Когда Кроули пришёл домой, его первым впечатлением было, что коттедж стал слишком большим. Он всегда был довольно-таки маловат, но сейчас казался вдвое больше своего настоящего размера. Он напоминал ему сцену в театре после спектакля, когда актёры ушли, а декорации и реквизит остались, и не было ничего кроме пустого эха того, что когда-то здесь происходило.
Он долго стоял в проходе, оглядывая мебель, книги, стопки писем на краю обеденного стола – теперь не более чем остатки общей жизни. Здесь был шаткий угловой столик, который Азирафель купил на барахолке в ту первую неделю, диван, приобретенный у чьего-то кузена, и антикварные часы, которые с любовью выбрал ангел. Взгляд Кроули скользнул вдоль рядов и стопок книг, распознавая, которые из них Азирафель купил, а которые он с удовольствием сгрузил в руки Кроули в своём полузабытом книжном магазинчике в Сохо.
Поднявшийся ангел посмотрел на ту часть полки, которая все ещё пустовала– где тонкие чёрные дневники когда-то стояли одним аккуратным рядком.
У него не осталось ничего, что помогло бы помнить Азирафеля, ничего, кроме того, что он носил у себя в голове. Он больше не доверял своей памяти: знал теперь лучше, чем когда-либо, что воспоминания могут угасать.
Кроули хотел было сесть на диван, но передумал на полпути. Вместо этого он стал ходить по комнате взад-вперед, широкими и медленными шагами, потому что ему было больно, и это была не приглушенная отдаленная боль. Это была боль, как от огня, как от кинжала в груди, обжигающая и неизбежная, и она была хуже, чем он когда-либо представлял себе во всех своих кошмарах.
Шагая, Кроули случайно столкнул стопку книг, уронив тома на пол. Шум был слишком громким в пустой тишине, и, прежде чем Кроули смог как следует осознать, что произошло, он уже орал на упавшие книги.
Следом за этим он пнул диван, и боль не успела заявить о себе, когда он смахнул пачку писем с обеденного стола и швырнул конверт в бесплодной попытке забросить его в камин. Он кричал до тех пор, пока не охрип, дрожа так сильно, что его тело, казалось, было больше не в состоянии это выносить.
Кроули развернулся к стене с книжными шкафами и ринулся вперёд. Он протянул руку, чтобы схватить книгу, намереваясь разнести это замершее, безмолвное место, которое, если оставить его в покое, будет помнить Азирафеля, даже тогда, когда Кроули не сможет.
Пальцы Поднявшегося ангела, дрогнув, замерли в дюйме от кожаного корешка намеченной жертвы, его рука тряслась.
Перед мысленным взором Кроули предстало то, как он читал каждый из этих томов Азирафелю, и как Падший ангел сидел в своём кресле и листал их или показывал в них что-нибудь Кроули.
Бывший демон сделал хриплый неровный вдох и сделал один шаг вперёд, нежно проведя рукой по ряду мягких кожаных переплетов. Азирафель любил эти книги. …Когда-то любил эти книги.
Кроули уронил голову ниже, так что его лоб прижался к томикам, и почувствовал, как свежие слёзы побежали по щекам. Он ободряюще провел дрожащей рукой по гладким корешкам, ненавидя себя за одну мысль причинить им вред. Азирафель бы так рассердился на него.
От этой мысли Кроули опустился на пол, прижав предательские руки поближе к себе. Потом он подтянул колени к груди, спрятал голову в ладонях и плакал до тех пор, пока в нем больше не осталось ничего, что можно было отдать.
Его все ещё трясло, когда он, наконец, заставил себя встать на ноги и, шатаясь, пошел в кухню, где стал рыться в глубине самого дальнего шкафчика. Он вытащил бутылку красного вина – последнюю бутылку, которую он хранил на будущее Рождество.
Кроули снял фольгу с горлышка и, вытащив пробку, поковылял наверх. Он добрался до своей комнаты и достал единственный тонкий чёрный дневник из-под своего матраса, где он его спрятал.
