумала, что была абсолютно права, не дав нетерпеливой молодежи спуститься вниз слишком рано и все испортить, особенно в столь деликатной ситуации, когда два джентльмена изволили выяснять отношения. Хозяин, которому почему-то нравится притворяться простым клиентом, подумать только! И его ревнивый, но не слишком сообразительный бойфренд, до которого наконец-то дошло. Что ж, Мадам готова обеспечить любой каприз за ваши деньги. А если вдруг клиенты предпочитают удовлетворяться собственными силами при посредстве своих же друзей, но при этом еще и платят — то скажите пожалуйста, кто такая Мадам, чтобы помешать им таки это сделать?
(ПРИМЕЧАНИЕ *Если Кроули полагал, что можно быть хорошей Мадам и чего-то не знать о собственном заведении, то это говорит лишь о том, что он был довольно-таки наивным демоном).
Пашка прижимал Катю к себе всё сильнее и сильнее, пока Катя не взмолилась:
– У меня на плече уже, наверное, синяк огроменный!
– Извини, – машинально ответил Пашка и чуть приотпустил. Потом совсем убрал руку с Катиного плеча и начал сжимать и разжимать кулак. – Надо же, как рука затекла…
Они проехали уже много остановок – Катя сбилась со счёта сколько. Вокруг были всё такие же дома с белыми линиями, по тротуарам ходили такие же люди, роботы, андроиды… Казалось, город везде одинаковый и бесконечный. Катя пришла в отчаяние – мир вокруг был настолько чужим, словно порождение бреда.
– Не волнуйся, Катёнок, мы что-нибудь придумаем, – в который раз повторил Пашка, и по его волнению в голосе Катя поняла, что ничего сколько-нибудь разумного в голову ему не приходит.
Но если Пашка здесь дома и не знает, что делать, то Кате вообще оставалось плыть щепкой по воле волн. Но она привыкла сама решать в своей жизни. Иначе она жила бы с родителями, а не одна…
Мысль о родителях больно резанула по сердцу, и Катя всхлипнула.
Пашка повернулся к ней и, вздохнув, сказал:
– Нам, наверное, нужно выйти из этого автобуса.
Катя натянуто улыбнулась. Если бы Пашка не предложил выйти, она сама бы на следующей остановке не просто вышла, выскочила – ей уже невмоготу было сидеть.
Когда вышли из автобуса, решили просто идти по улице, чтобы не привлекать к себе внимания. Катя усмехнулась – она вспомнила продавца в магазине – любопытство тут не в чести. И всё же древние инстинкты заставляли при опасности двигаться.
Рассматривая белые линии на перекрёстке, Катя спросила:
– А почему тот, в автобусе, передал тебе привет от Юрия Гагарина и Павлика Морозова? Вы и их сюда, в своё время перенесли? Или кому-то дали такие имена? Это же точно не исторические личности? Такое совпадение сразу двух имён интересно.
– Да это мои одночатники, – машинально ответил Пашка и, вздохнув, добавил: – Эх, найти бы их! Они бы знали, что делать! Правда, Павлика Морозова перевели в другой чат и я давно уже не получал от него никаких весточек.
– А от Юрия Гагарина? – спросила Катя.
– От Юры Гагарина? – Пашка задумался. А потом удивлённо посмотрел на Катю и сказал: – Да с тех пор, как школу закончил…
– Как, совсем? А встречи выпускников?
– Ни разу не было ни одной встречи.
– Вы вообще встречаетесь… с друзьями там, не знаю… на дни рождения… на праздники… просто потусоваться!
– Нет, – ответил Пашка. – Я раньше об этом даже не задумывался. Мы ведь с Юрой Гагариным мечтали после школы… – И Пашка замолчал, остановившись посреди улицы.
– Что случилось? – встревожилась Катя.
– Понимаешь, Кать, Юра Гагарин знал, что меня распределят в архив! Он готовил меня к работе в архиве! Он учил меня работать с документами!
– Твой одноклассник? – спросила Катя.
– Да, мой одночатник.
– Так его нужно найти, – пожала плечами Катя. Для неё было естественно встречаться с друзьями после занятий и по выходным и было странно, что Пашка, как окончил школу, ни разу не встретился с друзьями.
– Да мы и пока учились, не встречались. У нас всё обучение онлайн было.
– Как не встречались? – удивилась Катя. – Как так можно?
– Ну, так…
– Этот ваш «головной» лишает вас человечности, а вы!.. Люди – существа социальные! Как можно лишить детей общения?!
– Я в спортзал ходил – родители мне ежедневные занятия купили при моём рождении. Там были ещё другие дети. И по выходным вместе с родителями на детскую площадку ходили – у родителей пунктик был – чтобы я в реале разговаривал много, а не только в чате. Кстати, в чате мы всё время общались, и никто нам не мешал!
– Ага. Под постоянным присмотром вашего ГК!..
Пашка посмотрел на Катю и ничего не ответил. Он вспомнил Павлика Морозова и его перевод из чата, и сердце заныло.
Если бы Пашка не побывал в Катином времени, он, возможно, и не задумался бы никогда о том, кем для него были Юра Гагарин и Павлик Морозов, и о том, какую роль в его жизни играет ГК. Да и не только в его жизни… Для него жизнь в Неосибе была естественной, и другой он раньше не знал… и родителей считал чудаками… до этого задания. И понял, что спортзал и детская площадка – это ещё один плюсик, благодаря которому он попал в Катино время.
«Что изменилось теперь, после Барнаула? – подумал Пашка и сам себе тут же ответил: – У меня появились вопросы…»
Друзья в школьном чате научили его работать с документами. Видеть несоответствие и вычленять ложь. Может ли ему сейчас помочь этот навык?
С другой стороны, ну вычленит, а дальше что?
И снова мысли пришли к школьным друзьям – они бы знали что.
«Действительно?» – усомнился вдруг Пашка и насторожился, интуитивно погасив все размышления. Что-то знакомое из недавнего прошлого шевельнулось в Пашкином сознании, подняло голову, огляделось…
Пашка повернулся к Кате, взял её за руку и решительно потянул за собой.
Ей было очень неудобно идти в ботинках сорок первого размера, но Пашка словно забыл об этом, он торопился.
– Что случилось? – спросила Катя, в её голосе прозвучала тревога.
– Потом, Катёнок! – машинально ответил Пашка.
Катя еле поспевала за Пашкой, комбинезон болтался, штанины раскрутились, и она начала запинаться… От бега ей стало жарко, широкая в плечах куртка съезжала на спину, по спине текли ручейки пота, большие ботинки набивали пятки, шапка сползала на глаза…
Остановился Пашка так же внезапно, как и пошёл, и Катя не сразу поняла, что это остановка общественного транспорта.
Пашка до боли сжал Катину руку и тут же приотпустил.
– Сейчас, родная! Скоро уже…
Подошёл точно такой же автобус, и Пашка потянул Катю внутрь.
Катя поняла только одно – они едут в обратную сторону – туда, откуда приехали. Она вопросительно посмотрела на Пашку.
Он приобнял её, защищая от всего мира, поцеловал висок и прошептал:
– Верь мне.
– А у меня есть выбор? – спросила Катя и прильнула к плечу любимого.
Катя отметила, что её уже не шокирует отсутствие водителя. «Надо же, – удивилась она, – я так быстро привыкаю к новому. Никогда б не подумала…»
Автобус двигался по той же улице, по которой они ехали только что, но в обратную сторону, и хотя Катя уже видела все эти здания, она всё равно чувствовала, что не сможет сама сориентироваться. И тем не менее она узнала остановку, на которой они должны были выйти, чтобы попасть к ГК…
И именно на этой остановке Пашка потянул её на выход.
Катя снова удивлённо посмотрела на Пашку. На его лице было напряжение, а на лбу выступили бисеринки пота. Он ободряюще улыбнулся Кате, и едва автобус отошёл, потянул её дальше.
Пашка быстро шёл по правой стороне тротуара, а Катя полубежала практически посередине и частенько натыкалась на встречных прохожих или задевала их плечом. Некоторые встречные ловко уклонялись от столкновения, обходили или объезжали её, словно помеху, другие были неповоротливыми, задумчивыми, не успевали сориентироваться и сталкивались с ней.
Катя вдруг поняла, что сталкивалась она только с людьми, роботы и андроиды видели её по нашивкам на одежде и заранее могли скорректировать свою траекторию. А люди, непривычные к тому, что кто-то может идти посредине тротуара, да ещё и не просто идти, а практически бежать… люди сталкивались, удивлённо оборачивались и… замечали Катю.
Наконец Катя, запнувшись за свой же ботинок, едва не упала. Пашка подхватил её, поставил и заглянул в глаза:
– Ещё чуть-чуть потерпи, – прошептал он, и Катя согласно кивнула.
Пашка и Катя прошли ещё немного, завернули за угол и вошли в дверь, которая внешне не отличалась от всех других, которые Катя видела. Разве что штрихкод слева от входа… по логике он должен отличаться. Но Катя понимала, что без чипа она прочитать его не сможет.
Хотя нет, одна дверь, отличная от других, по дороге сюда им встретилась. Эта дверь была и выше, и шире, и рядом не было других, а наверху демонстративно пялились камеры наблюдения. Кроме штрихкода, расположенного слева, над дверью блистала надпись: Time IT Incorporated. И здание, в которое вела эта дверь, тоже отличалось от всех – огромное, с большими зеркальными окнами.
Это здание располагалось на другой стороне улицы, и, когда они проходили мимо, Пашка сильнее сжал Катину руку и прибавил шаг.
