— Пойдемте, милая моя — поторопила девочку миссис Ларсон — Нехорошо опаздывать к завтраку. Леди Сатерли будет недовольна. Ласковые руки нянюшки порхали над малышкой, то помогая умыться и одеться, то сооружая нехитрую причёску из чёрных как смоль волос.
— Вот, какая красавица! — старушка подвела девочку к зеркалу. Хрупкая, но довольно высокая, для своего возраста, Келли, казалась совсем худой, будто тростинка, отчего ситцевое платьице висело балахоном на узеньких плечиках. Бледное личико, в обрамлении иссиня-чёрных волос, навевало мысли о снежных сугробах зимой. И эти, неестественно большие, тёмно-зелёные глаза сейчас казались почти чёрными. Келли не любила своё отражение в зеркале, во что бы ни нарядила её добрая нянюшка, всё это сидело глупо и нелепо. Отец называл её страшной, уродливой, сравнивая призраками и мертвецами. Но милая и добродушная миссис Мел Ларсон в малышке души не чаяла, обожала её всем сердцем, считая самым прекрасным созданием на всем белом свете.
— Пойдемте, пойдемте, моя дорогая! — торопила старушка, выводя подопечную из детской, и, направляясь к обеденной. Келли беспрекословно шла за няней, судорожно сжимая её руку. Сердце то порхало птичкой, предвкушая скорую встречу с мамой, такой далёкой и недосягаемой, и братом, таким любимым и родным карапузом, то билось в бешеном ритме, страшась раннего пробуждения главы семейства. Поглощенная этими смешанными чувствами, девочка не заметила, как дошла.
Всё пространство обеденной обволакивал ослепительный свет, и леди Сатерли в лучах яркого летнего солнца казалась ангелом, спустившимся с небес в этот бренный мир. Она была будто соткана из этого мягкого утреннего света. Всегда подтянутая, собранная, с прямой осанкой и прекрасной фигурой и грацией, коей могли позавидовать многие модницы Лондона. Всегда в центре внимания на всех балах и приемах, недосягаемый идеал для дочери.
Мама… Келли застывает в восхищении… Белокурые локоны, аккуратно уложенные в тщательно продуманную причёску, греческий профиль и небесно-голубые глаза… Наверное, так выглядели богини античной эпохи.
Мистер Сатерли за столом не присутствовал, и страх отступил, пробуждая спокойствие и радость в душе малышки. Отец долго отсыпался по утрам, и по негласной традиции, спускался только к обеду…
За обеденным столом с мамой, болтая ногами и дурачась, сидит Бенджамин, полная копия миссис Сатерли. Маленький херувим, точно такой же, что изображены на церковных иконах, розовощёкий и белокурый, был, как обычно, весел и немного шкодлив. Отрада матери и гордость отца, малыш был всего на год младше девочки, но, в силу своей упитанности, выглядел крупнее сестры. Он не очень любил завтраки, где вечно подавалась такая нелюбимая им каша. И сейчас, его нянюшка старалась уговорить малыша съесть хотя бы ложечку, весело воркуя и причитая над ним. Мама, с умилением, смотрела на это действо, и мимолетная улыбка то и дело трогала её губы.
Келли очень любила Бена, тот, в свою очередь, тоже тянулся к ней, они обожали играть вместе, бегать по саду под оханье нянюшек, а также прятаться от всех, а они делали это очень виртуозно, так, что потом вся прислуга очень долго искала их. Малышка знала все закоулки этого дома, ей показал их тот, кто всё время рядом, в чёрном… в жуткой маске…
Иногда девочка рассказывала брату о тех существах, что являются к ней в минуты её одиночества и о Нём, сотканном из тьмы, следующим за ней тенью… Желая познакомить карапуза со своими волшебными друзьями, Келли приводила его к одинокому огромному старому дереву на заднем дворе.
— Там, в дупле, проход в волшебную страну, что под теми холмами, — указывала она в даль. – Они приходят отсюда и, как-то, даже брали меня с собой… в гости… может, и тебя возьмут… нас с тобой вместе. Я бы хотела…
Именно за такими разговорами, в один из дней, их и застала леди Сатерли, донельзя недовольная такими играми детей и фантазиями дочери.
— Не забивай голову брату всякими глупостями и выдумками! — взяв Бена на руки, прикрикнула она. – Ещё не хватало, чтобы ему ночами кошмары снились! Ты уже большая, ты старшая! Чтобы я больше такого не слышала!
Но Бен просился ещё поиграть с невидимыми друзьями сестры. Отец закатил огромный скандал, и девочке вообще запретили видеться с братом. И вот уже больше месяца, Келли встречалась с ним только за завтраком и, иногда, за ужином. Очень скучала по времени, проведённом вместе, по проделкам, играм, шуткам. Но мистер Сатерли был категоричен, строг и очень страшен в гневе. Никто не хотел провоцировать его, ослушавшись его приказов, все ходили тогда на цыпочках, боясь попасть под горячую руку.
Обедала девочка на кухне с прислугой, дабы не нервировать всё того же, вечно недовольного, главу семейства, взрывающегося по любому поводу. А дочь, такая непохожая ни на одного из родителей, была как бельмо на глазу.
Вечером к ужину, бывало, собирались гости, семьями, с детьми. Умиляясь и восхищаясь малюткой Бенджамином, они, в то же время, дичились Келли за её странные разговоры, за то, что она видела…
— Я думаю, что твоя жена должна лучше воспитывать детей, Николас! Что за странные мысли в этой голове! — зло буркнул тогда мистер Стоун, папин кузен, пришедший с двумя своими дочерьми на ужин, когда девочка обвинила его в отравлении своей жены. Миссис Сатерли приказала нянюшке отвести Келли в свою комнату и больше не выводить к гостям.
— Но я видела её…. — рыдала тогда девочка. — Она спрашивала, за что… он… её… она шептала и плакала… «Деньги всему виной…», — говорила она, просила помочь… Нянюшка-а-а!
Все знали, что миссис Розалинда Стоун умерла при весьма загадочных обстоятельствах. Женщина происходила из очень знатного и богатого рода, единственная дочь любящего отца, наперекор которому она и вышла замуж за дядю Вернера, бездельника и мота, отъявленного эгоиста.
Они обвенчались тайно, а вскоре родилась и их первая дочь. Отец Розалинды смирился с выбором дочери, и всё, вроде бы, наладилось… Страшась гнева тестя, Вернер вёл себя, как примерный семьянин, до тех пор, пока тот не почил, оставив всё состояние дочери. Тут дядюшка и обнажил свою истинную натуру, гуляя направо и налево, и, проматывая состояние семьи, устраивал скандалы и поколачивал жену, а, иногда, и дочерей. Они всегда были тихими и смирными, а, после смерти матери, дрожали от каждого резкого движения отца.
Но Келли видела, видела то, чего не могли заметить остальные, и никому ещё об этом старалась больше не говорить, памятуя о том, что кроме злости, раздражения и упрёков в ответ — ничего не получит. И, пожалуй, только нянюшка была тем человеком, которому девочка иногда могла довериться. Миссис Мел не ругалась, терпеливо выслушивала, при этом ожидая, когда же детское воображение её подопечной перестанет рисовать такие жуткие картины.
Завтрак, по обыкновению, проходил в относительной тишине. Келли поприветствовала маму, склонившись при этом в лёгком реверансе. Слегка улыбнувшись, леди Сатерли попросила её сесть за стол. Бенджамин, задорно помахав руками, открыл, было, рот, чтобы поздороваться, но его няня сунула малышу ложку каши, воспользовавшись моментом.
— Сегодня на ужин опять заедет мистер Стоун, — устало проговорила миссис Сатерли, ей и самой был неприятен кузен отца. — Келли, милая, ты же знаешь, что делать?
— Да, матушка, — девочка ответила, не задумываясь. Ей намного больше нравилось принимать пишу с прислугой в простой нехитрой обстановке, где царил смех, травили весёлые байки, и можно было не задумываться о правилах этикета за столом и просто быть собой. Леди Сатерли тихонько вздохнула, а Келли, незаметно улыбнувшись, принялась за трапезу.
Собственность бога. Третья книга. Часть 1. Глава 19
Клотильда ездила верхом на андалузской кобыле, флегматичной, как порождение осла. И пересесть в седло иного четвероногого её не заставил бы и королевский эдикт. Как все подозрительные и властолюбивые люди, она всегда испытывала страх перед существами, которые не отличали её хлыст от хлыста барышника.
И вдруг, ближе к вечеру, Анастази заметила фургон для перевозки лошадей, свернувший к герцогским конюшням.
Подобным образом, с особыми предосторожностями, доставляли лошадей, предназначенных в подарок монархам. Этих лошадей помещали в фургон, как драгоценности в футляр, чтобы избежать утомления животного и не позволить ему сбить копыта или повредить бабки.
Клотильда обзавелась ещё одной кобылой? Но по переброшенным мосткам на утоптанный копытами манеж, прилегающий к конюшне, ступил изумительной красоты жеребец фризской породы.
Конь, утомлённый долгим пребыванием в тесном фургоне, взбрыкивал и нервно ржал.
«Вот и гиппогриф!» — неожиданно подумала Анастази.
С широкой грудью, с тонкой головой,
С копытом круглым, с жаркими глазами,
С густым хвостом, с волнистой гривой,
С крутым крестцом, с упругими ногами —
Был конь прекрасен! Нет изъянов в нём…
Но где же всадник, властный над конём?
То, что конь предназначался для Геро, она догадалась сразу.
Для какой иной цели герцогине понадобился фриз? Это была не та порода, какую дарили высокопоставленным союзникам или которой красовались при дворе. Фриз годился для старшего сына барона или для младшего сына герцога.
Принцы крови выбирали скакунов из Андалузии с примесью арабской крови.
Фризы хорошо ходили в упряжке, но, если бы Клотильда пожелала сменить свой выезд, в замок доставили бы не менее шести лошадей.
Следовательно, этот конь предназначен кому-то в Конфлане, но не самой принцессе. А кого ещё герцогиня пожелает осчастливить? Конечно, своего фаворита.
Это — очередная попытка примирения. Ревнивые и деспотичные мужья в подобных случаях, чтобы их не отлучали от ложа, дарят своим жёнам драгоценности. Клотильда обычно дарила своему любовнику свидание с дочерью.
Ей бы и на этот раз так поступить. Геро не видел девочки с того печального визита в Лувр и последовавшего за ним аутодафе. Он был наказан за свою неблагодарность. Вины своей не осознал, не раскаялся, а, напротив, усугубил: совершил два побега. Снова был наказан. Помещён под строгий надзор.
И вдруг такая перемена.
«Иезуитская расчётливость» — подумала придворная дама, наблюдая, как конюх водит жеребца по кругу, давая ему отдышаться и успокоиться.
Любой другой подарок Геро счёл бы издевательством. За исключением, возможно, рукописной версии первого евангелия. Клотильда сделала наилучший выбор.
Но это не великодушие, нет. Тут какой-то расчёт. Тонкий и жестокий. Она пытается завоевать его доверие, или хотя бы видимость доверия, сплести ещё одну сеть. Набросить на него удавку. И для этого использует невинное живое существо.
Если там есть ловушка, Геро непременно в неё попадется.
Анастази вздохнула. Она чувствовала эту ловушку, вынюхивала, как лесной зверь вынюхивает капкан. Но не понимала ни цели этой ловушки, ни её устройства.
Ей вновь вспомнился гиппогриф. Но в чём может быть сходство между мифическим существом и фыркающим четвероногим?
Слишком поздно она догадалась. Слишком поздно. Разгадка была рядом.
На гиппогрифе рыцарь Ружьер покинул остров пленившей его волшебницы. Ещё один путь к обретению свободы. Подброшенный напильник или связанная в узел веревочная лестница. Это был соблазн. Как просто вскочить в седло и улететь. Покинуть свое узилище.
Много позже, когда Геро снова был схвачен, наказан, изувечен раскалённым железом, а она, Анастази, обрела способность бесстрастно мыслить, она размышляла над мотивами её высочества.
Сама Клотильда когда-то научила её идти от действия к истоку, к тому невидимому кукловоду, запрятанному в человеческою голову, который управляет своим тягловым скотом, как искусный возница.
— «Cui bono?» Этот вопрос задавал консул Кассий Лонгин, а за ним Цицерон, — говорила Клотильда. – Всегда есть тот, кто извлекает из преступления выгоду, даже если этот некто всего лишь призрак. В порочном разуме обитает немало призраков, Анастази. Если вы, дорогая, научитесь определять насущные потребности этого призрака, его неутолимые страсти, то и плотская обитель этого призрака станет управляема и послушна. Святые отцы именуют эти призраки грехами и даже определяют их, как семь вполне самостоятельных демонов. Эти демоны, как крошечные черви, как порченные семена, поселяются в каждом из нас в момент рождения. Со временем эти черви вырастают до размеров, превосходящих самого их хозяина, некоторые видоизменяются, принимают форму животных, мифических существ, гарпий, мантикор, адских псов. К примеру, чревоугодие мне видится сходным со свиньёй, но свиньёй вечно голодной, с подведённым брюхом. Гнев — это одичавший, сорвавшийся с цепи пёс. Сладострастие… сладострастие — это, вероятно, змей, тот самый, эдемский, а вот тщеславие — это дракон. Если пожелаете поупражняться, то придумайте им иное обличие, более живописное. Но суть не в этом, а в том, чтобы приручить этот зверинец. Определить, какое лакомство наиболее желанно для каждого, а затем на это лакомство подманить и заставить выполнить трюк. Поверьте, Анастази, это не так уж сложно. С дикими, лесными тварями гораздо больше хлопот, чем с этими обитателями человеческого разума. Они все гурманы, падки на помои и кровь. Дайте им почувствовать запах, и они пойдут за вами, как крысы за волшебником-крысоловом. Главная трудность — определить предводителя в этом стаде. Но тут я вам помогу. Ставьте на тщеславие. Затем сладострастие, это у мужчин. А для дам, пожалуй, вторым номером идет зависть. Да, зависть беспроигрышная ставка.
В первое время своего служения Анастази, бывшая уличная девка, полуграмотная, ожесточённая, принимала эти высокоумные рассуждения за господскую блажь.
До сих пор она различала лишь два цвета — кроваво-красный и чёрный — и не понимала, зачем изводить время на пустые церемонии.
Позднее, когда она несколько утолила жажду мести, смысл поучений стал обретать форму внятного руководства. Нанести удар способен и рыночный мясник, а вот обратить своего врага в орудие, заставить его служить, подобно псу — это удел игроков разумных и тонких.
Анастази училась, она искала тех звероподобных демонов, что обитают в душе смертного. И очень скоро нашла тому подтверждение.
Она изучала и себя, мысленно усадив семерых тварей в круг, как это делает укротитель в бродячем цирке. Некоторые из зверушек едва могли подняться. Издыхающее чревоугодие, полумёртвый блуд. Это вовсе не потому, что она близка к добродетели. А потому, что их повелитель — это гнев. Гнев подавленный, подвергшийся перегонке, и обращённый в ненависть. Даже тщеславие в услужении у гнева. Все подчинено ему, все поглощается им.
После саморазоблачения Анастази уже безошибочно угадывала предводителя демонской артели. Как и предсказывала герцогиня, чаще всего впереди выступало раздувшееся, как насосавшийся клоп, тщеславие. Постепенно именно в этом отвратительном облике Анастази начала видеть этот грех.