Мгновение спустя он оказался в комнате Азирафеля, не помня, как туда вошёл. Кроули шагнул было, чтобы присесть на кровать – по-прежнему не застеленную и в точности такую же, какой Азирафель её оставил – когда маленький письменный стол в углу привлёк его внимание.
Бывший демон громко шмыгнул носом, и, подойдя к нему, упал на стул и поставил бутылку вина вместе с дневником на стол. Ничего особенно интересного не было на плоской поверхности стола: пара ручек и записка, написанная неровным почерком Азирафеля последних лет. На ней были написаны имена всех жителей деревни, а также, где они все жили и работали. Кроули в этом списке не было.
Недавно Поднявшийся ангел сделал судорожный глоток прямо из бутылки.
Он начал шарить по ящикам, не зная точно, что там найдёт, но понимая, что должен будет посмотреть, в итоге.
В широком неглубоком ящике, где обычные люди хранили карандаши и остатки бумаги, Кроули нашёл несколько разнообразных безделушек и одно длинное, чёрное как смоль перо, завернутое в нечто, по виду напоминающее вырванную из книги страницу.
Кроули аккуратно вытащил его, развернув тонкую бумагу и повертев перо в руках. Ему пришло в голову, что теперь оно было единственным напоминанием, которое у него осталось о его собственном Падении и о том, что он когда-то был демоном.
Оно было слегка потрепанным, и надломленным посередине, наверное, с того раза, когда Кроули выхватил его у рыдающего Азирафеля и пытался бросить в огонь. Кроули провел пальцами по краям оперения, и перо стало целым.
Он положил перо на стол и разгладил листок бумаги. Это была страница из Библии, понял он, Бытие, глава третья – глава, которая начиналась стихом «Змей был хитрее всех» и заканчивалась словами «Херувимов и пламенный меч». Глаза Кроули обратились к краю страницы, где она была неаккуратно вырвана из своего переплёта.
Азирафель, которого он знал – Кроули был в этом уверен, – никогда бы даже не подумал осквернить книгу подобным образом. А вырвать страницу из священнейшего из томов… в каком же состоянии должен был быть Азирафель?
Бывший демон попытался прогнать из головы мрачную мысль и начал просматривать оставшиеся ящики в попытках отвлечься.
Правый верхний ящик был заперт, поэтому он его пропустил. Второй содержал несколько обрывков бумаги, а нижний был пустым.
Кроули вернулся к верхнему ящику и повернул крошечную металлическую задвижку незначительным усилием мысли. Ящик легко выдвинулся под его рукой.
Внутри он нашёл сложенную половинку листа бумаги и конверт, на котором было написано его имя. Кроули помедлил мгновение, проводя пальцами по сложенному листу бумаги, чувствуя, будто он каким-то образом вторгается в нечто личное. Потом он стряхнул с себя это ощущение и развернул бумагу, говоря себе, что Азирафель явно оставил только эти два предмета в ящике, чтобы он их нашёл.
На бумаге было написано слегка неровным почерком Азирафеля: «Последняя Воля и Завещание Амброуза Зирафеля». Кроули шмыгнул носом, когда читал единственную строчку между заголовком и местом, где ангел аккуратно поставил подпись и дату. Там говорилось: «Все достается Э. Дж. Кроули, или, по крайней мере, то, что ему хочется получить».
Кроули выпил ещё вина и дрожащими пальцами открыл конверт со своим именем на нем.
Внутри был один-единственный листок бумаги, с двух сторон исписанный каллиграфическим почерком Азирафеля. Буквы были аккуратными и плотно прилегали друг к другу, и по одному этому можно было судить, что оно было написано много лет назад.
«Кроули», – началось письмо, и Поднявшийся ангел крепче сжал края листка. Он почти слышал, как Азирафель произносит эти слова, почти чувствовал его знакомое присутствие в комнате.
«Я пишу это рано, потому что хочу быть уверенным, что напишу все, на случай если начну забывать. Я не хочу забывать, не хочу терять ни минуты из времени, которое мы провели вместе… но мне кажется, это наказание за мои преступления, совершенные на Небесах. Это жестоко, но, может быть, это справедливо.
