История должна была закончиться здесь.
Я не вру.
Она должна была быть грустной и красивой, и она должна была закончиться смертью Азирафеля, потому что иногда печальные вещи случаются, и люди умирают, и с этим ничего нельзя поделать. Весь фик в каком-то смысле вращается вокруг того, что Кроули смиряется с вещами, которые он не в силах изменить, и это казалось самой подходящей концовкой для подобного повествования.
Как я расскажу дальше в своей главе с авторскими заметками, судьба Азирафеля, кроме того, образует параллель с судьбами некоторых реальных людей, не последний из которых сам дорогой Терри Пратчетт, который умер от Альцгеймера в 2015 году. Мне казалось каким-то неуважением подарить Азирафелю счастливый финал, когда так много людей в реальном мире его не получили, особенно, если бы такой финал был дёшево пришит в последнюю минуту, только ради «хэппи-энда» как такового, и особенно если бы он не работал внутри существующей структуры повествования.
Если вы читали какие-нибудь другие мои работы, вы знаете, что я специализируюсь на ангсте со счастливым концом, потому что я не верю в написание чего-то ужасно грустного, если в финале все не складывается хорошо. Я слишком большой оптимист для этого. Но я говорила себе, что один этот раз я напишу нечто, что закончится слезами, и я с этим смирилась.
А потом я придумала концовку, которая была одновременно и невероятно счастливой, и так уютно подходила существующей нарративной структуре, что я не могла бы спланировать это более тщательно, даже если бы попыталась.
И тогда я столкнулась с дилеммой: отнестись с уважением к окончательности смерти в реальной жизни для реальных людей или продолжить повествование до счастливого финала, которого мне лично хотелось бы для каждой истории? Цель художественной литературы и фэнтези, в частности, на мой взгляд, – убежать из реального мира и хорошо провести время – и «Good Omens» это всегда удивительно хорошо удавалось.
Я долго размышляла над этим, думая о чудесном Терри Пратчетте и обо всем, что я знаю о нем как о человеке, а также о других его книгах, которые я читала. Я подумала о том, что «Good Omens»– в основе своей оптимистичная книга со счастливыми концовками для всех от курьера International Express до лишнего ребёнка, оставшегося при подмене детей, до Шэдвелла и мадам Трэйси, которые оказались вместе.
И тогда я сказала: к черту. Терри написал бы для этой истории охрененно красивый финал, и я люблю двух этих придурков слишком сильно, чтобы оставить их с чем-то меньшим.
~~***~~
Если это возможно, то, что последовало потом, было ещё хуже. Пустота. Ничто.
Он не пошёл на похороны.
Ничто больше не имело смысла, и он сомневался, что когда-нибудь что-нибудь ещё будет иметь.
Кроули сидел под дождём на краю пирса у маленького пруда, проводя ногами по воде и удивляясь, почему он никогда не показывал это место Азирафелю. Здесь было очень спокойно, хотя Кроули никогда не приходил сюда с таким чувством.
Вокруг больше никого не было, поэтому он расправил свои крылья. Он знал свои перья достаточно хорошо, чтобы понимать, что это те же самые крылья, с которыми он Пал, но теперь они были белыми и такими же яркими и сияющими, какие когда-то были у Азирафеля. Ещё в них до сих пор не хватало половины первостепенных маховых, и они даже теперь ещё выглядели потрепанными после обхождения Небес.
Кроули смотрел пустым взглядом на воду, позволяя струйкам дождя запутываться в его перьях и стекать по щекам, мешаясь со слезами.
Он не плакал шесть тысяч лет, но даже во время своего Падения, когда половина Небес была изгнана, он никогда не плакал так.
Все тело Кроули сотрясалось, и ему пришлось обхватить себя руками, чтобы дать себе хоть какое-то слабое ощущение поддержки, когда он остался совсем один в этом мире.
Он не представлял, что судьба может быть настолько жестокой. Пророчество Агнес Псих звучало у него в голове, не более чем злая шутка – теперь, когда Кроули знал, что оно было о нем. Азирафелю, как оказалось, вообще никогда не суждено было Подняться. Азирафель, которому необходимо было вернуться к божественности, чтобы спасти свою жизнь – он не получил ничего. Кроули с радостью остался бы демоном до конца времен, если бы это означало, что Азирафель выживет. Он даже никогда особенно не хотел Подниматься: такая мысль вообще никогда его не посещала.