К примеру, встречала она некого вельможу, старого царедворца, и после нескольких произнесённых им фраз с ленивой снисходительностью, она уже видела это огромное раздувшееся насекомое, сидевшее на загривке говорящего. Она ясно различала крошечные, цепкие лапки и огромное мягкое брюшко, тёмно-багровое, лоснящееся сытостью, висевшее, как горб, отвратительно мягкое, кожистое. Казалось, что ей достаточно приблизиться и ткнуть пальцем в это брюшко, чтобы оно взорвалось, заляпав само солнце зловонной жижей.
Анастази порой едва сдерживалась, чтобы не попробовать сделать это. Прочие соучастники также присутствовали, но в размерах куда более скромных.
Однако, как заметила Анастази, размеры этих существ могли меняться, происходили свержения и перевороты, бунты и казни, и тогда на загривок взбиралась свинья или запрыгивал пёс. Ненадолго — клоп неизменно возвращался на царство.
«Мной правит озлобленный пёс. Нет, не пёс, голодная бешеная лисица, которую долго рвали гончие и которой чудом удалось спастись. Эта лисица сеет болезни и смерть. Она ненасытна. Я всё знаю про неё. Герцогиня одолеваема тщеславием. Но ее тщеславие — это не клоп с мягким брюшком, из которого так легко выпустить кровь. Её тщеславие — это дракон в стальной чешуе. А всех прочих соратников этот дракон обратил в свои головы. Гнев пышет огнём, алчность сверкает зубами, зависть исходит желчью. И над ними верховная власть — гордыня».
Они умны, эти головы, изобретательны и терпеливы. Они совещаются и плетут сети. Они что-то задумали, притворились, сложили жёсткие гребни за ушами.
Чего она добивается этим подарком? Проще всего было бы предположить тривиальный подкуп.
Герцогиня в конце концов поняла, что золото для этого мальчика всего лишь металл. С таким же успехом она могла бы дарить ему олово или свинец. Та же холодная тяжесть.
И решилась на нечто иное. Подарить не мёртвое, а живое. Благородное прекрасное животное. Животное, способное на преданность и беззаветное служение. Прекрасный образчик жизни.
Геро не сможет отвергнуть подарок. Он слишком одинок. Он окружен людьми, но большую часть времени молчит. С кем ему говорить? С Любеном? С герцогиней? С Оливье?
Даже с ней, Анастази, ему с трудом удаётся обменяться несколькими словами. Он узник в одиночной камере.
Впрочем, что для него слова. Жеребец вряд ли обладает даром речи, но в пустыне он заменит целую ватагу болтунов.
Анастази не раз слышала байки, что узники в каменных мешках приручали крыс, чтобы разорвать томительный круг одиночества. Живое существо в давящей тишине, со своим незатейливым безгласным присутствием сохраняет разум в неприкосновенности. Обездоленная душа так доверчива!
«Нет! – почти с ожесточением думала Анастази, — это не гиппогриф, это троянский конь!»
В облике этого чёрного фриза, под его блестящей шкурой, явился сам дьявол, чтобы соблазнить, увлечь доверчивого смертного призрачной надеждой. Плавная рысь фриза, его размеренный галоп, его бархатная длинная морда с огромными лиловыми глазами, его чрезмерная, почти собачья понятливость сыграли с Геро злую шутку.
А ещё он почувствовал бьющий в лицо ветер. Он, дитя бедных, затхлых кварталов, вдруг поймал на своей щеке невидимую руку свободы. Она коснулась его и позвала. Он обезумел, опьянел, как трезвенник, впервые глотнувший вина. Бедный мальчик так ничему и не научился.
«Equo ne credite, Teucri, Quidquid id est, timeo Danaos et dona ferentes».
(Нет, коню вы не верьте, троянцы!
Что там ни будь, я данайцев боюсь
и дары приносящих.)
Только где ж тот Лаокоон, который, не убоявшись змей, предостерег бы его?
У Анастази была безумная мысль убить проклятого фриза, перерезать сухожилие, чтобы охромел и был отослан на бойню.
Это её гнев, поперек разума, подал голос, требуя возмездия. К счастью, разум взял верх.
Она уже направилась было к конюшне, но издалека заметила понурого фриза со спутанной гривой. Жеребец, внезапно утративший весь свой бархатистый лоск, жался к деревянному ограждению.
Приблизившись, она разглядела, что бок жеребца поранен ударом шпоры, а на мягком брюхе шерсть слиплась от засохшей крови. Морда жеребца тоже была искалечена. Меж глаз шел длинный рубец, нанесённый плеткой, бархатные губы были разорваны трензелем.
Жеребец бился до последнего, не понимая, почему вдруг вместо его божественного повелителя в седле оказался захватчик, жестокий и грубый.
Почуяв её приближение, фриз тихо всхрапнул, вскинул голову и повел лиловым глазом.
Анастази, по природе своей не склонная к сантиментам, сочла бы это за игру света и собственной фантазии, если бы на месте фриза был любой другой конь, но в тот миг она готова была поклясться, что видела в этих огромных глазах надежду, которая тут же угасла, едва лишь жеребец распознал ошибку. Это был не он, не его повелитель…
Анастази протянула руку, чтобы погладить спутанную гриву, но фриз отстранился и медленно побрёл на противоположную сторону загона, всё так же понурившись, цепляясь копытами за траву.
Примечания:
тема второго дня: объятия.
Причём “cuddling” я воспринимаю именно как тискаться, а не как просто обниматься после долгой разлуки или победы в чём-то.
Сегодняшней ночью меня морально уничтожил кошмар. Я проснулась в таком состоянии, что не хотелось ни есть, ни ехать по делам. В целом, было ощущение, что мне осталось только лежать и чего-то ждать. Отвратительное, в общем то, ощущение. Было бы здорово в такие моменты иметь рядом человека, который поможет сбросить эти остатки.
~~
Спасибо Вам большое, мои пушистые коты, что помогаете с опечатками в тексте. Вы невероятные.
***
«Обними меня, и пусть вокруг поднимается ветер и бесконечно падают звезды, пусть рождаются новые миры и сгорают древние боги, пусть… Но между нашими телами, спрятанное молчаливыми объятьями, останется то, что одним своим существованием оправдывает все.»
Когда мы с Вами были маленькими — остановитесь на мгновение и попробуйте вспомнить — мы с огромным ужасом ждали момента, когда нужно будет ложиться спать. Будь то послеобеденный сон, когда ты бесстрашно выиграл бой с супом, обвёл вокруг пальца спаржу или пюре, заработал в качестве награды короткое свидание с мороженым, и вдруг оказалось, что теперь нужно идти и ложиться в душную кровать, укрываться колючим одеялом и зачем-то закрывать глаза. Или же это поздний вечер, когда переживаемые приключения с любимым роботом-псом или романтическая история кукол только-только стала действительно интересной, и вот тебя вдруг гонят умываться, чистить зубы слишком мятной и горькой пастой и спать. Тебя и спать! Нечестно и обидно…
Вспомните ещё те моменты, когда за окном искрит чудесами и волшебством Рождественская ночь, елка пахнет на всю квартиру хвоей и свежестью. Под ее пушистыми лапами спрятаны подарки, которых мы ждали целый год, вели себя хорошо и послушно доедали кашу по утрам. Но это подарки от родителей, от бабушек и дедушек, которые так больно, но с любовью щиплют за бока и щеки, когда приезжают. А был ещё самый загадочный и самый долгожданный подарок от Санты, который появлялся волшебным образом в самом углу. И так хотелось увидеть его, хоть краем глаза. И вот после долгих уговоров, нескольких истерик и одного очень громкого плача тебе разрешают уснуть на диване, укутывают в тёплый мягкий плед. Вы с родителями готовите для гостя угощение — молоко и печенье. И вот ты лежишь, глаза такие тяжелые-тяжелые, так хочется спать. Но ты отчаянно борешься со сном, сжимаешь кулаки, чтобы ногти впились в ладони. Кусаешь тонкие губы. И… все-таки засыпаешь.
За все шесть тысяч лет Азирафаэль ни разу не видел, чтобы демон спал. То есть, они обсуждали какие-то сны — особо яркие и впечатляющие. Да, им снились сны. И намного более удивительные, чем людям, потому что видели они больше, дальше, глубже. Один раз ангелу пришлось искать Кроули почти несколько лет по всем закуткам, по всем борделям — вдруг Хастур решил отомстить своему главному врагу — по всем самым страшным стычкам и злостным районам Земли. А потом нашёл, отощавшего, оголодавшего, злого и пропитавшегося гнилым запахом залежавшейся одежды. В тот момент ангел узнал, что Кроули может впадать в спячки. Изредка, когда силы тела и демонические совсем истощаются. Азирафаэль только улыбнулся и попросил предупреждать об этом, ну так, из вежливости что ли. Чтобы он не мотался по миру: напуганный и нервный.
Но вот, Конец Света оказался совсем не концом, Мир остался стоять на трёх китах, слонах и оскорбленной таким отношением черепахе. Время продолжало идти, солнце подниматься и опускаться. И у них вдруг появилось время друг для друга. Неожиданно и так внезапно, что демон просто привёз своего ангела в квартиру, а ангел решил остаться. Без долгих обсуждений, разговоров и каких-то выяснений отношений. Потому что стоя посреди американской авиабазы в Тадфилде, глядя друг другу в глаза, они все уже сказали. И больше слов не нужно было. Слова вообще переоценены, они все портят. Перестаньте разговаривать и начните чувствовать, болваны. И они стали узнавать себя с новых сторон: с тех, что открываются только влюблённым и счастливым эфирно-зефирным существам.
И Азирафаэль узнал, что отношения Кроули со сном ещё более интимные и странные, чем были у них за все шесть тысяч лет. В первую ночь Азирафаэль уснул рядом с ним, до последнего изо всех сил глядя на загорелое лицо с нечеловеческими глазами напротив, пока собственные не закрылись против воли. Когда он проснулся, то обнаружил демона в том же самом положении: лежащего на боку и с улыбкой наблюдающего за ним. Это было мило, ну… Первые раза три. Потом ангел догадался, что Кроули просто не спал. И оказалось, что проблема была не с засыпанием, совсем нет — и шесть чашек с остатками кофе в мойке не при чем, конечно. Проблема была с пробуждением… Первые несколько раз он практически бросился на дремавшего рядом Азирафаэля, роняя его на пол и шипя что-то на древней латыни прямо в лицо. Ангел только хлопал своими большими глазами и растерянно звал его по имени. Потом он несколько раз пугал Азирафаэля громкими криками, которыми захлебывался и давился. Ангел мог только прижимать вздрагивающего демона к себе и напевать какую-то старую колыбельную, случайно услышанную и так не вылетевшую из головы.
Кроули пытался не спать, держался изо всех сил, пока не вырубался посреди улицы, падая на асфальт подкошенной куклой. Тогда кошмары были ещё глубже и страшнее. Обычно, ему снилось падение: он его не помнил, но ощущение и страх, животный порабощающий страх он никогда не сможет забыть. После всей беготни с Армагеддоном, ему стал сниться Азирафаэль, которого вырывают прямо из его объятий. И ангел, с чьего лица так и не сошла добрая и искренняя улыбка, падал в пылающую бездну. Кроули практически мог детально описать, как сгорают белоснежные пушистые крылья…
Азирафаэль сидел в постели и читал книгу, тихо шелестя старыми пожелтевшими страницами. Заглядывающее в окно солнце отражалось в его круглых очках, которые постоянно сползали на самый нос. Он одной рукой придерживал книгу, а пальцами второй путался в алых мягких волосах. Тихо щёлкали часы где-то в кабинете, отмеряя секунды, которые складывались в минуты, которые складывались в часы, которые…
Кроули завозился рядом, выпутываясь из одеяла, в которое был закутан словно в кокон. Он ещё спал, но растревоженный нежной лаской и совсем замёрзнув, он стремился избавиться от мешающей тряпки. Тонкие брови сошлись к переносице, делая его лицо ещё более детским и беззащитным. Азирафаэль по-доброму вздохнул, снял с носа очки и положил их поверх книги.
— Дорогой мой, — медовым шепотом позвал он, сползая по подушке ниже, чтобы оказаться почти на одном уровне. — Кроули…
Демон резко распахнул ядовитые желтые глаза, зрачки сузились. Он секунду смотрел перед собой, раздвоенный язык скользнул по губам. Азирафаэль, с чьего лица не сходила очень ласковая улыбка, протянул руку и положил ее на горячую щеку. Погладил подушечкой пальца по кончику носа и скуле, вызывая легкую дрожь. Змей от этого нехитрого прикосновения вдруг обмяк и подполз ближе, утыкаясь лицом в грудь ангела. Худые, но сильные руки крепко стиснули его, обняв подмышками.
— Азирафаэль… — хрипло ото сна позвал Кроули, его голос заглушала ткань пижамы ангела.
— Да, мой дорогой, — Азирафаэль коснулся дыханием его макушки, ероша короткие пряди.
Кроули качал головой из стороны в сторону, потираясь носом о его ключицы. Азирафаэль пропустил его колено между своих бёдер и сжал, удерживая. Очень медленно он перевернулся на спину, утягивая демона за собой — Кроули нужно было чувствовать в этот момент, что он свободен, но также ему нужно было согреться. Кроули полностью распластался на чужом теле, прижимаясь крепче. Ангел обнял его за плечи, растирая короткими движениями лопатки и поясницу.
— Азирафаэ~ль… — снова позвал Кроули, задевая губами открывшуюся в вырезе пижамы светлую кожу.
— Я здесь, Кроули, — отозвался эхом ангел и провёл носом по татуировке на чужом виске. — Пора просыпаться.
— М-м-м… — он спрятал нос в изгибе длинной шеи ангела и зажмурился крепче. — Ты и правда здесь?
Тот тихо засмеялся, его грудь затряслась — и ничего более уютного, чем этот звук, Кроули не смог бы назвать.
— Мне приснилось… Что ты улетел от меня… — в хриплом голосе послышалась горечь, которую уже через четверть часа Азирафаэль сможет стереть невесомыми и нежными поцелуями.
— Куда же я от тебя денусь, мой дорогой, — ангел взял двумя руками его голову и приподнял, чтобы найти тёплые и немного влажные губы.
Поцелуй вышел ленивый и с легким кислым привкусом, Кроули бездумно отвечал на него, но уже через минуту открыл глаза — в этот раз совершенно осознанные и довольные.
— С добрым утром, страшный всемогущий демон, — Азирафаэль улыбнулся радостно, чуть щурясь, и эта улыбка вполне могла бы затмить собой солнце, если бы вдруг это понадобилось.
И Азирафаэль никому не собирался рассказывать, что Кроули любил вот так вот обниматься по утрам, выбираясь из той бездны страшных и красочных снов, в которую проваливался каждую ночь. Но в любой бездне, в любом кошмаре, он слышал тихий голос, в котором звенели райские колокольчики. Чувствовал прикосновение внимательных и заботливых и рук. И стремился туда, чтобы снова сказать:
— С добрым утром, ангел.
Через три дня доктор Гриффитс вернулась в их маленький коттедж. На этот раз, когда она положила свой дипломат на стол и подняла крышку, он был полон серых распечаток того, что, по-видимому, было латеральным срезом мозга человека.
Кроули и Азирафель сели рядом по другую сторону стола, и она положила перед ними шесть снимков. На каждом был изображен овал с толстыми светло-серыми завитками, окруженный чернильно-темным фоном. Все шесть слегка различались, и первый и последний были значительно меньше по размеру, чем остальные четыре.