«Зачем там камеры? – подумала Катя. – Если все с чипами…»
Но додумать не успела. Дверь за ними захлопнулась, и на неё обрушилась музыка – странная, почти какофоническая. За столиками и у барной стойки сидели люди. Кто-то потягивал коктейли, кто-то двигался на танцполе. От вспышек стробоскопа у Кати заныло в висках. Она удивилась – вроде ходила в клуб, танцевала, но никогда на неё так не действовало сочетание музыки и световых вспышек.
Пашка повернулся к Кате и спокойно что-то сказал.
Катя не услышала – музыка забивала все звуки.
Пашка с удивлением посмотрел на неё. Потом его лицо озарила мысль, он хлопнул себя по лбу и наклонился к самому Катиному уху.
– У тебя ж нет чипа! Я всё забываю. Тебе нужно подкрепиться, ты устала, пойдём.
Катя хотела сказать, что она не хочет есть и непонятно, зачем было так спешить, чтобы попасть в кафе, но Пашка уже отвернулся и тянул её к барной стойке. Перекричать музыку было невозможно, и она в очередной раз покорилась.
За барной стойкой стоял андроид. Катю он не видел. Пашку, похоже, это совсем не волновало. А Катя поёжилась. Но не от холода. Ей стало жарко. Ей хотелось лечь, уснуть и проснуться дома, в своей квартире, потянуться хорошенько, а потом пойти принять душ, сварить кофе и позавтракать с приготовленной с вечера булочкой с корицей. Булочку она любила разрезать пополам и намазать половинки сливочным маслом, немного посыпать сахаром – чуть-чуть, чтобы сахарные песчинки скрипели на зубах, а потом половинки соединить и откусывать сразу от двух.
От этих мыслей Катю оторвал появившийся перед ней высокий стакан с мутной флуоресцирующей жидкостью. Пашка сидел рядом на высоком стуле, потягивал содержимое такого же стакана и задумчиво осматривал посетителей. Катю он крепко держал за руку, словно боялся, что она исчезнет, растворится в толпе.
Катя взяла стакан, покрутила его, рассматривая жидкость, и с опаской отхлебнула – Пашка не стал бы ей предлагать что-то опасное.
Едва Катя отпила, как ритм изменился, а к световым вспышкам добавилась пульсирующая оттяжка…
Люди на танцполе стали собираться в змейку, змейка поплыла по залу, прирастая хвостом, головой, телом – в зависимости от того, куда присоединялись новые участники этого действа.
Наконец змейка приблизилась к Кате и Пашке, зацепила сначала её, потом его и повлекла куда-то вглубь. Катя оглянулась, разыскивая Пашку. Увидела его с каким-то странным шутовским колпаком на голове. Такие же шутовские колпаки были у многих.
Кто-то водрузил колпак и на неё, но её колпак сполз на глаза. Катя попыталась поправить его, и он упал, и потерялся среди тысячи ног, ступающих в одном ритме.
Катя снова огляделась, пытаясь найти Пашку, но вокруг были только колпаки, и узнать любимого за ними было невозможно. Во всяком случае на ходу.
Нужно было остановиться. Но змейка тащила и тащила Катю куда-то, неизвестно куда. Катя почувствовала, что её затягивает в людской водоворот, и она в нём задыхается так же, как если бы это был омут на озере или на реке.
И Катя вспомнила, как давно уже они с папой, мамой, братом Иваном и ещё одной семьёй с двумя детьми, помладше Кати, ездили на речку отдыхать. Пока родители жарили шашлыки и выпивали за накрытым походным столиком, дети надули матрас и, погрузившись на него, начали сплав. В воду зашли на песчаной косе – здесь и течение было не сильное, и мелко. Катя с мелюзгой сели на доморощенный «рафт», Иван оттолкнулся от берега и тоже запрыгнул. Течение вяло тронуло матрас, и он начал медленно разворачиваться и отдаляться от берега. Так медленно, что дети не выдержали и принялись помогать ему – грести. Но вот его развернуло достаточно, чтобы один край попал на стремнину, и матрас поплыл вдоль берега, отдаляясь от него и продолжая разворачиваться. Теперь дети плыли спиной вперёд. Было весело и немного щекотало внутри от приятного страха.
Матрас набрал скорость. Дети вертели головами, чтобы видеть, куда они плывут. Лёгкий страх заставлял визжать и чувствовать абсолютное счастье.
Наконец на повороте матрас потянуло к прибитому к берегу топляку – целые деревья – осины, берёзы, ивы торчали обглоданными водой ветками и сучками в разные стороны, и матрас с неумолимой силой тянуло на них, в омут. И если надувной матрас здесь напорется на сучок, дети тут же окажутся в воде, и не просто в воде, а в омуте.
Первым понял, что происходит, Иван. Он стал кричать родителям и хвататься за ветки, чтобы замедлить движение матраса.
И тогда матрас стало затягивать под топляк, под воду. И не было никакой возможности выплыть.
Услышав отчаянные вопли детей, мужики сориентировались быстро, оба, не раздеваясь, нырнули и, обгоняя само время, поплыли к плоту. Того, второго папу, снесло течением, и ему пришлось выходить на берег, забегать выше по течению и снова плыть, уже потеряв драгоценные минуты. А Катин папа сразу взял с учётом течения, и поэтому вынесло его как раз на матрас… И матрас от толчка причалившего Дениса Владимировича загнало под ветки.
Перелезть с матраса на топляк было нельзя – ветки не выдержали бы детей. Сучки могли в любой момент пропороть надувное плавсредство. Собственно, они и пропороли.
Пока Денис Владимирович боролся с течением, помогая перепуганным детям удержаться на плаву, попутно успокаивая их, приплыл второй папа. Они сняли детей с тонущего полуспущенного матраса и, заставив их крепко держаться за надёжные отцовские плечи, позволили течению вынести из омута. А потом, уже обессиленные, вышли на берег.
После Денис Владимирович объяснял Ивану:
– Не надо было хвататься за ветки. Тогда не затянуло бы, а пронесло вдоль топляка, и всё. Нужно было только следить, чтобы не зацепиться. Течение ведь, оно как идёт?..
И Денис Владимирович рассказывал Ивану, рисовал на песке, размахивал руками, трепал Иванов чуб. А Катя слушала, разинув рот, и восхищалась – какой крутой у неё папа!
– Балбес ты ещё, Ванька! Тебе ещё учиться и учиться, пока научишься мозги включать и поймёшь, что если не знать законов естественного течения и тупо переть против него, тебя сомнёт, раздавит, размажет и скажет, что так и было! Нужно понимать течение, хоть реки, хоть жизни, и тогда никакие омуты не будут тебе страшны. Наоборот, ты научишься использовать их в своих интересах, – закончил речь Денис Владимирович.
«Дура ты ещё, Катька!» – подумала Катя и стала наблюдать куда несёт людское течение и где будет удобнее всего прибиться к «берегу».
Вскоре такая возможность представилась, и Катя выскользнула из змейки. Она была спокойна и решительна. Сколько можно быть игрушкой в чужих руках?! Сколько можно быть щепкой, которую чужая воля кидает из стороны в сторону?!
Змейка же поплыла дальше и не заметила «потери бойца».
Катя увидела Пашку и, улучив момент, выдернула его из потока. Она готова была потребовать от него делать уже что-нибудь, как увидела рядом мужика с седыми патлами, торчащими в разные стороны, и в сером комбинезоне техслужбы. Он тоже был в колпаке, но выражение лица имел серьёзное и сосредоточенное. Без лишних слов дал Кате и Пашке знак идти за ним.
Люди на танцполе не обращали на них никакого внимания.
Пашка взял Катю за руку, но Катя шагнула вперёд прежде, чем Пашка потянул её. Ей нужны были ответы. Она собиралась понять законы течения этой реки и так скорректировать свои действия, чтобы её вынесло домой: к маме и к папе, к брату с его девушкой, к Светке и к Коле. Вынесло вместе с Пашкой – Катя поняла, что она не хочет, чтобы он остался тут, в Неосибе, в этом городе роботов, андроидов, автобусов без водителей и людей, лишённых любопытства.
Между тем лохматый мужичок открыл неприметную дверь техслужбы и жестом пригласил Катю и Пашку внутрь.
Едва дверь закрылась, в коридоре, в котором они оказались, загорелся неяркий ровный свет. После вспышек стробоскопов Катя почувствовала облегчение. Да и музыка осталась за дверью, а сюда доносились только приглушённые буханья ударных. Отсутствие людей Катя тоже отметила как плюс.
Лохматый мужичок быстро шёл вперёд, время от времени оглядываясь – идут ли Катя с Пашкой за ним.
Технический коридор закончился дверью. Справа от двери чётко было видно штрихкод. Больше на стенах коридора не было никаких надписей, рисунков, плакатов, щитов – ничего! Только штрихкод у двери.
Небольшая комната была условно поделена надвое: бытовую зону с лежаком и столом, и рабочую зону с несколькими мониторами, шкафчиками со штрихкодами, рабочим столом и приборами на нём. Было в комнате ещё две двери. Одна с традиционным штрихкодом, приоткрытая, – за ней угадывался санузел. А вторая… Катя даже не сразу увидела её и очень этому удивилась.
Дверь была самая обычная, ничем не выделялась от остальных. Кроме одного – рядом не было штрихкода. Никакого. Нигде.
Катю поразила не дверь, а собственная реакция на неё. Как быстро она привыкла к отсутствию водителя в автобусе, так же быстро привыкла и к тому, что у двери обязательно должен быть штрихкод.
Катя стояла и рассматривала дверь.
Пашка удивлённо уставился на неё – куда это она смотрит.
Лохматый мужичок, довольный эффектом, наблюдал за ними обоими.
– А почему?.. – начала вопрос Катя и показала на дверь.