Ты никогда не просил прочитать мои дневники, но ты можешь сделать это, если захочешь. Я пойму, если ты не захочешь, или у тебя не будет времени, но я хочу, чтобы ты знал, что они твои. Я всё-таки написал их для тебя.
Я хочу, чтобы ты знал, что я не виню тебя за то, что случилось, – ни капельки. Чтобы спасти тебя от Небес, я бы отдал жизнь. Правда отдал бы. Вместо этого у нас было больше десяти лет вместе, и я хочу, чтобы ты знал, что эти последние годы были одними из счастливейших в моей жизни. Единственное, о чем я сожалею, это что мы могли бы больше времени проводить вместе за наши шесть тысяч лет и меньше сражаться как враги.
Из всех ангелов, демонов и людей, которых я когда-либо встречал, ты лучший, кого я знаю, и единственный, с кем я хотел бы прожить свою человеческую жизнь. Ты мой самый дорогой друг уже много лет, и я хочу, чтобы ты знал, что ты лучший друг, о каком только может мечтать кто-либо, даже – или, пожалуй, в особенности – ангел. Спасибо тебе.
Уверен, что последние несколько дней, а возможно, и недель были для тебя тяжёлыми. Не знаю, сколько ещё я продержусь, но надеюсь, что я не сдался без боя. И я надеюсь, что ты не сделал ничего безрассудного, чтобы попытаться спасти меня: мне бы не хотелось принести тебе ещё больше несчастий, чем я уже принёс.
Ещё я хотел бы попросить прощения. Я знаю, что случившееся не мог бы предотвратить ни один из нас, но я чувствую, что извинение всё-таки должно прозвучать. У нас не было сорока лет, которых тебе хотелось, и также не было тысячелетий, и мне жаль, но я благодарен за то время, что у нас было. Надеюсь, тебе было так же хорошо в эти годы, как было мне».
Письмо было подписано: «Твой лучший друг Азирафель».
Кроули едва смог дочитать его, так сильно тряслись его руки, и слёзы застилали глаза.
Он снова перечитал все целиком, а потом в третий раз и в четвёртый. Его взгляд печально задержался на абзаце, где Азирафель упомянул, что он не обязан читать его дневники, если не захочет. Как будто он сомневался в привязанности Кроули, как будто он был не уверен в том, как дорог демону.
А потом Кроули задумался, может быть, ангел правда не знал?
Он посмотрел на то, как Азирафель подписал письмо: «Твой лучший друг».
Кроули вспомнил, как после своего Падения, он поклялся себе, что больше никогда не назовет никого другом. Друзья – это было ясно – лишь предавали тебя в итоге и разбивали тебе сердце.
Азирафель, как оказалось, всё-таки разбил ему сердце, но Кроули не помнил, чтобы ангел вообще когда-либо предавал его – ни в чем, что имело бы значение. Он сам, конечно, предавал Азирафеля, часто множество раз подряд, и, хотя ангел всегда расстраивался, когда узнавал (что случалось часто), он всегда принимал Кроули обратно.
Кроули никогда не позволял себе иметь друга после Падения, резко одергивал себя, не давая даже мысленно произносить это слово. Назвать его означало признать, что это реально, а если это было реально, то это могло причинить ему боль. Ему удалось убедить себя, что у него не было друзей – в строгом смысле этого слова, – убедить себя, что у такого как он их никогда не может быть. Азирафель всегда был… ну, Азирафелем– вечным и противоположным.
Ангелом для него – демона. Светом для его тьмы. Он полагал, что до тех пор, пока он существует, Азирафель будет существовать тоже, чтобы во Вселенной сохранялось равновесие.
Как оказалось, Вселенной особенно не было дела.
Кроули поместил Азирафеля в ту категорию, которая позволяла демону считать его не более чем ангелом: он даже называл его так вслух, чтобы напомнить себе, что он говорит о Противнике. Чтобы напомнить себе, что Азирафель ангел, а он демон, и это означало, что они заклятые враги. На каком-то этапе называть Азирафеля «ангелом» стало привычкой, которая ему очень нравилась, а еще позже это стало выражением нежности, и он даже в точности не заметил, когда.