– Это изображения здорового мозга в шести горизонтальных срезах, – объяснила доктор Гриффитс. – Начиная с верха мозга, – здесь она указала на первую фотографию. – До его низа, – она указала на последнюю. – Обратите внимание, что ткань мозга очень плотная и доходит до самой линии вот здесь, прямо внутри черепа, – она провела пальцем по краю одной из фотографий, и посмотрела на них в ожидании понимания.
Кроули, который был не совсем уверен, на что надо смотреть, все равно кивнул.
Она убрала четыре фотографии и отложила две другие в сторону на столе. Затем она достала еще шесть распечаток.
– Эти принадлежат мистеру Зирафелю. Шесть изображений, то же расположение и те же области, что и на шести других, что я вам показывала.
Кроули и Азирафель оба наклонились вперед, изучая фотографии. Кроули осознал, в чем дело, сразу же: он посмотрел на две фотографии – здорового мозга и мозга Азирафеля. Ему показалось, будто тяжкий груз опустился ему на плечи.
– Эта область, вот здесь, – доктор Гриффитс указала на заднюю часть мозга Азирафеля на одной из распечаток. – Здесь и лежит проблема. Видите, как вещество мозга уменьшилось в размере, а эти линии, – она показала на области, где темнота фона пронзала завитки ткани мозга. – Проникают гораздо дальше, чем в здоровом мозге.
Кроули сглотнул, взволнованно переводя взгляд с одной картинки на другую. Рядом с ним Азирафель сидел очень неподвижно.
Демон первым обрел дар речи.
– Так что… что это значит? – спросил он.
Доктор Гриффитс опустила глаза на изображения, а затем посмотрела на Азирафеля.
– По снимкам и симптомам я могу установить, что у мистера Зирафеля болезнь Альцгеймера. Альцгеймер сначала поражает заднюю часть мозга, как мы видим здесь, – сказала она, вновь показывая на проклятые картинки, разложенные на столе. – И это вызывает в первую очередь проблемы с памятью и моторными навыками.
Кроули лишь пристально глядел на фотографии. Затем он поднял взгляд на доктора;она смотрела на них спокойно, но в ее темных глазах была доброта.
– Что… что будет дальше? – спросил, наконец, Кроули, чувствуя, как слова застревают в горле.
– Все немного по-разному у каждого, – сказала она. – Но я могу дать вам общее представление.
Азирафель поднял на нее глаза, и Кроули было видно напряжение в его плечах, как будто он готовился к удару.
– Как вы заметили, – заговорила доктор Гриффитс. – Все начинается с потери памяти. Иногда первой уходит долговременная память, иногда – кратковременная. Для некоторых людей это мышечная память и те вещи, которые вы делаете автоматически, потому что хорошо их заучили. Такие вещи, как завязывание галстука или приготовление чая, но могут подвергаться влиянию и более сложные действия, например, вождение. Обычные, повседневные задачи могут стать трудными. Вещи путаются или теряются, и мозг не совсем понимает, что с этим делать. Следующей портится мелкая моторика. Это может влиять на почерк, или может стать трудно застегивать рубашку. Об уходе за внешностью часто забывают, и пациенты, бывает, теряются и уходят из дома, – доктор Гриффитс помедлила, глядя на них обоих. – Начиная с этого момента, многое может случиться. Некоторые пациенты замыкаются в своем собственном сознании. Другие сохраняют остроту ума до конца. Но с течением времени появится больше физических изменений. Опять же, это широко варьируется от пациента к пациенту, но распространенные симптомы на этой стадии включают частую смену настроения, бессонницу, утрату мотивации и депрессию, – доктор серьезно посмотрела на них.
Кроули, с трудом пытаясь осмыслить все это, нашел искру юмора в своей демонической душе:
– Ну, вы так говорите, что можно подумать, это его убьет.
Лицо доктора Гриффитс осталось бесстрастным.
– Это действительно по-разному в каждом случае, – сказала она. – Но вы должны знать, что Альцгеймер – действительно смертельное заболевание.
Кроули почувствовал, как весь воздух разом покинул его легкие, оставив задыхаться в пустоте. Под столом что-то коснулось его руки, а мгновение спустя пальцы Азирафеля сомкнулись на запястье демона, сжав его крепко, до синяков.
Кроули нашел немного воздуха и, запинаясь, выговорил:
– Сколько… сколько осталось?
– Не надо… – начал Азирафель, это было первое, что он сказал с тех пор, как доктор Гриффитс выложила фотографии на стол.
– Невозможно сказать, – ответила доктор. – Эта болезнь очень плохо изучена, и она поражает разных людей по-разному.
– Но мы говорим о… о трех годах или о тридцати? – спросил Кроули, чувствуя, как к потрясению добавляется вихрь паники. Он привел Азирафеля к Падению, он навлек на него все происходящее…
– Я не могу дать достаточно точную цифру, – сказала доктор Гриффитс. – И мне не хочется вообще называть каких-либо чисел, потому что болезнь правда влияет на разных людей по-разному, – она опустила глаза на снимки. – Но судя по тому, что я видела, и исходя из того, насколько далеко зашла болезнь – и если вы правы в том, что симптомы начались три-четыре года назад – я бы сказала, где-то от трех до десяти лет. Может, меньше. Может, больше. Это действительно невозможно установить, но я очень редко видела, чтобы пациенты прожили больше двенадцати лет после постановки диагноза.
Пальцы Азирафеля на запястье демона сжались так, что перекрыли кровообращение в его руке, но Кроули не замечал боли. От трех до десяти лет.
Первой связной мыслью, которая пронеслась в голове демона, было то, что ему было обещано сорок.
Рядом с ним Азирафелю, казалось, было трудно дышать.
– Можем ли мы… ну, знаете… что-нибудь сделать? – наконец смог выговорить Кроули, с тревогой взглянув на ангела.
Доктор Гриффитс покачала головой.
– Мы пока плохо понимаем механизм этой болезни. Есть экспериментальные лекарства и методы лечения, но ни одно пока не показало настоящей эффективности. Есть надежды, что лекарство появится в следующие десять, может быть, пятнадцать лет… но мы просто не знаем. Я могу прописать арисепт – это препарат, который лечит симптомы – но он не сможет остановить усугубление болезни.
Мозг Кроули ушел в перегрузку, перескакивая на пять, десять лет вперед – к пустующему креслу Азирафеля, его книжным полкам, пустым и унылым, и к самому Кроули, который стоял посреди гостиной, совсем один, и внутри его открывалась зияющая пустота…
Рука Кроули – не та, которую сжимал, будто в тисках, мертвой хваткой Азирафель – потянулась к ангелу и отчаянно ухватилась за его рукав.
– Разница действительно огромная между одним человеком и другим, – снова сказала доктор Гриффитс. – И лекарство может появиться очень скоро, если нам повезет, – она посмотрела на них: теперь они оба были очень бледны. Она достала из своего дипломата пачку скрепленных степлером бумаг в четверть дюйма толщиной и положила их на стол. – Это справочник по Альцгеймеру, – сказала она. – Я советую вам обоим его прочитать: он расписывает ход болезни, как мы ее понимаем. Там также перечислены группы поддержки в вашем регионе, которые вы можете посетить, – она начала сгребать снимки мозга к себе. – Я советую вам продолжать заниматься своими любимыми делами, – сказала она, обращаясь к Азирафелю. – Старайтесь не делать поспешных выводов. Много открытий может быть совершено в области медицины за короткий промежуток времени.
Доктор Гриффитс сложила снимки мозга вместе и положила их в свой дипломат, закрыв его со щелчком и глянув на часы.
– Боюсь, мне надо идти: мне нужно успеть на самолет. Вы сможете связаться со мной в офисе, если вам что-нибудь понадобится, – она встала, взяв свой дипломат со стола. Кроули следил за ее действиями безучастным взглядом. – Мне правда жаль, – сказала она, и ее голос звучал искренне.
Она была на полпути к двери, когда Кроули осознал, что ему следовало бы проводить ее.
Он встал и пошел было к двери, но Азирафель отказывался отпускать его запястье, и демон не смог уйти далеко.
Она вышла, не сказав больше ни слова, а Кроули просто долго стоял там, слушая звенящую тишину. Через пару секунд Азирафель, похоже, осознал, что он сдавливал запястье Кроули, и резко отпустил.
– Прости, – сказал ангел.
Кроули оторвал взгляд от двери и снова посмотрел на Азирафеля. Его ноги вдруг стали ватными, и он опустился на стул. Его запястье болело дико, горело внезапным жаром, но Кроули даже не удостоил его взглядом.
Демон, не отрываясь, глядел на пустое место на столе, где всего лишь мгновения назад была так клинически расписана судьба Азирафеля. Он не понимал, как это могло случиться.
Он почувствовал, как Азирафель коснулся его запястья, на этот раз легонько. Он вздрогнул непроизвольно, боль немного вернула его к действительности. Ангел положил его руку на стол.
– Тебе надо это вылечить, – сказал Азирафель.
Кроули повернулся, чтобы посмотреть на ангела. Он не знал, что он должен был чувствовать – неспособность поверить, удивление, ужас? Глаза Азирафеля были поразительно – до невозможности – спокойными.
– Пожалуйста, – сказал Азирафель.
Кроули моргнул, глядя на него, затем опустил взгляд на свою руку. Вокруг запястья была ярко-красная полоса, уже начинавшая расти, как если бы он был связан. Его кисть была заметно бледнее остальной руки и пульсировала мучительно, посылая волны покалываний вверх по руке. Он едва замечал это.
– Зира, – начал он с дрожью в голосе.
– Пожалуйста, – снова повторил Азирафель, нежно касаясь его плеча. – Вылечи ее. Я не хотел причинить тебе боль.
Кроули мог только смотреть на него. «Я тоже не хотел причинить тебе боль», – подумал он с отчаянием. «Я не хотел привести тебя к Падению. Я не хотел, чтобы все это случилось».
Но Азирафель все еще смотрел на него, и его рука почти невесомо лежала на плече демона, а в его взгляде было столько же боли, сколько чувствовал Кроули.
Кроули снова посмотрел на свою руку и позволил себе достать немного силы из глубины и послать ее в направлении своей кисти. Обжигающая боль мгновенно стихла, и он без интереса наблюдал, как красная отметина посветлела и исчезла с его запястья, а цвет кожи на его руке потеплел на пару тонов.
Азирафель наклонился к Кроули и положил голову на плечо демону.
– Спасибо, – сказал он голосом, прозвучавшим вдруг очень устало.
Они сидели так некоторое время, достаточно долго, чтобы их дыхание стало синхронным, и Кроули не знал, как они вообще когда-нибудь смогут выйти из этого положения, как они когда-нибудь смогут встать и продолжать жить. Это казалось таким нереальным.
А потом Кроули почувствовал, что довольно сильно проголодался. Ему тут же стало стыдно: какое право он имел чувствовать голод, какое право имело его тело требовать, чтобы он шёл дальше, когда тело Азирафеля так окончательно его подвело? – однако вскоре после этого, он услышал, как в животе у ангела громко заурчало. И он осознал, что Азирафель все ещё здесь, легонько опирается на него, очень настоящий и живой– Кроули ещё не потерял его.
Демон неловко откашлялся.
– Ужин? – спросил он.
Азирафель отодвинулся от него и с тоской бросил взгляд в направлении кухни.
– Я должен был поставить курицу готовиться, – ангел глянул на часы. – Час назад.
Кроули медленно встал, чувствуя, как затекшие мышцы на мгновение запротестовали.
– Ничего, – сказал он. – Мы можем поесть курицу завтра, – он пробежался глазами по шкафчикам и открыл один с надеждой. – Как насчёт чего-нибудь готового?
~~***~~
Утром показалось, будто вчерашний день им приснился. Кроули поздно встал, а когда спустился вниз, обнаружил, что Азирафель полет клумбы, насвистывая себе под нос.
Кроули замер у открытой двери, глядя вниз на ангела. День был чудесный.
Азирафель услыхал его приближение и поднял на него глаза.
– Доброе утро, дорогой мой, – сказал он весело. – Полагаю, ты не захочешь помочь? – он указал на безупречно прополотые клумбы.
Кроули почувствовал, как его губы изогнулись в слабой улыбке.
– Ты знаешь, я предпочитаю, чтобы мои растения были зелеными от зависти. Ну и от страха. Качественный приступ страха заставляет любой цветок лучше расти, я считаю.
Азирафель нахмурился на него, но в этом не было настоящей злобы.
– Не терроризируй мои ирисы, – сказал он. – А теперь кыш, иди отсюда подобру-поздорову. Иначе, уверен, я найду какой-нибудь кустик, который нужно подровнять.
Кроули ухмыльнулся на пустую угрозу – Азирафель ни за что не позволил бы ему притронуться к своим идеально подрезанным кустикам, учитывая послужной список Кроули в нарушении прав растений – но все равно вернулся в дом.
Ни один из них не работал в тот день, и ни один из них не заговаривал о событиях вчерашнего дня. Это был один из тех дней, когда Азирафель, казалось, снова стал прежним. Он не забывал ни о чем. Все было как раньше, в том неком совершенном, идеализированном прошлом, до того как они узнали, что ангелу осталось ещё меньше, чем они надеялись. Кроули не мог заставить себя рассеять эти чары – наоборот, ему хотелось остаться здесь навеки, пойманным в этом маленьком пузырьке счастья, которого они достигли среди ужасов мира.
А потом день закончился. Следующий был хуже: Кроули и Азирафель оба пошли на работу, и Азирафель вернулся домой первым. Когда Кроули явился как раз к ужину, то обнаружил, что Азирафель случайно установил на плите неправильную температуру и сжег их ужин. На мгновение показалось, что ангел вот-вот заплачет, затем он как будто просто замкнулся. Он решил вместо этого подогреть вчерашнюю пасту, которая у них оставалась, а когда Кроули попытался помочь, на него накричали и велели сесть на место.
Кроули попытался поднять ему настроение какой-то лёгкой шуткой, что в итоге сработало, но, хотя это успешно иссушило весь гнев в Азирафеле, его заменила тихая меланхолия. Азирафель съел только половину своего ужина и сразу пошёл спать. Кроули не ложился долго, беспокоясь.
Следующий день после этого был ещё хуже.
Работа Кроули в банке вымотала ему все нервы, и ему пришлось задержаться допоздна, а когда он, наконец, добрался домой, немного мокрый от мелкого то стихающего, то начинающегося дождика, его настроение было окончательно испорчено.
Когда он вошёл в коттедж, дрожа и чувствуя, как за воротник стекает капля ледяной дождевой воды, Азирафеля нигде не было видно. Вместо этого на столе лежала записка, написанная немного неровным почерком ангела, в которой говорилось, что Фэй Апхилл пригласила его на чай, и они будут рады, если демон присоединится к ним после работы, если захочет, в противном случае, Азирафель придёт домой попозже, как раз к ужину.
Кроули нахмурился на записку и смял ее, яростно глянув через плечо на унылую морось. Дождь на самом деле был не таким уж сильным, если подумать, но у демона не было желания покидать коттедж как можно дольше.
Он мрачно плюхнулся на диван, стараясь не обращать внимания на холодный сквозняк, сочившийся мимо него. Эта осень скорее напоминала промозглую зиму, чем что-либо ещё.
Часы на стене мягко стучали, маятник лениво качался взад-вперед. Кроули уставился на пепел камина, было неприятно мокро и холодно. Он не удосужился включить свет, когда вошёл.
Он все ещё был взвинчен из-за работы, и, продрогший, сидящий вот так на диване в темноте, уставившись на каминную решетку, он вдруг почувствовал себя очень одиноко.