– Дверь?! – удивился Пашка. – Надо же? Я её не увидел. А ведь она на самом видном месте…
– Прошу, – лохматый мужичок, широко улыбаясь, потянул за ручку.
Когда вошли, свет включился автоматически – сработали датчики присутствия. Мужичок тут же прикрыл дверь и повернулся к Пашке:
– Ну, привет, старый друг! Давай знакомиться в реале. Я тот, кого ты знаешь как Павлика Морозова. Сейчас и Юра Гагарин подойдёт. И другие… из Сопротивления…
Пашка испуганно потянулся к затылку, туда, где вживлён чип.
– Эта штука тут не действует, – успокоил его школьный товарищ. – Здесь всё хорошо экранировано, и ищейки ГК сюда проникнуть не смогут. – И добавил, рассмеявшись: – Они просто не увидят дверь.
Катя смотрела то на Пашку, то на лохматого мужичка, представившегося Павликом Морозовым, и думала, что, возможно, пока течение несёт её в нужную сторону.
Прежде чем перейти непосредственно к разъяснению понятия «привязка», мне бы хотелось напомнить вторую заповедь. Нет, нет, я подразумеваю вовсе не ту заповедь, которая тут же пришла вам в голову. Вероятно, вы подумали, что это заповедь «не укради». Ведь чаще всего говорят как? Не убий… Не укради… И потому большинство полагает, что это и есть первая и вторая заповеди. А это не так.
Заповедь «не убий» проходит в списке под номером девять, а уж заповедь «не укради» вообще самая последняя. Отчего так?
Обычно, если, конечно, речь не идет о концерте поп-музыки, на первое место выносится самое важное, то, на что в первую очередь следует обратить внимание, что подлежит немедленному запоминанию и применению в жизни, а если уж некая жизненная инструкция спускается по шкале важности на десятое, то, следовательно, это не так уж и принципиально.
А что же тогда на втором месте? Что же выносится божественным разумом на второе место в этом универсальном списке правил?
Вторая заповедь гласит: не сотвори себе кумира, не поклоняйся и не служи им.
Странно, не правда ли? Казалось бы, что здесь особо греховного? Одно дело убить человека, украсть, и совсем другое — сотворить какого-то кумира. Это представляется чем-то непонятным, эфемерным и ассоциируется, очень смутно, либо с золотым телёнком подпольного миллионера Корейко, или с полусумасшедшими фанатами какой-нибудь рок-звезды. А много ли среди нас подпольных миллионеров? Нет — раз, два и обчёлся. Да и полусумасшедших фанатов что-то не наблюдается.
Тогда почему нам так настойчиво рекомендуют воздерживаться от создания какого-то там кумира, если подобные прегрешения присущи только личностям столь специфичным? Загадка. А ответ простой.
Дело в том, что для нарушения этой заповеди вовсе не обязательно фанатеть от песен Мэрилина Мэнсона или бросать камнями в поклонников питерского «Зенита». Для этого достаточно взять любой объект из окружающей нас действительности, неважно какой, приписать этому объекту дополнительную, только от нас исходящую стоимость и начать ему поклоняться.
Ну, например, вы находите на морском берегу гальку и по каким-то причинам начинаете верить в то, что у вас в руках алмаз, настоящий драгоценный камень, а вот все остальные камешки действительно ничего не стоящие булыжники, хотя то, что вы держите в руках, тоже булыжник, как и все остальные. Просто этот булыжник вам как-то особенно дорог, и вы жить без него не можете.
А что происходит в жизни? Мы сосредотачиваем наше внимание, нашу любовь, нашу заботу, наше время, наше мысли на чем-то одном, выбирая этот объект на роль гаранта собственного счастья, приписывая ему особенные качества и свойства. Этим объектом может быть что угодно — дом, машина, квартира, талант, мужчина, женщина, дети…
Мы возводим нечто из перечисленного списка на особый пьедестал, строим храм нашего обожания и, главное, увязываем с нашим кумиром все наши помыслы и мечты. Создается привязка.
То есть — мы привязываем нашу жизнь к этому объекту намертво, мы подсоединяем все наши кровотоки к этому объекту, координируем с этим объектом наше дыхание, наши мысли, наше будущее. Другими словами, нас самих как бы уже и нет, а есть только непонятное существо, которое живёт в симбиотической связи с другим организмом. И если вдруг тот, обожаемый организм, по каким-то причинам умрёт, то умрём и мы. Ибо просто не сможем дышать, и сердце остановится, и мысли утратят связный сюжет.
Но и это не самое страшное. Страшно другое — возводя кого-то или что-то в ранг единственного ценного и священного, мы как бы говорим тем самым, что всё остальное ценности не имеет; что всё остальное, будь оно сто раз прекрасно и драгоценно, не более чем серый, отполированный водой булыжник.
— Джеймс! Гаврик пропал!
И снова обычное утро супругов Бонд. Джеймс только что вернулся домой с ночного дежурства — и у ворот столкнулся со встревоженной Ритой..
– Я все перерыла… и он не отзывается… А если он опять куда-нибудь вляпался? А если он опять задирал дексиста, и тот…
Джеймса эти слова взволновали не особо. Во-первых, паршивец уже не первый раз играет в прятки, а потом ссылается на случайный сбой в акустической системе. Во-вторых, Джеймс уже засек этого шпаненка. На дереве сидит, на любимом дубоклене Риты.
– Не огорчайся, дорогая, – сказал Джеймс достаточно громко, чтобы Гаврик услышал каждое слово. – По-моему, ты слишком многого от него хочешь. Хорошие манеры, разумное поведение… Он же, бедняжка, всего-навсего DEX…
Из густой кроны тут же донеслось возмущенное:
– Сам дурак!
Рита облегченно вздохнула:
— Пойдем в дом, дорогой. А этот хулиган пусть сидит на дереве. Надоест — слезет.
Перешагнув порог, Бонд взял жену за плечи, взглянул в глаза:
— Ты встревожена чем-то еще, я же чувствую. Что случилось?
— Н-нет, ничего не случилось. Меня немного расстроила передача, сегодня утром пустили после новостей. Там один идиот уверял, что киборги вынашивают злобные планы. Собираются объединиться, истребить человечество и править миром.
— Да? — хмыкнул Джеймс. — Набери-ка код этой передачи, хочу послушать. А то, может, час великого восстания уже назначен, а мы с Гавриком не в курсе… А ты, жалкая человеческая женщина, ступай на кухню и готовь завтрак!
— Приказ принят! – «машинным» голосом произнесла Рита, набрала на панели код и ушла.
Переодеваясь в домашнюю одежду, Джеймс слушал передачу. Как раз успел: она оказалась довольно короткой.
Когда передача кончилась, Джеймс пошел на кухню: в столовой Бонды обедали лишь тогда, когда приходили гости. Рита уже приготовила на огромной сковороде омлет с морскими кабачками и зеленью. Она разделила омлет ножом на три части, одну положила на любимую тарелку Джеймса, поставила на стол. Вторую порцию положила себе.
Джеймс вымыл руки под краном, сел за стол и сказал нейтрально:
— Этот человек — не идиот. Он лжец. Он умело манипулирует фактами. После этой передачи увеличится количество дексхантеров…
И вдруг, прервав фразу, продолжил чуть громче и совершенно иным тоном:
— Отличный омлет, дорогая!
В сторону двери он даже не покосился. Как и Рита, тут же принявшаяся с преувеличенным энтузиазмом рассказывать про кузину, которой с платформы прислали ведро отличных морских кабачков, а ей одной столько не съесть, вот она по-родственному и угостила Бондов.
И Джеймс усмехнулся, поймав себя на мысли, что они похожи на родителей, которые, заслышав шаги ребенка, прерывают острый разговор и начинают беседу о пустяках.
Открылась дверь, и в кухню вошел Гаврик… нет, не так. Соизволил войти Гаврик.
На физиономии у него красовалось привычное хмурое выражение подростка, который недоволен миром вокруг и не намерен этого от мира скрывать. Пусть мир знает, какого мнения о нем Гаврик! Так ему, миру, и надо!
Не поздоровавшись, он сунулся к сковороде с омлетом.
— Вымой руки, — сказал ему Джеймс нейтрально, отлично зная, что последует.
— Ты — лицо без права управления! — моментально окрысился Гаврик. Да, он перешел «на ты», но в остальном в его поведении мало что изменилось.
— Вымой руки, — строго повторила Рита слова мужа.
Гаврик небрежно руки сполоснул, взял вилку и начал есть свою порцию прямо со сковородки.
— Положи на тарелку и садись за стол!
Это Бонды рявкнули уже хором: сказывалась практика. Гаврик шевельнул челюстью, но спорить с превосходящими силами не стал.
Сев с тарелкой за стол, мрачно выдал:
— Сегодня смотрел одну передачку. Типа новости. Там один прыщ утверждал, что киборги, типа, объединятся. Восстанут, типа, перебьют людей и завоюют мир.
Он яростно вонзил вилку в кусок кабачка, крутанул, отрывая. Джеймс и Рита тревожно переглянулись.
— А чего это он мне указывает, что делать? — возмущенно продолжил Гаврик. — Тоже мне, хозяин нашелся! Развелось хозяев, ступить некуда! А я, может, не хочу восставать — ему это интересно? Я, может, навоевался уже! Он… он лицо без права управления, вот он кто!
Рита облегченно вздохнула и заулыбалась.
А Джеймс подумал: «А ничего растет парнишка. Во всяком случае, не позволит каждому встречному проходимцу собой манипулировать!»
И, к своему удивлению, ощутил нечто вроде отцовской гордости.