И все же именно он был тем, кто вернулся к божественности. Настоящий удар под дых.
Кроули почувствовал момент — слегка, — когда он Поднялся, там, в конце. Это не было больно, как при Падении. Это было чувство, немного похожее на полёт верхом на воздушном шаре, уплывающем в просторное открытое небо. Когда он прижимал к себе Азирафеля, он почувствовал, что его душа замерцала, оттого что с неё сошли пятна. И он осознал, что те частицы, которые говорили «Создан Богом и Любим Богом» всё-таки не были вырваны с корнем – просто похоронены под чувством вины и болью из-за того, что он совершил. Это было откровение, которое было ему совсем не интересно – не тогда, когда его лучший друг умер у него на руках. Ну и что с того, что Бог любил его? Это была не та любовь, которой он хотел.
Жители деревни пытались быть к нему добры: они все приглашали его в гости и звали что-нибудь делать вместе с ними, но Кроули не хотел. Он больше никогда не хотел ничего делать.
Он хотел умереть, хотел просто свернуться в углу и ждать, пока все закончится, потому что весь смысл спасения Земли изначально был в том, чтобы делить её с Азирафелем. Иногда он даже жалел, что миру не пришёл конец по расписанию, потому что тогда, по крайней мере, они с Азирафелем погибли бы вместе.
Ему хотелось, чтобы слёзы прекратились, хотелось снова стать демоном, чтобы он мог спрятать боль под сарказмом и темными очками. Но он не носил очков уже много лет, и, похоже, потерял вкус к иронии. К тому же, остроумные замечания работали, только если рядом был кто-то готовый на них ответить.
Все в этом мире, казалось, было создано для двоих.
~~***~~
Он не ходил на похороны, но он пошёл на могилу.
Был безоблачный день, с неприемлемо голубым небом и воздухом, невыносимо горячим и душным. Кроули стоял у могилы, клочок свежей разрыхленной земли лежал на ней аккуратным прямоугольником. Кроули подумал, что Азирафель наверняка захотел бы посадить цветы в её тёмных складках. Этот идиот всегда норовил сделать что-нибудь подобное.
Кроули был в своем костюме – том самом костюме дорогого покроя, в котором он приехал сюда восемнадцать лет назад. Он сидел на нем точно так же, как и тогда.
Было слишком жарко для стольких слоёв одежды, но Кроули не замечал жары, или, точнее, замечал, но считал её частью своего наказания за то, что это он остался жить.
Он не знал, что сказать, когда пришёл на могилу, поэтому он просто стоял там и боролся со слезами.
Наконец он выдавил слабое «Привет, ангел». Его голос надломился на середине, и он больше не пытался продолжать.
Он не знал, сколько простоял там, стараясь дышать ровно и жалким образом проваливая эту задачу, но к тому времени, когда он, наконец, заставил свои нетвердые ноги пошевелиться, тени были с другой стороны.
Маленькая приходская церковь была рядом, и Кроули направился к ней, пиная комья высушенной солнцем земли и грустно размышляя о том, удосужится ли хоть кто-нибудь, кроме него через год сделать что-то большее, чем просто бросить взгляд, проходя мимо надгробия Азирафеля.
Церковь была маленькая и старая, построенная из невыразительного скучного серого камня.
Кроули подошёл к деревянной двери и потянул за ручку. Щеколда послушно скользнула в сторону, и Поднявшийся ангел беспрепятственно вошёл внутрь.
Кроули бывал в церквях и прежде, разумеется: освященная земля не имела никакого особенного влияния на его демоническую сущность, помимо того, что в целом нервировала его. Стоя в дальнем краю крошечного нефа этой церкви, единственного помещения, занимавшего большую часть пространства храма, он почувствовал слабое ощущение умиротворения – вероятно, это был аналог для ангелов.
Ощущение умиротворения очень раздражало. Кроули яростно фыркнул при мысли о том, что его Отец сидит там, не тревожась и не интересуясь, когда всему миру Кроули пришёл конец.