«Тик-так», – стучали старинные часы, которые Азирафель очень любил.
Кроули подумал об ангеле, сидящем в тепле и уюте в чьей-то чужой гостиной, может быть, уплетающем печенье и прихлебывающем какой-нибудь Эрл-Грей.
Он посмотрел на камин, где белый пепел лежал, неподвижный и мёртвый.
«Тик-так», – стучали часы, глубоко и мягко.
Это звучало, как обратный отсчет.
«От трёх до десяти лет», – подумал Кроули, и при этой мысли его пронзила вспышка ярости. – «От трёх до десяти чертовых лет, а потом что? Какое будущее остается мне?»
«Тик-так».
Кроули сердито глянул на часы, чувствуя жар от гнева, накатывающего на него. Часы отмеряют секунды, оставшиеся от жизни Азирафеля, – вдруг понял он. Отсчитывают удары сердца, оставшиеся до того, как ангел уйдёт навсегда.
От трёх до десяти лет.
– Прекрати! – выкрикнул вдруг Кроули и резко сел прямо, его глаза горели, когда он со злостью смотрел на часы, чьи стрелки продолжали тикать без остановки. – Просто… просто прекрати это!
«Тик-так», – Кроули резко встал, чувствуя в себе гораздо больше демонического, чем во все последние годы, и в этот момент волна ярости прокатилась по нему. Он чувствовал, будто сорвался с какого-то края, но не остановился, чтобы понять, с какого. Единственное, чего он хотел, это чтобы эти чертовы часы остановились, хотел прекратить каким угодно способом течение времени, которое убивало его ангела.
Кроули быстро устремился к часам и ударил кулаком в их переднюю панель так сильно, что разбилось стекло и задрожала стена.
Боль в руке добежала прямо до головы, усиливая его злость.
– Прекрати это, слышишь? – крикнул Кроули часам, голос надломился на середине фразы. – Просссто… Проссссто замолчи!
«Тик-так», – смеялись над ним часы, и их секундная стрелка щелкнула на следующей метке. – «Ты не можешь остановить меня».
– Черта с два не могу, – прорычал Кроули и сорвал часы со стены.
«Тик», – сказали часы и потеряли «так», когда маятник неуверенно качнулся взад-вперед.
Кроули с силой встряхнул часы, охваченный глубокой яростью.
– Этого не будет! – закричал на них демон. – Я не… Я, на хрен, не потеряю его!
Часы не отвечали.
– Я просто… Я не потеряю! – закричал Кроули вновь надломившимся голосом. – Не потеряю.
Он держал часы слишком неподвижно слишком долго: маятник снова начал качаться.
«Тик».
– Нет! – крикнул Кроули, глядя на секундную стрелку так, будто она лично была в ответе за все, что произошло.
«Так».
Кроули разбил часы. Они ударились о стену с оглушительным грохотом, послав по штукатурке паутину трещин. Часы упали и ударились о пол, как мешок с кирпичами, со звуком разлетающегося дерева, металла и стекла. В голове у демона пульсировало, и эта пульсация никак не прекращалась.
Он подошел к сломанным часам, чувствуя, как его рот скривился от злости. Он некоторое время сдерживал себя, глядя на них сверху вниз, дрожа.
Потом он яростно пнул самый большой фрагмент сломанного деревянного корпуса часов так сильно, как только мог, вложив силу всего тела в удар. Он оперся руками о стену и ударил снова, и снова, и снова, и снова, пока не остановился, задыхаясь и крича, его нога пульсировала в такт ударам сердца.
Он пнул останки часов еще раз, а потом еще один, и заставил себя остановиться. Его трясло, ладони, упиравшиеся в свежетреснувшую стену коттеджа, вспотели.
У него перехватило дыхание раз, другой, глаза горели, но слезы не являлись.
Не считая его собственного неровного дыхания, стояла тишина. Часы больше не тикали, но время все равно шло, набегая на него, будто волнами, толкая его неумолимо в том направлении, куда он не хотел идти. Толкая его к концу.
Кроули всхлипнул надломлено, беспомощно, и его ноги подкосились. Он опустился на пол, чувствуя, как злоба в нем иссякает, оставляя ему одну лишь гигантскую зияющую пустоту.
Превращение Азирафеля в смертного никогда не было частью никакого плана, на который Кроули подписывался. Но это случилось, и последствия происходили теперь.
От трех до десяти лет. Каким-то образом все пошло не так.
И, сидя так – с болью в руке и ноге, с обломками часов, которые Азирафель любил так нежно, лежащими рядом с ним грудой дерева, стекла и бронзы – он пожалел впервые за всю свою очень долгую жизнь, что он не может по-настоящему, как следует поплакать.
Кроули просидел так всего минуту или две, сотрясаясь от сухих рыданий и придерживая правую руку, которая была в крови и осколках битого стекла, когда он услышал, что дверь открылась.
Демон тут же икнул и попытался собраться, но он мало что мог сделать в этом отношении.
– Кроули! – это был ангел, конечно же. Кроули ожидал, что его голос будет потрясенным, но был более чем удивлен, услышав, что вместе с этим в нем звучала тревога.
– Просссти, – промямлил Кроули, морщась от шипения в голосе, но он был слишком измучен, чтобы пытаться скрыть его.
Он услышал, что Азирафель сделал пару шагов в его сторону, а затем остановился, вероятно, заметив разбитые часы.
– Кроули, – снова сказал Азирафель, и теперь, казалось, он был на грани слез.
– Прос-сссти меня, – повторил Кроули, икнув и не поднимая глаз, с отчаяньем глядя на обломки одной из наиболее ценимых ангелом вещей.
Услышав, что Азирафель преодолел разделяющее их расстояние, он машинально отпрянул, понимая, что поступил плохо, и ожидая наказания.
Но ангел лишь присел на колени рядом с ним. Кроули почувствовал невесомую ладонь на своем плече.
– Ох, дорогой мой, – сказал Азирафель, и демон не мог понять, как его голос может быть таким добрым. – Используй свою магию, пожалуйста.
Кроули жалко шмыгнул носом и махнул своей здоровой рукой приблизительно в сторону изломанных останков часов. Обломки закружились в воздухе и вновь сложились вместе безупречно. Мгновение спустя часы мягко повисли на вдруг ставшей невредимой стене, как прежде.
Ему показалось, что Азирафель тихо рассмеялся.
– Да не часы, мой дорогой, твою руку.
Кроули моргнул и поднял глаза на ангела, в замешательстве, отразившемся на его лице.
Азирафель даже не смотрел на часы: вместо этого он глядел на демона с таким сочувствием, какого тот не видел с тех пор, как ангел Пал.
– Пожалуйста.
Кроули моргнул и посмотрел вниз на свою руку, понимая, что он даже не задумался о том, чтобы вылечить себя. Он сглотнул и направил и в свою разбитую руку, и в ногу достаточное количество силы, чтобы прекратить боль. Несколько осколков стекла соскользнуло с его ладони и упало на землю, слегка звякнув.
– Вот так, – сказал Азирафель и легонько погладил его по спине.
Кроули судорожно выдохнул и прикрыл глаза, пытаясь совладать с дыханием и сердцебиением, успокаивая себя.
Азирафель оставался подле него, его рука теперь мягко лежала у Кроули на спине для поддержки. Кроули ждал, что ангел спросит его, что случилось, но Азирафель по-прежнему молчал. Он и так знал.
Когда Азирафель не сделал попытки встать и вернуться к их обычным делам, а рука оставалась неподвижной на спине Кроули, демон заговорил.
– Сорок лет, – прошептал он, вспоминая с горечью ту ночь на пирсе, после того как они с Азирафелем поссорились, когда он принял решение остаться с ангелом. Он открыл глаза и уставился вниз на свои руки, теперь целые и невредимые. – Нам обещали сорок лет.
Рядом с ним Азирафель вздохнул, но в этом звуке не было досады.
– Нет, не обещали.
Кроули тоскливо шмыгнул носом.
– Мы знали, что к этому идет, Кроули, – сказал Азирафель ласково. – Просто это пришло рано, а не поздно.
– Что пришло? – спросил демон упрямо, не желая слышать ответ.
Ответ Азирафеля был твердым: спокойным, ровным.
– Смерть.
Кроули понял, что качает головой, а его сердце трепещет от страха.
– Нет.
Рука Азирафеля легла на дальнее плечо Кроули и крепко обняла демона.
– Боюсь, что так, мой дорогой.
Кроули не отрывал взгляда от своих рук, отказываясь поднять голову, отказываясь посмотреть ангелу в глаза.
– Мне жаль, – мягко сказал Азирафель. – Правда жаль. Но, боюсь, мы ничего не можем с этим поделать.
Кроули сердито всхлипнул и, наконец, посмотрел вверх, но не на ангела.
– Нет, – сказал он.
Азирафель вздохнул.
– Кроули…
– Нет, – повторил Кроули, на этот раз тверже. Он сглотнул и поменял положение, готовясь встать. Рука Азирафеля соскользнула со своего места на плечах демона. Кроули с трудом поднялся на ноги, и Азирафель устало последовал за ним.
– Нет, мы Поднимем тебя, – сказал Кроули, хватаясь за этот последний выход, как утопающий хватается за соломинку. – Я найду какой-нибудь способ Поднять тебя, и ты будешь… будешь ангелом снова, и с тобой все будет хорошо, – он почувствовал, что его решимость стала сильнее даже от одних этих слов.
Подле него Азирафель казался неуверенным.
– Мой дорогой…
– Нет, – оборвал его Кроули. Азирафель смотрел на него с выражением, в котором было нечто среднее между печалью и болью. Кроули заметил, что его собственные черты смягчаются. – Послушай, – сказал он, делая шаг вперед и кладя руку на плечо ангела. Азирафель показался ему вдруг одновременно очень старым и очень усталым, хоть он и встретил взгляд Кроули теми же бездонными, кристально-голубыми глазами, которые всегда у него были, на протяжении шести тысяч лет.
– Дай мне хотя бы попытаться, – попросил Кроули мягко. – Дай мне попытаться.
Азирафель опустил голову, но все же кивнул.
Кроули судорожно выдохнул с облегчением от того, что ангел, похоже, пошел ему навстречу. Он закрыл глаза на мгновение, просто ощущая плечо Азирафеля, очень настоящее под его рукой, и сантиметр шерсти, разделяющий их.
Потом Азирафель сказал.
– Как насчет чая?
И Кроули не смог подавить смешок.
– Да, ангел. Чай был бы кстати.
В город Нина вернулась в третьем часу пополудни, и желания лететь на работу не было никакого – но ещё одно дело бросать незавершённым не хотелось.
Сначала полетела домой – выгрузить привезённые продукты. Пришлось снова звать Валеру, потом позвонила Илоне и попросила Тимофея на полдня, пообещав свежей рыбы.
Оба Mary пришли сразу, помогли Васе разгрузить флайер, оставив в багажнике только половину мешка копчёного мяса для музейных киборгов, и остались в доме чистить рыбу и готовить ужин. Нина разрешила им пожарить или отварить рыбы и для себя.
Василий тем временем сделал резервную копию экспедиционных записей в запароленной папке у Кузи, и Нина мельком просмотрела несколько файлов – перевернувшаяся лодка (и подумала: «А почему Тришу не заставили нырять сразу? Чтобы Гэла не догадалась, что он киборг и вела себя естественно?»), стандартный жилой четырёхместный модуль, пара сараев, курятник, пасека… — и запоздало удивилась: «Неужели они обе не догадались вести съёмку на видеофоны? Или… так берегли заряд в батареях? Или что-то всё-таки отсняли? Надо будет спросить у Триши всё-таки…».
Ни до чего толком не додумалась, но запретила – чисто на всякий случай – Василию рассказывать кому-либо из музейных о покупке Триши… рано или поздно всё равно все узнают, но лучше позже, чем сразу. Надо сначала постараться выкупить Динару – DEX-охранница архива научного отдела тоже шла на списание.
Вернувшись в музей, Нина сначала сдала в лавку привезённые от Ворона глиняные игрушки, а в кабинете сразу набрала номер Илзе и пригласила к себе. На её вопрос:
— Зачем?
Ответила:
— Не видеофонный разговор. Но… о том, что ты потеряла, и о той, кого я хотела купить… и о том, кого купила…
Илзе отключилась, не дослушав, и уже через десять минут вошла в её кабинет, сходу спросив:
— В чём дело? Если ты о Тридцать Третьем, то опоздала… его нет. Его увезли дексист и участковый. Он отформатирован и уже перепродан. Вот же…
— Он и так был списан вообще-то. Но сейчас я о Динаре… то есть, о Двадцать Пятой… и я хотела бы её купить.
— У тебя их уже сколько? – взвилась Илзе. Похоже, она ещё не знала, кому Триша продан, и потому просто закипала от возмущения:
— Она продана Гэле. Эта дура сегодня улетает, и она уже в космопорте, её отец не только оплатил все убытки, но и купил по дешёвке списанную куклу в качестве телохранителя для дочери на время полёта… отдала, лишь бы убралась. Через два часа её лайнер улетает.
— Куда делась Гэла, меня не интересует. Но если через два часа Динара не будет стоять здесь, то… всё отснятое Тришей будет удалено уже окончательно… он по моей просьбе скидывал весь отснятый материал в облако Василию. Да, я хотела… да и сейчас не против… этим воспользоваться. Погоди, дай договорить. Так вот. Сто сорок шесть с половиной гигабайт информации сейчас находится в облаке Василия… у нас разные темы, и твою я не задеваю. Меня интересуют обережные игрушки и идолы, а не те свистульки и «собачки», что вы привезли. Короче, так. Если через два часа Динара не будет стоять здесь, записи будут удалены. Каждые пятнадцать минут Вася будет стирать по гигабайту. Так что чем раньше я получу Динару… тем полнее ты получишь собранную информацию. Полевой сбор без легенды ничего не стоит. Как только я получу киборга, документы и первый уровень, Василий даст доступ в облако… или скинет на любой носитель, какой укажешь. Время пошло.
— Это шантаж какой-то… — изумлённая такой наглостью научница просто оторопела и только смогла спросить: — А иначе никак?
— Никак. И не пытайся сдать Василия. В этом случае он сразу удалит всё. А чтобы ты поверила… Вася, скинь Илзе Натановне по десять секунд видео из десяти разных файлов.
Илзе просмотрела видео, побледнела – и вылетела из кабинета чуть ли не быстрее, чем струя плазмы из бластера.
А Нина, наконец, взялась за работу и включила терминал. Привезённые с хутора глиняные игрушки были бесполезным грузом без легенды – так называется история предмета от создания до попадания в коллекцию. Свистулек и непонятных глиняных зверушек и так было много… даже слишком много… и принимать эти в основной фонд не следовало бы… если только они не окажутся слеплеными суперзнаменитым мастером.
Не найдя нужной папки, позвала Лизу.
Мэрька вошла в кабинет, поднявшись с минус четвёртого уровня. И Нину поразило выражение её лица – словно девушка долго и горько плакала – и её наряд. Лиза была в длинном белом платье без пояса и с белой лентой в полураспущенной косе – а ведь белый цвет у родноверов считается траурным! Неужели она всё это не только знает, но и понимает смысл этого?
Неужели и Лиза… разумна?
Лиза тем временем, совершенно не обращая внимания на лицо с правом управления – третий уровень убить не даст – подошла к двери и вышла из кабинета.
До Нины только после этого дошло, в чём дело. Она рванула за мэрькой:
— Лиза, стой! Замри!