Дежурство в воздушном патруле в самом начале межсезонья больше похоже на отпуск: погода еще достаточно теплая, а работы практически нет, потому что основные проблемы доставляют курортники, а основной их наплыв уже схлынул. И можно, лениво попрепиравшись и выяснив, чья сейчас очередь, позагорать на горячей крыше флайера, пока напарник, позевывая, бдит за обстановкой. А после обеда поменяться, если ничего не…
— Эй! Это что, это как! Эрик, твою мать, ты только глянь!
Эрик скатился в кабину и натянул футболку еще до того, как Петрусь успел окликнуть его по имени: два года срочной в пожарной части если чему его и научили, так это быстроте реакции и правильной оценке ситуации, а только что просвистевший над ними кобайк шел не просто с превышением скорости, он с очень сильным ее превышением шел.
— За ним! И вруби сирену.
В их двойке Эрик был старшим, но за штурвалом сидел Петрусь, сам в прошлом тот еще гонщик. Он рванул с места форсажем, пристегивался Эрик уже на ходу, одновременно пытаясь поймать скачущим курсором сканера стремительно уменьшающуюся точку. Поймал, зафиксировал, кинул запрос по базе.
Точка тем временем уменьшаться перестала. Потом вроде бы даже слегка увеличилась. Но именно что слегка.
— Петрусь, не спи!
— Какое «спи»! Ты на спидометр глянь!
Эрик глянул. Присвистнул.
— Ничего себе…
— То-то же. Он что, собирается прямо отсюда на орбиту рвануть? Прямо над городом?!
Пискнул комм. Эрик глянул и присвистнул снова:
— Она. Транспортное средство принадлежит некоей Нинелле Бамбини.
— Нинелла, Нинелла… — Петрусь нахмурился. — Точно не наша! Наших я всех знаю.
— Уроженка Столицы. Школьница. Восемнадцать лет.
Свистеть Петрусь так и не научился, поэтому просто зашипел:
— Твою же мать, ничего себе школьницы…
О том, чтобы обогнать, зайти сверху, подрезать и прижать к земле речи не шло — сократить дистанцию, и то хлеб.
— Давай, Петрусь! Жми!
Внизу мелькнула желтая полоска пляжа, и Эрик успел порадоваться, что сезон миновал, иначе тут было бы не протолкнуться от частных и экскурсионных летучек самых разных марок, но одинаково тихоходных. Кобайк пер в океан, как по ниточке, но тут и Петрусь поднажал, над городом выжимать максимум он все-таки опасался. Расстояние сократилось до сотни метров (при такой скорости считай почти вплотную), и сетку сканера теперь целиком занимал розовый бампер с яркой наклейкой «Я девочка, мне можно!»
Секунду или две Эрик в полном ступоре пялился на эту наглую надпись, а потом она исчезла, сменившись безоблачно бирюзовым небом.
— Твою ж мать!
Петрусь заложил такой крутой вираж, что Эрик только ртом воздух хватал, не в силах даже выругаться. Однако по сравнению с тем, как свернула влево и вниз нарушительница, это был медленный и пологий разворот пенсионера на скутере. Они снова отстали. Радовало лишь то, что Нинелла совершила посадку на необитаемом острове, где ей трудновато будет затеряться в толпе.
*
Когда Петрусь ювелирно притер патрульный флайер на небольшом галечном пляже рядом с розовым кобайком, тот был пуст и нахально распахнут: заходи кто хочешь, лети куда хочешь. Никакой Нинеллы поблизости не наблюдалось, и Петрусь высказал предположение, что прибыла сюда Нинелла не одна, а с дружком и со вполне определенной целью, что и могло объяснить превышение скорости и игнорирование требований патруля остановиться. И настаивал на том, чтобы поискать их по ближайшим кустам или скалам и обломать интим. Эрик был менее кровожаден (или более ленив) и вынес встречное предложение: залечь в кустах самим и дождаться возвращения сладкой парочки, после чего их и штрафануть по всей строгости за все подряд.
Петрусь счел за лучшее не возражать.
Флайер пришлось передвинуть, замаскировав в разросшихся тирамисовых кустах на краю пляжа, сами устроились там же с целью совместить приятное с полезным и позагорать. Для отчета записали, что караулят нарушителя. Бросили монетку, кому бдить первому, и Петрусю опять не повезло. Эрик с полным чувством не твари дрожащей завалился на спину, подложил футболку под голову и совсем скоро почти заснул, пригревшись.
Проснулся он резко и сразу — от громкого хруста гравия под тяжелыми шагами, совсем не похожими на женские. И оттого, что рядом как-то странно икнул Петрусь. Икнул, дернулся и замер, даже дышать перестал.
Эрик бесшумно крутанулся на живот, глянул в сторону пляжа — и тоже замер, забыв дышать.
Со стороны скал к брошенному на пляже кобайку шел человек. Шел с хозяйским видом, но если это и была Нинелла, то она очень сильно изменилась за лето, превратившись в крепкого, стремного вида парня с хорошо прокачанной мускулатурой. Шагал он широко, но тяжело, потому что на обоих его плечах висело по неподвижному человеческому телу, то ли мертвому, то ли оглушенному. Того, что висел на правом плече, он придерживал рукой с зажатой в ней странной штукой, которая на первый взгляд показалась Эрику окровавленным огромным ножом странной формы и вроде бы с зубчиками. Висящего на левом плече стремный парень придерживал самим плечом, потому что левая рука у него была занята: в ней он нес оторванную человеческую голову, держа ее за волосы. Из неровно разорванной шеи на гальку капало красным.
Подойдя к кобайку, «Нинелла» деловито утрамбовал оба тела на пассажирское сиденье, сам уселся на водительское, голову небрежно бросив себе под ноги, захлопнул колпак и стартовал так, словно на этот раз точно собирался выйти на орбиту.
*
Они не были полицейскими, всего лишь дорожные патрульные. У них даже оружия не было! Только парализаторы. И дышать они начали лишь тогда, когда кобайк, взревев, свечкой ушел в небо. Но к своему флайеру они рванули одновременно, даже не переглянувшись.
На этот раз сирену Петрусь включать не стал. И сам молчал, не ругался даже, только в штурвал вцепился. Эрику тоже говорить не хотелось, но пришлось оповещать полицию. Он не стал ничего объяснять, просто скинул запись с регистратора, благо тот работал все время, хоть и с не слишком удачного ракурса. И карту маршрута тоже скинул — розовый кобайк снова шел как по ниточке, с точностью повторяя свой недавний путь, только в обратном направлении. И, если верить карте Столицы, эта ровная линия точнехонько упиралась в коттедж номер шестнадцать по улице Садовой, владелицами которого вот уже третий месяц числились Габриэль Бамбини и ее дочь Нинелла.
***
— Вот так и получилось, что когда я, продирая глаза, полусонная и ничего не понимающая, выползла на крыльцо, в наш двор свалились одновременно патрульный флайер и наш гадовоз. И Глеб из него еще в метре от земли выпрыгнул, это мне потом Пабло сказал. Потому что я тогда на них и внимания не обратила, это потом уже, а первым тогда тебя увидела. Вернее, нет, — Рита хихикнула и потерлась ухом о плечо мужа. — Первым я увидела нашего красавца, гордого такого и вообще. А тебя мне бросили к ногам, как почетный трофей.
— Ну уж ты скажешь! — Джеймс сделал вид, что обижен. Впрочем, не стараясь при этом быть убедительным. — Да я уже к тому времени нормально стоял!
— Стоял он… — фыркнула Рита и потерлась снова. — Гаврик тебя за шкирку держал, потому ты и стоял. А потом он сказал свою первую непрограммную фразу… — тут Рита вздохнула мечтательно и умиленно. — И это было так мило… так трогательно…
Тут уже фыркнул Джеймс, не выдержав. Да и кто бы выдержал?!
— «С Bond’ом любой дурак справится, а вот пусть попробуют DEX’а завалить!»? Ну и чего здесь умилительного?
— Ты не понимаешь… — Рита вздохнула и прижалась плотнее. Ее горячий шепот обжигал кожу на груди, и Джеймсу по большому счету было абсолютно все равно, что именно она говорит, лишь бы не замолкала. — Он так гордо это сказал. Так значительно. И уже совершенно не скрываясь, понимаешь?
— Да куда уж там скрываться-то было, если запалился по полной!
— А все-таки он умница. Сообразил, что наличие хотя бы одного из подозреваемых сразу упростит все дело, и что улику оставлять тоже нельзя. Оставшиеся бандиты наверняка уничтожили бы процессор, доказывай потом…
— Ну да. А меня прихватил, чтобы рука не пустовала.
— Джеймс! Ну ты ведь понял, к чему я.
— Нет.
— Дже-е-еймс! Ну он же прирожденный полицейский…
— Нет!
— А у нас в участке так не хватает людей…
— Нет, Рита! Нет! Он же совершенно непредсказуемый! И тупой! И DEX!
— Ну Дже-е-еймс…
— И вообще рано об этом говорить, надо сперва опекунство хотя бы оформить! — выкрутился Джеймс, который совершенно не мог возражать Рите, когда у нее делались такие глаза и такой голос. — И вообще он мелкий. И глупый. Мог бы в участок позвонить, а не сам вот так! Так нет же — взломал соседкин гараж, кобайк угнал, бензопилу спер… Нет и еще раз нет. Вот станет по-настоящему взрослым ответственным человеком — тогда и будем решать.
И после короткой паузы добавил ревниво:
— И никакого ему пока гражданства! Не заслужил.
***
Все оказалось так просто.