И все же, несмотря на то, что Кроули был демоном, а у демонов не было друзей, Азирафель всегда был рядом, с самого начала, когда он поднял огромное белое крыло, чтобы закрыть от первых капель дождя в Эдеме змеиную головку Кроули.
Азирафель вытаскивал очень пьяного Кроули из бесчисленного множества таверн и спасал его от развоплощения чаще, чем он мог вспомнить. Ангел никогда не позволял ему проводить Рождество в одиночестве и выпил достаточно вина вместе с Кроули, чтобы демон знал, что у него не было никаких скрытых зловещих божественных мотивов. Они засыпали на диванах друг у друга в гостях, а иногда и на плече друг у друга – так часто, что это больше не было причиной для смущения. Азирафель смеялся над всеми его шутками, которые были в хорошем вкусе (грубые обычно зарабатывали ему укоризненный взгляд и многострадальный вздох, если повезёт), и он утешал его, когда Ад или ад, который люди создавали на земле, становился совсем невыносим. И потом в конце света они стояли вместе, ангел и демон, один – с пламенным мечом, другой – не имея ничего более устрашающего, чем монтировка, – и готовились встретить самого Люцифера.
Впервые Кроули позволил себе полностью осознать, что Азирафель правда был его другом – во всем, кроме самого слова – дольше, чем он помнил. И он, по всей видимости, был другом Азирафеля.
Кроули вытер глаза тыльной стороной ладони и снова посмотрел на письмо, задумавшись о том, понимал ли Азирафель, что это чувство было взаимным. Кроули не помнил, чтобы когда-нибудь вообще говорил нечто хоть отдаленно напоминающее это… вплоть до самого конца. Понадобилось шесть тысяч лет и смерть Азирафеля, чтобы он осознал, что этот глупый ангел был его другом.
Кроули подавил всхлип и отхлебнул вина, чтобы придать себе сил, громко шмыгая носом.
Может, он вообще был не прав насчёт этого, – подумал Кроули с надеждой. Может быть, Азирафель все же знал, и знал много лет. Он снова перечитал письмо, уцепившись за абзац, где Азирафель говорил об этом, его каллиграфический почерк был ясен, как день. И Азирафель… Азирафель благодарил его. Кроули никогда еще не считал себя менее достойным чего-либо. Думая об этом сейчас, он едва считал себя сносным другом, а уж тем более исключительным.
Но таким уж был Азирафель– всегда слишком добрым к Кроули, даже по ангельским меркам.
– Даже из могилы, – грустно икнул Кроули, и этим вызвал только новые слёзы.
Или, может быть, между ними было нечто иное, чем дружба, – задумался Кроули спустя несколько долгих печальных минут. Это слово казалось слишком узким для пережитого ими обоими, слишком маленьким, чтобы вместить шесть тысяч лет… всего. Может быть, чем бы они ни были, что бы они ни значили друг для друга, это нельзя было обозначить двумя краткими слогами, ни на каком человеческом языке.
Кроули мучительно икнул и сделал ещё один глоток вина. Бутылка теперь была полупустой, и он подумал, что ему стоит оставить вторую половину Азирафелю. Вылить ее на его могиле на Рождество, или вроде того. Потом он снова икнул, решил, что Азирафель бы понял, и сделал ещё глоток.
Кроули прочитал письмо ещё раз, запечатлевая в памяти каждую строчку. Он громко шмыгнул носом на той части, где Азирафель говорил, что написал дневники для него. Кроули надеялся, что сможет прочитать их, не чувствуя себя слишком виноватым, когда ангела не станет, а оказалось, что таков и был план Азирафеля всё это время. Возможно, Азирафель подготовил Кроули к своей смерти лучше, чем Кроули подготовил себя сам.
Это, однако, было бессмысленно теперь, когда все дневники сгорели дотла. Все, кроме одного.
Взгляд Кроули скользнул от аккуратно написанного письма в его руке к тонкому черному кожаному дневнику, лежавшему на столе. Поднявшийся ангел сел прямо, бережно сложил письмо, сунул его обратно в конверт, а затем спрятал и его, и длинное черное перо во внутренний карман своего пиджака, удлинившийся, чтобы вместить их. Он не собирался вынимать их еще очень долго.