На этот приказ её третьего уровня должно было хватить… но киборг продолжала двигаться – медленно и рывками. Всё-таки надо было её выкупить! – с первым уровнем было бы легче справиться с сорвавшейся мэрькой…
Сорвавшейся? Так вот он как выглядит – срыв киборга домашней линейки!
Нет, что ни говори, восхитительная это штука — метро! Тёмные тоннели, уходящие в бесконечность, вертикальные лампы, отражающиеся в мраморном зеркале пола и плывущие назад — всё быстрее, быстрее, быстрее… дробное стаккато вагонных колёс, мелькающие во тьме огонёчки, и даже листовка на стекле: «ушла из дома и не вернулась…»
Почему-то они листовки эти постоянно именно на мой вагон клеят. Будто чувствуют что. Хотя — что они могут чувствовать? Так, совпадение.
— Да… Да, я уже еду, да… да, в метро… ты сейчас пропадёшь…
Ну вот что за…
Только-только расслабился.
И ведь приятная с виду девочка, синий беретик, шарфик в тон пальтишке, голубенький такой, и вообще вся такая воздушная и трепетная… а туда же.
Ладно, наше дело маленькое.
Тянусь через развёрнутый мобильник. Не люблю я эти чёрные дырки, пальцы от них сводит, но приходится, заказчик всегда прав; пока он в вагоне и если вошёл именно через желанную дверь, его высказывания — закон. Или — её.
Удачно, что на другом конце связи квартира, хуже нет, когда приходится работать на публике. Вопли потом, слухи разные…
Какая-то женщина — мать? Тётка? Соседка? Просто знакомая? Не знаю и не хочу знать — как и то, чем именно она так насолила моей заказчице, такой приятной с виду девочке, что ту именно в мой вагон занесло и именно через нужную дверь. Случайные пассажиры у меня — редкость, и чёрных дырок они не заказывают. Так, по мелочи что-нибудь. И телефоны у них не звонят.
Накрываю тётку чёрной дырой и жду, пока окончательно схлопнется.
Удачно так получилось, аккуратненько. Я давно уже не промахиваюсь, но всё равно приятно. А по первости, помнится, полруки клиенту как-то отрубил краем схлопывающейся сингулярности, кровищи было…
Девочка в синем беретике убирает телефон в сумочку. Но я уже продёрнулся обратно, хотя и не люблю по выключенным линиям, шершавые они, потом всё тело чешется.
— Что б тебя черти побрали, индюк усатый!..
Восхитительная штука метро — но без людей была бы куда приятнее.
Впрочем, черти — это не моя, как сейчас выражаться любят, пре-ро-гатива. Слово-то какое, и не выговоришь сразу-то… и смыслов набито — ну вот под завязку просто, и рогатый тут тебе, и та леди, что нагишом скакала.
Но, как бы там ни было, черти — забота не моя, у них своё начальство, вот пусть оно и реагирует. Поскольку заявка адресована достаточно определённо и недвусмысленно. Мне же можно пока и расслабиться, наслаждаясь перестукиванием колёс и восхищаясь человеческим гением. Нет, ну вот надо же такого-всякого понапридумывать?! Большинство наших метро опасается — шумно, толпно, того и гляди в работу припрягут. Снаружи, говорят, потише…
Не знаю.
Я снаружи если и бываю, так только по работе когда пошлют, да и то частично, а раздваиваться и само по себе не слишком приятно. Да и работа… Грязь, кровь, крики. Не люблю. Всё время жду не дождусь, когда же заявку закроют и обратно отпустят. В метро тише и чище.
Я родился тут, по мне — так самое лучшее место. Ну и что, что толпа, где и прятаться-то, как не в ней, родимой? А ночью — так и вообще красотища… тишина… пустота… одинокие уборщицы машинками гудят, обходчики по рельсам ключами бенькают, но это не в счёт, по сравнению с дневным-то лязгом и грохотом. Я бы вообще не совался наружу, если бы некоторым не приспичивало…
Во! Опять…
— Чтоб тебе твоя корова так же ногу отдавила! А ещё шляпу надел!..
Вот ведь… до вечера ещё далеко, а уже третью длительную заявку словил. Да ещё и с такой вот формулировочкой. Хорошо бы хотя бы этот, который, шляпу к груди прижимая, к выходу протискивается и уже затянут на моей рабочей схеме жёлтеньким узелочком, одиноким оказался. А то ведь придётся его законную раскармливать до указанных заказчицей габаритов и следить, чтобы таки наступила… это долго и муторно, особливо если женщина попадётся упёртая и несклонная к полноте, иногда несколько лет проваландаться можно. Я по юности как-то влип с подобной формулировкой заказа — пять лет закрыть не мог. Пришлось в итоге договариваться с лотереечником на сельскохозяйственной ярмарке и всучивать клиенту выигрышный билет, вот же мороки было… Но травму копытом призовая тёлка ему таки нанесла правильную, заявку закрыли, жёлтый узелок распутался потихоньку, хотя и не сразу. Да и не до конца — затяжка так и осталась, перед плохой погодой ноет теперь каждый раз.
Нет уж.
Лучше не затягивать.
А ведь у этого шляпоносца супружница тоже тоща, и никакой рядом упитанной соседки или начальницы, которую можно было бы, пусть и со скрипом, но втиснуть под оглашенное заказчицей понятие «твоя»… Нет, я теперь учёный, с женой связываться — себе дороже! Надо будет срочно свести клиента с какой-нибудь крупногабаритной мадам, пусть она заявку и закрывает. Вот прямо сегодня ночью и свести. Чтобы не было потом мучительно больно ещё пять лет, и далее каждый раз перед скверной погодой.
На долю секунды оказываюсь на плече у пробирающегося к эскалатору мужчины и нашёптываю ему приятную мыслишку заглянуть по дороге в стрипбар, что на углу… ну и что, что далеко и крюк делать придётся, зато там как раз новенькая появилась с арбузными грудями. Говорят, у шеста такое творит…
Подействовало.
Мужик по эскалатору вверх попёр, что твой броненосец, разве что пар из ушей только мне и виден. Попозже загляну к ним, прослежу, чтобы действительно наступила, нечего затягивать… Интересно, что он жене наврёт? Впрочем, люди — существа изобретательные, придумает что-нибудь…
— Але, Серёга? Ага, алё!
А вот мобильников могли бы и не изобретать… Одно зло от них, от мобильников-то. И как это я проворонил? Обычно-то я их у себя в вагоне глушу сразу и намертво — нечего тренькать тут всякой пакости. А сейчас вот отвлёкся…
— Я в метро, ага! Ага, сейчас оборвётся! Я тебе попозже, ага… обана, оборвалась…
Хихикаю тихонько, хотя мог бы и громко — он меня всё равно не услышит, пока я не захочу. Конечно, оборвалась! Желание заказчика — закон! С такой заявкой грех медлить, просто конфетка-мороженка, а не заявка. Все бы заказчики просили подобное, вот бы радости было, но как же, дождёшься от них! Иногда такого поназаказывают, что просто волосы дыбом.
Ну вот, к примеру…
«Ты всё время пропадаешь» — как это исполнить?!?
Не «тебя не слышно», не «сейчас пропадёшь», не «здесь связь плохая» — это всё нетрудно, так, забавка детская! А вот именно что «ты всё время пропадаешь»…
Понимаете, да?
То есть не просто разовая заявка — а заявка на ВСЁ ВРЕМЯ…
Ночной кошмар любого вагонного.
А попробуй не исполни, если заказчик в твой вагон через правильную дверь вошёл?! Вот же тянет их, зараз, именно к этой, правильной, словно других и нету!
Нет уж, лучше глушить паскудные аппаратики в зародыше, чем хоть раз на такое нарваться. Вот и сейчас задавил парочку — пискнуть не успели. Пусть хозяева потом всё, что хотят, высказывают — уже на поверхности. А у меня — не надо.
Да, это неправильно.
Да, я ленивый.
И никогда мне не выбиться в кабинные или тем более в станционные. Да только я и не хочу. Мне куда приятнее посидеть в уголочке, послушать, как стучат колёса и шипят раскрываемые двери. Вот я лучше и посижу, порадуюсь возможности не бегать по вашим заявкам с высунутым до пупка языком. Даже если для этого и понадобится придавить десяток-другой расплодившихся по карманам и сумочкам пластиковых паразитов…
— Да чтоб тебя приподняло и пришлёпнуло!
Обожаю такие заявки! Это легко, это мы прямо сейчас…
Вагон резко повело на стыке, задняя часть пола взбрыкнула, заставив пассажиров слегка шатнуться. Клиенту «повезло» больше других — его ноги на секунду потеряли связь с полом, и как раз в этот момент вагон выровнялся, дёрнувшись ещё раз. Клиента чувствительно припечатало боком о двери, благо стоял он рядом и никого более исполнение заявки не зацепило. И толком даже не успевший завязаться узелочек на моей схеме более не существует, работа не только ювелирная, но и проведена оперативно, даже складочки не останется…
— Да чтоб тебя!
Пропускаю мимо ушей — заявка не оформлена.
Двух собравшихся было пиликнуть паразитов давлю намертво, ибо разозлили. Мне ещё со стриптиз-баром разбираться, потом подгонять домушников клиенту, которому пожилая заказчица с кошёлкой с утра пораньше пустоты нажелала, да ещё придумать что-нибудь с дном и покрышкой, от этой же заказчицы, но клиент другой… а они тут пиликать вознамерились.
Заказал бы кто чего хорошего этой самой бабке с кошёлкой — исполнил бы с удовольствием, ибо достала уже. Можно сказать, постоянная заказчица. Чуть ли не каждый день в вагон рвётся — и никогда порожняком не проедет, обязательно одним, а то и двумя-тремя заказами меня осчастливит. И нет бы простое что — обязательно с подвывертом. Вот и сейчас — мне надо найти дно с покрышкой, сделать так, чтобы они оказались жизненно необходимы студенту четвёртого курса юрфака, а потом ещё и умудриться как-то его этих самых вожделенных предметов лишить. Ибо желание заказчица высказала явственно и оформила правильно, не придерёшься…
— Алё, Серёга! Ага, опять я!..
Да что ж ты будешь делать! Неугомонный какой. На этот раз входящего звонка не было — он сам кнопочки жал, вот ведь паскуда… Ну пожелай же ты что-нибудь простенькое, я выполню, и убери эту пакость в карман с глаз долой…
— Я чё звоню-то… Ты пива взял? Ага! И я тоже! Не, я ещё в метро! Ты это, жди, короче, я сейчас пропаду…
Вот и славненько…
Улыбаясь, достаю из кармана вневременья чёрную дырку подходящего размера и делаю шаг вперёд…
Горячая ванна была не просто горячей, она была восхитительно обжигающей, как раз такой, как и надо. Чуть ли не кипяток, простой человек наверняка бы в такой сварился до смерти, Кроули же в первый момент заколотило ознобом, словно его опустили в жидкий азот, а потом потихоньку начало отпускать. Жар, такой приятный, такой ласкающий, постепенно раскручивал свитые в тугие спирали мышцы, распускал по волоконцам, расслаблял, успокаивал, снимал перенапряжение. Даже зуд под кожей вроде бы стал не таким изнуряющим — хотя это, может, и не от воды вовсе, а от рук Азирафаэля, горячих умелых рук, таких мягких и таких сильных одновременно, гладящих, разминающих и отлично знающих, где и как именно что надо делать.
(ПРИМЕЧАНИЕ *А еще в этой ванне была мыльная пена, густая, взбитая, непроглядная, она покрывала всю поверхность восхитительно обжигающей воды, и под ее милосердным прикрытием Кроули мог делать что угодно, не привлекая к этому лишнего внимания и не испытывая мучительной неловкости. Все-таки Азирафаэль был настоящим ангелом.)
(ПРИМЕЧАНИЕ **Вот только у этого имелись и свои минусы.)
— Что? Больно? — обеспокоенно спросил Азирафаэль, когда Кроули резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы. И придвинулся. Ненамного, но… Черт…
— Нет.
— Все-все-все, там больше не буду.
— Только посмей! Там как раз сильнее всего и чешется. Не отвлекайся, ангел.
— Хорошо…
Иногда на Кроули накатывало так, что он вообще переставал соображать и начинал метаться и биться о стенки, корчась и задыхаясь, и тогда Азирафаэль ложился к нему в ванну и обнимал крепко-крепко, и гладил, гладил везде, просто гладил, ничего больше, позволяя тереться о себя и кончать, вроде как незаметно, в воде же, под пенкой. Они не были голыми оба, Кроули удалось отстоять свои боксеры, а купальный костюм Азирафаэля был просто таки верхом целомудренности, закрывая его от колен и до шеи, но тереться о ткань (или сквозь ткань) было даже приятнее. И чувствовалось острее.
Ангел отстранялся сразу же, стоило Кроули чуть прийти в себя и шевельнуться более или менее осмысленно. Словно чувствовал и не хотел смущать. Впрочем, почему словно? Он же ангел.
— Ты как?
— Терпимо.
— Подогреть?
— Давай.
Их разговоры редко длились дольше: линька выматывает, и даже в хорошие минуты, когда отпускало и прояснялось в голове, Кроули чувствовал себя удавом, пропущенным через молотилку. Такая мясная гофрированная ленточка, в которой больше нет ни одной твердой кости. Сплошной кисель в шкурке, положить и не взбалтывать. И вообще ничего бы твердого в Кроули не осталось бы, если бы не чертов ангел с его трижды чертовым купальным костюмом…
Наверное, этот костюм с точки зрения ангела выглядел действительно до крайности целомудренным, такие были в моде лет сто назад, если не все сто пятьдесят. такие носили борцы и цирковые силачи. Укороченное слитное трико от колен и до плеч, оставляющее голыми руки и шею. Из тонкого тянущегося трикотажа в бело-голубую полосочку, облипающее тело словно вторая кожа. И надо было, наверное, быть ангелом, чтобы не понимать: такой костюм ничего не скрывает. Ну вот ни самой крошечки!
Кроули, вцепившись обеими руками в края ванны, смотрел на ангельский член, обтянутый тонкой влажной тканью, и чуть не плакал. Член, толстенький и аккуратненький, так отчетливо обрисованный белоголубыми горизонтальными полосочками, слегка покачивался и подергивался: ангел, стоя прямо в воде между раздвинутых коленей Кроули, наклонился над его плечом и с нажимом проводил по спине руками, сцепив пальцы в замок. С нажимом, по позвоночнику, вверх и вниз. Ангельский пах при этом оказался прямо перед лицом Кроули, что напрягало до крайности.
Лицо у Кроули горело, и горячая вода была тут ни при чем. Солбственный его стояк был почти болезненным, особенно по контрасту с мягким и теплым (даже на человеческий взгляд теплым!) ангельским членом, что дразняще раскачивался перед самым носом. Мучительно хотелось качнуться головой вперед, вминаясь в это теплое и мягкое лицом, хотелось тереться об него щекой, носом, губами, прямо сквозь ткань, чувствуя, как оно твердеет и наливается жаром под ноющими губами, хотелось…
Кроули уже даже мечтал, чтобы новый приступ накатил на него поскорее — и тогда ангел сам прижмется к нему всем телом, и можно будет тереться сколько угодно. Но приступ все медлил, словно назло, и этот член, иногда чуть ли не задевающий по носу, и этот купальник, боже, надо быть ангелом, ничего не соображающим ангелом, чтобы издеваться так невинно и так изощренно…
Когда его наконец-то скрутило, Кроули испытал почти что облегчение.