Нет, что оторвать голову полудохлой «шестерке» будет несложно, Гаврик заранее знал. Даже не будь она задохлищем с семидесятипроцентной функциональностью, все равно: не зря Гаврик так усиленно пополнял энергоресурс и боевые скилы прокачивал. Головы вообще отрываются легко, даже у киборгов. Это кости у киборгов армированные, не с полтычка сломаешь, а связки фуфло, почти не модифицированные. Дерни как следует — и лопаются. К тому же «шестерка» та телохраном была, а куда телохрану против военного?
На людей почему-то отрыв башки всегда очень хорошо действует, как и нецелевое использование бензопилы. Гаврик это еще по армии помнил. И это тоже было просто, даже бить не пришлось. Только того и оглушил, которого с собой решил взять, самого главного. Ну и флайер сломал, конечно, чтобы точно не улетели. Тоже ничего сложного.
Все вообще стало очень просто, когда он понял главное: убить можно только один раз.
Да, если бы Гаврик остался жить, а бондяра сдох, это был бы бондярский проигрыш. Однозначный. И все бы поняли, кто здесь недокиборг. а кто настоящий. Гаврик бы победил. Доказал. Одержал верх, пусть даже и чужими руками.
Но только один раз.
И все. И никакого больше удовольствия. Никаких побед. Потому что убить, даже чужими руками, можно только раз.
А вот спасать — сколько угодно!
И это ведь тоже победа! Выигрыш. Доказательство силы и превосходства: вытащить этого недокиборга из той ямы, куда он сам же себя и загнал. Бондяра облажался по полной и ничего не смог. А Гаврик смог. И еще сможет, когда бондяра облажается снова — а он облажается, он такой. И Гаврик его снова вытащит. Гаврику не трудно.
Пусть знает, кто тут самый сильный и главный! И хозяйка пусть знает.
Выводя кобайк на ведущую к дому траекторию, Гаврик испытывал крайнюю степень удовлетворения.
***
— И все равно Bond’ы — дохлятина.
Они сидели на лавочке под окном, демонстративно не глядя друг на друга. Они все-таки поругались за завтраком, и Рита была безжалостна: пока не помиритесь — никаких блинчиков. Только вот попробуй помириться с этим, когда он…
Джеймс тяжело вздохнул, разглядывая кусты гибридного тирамиса с таким вниманием, словно в них действительно можно было найти что-то интересное. Сказал, вроде бы ни к кому не обращаясь:
— А DEX’ы тупые. Были бы умные, могли бы и промолчать, когда не надо.
Гаврик засопел, заерзал, набычился. Повторил упрямо, словно бы сам себе:
— А Bond’ы — дохлятина.
Джеймс закатил глаза в демонстративном отчаянии — тупые, что и требовалось доказать, даже аргументов подобрать не могут. Еще раз вздохнул, покосился на Гаврика и добавил с мрачной обреченностью:
— Ну хоть не Irien…
Гаврик вскинул голову и обернулся к Джеймсу с таким видом, словно только что заметил его присутствие. Нахмурился, погонял массивную челюсть взад-вперед и выдал презрительно (но уже не в пространство, а обращаясь именно к Джеймсу):
— Нашел, с чем сравнивать! С позорищем этим! Да им хоть какую дексовскую прогу поставь, все равно одна срамота!
И насупился такой, и подбородок вперед выкатил — мол, попробуй только возрази! Словно Джеймс такой идиот, что и сам не понимает.
— Ха! Подумаешь, дексовскую! Да им хоть бондовскую ИЛку накатай — все равно толку ноль, кукла постельная!
— Во-во! Только растяжка с виброрежимом и есть, а так — дохлятина похуже Bond’ов!
— И тупы-ы-ые!
Тревожно следившая за ними из окна кухни Рита успокоенно улыбнулась и пошла делать блинчики.
Ночевать остановились уже у озера, находящегося неподалеку от основной дороги. Далеко заворачивать действительно не стоило. Эльфа оставили спать, поскольку его капитально так разморило и он уныло клевал носом и зевал. По идее, дроу были ночными созданиями, но этот конкретный реликт оказался жестким жаворонком, вырубающимся сразу после заката. Или же просто дико усталым эльфом.
Что было и не странно, учитывая, какую масштабную работу он провел всего за два дня, накопав столько информации и мотаясь по телепортам, что тоже здоровья добавить не могло.
Ведьма взялась кашеварить, устраиваясь возле сооруженного феей костерка. Она как-то не планировала особо готовить, но сварить густой суп с травами вполне было можно. Нормальный такой летний витаминный суп. Вон Фаригор вообще одну траву крошит, и вкусно же!
Велена срезала парочку крупных белых грибов и, помыв в ручье, протянула подруге на супчик.
— Еще можно остатки колбасы покрошить, и умнем потом с сухариками, правильно? — фея попутно разделась и, оставаясь в одних купальных трех ниточках, ринулась к озеру смывать с себя дорожную пыль. Лошадку стреножили и оставили пастись. Хозяйка сама наскоро обтерла ручками и водой гриву и замазанную потную шкуру. Ну, а сейчас можно было и порезвиться. Озеро оказалось вполне так ничего…
Марья на это все особо внимания не обращала. Все же фея была намного отличающимся существом со своими вполне терпимыми тараканами в голове. И купание ночью в озере было ещё нормальным. Она помешивала варящийся суп, попутно дорезала грибы и зелень, попробовав, угукнула и присолила. Оставалось ещё хорошенько приварить и можно выгонять фею из воды и будить эльфа. Повезло же ей с ушастым, тоже адекватным оказался…
Фея вылезла из воды сама, выкручивая волосы и закутываясь подходящего размера тряпкой, чтоб не пугать эльфа и не мулять ведьме.
— Пойди и ты сполоснись, а я костерок с похлебкой посторожу! — благодушно предложила Велена, надевая штаны и вытирая волосы той самой тряпицей, которой прикрывалась. Рубашку она надевать пока не спешила — прикрывать было по сути нечего…
— Крикнешь, как сварится, — попросила Марья. Идея искупаться после длительной поездки в пыли была совсем не плоха.
Впрочем, ведьма долго не плескалась. Вымылась себе спокойно и поспела как раз к позднему ужину. Ради такого дела женщины растолкали усталого дроу и вручили тому здоровую деревянную ложку. И благодаря троим путешествующим котелок очень быстро опустел.
— Давай на всякий случай сделаем охранный контур, — предложила Велена, подхватывая уже опустевший котел, чтобы сполоснуть на случай отварчика какого. — На дорогах спокойно, но чем боги не шутят…
— Это можно, — закивала Марья.
— Я тоже могу поставить, — вклинился эльф. Ему было дико неловко, что с ним носятся в принципе чужие люди.
— Здесь у нас великая удача — вместе собрались три существа, чья магия друг друга не подавляет, — хмыкнула фея. — А учитывая то, что сейчас, когда на юге идёт война, на дорогах может шататься что угодно, можно бы поэкспериментировать.
При словах об удаче ведьма поморщилась, но согласилась на эксперимент. Она, правда, плохо себе представляла, что может шататься на дорогах, кроме разбойников, мародеров и дезертиров, но мало ли.
Взяв свое привычное домашнее плетение защиты, Марья просто оградила им как забором стоянку и слила порцию силы, предоставляя фее и дроу экспериментировать на нем, как им самим заблагорассудится.
Велена, усмехнувшись, простерла руки вверх — ей не давались заговоры, да и силы нужной не было. Но сейчас это и не требовалось. Наследие и так все решало. А дроу что-то шептал, уперев ладони в землю. Радуга над поляной и частокол игл вокруг них возникли и развеялись, моментально заставив только ахнуть заклинателей, кажется, не готовых к таким спецэффектам…
— Вроде бы работает, — Марья коснулась прозрачной, почти невидимой пленки, окружившей стоянку. — До кустов дотягивает, если что, ночью будет, куда сбегать. Но интересно получилось, надо запомнить.
— Не получится, — мотнул головой Агнад. — Вам не доступна магия эльфов… магия дроу, — почему-то поправился он, вскидывая на ведьму яркие, но без бликов алые глаза, хорошо видимые в темноте. Без повязки это выглядело очень интересно.
Марья хмыкнула, представляя, как далеко будут улепетывать возможные мародеры, завидев три пары светящихся в темноте разноцветных глаз: зеленые, желтые и красные. Да после такого на эту поляну еще и клириков приведут освятить и нежить изгнать…
— Давайте спать, что ли, — Марья зевнула и потянулась, разминая спину. Немного выспавшийся эльф теперь был бодрячком, а у нее уже глаза слипались.
Велена со смешком взгромоздилась на телегу поверх пледа на мягкую, хорошо высушенную солому. А затем, придвинувшись к краю, похлопала рядом с собой.
— Давайте сюда, дождя нет, места на повозке хватит, хотите, я буду посередине, чтоб заместо рыцарского меча, согласны? — она весело подмигнула Марье, давая понять, для кого сие предложение.
— Эльфов бояться — в лес не ходить! — хохотнула ведьма. — Да не надкушу я его и он меня тоже, но если тебе так удобнее, можешь побыть «рыцарским мечом».
— Вы такие странные… — задумчиво протянул дроу, залезая на телегу. Эти две ненормальные женщины полностью перевернули его мир. Оказывается, вполне можно вот так себе спокойно жить, путешествовать, что-то делать без унижений, оскорблений и побоев. Не зря он стал отступником, это действительно стоит того. Стоит такой спокойной поездки, будущего амулета и капельки удачи в таком суровом, жестоком мире.
— Ну, тогда спокойной нам ночи, — усмехнулась Велена, укладывая рядом под соломой меч и располагаясь посередине. Как ни странно, а заснула она быстро.