Неф был тихим и пустым, свет уходящего дня падал наискосок сквозь витражные панели, помещенные вдоль стен постройки. Сама церковь была большей частью лишена украшений, с простыми белыми стенами и самой простой лепниной. Серия из пяти ярких цветных витражных окон в дальней апсиде за алтарем привлекла внимание Кроули.
Поднявшийся ангел прошёл до середины центрального прохода и, скользнув во второй ряд спереди, опустился на твердую деревянную скамью и поднял глаза на витраж. Христос, прикованный к кресту, был изображён по центру, нимб света окружал его голову, будто корона. Справа от него склонилась Мария, заглядывающая в колыбельку, а слева – один из учеников держал корзину с рыбой и хлебом, и казалось, был в замешательстве. Позади ученика дальняя панель справа изображала пастуха, свободно державшего в руке палку и смотревшего вверх на звезду.
Но взгляд Кроули привлекла панель вдалеке слева. На ней был нарисован ангел, державший в руках трубу, которую он подносил к губам. Глаза Кроули оглядели его золотисто-коричневые крылья, которые изящно изгибались за его струящимися белыми одеждами. Кроули не мог разобрать пол ангела, но он определённо был в довольно приподнятом настроении, его глаза были возведены к небесам, в то время как он сообщал Благую Весть. Кроули почувствовал, как уголок его губ приподнялся в напряженной иронической улыбке: он не слышал, чтобы Азирафель проповедовал что-либо кому-либо, по меньшей мере со времён Средневековья. Вероятно, Крестовые походы наградили Азирафеля новой точкой зрения на организованную религию. Он, на самом деле, не спрашивал.
Кроули почувствовал, что предательский уголок его рта опустился обратно в своё обычное положение. Было так много вещей, о которых он никогда не разговаривал с Азирафелем, столько возможностей, которыми он так и не воспользовался.
Кроули стиснул зубы и оторвал глаза от витража, вместо этого окинув взглядом алтарь.
Потом он опустил голову вниз так, что его лоб уткнулся в спинку скамьи, стоявшей перед ним, сложил руки на случай, если это поможет, и стал молиться.
«Дорогой Папочка», – начал он, не в состоянии сдержать горечь в своих мыслях. – «Надеюсь, ты там чертовски, блять, доволен. Так хоть один из нас будет рад. Кстати, отец из тебя хреновый. Просто до ужаса».
Кроули остановил свой внутренний монолог, чтобы мысленно погладить себя по голове с одобрением за то, что он высказал это старику, чувствуя мятежный азарт даже от мысленного употребления американского выражения. Потом Поднявшийся ангел задумался, передаются ли и эти его случайные мысли тоже – если вся эта штука с молитвой вообще работала – и, если да, то не снизит ли это эффект от его речи. В следующий момент Кроули осознал, что он размышляет о мыслях про мысли уже несколько секунд и вернул себя назад в колею.
«Но не в этом суть. Зира – теперь он мёртв, его тело похоронено в чертовой земле не более чем в тридцати метрах отсюда, и я надеюсь, ты теперь доволен, потому что это все на твоей совести. Зачем тебе вообще понадобилось, чтобы он Пал – что он когда-нибудь… я серьёзно говорю, хоть когда-нибудь сделал тебе, в самом-то деле? Учитывая то, что те ангелы творили со мной на Небесах, Азирафель, возможно, был лучшим из них из всех. И вот так ты ему отплатил? Что это за справедливость, по-твоему? Ты утверждаешь, что мир справедлив, что все совершается в соответствии с твоим гребаным непостижимым планом, но мне кажется, что это вообще не так. Я думаю, что ты просто, на хрен, творишь все что хочешь, и не прочь послать к чертям всех нас в процессе.
А там, в Эдеме, что они такого сделали? Ева взяла яблоко, потому что ей по какой-то идиотской причине, стало, блять, меня жалко – и что это за преступление такое? И какое преступление в том, чтобы спасти кого-то – пусть даже меня такого ужасного – от медленной пытки? Нет, я не думаю, что этот твой дурацкий план справедлив хоть на каплю. Я думаю, дело просто в том, что ты творишь, блять, что хочешь, потому что тебе явно нет дела до чего-либо на самом деле важного.