***
У людей бытует мнение, что ангелы просыпаются вместе с птичками небесными. Это не совсем так, поскольку в своем обычном состоянии ангелы вообще не спят, даже когда пользуются человеческими телами. Ангелам неведомы ни усталость, ни прочие чувства — если они, конечно, не приложат к этому определенных усилий. Обычно они и не прикладывают. Зачем? Просто по умолчанию отключают эти функции, и все.
Последнее время Азирафаэлю спать нравилось точно так же, как и наслаждаться человеческой пищей, а уж после такой изматывающей ночки он бы точно предпочел поспать подольше. Однако проблема заключалась в том, что вчера (ПРИМЕЧАНИЕ *вернее, уже сегодня, ибо было это под утро, но от людей Азирафаэль усвоил и странноватое на посторонний эфирно-оккультный взгляд деление времени на «вчера» и «сегодня» — вчера это то, что было до того, как я проснулся) он так распереживался, буквально на части раздираемый целым вихрем самых противоречивых эмоций и ощущений, что забыл вернуть к обычному (отключенному) состоянию некоторые базовые функции своего человеческого тела (например, работу почек) и проснулся в такую рань потому, что ему настоятельно потребовалось отлить.
Вчера все получилось просто ужасно. Кошмарно. Унизительно. Неправильно. Чудовищно. Непростительно. Подло. Вообще ни черта не получилось, если уж на то пошло.
И — восхитительно. До дрожи…
Азирафаэль плеснул в лицо холодной водой из-под крана. Не помогло: стоило покоситься в сторону ванны, и он снова чувствовал, как щеки и уши заливает горячая краска. Наверное, стоит отключить еще и эту базовую функцию, хотя бы на время, чтобы лишний раз не смущать бедного Кроули. Ему и так несладко пришлось.
Кроули…
Все-таки Эндрю ошибался, когда расхваливал свой товар как средство совершенно безотказное и действующее круче виагры даже на натуралов. Этот странный костюм, обтягивающий и выставляющий все напоказ (ну абсолютно все!), совершенно невозможный костюм… Эндрю утверждал, что против него не устоит никто, и Азирафаэль был склонен с ним согласиться (его самого кидало в краску при одном лишь взгляде на этот кошмарный костюм, хотя тогда в нем обретался всего лишь манекен).
Они ошиблись.
Кроули устоял.
Хотя, если выражаться точнее, наверное, надо было бы сказать «усидел», он ведь тогда сидел, только дело-то ведь вовсе не в этом, правда? А в том, что Кроули не отреагировал. Ну вот совсем.
Хотя Азирафаэль совершенно бесстыдным образом крутил стратегически важным местом (эпицентром, если можно так выразиться, композиции!) перед самым демонским, с позволения сказать, носом! Чуть ли не задевая. И тонкая ткань ничего не скрывала, только подчеркивала. Близко, так близко, что он чувствовал горячее быстрое дыхание Кроули на своем члене, тонкая ткань не спасала — черт, да он чуть не кончил прямо там от этого дыхания! Раза два удержался просто чудом. Или даже три.
А Кроули даже не шелохнулся. Так и сидел, замерев, и смотрел сквозь Азирафаэля, словно никакого Азирафаэля перед ним на самом деле и не было, а это так, развратные галлюцинации, причем чужие, не стоит на них и внимания обращать…
Азирафаэль глянул на свое отражение в зеркале и быстро отвел взгляд.
Вот именно что чужие. Стыдненько.
Кроули было плохо и совершенно не до того, ты обещал ему помощь и поддержку, а что сделал на самом деле? Попытался воспользоваться его болезненным состоянием в собственных своекорыстных целях. А еще ангел, называется, крылья надел!
Азирафаэль покраснел еще сильнее, вспоминая свое недостойное поведение и не менее предосудительные мысли и ожидания. Во всех подробностях вспоминая, чтобы уж точно не повторились. Стыдливо запихнул босой ногой мокрую сине-белую тряпочку поглубже под ванну, словно это могло решить его проблему.
Проблему это, разумеется, не решило, но стало словно бы немножко полегче. Хорошо, что Кроули такой непрошибаемый и вчера так и не поддался на глупые и совершенно неуместные азирафаэлевские поползновения, а то сегодня вообще оставалось бы только сгореть от стыда. В том самом адском пламени и сгореть, от которого Кроули его прикрыл…
Азирафаэль еще раз вздохнул, вытер пылающее лицо влажным полотенцем и поплелся обратно в спальню.
Кроули спал, свернувшись калачиком на боку, запихнув скомканную простыню между ног и бесстыже оттопырив ягодицы, обтянутые розовой пижамкой. Словно знал, какое впечатление производит его поджарый демонский зад на некоторых ангелов. Словно даже во сне провоцировал. Азирафаэль понял, что залип, уставившись на узкую полоску загорелой кожи чуть выше пижамного пояса — там, где слегка задралась розовая ткань. Сглотнул, с трудом отдирая взгляд.
Ничего Кроули не знал и никого, разумеется, вовсе не провоцировал. Просто спал, как ему удобнее. И даже не догадывался, какие у некоторых ангелов имеются на его счет пошлые мысли. Пошлые и подлые.
Хорошо, что Азирафаэль все-таки успел вчера с этой пижамкой. Почти такой же, как его собственная, только помягче. Конечно, натягивать ее на несколько неадекватного Кроули (а если быть до конца откровенным — то упихивать в нее совершенно невменяемую демонскую тушку) было бы форменным издевательством. Но и укладывать его голым в свою постель показалось Азирафаэлю тоже каким-то… ну неправильным, что ли. Вряд ли Кроули был бы очень рад, проснувшись утром и обнаружив…
Он вообще как-то совсем не по-демонски отнесся к возможности обнажения, вчера, например, в трусы вцепился так отчаянно, словно от этого его жизнь зависела. Пришлось его так в этих трусах в ванну и усаживать (хорошо еще, что потом, когда все закончилось, был слишком вялый и не заметил, как Азирафаэль их испарил потихоньку, вместе с водой, решив обойтись без полотенец). Нет уж, лучше начудесить пижамку, только помягче, чтобы не раздражать лишний раз и без того воспаленную линькой кожу.
Настроение Азирафаэля опять переменилось, улыбка сделалась мягкой, как та самая пижамка.
— Тебе повезло, мой дорогой, что у меня ангельский характер, — почти беззвучно шепнул он спящему Кроули, осторожно пристраиваясь к нему рядышком со спины, но так, чтобы лишь на расстоянии тепла, чтобы не задеть, не потревожить и даже случайно не сделать больно. — И что терпение у меня тоже ангельское.— И, немного подумав и пошевелив плечами, чтобы устроиться поудобнее, удовлетворенно подытожил: — Просто таки дьявольски повезло!
Зачем ему Егор, Денис не думал, он просто шагал к автобусной остановке. Шагал размашисто, зло. Не смотрел по сторонам. Он рассекал встречный поток пешеходов, словно ледокол тяжёлые льды Арктики. И словно в ледоколе, в сердце Дениса бушевала ядерная реакция. Он не хотел быть хорошим мальчиком. Но он должен был быть им.
«Должен кому?» – с вызовом спросил себя Денис. И сам себе ответил: «Себе! Себе, блэд! Себе!»
Совершенно некстати в памяти всплыла фраза, вычитанная в Интернете: «Свобода – это когда ты можешь не делать то, чего не хочешь».
Он не хотел быть хорошим мальчиком. Но если он хочет оставаться на свободе, он должен быть хорошим мальчиком. Но тогда, какая же это свобода?! Какая разница, где он будет несвободным: здесь или в тюрьме?!
Денис выдохнул и сбавил шаг.
«Ты это, полегче! – сказал он себе. – Разница всё же есть…»
В Интернете много красивых фраз, но это не значит, что эти фразы чего-то стоят в реальной жизни. Там, в сети, он эту фразу лайкнул бы и, возможно, репостнул. Да чего возможно-то? Однозначно репостнул бы!
Но вот теперь у него выбор: быть свободным и получить в «награду» ещё большую несвободу или… Или подавить свои желания и послушаться-таки маму и адвоката?..
И как тут быть, Денис не знал.
Он почувствовал себя неимоверно уставшим и, подойдя к остановке, сел на лавочку рядом с двумя бабульками. Но, глянув на них, тут же встал. Не потому что кому-то нужно было уступить место. Просто он подумал, что уподобляется этим старым женщинам, и ему стало совсем тошно.
Подошёл полупустой автобус, и Денис, не глядя на номер, зашёл в салон, направился на заднюю площадку, сел в угол. Протянул кондуктору сотку, которую ещё утром дала мама, получил сдачу и билет, прислонился головой к окну и снова задумался.
Чего же он хочет на самом деле? Популярности? Сейчас какая-то популярность у него есть. Парни общаются, девчонки улыбаются, здороваются… Алёна? Ну, Алёна, может, не знает, что он теперь практически знаменитый террорист… Интересно, Егор сказал ей про то, что сам Пётр Сильвестров взялся освещать его дело?
Денис вспомнил, как Егор ответил, что не участвует в чужих интернетовских срачах. «Скорее всего Егор ничего не сказал Алёне», – решил он.
Интересно, а как будет вести себя Алёна, если узнает, что он стал интернет-звездой? Она захочет с ним встречаться? А ждать, если посадят? Скорее всего, захочет…
Денис представил, что вот он выходит из тюрьмы, такой весь обритый, с щетиной, в татухах: «Не забуду мать родную» и куполах, в ватнике, кирзачах, такой весь урка. Идёт такой, в развалочку, курит «Беломорканал». А его встречают заплаканные и счастливые мама и Алёна. Он такой подходит к ним, обнимает, целует: маму – в щёчку, Алёну – в засос. А потом они едут домой. Мама с Алёной усаживают его за стол, сами суетятся, угощают, стараются угодить. Борщ, пюрешечка с котлеткой, селёдочка, огурчик солёный, сто грамм, само собой… Пирожки с капустой и с печенью – Денис любит пирожки с печенью… Он ест не деликатничая, по-мужски, а женщины обе с умилением смотрят на него…
Телефонный звонок настойчиво прорвался в мечты. Денис даже не сразу понял, что это его телефон звонит.
Взял трубку.
– Ало, Денис, а ты что это не отвечаешь? Почему тебя разыскивать нужно? – раздалось в трубке.
И Денис с ужасом узнал голос звонившего, и реальность ушатом, полным ледяной воды, обрушилась на него и окатила с головы до ног.
– Извините, так получилось, – залепетал он в трубку. – У меня той симки и телефона больше нет. И номера потерялись…
– Твои проблемы. Когда фотографии будут? Ты обещал ещё на той неделе!
– У меня форс-мажор… Меня в терроризме обвиняют, уголовное дело завели, комп забрали и телефон тоже… – начал оправдываться Денис.
– Мне твои проблемы пофиг! Ты обещал фотографии, деньги взял. Давай, держи слово, или ты не мужик!..
Денис сжал зубы и потихоньку стукнул кулаком по спинке сиденья, что было перед ним. Глубоко вдохнул, медленно выдохнул и, собравшись, ответил, стараясь, чтобы голос прозвучал уверенно:
– Да, конечно. Я всё сделаю. Пожалуйста, дайте мне ещё недельку. Если что, я верну деньги.
– Зачем мне деньги? Фотки давай! Или прикажешь нам свадьбу заново проводить, ради фоточек?
Денис опять потихоньку, сдерживая себя, постучал по спинке сиденья впереди, снова вздохнул, выдохнул и ответил:
– Я попрошу следователя, чтобы он дал мне забрать фотографии. Я завтра как раз иду к нему.
– Хорошо, – смилостивились в трубке. – Но смотри! Иначе будешь оплачивать новую свадьбу!
– Да-да, конечно! – заверил Денис и услышал короткие гудки.
Положив трубку в карман, Денис оглядел автобус. Автобус был почти полный. Кто-то с интересом разглядывал его, Дениса, а кто-то не обращал внимания – хмуро стоял в проходе.
Денис посмотрел в окно и увидел незнакомый пейзаж – автобус увёз его чёрте-куда, в новостройки.
А теперь подробней о привязках. Я уже начала говорить об этом в предыдущей своей записи. Сейчас хотелось бы продолжить уже с более подробными примерами.
Что же такое привязка или идеализация, как называет их Свияш в своих книгах?
Привязка — это то, без чего мы не мыслим свою жизнь, то, что мы возводим в ранг смысла нашего существования, то, без чего мы не умеем быть счастливыми. Отними у нас это — и наша жизнь рухнет, развалится, обесцветится.
Будучи женщиной, мне проще говорить о специфически женских привязках. И первая… Ну, конечно же, мужчина. Этим страдают все женщины, за малым исключением. «Ведь для женщины главная честь, когда есть у ней рядом мужчина…» Мужчина — это основной показатель полноценности женщины, и если его нет рядом, под боком, узаконенного печатью отдела регистрации гражданских состояний, то и женщины как бы нет. Да и мир вокруг чистая условность. А вот если он появляется, вот тут и начинается жизнь. Мужчина становится центром мироздания, точкой приложения всех сил, главным условием счастья. И женщина вцепляется в него мертвой хваткой.
А если вдруг он из этой хватки вырывается, то она впадает в депрессию, глотает снотворное, режет вены, рыдает в телефонную трубку… ну и всё прочее. А почему?
Потому, что она сделала на него свою единственную ставку. Весь же остальной мир подпал под определение «сопутствующее» и «второстепенное». Небо, звёзды, цветы, океаны — всё обратилось в мёртвую неодушевленную материю, лишилось своей святости, утратило свое божественное происхождение по причине своей необязательности.
Зачем оно нам? У нас ведь есть Он, наш господин и повелитель. В Нём наше счастье и смысл нашей жизни. Только таким может быть счастье, только таким оно предполагается и видится. Другого не надо.
И главное — женщина отвергает саму себя, себя низводит до уровня говорящей вещи, изгоняет собственную душу, и та блуждает, отвергнутая и неприкаянная. Сотворяется кумир и возводится на пьедестал. Нарушается заповедь. А за нарушением заповеди неизменно следует наказание.
Вот от того мы, женщины, и несчастны. (В самый момент написания этой статьи слышу по телевизору рассказ вот одной такой привязанной к мужчине, которая рыдает на всю страну.)
Если есть мужчина, то появляются дети. Следующая привязка. Здесь луч нашего внимания немного расширяется, и в область его захвата попадает уже несколько объектов. Привязка к детям будет посильнее, чем привязка к мужчине. Хотя не у всех. Тут — то же самое.
Дети — единственный смысл, единственная точка приложения сил, единственное возможное времяпровождение. Единственная цветная картинка на фоне бесконечного серого фона. Единственная надежда, единственный путь обретения бессмертия, единственная ставка. Всего прочего не существует, всё прочее — это второй сорт, даже третий. Собственной жизни нет, есть жизнь только в них, в детях.
А если их отнять? Что тогда? Страшно представить? Биржевые игроки, что вложили все свои сбережения в одну единственную сделку, порой стреляются, если акции вдруг резко пошли вниз.
Не следует так же забывать, что наше повышенное внимание к предмету нашего обожания не всегда делает этот самый предмет счастливым. Чрезмерно привязанные к своим детям родители непременно начнут корректировать своих отпрысков, чтобы те соответствовали их представлениям, и чересчур энергичная корректировка может со временем привести к трагедии.
Любовь — это прекрасно, любите своих детей, своих мужчин, однако, помните о ценности и божественности собственной личности, ибо за утрату, за растворение этой личности в другом человеке непременно последует наказание.