Кроули с нежностью взял дневник, пробегая пальцем по золотистой цифре ‘1’ в правом верхнем углу. Он помедлил, сделал еще один глоток вина и осторожно открыл книгу на первой странице.
«Здравствуй, мой дорогой», – говорилось в аккуратном тексте. «Я надеюсь, у тебя все хорошо. Вероятно, к этому моменту я уже рассказал тебе, что это за книжицы – полагаю, их будет больше одной (бог мой, вот уж будет неловко, если я вмещу всю свою жизнь в одну крошечную записную книжку!) – так что я не стану тратить слишком много времени на вступление. Боюсь, последовательность событий наверняка пойдет вкривь и вкось, потому что я еще не решил, в каком порядке буду излагать их, так что прошу прощения за это. Литература всегда должна быть хорошо организована, я считаю.
Думаю, чтобы сэкономить время и место, я буду сокращать твое имя до К, и, пожалуйста, пойми, что это не оттого, что мне не нравится твое имя (оно очень замечательное) и не оттого что я намеренно стремлюсь к таинственности (мы не русские шпионы, а здесь не парк Сент-Джеймс). О, боже, это предисловие такое сумбурное, да? Прости меня, мой дорогой. Там на улице кошка трогает лапой мои бегонии, и это очень отвлекает».
Кроули не мог удержаться от короткого смешка. Вот такого Азирафеля он помнил.
«Так или иначе», – продолжал дневник. – «Я надеюсь, что эти книжки немножко пригодятся, чтобы утешить тебя, какие бы дни ни настали. Кстати говоря, прости за это. Я буду пытаться передавать события настолько точно, насколько это возможно, с моей точки зрения. Я могу сказать что-то, с чем ты не согласишься, но я надеюсь, ты поймешь, что это я просто так вижу вещи, и ты ничего не можешь сделать, чтобы это изменить.
Ну, ладно – вступление готово! Теперь к интересному. Думаю, я начну с Апокалипсиса, так как он примерно и был началом всей этой хренотени, и самое новое все равно важнее всего».
Под этим была подведена горизонтальная черта, а дальше шел новый текст, в котором аккуратным почерком Азирафеля в деталях описывалось, как Кроули в первый раз рассказал ему о том, что ад доверил ему Антихриста, тогда еще младенца.
Кроули помедлил, чтобы быстро пролистать дневник, прикидывая, сколько времени у него займет чтение. Почерк Азирафеля был мелким и плотным, добегавшим до самых краев бумаги. Хоть даже у Кроули был всего один дневник, было ясно, что Азирафель не тратил места зря.
Кроули почувствовал, как его губы тронула грустная улыбка, когда он вернулся обратно и начал читать.
Вскоре стало ясно, что Азирафель писал в стиле дневника, и довольно личного к тому же. Как и было обещано, Кроули появился под полным именем только однажды, а после обозначался заглавной К. Память Азирафеля явно была хорошей, когда он писал это, и там встречались целые фрагменты разговоров между ними, которые сам Кроули почти забыл. Азирафель рассказал о событиях, приведших к Апокалипсису, включая его позорную попытку показать детское шоу магии, гораздо подробнее, чем Кроули мог бы это сделать, хотя ангел всегда был большим знатоком литературы, чем он. После Апокалипсиса-Которого-Не-Было ангел вкратце описывал странный промежуток времени, в который Кроули приходил в книжный магазин почти каждый день в течение пяти лет (лишь-едва-предотвращенная угроза Апокалипсиса способна такое с вами сделать), а затем рассказывал обо всем, начиная с момента, когда Кроули схватили ангелы до того дня, когда Азирафель написал это, а это было еще тогда, когда они даже не знали названия того, что будет преследовать ангела в его последние годы.
Кроули плакал все время, пока читал.