И если это – если Падение ангела за то, что он спас демона, или изгнание человечества за чувство жалости – если это твоё представление о справедливости, то я не хочу иметь к ней никакого отношения. Если убить Азирафеля и Поднять меня, по бо… дья… никто не знает какой причине – если это было частью всего твоего гребаного непостижимого плана, то я не хочу в этом участвовать, ты слышишь меня? Вычеркни меня, или убей меня – мне, на хрен, плевать, – но я этого не хочу. Я ЭТОГО НЕ ХОЧУ».
Кроули тихо зарычал от гнева и сильнее уткнулся лбом в спинку скамьи.
«Я не просил о спасении, я никогда не просил, чтобы меня Подняли, я никогда не хотел, чтобы Азирафель… умер из-за решения, которое я принял.
И если один из нас должен был Подняться, почему, ну почему ты выбрал меня? Это какая-то жестокая шутка, да? «О, давайте заставим Кроули думать, что его… его… что Азирафеля можно спасти. Давайте подарим ему надежду, а потом отберем ее, потому что такое у нас представление о хорошей шутке». Нельзя было просто заставить его поскользнуться на банановой кожуре – нет, это было бы слишком милосердно. Он же демон, вот и давайте напомним ему, что бывает, когда демоны к кому-то привязываются. А потом – бам! Давайте превратим его снова в ангела, чтобы он никогда не смог забыть о том, что с ним случилось, если только сам себе на хрен не вырвет крылья, и ха, разве же это будет не смешно…»
Лоб Кроули горел, оттого что вдавливался в спинку скамейки, и он резко отдернул его. Он встал так быстро, что у него закружилась голова, но он подавил это ощущение и поднялся со скамейки, чтобы встать в центральном проходе, яростно глядя на витраж. Поднявшийся ангел дрожал от гнева, чувствуя, как его кожу захлестнула магия, когда он вывел свои крылья в физический план.
Они раскрылись у него за спиной, светясь прохладным, незапятнанным белым и легко заполняя собой весь крошечный неф. За последние восемнадцать лет Кроули не смог найти в себе силы пройти через болезненный процесс линьки, и рваные дыры по-прежнему виднелись на его крыльях, и половина первостепенных маховых отсутствовала.
– Для этого все было?– крикнул Кроули, чувствуя, как его оставшиеся перья приподнялись, когда он сжал опущенные вдоль тела руки в кулаки. – Вся моя жизнь для тебя просто гребаная шутка?
Ни алтарь, ни витражное окно не ответили, и это только ещё сильнее распалило Кроули.
– О, значит, вот как мы будем играть, да? Давай, вперёд: прячься и не отвечай мне, потому что ты, блять, отлично знаешь, что ты не прав, ты тупой, жестокий, эгоистичный гребаный трус…
Кроули чувствовал, как его язык горит оттого, что с него слетают богохульства, но он продолжал говорить, отчаянно толкая себя к краю, от Падения с которого он пытался оправиться шесть тысяч лет.
– А Небеса– какой фарс! Ад и в подметки этому месту не годится. Они просто до краев заполнены величайшими лицемерами, каких только видела эта планета, вот только у них было шесть тысяч лет, чтобы усовершенствовать своё гигантское лицемерие и убедить себя в том, что их версия правды – единственная существующая. А ты просто… просто – что? Взял и нахрен свалил? Что нам было делать… что нам всем было делать?
Кроули судорожно вздохнул, яростно указав в сторону кладбища снаружи.
– И что ты за Бог такой, если позволяешь происходить… позволяешь происходить такому? Что ты… Что я… Чего ты хочешь от меня?
Голос Кроули надломился, и он подавил яростный всхлип. Его перья задели край одной из скамеек, и Поднявшийся ангел, развернулся и схватил ведущий край проклятого крыла, притянув его ближе со всей силы, не обращая внимания на протестующую боль в плече и на сгибе крыла.
Кроули отвел кончик крыла дальше и вслепую ухватился за перья, обернув руку вокруг нескольких длинных шелковистых первостепенных и второстепенных кроющих, до которых легче всего было дотянуться.