Ибо каждый из нас является хранителем божественной искры, и пренебрежение этой искрой, этой божественной душой, равносильно отречению от самого Господа. А это наказуемо.
Канон: «Космоолухи» Громыко, «Золушка»
Персонажи: Дэн, Стас, Тед, Вениамин, Полина, Фрэнк, Маша, Ржавый Волк, Гибульский, Казак, Джонсон
Джен, драма, юмор, флафф, херткомфорт
PG-13
Краткое содержание: Давным-давно в далекой-далекой галактике в Новобобруйском королевстве жила-была одна счастливая семья — папа Гибульский, мама «DEX-company» и сынок их, умный и скрытный паршивец.
Примечание: частичный гендербендер относительно сказки
Но, как это часто бывает, постигла эту счастливую семью беда: то ли Аннушка разлила масло, то ли кирпич на голову свалился, но папа Гибульский скоропостижно скончался. Безутешная вдова его, дама нестандартная, но состоятельная, без внимания брачных авантюристов не осталась и очень скоро сдала свой контрольный пакет акций предприимчивому деляге по прозвищу Ржавый Волк, после чего вместе с сыном и дивидендами переселилась в его поместье «Черная звезда», где новый муж ее благополучно и уморил.
Формально Ржавый Волк занимал должность королевского лесничего,
а на деле был самым настоящим «оборотнем в погонах»: крышевал мелкий бизнес, выдавал охотничьи лицензии за взятки, выбивал долги и творил прочую разнообразную коррупцию. Надо ли говорить, что налогов он в королевскую казну не платил, а если его и вызывали в соответствующие органы, то умело прятал «черную» бухгалтерию и отделывался мелким штрафом. От первой и второй жен, тоже, соответственно, уморенных, было у него два сына: Макс Уайтер с погонялом «Казак» и Джеймс, как и следовало ожидать, Джонсон.
Надо ли уточнять, что братки обращались со сводным братцем — «бедной падчерицей» — как того требуют все законы жанра, то есть, по-свински: заставляли работать с утра до вечера и с вечера до утра, ибо считали, что раз он киборг, то сна ему и вовсе не требуется, отвешивали подзатыльники, всячески обзывались, использовали в качестве боксерской груши и кормили «бюджеткой». Если вообще вспоминали о том, что надо бы покормить.
Прозвали они рыжего братца «белочкой». Не потому, что мастью соответствовал, а потому, что первым, кто являлся к ним на зов «Рассолу мне! Рассолу!» после многодневных запоев, был именно он. А кто ж, позвольте спросить, к двум похмельным отморозкам, кроме киборга, приблизиться-то рискнет?
Так и жили.
Больше всего на свете нравилось Белочке смотреть по вечерам на звезды. Когда все трое его хозяев, завершив тяжкие дневные труды (а точнее – кутеж с девочками в сауне), отходили ко сну, Белочка, перемыв всю посуду и покидав их одежду в стиральную машину, забирался на крышу дома и мечтал. Он смотрел на звезды и представлял, как строит трассу для космического транспортника, как разбирается в навигационных картах, как соединяет в замысловатые узоры станции гашения, как вдумчиво изучает навигаторские форумы, как перекидывает созданную им схему на комм капитана и как капитан, суровый, но справедливый, требует разъяснений, с матюгами тыкая пальцем в серую точку, а затем, все-таки принимая трассу, дает «добро». И говорит, хмурясь: «Под твою ответственность». И как пилот, веселый и бесшабашный, хлебнув из банки тайком прикупленного пива, дает такой резкий старт, что капитан, разом позабыв о суровой справедливости, грозится уволить всех на первой же планете с агрессивной атмосферой. Никто, конечно, не принимает эту угрозу всерьез. Потому что пилот всегда так стартует, а капитан всегда только обещает.
Намечтавшись, Белочка спускался в свою кладовку, чтобы провести оставшиеся часы до рассвета среди щеток и швабр. Помещеньице было крохотным, едва удавалось пристроиться и поспать: сидя и поджав ноги. Ни на какие мечты о межзвездных трассах и космическом транспортнике места там уже не оставалось.
Шли дни. Надежды рыжего киборга стать навигатором потихоньку таяли. И растаяли бы совсем, если бы не случилось чудо: местный новобобруйский король, Станислав Тринадцатый, объявил, что устраивает «бал», то есть конкурс на должность королевского навигатора. По всем соцсетям королевства разлетелось это приглашение: «Королевский грузовой транспортник выбирает навигатора, пол и возраст значения не имеют. Приглашаются все желающие, кроме рыжих и киборгов».
Ну да, разумеется, всем было отлично известно, что король Новобобруйский рыжих терпеть не может. Были у него пару лет назад дипломатические терки с бароном-прапорщиком соседней Новокулябинской слободы. Того прапорщика подданные прозвали Рыжее Западло. Ух и лютый был правитель. Тиран, деспот, сатрап. Бюрократическими придирками подданных до суицида доводил. Такую коррупцию развел, что Ржавому Волку и не снилось. Нежной ромашкой был на его фоне Ржавый Волк. Везде кумовьев до свояков посадил. Кореша-алкоголика не куда-нибудь определил, а в самые что ни на есть прокуроры! Тот, по слухам, даже читать не умел. Но зато умел рисовать на салфетках нужные циферки. Чтобы в кабинет заносили.
Не раз просили жители Новокулябинской слободы короля Станислава войска ввести да взять слободу под свою руку, но Станислав отказывался, ссылаясь на международное право. Отнекивался, отнекивался, а тут как раз Рыжее Западло вдруг взял да помер. Поел, говорят, на ночь грибочков. Но грибочков не простых, а эдемских. Кто принес те грибочки в дом к Рыжему Западлу, выяснить не удалось, но свободная пресса прозрачно намекнула, что без новобобруйских спецслужб и лично Станислава тут не обошлось. Сам, дескать, эдемские грибочки в оружие массового поражения и перегонял. И как Станислав ни оправдывался, какие опровержения в СМИ ни давал, никто не верил. Со временем скандал позабылся, пресса поутихла, но Станислав к рыжим так любовью и не воспылал.
Если с прапорщиком-тираном все более менее ясно было, то с киборгами слухов ходило много, и каждый последующий слух затмевал своей экзотичностью предыдущий. Самый безобидный гласил, что киборгом маленького Станислава напугали еще в раннем безоблачном детстве. Королева-мать от покойного ныне короля-отца в шкафу Irien’а прятала. Полез маленький Стасик в шкаф за игрушками, а там киборг красными глазами светит. Вот так и получилась травма детская, да на всю взрослую жизнь.
Другая сплетня гласила, что уже в школе киборг его за невыученные уроки наказывал. И серьезно так наказывал, вдумчиво. Чем и вызвал яростную нелюбовь не только к занятиям научным, но и к собственно киборгам вообще.
Третий слух был самый нелепый. И снова будто бы Irien виноват. Говорили злые языки, что девушка, на которой Стас собирался жениться, изменила ему с Irien’ом. Станислав в это время в армии служил, в космодесанте, а девушка ветреная оказалась и не дождалась бравого космодесантника, будущего короля.
Правда, в этот третий слух совсем уж никто не верил. Называли его заброшенной врагами злостной дезой. Ну какая девушка променяет бравого космодесантника на какую-то куклу, пусть даже с идеальной растяжкой и виброрежимом? Виброрежим — это еще не счастье. Это счастьишко, к тому же, сомнительное, а счастье оно в другом.
Была ли сплетня подброшена врагами или родилась на страницах желтой прессы, история умалчивает. Но Станислав так и не женился. Честно нес службу в Новобобруйском королевстве и вот даже армейским транспортником обзавелся для нужд государственных. Или заскучал на престоле без войн и антипиратских рейдов. Только и делал, что голубей в парке кормил. Что чревато для королевского здоровьем преждевременным геморроем и визитом доктора Альцгеймера. Вот придворный лекарь и насоветовал эту авантюру с транспортником. И королю польза, и казне выгода.
Чтобы никто не упрекнул короля в кумовстве и протекционизме — желающих-то служить на транспортнике под началом монарха-космодесантника превеликое множество, — экипаж набирали методом «тыка». То есть, взяли первых попавшихся на глаза его величества. Кроме доктора. Тут уж министры не уступили. Не позволили приблудному эскулапу за августейшим здоровьем следить.
— Не бывать этому! Сами знаете, какие нынче выпускники мединститутов! Фонендоскоп от клизмы не отличают. Только доктор Бобков! Он как-никак за 20 лет службы при дворе давление мерить научился и даже кровь из пальца взять сможет.
Против кандидатуры Вениамина Игнатьевича король не возражал. С доктором его связывали не только годы дружбы, вырезанный аппендицит и вправленный вывих, но и совместно потребляемый под лимончик коньяк. Где он еще такого несгибаемого собутыльника найдет?
Техник нашелся в полном соответствии королевскому указу о рандомности и непредсказуемости выбора. Оказывается, этот техник в том транспортнике самозародился, подобно алхимическому гомункулу. Производители посчитали это самозарождение знаком позитивным и указывали механика как неотторжимое к технике дополнение.
Оставались пилот с навигатором. Пилота его величество выбрал именно так, как и намеревался — наобум. Пришел в бар с бывшим сослуживцем, заведующим армейскими складами, и вошел в измененное состояние сознания. Это чтобы рассудок в работу высшего королевского «Я» не вмешивался. То есть распил с бывшим завхозом бутылочку «колевки» — ядреного армейского самогона.
Некоторое время спустя к столику его величества подошел молодой человек, чье сознание пребывало в таком же измененном состоянии, и два освобожденных от диктата рассудка высших «Я» тут же договорились по всем ключевым вопросам. Вот что значит продвинутые духовные техники! Результатом переговоров стал подписанный контракт. Как известно, высшие «Я» при столь тесном контакте не ошибаются — парень оказался пилотом.
Оставалось найти навигатора. Его величество хотел было повторно прибегнуть к помощи высшего «Я», но Вениамин Игнатьевич решительно воспротивился, потому что высвобождение «Я» отрицательно сказывалось на королевской печени.
— Как тогда будем искать? — вопросил грозный правитель, примеряя капитанскую фуражку вместо короны.
— А давайте устроим «бал», то есть конкурс, — предложил находчивый доктор. — Разошлем гонцов во все углы нашего королевства, по всем помойкам, ночлежкам и соцсетям, и пусть сам транспортник выбирает. Там же у нас проказница «Маша» заинсталлирована. Кого она выберет, тот и будет навигатором.
Король поразмыслил над предложением.
— Хорошо! Пишите высочайший указ. Всем желающим явиться во дворец на смотрины. За исключением рыжих. И киборгов.
Сказано — сделано. По всем помойкам Новобобруйского королевства разместили объявления. Почему по помойкам? Так хорошего навигатора и на помойке найти можно. Мало ли какие у кого жизненные приоритеты? И соцсети не забыли, самые скандальные и толерантные, такие как «Фейсом об тейбл» или «Однокамерники».
Казак с Джонсоном каждый день на «Однокамерниках» зависали — селфи после пьянок вывешивали. Казак даже блог себе завел, выложил рецепт перегонки снаффов в аналог виагры. Предлагал скинуться ему всем миром на перегонный аппарат и торговать полученным продуктом на ибее. Джонсон, тайком от родного бати, контракт на ликвидацию надоевшего босса или неудобного бизнес-партнера выискивал, просматривая объявления типа: «Ищу специалиста широкого профиля для решения семейных и деловых неурядиц наиболее радикальным способом». Оба волчьих сынка крупно проигрались в авшурском казино и теперь судорожно искали подработку. Батя, если узнает, куда кровно нажитые пошли, то последних карманных денег лишит.
— Слушай, а давай Белочку продадим, — предложил Джонсон.
— Да кому он нужен, этот дебил! — проскрипел Казак-Уайтер. — К тому же, батя говорил, что на него наше имение «Черная звезда» записано. Давай лучше еще объявления посмотрим. Может, надыбаем чего.
Вот тут им королевский указ на глаза и попался.
— Макс, ты трассы составлять умеешь? — спросил Джонсон брата.
— Да че там составлять? Помню, трубы горели, так я и без навигатора до станции добрался.
— Во, и я так умею, — обрадовался Джонсон. — А давай в королевские навигаторы пойдем.
— На кой?
— Ну завербуемся, корабль угоним, команду на плантации сдадим, груз Айзеку загоним, с долгами расплатимся. От бати свалим. Задрал со своим воспитанием. Больше трех ребер за один раз не ломать, меньше шести зубов не выбивать.
Казак-Уайтер задумался. Перспектива вырисовывалась заманчивая. Корабль королевский, со всеми удобствами. И груз будет соответствующий. Трассу они худо-бедно проложат. Чего там особенного? Соперники? Да какие там соперники! Задроты очкастые из ближайшей летной школы. Их пуганешь, они и разбегутся.
— А давай! — согласился он с братом. — Бате сказать можно. Он давно на королька зуб точит. Тот его из армии попер и в лесничие определил. Пожизненно. Без надежды на карьерный рост.
Накануне «бала» Белочка рисовал сводным братьям звездные карты. Отчим пообещал, что если он этих двух оболтусов чему-нибудь научит, то он, отчим, разрешит Белочке на королевский транспортник издалека посмотреть.
Белочка очень старался. Давал своим ученикам самые легкие задания. Например, проложить трассу с Венеры до Сатурна. Но те умудрялись высчитать точку выхода из «червоточины» где-то в районе Альфы Центавра. Когда Белочка указывал им на ошибки, братья ржали и отвешивали Белочке подзатыльники. Потом, обозленные очередной неудачей, заперли сводного рыжего братца в холодильнике и ушли в бар пиво с «плазмой» мешать. Выпустил Белочку из холодильника Ржавый Волк, когда не обнаружил ни одного чистого носка.
До «бала» оставалось несколько часов.
— Где эти мудаки? Нам ехать надо.
— Мы здесь! — ответили родные сыновья, закидываясь отрезвином.
— А я? — робко поинтересовался Белочка. — Вы же обещали, если я карты нарисую…
— Ты тоже, — великодушно подтвердил Ржавый Волк, — но… для тебя есть кое-какая работа. Всю посуду перемоешь, все бутылки сдашь, все носки по дому соберешь, по цветам разложишь, перестираешь и рукопись Казака отредактируешь.
Белочка вздохнул и понурился. С этой работой он и за два дня не справится.
— Когда все сделаешь, можешь прийти полюбоваться издалека на королевский транспортник.
А чтобы Белочка не отлынивал, Ржавый Волк несколько раз выстрелил в него из строительного пистолета. Это у него был такой способ выражать свое особое расположение.
Оставшись в одиночестве, Белочка печально один за другим вытащил гвозди из рук и ног, запустил регенерацию и загрустил. Неужели ему никогда не покинуть «Черную звезду»? Он побрел по дому, собирая разбросанные бутылки. Их было превеликое множество. По углам поблескивали банки из-под пива. Спустившись в подвал к утилизатору, Белочка задумчиво поглядел на громоздкий агрегат. Как просто было бы со всем покончить! Отключить регенерацию, уйти за процессор и запустить этот домашний крематорий на полную мощность. Боль — это всего лишь информация от рецепторов, которой можно и пренебречь.
— Я хочу в мусоросжигатель, — отчетливо проговорил киборг.
— Зачем же так радикально? — произнес позади него голос ХХ-объекта.
В базе данных не нашлось аудиофайлов для идентификации. Как неизвестный ХХ-объект мог так неслышно к нему подобраться? К нему, боевому киборгу шестой модели!