Не только то, как Азирафель писал это – таким честным, открытым голосом, с одинаковым интересом комментирующим и промашку Шэдвелла со свечами и то, как они выступили против Люцифера, – вызывало у него слезы. Не только то, что он слышал, как Азирафель читает это ему, слышал это в его построении фраз и знаках препинания, и чувствовал утрату своего друга сильнее, чем он предполагал возможным. Не только то, что он узнал в первый раз, как Азирафель спланировал вызволить его с Небес, и даже не то, что начиная с середины Азирафель переключился на то, что стал называть его «мой дорогой К», а затем и просто «мой дорогой».
Дело было в том, что в дневнике говорилось не только о том, что Азирафель делал и думал – там говорилось о том, что он чувствовал. Ангел регулярно останавливал повествование, чтобы осмыслить – довольно подробно временами – что именно Кроули для него значил. Когда Поднявшийся ангел прочитал всего тридцать страниц, ему стало понятно, что это не могло целиком идти от доброты Азирафеля или преувеличения крупиц правды.
Когда Кроули читал о том, что Азирафель сражался бы в глубинах ада вместе с ним, чтобы сразить Люцифера и остановить Апокалипсис, он верил ему. Когда Азирафель заметил, что для него самым большим счастьем было бы, если бы Кроули заходил в магазин каждый день до конца вечности после Апокалипсиса-Которого-Не-Было, Кроули тоже верил ему. Когда ангел писал о том, что он почувствовал, когда сумел проникнуть на небеса и, наконец, встретившись лицом к лицу с Кроули, увидел его под пытками одного из его же сородичей и почти без сознания, Кроули плакал, потому что он никогда не представлял, что кто-то может так глубоко дорожить кем бы то ни было, а уж тем более им.
Кроули пришлось сотворить коробку бумажных салфеток и мусорное ведро, прежде чем он смог продолжить, читая о том, как Азирафель убивал своих собственных братьев, почти не чувствуя вины, потому что они посмели тронуть Кроули, а, откровенно говоря, это было неприемлемо. Азирафель описал чересчур подробно, на взгляд Кроули, какой сильной была боль при Падении и каково было чувствовать, как его крылья горели, но также и то, как все это бледнело в сравнении с его первоначальным страхом, что он Пал и оставил Кроули позади, в ловушке на Небесах. Азирафель очень мало помнил о поездке из болота к дому Ньюта и Анафемы, что было, возможно, к лучшему, хотя, так как его следующие воспоминания были о боли смертности и болезни, это не помогло растущему чувству вины Кроули. Азирафель был совершенно тверд в своем решении пойти за Кроули и принимал последствия спасения демона по мере своих сил, но это не мешало Кроули чувствовать – знать – что ангел пострадал бесконечно тяжело из-за него.
Азирафель объяснил, насколько смог, весь клубок своих чувств по поводу смертности, включая тот момент, когда он осознал, что в итоге умрет, и мгновение сразу после этого, когда он задумался о том, как Кроули к этому отнесется. И Кроули, наконец, снова появился в повествовании, разумеется, только для того, чтобы Азирафель обнаружил, что он пренебрег лечением своих крыльев. Кроули плохо помнил их поход в яблоневый сад с Адамом, потому что сам был в тумане лихорадки в то время, однако Азирафель, по-видимому, помнил его даже слишком хорошо, описывая, как его напугало, что Кроули отдал всю свою магию, чтобы спасти жизнь теперь смертного Азирафеля, только чтобы потерять свои собственные крылья, что могло сделать Кроули тоже смертным или даже убить его. Это было еще раз подчеркнуто, когда Кроули прочитал ту часть повествования Азирафеля, где он раскрыл крылья в физическом плане, чтобы попытаться вылечить их, и тут же потерял сознание. Азирафель рассказывал ему, когда он очнулся, что он был без сознания долгое время, но ангел не счел нужным упомянуть, что Кроули перестал дышать на целую минуту, и что его сердце останавливалось дважды.