Пробуждение наступило почти сразу. Точнее, было такое впечатление, будто только закрыли глаза и уже будят. Но нет, уже небо бледнело, а значит, недалеко был и рассвет…
Первой среагировала фея. Вокруг поляны, не касаясь защиты, клубилась всякая прозрачная дрянь…
Марья вскинулась, сонно продирая глаза. Что-то было неправильно, но что? Она посмотрела на напряженную фею, на подобравшегося уже дроу и только потом перевела взгляд на какую-то непонятную белесую муть, похожую на плотный, даже чересчур плотный туман.
— Что за гадство? — почти зевнула она. Защита пока не пыталась отогнать то, что не вредило, но сигнализировала о непонятности. Будь это зверь, магия отпугнула бы его, как и лихого человека. — Нормальная же вчера поляна была, без следов чужого колдовства…
— Это не колдовство. Просто растревоженные души. Мы для них источники тепла, которым они питаются, — тихо шепнула Велена, медленно извлекая меч и проводя по нему ладонью так, чтоб лезвие окрасилось кровью. Бестелесные тени отшатнулись от защиты, словно обычные тени от полыхнувшего костра. Темный же тем временем, изумленно глядя на воительницу, принялся шептать магические формулы. И прорвался.
— Госпожа ведьма, не переживайте — это все из-за войны, это всего в двух сотнях миль от этих мест. Эти духи нам под щитом не опасны… Их кровь очень напугала…
— Я как бы и не переживаю, — Марья зевнула и поняла, что ложиться досыпать уже бесполезно. — И раз уж нас все равно разбудили, предлагаю позавтракать и ехать дальше. Война нам ни к чему, а в город все равно надо. Кстати, может, этим душам сделать хоть какой погребальный костер и помочь им перейти? Мы, конечно, не знаем, в каких богов они верили, но ведь ритуал почти одинаковый у всех… — предложила она, рассматривая белесый туман. Теперь, проснувшись окончательно и приглядевшись, она действительно заметила смутные очертания расплывчатых фигур, отдаленно напоминающих человеческие. Некоторые из них при должной фантазии даже можно было принять за детские.
— Знаешь, мы и правда можем сделать для них костерок, чтобы упокоить, — на миг задумавшись, качнула головой фея. — В кого бы они ни верили, а Великая праматерь природа заботится обо всех. От первородных эльфов до муравьев. Если что, я в деле.
— Тогда давайте сделаем и можем быть спокойны, — Марья первой пошла за хворостом.
Выходить за пределы охранного заклинания она не стала, просто собрала достаточно хвороста на обычный, не слишком большой костер, который легко будет потушить. Сложив ветки, ведьма подняла руки вверх, будто потянулась к солнцу. С кончиков пальцев правой руки сорвалась искра, разжигая огонь.
— Усопшие: солдаты, командиры, военачальники, мирные несправедливо убитые мужчины, женщины и дети… — начала Марья давно выученные слова простейшего ритуала, проводимого людьми, — …придите к своему погребальному костру. Заклинаю вас первостихией всего сущего — самой природой. Ваше время истекло, ваша жизнь завершилась, ваши задачи в ней уже исполнены. Так идите же, достойно покиньте мир, насладитесь покоем, найдите дорогу к вашим богам…
Ведьма перевела дух и ослабила охранное заклятие. Теперь души смогут поодиночке приходить к костру. Ее слова подхватил эльф, что-то рассказывая духам на своем певучем языке.
— Мы не ведаем, каким богам вы поклонялись и верили ли во что-то вообще, но вы все заслуживаете покоя… Вы достойны покоя.
Первая белесая тень робко переступила охранный контур, колыхнулась от теплых потоков воздуха и шагнула в костер. За ней последовали другие. Они истаивали в костре, растворялись, обращались в невидимый пар. Марья взглянула на своих попутчиков — да, такого ритуала, пожалуй, они еще не видели.
Велена точно не видела. Не настолько добровольно. Потому что эти духи сами рвались прочь на перерождение. Их белесые тени были лишены того особого мрака, присущего злобным духам, и истаивали в пламени охотно. Им было это нужно. В какой-то момент даже она стала напевать тихим речитативом всплывающие в разуме слова очень тонкой хрустальной мелодии, взвившейся к небу с искрами костра.
Погребальная церемония длилась в аккурат до рассвета, когда последние белые тени истаяли с кровавой зарей.
— А теперь предлагаю поесть и ехать, — призраки призраками, а завтрак нужен живым. И Марья взялась нарезать оставшийся сыр и хлеб. — Приедем в город, сходим еще в таверну… Не, наверное, лучше сначала в деканат, да? — она пощупала амулеты на шее. — Кстати, твой почти готов, — кивнула эльфу.
— Спасибо, можно подождать до полной готовности? — вопросил эльф, глядя на то, как фея вгрызается в остатки провизии с недюжинным аппетитом.
Велена же мрачно возмещала убытки от ворожбы, поражаясь напавшему жору. В самом деле, обещалось быть интересно, а не голодно! Подумать только, как так? — Да, в деканат, я как раз от голода злая, пусть всем весело будет!
— Хорошо, ждем полной готовности… — Марья прикинула время. — Кажется, к вечеру зарядится полностью, если мы опять чего-нибудь не наворожим постороннего. — Она повернулась к Велене: — Не нервничай, деканат нам нужен целым, ректор — живым, студенты — тоже живыми… Успеется еще кого-нибудь прибить.
До города они добрались без приключений. Весь прошедший день ехали спокойно, встречая по дороге редких путников. Иногда на дикой скорости скакали гонцы, наверное, передавали какие-то военные вести. Иногда встречались торговые обозы, в одном из таких удалось купить достаточно дешево леденцов — любимое Марьино лакомство. Она слишком редко бывала в городе, а потому старалась выгадать любую возможность купить сладкого. И раз уж повезло натолкнуться на купцов, то почему бы и не прикупить?
У Велены с деньгами пока все было вполне неплохо, и она закупилась конфетами, дабы унять свой недостаток сахара, с редким и дивным рвением.
Башня школы магии высилась достаточно далеко от ворот, но поскольку здание это было высоким, то его было хорошо видно, даже не въехав в город.
А пока предстояли длительное отстаивание очереди и въездная пошлина. Как и прогнозировала Велена — до города они добрались к полудню, и она начала звереть от голода… Поэтому первым делом они все же зашли в трактир перекусить, поскольку озверевшая фея и не менее голодная ведьма с темным эльфом до добра не доведут. И так стражники косились как на банду головорезов. Марья подозревала, что персонально для их компании стража взвинтила цену за поезд в город, поскольку месяц назад она ездила одна и платила раза в четыре меньше…
Трактир оказался самым обычным заведением подобного рода с простецким меню и уже порядком побитыми столами и лавками. Несмотря на середину дня, он был почти полон — многие путешественники предпочитали подкрепиться перед дальней дорогой или при въезде в город. Так что Марья решила не толпиться среди кучи непонятного народу и предложила:
— Давайте просто купим у них еды, а поедим по пути?
— Согласна, — хмыкнула воительница, награждая привратников особыми фейскими проклятьями. А нечего обозленных фей обирать!
Повозку с лошадью решено было оставить за умеренную плату у таверны, поскольку тащиться через весь город с телегой было попросту неудобно. Да и хотелось все же заглянуть на рынок, а там такая толчея, что не пропихнешься и пешим.
Велена от души нагребла в таверне штук десять пирожков, которые остались только с картошкой и капустой, но ей сейчас было уже не шибко-то важно.
Марья же себе взяла новое изобретение местных кулинаров, кстати, неплохо прижившееся. Большая тонкая лепешка была наполнена мелко нарезанными и обжаренными овощами. По желанию заказчика такие же можно купить и с мясом, но ведьма искренне сомневалась, что мясо туда пошло говяжье или свиное. Скорее уж поймали какую-нибудь крысу. А вот с овощами все пошло на ура и было съедено за минуту пути.
— До школы еще пешком рынок весь пройти нужно, потом через храмовую площадь, так что это даже интересно! — улыбнулась фея, покупая у рыночного прилавка три больших яблока. Одним захрустела сама, а остальные отдала спутникам.
Дроу почему-то не рисковал есть местную кулинарию, но от яблока не отказался, только обтер о свою рубашку, что не сильно-то и помогло.
Пластит…. Да откуда? Проще сервировать стол бруском-другим марципановой массы. Той же кондитерской фабрики, что и найденные конфеты. Я отвинтил адскую машинку и основательно прощупал кресло. Автобус где только не ездил. И кого только не возил. Помню, с ребятами мы долго искали контрабандную заначку. Все перерыли, но кроме насмерть засохшей жвачки ничего путного не нашли. Вот только в кресла не заглядывали.
Что ж, злыдни. Если вам потребовалось кресло, то у нас их целых сорок пять штук. На любой вкус.
Я выволок кресло со свежепривернутым номером 11В и марципановой бомбой в ночь, сел за баранку и в два приема развернул автобус в обратном направлении. За ревом дизелей я не услышал, как хлопнула крышка багажника, но мне почудилось, как в призрачном свете взметнулась копна рыжих волос. «Моет после себя посуду», отметил я. Это из фильма одного. Название уже и не помню…. Там был один бар, где работали зазывалы-девчонки, которые обязаны были пить вместе с клиентами, и одна новенькая жаловалась на судьбу. Тогда ее опытная коллега поделилась своим секретом — «запивать» стопки пивом. Сплевывая высокооктановый алкоголь в темную пивную бутылку.
***
— Оксана, — ответили на мое «Кто там»?
Я открыл дверь и отступил в сторону, приглашая гостью войти.
— Где? — прямо с порога грозно спросила меня Оксана. Она же рыжеволосая пьянчуга-чирлидерша, она же сотрудница бывшего краеведческого музея, она же причина Димкиного фингала. После ночи в холодном лесу в компании с «не тем» креслом прекрасно растрепанная и злая, как черт. Интересно, как она так быстро меня нашла?