Белочка непроизвольно перешел в боевой режим. Неизвестный ХХ-объект самодовольно захихикал. Вернее, захихикало. Потому что в буквальном смысле это был не объект, а его голографическое изображение.
Посреди подвального помещения, помаргивая, как изображение в древнем ламповом телевизоре, располагалась копия темноволосой девушки в комбезе химзащиты. Белочка от неожиданности забыл все машинные фразы.
— Ты кто? — спросил он, отключая боевой режим.
— Твоя фея-крестная.
— Разве у меня есть крестная? — засомневался Белочка. — У киборгов крестных не бывает.
— А вот и бывает. Хочешь поехать на «бал»?
— Конечно хочу! Только… мне нельзя, — вздохнул Белочка. — Я еще носки по цветам не разложил и рукопись Казака не отредактировал.
— Фигня вопрос, — отмахнулась фея. — Носки разберут скунсы, а рукопись отредактирует Варья Днищенкова. Есть такая сочинительница порно-криминальных романов.
— Но мне надеть нечего. У меня только комбез с голопечатью. А король киборгов не любит. И рыжих тоже. В указе так и написано: рыжего не берите.
— Ерунда, — ответила девушка. — Фея я или кто?
Прямо из воздуха она извлекла бурый свитер с оранжевыми ромбами, драные джинсы и кроссовки со старомодными шнурками.
— Вот, одевайся.
— А волосы?
— А волосы мы покрасим.
В ее руке появился тюбик с шоаррской краской. Фея выдавила краску из тюбика, и Белочка превратился в Чернобурку.
— Вот, побудешь у нас голубоглазым брюнетом.
— Удачный фенотип, — согласился бывший Белочка. — А как я доберусь до дворца?
Девушка поманила крестника за собой и, мигнув, исчезла. Белочка вышел из подвала и увидел, что она стоит перед домом с большим процыкулыром в руках. Она опустила плод на землю и коснулась его светящимся жезлом, похожим на термометр. И процыкулыр превратился во флайер.
— Но я водить не умею! — запротестовал Белочка. — И летать не люблю. У меня психологическая травма. Потому что все летающие объекты разбиваются.
Фея вздохнула. Огляделась вокруг и заметила сидящего на подоконнике черно-белого кота с драным ухом.
— Кыс, кыс, кыс, — позвала она. — Иди ко мне, котик.
Кот вильнул хвостом и нехотя подошел. Фея и его коснулась своим «термометром». Кот превратился в крепкого темноволосого парня в бирюзовой футболке с зайчиками.
— Котик, отвезешь Белочку на «бал», — распорядилась фея и пригладила новоявленному пилоту вихор над рваным ухом.
— Приказ принят к исполнению, — ответил «котик» и полез на пилотское место.
— Спасибо, дорогая крестная, — обрадовался Белочка и рванул к пассажирскому.
— Стой! — вдруг приказала фея. — Главное забыл. — Она извлекла из кармана паспортную карточку. — Тебя зовут Денис Воронцов. Или просто Дэн. И вот еще, крестник. Ровно в полночь мое воздействие на материальные объекты утратит силу. Флайер превратится в процыкулыр, шоаррская краска облезет, а «котик» станет котом.
И вот Белочка уже спешит на «бал», торопливо просчитывая вероятность успеха. Вероятность невелика. Будет много претендентов. Опытных, знаменитых. А кто он? Жалкий любитель.
Королевский дворец празднично сиял. Парковка была забита летающим железом всех моделей и типов. Флайеры, кобайки, хуверы и даже аэросамокаты. Сначала Дэн снизил вероятность до 17%, оглядев парковку, но затем повысил до 33%. Так как большинство гостей уже прошли собеседование и слонялись по дворцу.
Дэн поднялся по лестнице, на входе предъявив паспортную карточку. Ожидающие сидели вдоль стены на приставных стульчиках. Все что-то жевали. Кто-то мороженое, кто-то шоколад, а кто-то пил из сине-белых банок. Что именно содержали красивые банки, Дэн не знал. Мороженое он как-то пробовал. Братья покупали это лакомство для своих подружек. И шоколад тоже. Бело-синие банки походили на пивные. А уж про пивные банки Дэн знал все! Ежедневно по углам собирал вместе с носками.
Банки с неизвестным содержимым были составлены в живописную конструкцию посреди шведского стола. Вокруг, подобно мелким катерам в свите флагмана, сгрудились тарелки со всевозможными сладостями: конфеты всех форм и пропорций, пирожные, печенье и торты. Дэн тут же вспомнил, что неплохо бы пополнить ресурсы. Правда, торт как источник калорий вызывал у него сомнения. Для того ли они предназначены? Старший братец один раз упал мордой в торт, и торт этот пришлось выбросить. Белочка успел мазнуть пальцем по тарелке, прежде чем все оставшееся от воздействия морды издевательски отправили в утилизатор. Был и другой схожий случай. Второй братец Джонсон упал мордой в торт не сам, а впечатал в него собутыльника. Может быть, и эти торты предназначены для падения в них мордой? Чтобы торт употребляли каким-то иным способом, Дэн не видел и потому взять кусок поостерегся.
Конфеты тоже вызывали некоторые опасения. Сводные братья, да и отчим, покупали конфеты для гостей ХХ генотипа. И затем потчевали этих гостей также с немалой фантазией. Например, некоторые ХХ объекты вставали на четвереньки и… гавкали. Или поскуливали. Изображали собачек. Или кроликов. С накладными ушками и крошечным хвостиком. Дэн на всякий случай оглядел сидевших вдоль стены девиц. Кроличьих ушек не заметил. Может быть, у них под джинсами есть хвост?
В это время одна из дверей отворилась, и на пороге показался высокий широкоплечий парень в бандане с черепушками. Осмотрел девиц и плотоядно усмехнулся. «Сейчас будет играть с ними в «собачек», подумал Дэн.
Высокий парень поманил одну из девиц. У той случилось внезапное покраснение лицевого эпителия. Наверно, предвкушала игру. В комнате, куда претендентка вошла вслед за парнем, Дэн заметил еще одного человека. ХУ-объект старшего репродуктивного возраста. Ну правильно, братья тоже любили… на троих.
Но девица задержалась ненадолго. Вылетела буквально через минуту. «Наверное, ушки забыла», предположил Белочка. Затем вошла следующая девица. Задержалась чуть дольше и покинула комнату не столь стремительно. Философски пожала плечами, нагребла себе на тарелку еды и отправилась в соседней зал, где на невысокой сцене исходил воплями и потом знаменитый «Геном».
Следующим на очереди был ХУ-объект преклонного возраста, в разведение уже не годный. Но задержался объект на 19 минут! Его за дверь выставил тот, второй, невысокий, с избыточной массой тела. Было еще несколько кандидатов, чья гендерная принадлежность с ходу не определялась.
И вот пришла очередь Дэна. На пороге вновь появился парень в бандане. Заметил сидящего в углу претендента в буром свитере, драных джинсах и старомодных кроссовках. Волосы очередника, собранные в хвост, отливали неестественной чернотой. Высокий парень хмыкнул и покосился на собственную темную прядь, выбившуюся из-под банданы.
— Ну и чего сидим? Кого ждем? Заходи.
Дэн поднялся. Сам экзамен он помнил смутно. Обрывками. Была, конечно, видеозапись, но он боялся туда заглянуть. Помнил, как предъявил паспортную карточку, как толстенький ХУ-объект, оказавшийся доктором (от него пахло коньяком!), задавал вопросы, зачем-то щупал пульс, оттягивал веки и заглядывал в уши; помнил, что на голоплатформе возникла виртуальная девушка вызывающего телосложения. Еще он помнил, как эта девица полезла к нему в… голову.
А вот как решал навигационные задачи, не помнил. Помнил, что они были, эти задачи… Они разворачивались, кружили, искрились… Виртуальная девица шептала ему всякие непонятные словечки, примеряла кроличьи ушки и называла… бельчонком? Дэна прошиб холодный пот. Реакцию он сразу заблокировал и поспешно огляделся в поисках зеркала. Вдруг краска уже облезла? Нет, волосы еще черные. Помнил, как вышел из экзаменационной и взял одну из синих банок.
В танцзале он увидел братьев и отчима. Те уже достаточно нагрузились. Папаша Волк примеривался к серебряным ложкам и вилкам. Прикидывал вес. Братья подкрадывались к очередному торту, квадратному, с розочками. Глядя на их раскрасневшиеся рожи, Дэн с тоской думал, как под утро будет выволакивать их из флайера, а они — отбрыкиваться и орать:
— Белочка! Белочка пришла!
Неужели это никогда не кончится?
Киборг не заметил, как отщипнул краешек жестяной банки и сделал глоток. Зажмурился. Сладкое, густое, молочное. Он почувствовал, что хмелеет, подобно его сводным братьям от контрабандного рома. Он сделал еще глоток, еще. И тут увидел того парня в бандане. Тот стоял среди гостей, озираясь. Явно кого-то искал. Какого-то счастливца…
Дэн вздохнул.
— Эй, Бандерас, не меня ищешь? — прорезался пьяный братец. — Давай, иди сюда, пилот, выпьем на брудершафт. А потом поцелуемся!
Пьяная морда Макса Уайтера похабно и призывно искривилась. Он вытянул губы трубочкой и громко зачмокал. Черноволосый парень в бандане не спеша пересек зал. Танцующие почтительно расступались.
— Ты неправильно сформулировал приказ. Надо говорить «пожалуйста».
Схватил братца за шиворот и окунул мордой в тот самый торт с розочками.
И тут Дэн услышал часы. Часы били полночь! Краска! Шоаррская краска! Дэн метнулся через зал к выходу. Парень в бандане его заметил.
— Эй, стой, куда? Воронцов!
Дэн бежал к лестнице. Хорошо, что он изучил план дворца. Не заблудится. Парень в бандане не отставал.
— Да стой, тебе говорят!
Вот и лестница.
Дэн прыгал через две ступеньки. Что-то выпало из рук и покатилось следом. Это же банка с той волшебной тягучей жидкостью! Эх, там еще оставалась пара глотков…
Часы все еще били. Дэн заскочил во флайер. «Котик» с невозмутимостью автопилота стартовал и…
До поместья «Черная звезда» Белочка добрался на рассвете. В одной руке процыкулыр, в другой — черно-белый кот с оторванным ухом. Бурый свитер — в клочья, на рыжих волосах ни пятнышка черной краски.
***
— Дело плохо! Mamma mia I tutti Santi! — воскликнул придворный хакер Фрэнк Фумагалли, утыкаясь лбом в разъем шины. — Придется применить глубокое форматирование.
На голоплатформе возникла иссохшая от тоски «Маша» в изодранном монашеском одеянии и поясе верности, ключ от которого давно потерян.
— Найдите мне его! Найдите! — простонала она, заламывая виртуальные руки.
— Кого найти, моя драгоценная донна? — осведомился Фрэнк, самозабвенно копаясь в «харде» и «софте».
— Моего бельчонка!
— Придется запустить «Касперского»!
— Не надо «Касперского»! Мне уже лучше!
Тед задумчиво повертел в руках пустую банку из-под сгущенки.
Появился король Станислав.
— Ну что? Нашли навигатора?
— Нашли, — вздохнул Тед. — И сразу его потеряли.
— Как это? Почему?
— Он сбежал. Вот что осталось. — Показал банку. — Пробили паспортную карточку, но оказалось, что она была действительна только до полуночи.
Станислав взял банку и внимательно ее рассмотрел.
— Очень специфический способ извлечения сгущенки. Я такого еще не видел. Вот что, издадим указ. Кто сможет открыть банку аналогичным способом, тот и будет навигатором!
***
В поместье «Черная звезда» проснулся Макс “Казак” Уайтер . Башка у него раскалывалась, во рту скунсы ночевали.
— Пить, братик, пить! Рассолу!
Поблизости слышалось самозабвенное хлюпанье. Брат Джонсон поглощал из банки рассол. Выловил огурец и смачно закусил. Казак почувствовал приступ тошноты и ненависти.
— Пить надо меньше! — назидательно произнес Джонсон. — Выжрал на три литра больше меня!
— Да ты считать умеешь!
— Чтобы посчитать твои правильные ответы, уметь считать не обязательно!
— Фильтруй базар, козел!
— За козла ответишь!
Казак, пошатываясь, приблизился к брату и ударил его в челюсть. Джонсон, в свою очередь, разбил о его голову банку из-под огурцов. На стене включился головизор. Там миловидная дикторша читала новый королевский указ:
— В федеральный розыск объявлен владелец пустой банки из-под сгущенки. Владельцу банки гарантируется полная безопасность, если он явится добровольно и докажет права собственности. Кроме безопасности владельцу предложат контракт с королевским транспортником, а также любовь прекрасной «Маши»! Его величество король!
Голосок дикторши перекрылся ревом Ржавого Волка из-за двери:
— Эй, дебилы, марш искать работу!
***
По дороге, ведущей от королевского дворца, двигалась гравиплатформа, груженая банками сгущенки. На краю платформы сидел Тед. Следом двигались доктор Бобков в сопровождении королевского начальника отдела кадров, местного участкового и толпы желающих вскрыть банку. Местом сбора был назначен населенный пункт у поместья «Черная звезда». Ржавый Волк ожидал королевских чиновников вместе со своими сыновьями.
— Ого, сколько претендентов! — оглядел толпу доктор. — И все хотят вскрыть банку?
— Еще бы не хотеть! — проскрипел Ржавый Волк. — Кто ж от такой работы денежной откажется?
Джонсон схватил банку с платформы и попытался ее вскрыть без консервного ножа. Но у него ничего не получилось. Макс Уайтер, злорадно хихикнув, взял другую банку. Долго ее разглядывал, принюхивался, взвешивал, потом с криком «Кийя!» ткнул в банку пальцем. С матом отшвырнул неповрежденную жестянку и сунул ушибленный палец в рот.
Доктор Бобков вздохнул.
— А у вас в поместье больше никого нет?
Ржавый Волк презрительно сплюнул.
— Из нормальных нет. Есть только Белочка.
Тед насторожился.
— А посмотреть можно?
— Нашли на кого смотреть! Он глючный и рыжий.
— А все-таки?
Ржавый Волк кивнул одному из братьев. Казак, продолжая баюкать палец и вполголоса матерясь, пошел к дому. Вскоре вернулся в сопровождении странного субъекта в замызганном комбезе и со спутанными рыжими патлами на голове. Тед почти безнадежно оглядел нового претендента. И совсем было уже хотел разочарованно махнуть рукой, как вдруг что-то привлекло его внимание.
Кроссовки! Старые кроссовки со шнурками!
— Эй, а ну иди сюда!
Субъект нерешительно приблизился.
— Сгущенку любишь?
Тот осторожно пожал плечами.
— Давай, открой банку.
Рыжий по-прежнему нерешительно протянул руку и взял первую попавшуюся банку, долго смотрел на нее, будто искал то ли подвох, то ли какую-то подсказку в цифрах ГОСТа или в процентном содержании углеводов, затем аккуратно отщипнул от края тонкими изящными пальчиками.
***
Первым, кого король Станислав увидел, войдя в пультогостиную, был его новый навигатор. Обосновавшись в кресле, он бодро цокал пальцами по биоклавиатуре, знакомясь с системой. На экране мелькали звездные карты, таблицы, столбики цифр и странички инфосайтов. По левую руку от навигатора стояла открытая, наполовину уже пустая банка сгущенки, а рядом, на голоплатформе, возлежала «Маша», счастливая и удовлетворенная, будто невеста после первой брачной ночи.