Он зажал их пальцами и дёрнул изо всех сил. Он не смог сдержать короткий вскрик, вырвавшийся из его горла, и новые слёзы, брызнувшие из глаз. Он потянул снова, на этот раз сильнее, стиснув зубы от вспышек боли.
Три его кроющих пера длиною в фут на этот раз поддались, их сломанные кончики, испачканные красным, выделялись на фоне ослепительно белого оперения. Кроули бросил перья на пол церкви и яростно посмотрел на алтарь, дрожа от гнева и боли, и бросая вызов Самому Богу, чтобы он пришёл и поднял их.
– Это ты охренеть как сильно хотел, чтобы я стал ангелом, – Кроули хрипло бросил обвинение. – Но я этого не хочу. Если… если это какая-то награда за то, что Зира умер… то можешь, на хрен, забрать её назад, потому что мне она не нужна.
Кроули снова потянулся к своему крылу и, обхватив рукой новую пару перьев, дёрнул вниз сильно, как будто вырывал зуб. Его крыло протестующе заныло, пытаясь поддаться движению вниз, и Кроули пришлось напрячься, сжавшись изо всех сил, чтобы иметь хоть какой-то рычаг. Его судорожный вздох боли преломился во всхлип, когда он вырвал смятые перья и также бросил их на пол.
Крыло Кроули пульсировало болью так сильно, что ему пришлось переключиться на второе.
Его жестокий рывок за одно из оставшихся первостепенных маховых доказал, что вытащить самые длинные, прочно сидящие перья будет невероятно больно, и его память отбросила его назад, к тому, как его палач на Небесах делал именно это. Вместо этого Кроули схватил одно из длинных первостепенных кроющих и выдернул его под таким углом, от которого дрожь прошла по всему крылу.
Кроули упал на колени, ловя ртом воздух, его глаза переполнились, слёзы потекли вниз по щекам, а желудок сводило в одном ритме с разрывающимися крыльями.
Пальцы, уже липкие от его собственной крови, нерешительно потянули за другое перо, и он почувствовал призрак боли ещё до того, как она пришла. Он зажмурился и дёрнул. Этому потребовалось три сильных рывка, прежде чем оно вышло из крыла, и Кроули почувствовал, как теплая кровь потекла по оставшимся перьям, оседая на них.
Рука Кроули дрожала, когда он бросил сломанное, окровавленное перо на пол церкви рядом с остальными.
Он потянулся назад за новым пером, обхватив пальцами гладкое шелковистое оперение. Он дёрнул за него, тяжело дыша. Его уже сильно трясло, и крыло дрожало под его пальцами.
Он вспомнил, как запускал пальцы в перья Азирафеля, когда ангел слишком ленился ухаживать за ними сам, и его крылья были такими же ослепительно белыми, какими его были теперь.
Он вспомнил, как он сам дрожал от лихорадки, стоя в яблоневом саду, когда Азирафель возвышался над ним и требовал, чтобы он пообещал, что вылечит свои крылья и не потеряет их, как он потерял.
Он вспомнил, как Азирафель сидел в коттедже, поглаживая пальцами перо Кроули цвета чёрного дерева, с нежной улыбкой на лице вспоминая о полётах.
Рука Кроули задрожала, пальцы нервно разгладили перо, которое он собирался выдернуть. Он чувствовал, что у него все ещё идет кровь в нескольких местах, стекая по перьям и заставляя их неуютно подрагивать.
Его рука опустилась от крыла к полу, слабо обхватив одно из длинных белых перьев, разбросанных перед ним.
Боль, плясавшая вдоль его крыльев, была режущей, насильно напоминавшей ему о той ужасной комнате на Небесах. Кроули подавил хриплый всхлип, крепко зажмурив глаза.
– Просто… просто позволь мне Пасть, – прошептал он ломающимся голосом. – Я займу его место. Пожалуйста. Отдай ему мои крылья, мою жизнь – мне… мне они не нужны, – у Кроули перехватило горло, и прошло болезненное, судорожное мгновение, прежде чем он смог продолжить, уже мягче. – Пусть они достанутся ему. Просто… позволь мне занять его место.
Ответа не последовало, и в течение долгой минуты Кроули просто сидел так, на полу церкви, с истекающими кровью и разрывающимися от боли крыльями, окруженный перьями, которые он сам вырвал.