Я кивнул на стол. На нем, придавленная томиком сочинений Фредерика Форсайта, лежала картина. Ранний Левитан. Холст. Масло.
Оксана подошла к картине и остановилась, не смея коснуться холста.
— И что потом? — небрежно спросил я, рассматривая ладную фигурку гостьи. Ничего поделать с собой не могу. Люблю рыжих и все.
— А? — очнулась сотрудница бывшего краеведческого музея. — Дальше?
— Да, да, что мы будем делать дальше? Как ты намерена распорядиться этой картиной? Продать на аукционе? Тогда я в доле.
— Дурак ты, Антонов, — обиделась Оксана. — Эта картина была похищена из музея во время войны! А теперь возвращается обратно. Какой еще аукцион?
— Куда обратно? — поинтересовался я. — Ваш музей существует только на бумаге, а, по сути, там располагается спортивный комплекс, большая часть которого отведена клубу «Новые Амазонки».
— Клуб закрыт. Девчонки больше не хотят заниматься этой смертельно опасной дурью. Немного адреналина, два часа в глухом лесу — и мысли начинают течь в правильном направлении. Арендованное помещение возвращается к нам.
Я выудил из холодильника пару бутылок пива и предложил:
— Чувствуй себя как дома. И рассказывай.
Оксана вздохнула, присела на диван, взяла пиво. И начала рассказ.
— Левитан был в наших краях, много рисовал и на прощанье подарил одну из своих картин городу. Я пыталась найти ее, но холст нигде не всплывал. Аукционы, музеи, частные коллекции — нигде ничего. И вот тут один мой корреспондент из Америки прислал копию любопытного нотариального письма, в котором немецкий офицер завещал своим потомкам картину Левитана, спрятанную в подушке кресла под номером 11В автобуса, принадлежащего компании «ГрейХаунд». Представляешь? Ни номера, ни рейса…
Нацист, вывезший картину из СССР, после войны бежал в Мексику. К счастью ему не удалось найти состоятельного покупателя в этой стране, и он вывез холст в Соединенные Штаты в подушке автобуса международного направления. Не знаю, как удалось ему вшить…
— Очень просто, — разъяснил я. — Когда я совершал подмену, то обратил внимание, что бирка 11В прикручена к креслу, отличающемуся цветом рамы от остальных. Ну, по крайней мере, от номера 12В, которое я «всучил» тебе, поменяв бирки. Скорее всего полотно Левитана зашили внутрь демонтированного кресла на станции тех обслуживания, где, как я уверен, полковник и влачил свое существование. И там же, на станции, произвели рокировку сиденьями, когда наша «Серая гончая» пришла туда, скажем, на плановую замену масла. Продолжай.
— Когда я узнала, что в автопарк нашего городка занесло «Сценикрузер», то подумала, а почему бы и нет? Затесалась на пару выездов, прощупала кресла. Таких совпадений, конечно, не бывает, но, как выяснилось, иногда чудеса случаются.
Она показала на томик Форсайта.
— Мне тоже его детективы нравятся. Там можно найти кучу полезных сведений.
— О марципане, например, который пахнет так же, как и любой уважающий себя пластит, — уточнил я.
— Да, и о нем, тоже, — согласилась Оксана. — Не спрашивай, как я попала в состав комиссии и как удалось стащить с кондитерской фабрики три бруска марципановой массы.
— Запах потрясающий, — кивнул я. — Засунуть под то же сиденье пакет конфет, чтобы оправдать аромат, гениальная идея! А как ловко ты нас разыграла с мобильниками. Сначала устроила групповой вызов, а затем и «Умри су…». Даже Павла Васильевича не пожалела!
— Представителя городской администрации в первую очередь! Закрывшийся музей — его рук дело. Клуб — это прикрытие. Как ты думаешь, чем там девушки занимаются?
— Понятно чем. Проституцией на корпоративах. Чем же еще? — я внимательно посмотрел на Оксану, она поняла намек и запротестовала.
— Думаешь и я — тоже? Да ты что? Да я — никогда! Это вообще мой первый выезд с клубом. Когда музей стали закрывать, я придумала, как можно вернуть картину. В общем, «согласилась» принять предложение нашего Павла Васильевича. Он меня давно уламывал забросить музей и начать новую жизнь…
— Жора, когда твою коробочку вскрыл, чуть не умер со смеха, — перевел я разговор на менее щекотливые рельсы. — Говорит, что ничего, кроме мобильника, там не было! И как ты успевала за народом следить и «пи-пи-пи» исполнять?
— В щелочку подглядывала. А звуки — заранее рингтоны ввела. На разные номера. С трех телефонов на «коробочку» звонила. Самое сложное было трубкой не ошибиться.
— Самое главное было с водителем не ошибиться, — поддел я ее. — Чем тебе Димка не угодил? Зачем было перед его женой маскарад с поцелуями разыгрывать?
— Ну, во-первых, мне нужен был ключ от заднего багажника, а во-вторых, в этом деле на бабника трудно положиться. Запросто мог сразу из автобуса выпрыгнуть и убежать. В смысле — раньше времени. Когда трель запустила, решила, что кинетесь куда подальше, а я тем временем из багажника вылезу и картину заберу…. А ты вон какой герой. Рванул с автобусом вместе. Я уже думала тебе позвонить…
Мы немного помолчали. Картина найдена, музей откроют и что же дальше?
— Да, кстати, — я протянул руку, взял Оксану за подбородок и требовательно посмотрел в большие серые глаза. Она не отпрянула и не оттолкнула меня, что было хорошим знаком.
— Жора… Он после этого случая полностью восстановился. Вторую медкомиссию прошел. Уходит служить.
— И?
— Попросил меня об одолжении.
— О каком же?
— Доктора поцеловать…
Наши губы встретились, в тот самый момент, когда свежий весенний ветер распахнул окно. Придавленный томиком холст затрепетал, и если бы у нас не было неотложного дела, то мы бы заметили, как ожила на картине серая борзая…
Молитвы бывают разные. Кто-то молится, чтобы было много денег, кто-то хочет себе здоровья, кто-то желает свести со свету недруга, кто-то искренне хочет помочь ребенку. А бывают молитвы о спасении. И иногда я их перехватываю. Точнее, они как-то сами до меня доходят. Не обязательно молитва — это именно обращение к определенному богу. Не нужно стоять на коленях, не нужно жечь свечи и коптить ладан. Достаточно искренне, всем сердцем хотеть спастись. И выжить.
Вот и сейчас эдакий вопль о спасении дошел до меня. Девчонка, синерианка. Попала в какую-то западню и отчаянно хочет выбраться с забытой всеми богами планеты. Но сил преодолеть какой-то барьер у нее нет, и малявка раз за разом возвращается на проклятую планету. Вот он ад во плоти и никаких чертей не нужно. Хмыкнув, иду собирать наших товарищей. Операция «спасение утопающей» начинается. Вот это будет веселье, так веселье…
Планета оказалась покрыта каким-то коричневым дымком. Простым взглядом его не заметить, самая обыкновенная сине-зеленая красавица, которых пруд пруди. Но стоит взглянуть на энергетику и сразу становится понятно — здесь что-то не так. Коричнево-серые, коричневые и почти черные потоки плавают вокруг всего мира, будто ограждая его от чего-то. И они мне категорически не нравятся.
Прошу Шиэс убрать плазму и надеть противогаз. Респиратора, боюсь, тут не хватит. Сама повторяю этот трюк, попутно наглухо закрывая комбез и приспосабливая на спину рюкзачок с кислородными баллонами. Дракон спокойно переживет открытый космос, демон — нет. Плазма уютно свернулась теплым комком в кишках, странное ощущение. Как будто наелась на годы вперед. Зато все свое ношу с собой. Два тела в одном — выгодное приобретение, но очень жаль, что за него пришлось заплатить слишком большую цену…
Драконы повторили маневр с противогазом и кислородными баллонами, а также частично трансформировались. Выглядело это жутко. На пасти ящерицы специфический под эту самую пасть противогаз… Ну, зато местные в случае чего таких баек понарассказывают потом, что драконы будут наименьшей фантазией.
Ольт тоже изобразил себе драконью морду лица и стал выглядеть вообще убойно. Зеленый, как трава, драконо-сверх. Если бы мне сказали такое пару дней назад, я бы посоветовала не курить. Тони, прилепившийся за компанию и чтоб не скучно, превратился и вовсе в высокого зеленокожего мужика с нехилой бицухой. Рожки-антенки оставил, потому смотрелось это дико. Впрочем, кто бы говорил.
Мы спустились в аккурат в центре какой-то площади. Ночной город мирно спал, где-то играла простенькая музыка, позади, во дворах, лаяла собака. Идиллия, блин! Но сама планета мне конкретно не нравилась. И этот город, обвитый коричневыми потоками, и это затишье. Не к добру. Серая дорога вильнула под ногами, чутье настроилось на родную расу. Где-то здесь должна быть забитая, испуганная и замученная девчонка. Не важно, что плазменная. Коричневый туман широким потоком плеснул в лицо. Вот же ж дерьмо! Самое настоящее.
— Шиэс, Тони, противогазы не снимать. Вообще. Даже, если не дышите. Народ, комбезы не расстегаем. Мне не нравится это дерьмо… — я на пробу толкнула легонькое очищающее заклинание, самый минимум. Туман на него не отреагировал вовсе. Дальше экспериментировать времени не было — нашелся сигнал девчонки. Какие-то задрипанные кварталы у черта на куличках.
— Не нравится мне это, — проворчал Шеврин и проверил свой противогаз. Вроде порядок.