Азирафель писал о приезде в Мидфартинг и о попытках смотреть на мир шире. Он жил среди людей так долго, объяснял Азирафель, что вести жизнь одного из них, полагал он, не должно быть слишком трудно. Но это было трудно, гораздо труднее, чем он ожидал. В то же самое время он все еще пытался свыкнуться с мыслью об окончательной, неминуемой смерти. Азирафель писал о том, как Кроули расстроила ожидающая ангела смерть, и как он отрицал ее и торговался с Адамом за его душу в саду, и как, благодаря тому что Кроули делал все это, Азирафелю почему-то было легче держать те же самые эмоции в себе, сохранять внешнее спокойствие и пытаться жить дальше. Кроули помедлил, прочитав это, очень удивленный, потому что одной из причин, почему он отреагировал так резко, было то, что Азирафель казался таким равнодушным.
Азирафель писал о том, как присутствие Кроули помогало ему приспособиться к жизни в деревне, давая ему опору в его новой реальности. Он был благодарен Кроули за то, что тот был рядом, хотя не знал наверняка, как надолго демон планирует остаться. Он горевал о том, что, как он думал, книжный магазин был продан, говоря, что ему невыносимо было потерять не столько редкие книги, сколько века общих воспоминаний. Это послужило только тому, что Азирафель окончательно осознал, что никогда не сможет покинуть Мидфартинг и что здесь он и умрет, вероятно, один. Именно это и было одним из его величайших страхов, писал Азирафель: что Кроули заскучает, что почти наверняка случится, и оставит его встречать свою жалкую человеческую смерть в одиночестве.
В настоящем Кроули опустошил бутылку вина и с помощью магии наполнил ее заново в третий раз.
Азирафель писал о том, что, когда Кроули закончил лечить свои крылья, он собрал оставшиеся перья и ушел в дом, намереваясь сжечь все, кроме одного, которое он хотел оставить на память. Ангел посмотрел в окно, прежде чем зажечь огонь и увидел, как Кроули радостно расправляет только что восстановленные крылья. Азирафель был убежден, что Кроули покинет его утром. Но затем Кроули остался, и он все еще был здесь на следующий день и на следующий. Азирафель, однако, заметил растущее беспокойство Кроули и думал, что это только вопрос времени. Поэтому, когда они, наконец, поругались, Азирафель крикнул Кроули, чтобы тот просто ушел, потому что он устал от надежды на то, что демон останется с ним надолго, маячившей у него перед носом.
Азирафель писал о том, что он сидел на полу их маленького коттеджа, среди нескольких жалких человеческих вещей, которые он приобрел, сжимая единственное перо Кроули, которое у него еще осталось, и плакал всю ночь. Он был уверен, что Кроули никогда больше не вернется, и что последними словами, которые он сказал своему единственному за шесть тысяч лет другу, было требование, чтобы тот ушел. Азирафель писал, что он никогда не был так удивлен, как когда открыл дверь на следующее утро и обнаружил, что Кроули вернулся, немного усталый, но очень реальный, принесший оливковую ветвь в форме очень-необходимого завтрака.
Большую часть из того, что ангел рассказывал об их времени в Мидфартинге, Кроули помнил достаточно хорошо, хотя он посмеялся над некоторыми вещами, о которых позабыл и почувствовал, как его любовь к жителям деревни медленно возвращается. Они были хорошими людьми, и, что превыше всего, они были людьми – а с людьми у Кроули в последнее время было совсем мало общения.
Потом события приобрели мрачный поворот. Азирафель писал о том, как обнаружил, что стал забывать вещи и как он глядел Кроули в затылок минут где-то десять, пытаясь вспомнить имя своего лучшего друга, прежде чем сдался и признался демону, что совершенно забыл его. Его самым большим страхом, писал Азирафель, было, что он забудет самого Кроули окончательно. Демон был такой основополагающей частью его жизни, что он считал, что забыть его означало бы потерять столько себя самого, что оставшееся уже больше не было бы им.
Азирафель писал о своем «я», и о том, кем он себя считал, и как он боялся смерти. Он объяснял, что чувствовал приближение смерти, чувствовал его, как тиканье часов, отбивающих обратный отсчет, или как иссякающий песок в часах. Это приводило его в ужас, но такова была цена. Кроули был спасен, объяснял Азирафель, и это было важнее всего. Ближе к концу дневника Азирафель признался, что не уверен в том, что будет дальше и в том, что случится потом. Он боялся, что Кроули может воспринять его смерть гораздо тяжелее, чем он изначально предполагал, и писал, что предпринимает шаги, чтобы попытаться немного облегчить те несчастья, которые, как он знал, он причинит, если Кроули останется с ним до самого конца. Азирафель заговаривал об этом много раз: с одной стороны, даже если смерть была неизбежна, он отчаянно не хотел умирать один, но с другой стороны, он чувствовал, что, чем скорее Кроули уйдет, тем меньше вреда Азирафель нечаянно принесет ему своей кончиной.