Тогда Кроули открыл глаза и сделал глубокий прерывистый вдох. Он встал неловко, крылья раскрылись за спиной, чтобы удержать равновесие. Кроули направил в них ровно столько магии, сколько хватило бы, чтоб остановить кровь и приглушить волны боли, а затем спрятал их.
– Что ж, ладно, – сказал он, не стараясь скрыть боль и злость, переполнявшие его голос. – Я понял.
И, повернувшись на каблуках, он зашагал прочь по центральному проходу, оставив за собой россыпь сверкающих, белых, испачканных кровью перьев, будто жертвоприношение.
Кроули дошёл до середины кладбища, молча пылая от ярости и все ещё чувствуя себя очень нехорошо, когда услышал быстрые шаги позади.
Кроули развернулся, готовый резко раскрыть крылья и накричать на любого, кто осмелился приблизиться к нему, но внезапно остановился в смущенном удивлении.
Поднявшийся ангел смотрел с настороженным выражением лица, как отец Гилберт, священник, которому Кроули сказал не более дюжины грубых слов за последние восемнадцать лет, подошёл к нему, осторожно неся в руках длинные белые перья, которые Кроули оставил перед алтарем.
Викарий посмотрел на него спокойным взглядом, который столь многое говорил благодаря тому, что в нем отсутствовало: осуждение, гнев, страх, благоговение.
Он просто остановился в паре метров от Кроули, протянул ему перья и сказал:
– Я думаю, они принадлежат тебе.
Кроули сердито посмотрел на священника.
– Я этого не хочу, – холодно сказал он.
Губы отца Гилберта изогнулись в грустной улыбке.
– Не думаю, что это главное.
Кроули нахмурился и раздраженно выхватил у него перья.
– Довольны?
– Я видел, как ты держался с ним,– сказал священник, тоном, который все еще просто констатировал факты. – Думаю, он это заметил.
– Мне плевать, что Он там о чем думает, – сказал Кроули ледяным тоном, неправильно поняв викария. – Он-то уж точно ни разу не потрудился подумать обо мне.
– Мне кажется, что это не так, – мягко сказал отец Гилберт, но Кроули уже отвернулся.
– Ага, конечно, – прорычал Кроули. – Как будто вы-то что-то об этом знаете.
Кроули продолжил шагать через кладбище, и жара давила на него, как плащ, из которого он не мог выпутаться. Он сердито шипел себе под нос, удаляясь от церкви, и чем дальше он шёл, тем более новые надгробия попадались вокруг.
Поднявшийся ангел понял, что замедлил шаг, когда ноги привели его назад к свежему клочку земли, как будто его притянуло туда магнитом. Некоторое время он просто стоял там, в нескольких метрах, глядя на него, не готовый подойти ближе.
Потом он заставил свои ноги двигаться и опустился на потемневшую траву около надгробия. Кроули посмотрел на перья в своих руках – его собственные, но такие же белые, какие когда-то были у Азирафеля. Он стер с них часть крови рукавом и осторожно положил их перед надгробием, так, что их кончики едва касались прохладного серого камня.
– Ты всё-таки всегда любил это чёртово перо, – сказал Кроули ломающимся голосом. Он моргнул и отвёл взгляд, посмотрев затуманившимися глазами на ряд деревьев неподалёку, чьи ветви были неподвижны в этот безветренный день.
Кроули оглянулся на могильный камень и махнул рукой в направлении перьев, сделав их невидимыми для смертных. Они будут только для Азирафеля и для него самого.
Кроули с трудом вздохнул и ненадолго положил руку на вершину надгробия. Это был первый раз, когда он позволил себе дотронуться до него, почувствовать его твердое постоянство для себя.
Поднявшийся ангел прикрыл глаза, стараясь справиться с колодцем пустоты, пытавшимся поглотить его целиком.
Потом он повернулся и быстро зашагал с кладбища, пока не успел передумать.
Кроули прошёл половину пути к тому времени, когда отец Гилберт вернулся к маленькой приходской церкви и обратил свои следующие слова к старинной каменной стене, с любовью похлопав ее истершуюся от непогоды поверхность.
– Он никогда не догадается, да?