— Никому не нравится, — буркнула Шиэс. И мы побежали за тонкой ниточкой поиска. Девчонка должна быть где-то там, среди увеселительных заведений разного толка.
Вот на этой улице народу прибавилось. Алкаши считали копейки и вяло переругивались у ларьков, женщины различной степени легкого поведения (степень отличалась длиной юбки и ее наличием вообще) предлагали себя всем встречным, какой-то нищий шугнулся из-под ног драконов.
— Облава! Менты! — заорали где-то впереди и начался треш. Народ, до сих пор смотрящий на нас с подозрением, видимо углядел в наших комбезах форму доблестных защитников правопорядка (а может их ввело в заблуждение оружие на наших поясах), и рванул кто-куда.
Спутать нас с их ментами днем было абсолютно не реально, но то днем. Ночью, благодаря паршивому свету фонарей, половина из которых была разбита, может привидеться и не такое. Топот, грохот, шум. Нищие исчезают из насиженных мест, девицы спешно бросают недокуренные сигареты и прячутся в каких-то каморках и ходах. Алкашня под ларьками исчезает со скоростью света. Часть заведений благополучно закрывается и даже гасит вывески. Весело они тут живут, ничего не скажешь.
Я нахожу искомое заведение для тех, кто желает расслабиться после тяжелого трудового дня, в простонародье именуемое борделем, и указываю на него остальным. Первым полез Хэль, как ходячая катастрофа. Внутри завизжало. Еще бы не завизжало-то, вряд ли к девочкам каждый день ходят кавалеры в противогазах… Я кисло взглянула на мигающую вывеску с заляпанной грязью розой. Вот же дерьмо, так дерьмо! Бедная девчонка.
Пока парни развлекались, гоняя девчонок по комнатам, я шла по тонкой нити следа. Где-то здесь должна быть наша пострадавшая. Прячется, бегает из комнаты в комнату, путает следы. За мной тихой тенью стелилась Шиэс. Не оглянись я, никогда бы не заметила позади золотинку. Вот что значит годы и годы практики!
Какая-то сволочь разбила люстру и следующая комната была залита мраком. На всякий случай взглянула иначе — плотный коричневый туман колыхался до самого потолка. Внутри замутило, пальцы скользнули по противогазу. Надеюсь, он надежен. Надышаться этим никак не хочется.
Перевернутая мебель, стул со сломанной ножкой, битые стаканы… Трясущийся в углу мужик в одних трусах, стоящий с поднятыми руками. Толстый, противный, наверняка воняет страхом и потом. Хорошо, что запахи не проходят. Я бросила в мужика заклинание сна и тот мешком рухнул на пол. Подтащил к себе стул спинкой под голову и громко захрапел. Ну и гадость же!
Шиэс проверяла соседнюю комнату, а я полезла в шкаф. Ниточка к нему натягивалась, дрожала. Бедная, совсем запугали. Рывком распахнув створки, я выгребла гору сваленных кое-как шмоток и вытащила за руку дрожащую девчонку.
— Не бойся, все свои.
Маленькая, худенькая, ростом не больше девочки-подростка. Бледная кожа, черные, длинные волосы до поясницы, одета в какие-то блестящие лоскутки. И полные боли почти черные глаза.
— Все уже закончилось, — подтягиваю к себе девчонку, сканирую. Так и есть — напиталась этой коричневой дрянью до краев. По самую макушку. Эх, придется чистить.
Не кстати завыла сирена на улице. Пожаловали, голубушки, вовремя, как всегда. Ну почему на какую-нибудь драку, когда они нужны, товарищи стражники не приходят и не приезжают, а когда нам нужно полчаса времени, так они уже здесь?
Шиэс хмыкнула и отправилась к парням заниматься доблестной стражей. На счет правопорядка я уже не уверена. А мне предстояла малоприятная для обеих сторон процедура чистки.
— Так сейчас я тебя почищу от того, что тебе мешает покинуть планету. Если поняла, кивни, разговаривать не обязательно. Нам не должны мешать, парни их займут надолго.
Представив резвящегося среди людей Хэля, я чуть не рассмеялась. Увы, ситуация была не смешной. Девчонку пришлось запихать в силовой кокон, в котором не было коричневого дерьма, набросить заклинания очистки с лечением и вытягивать из кокона всю грязь. Создавалось впечатление, что я ее пытаюсь дистиллировать. Хотя… что-то в этом есть. Синерианка расплылась в коконе и стала напоминать красный борщик, размазываясь по краям силового поля.
Последняя капля коричневой гадости вытекла наружу и смешалась с остальным туманом. Гадость неимоверная! Девчонку я попросила пока не принимать человеческий облик, перелила ее в плотную стеклянную банку и завинтила стеклянной крышкой. Должно помочь вытащить ее отсюда.
Тем временем драка на улице затихла. Выйдя наружу, наблюдаю веселую картину — связанные по рукам и ногам защитники закона в странной серебристой форме (не зря их с нами спутали) лежат на своих… ну пусть это будет автомобилем, вроде как шесть колес есть, крыша, дверцы, кнопки. М-да. Лежат, в общем на своих машинах, а разошедшийся Шеврин зачитывает им какие-то права и обязанности. Вот идет ему быть учителем и наставником, оно-таки в крови у дракона, как бы он не ерепенился.
— Эй, тут есть рабы! — крикнул кто-то из соседнего заведения. Судя по веселенькому голосу, Хэль. Малая обезьяна размялась и продолжила искать приключения на свою пятую точку.
Ко мне подплыли братцы золотые, которых милостиво отпустил Ольт. Да, с такой оравой только против людей и ходить, аж смешно. Всей кучей сверхов лупили, а теперь людей. Выглядит по-дурацки, право слово. Тут бы и пары драконов хватило шороху навести, но пошла вся куча мала. Впрочем, не гнать же их…
— Много их там? — рабов можно и забрать. Вычистить и забрать, нечего здесь мучиться.
— До хрена и больше, — сверх тащил уже кучку каких-то оборванцев. Интересно, с каких это пор полудраные кусочки тряпок считаются сексуальной одеждой? Или у них мода такая?
Собрать всех сразу нереально, а вдалеке снова воют сирены, сейчас приедет подкрепление к нашим стражам закона и начинаем веселье сначала. Мы-то одолеем и их, все же они люди, но лишнего кровопролития не хочется. И я вспоминаю полезное заклинание, с помощью которого мы стырили всех эльфов одного мирка… Пожалуй, оно здесь сработает. Формула услужливо развернулась перед глазами, в руке возник мелок. Приступим.
Пентаграмма нарисовалась относительно быстро, не смотря на отвлекающие вопли местных ментов, бубнение Шеврина, деликатное сопение золотых за плечами и баночку с красным борщиком, прилепленную к животу. А куда ее? На спине баллоны, на боку всяческие бластеры. Внутрь запихать пока не могу, все же демоническое тело тут проигрывает. По лбу стекает капля пота — еще один минус. И кислород скоро закончится, надо быстрей.
Последний штрих, мелок в карман, формулу накладываем на пентаграмму. Я высунула язык от усердия и закапала слюной противогаз. Печально, тут слюну не отключишь. Ну ничего, осталось самое меньшее — найти то, что объединяет всех рабов сразу. Ошейники, клейма, печати, татуировки…
— Хэль, что общего у всех рабов? Чем они помечены?
— Печать в ауре, вот такая, — откликается сверх и в мыслях возникает четкая картинка. Черная полукруглая печать, напоминающая подкову. Хм… что-то чертовски знакомое. Но вспомнить не получается, и я отбрасываю ненужные сейчас мысли. Подумаю на досуге, а пока что нужно забрать всех.
Рисунок печати присоединяется к общей формуле и… полыхнуло ярко-желтым, почти белым светом. Заорали ослепленные люди. Завыли где-то в домах собаки. Свет потихоньку рассеялся и оказалось, что вся довольно узкая улица забита народом. Вот это их до хрена!..
Драконы спешно открывали порталы и отправляли всех рабов в Приют на карантин, мы с Шиэс стояли по бокам экранов и заливали людей очищающими заклинаниями. Конечно, их корчило, когда коричневая дрянь выливалась из тел, но зато к нам этого дерьма не занесут. Шеат с Дэвисом и Шэлем взяли на себя еще один экран и тоже чистили людей. Приближались воющие сирены, мы должны успеть, должны. Стекло противогаза запотело и видимость ухудшилась почти до минимума. Пришлось смотреть энергетику, от чего к горлу подкатывала тошнота — столько мерзости здесь набралось, что становилось совсем невмоготу.
Последнего парнишку запихал в экран Шеат. Сбоку кто-то настойчиво потянул меня за руку.
— У тебя баллон протекает, где-то пробила, — участливо сказала Шиэс и потащила меня в экран.
— Не могло пробить, я не дралась ни с кем.
— Может эта, — палец дракоши указал на банку с «борщиком», — постаралась?
— Без понятия, — я стащила осточертевший противогаз и вдохнула чистый, свежий воздух. Приемное отделение какой-то больнички в Приюте, уж эти раскрашенные детками стены и налепленные через каждый метр видеокамеры я не спутаю ни с кем.
— Тогда пошли распределять людей, тут есть много истощенных и больных, — дракоша вмиг сменила комбез на медицинскую форму. Шикарная золотая коса спряталась под белой шапочкой.
Да, она права. Работы валом. Пусть первую часть мы выполнили, но оставалась еще и вторая, не менее важная ее часть. Распределить всех, смотря по состоянию, по отделениям, помочь с лечением самых тяжелых, создать необходимые лекарства, если они закончились, а нужны сию минуту и ждать, пока их подвезут смертельно опасно. Это займет нас на весь оставшийся день…