Повествование замерло после этого, и Кроули понял, что он добрался до настоящего времени. Он перевернул страницу и прочитал заметку, в которой говорилось, что теперь Азирафель собирается перескочить назад во времени, к убийству Кеннеди, и идти дальше вперед, и не будет ли ужасно неудобно читать эти книжки? Кроули почувствовал, как его губы изогнулись в полуулыбке, тронувшей его залитые слезами щеки. Он громко шмыгнул носом и продолжил читать, отправившись на этот раз назад, к солнечному дню в ноябре 1963 года, когда и Азирафель, и Кроули, внезапно получили неожиданный приказ от своего начальства предпринять поездку в Америку…
Даже несмотря на то, что последние страницы книги были легче по стилю, Азирафель явно старался не портить их ранние приключения печальным финалом, который в настоящий момент разыгрывался в их жизнях, Кроули рыдал всю дорогу совершенно постыдным образом. Хотя, если честно, он перестал заботиться о том, что о нем думают, уже много месяцев назад. А может быть, и лет.
Потому что, в каком-то смысле, когда он читал о том, как счастливы они когда-то были, это делало настоящее еще более ужасным. Прошлое было полно радости, которой – Кроули знал в глубине души – он больше никогда не испытает, даже если проживет еще шесть тысяч лет.
Дневник обрывался довольно резко посреди того, как Азирафель получал указания от Метатрона об этой новой штуке, которой занялись люди, что-то там насчет путешествий не куда-нибудь, а на Луну, и там была маленькая заметка, в которой говорилось, что Кроули должен перейти к следующему тому, если он хочет услышать, как Азирафель смешно пошутил про астронавтов, которые пролетят прямо под носом у Метатрона.
Кроули понимал, что он никогда не узнает, какой была эта шутка, понимал, что все, что у него осталось от Азирафеля, было заключено в этом дневнике. Поднявшийся ангел очень остро ощущал утрату других томов, отчаянно желая затеряться в изумительной прозе Азирафеля, потому что, если остальные были хотя бы приблизительно настолько же хороши, то ангел мог бы с успехом удерживать Кроули от слишком глубокой депрессии довольно долго.
Но он знал, что чтение дневников было бы не таким. К концу Азирафель полностью позабыл Эдем, так что, возможно, это было бы тяжелее – наблюдать, как проза ангела ускользает, оставляя дыры в повествовании, которые отражали его угасание слишком ярко, на взгляд Кроули. Он задумался о том, как остроумно Азирафель описал бы Эдем, если бы писал дневники в хронологической последовательности, но он понимал, что никогда этого не узнает. Что ангел подумал о нем в самом начале, о змее, который в одиночку заставил человечество Пасть?
Почему он ни разу не удосужился спросить?
Кроули перечитал весь дневник еще раз, от корки до корки, сумев в этот раз сдержать больше слез и ненавидя себя каждый раз, когда Азирафель вспоминал, как ему было от чего-то больно. Ангел всегда вслед за такими фрагментами писал о том, что это ни в коем случае не было виной Кроули, или что волноваться не о чем, как будто он чувствовал, что некий будущий Кроули будет задерживаться на этих абзацах, спрашивая себя, как он мог допустить, что ангел подвергся такой боли.
Становилось уже очень поздно к тому времени, когда Кроули закончил второе чтение, хотя ему все равно было трудно убедить себя оставить пустую бутылку из-под вина и вернуться в свою комнату. Прошло много времени, прежде чем он перестал сотрясаться от рыданий и икоты достаточно надолго, чтобы соскользнуть в милосердно навеянный алкоголем сон, крепко сжимая в руках тонкий черный дневник.