«Бэ-н-н!» — раскатисто прогудело и стихло вдали.
И тут же часы у дальней стены выдали на-гора: «Иг-р-клац, бум». Звук разлетелся по дому, забрался под полы плащей в прихожей и свернулся калачиком.
Лестрейд насчитал девять ударов. Перевернул газетный лист, пахнуло свежей типографской краской. Обычно прочитанное навевало скуку: объявления о продаже паромобилей и имений, результаты матчей, политическая обстановка…
В этот раз на первой странице значилось: «Редакция выражает соболезнование безутешным родным и близким почившей накануне на семьдесят втором году жизни баронессы Харконен. Являясь почетным членом Кенсингтонского общества садоводов, а также Вестхэмского попечительского и Черинг-Кросского благотворительного комитетов, она зарекомендовала себя… Светлая память навсегда…» «Наследники в трауре…»
Харконен… Харконен… Старушка со слуховым аппаратом наперевес, в бессменной шляпке с пучком фазаньих перьев. Ни одно важное событие, будь то раут, ассамблея или фуршет, не обходилось без этой развалины. Сплетницы с удовольствием перемывали ей косточки. Но как только речь заходила о ее богатствах, умолкали: сумма была впечатляющая.
По сути, одной старушкой больше, одной меньше. Почему это должно было его волновать? Ладно бы ей кто-то поспособствовал, вот тогда конечно…
Однако неприятное предчувствие шевельнулось вдруг на сердце и осело во рту оскоминой. А натренированный нюх никогда не подводил. И значит, сегодня должно было произойти нечто плохое.
На улице зазвенели бубенцы и пропитый голос каркнул:
— Счастливого Рождества!!! — а потом добавил тише: — Вашу мать кобылам в стойло.
Наверное, какой-нибудь пьянчуга пытался выклянчить несколько монет. Но, судя по окончанию фразы, удача повернулась к нему завязкой фартука.
Да, вечер планировался праздничный, с легким снежком, радостными лицами, опустевшими бумажниками и свертками подарков. Ведь сочельник — время чудес. Но печенка подсказывала: быть беде. И, значит, праздник праздником, благая весть — благой вестью, а револьвер — в заднем кармане брюк.
Полицейский участок располагался на пустыре за Морбид-стрит. Казалось, остальные дома выпихнули задами нескладного коротышку, сдвинули ряды и, выпятив губы миниатюрных балкончиков, притихли. По сравнению с прошлым местом работы Лестрейда — глушь и захолустье. Однако инспектору полиции, еще месяц назад бывшему «старшим инспектором», особо выбирать не приходилось.
— Да заводись же ты, паскудина! — рявкнули из темноты.
Фонарь высветил внушительный силуэт футов восемь высотой. И двух человек, дергавших за рукоять, что торчала из груди гиганта. Гигант сочувственно глядел на них сверху вниз.
Древний паровой зомби, не иначе, — у них с моторикой беда в холод. Лестрейд хмыкнул, но улыбка тут же исчезла. Возле участка витал странный запах — отнюдь не рождественский. Под тоскливый звон колокольчика инспектор захлопнул за собой дверь, втянул воздух носом… и поздравил себя. Чутье не подвело! В участке омерзительно пахло рыбой, проведшей сотню лет в холодильнике. Лестрейд не понимал желания журналистов именовать марсиан именно спрутами — для него самого они куда более напоминали кальмаров. Но как их ни называй, на их запахе это не скажется: однажды унюхав — больше ни с чем не спутаешь. А на измерительной скамье кое-как устроился сам источник зловония и поскрипывал нежно-фиолетовым нутром. Довольно массивный источник, кстати.
0
0